Возврат бумерангом

Глава первая:  СТРАНА   НАГОРНАЯ

Солнышко в окошке. Что может быть заманчивее того, когда проснувшись рано утром, ты засматриваешься на тоненькую полоску солнечного света, которая замысловатым путем проникает через окна дворовой веранды в проем темного коридора,    пронизывает его сверкающей золотом шпагой, и фиксируясь в углу гостиной комнаты (служащей, одновременно, спальней для детей и, приезжающих погостить, многочисленных родственников) обхватывает ее стенки нежным, ласкательно - атласным прикосновением. Теймур уже проснулся и, лежа в постели, созерцал сияющий светло – янтарным оттенком солнечный поток, в котором хаотично двигались находящиеся в нем во взвешенном состоянии и словно одушевленные микрочастицы. Пробил одинокий бой настенных часов из бабушкиной комнаты. «Интересно, который час?» - лениво поинтересовался у себя, Теймур. Поднять себя с постели не было никакого желания. Он упивался началом летних школьных каникул и старался выспаться досыта. Теймур вновь перевел взгляд на сказочную лучистую дорогу, соединяющую его полутемную комнату с неизведанной, словно магнитом притягивающей к себе Вселенной и засмотрелся на нее. Ему даже почудилось, что «броуновское движение» (любимое образное выражение преподавателя по физике Нисона Юльевича по поводу дисциплины в классе) микроскопических частиц начало упорядочиваться, а сами частицы стали принимать конкретные человеческие очертания. Вот во всем своем блеске едет в золотой колеснице, запряженной четырьмя крылатыми конями, бог солнца – Гелиос. Лучезарный бог, освещая дорогу огненным светом, одаривал всех окружающих сверкающей радостью улыбкой. Вслед за ней, а также ей навстречу, двигается разношерстная масса людей, состоящая из горожан и жителей села; чиновников и ремесленников; торговцев и покупателей с сумками; стражей порядка и вороватых типов; нищих и обеспеченных; вызывающих жалость и высокомерно - самовлюбленных. И двигались эти микроскопические человечки разнообразно: суетливо и степенным шагом, медленно и торопливо, с подозрительным видом и праздношатающиеся, в полусогнутом состоянии и вытянувшиеся   в струнку. Теймуру показалось даже, что в нескончаемом людском потоке он увидел и себя и двух своих школьных друзей - Гагаша и Гуламчика. Волшебное видение внезапно было нарушено. На этот раз настенные часы четко и ритмично отбарабанили положенные девять ударов. Все еще блаженствуя, Теймур вновь сосредоточился на дивной дороге к Вселенной, которая, несколько изменив свою траекторию и переместившись ближе к двери комнаты, осветила паука, застывшего в выжидательной позе и видимо тоже, зачарованно, любовавшегося дивным светом. Далее, медленно передвигаясь вдоль стены, лучевой поток все более укорачивался. И вновь бой часов, отвлекший внимание Теймура, завершился одиноким ударом. «Уже половина десятого», - произнес он вслух. Теймур продолжал наблюдать за все уменьшающейся золотистой полоской света до тех пор, пока она напоследок не зафиксировалась в виде солнечного «зайчика» на кромке двери и, наконец, полностью не исчезла, обратно, в проеме коридора. Надо было вставать. Он вскинул ноги, одним движением выпрыгнул из теплой постели и, стараясь не разбудить младших сестру и братика, бесшумно, босиком, с шлепанцами в руках, прошел на веранду, служащую одновременно и кухней. Бабушка, как обычно, сидела на своем николаевском стуле за столом и пила чай с сухариками, а мама, стряпая что-то по хозяйству, обсуждала оживленно с соседкой Говхар  предстоящую свадьбу умственно отсталой дочери дворничихи Кюбры со слесарем Джавадом, снимающим комнату недалеко, в соседнем переулке. Входная дверь была открыта и Теймур, надев шлепанцы, вышел во двор. Двор казался еще не вполне проснувшимся. Дворничиха Телли хала, закончив работу по наведению чистоты на отведенном ей участке квартала, промыв свои нехитрые рабочие «инструменты», состоящие из веника с длинной рукояткой и большого совка, с любовью укладывала их под лестничной площадкой. Вот вылезла из подземелья обитательница подвальной «катакомбы», казачка из Ставрополья, черноокая красавица Дарья Астахова. Почти все сознательное мужское население двора и всего квартала, независимо от возраста и занимаемой должности, как говорится, «неровно дышало в ее сторону». Некоторые так и норовили при каждом удобном случае, как бы невзначай, пройтись по ее оголенной руке. Дарья с матерью занимали в подвальном помещении, относительно, светлую и проветриваемую комнату, благодаря узкому и продолговатому окошечку, выходящему в соседний дворик. Остальные три темные, сыроватые и непроветриваемые комнаты подвала занимали: Адалят с женой Говхар и их малолетние дети – шестилетний сын Сабир и его крошечные сестренки; Бабкен с Венерой и недоношенным Левоном; дальний родственник Дарьи, глуховатый Евсей с набожной Анастасией, которые за неполные десять лет совместной жизни успели наклепать одну дочь и пятерых сыновей. Одним словом настоящий «детский сад» в подземелье. Каждая из четырех жилых комнат подвала, через дверь и окно среднего размера, выходили в общий полутемный коридор с бетонным полом, где его обитатели занимались, также, стиркой белья и готовкой пищи. Вообще, дом, в котором живет Теймур, представляет собой большое и единственное трехэтажное здание в районе квартала, выгодно отличавшееся от расположенных вокруг фундаментальных двухэтажных и невзрачных одноэтажных домов, своим внушительным видом и, относительно, большим двором. Первый этаж, по обе стороны дома, занимали: бабуся Сумина с внуком Николаем. Сын Василий сел надолго в тюрьму за растрату, а жена его сгорела в результате небрежного обращения с керосином.  Коля же, в компании своих дружков из района Шемахинки, занимался обворовыванием квартир, не брезгуя и мелкими кражами вещей на Кубинке (известной толкучки в Баку) и рынках всего города, что «маячит сиротливо, вдали от глаз»; далее, одряхлевшая Тора и ее сбежавшая от мужа в Красноводске, но еще не разведенная, дочь Ругия. Однако, это щекотливое обстоятельство не помешало ей родить, еще одну девочку (старшая осталась в Туркменистане) Сафию, которая была похожа, как две капли воды, на скрипача Мисира; еще дальше, сам Мисир, занимающий с матерью, глуховатой Зулейхой, две соседние смежные, комнаты; Вазген с женой Седой, дочками Кариной и Беллой; милиционер – холостяк дядя Миша; Чимназ с сыном Валехом; и, естественно, Назировы, к которым относился и Теймур, с сестренкой Дильшад и братом Адилем. Сюда следует добавить и отдельный домик во дворе, в котором жили дворничиха Телли хала с дряхлым мужем, сыном Нейматом и дочерью Кюброй. Второй этаж заселяли Дестегюль с мужем дядя Рашидом, сыном Арифом и дочкой Арзу; Фаина Файвелевна Салит; Салимова Лейла ханум с сыном Гусейном и его женой; одинокий Черкез, похоронивший мать, не знавший отца и работающий грузчиком на хлебопекарне; сварщик Агаверди с женой Пери, тещей Ненешханым, дочкой Ульвией, сыновьями Сардаром и, совсем маленьким, Кямильчиком;  научный работник Абузар, потерявший родителей и, заодно, интерес к женитьбе, опасаясь, что супружеская жизнь помешает ему заниматься своей докторской диссертацией; и, наконец, труженица, работница пожарного депо Антонина Ломакина с сыном Артемом. Часть жителей второго этажа довольно активно участвуют в жизни двора, хотя и имеют выход на улицу с парадного подъезда. Жильцы же третьего этажа – пожилая пара Иззетхановых, двое взрослых детей которых жили отдельно; бездетный Карякин Вадим с женой Натальей; чета Мирмехтизаде с сыном, дочь же воспитывалась в районе у его родителей; пенсионерка Любовь Петровна Ковальчук с собачкой и поляк Корниволь Адам с супругой, два сына которых уехали работать куда-то на север, - не контактировали с жизнью двора и общались с городом только с парадного хода. Исключение, пожалуй, составлял Самед, сын Яшара Мирмехтизаде, который, иногда, спускался во двор и присоединялся к играм ребят, дружил с Адилем.          
  Дарья, направлявшаяся было в уборную, состоящую из трех секций и расположенную у стенки чуть ли не посередь двора, завидев Теймура, изменила свое намерение. С подкупающей улыбкой подойдя к нему, она, по-матерински, нежно обняла его и, пригнувшись к его ушку, сладко проворковала:

- Ну, миленький мой мальчик!  Признайся, пожалуйста, с кем твой сладенький дядюшка провел вчерашний день, исключая, естественно, друзей и родственников.            

  Теймур чуть не задохнулся от счастья, почувствовав на себе упругие, словно туго надутые воздушные шары груди привлекательнейшей в мире девушки. Прильнув лбом к соскам ее груди, он почувствовал, как появилась дрожь в ногах и, стараясь продлить блаженное состояние, предпочел молчать. Он знал, что она была неравнодушна к его, самому младшему, дяде Фикрету и ждал дальнейших расспросов. Но Дарья внезапно разволновалась и, резко отодвинув от себя Теймура, воскликнула:    
            
- Ну, говори же вредный мальчишка! Не томи душу, Тима!   
          
Непонятная злость охватила Теймура. Появилось острое желание больно обидеть ее, насолить ей. Придав голосу развязный тон, намеренно искривив рот, он небрежно положил руку на ее бедро и, явно издеваясь над ней, протянул:
            
- Ладно, слушай майн леди! Вчера мой любимый дядюшка приятно провел время в компании сестричек Диляры и Изы Гюлаблинских. Они играли в дурачка под поцелуи. Дядя Фикрет особенно сочно целовался с Изочкой и, заодно, стащил у нее разноцветный кружевной носовой платочек с розочками. Наверное, для того, чтобы сделать сюрприз другой своей «мамзель». Представляю, какой восторг вызовет этот дивный подарок у этой «другой». Я присутствовал во всем при этом и все видел своими собственными глазами.
            
- Знаю я, эту Иззет! Еще та зараза. Особенный фрукт, – выдохнула Дарья. 
            
Она была окончательно уничтожена. Вид у нее был растерянный. Нагло пронизывая Дарью глазами, Теймур плавно повел ладонью по ее бедру. Внезапно, словно очнувшись от дурного сна, она, со словами «пошел прочь несносный шалунишка», повернулась и пошла неторопливым шагом в сторону туалета, откуда выходил дядя Вазген с покрасневшим, как долька спелого арбуза, лицом. Бедняга страдал запором. Теймуру стало жаль Дарью и он бросил ей вдогонку, не удержавшись от того, чтобы вновь не поддеть ее: «не переживай тетя Даша, может этот подарок предназначен тебе», но она не отреагировала на его слова.
            
 «Ну и шалунишка!» - послышался дряхлый, шамкающий голос и в проеме окна показался сверкающий, как поджаренный на масле русский блин, с беззубым ртом, вывалившимся от удовольствия языком и заговорщицкой ухмылкой, совершенно голый череп девяностолетнего, вечно больного Шихали (мужа Телли халы и будущего тестя слесаря Джавада). Скорчив перед тупо улыбающимся хрычом одну из своих, мастерски исполняемых, дебильных гримас, Теймур направился в подворотню, где, проделав несколько подтяжек на трубе, протянутой между кронштейнами в стене постовым милиционером дядей Мишей, вышел на улицу. Утренняя свежесть постепенно передавала бразды правления наступающей жаре. Яркое солнце ослепило на мгновение Теймура. Прикрыв ладонью глаза, он перешел на противоположный тротуар, находящийся в тени и подошел к группе ребят, среди которых были и знакомые из соседнего квартала. Посередине с важным видом восседал, на корточках, Идаят (ребята звали его Идик), которому его отец, известный ашуг из Сальян, купил, недавно, велосипед. Этот, самодовольный кретин удивил всех тем, что проявил не свойственную ему предприимчивость и на второй же день после сенсационной покупки начал за деньги предлагать знакомым прокатиться на ней по большому кругу, между двумя параллельными улицами (интересно, кто надоумил его на это). Очередь набралась довольно приличная, а некоторые даже собирались прокатиться по второму кругу. Напустив на себя полусонное состояние и спросив у ребят, для вида, маршрут проезда, Теймур небрежно бросил:   
          
- Ну и сколько стоит твоя прогулка на колесах?
          
- Аббасы, лабазник, двадцать копеек за один круг, – нараспев протянул напыщенный «прыщ» и, дав секундную передышку, залился мелодичным припевом. - Для ребят из соседних кварталов это будет стоить на пять копеек больше.
            
- Что-о-о…? – Теймур, как мог, вытянул лицо, опустил челюсть и округлил глаза. – Ты что башкой треснулся об асфальт…За всего лишь один вшивый круг целых двадцать копеек? Хоть бы взял пример с конкурентов из школьного двора.
            
- Подумаешь, велика цена, - заворчал владелец велосипеда. – Вот даже подслеповатый нищий Сейфали, сидящий на ближайшем углу, уже не просит у прохожих «дать, кто, сколько может», а требует один бумажный манат.
            
- Он такой же слепой, как ты царица шамаханская. Ну и пример же ты привел. Случайно вы не состоите в родстве? ИДИ-О-ТИК, - Теймур с саркастической улыбкой исковеркал окончание его имени.               
          
- О каком школьном дворе ты говоришь? В нашей школе  ничего подобного я не видел, - вмешался в разговор Ниджат.
          
- В нашей да, не видел. Все правильно. А ты спустись немного пониже со своей горки, ближе к базару, где, как вы все знаете, расположена огромная территория тамошней школы. Там ты сможешь, за вот эти самые двадцать копеек, покататься целых пятнадцать минут, - не моргнув глазом, соврал Теймур.
          
- Врешь! – вспылил Идаят. – Какие пятнадцать минут, не более пяти минут. Я сам, неоднократно, пользовался этим аттракционом. Цепь без конца срывается с зубчатки, от педалей постоянные синяки на ногах.
         
Подъехавший Артем стоял в ожидании передачи велосипеда следующему. Однако ребята не обращали на него никакого внимания, всецело переключившись на заинтересовавший их разговор:      
          
- У-у-у! – восторжествовал Теймур. – Пять минут говоришь. Пусть будет так. А за сколько минут проезжают твой, так называемый, «большой круг» на этой, застоявшейся на складе в ожидании покупателя, двухколесной телеге. Не более полутора минут. Так что считай, грамотей, сколько это кругов составляет, не то опростоволосишься. Простачков не найдешь и клиентов потеряешь.      
             Желающих прокатиться уже не было. Все во все глаза смотрели на Идаята, который от злости покусывал губы и с нетерпением ждали от него принятия справедливого решения. Артем уже явно не желал сходить с велосипеда. Теймур же, посчитав свою воспитательную, на сегодня, миссию завершенной и уверенный в том, что Идаяту просто некуда будет деться (монеты возбуждающе звенели в штанишках ребят), с голливудской улыбкой Дугласа Фербенкса отвесил напоследок:
            
- Мо-ло-ток! Ты принял правильное решение, Идик. По глазам вижу. А теперь пройдусь за угол, к «хлебной». Интересно, есть там кто-нибудь.
            
   Все с завистью посмотрели на Теймура. Обычно за углом, у хлебного магазина, в определенные дневные и вечерние часы собиралась компания блатных ребят из ближайших кварталов, более старшего возраста. Малолетним юнцам вращаться в их кругу строго воспрещалось, а если и подзывали кого-нибудь, то только для выполнения мелких поручений, в качестве мальчишек на посылках. И только Теймуру и еще двум его сверстникам было сделано исключение из-за покровительства местного «авторитета» Давуда, приходящего к тому же ему дальним родственником. Пользуясь этой привилегией, он удачно разыгрывал из себя, перед ровесниками, носителя «важных информаций», беззастенчиво привирая при разговорах доверчивому окружению, околпачивая ребят, и не только их, продуктом своего неиссякаемого воображения и фантазии.

На углу на Теймура, с нетерпением и надеждой, смотрели, все еще озорные, глаза долбанутого шестидесятидвухлетнего пенсионера-вдовца Рамазана, отца пятерых взрослых детей и многочисленных внучат, которого угораздило безумно влюбиться в сорокалетнюю лячарку (в смысле, бесстыдную скандалистку) Чимназ, с малолетним сыном. По слухам, ее сожитель, схватившись за голову, сбежал от нее еще до рождения ребенка. Вот уже полгода, как она получила в их доме одну комнату в коммуналке, площадью семь с половиной квадратных метров и, с помощью дяди Рашида, соседа со второго этажа и врача по специальности, устроилась на работу в прачечную клинической больницы имени Семашко. И, где-то, через полтора месяца после ее вселения в их дом, на углу улицы появился стоявщий навытяжку, седовласый кавалер, который, в аккурат, занимал с утра свой наблюдательный пункт; дожидался выхода своей королевы на работу; следовал за ней по пятам, выдерживая при этом определенную дистанцию; героически преодолевал возникающие препятствия на отрезке пути от дома до места ее работы (учитывая агрессивность его избранницы); мотался с ней по рынкам и магазинам; возвращался вслед за ней к ее дому и, с наступлением сумерек, исчезал до следующего утра. Однако во всей этой «скачке» крайне редко, но все же наблюдались и положительные для него отклонения (так сказать лирические отступления), когда его «Афродита» снисходительно позволяла своему безумцу дотащить слишком тяжелую ношу до ворот своего дома, после чего, вновь превращалась в прежнюю ядовитую мегеру.

И вот сейчас, стоящий по стойке «смирно», Рамазан с нетерпением ожидал вестей от Теймура, приближающийся к нему слишком медленными шажками, томящими душу остановками. Еще вчера, не дождавшись выхода своей «богини» из дома и побеспокоившись о ней, он вошел во двор, где, незамедлительно, получил от своей «крали» угощение в виде двух увесистых ударов шваброй по спине и порцию отборного мата на десерт. Зная об этом, Теймур шел черепашьим шагом, тщательно рассматривая красивые узоры, высеченные на карнизах домов, будто видел их впервые, не упуская, при этом, краешком глаза застывшую фигуру незадачливого ухажера. Не доходя до него шагов за десять, он, внезапно, резко пересек улицу наискосок и не успел Рамазан отреагировать на этот маневр, как Теймур завернул за незанятый угол и направился к хлебному магазину. Возле хлебной, кроме анашахора Парвиза, сидевшего на строительном камне-кубике, никого не было. Прежде чем подойти к нему, он, повинуясь принятому этикету, заглянул в магазин, чтобы поздороваться с продавцом Амиром, а при случае и с заведующим Салманом. Закончив церемониальное приветствие, он подошел к, смотревшего на него каким-то  отрешенным угрюмым взглядом, Парвизу: 

- Что нос повесил? Или не выспался? Все стараешься решать внеземные проблемы. Витаешь в облаках.

- Витать в облаках несравненно лучше, чем мыкаться по земле с ее проблемами. Не могу, с утра, кеф (в смысле, кайф) поймать. Кто бы помог мне в этом…  Вот Салман - даи вместо того, чтобы нравоучение мне читать… - он безнадежно махнул рукой и начал рисовать мелом на асфальте знакомые Теймуру черты девичьего лица.

Печальная история ранней любви Парвиза к школьнице восьмого класса была известна даже жителям близлежащих кварталов. Закончив девятый класс с оценками только на «отлично», он был признанным кандидатом на завершение общеобразовательной школы с золотой медалью. Влюбившись в смазливую Натаван, выгодно отличавшуюся от сверстниц в школе более развитыми и внешне эффектными телесами, он столкнулся с жесткой конкуренцией со стороны некоторых ребят, также домогавшихся ее расположения к ним. Однако самое прискорбное – это было полное безразличие, а временами издевательское (отрепетированное, как он сам считал) отношение к нему этого, избалованного всеобщим вниманием, совсем еще юного создания. Все это толкало эмоционального, ранимого юнца искать утешение в употреблении анаши. В результате, за время летних каникул, незаметно для всех, он превратился в заядлого анашиста и, далее, полный крах в получении среднего образования и запоздалое лечение в психоневрологическом диспансере.    

Парвиз наносил последние штрихи к уже готовому портрету на асфальте, не обращая никакого внимания на Теймура и не реагируя на его восторженные отзывы на схожесть рисунка с натурой. Задерживаться далее не имело никакого смысла, и Теймур, отбросив возможную было мысль заглянуть в школьный двор, повернул обратно к дому (появилось острое желание закинуть что-нибудь в рот на завтрак). Ближайший угол родной улицы был плотно прикрыт разволновавшимся Рамазаном и все телодвижения Теймура находились под его неусыпным вниманием. Теймур подошел к двинутому старикану с лукавой улыбкой и, протянув руку в сторону хлебной, заговорил поучительным тоном, медленно растягивая слова:
          
- Рамазан, видишь вон того чудака, который рисует мелом на асфальте. Ты знаешь, кто он? Вижу, что не знаешь. Так вот, он твой «родственник по несчастью». Правда, в отличие от тебя ему никогда не суждено будет насладиться своей возлюбленной. А вот тебе, оплеванный шалунишка (Теймур сочным голосом выделил это слово, высказанное Дарьей и повторенное шамкающим Шихали) иногда неслыханно везет, - он с хитрецой погрозил ему пальцем. – Особенно… сегодня.

От неожиданности у Рамазана отвалилась челюсть. Он застыл, приросший к земле, словно статуя к своему пьедесталу. Оба не двигались, не отрывали глаз друг от друга. Считая затянувшуюся паузу достаточным, Теймур, подняв голову к небу, медовым голосом протянул:

- Ну и везучий же ты старичок! По моим сведениям, Чимназ собрала огромную «бухчу» грязного белья и сегодня собирается отнести ее на стирку, в прачечную больницы. Так что накачай свои дряхлые мускулы, чтобы не ударить лицом в грязь перед своей богиней.

Рамазан онемел от счастья. Из всего сказанного до него дошли лишь последние слова. И хотя Теймур, зачастую, водил его за нос своими выдумками насчет Чимназ, он, и на этот раз, поверил ему и с райским наслаждением переваривал услышанное, хотя     выражение его лица, при этом, уж точно было идиотским. Однако на этот раз и Теймур радовался за Рамазана, поскольку все, что он сказал, соответствовало действительности. Покровительственно хлопнув по плечу ошалевшего от навалившего счастья одряхлевшего вздыхателя, он, с деловым видом, направился к дому.

К удивлению Теймура, обсуждение предстоящего бракосочетания Кюбры с набожным Джавадом не только не прекратилось, а, наоборот, разгорелось с удвоенной силой, уже в более расширенном составе: с участием матери невесты - Телли халой и еще одной соседки со второго этажа с забавным именем Дестегюль. Заказав матери приготовить яичницу с мелко нарезанным луком, Теймур подсел к бабушке Зивер-нене, которая, закончив утреннюю трапезу, отсутствующим взглядом смотрела на «дискуссирующих».  Он любил ее, как и другую бабушку по матери Хейрансу-нене, которую с самого раннего возраста, называл «Заза». Это имя закрепилась за ней не только среди детей и подростков, но и взрослых, которые обращались к ней, как Заза-ханум. Однако, привязан он был больше к Зивер-нене. Это и понятно, поскольку, открыв глаза на этот мир, Теймур, вместе с материнской любовью, впитал в себя и особую ауру тепла и умиротворения в общении с бабушкой Зивер. Рано овдовев, она сумела поднять всех восьмерых своих детей (Творец, полюбовно, разделил их поровну на сыновей и дочерей), четверо из которых получили высшее образование. Все тетушки (вышли замуж), дяди Сеймур и Иса (получившие квартиры по службе) покинули отчий дом вскоре после рождения Теймура и теперь вместе с бабушкой Зивер проживали два ее сына: старший Мустафа (отец Теймура) с семьей и самый младший в семье, пока еще холостяк, Фикрет. Дядя Фикрет, вернувшийся раненым с фронта, хоть и с некоторым опозданием, все же поступил в этом году на механический факультет индустриального института. Красавец с русыми, золотистым оттенком волосами, он пользовался благосклонностью подавляющего большинства из знакомых прекрасного пола своего окружения. На него засматривались также и многие старшеклассницы женской школы, расположенной на территории квартала.               

Теймур начал нежно гладить морщинистую руку бабушки.   Невооруженным глазом было видно, что она сильно утомилась от потока различных оценок в адрес молодоженов (хотя к сорокадвухлетнему Джаваду, определение «молодой» подходило с большой натяжкой) и нескончаемых повторений каких-то призрачных, высосанных из пальцев, достоинств новоиспеченного жениха. Единственное его достоинство – это, пожалуй, отсутствие вредных привычек. Но самое ужасное было в том, что все, одновременно, выражали свою радость замужеству дебильной и заторможенной Кюбры (это всеми принятое резюме лейтмотивом проходило в процессе обсуждения данной темы). Представив огромную, словно спальный вагон, косолапую невесту рядом с худосочным, маленьким, хоть и жилистым Джавадом, Теймур разразился заразительным хохотом. Женщины на мгновение затихли, затем поддакнули ему, кто со смешком, а кто просто улыбкой и вновь начали тараторить. Теймур приложил руку бабушки   к своей щеке и тихо спросил:
         
- Нене, а как ты смотришь на все это? Тебе не жаль Джавада?

Слабая улыбка отразилась на лице Зивер-нене и, посмотрев на внука мутными глазами, она ответила еще более тихим, куда-то пропавшим голосом:
         
- А что Джавад? Голодранец. Ни кола, ни двора, хоть и трудяга. Круглый сирота. Живет неизвестно у кого. А невеста, хотя и не вышла умом, зато крупная и здоровая, с довольно привлекательным лицом. Будет рожать ему здоровых детей. И семья ее без особых претензий. Даже Неймат, брат невесты, не против того, чтобы поместить новобрачных в комнатушке, которую он пристроил недавно к их домику во дворе. А ты спроси у него самого и почувствуешь, с каким нетерпением он ждет этого дня бракосочетания.   
         
- Так-то это так, - согласился Теймур. – И все же мне жаль Джавада. Хоть он и слесарь, но вид у него уж больно интеллигентный. Намучается с Кюброй.

- Хотя тебе и лет-то всего тринадцать, но рассуждаешь ты на все двадцать пять. Смекалистый ты мой, - бабушка переложила свою дрожащую руку на плечо внука.
         
- И все же, когда состоится свадьба?

- Какая там свадьба у этих голоштаников. После регистрации брака пробудут несколько дней на съемной комнате Джавада, а затем он со своими скромными пожитками и инструментами переедет к ним.
         
- Какие-нибудь подарочки молодоженам будут?

- Мама твоя собирается купить жениху сорочку, а я с Зулейхой хотим собрать Кюбре на келагаи.       
         
Теймур знал, что дядя Сеймур посетил их вчера и, отозвав бабушку в другую комнату (это он делал раз в месяц), вручил ей энную сумму денег из своей зарплаты. Это было очень кстати, поскольку в кинотеатрах города демонстрировался фильм «Дитя Дуная», с участием блистательной Марики Рокк. Теймур ранее уже смотрел великолепную игру этой актрисы в фильме «Девушка моей мечты». Хотя кинозвезда в зените своей славы и пользовалась благосклонностью Адольфа Гитлера, тем не менее сердца подавляющей части мужской половины города была покорена ею. Теймур слышал восторженные отзывы взрослых мужчин района об ее красоте, точеной фигуре и зажигательных танцах этой танцовщицы варьете, хотя и старались при женщинах говорить о ней в полголоса.               
          
Женщины продолжали обсуждение в унисон, что не мешало матери приготовить яичницу для Теймура. Поставив дымящую сковороду перед сыном, Набат попросила его сходить до полудня к тетушке Гамиде за топленым маслом. Обмакнув кусочек хлеба в яичницу, Теймур, прежде чем отправить его в рот, умиленным взглядом посмотрел на бабушку:
         
- Нене! Знаешь, в кинотеатре «Ветен» показывают музыкальное заграничное кино с участием известной танцовщицы. Многие мои знакомые ребята уже смотрели его. Все в восторге. Я с Гагашем тоже хотим посмотреть этот новый фильм. Деньги на билет он уже достал и ждет меня. Ты сможешь дать мне три маната (в Азербайджане рубли назывались также манатами)?
         
- Знаю, знаю… как обычно. Два маната на билет и один - на два пирожка – улыбнулась Зивер-нене. – А где находится этот «Ветен». Я не припомню такого кинотеатра. Что-то новое открыли? – заинтересовалась бабушка.

- Да нет же нене! Этот кинотеатр существует давно и расположен на улице Торговой.
         
- На Торговой находится только один кинотеатр. Это - «Красный пролетарий»

- Зивер-ханум! Изменили его название. Теперь этот кинотеатр называется Ветен», - пояснила свекрови Набат. 

Теймур всегда поражался способности матери одновременно: разговаривать с несколькими собеседницами, говорить по телефону, слушать радио, готовить пищу и давать поручения домашним. И вот сейчас, как она умудрилась, активно дискуссируя в этой трескотне с болтливыми соседками, подслушать его разговор с бабушкой. Не найдя объяснения этому феномену, Теймур решил завершить начатый разговор с бабушкой повторением своей просьбы. Зивер-нене, неожиданно, широко улыбнулась с зачатками хрипловатого смешка, с покашливанием, что, в последнее время, случалось с ней очень и очень часто:   
         
- На этот раз я решила дать тебе гонорар (это слово произносили во дворе и стар, и млад) в пять манат, с поощрительной премией. Но только на этот раз.       
         
- Какая ты у меня золотая! - Теймур подпрыгнул от радости, обнял и поцеловал бабушку.
         
Закончив с яичницей, он решил, не откладывая дела на потом, вначале забежать к Гагашу (так все ласково звали его одноклассника Гудрата), чтобы договорится о времени похода в кино, а затем уже нанести визит к тете Гамиде, которая жила недалеко от его приятеля. Пять манатов, аккуратно сложенные в карман брюк, приятно согревали и тело и душу.
         
Выйдя во двор, он вновь увидел Дарью. Вместе с соседками Пери и Венерой, они  все трое сидели на низких табуретках и, о чем-то, беседовали. Временами Пери поднимала голову, чтобы ответить на вопросы Фаины Файвелевны Салит, которую все за глаза звали Фифи, сидевшей в своей инвалидной коляске на общем балконе второго этажа, и, видимо, также принимавшей участие в разговоре. Фифи была грубоватая на вид, но, в целом, добрая женщина, пользовавшаяся уважением жильцов дома, хотя, временами, ее колкости выводили из себя некоторых представительниц слабого пола. Эта женщина, полная оптимизма, стойко выдержала жестокие удары, свалившиеся на ее долю судьбы. Рано потерявшая родителей и выросшая в детдоме, она в первых же месяцах отечественной войны получила похоронку на мужа. Чтобы выжить самой и вырастить единственного сына, Фаина Файвелевна выучилась на токаря и проработала на заводе всю войну, по окончании которой, заочно получив высшее образование, стала работать, там же, в планово-экономическом отделе. Марк вырос крепким парнем. По завершению учебы в школе  поступил на юридический факультет Азгосуниверситета. Увлекался альпинизмом, в два прыжка одолевал крутые ступени на промежуточную лестничную площадку и, в итоге, в четыре приема поднимался на второй этаж. Известие о его гибели в горах Памира оказалось трагической неожиданностью не только для несчастной Фифи, но и для всех жителей дома. Все оплакивали смерть Марка. Некоторые женщины, особенно мусульманки Говхар и Агигат из соседнего двора, своими причитаниями и рыданиями перещеголяли бедную мать покойника. И на этом страдания Фифи не закончились. После похорон сына ее настиг еще один тяжелый удар. Где-то, через полгода, во время следования на работу в служебном автобусе, произошла авария, в которой только она получила тяжелое увечье, остальные работники отделались легкими ранениями и испугом. В результате полученной травмы позвоночника, у нее отнялись ноги. Фифи основательно угодила в инвалидную коляску и «заработала» довольно солидную пенсию в связи с потерей трудоспособности, вызванным несчастным случаем на производстве. Пригласила к себе на помощь вдовствующую, двоюродную сестру Адель, у которой дети уже обзавелись семьями. Помогала ей по хозяйству, иногда и соседка по площадке Пери, для дочки которой Ульвии Фифи доставала, через своего родственника в отделе народного образования Бакгорисполкома, бесплатные учебники к началу нового учебного года.             

Поймав беспокойный взгляд Дарьи, Теймур развеселился и, подойдя к ней с деловым видом, отозвал в сторону:
         
- Слушай, ты напрасно дожидаешься его. Его нет. Он не ночевал дома, а когда придет – неизвестно. И, вообще, пожалей себя. Мне наплевать обидишься ли ты на то, что я тебе сейчас скажу. Но я, все же, скажу. Мне кажется, что ты начинаешь все более походить на раздолбанного Рамазана. Подумай об этом.
         
Раскрасневшаяся Дарья со словами «что ты понимаешь в чувствах, младенец» отошла и, пройдя мимо женщин, спустилась по ступенькам в свою каморку. Теймур пожал плечами (ему действительно было жаль ее) и вышел на улицу. Ребят вокруг Идаята поубавилось. Всего двое маячили возле него в ожидании своей очереди на велосипед. Приветливо махнув им рукой, Теймур бодро зашагал по булыжнику. Рамазана на углу не было. Время перекуса еще не наступило, а это значит, что Чимназ уже вышла из дому на работу. Парвиз, понурив голову, все еще сидел на прежнем месте, на камне, разглядывая свое творение на асфальте. Он жестикулировал руками, видимо разговаривая сам с собой. Взрослых ребят у «хлебной» все еще не было, хотя не исключено, что они могли находиться в самом помещении магазина. Тетя Гамида жила на Нижне-нагорной и Теймуру надо было пройти довольно длинный путь по Верхнетезепирской улице (он придерживался старых названий улиц, поскольку по ним ориентировалась бабушка) и, тем не менее, он не торопился. В плане было прежде успеть зайти к Гагашу и договорится насчет похода в кино. Не задерживаясь у магазина и, продолжив свой путь, Теймур добрался до лотка старого Мардана. Перед его взором открылись аккуратно расставленные прозрачные красные леденцы на палочках в виде различных животных, барбарисы и мятные карамельки в обертках (в виде трубочек), шоколадные конфеты «Ну-ка отними», куски жженого сахара, штучные сигареты различных марок и иранские жвачки беловатого цвета. Теймур нежно посмотрел на владельца лотка. На него глядели плутоватые глаза свежевыбритого и опрятного восьмидесятилетнего Мардана, одетого в белую с зеленоватыми полосками рубашку, рукава которой были, полностью, спущены и,  все петли вплоть до ворота, застегнуты на пуговицы. Голову старикана украшал пестрый, с замысловатыми узорами чепчик. Пальцы рук урожденного торговца выбивали барабанную дробь по краю лотка, все его движения свидетельствовали о стремлении не отпустить редкого покупателя с пустыми руками. Потоптавшись перед лотком и выждав некоторую паузу Теймур, с кислым выражением лица, кивнул в сторону сладостей:
         
- Что-то из птиц у тебя одни петушки. Нет, чтобы орел с раскрытыми когтями или что-нибудь из рода страусового.   
         
- Зачем же так…Чем плох, например, вот этот ароматный конь, с развевающимся на ветру хвостом. Коль денежек нет, так и ступай дальше. В кредит я ничего не даю, - Мардан с подкупающей улыбкой смотрел на него.
         
- Конь – не птица. Вот у магазина Юсуфа сидит старушка, тебе под стать. Так у нее, помимо петушков, и гуси, и голуби, и, привлекательный на вид, то ли бегемот, то ли крокодил торчат на палочках. Или вот рядом с мастерской Алтыбармага также сидит женщина. Не тебе под стать. Так у нее, вместе с птицами, весь набор насекомых.
         
- Про старушку у магазина Юсуфа – не знаю. А у племянницы этого шестипалого башмачника леденцы по объему и весу меньше моих, а цена одна и та же. Поэтому она и выставляет их в виде насекомых. Так, будем брать? – надежды лоточника медленно гасли.
         
Теймур засунул руку в правый карман брюк, вытащил свои пять рублей (по одному манату), медленно пересчитал их и, аккуратно сложив, переложил в левый карман. Мардан также мысленно считал деньги Теймура, и с тоскливым видом наблюдал, как они перекачивали обратно в брюки.
            
- Знаешь, если ты повременишь немного, то скоро поступит свежая партия исфаханской халвы, - он нетерпеливо указал на дверь своего дома.
            
- Партия?  Слишком громко сказано. Но у меня нет времени. Уходить надо. И все же я куплю у тебя что-нибудь, - Теймур опять опустил руку в тот же правый карман брюк, извлек остатки мелочи и нарочито аккуратно положил их перед лоточником, - Дайка на них три кусочка жженого сахара.
            
            Мардан, тоскливым взглядом, провожал удаляющегося клиента. А Теймур уже прошел неторопливым шагом мимо верхних ворот мечети «Тезе - пир» и, смакуя кусочек сахара, мурлыкал под нос любимые мелодии из трофейных фильмов, демонстрировавшихся в кинотеатрах и клубах города. Веселая песня о прекрасной жизни в обществе милых парижанок в исполнении будущего королевского мушкетера, бравого и тщеславного дАртаньяна, во время пути из родной Гаскони в Париж, из фильма «Три мушкетера», при подходе к подворотне двухэтажного дома сменилась у Теймура на забавные куплеты из другой песенки из фильма "Двойная игра". В этом фильме  киноактер Нельсон Эдди, сидя верхом на мустанге,под стук копыт мулов, напевал очаровательной попутчице, ехавшей в закрытой карете.               

В подворотне группа ребят с энтузиазмом, хором, почти в унисон, громко считали количество взлетающей в вверх лямки, которую усердно подбрасывал ногой подросток в кепке с восьми клиньями. Счет взлетам квадратного кусочка бараньей шкурки, утяжеленной грузом из свинца, приближался к сотне. Теймур машинально присоединился к компании и принялся шепотом считать вместе со всеми. При счете сто двадцать пять он перестал считать. «Еще немного и он почувствует неприятные ощущения в паху», - мелькнуло в голове, и Теймур высказал свою мысль вслух. Парень будто бы только и ждал этого момента. Он тут же ударом ноги высоко отбросил лямку и повернулся к ребятам:
          
- Действительно, у меня уже отяжелели ноги. Вам-то что! В общем-то, набрал достаточно прилично. Хватит.
            
          Чувствовалось, что ребята были недовольны вмешательством Теймура (поломал весь кеф), однако не стали выказывать свое недовольство открытым текстом и только один из них, с сожалением, произнес:
            
- Жаль….. Так и не узнали окончательный результат твоих способностей.
            
 Считая свое присутствие явно излишним, Теймур продолжил свой путь по улице с тесно застроенными, в основном одноэтажными постройками с плоскими крышами, частыми тупиками, столь характерными для нагорной части города, заселенными, в подавляющем большинстве, мусульманами. Пройдя без задержки еще три угла улицы, он дошел до цели своего первого визита и остановился у ворот столь знакомого, небольшого, двухэтажного дома. В нем весь первый этаж занимала семья завмага, но больше известного, как ювелира, топала Ашрафа (прозвище «топал», он получил из-за своей врожденной хромоты), а на втором этаже жили: одноклассник и близкий друг Гагаш (он же, Гудрат) с сестрой и родителями; архивариус Медет-киши с женой и двумя дочерьми. Были еще два подвала, один из которых, без окон, служил кладовой для семьи ювелира. Открыв калитку, Теймур вступил в крытый темный проход, ведущий во двор, где у водопроводного крана рисовался безнадежно больной алкоголизмом обитатель второго подвального помещения с окном Станислав Главацкий. Большинство жителей квартала звали его просто Стаси, а некоторая часть, подражая бабушке Гагаша, мешади Шараф (которой тяжело было произносить, а главное запомнить такое имя) - Керимом. Историю этого брадобрея польского происхождения в общих чертах знали все - и стар и млад. В прошлом приехавший, Бог ведает откуда, щеголеватый молодой человек (об этом говорят потертые фотографии на стене его полусырой комнаты) был преуспевающим парикмахером в салоне дамской красоты. Обилие клиенток и, соответственно, неплохой заработок позволял ему вести праздную жизнь в обществе дружков и компанейских женщин. Постоянные кутежи с собутыльниками привели его, незаметно для всех, к болезненному влечению к алкоголю. Временами он напивался до потери сознания, до белой горячки, как говорят, «до ручки». Такие случаи участились после того, как он сошелся с бездетной парикмахершей, метиской Джанет и переехал к ней жить. Буквально через полгода она вышвырнула его бесчувственное тело в нижней рубашке и кальсонах в коридор коммунальной квартиры. Промыкавшись весь осенне-зимний и, частично, весенний сезоны в проеме под лестничной площадкой, он, вопреки канонам классической и современной медицины, к удивлению жильцов, не только не заболел какой-либо болезнью, но даже не чихнул для блезиру, чтобы привлечь к себе внимание руководства райисполкома. Тем не менее, ему, наконец-то, выделили жилье в соседнем доме, а именно, нынешнее подвальное помещение. С работы его из-за пьянства уволили, и теперь он перебивается, в основном, за счет подачек от жильцов дома в виде поношенной одежды и остатков еды, а также стрижкой нескольких мужчин квартала у них на дому. И вот стоит он в легкой ситцевой рабочей спецовке токаря мастерской института нефтяного машиностроения Алимамеда, с засученными по локти рукавами и расческой в руке. Тщательно промывая свои густые, гладкие и поседевшие волосы под струей воды, Стаси затем аккуратно расчесывал их на косой пробор. На этом банные процедуры, в понимании горемыки, завершались и все окружающие его люди знали, что тело брадобрея, исключая утренние омовения лица и рук, не контактировало с мылом с доисторических времен. Стаси смотрел на Теймура. На лице его сверкала довольная улыбка. 

- Салам Керим! – подчеркнуто вежливо обратился к нему Теймур. – Судя по вашему жизнерадостному виду, Вы, наверное, сегодня ночью, во сне, вдоволь насладились обществом пикантной Джанет Макдональд. Вам не кажется, что я попал в яблочко? - Теймур, старался, при каждом удобном случае, повторять лексикон и дежурные фразы, используемые дядюшкой Фикретом, при общении по телефону с представительницами слабого пола.

Стаси, внезапно, нахмурился:

- Не напоминай мне об этой стерве. Терпеть ее не могу. Она останется стервозой, даже с польской фамилией.               

- С каких это пор фамилия с компонентом «мак» стала польской, а не шотландской? А, дядя Керим? – раздался сверху звонкий девичий голос.         

Оба одновременно подняли головы. Сверху, со второго этажа на них глядела, расплывшись в улыбке, старшая дочь архивариуса, всезнайка Асия.   

- А с тех пор, как эта патентованная сволочь Тед…, точнее, мой бывший собутыльник Тадеуш Маковецкий, вскоре подохший, как скотина, от дряхлого сердца у лачуги своей сожительницы где-то на территории нефтепромысла, оставил меня одного, изрядно захмелевшего, на ночлег в покоях этой мегеры. Подложил мне, как говорится, чудовищную свинью.               
         
- Кому подложили свинью, весьма непростой вопрос. Ты тоже такой «подарок», что не дай Бог каждому. Еще какой «подарочек» с дурным запахом, - послышался знакомый голос из глубины и, в соседнем окне, показалась стриженая под нулевку, кругленькая как арбуз, голова Гагаша, - тебя и кормить по-божески невозможно, вечно выкинешь что-нибудь нечеловеческое.       
         
Стаси, под смешок Асии, в сердцах развел руки, на лице появилась виноватая улыбка. Продолжая улыбаться, он протер руки полотенцем, висевшим на бельевой веревке рядом с водопроводным краном; прошелся им по влажным и воспаленным глазам; взял с табурета свою авоську с пустой бутылкой из-под кефира и, медленно, нетвердым шагом, заковылял к калитке. Махнув Теймуру рукой, чтобы поднимался, Гагаш исчез в проеме окна. В передней застекленной веранды, Теймура ждала встреча с семилетней особой - младшей сестрой Асии. Фарида смотрела на него любопытным взглядом, держа два пальца во рту. Жена архивариуса Мелекханым, чего только не делала для того, чтобы отучить свою младшую дочь от этой вредной привычки: и пальчики ее перевязывала бинтом; и смазывала их горчицей; и перчатки надевала на правую руку; и сказки сочиняла «страшненькие» про девочек, сосущих свои пальцы. Однако это был напрасный, используя слова знакомой учительницы русского языка и литературы, обрусевшей немки Екатерины Карловны Киршнер – «сизифов труд». Все возвращалось на круги своя.
         
- Салам, Фарашка! Видно у тебя, действительно, очень вкусные пальчики, если ты их постоянно держишь во рту. Лучше возьми вот эту конфетку – Теймур протянул ей оставшийся кусочек жженого сахара.
         
Фарашка, мигом схватив протянутую сладость, защебетала с хитрецой в глазах:
          
- Я так устаю…Так устаю. Мало того, что помогаю маме по дому, встречаю папу и подаю ему домашние чувяки, все время звоню бабушке и справляюсь о ее здоровье, отношу дяде Стаси-Кериму старые газеты по его просьбе, так теперь еще надо готовиться к поступлению в школу.
          
            Теймур уже знал, с какой серьезностью относится она к предстоящим занятиям в школе и о том, что заставила свою старшую сестру Асию заниматься с нею. Щелкнув легонько пальцами по лобику девочки и пожелав ей, чтобы она училась на одни «круглые пятерки», он прошел в квартиру Гагаша. Мама Гагаша, урожденная домохозяйка Бикяханым с неполным средним образованием, как обычно, хлопотала на кухне, беседуя о чем-то с расположившейся напротив свекровью мешади Шараф. Дядя Абдул-Баги - папа Гагаша, работающий экспедитором в каком-то строительном управлении, сидел в ночной пижаме на низком табурете, опустив оголенные до колен ноги в ведро с горячей водой. Обычно добродушный, мягкосердечный и приветливый человек, он, иногда, после излишне выпитого спиртного, превращался в такого капризного ребенка, баловня, прихоти которого должны были незамедлительно исполняться. И хотя семья старалась потакать всем его причудам, он, тем не менее, находил повод для того, чтобы рассердиться, вернее, обидеться. А дальше, этот обиженный «ребенок», то заваливался спать, предварительно заперев изнутри на замок спальню и включив на полную мощность громкость радиоприемника, то вскакивал с постели среди ночи и начинал, везде и всюду, включать свет и будить домочадцев своим басистым голосом, то позволял себе еще какие-то, непозволительные для главы семьи выходки. Но такое происходило довольно редко и, на следующее утро, он просыпался в удрученном состоянии, старался загладить вину перед матерью и женой поцелуями, обещал детям купить недорогие обновки. Гагаш удачно использовал такую возможность для того, чтобы умело выклянчивать у отца рублики, якобы, для покупки школьных принадлежностей. Помимо этого, он подговаривал старшую сестру Сону, на которую имел (хоть и был младше ее на два года) определенное влияние, также воспользоваться этой возможностью с последующей экспроприацией части полученных ею денег.

- Добрый день дядя Абдул! – поздоровался с ним Теймур, и далее глянув на женщин в кухне, кивнув им головой, добавил. – Салам…
         
          Женщины ответили ему приветливыми улыбками, а дядя Абдул смерил его веселым взглядом:

- А… молодой, перспективный! Салам, салам. С какими новостями ты к нам пожаловал сегодня?
          
- С хорошей новостью, дядя Абдул. Синоптики прогнозируют существенное понижение жары с завтрашнего дня. В ближайшие дни погода должна установиться на отметке двадцать восемь градусов. 
         
- Вот это, действительно, хорошая новость, - хором обрадовались дядя Абдул и женщины на кухне.
         
-Эта жара окончательно утомила нас. Сил почти не осталось. Слава Аллаху, закончатся наши мучения, - продолжила Бикяханым.   
          
          Выдав желаемое за действительное, подарив домочадцам квартиры призрачную радость, Теймур прошел в комнату друга. Гагаш сидел в кресле с важным видом, скрестив руки на груди и с кривой ухмылкой на устах:

- Что ты там заливал моей родне насчет погоды?

- А что… Я просто передал слова нашего управдома Мустафаева. Все ему верят, – не моргнув глазом, соврал Теймур другу. – Ты лучше скажи, что имел в виду, говоря про кормежку горемыки Стасика. Что в нем нечеловеческое?
            
- А то, что съестные припасы у него неделями лежат на подоконнике, и питается он ими в затхлом виде, а колбасные изделия, вообще, успевают зазеленеть до их употребления. Так вот, вчера мы хотели сделать ему приятное и накормили его свежей любительской колбасой. И что ты думаешь? Через некоторое время его стало тошнить, и возникла чрезвычайная ситуация, связанная с торжественным «открытием» у него проточины, поноса, а если проще - дресни. Он, каждые пятнадцать-двадцать минут, бегал в туалет под сочувственные взгляды взрослых и ликующие возгласы детворы, вроде меня. – Гагаш скорчил жалкую мину.
          
- И что, вызывали врача?
          
- Да нет, жена архивариуса сварила ему настойку из черники. Знаешь, помогла. И рвота прекратилась и желудок, намертво, закрепился. До сих пор страдает.    
            
- Везет же несчастному - без уколов обошелся. Что слышно, насчет перечисления денежных средств в «фонд помощи верхне-тезепирским нуждающим». Судя по тому, как дядя Абдул сейчас парит ноги в горячей воде, нетрудно догадаться, что он чувствует себя виновным за вчерашний день. Так что сегодня фильм «Дитя Дуная», а завтра вечером, повторно, проанализируем «Судьбу солдата в Америке», уже в Клубе шоферов.
            
- К сожалению, в этот раз ты попал пальцем прямо в небо. Вчера никакого «виновника» и в помине не было. Пошла уже вторая неделя, как мой дорогой папаша ходит в трезвенниках и выглядит безупречным, как горный хрусталь (любимое выражение матери Гагаша). А ноги он парит, чтобы снять головную боль и, заодно, ногти постричь. Так что, как ни крути, придется взять с собой Шабана. Без его финансовых вливаний, «кина» не будет.

Один только вид Шабана, младшего сына топала Ашрафа, вызывал у Теймура «аллергический насморк». Он в корне не переносил его идиотский смех по любому поводу, нарочито сгорбленную стойку в широких, мешкообразных штанах и рубашке с длинными рукавами, которые, вместе с руками, терялись в карманах брюк. Но, особенно, раздражала его манера беспардонно прерывать собеседников и, с пеной во рту, навязывать им свое узколобое понимание не относящийся к нему сути разговора. Хоть и расстроенный тем, что не подтвердилась его догадка относительно дяди Абдула, Теймур, тем не менее, радостно продемонстрировал свои пять рублей другу и с пафосом предложил:
            
- К услугам Шабана обратишься завтра вечером, для похода в Клуб шоферов. А сегодня мы, все же, посмотрим Марику Рокк в новом фильме, только, к сожалению, без пирожков. Иначе меня шофера в свой клуб не пустят. Ты же сам понимаешь.
            
- Я тоже в накладе не останусь, - с лукавой улыбкой произнес Гагаш, – Родственнику моему Хафизу в ближайшее время дадут на один день ролик с записями танцев Марики Рокк. Я и тебя с собой возьму.
            
Новость была приятная. Теймур уже слышал, что в городе, нелегально, «гуляет» кинолента с участием знаменитой киноактрисы, певицы и танцовщицы «Третьего Рейха» и, в знак согласия, радостно закивал головой. Дело было сделано. Договорившись о времени и месте встречи, он, поговорив немного о последних событиях в квартале, собрался уходить, и Гагаш взялся проводить его до калитки. Из квартиры топал Ашрафа, сквозь раскрытые ставни окон, задернутые занавеской из непрозрачной ткани, пахло жареной чистиковой рыбой. Почему чистиковой? Друзья знали точно, что в семье топал Ашрафа, как и у значительной части мусульман города, донные рыбы (в том числе и осетровые) в пищу не употреблялись, поскольку они, по укоренившимся понятиям, питаются различными отбросами, оседающими на дно. Внизу, на табурете, сидел Стаси и с наслаждением ел котлету, приготовленную, как выяснилось позже, из берша. Пожелав ему приятного аппетита, Гагаш, тут же в шутку предупредил его, чтобы кушал это угощение с особой осторожностью (как бы, не отравиться, снова, от свежей пищи). Теймур также не удержался от того, чтобы не позабавиться. Придав голосу доброжелательный тон, он, с наигранным чувством, произнес:

- Керим! Банщик верхне-тезепирской бани, уважаемый Гумбат-леле говорит, что женщина для мужчины – это средство к выживанию. Так вот, следуя совету этого непререкаемого авторитета, я подыскал тебе достойную подругу жизни. Дальняя родственница и ровесница нашего многоуважаемого Мардана, не менее уважаемая Фатмеи-Ниса, вполне может украсить твою жизнь. Пусть тебя не смущает то, что она лет на двадцать старше тебя. Несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, эта бойкая старушка с глазами «хотимчика» бесперебойно снабжает своего делового и почтенного родственника исфаханской халвой, для продажи. Если ты меня сильно попросишь, то могу замолвить о тебе словечко Марданчику.

Гагаш, не выдержав, хохотнул в ладони. Стаси, с чуть приоткрытыми, захмелевшими от удовольствия глазами, с наслаждением принюхивался к горячей котлете, дымящимся на увесистом куске серого хлеба, откусывал и со смаком прожевывал ее содержимое. Взглянув на друзей умильной улыбкой, он ничего не ответил, плавно поднял руку и указал Теймуру на калитку.

Выйдя на улицу, Теймур бодро зашагал по мощеной булыжником дороге. Нужно было торопиться: дома, наверное, уже нервничают в ожидании топленого масла. Дойдя до угла квартала, он повернул вверх и потащился в гору. Завернув на Нижне-нагорную, он увидел на противоположной стороне улицы, у двухэтажного дома, двух, сидящих на корточках и играющих в «джай», взрослых парней, одного из которых Теймур знал. Это был Панах, второй сын топал Ашрафа. Все внимание игроков было сосредоточено на булыжнике, лежащим между ними, на котором метались четыре альчика. Скатываясь с булыжника, они, под напряженные взгляды участников игры, занимали различные неустойчивые (стоячие) или устойчивые (лежачие) положения, после чего альчики собирались в ладонь и заново бросались на булыжник. Банкометом был противник Панаха, перед которым скопилась куча бумажных денег. Он был в явном выигрыше. Перед Панахом зияло голое место. «Интересно, что он поставил на кон?» - задался вопросом Теймур. Он не рискнул приблизиться к ним (во избежание непредвиденных осложнений) и молча, стараясь не шуметь, наблюдал за игрой через дорогу, прислонившись к стенке неказистой одноэтажной жилищной постройки. Редкие прохожие также не задерживались около них, даже не замедляли свое движение. Теймур знал правила игры и видел, как шансы Панаха на выигрыш неумолимо приближались к нулю. Наконец, все было, кончено. Оба встали. Панах, скинув с себя тенниску василькового цвета, передал ее победителю и, оставшись в одной майке, медленной походкой, не замечая Теймура, начал спускаться в сторону своего дома. Наконец-то, Теймур добрался до жилища тети Гамиды.
- Явился, не запылился! – с таким возгласом встретила она его. – Где тебя черт носил. Нет масла. Ушло оно вместе с девушкой из вашего двора по имени Арзу. Не дождались тебя дома и послали ее.

Теймуру нечего было ответить и он, без тени смущения, попросил у нее пахлаву или какую-нибудь другую печеную сладость.
          
- Какую тебе печеную сладость! Новруз – байрам давно уже прошел. Вот тебе остатки былой роскоши, - и тетя Гамида отсыпала ему в ладонь с десяток кишмиша и пяток сушеного инжира. – Могу еще угостить компотом из сухофруктов.
          
От компота Теймур не отказался и, присев на кожаный диван, начал играть с двумя малолетними сыновьями-двойняшками тети Гамиды.   
          
            Всю обратную дорогу, вплоть до верхне-тезепирской бани, Теймур прошел без задержки, когда навстречу ему, из-за поворота, вынырнул - сам топал Ашраф. Шел он довольно быстро, видно торопился на обед, чтобы поскорее приступить к «переработке» жареных котлет из берша. Теймур поздоровался с ним, на что топал Ашраф, улыбнувшись, ответил кратко: «салам, Гырышмал». Теймуру не нравилось прозвище «гырышмал» (в смысле – плут, хитрец), которым топал Ашраф, регулярно, награждал его при встречах. Ему также был неприятен пронизывающий взгляд его маленьких, глубокосидящих, круглых, как пуговицы, черных (почти без склеры) глаз на очень смуглой коже. Несмотря на некоторую благотворительность, помощь больным и голодающим, он, тем не менее, не пользовался уважением у жителей квартала. Некоторые же его, просто, остерегались. Теймур слышал даже, что он был проклят своей сестрой.
 
 
Глава вторая: ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ ИЛИ ОБЩЕНИЕ С САТАНОЙ.               
         

         Сильный Бакинский норд свирепствовал уже третьи сутки. Шквальный ветер то слабел, то взрывался с новой силой, достигая, временами, десятибалльной отметки и не утихал. Огромные волны ожесточенно бились о низкий борт баркаса, местами перекатываясь через него, и не позволяли избитому суденышку приблизиться к берегу. Капитан баркаса, шедшего из Энзели, с самого начала разбушевавшегося ветра выключил мотор и предоставил судно на волю морской стихии, которая, то подбрасывала его вверх, навстречу надвигающимся грозовым тучам, то швыряла глубоко вниз, в образовавшееся водное «ущелье». В трюме баркаса, вместе с мешками черного тмина, шафрана, различных ароматических злаков и экзотических продуктов из Ирана и арабских стран, находилась еще семья иранского нелегала, простолюдина Билала, в составе: забитой и суеверной жены, двух сыновей и пятилетней дочери. Вконец разорившись Билал, продав остатки своего имущества, решил покинуть родные места и попытать счастья на Абшероне. По рассказам очевидцев, там европейскими и российскими, в том числе местными, предпринимателями разрабатывались нефтяные залежи и где, можно было найти хоть и грязную, тяжелую, опасную для здоровья, но хорошо оплачиваемую работу. И вот, сейчас, барахтаясь среди мешков и перекатываясь через них в разные стороны, отрыгивая содержимое желудка, чувствуя бесконечную тошноту от бешеной качки судна, они уже не надеялись на благополучный исход своих страданий. Несчастная мать семейства, уже который раз произнося молитву «келмейи шеадет» из Корана, готовилась к смерти и, в который раз, сильно накренившийся баркас успевал восстанавливать свое стабильное положение, не позволяя разбушевавшейся стихии опрокинуть его. В то время, как младшие дети прижимались от страха то к отцу, то к матери, старший мальчуган с взглядом, в котором светилась злоба, крепко ухватившись за поручни лестницы трюма, уставился в потолок, стараясь удерживать равновесие при сильных кренах и бешеной качке судна. Он злился на всех: и на судьбу, и на бушующее море, и на беспомощное суденышко, и на родню в трюме, и на город, который не пускал их к себе. Сжав зубы, мальчик абсолютно не реагировал на крики, стенания, плачь матери и младших детей. Молчал, не отвечал на обращения к нему родителей, не чувствовал голода и жажды. Все тело его окаменело от напряжения и гнева. Тем временем страдания несчастной семьи подходили к концу. Ветер начал заметно стихать, и вскоре вообще затих, уступая место проливному дождю. Однако сильное волнение на море продолжалось, баркас все еще швыряло в разные стороны и только к закату солнца измученному экипажу судна удалось пришвартоваться к пирсу порта. Дождавшись ночи, семья, под моросящий дождь, покинула баркас и укрылась в прибрежной зоне под складским навесом. Тесно прижавшиеся друг к другу, только старший сын разместился отдельно и продрогшие от морской прохлады они с нетерпением и надеждой на сытую жизнь, дожидались наступления рассвета.   
        Как в прибрежной зоне, так и на берегу, Баку встретило их неприветливо, будто не желала впускать в свои границы. Утро выдалось хмурое, продолжал моросить мелкий дождь, небо было вновь затянуто тучами, без просвета для лучей солнца. Медленно, словно еще не отошедший от глубокого сна, порт начал оживать. Первыми появились, с гортанными криками, чайки и альбатросы. За ними амбалы - главная надежда мешади Билала. Именно среди них, он надеялся найти земляков, которые препроводили бы их к дальнему родственнику кербелаи Мансуру, уже осевшего и, по слухам, успешно закрепившегося в районе Чемберекенда, в юго-западной части города. Затем стали подходить служащие, распорядители погрузочно-разгрузочных работ, чиновники администрации порта, далее получатели и отправители товаров, материалов, оборудования в лице работников фирм и местного купечества. Мешади Билалу, опрашивающего амбалов (которые, то и дело, предлагали ему услуги носильщика) о местонахождении земляка, наконец-то, повезло. Здоровый, безусый молодец заявил, что не только знает кербалаи Мансура, но и проживает недалеко от него. Однако он, наотрез, отказался немедленно отвести утомленных людей к нему и на упрек Билала, что «так земляки не поступают», заявил: 

- Я не амшари (то есть выходец из Ирана), но не в этом дело.  Вот уже третий день, как из-за непогоды не заработал ни одного гуруша и близкие дома голодают. А сейчас появилась такая возможность, - он указал рукой в сторону моря.

           На причале, в ожидании разгрузки, стояли, помимо баркаса (на котором прибыли Билал и его семья), еще два судна более крупных размеров. Билал понимающе кивнул головой и в обреченном состоянии вынужденного ожидания окончания разгрузки кораблей (которые завершатся бог весть когда) понуро побрел было к ближайшей лавке за съестными продуктами, как  вдруг «безусый» подозвал только что подошедшего паренька с плетеной корзиной, в которой были аккуратно уложены бутыли с шербетом и питьевой водой. Взяв его за локоть, он подвел его к Билалу со словами «дай ему мелочь и он отведет тебя к кербалаи Мансуру».
 
- 2 –

Вот уже и полдень прошел, а семья Билала все еще мучилась у порога дома Мансура в томительном ожидании прихода кербалаи. Жена хозяина дома, местная кавказская татарка, не имевшая никакого понятия о его, каких-то, родственниках и сельчанах заявила, что не может их впустить без согласия на это своего мужа.    

Расположившись под низкорослым тутовым деревом (растущим на обочине пыльной дорожки) семья, расстелив на земле небольшой коврик и вынув из хурджина все съестное, приступила к принятию незамысловатой пищи в виде лаваша, сливочного масла и солоноватого крестьянского творога. Запивали еду шербетом, купленным у провожавшего их до дома кербалаи мальчугана Али, который уже успел сдружиться со старшим сыном Билала Ашрафом, и, примостившись у самой кромки паласа, также принимал участие в трапезе. Билал ел, понуро опустив голову. Его задумчивый взгляд был обращен на корявый ствол тутового дерева. Временами он, пережевывая пищу, бормотал что-то себе под нос. Настроение отца передалось и остальным членам семьи. Все ели в полнейшем молчании. Высокий, худой мужчина тенью прошел по пыльной дороге, неподалеку от их привала.               

- А вот и кербалаи Мансур! – воскликнул продавец шербета Али.            

Мужчина, уже собиравшийся открыть дверь собственного дома, обернулся на голос мальчугана. На них глянул внимательный, чуть прищуренный взгляд кербалаи. Он был одет в сиреневый архалук и широкие шаровары, стянутые в талии широким кушаком из прочной ткани ярко-зеленого цвета. Поверх архалука была надета длинная, доходящая почти до самых щиколоток, светло-коричневая чуха. Ноги Мансура были обуты в сафьяновые чувяки такого же цвета, как и чуха, а голову украшала круглой формы черная овечья папаха.               

Билал поднялся с земли и направился к земляку:               

- Рад тебя видеть в добром здравии, кеблеи! Таким и представлял тебя со слов Исфендиара, - он нагнулся, чтобы взять и поцеловать руку Мансура.               
- Удивил своим появлением в наших краях в таком составе, - кербалаи с недовольным видом отвел руку. – Рискованный шаг в отношении членов семьи, особенно, малолетних детей. Разумнее было бы вначале приехать одному или, хотя бы, только со старшим сыном.         

- У меня не оставалось выбора, кеблеи! Я продал все: и дом, и имущество, часть которого, не подлежащего продаже, оставил двоюродному брату Сейфали. Устроить детей, даже на наикратчайшее время к кому-нибудь из родственников, не удалось. Все живут в ужасающей нужде, - вроде бы как оправдывался Билал. – И, вообще, какая разница - где помирать: у себя на родине или на чужбине. Здесь хоть есть какая-то надежда к лучшему. Не знаю, может и ошибаюсь. Так что приехал почти со всей семьей. Только старшая дочь, которую я более года тому назад отправил в Казвин на подмогу к тетушке Салиме по ее просьбе, осталась в Иране, - он робко глядел на своего удачливого, как он считал, ровесника. – Сумеешь помочь мне устроиться здесь, кеблеи! Денег на первое время проживания у меня хватит.               

- Ну ладно…. Что сделано - то сделано, - озабоченность Мансура перешла в снисходительную улыбку. – Тебе надо на ночлег, вернее на сутки где-то устроиться. Завтра приедет арба из Раманов, привезет керосин в лавку для продажи. На ней и поедешь в это селение. Там Саппар – наш односельчанин. Он поможет тебе снять жилье.       

- Селение Раманы. А это далеко? – прервал его Билал.

- В общем-то, порядочно. Но ты должен знать, что приехал сюда не арбузы сажать и баранов пасти. На этом не заработаешь. Тебе придется работать рабочим на нефтепромысле или на одном из керосиновых заводов. Если не хочешь умереть с голоду.    

Мансур глянул в сторону жены и деток Билала, кивнул головой в знак приветствия, затем продолжил:

- Раманы относится к тем немногочисленным селениям, которые непосредственно примыкают к территориям нефтяных промыслов и нефтеперегонных заводов. К тому же, как заработаешь немного деньжат, сможешь, без особой головной боли, приобрести в этом селении место для постройки хижины с маленьким двориком. В городе получить разрешение на такое – очень сложная задача. И, помимо всего, меня там знают. Я сам начинал оттуда и жена моя родом из этого селения. Это поможет тебе быстрее притереться к новому месту.    
            
Кербалаи Мансур критически посмотрел на худую, сутуловатую фигуру земляка. Насмешка обозначилась на его губах:
            
- Что-то рано ты сгорбился. Боюсь, что условия работы на нефтепромысле тебе не подойдут, быстро скочуришься. Постараюсь устроить тебя на самый большой керосиновый завод Шибаева, где зарплата для нашего брата довольно приличная. Есть у меня знакомый, служащий в администрации этого завода. Очень порядочный и интеллигентный человек. Мне приходилось обслуживать похороны его родителей.

Старший сын Билала подошел к ним и, прислонившись к отцу, уставился на Мансура своими маленькими, кругленькими и немигающими глазками. Крупная ладонь кербалаи легла на плечо подростка:               

- Он у тебя прихрамывает. Что, оступился где-то?               

- Да, нет. Это у него родовая травма. 

- Я таким родился кербалаи, - без тени смущения подтвердил сынок Билала. – Меня зовут Ашраф.

Мансур вытащил из кармана архалука несколько леденцовых конфет для всех членов семьи и Али, в том числе, протянул их Ашрафу и вновь обратился к Билалу: 

- А как там Исфендияр? Не повезло бедняге. Надо же, получить увечье не на работе, а на пути к ней. Неудачно спрыгнуть с вагона поезда. Хорошо еще владелец нефтепромысла попался порядочный. Дал ему неплохую компенсацию
            
- Ноги он свои сломал. И срослись они у него неправильно. Остался калекой. Делает что-то по хозяйству. Единственная надежда на взрослеющих детей.
            
- Да, очень грустно… - по виду Мансура чувствовалось, что разговор подходит к концу. – Ну что же, давай займемся вашим ночлегом.

Он мановением руки подозвал к себе Али и, взяв за локоть подростка, наказал ему:

- Живущего рядом с керосиновой лавкой «бахтсыза» Нури ты знаешь. Так вот, отведи эту семью к нему и попроси его, от моего имени, устроить их на ночлег у себя за сносную цену. Скажи ему еще, чтобы завтра Шейда, извозчик арбы с керосином из Раманов, на обратном пути захватил бы их (он указал рукой на Билала и его семью) с собой в селение к нашему земляку и односельчанину Саппару. Опять-таки, за сносную цену.    
«К себе не пригласил. Наверное, сан не позволяет», - подумал Билал. И все-таки был благодарен кербалаи за то, что он так оперативно решил первостепенные жилищные вопросы. Благодарен он будет ему и в дальнейшем.   

По дороге Али рассказал им, как Нури получил прозвище «бахтсыз» (в смысле,  невезучий). Несколько лет тому назад у Нури забеременела ослица. Однако случилось непредвиденное. При родах она не смогла разрешиться и умерла. Нури очень горевал. Родственникам, соседям, знакомым и даже случайным встречным он жаловался, что удача отвернулась от него, что ему просто не повезло, что он невезучий. Торговал Нури древесным углем и без ослицы, без гужевого транспорта, мол, ему стало очень тяжело. Постоянные жалобы на невезучесть и привели к тому, что он, невольно, сам на себя надел ярлык «бахтсыз». Хотя, он уже давно купил себе нового осла (не ослицу), это прозвище так и закрепилось за ним.

- 3 –

Все сложилось очень удачно для Билала. Обосновавшись при активном участии односельчанина Саппара, он недолго мучился от безделья. Где-то, через неделю к нему зашли Саппар и коренастый мужчина средних лет, представившийся Курбаном (как выяснилось позже, родственник кербалаи Мансура со стороны жены).      
               
- Для начала пойдешь работать рабочим на небольшой керосиновый заводик, расположенный недалеко от нашего селения, – деловито начал Саппар – Там работают всего два малых перегонных куба, устаревшего периодического действия.
            
- А что это за куб. С чем его едят? – вопросил Билал земляка, переведя затем взгляд на Курбана.
            
- Это установка такая, для получения из нефти керосина и мазута.         
            
- Мешади Билал! – продолжил начатый Саппаром разговор Курбан. – Кербалаи Мансур встретился со своим знакомым служащим из шибаевского завода. По его словам, где-то через пять-шесть месяцев ожидается пуск в производство новой группы больших и малых кубов, работающих по принципу непрерывной перегонки нефти. Преимущество при приеме на работу по обслуживанию этих установок будет отдано лицам, имеющим определенный опыт в этом деле. Так что, постарайтесь, за это короткое время работы на заводике набрать соответствующую квалификацию. Строительные работы уже ведутся, и зарплата там будет, по нашим меркам, вполне приличная.      

И Билал всецело отдался работе. Он вникал во все тонкости процесса перегонки нефти и благодарил Мансура. Он старался завоевать симпатию своего мастера, чтобы получить самостоятельный участок работы и, одновременно, молился на Мансура. А когда наступил долгожданный день и его приняли на работу в престижный нефтеперегонный завод Шибаева, признательность Билала к Мансуру не имела границ. В течение последующих трех лет он сумел накопить денег и приобрести в Раманах у покидавшего страну иранца довольно сносный дом с небольшим двориком.

            Однажды кербалаи Мансур, будучи в гостях у Билала, попробовал коронное блюдо его жены Солмаз под названием «дюшбара» (суп из миниатюрных пельменей с ароматной мясной начинкой), после чего, в кругу родственников и близких знакомых, не раз повторял, что «самая вкусная дюшбара готовится в доме Билала». Прослышав про это, он поручил жене налепить порядочное количество пельменей. После того, как она, аккуратно, завернула их в сыром виде в бязевую ткань, он уложил этот сверток в плетеную корзину. У порога стоял заметно подростший Ашраф в одном чувяке, надетом на босую ногу. Второй от пары - застрял у него в руке. Он глядел на отца пристальным взглядом, в голосе его преобладали требовательные нотки:

- Деде, возьми меня с собой. Я тоже хочу посетить дядю Мансура. Мне интересно посмотреть, как он живет – поживает.

- Иж ты, какой любопытный. Удивляюсь этому прохиндею, - то ли к жене, то ли к самому себе обратился Билал. – С того самого дня, как он научился выговаривать слова и складывать их в предложения, и по сей день я не слышал от него слово – «пожалуйста». Видно ему не прижилось понятие об этом вежливом обращении. Оно отсутствует в его словарной копилке.
 
- Так ты возьмешь меня с собой?… Пожалуйста, - выдавил из себя, вращая маленькими глазками, Ашраф.

Билал рассмеялся и велел ему надеть второй чувяк.

Всю дорогу Ашраф, вращая в руке изготовленную им миниатюрную водяную мельницу (которую он, периодически, дополнял различными мельчайшими деталями), расспрашивал отца о кербалаи.
Мансур встретил их в хорошем настроении. С утра, вдоволь выспавшись, он сам открыл им дверь и, увидев Билала с сыночком, приветливым жестом пригласил их в дом. Разместившись на полу, за низким круглым столом у которого были отпилены ножки, Билал, не мешкая, вынул из корзины сверток с пельменями:

- Кеблеи! Ты так много неоценимо хорошего сделал для меня и моей семьи, что я, до конца моей жизни, не смогу отплатить тебе тем же. Хотя видит Аллах, как я часто молюсь за тебя. И то, что блюдо «дюшбара», приготовленная моей женой Солмаз тебе очень понравился, о чем ты говорил в кругу своих друзей и родственников, дает мне редчайший шанс доставить себе удовольствие сделать тебе хоть что-то приятное. Пожалуйста, прими этот гостинец и позволь мне, хотя бы раз в месяц, посещать тебя с этим блюдом.   

- К чему такие сложные обороты, - весело отреагировал Мансур. – Мне, действительно, очень понравился «дюшбара» твоей жены и я, с удовольствием, принимаю твой гостинец. А насчёт раз в месяц, то это я думаю лишнее. Впрочем, раз в три месяца можно повторить.
               
- Кеблеи! Давай остановимся на золотой середине. Раз в два месяца. Вам остается только отварить эти готовенькие пельмени, лучше всего, в бульоне из костей баранины, и дюшбара - готово.      

Подросток лет пятнадцати разложил на столе нарезанные куски испеченного в тендире горячего хлеба, ломтики сыра, крестьянское масло и пиалу с медом.

При виде меда, у Ашрафа потекли слюни. Подали чай и Ашраф, опередив всех, деловито намазал на кусок хлеба масло и мед сверху. Пережевывая пишу и смакуя ее, он, уйдя в себя, пропускал мимо ушей разговор взрослых. «Интересное художественное изделие, явно - самодельное», - донесся до него приятный низкий голос Мансура. Ашраф поднял голову. Кербалаи держал в руке его игрушечную мельницу на тонкой подставке, которую он оставил на столе перед тем, как приступить к еде.

- Тебе эту мельницу подарили или отец купил? – продолжил Мансур, внимательно рассматривая игрушку со всех сторон.

- Никто мне ничего не дарил. Я сам изготовил ее. Это же, так просто, - сверкая глазами, под одобрительный кивок Билала, воскликнул Ашраф.

- Вот оно что-о-о….! Копия настоящей мельницы в миниатюре. Какая прелесть! Ты только обрати внимание на это вращающееся колесо. Прямо-таки, ювелирная работа, - обратился Мансур к земляку и, не ожидая ответа, вновь повернулся к его сыну. – Из чего ты ее смастерил?

- Из тростинки камыша и тонкой проволоки, – вместо сына ответил Билал.

- А также клей и краски, растворяющиеся в воде, - добавил польщенный вниманием к себе Ашраф.

- Да-а-а! Одним словом – ювелирная работа. Ты знаешь Билал, у меня мысль мелькнула в голове, - Мансур подозвал обслуживающего их подростка и велел ему пойти прогуляться с Ашрафом на улице. – Так вот, у меня есть знакомый ювелир Энвер, из крымских татар. В позапрошлом году его постигло большое несчастье. Сын, двадцати четырех лет, не успев обзавестись семьей, перешел в мир иной. Отравился где-то, как сказали, от осетрины. Пожилые остались одни и очень тяжело переносят потерю единственного ребенка в семье. Как он сам говорит, «и зрение у него испортилось, и все валится с рук». Он, можно сказать, отошел от дел и клиентов своих начал терять. Так вот, я могу порекомендовать ему твоего мальчика. Надеюсь, Энвера заинтересует способность Ашрафа в изготовлении поделок и он, безвозмездно, возьмет его в ученики. Беднягу тоже надо вывести из состояния безысходности, помочь заново приобрести себя и вернуться к прежней жизни. Не хочу загадывать наперед, но думаю, что сумею его убедить. Живет он, в общем-то, недалеко от меня и жена у него мягкая, добродушная женщина. А для вас это будет большая удача. Аллах наказал твоего сыночка изъяном при появлении на свет и, в тоже время, наградил его природной одаренностью к изобразительному искусству. Он может стать способным ювелиром и хромота не будет ему помехой в жизни. Как ты смотришь на такое заманчивое будущее? И стоит ли мне затевать это дело?

Билал смотрел на Мансура благодарным взглядом. Ему с трудом верилось в эту, возникшую из небес, чудесную перспективу, на возможность подобного подарка судьбы. Стараясь сдержать внезапно нахлынувшее волнение, он еле выговорил:

- Кеблеи! Если это получится…. Если ты сумеешь его убедить… – голос Билала  на мгновение прервался, на глаза навернулись слезы. Пересилив себя, он с трудом договорил. – Отдаю его тебе Мансур и если он, в чем-то, ослушается тебя, можешь отлупить его нещадно. 

Однако убедить сразу ювелира Энвера, Мансуру не удалось. Первой реакцией Энвера был категорический отказ, но, выслушав доводы Мансура, он заколебался и сказал, что подумает над этим. Мансур в общении с ним больше не возвращался к этой теме. Думал он достаточно долго. И однажды, по истечении почти девяти месяцев, Энвер, встретив Мансура на улице, сообщил ему, что готов принять в ученики того самого способного мальчугана, о котором кербалаи говорил.
 
- 4 -

Итак, двенадцатилетний Ашраф был пристроен в семью ювелира Энвера. Добирался он к ним с помощью извозчика Хазрата, живущего по соседству в Раманах, который доставлял в город различные товары сельчан на продажу. Иногда, ему удавалось проехать в свое селение «зайчиком» по узкоколейной железной дороге, протянутой к нефтяным промыслам и прозванной в народе русским словом «кукушка». Со временем, домой он возвращаться стал все реже, оставаясь ночевать у Энвера.

Ашраф начал привыкать к жизни в городе. Ему здесь нравилось все. Сблизившись с ранее знакомым продавцом шербета Али, он в свои свободные дни (когда Энвер, впадая в состояние хандры, отпускал его на все четыре стороны) мотался с ним по всему городу в надежде сбыть, как можно больше шербета и родниковой воды. Али это устраивало, поскольку, посредством Ашрафа, он брал с собой дополнительные бутыли с напитками.  Посещая различные районы города, Ашраф очень скоро ознакомился, как с торгово-развлекательной, так и общественной жизнью Баку. Городские сплетни, ежечасно меняющиеся на диаметрально противоположные; выкрики разносчиков газет о сенсационных событиях в Баку и за его пределами; дорогие торговые галереи и рестораны в центре города и более дешевые иранские магазины на набережной; толкотня людей у зданий театров, цирка и другие стороны городской жизни, производили на него неизгладимые впечатления. Неоперившийся подросток чувствовал острую нужду в деньгах. В его маленькую головку рано въелась мысль, что все решают деньги и добывать их можно любым способом, для этого все средства хороши.   

Ювелир Энвер был доволен своим учеником, который не только успешно одолевал основы ювелирного дела, но и помогал по хозяйству, выполняя различные мелкие поручения вне дома. Охотно бегал в лавку за сигаретами, все чаще за спиртным (бедняга Энвер начал грешить этим злом) и съестными продуктами. Со временем Энвер начал примечать, что смышленый мальчуган бессовестным образом надувает его в деньгах, придумывая цены на товары. Однако, чувствуя в себе необъяснимую неловкость и утешая себя тем, что и мальчугану нужны средства на карманные расходы, Энвер предпочел не замечать обмана. И так продолжалось около года, когда случилось это кощунственное, как выразился чистильщик канализации Агарза, событие, вызвавшее недовольство жителей квартала. Немая от рождения, с запущенными варикозными ногами, круглая сирота, тридцатидвухлетняя Шахла для того, чтобы прокормить себя и свою немощную бабушку, попрошайничила, в основном, на площади Кемюр-мейданы, где бойко функционировала городская толкучка, проводились захватывающие петушиные бои, различные азартные игры и развлечения. Отправлялась она на заработок ранним утром, громко стуча, об асфальт, бамбуковой палкой с металлическим набалдашником и возвращалась домой на закате дня, с тем же стуком. Иногда сердобольные городовые позволяли ей подрабатывать на расположенной недалеко, несравненно лучше освещенной фонарями на чугунных столбах и кронштейнах, площади Куба-мейданы. Она располагалась на стыке нескольких оживленных улиц, особенно Базарной и Балаханской, куда стекалась более солидная публика. В таких случаях, Шахла появлялась дома поздно вечером, утомившись сильно, но с довольным видом и в настроении.          

В этот день она вернулась поздно, ближе к полуночи, шатаясь от усталости. Кое-как проглотив немудреное съестное бабушкиного приготовления, состоящее из овощной похлебки и ломтика залежавшегося черного хлеба, она не раздеваясь, бросилась в постель и мгновенно заснула, сопровождая свой сон звуками, смахивающие на бормотание. Паузы заполнялись чаще глубоким оханьем, и реже угрожающими выкриками.
 
Тишину раннего утра следующего дня, нарушил истошный вой. Дверь распахнулась и, во двор, неистово колотя землю своей палкой, выбежала (если только можно так выразиться, учитывая ее больные ноги) взбесившаяся Шахла. Вид у нее был ужасный: без чаршаба; с взъерошенными волосами; безумными глазами; лицом, ставшим пурпурного цвета, словно абшеронский помидор. Она продолжала выть и вколачивать свой бамбук в обмякшее от знойных солнечных дней кировое покрытие. Двери на первом этаже стали, последовательно, открываться и во двор высыпались, а в проемы раскрытых окон второго этажа высунулись, с заспанными физиономиями еще не полностью проснувшиеся, малочисленные обитатели дома. Среди жителей верхнего этажа были и ювелир Энвер с женой и гостивший у них Ашраф. Встревоженные лица соседей, вскоре, сменились на простое любопытство. Выяснилось, что у несчастной Шахлы пропали деньги, которые она, по словам ее бабушки, собрала в минувший вечер на Кубинской площади. Обсуждение произошедшего события разделило людей на два лагеря. Одни считали, что деньги у нее выпали при покупке съестного в одной из лавок, во множестве разбросанных на примыкающих к площади улицах; другие, а таких было большинство – что Шахла, не собрав в этот вечер необходимую сумму для питания, выдумала эту историю с тем, чтобы разжалобить соседей. О краже никто и не подумывал. Никто и в мыслях допустить не мог, что кто-то мог ограбить лишенную возможности жаловаться на судьбу, растоптанную жизнью, немую и беспомощную нищенку. Как бы там ни было, ей удалось разжалобить людей и они из своих скудных сбережений поделились с нею: кто – деньгами, а кто – продовольствием. Успокоившись, Шахла удалилась в свою комнатушку. Все вернулось на «круги своя».      

Спокойная обстановка продержалась недолго. Где-то через недельки две последовал новый «взрыв». На этот раз Шахла рвала на себе не только волосы, но и верхнюю одежду. Но все разрешилось, довольно, быстро. Наглый воришка, нарушитель покоя обитателей дома, был опознан сразу двумя жильцами. Чистильщик канализации Агарза, страдающий частыми мочеиспусканиями, поздно ночью заметил подростка, торопливо отошедшего от раскрытого окна комнаты Шахлы и быстро поднявшегося, по деревянным ступенькам на второй этаж. В подростке он узнал Ашрафа. Но самым неожиданным было поведение второго жильца. Спустившись последним с верхнего этажа, Энвер подошел к беснующейся Шахле и, успокоив ее, высыпал на подоконник окна ее комнаты пригоршню мелочи, собранной нищенкой накануне. Затем, опустив руку в карман куртки пижамы, вынул целковый и положил его сверху, на мелкие монеты. Он также заметил, когда Ашраф, как ему казалось, вернулся из туалета и, несколько задержавшись у тумбочки в прихожей, бесшумно лег в постель. На рассвете, услышав вопли Шахлы, он понял причину происходящего и догадался, кто является ее виновником. Решили самим Ашрафа не наказывать, поскольку все знали, что он был рекомендован кербалаи Мансуром. Заперли воришку в чулане, под лестничной площадкой и попросили Агарзу по пути на работу оповестить уважаемого кербалаи о случившемся. Пусть сам решает, как с ним поступить.               

Мансур не заставил себя долго ждать. Положив в копилку радостной Шахлы вторую за это короткое время рублевую монету, он сел на широкую дворовую скамью и попросил привести к нему нарушителя покоя жильцов дома.

Ашраф стоял перед ним весь бледный, с широко раскрытыми глазочками. По его лицу невозможно было понять: испуган ли он или, наоборот, испытывает злость. Покусывая губы, он не находил места рукам, то начинал их мять, то опускал вдоль туловища и нервно переступал с ноги на ногу. Мансур, глядя на него, старался выглядеть спокойным. Однако некая грусть в глазах и частое кивание головой, с видом явного сожаления, выдавали его озабоченность произошедшим.

- Ну и чем ты объяснишь случившееся? Какая нечистая сила подтолкнула тебя на этот омерзительный поступок, – с очередным кивком головы обратился к Ашрафу кербалаи и, не ожидая ответа, продолжил. – Я тебя рекомендовал Энверу. Откуда я мог знать, что у такого богобоязненного мужчины, как твой отец, мог родиться вот такой ребенок. Ты воспитывался в семье глубоко верующего человека. Ислам учит делать добро и родителям, и близким, и сиротам, и беднякам, и соседу, и путнику, и всякому - будь то животное или любое иное создание. 

Ашраф, весь напрягшись, слушал кербалаи. Он стоял неподвижно, сжавшись всем телом, словно гюрза перед атакой.

- Если у тебя остались еще какие-то остатки совести, то сейчас же пройди к Шахле и сделай все возможное и невозможное, чтобы добиться ее прощения.

- Я не виновен, я не хотел… – Ашраф, внезапно, взорвался. – Это «шербет» Али уговорил меня пойти на кражу. Он долго уговаривал меня. В прошлый раз львиную долю краденного, я отдал ему.      

Жильцы дома заахали и заохали от возмущения. Все прекрасно знали продавца шербета Али, как честного и порядочного парня, чтобы поверить в эту гнусную ложь. От гнева лицо Мансура стало багровым. Схватив широкой ладонью ухо нагловатого подростка, он с такой силой закрутил его, что у Ашрафа от боли подкосились ноги. Удерживая ухо в таком положении, кербалаи заговорил, чеканя каждое слово. Ярость клокотала в его голосе:

- Ты выбрал неудачный объект для клеветы. Али вырос на наших глазах. Слышишь – вырос. Тебе не удалось оболгать его. Ислам осуждает и карает за такие преступления, как убийство, нанесение телесных повреждений, прелюбодеяние, разбой, кража и клевета на невиновных людей. С двумя последними ты уже успел познакомиться. А о каком-то чувстве благодарности и говорить нечего. Видно дьявол вселился в тебя. Так что собирай манатки и уходи.

Мансур отпустил ухо Ашрафа, которое несколько распухдо и приняло алый цвет. Почесывая ухо, Ашраф бросился к калитке и исчез за воротами. Это событие ненадолго задержалось в памяти жильцов, и вскоре было забыто всеми. И только мешади Билал, все реже появляясь в доме Мансура, тяжело переживал по поводу случившегося. И, хотя кербалаи старался успокоить его, советуя забыть обо всем этом, он, в каждый свой приход, возвращался к этой теме и просил у него прощения за произошедшее событие.
          По прошествии семи месяцев Ашраф появился в доме Энвера, якобы, за оставшейся одеждой. В ходе разговора с ювелиром он высказал пожелание пройти к Шахле и попросить у нее прощения за свой поступок. Дождавшись прихода нищенки, они вместе вошли к ней домой и Шахла, давно забыв о случившемся, тут же простила Ашрафа. Энвер до того был растроган этим его шагом, что от радости вновь предложил ему оставаться жить у него и продолжить занятия по ювелирному делу. Ну, а что же соседи? Соседи, хоть и имели разные мнения, в целом, благожелательно отнеслись к возвращению Ашрафа в семью сердобольного ювелира.
 
- 5 -

Жизнь шла своим чередом. По мере того, как город стремительно развивался и представлял собой гигантскую строительную площадку, улучшалось и благосостояние жителей города. Появилась значительная прослойка зажиточных граждан. Увеличилась потребность в приобретении драгоценных изделий. Ювелир Энвер, утерявший с годами остроту зрения, твердость в руках и, испытывая повышенную утомляемость, при изготовлении изящных украшений, принимал от заказчиков, в основном, несложные работы. Находясь в глубокой апатии, он, с приходом Ашрафа, словно проснулся после продолжительной спячки, буквально выйдя из коматозного состояния и, существенно, увеличил клиентуру, принимая заказы на изготовление изделий с более сложными узорами. Филигранную часть работы выполнял Ашраф под его строгим контролем. Доходы семьи заметно возросли. Определенную часть заработанных денег Энвер выдавал Ашрафу, как на карманные расходы и, как он любил повторять каждый раз, на помощь его родне. Строительный бум, а с ним и активная деловая жизнь города начали затихать и, вскоре, окончательно прекратилась после отречения самодержца от престола.

Наступили смутные времена. Пошло непонятное безвластие. Далее пролетарская революция, которая, по заявлению ее вождя, «взяла власть в свои руки всерьез и надолго». Еще далее, пошло-поехало: правление бакинских комиссаров и очередная армяно-азербайджанская резня; власть «Центрокаспия»; высадка английских войск и освобождение Баку турками. Единственным лучом света в полном мраке неопределенности стало провозглашение независимости азербайджанского государства, которое, к сожалению, продержалась недолго. И вся эта суматоха завершилась установлением власти Советов.   

Все это тревожное время Ашраф, в зависимости от обстановки, отсиживался то в родном отцовском доме, то в жилище своего названного отца, ювелира Энвера. После окончания смуты, он полностью перешел жить в город к ювелиру, лишь изредка наведываясь к своей родне. Потребности ощутимо поредевших клиентов семьи сильно обмельчали и состояли из заказов на изготовление обручальных колец и немудреных, простеньких безделушек в основном серег, браслетиков и, реже, колье. Это и не удивительно, поскольку значительная часть состоятельных горожан покинула Баку, а оставшиеся, припрятав свое богатство в виде изделий, драгоценных камней и золотых монет, замкнулись в тягостном ожидании наступления лучших времен. Тем не менее, у ювелира Ашрафу жилось вполне комфортно. Доход, поступающий в бюджет семьи, позволял ему вести, довольно, безбедную жизнь, не идущий ни в какое сравнение с его раманинской родней, живущей в постоянной нужде. С кербалаи Мансуром ему приходилось иногда встречаться на улице. И каждый раз служитель ислама справлялся о здоровье мешади Билала, но никогда не приглашал Ашрафа к себе.

Между тем, Советы на корню рубили устои царской России. Все национализировалось, создавались иные отношения людей в общественной жизни, формы общения между собой. Всюду выявляли врагов новой власти. Весь парадокс заключался в том, что проходили годы, а количество этих «врагов» не только не убывало, а, наоборот, многократно возрастало. Ювелир Энвер старел на глазах, часто болел и Ашраф, ставший профессиональным ювелиром, все чаще в одиночку принимал крайне редких посетителей в прихожей, служившей одновременно и мастерской.   
            
- 6 -

В тот памятный для него день, когда он, изрядно устав от безделья, собирался было пройтись в центр города, раздался стук в дверь. Распахнув дверь, Ашраф увидел перед собой грузного мужчину, в котором опознал иранца Муталлима, владельца некогда довольно солидного продовольственного магазина на набережной улице. Знал он также, что Муталлим лишился своего магазина, как и все другие владельцы крупных объектов частной собственности, изъятых народной властью в пользу государства. Поздоровавшись и протиснувшись бочком в квартиру, Муталлим освободил проем двери, за которой стояла невысокая девушка, лет пятнадцати – семнадцати, которую Ашраф любезно пригласил в помещение. Разместившись на широком табурете, Муталлим вопросил:

- А где же Энвер?

Было заметно, что он сбросил со своего громадного веса какие-то килограммы. Но, что было отчетливо видно, так это его бледное и одряхлевшее лицо нездорового мужчины, взамен былого франта, с цветущим, пышущим здоровьем обликом, каким он был прежде. Костюм европейского покрова мешком сидел на его сгорбленной спине, взамен национальной одежды прежде.

Вместо ответа, Ашраф прошел в комнату и, вернувшись со стулом, усадил на него все еще стоящую у порога девушку. Затем, повернувшись к Муталлиму, произнес:

- Нет. Нет его дома. Вышел к бакалейщику Муртузу. Может и вернется скоро. Если хотите что-то передать ему на словах, пожалуйста…

- А этого Муртуза еще не раскулачили?               

- Что его раскулачивать. У него крошечная лавочка, в которую сам еле влезает. А товары - то у него: чай, папиросы, чечевица и кое-что из кустаршины.      

- Да…. Жаль, что Энвера не оказалось дома. Путь такой проделал впустую.

- А Вы по какому вопросу? Если по ювелирному делу, то я заменяю его. Он уже более года, как отошел от этой работы и, все это время, только я обслуживаю его клиентов.

- Ты ему кем приходишься? И такой молодой. Насколько я знаю, он потерял единственного сына и теперь без детей и родственников.

- Зовут меня Ашраф. Мне двадцать два года. Я, можно сказать, прихожусь ему названым сыном. Он научил меня своему ремеслу и все время твердит мне, что любуется моей филигранной работой.

Муталлим устремил на Ашрафа внимательный взгляд, из-под пышных бровей. Казалось, он изучает его.

- То, что нужно мне, не требует филигранной работы, - помедлив немного и, видимо решившись, он продолжил. – Раз приемный сын, значит член семьи. Давно я не видел Энвера. Последний раз, это было, наверное, года четыре тому назад в моем магазине. Его услугами в течение многих лет не пользовался. Покупал готовые изделия. Сегодня он мне нужен по другой причине. Я принес вещицу и, хотел бы, чтобы он ее оценил.               

- Если эта вещица - ювелирное изделие, то дядя Энвер поручит мне, при необходимости, определить его реальную стоимость и подыскать порядочного покупателя. Он давно отошел от дел и не ведает, что творится на внутреннем рынке. Но, чтобы устранить все сомнения в истинности моих слов, давайте дождемся его прихода. Ну, а если эта вещица не относится к моим делам, то тогда тем более, надо ждать его возвращения.

В процессе всего разговора девушка сидела, потупив голову, то ли раздумывая о чем-то, то ли от смущения, во избежание взглядов Ашрафа, которые он, изредка, бросал в ее сторону. Ждать пришлось недолго. Скрипнула дверь и Энвер, тяжело дыша, покашливая, перешагнул порог дома. Приветливо улыбнувшись Муталлиму, он опустился на табурет с мягкой обивкой, у своего рабочего стола. Чуть отдышавшись и, приняв микстуру от кашля, поднесенную ему женой, скорее почувствовавшей, чем услышавшей его возвращение с прогулки, он с каким-то извиняющим тоном произнес:

- Вот тебе и превратности жизни, Муталлим! Раньше Саадет встречала меня с душистым шербетом в руке, а теперь, вот, пожалуйста, с этой горькой настойкой от хвори.
 
- Что делать Энвер! Так устроена жизнь. Не ты один страдаешь этим. Вот мне еще нет пятидесяти, а уже чувствую себя глубоким стариком. А насчет превратности судьбы, то Аллах дает и он же, рано или поздно, берет. Эта революция разметала все вокруг. Старшие дети разлетелись кто - куда. Один, студент, остался в Европе, другой сын – выехал в Турцию. Я даже не знаю толком, где они. Никаких связей. Натаван, не выдержала разлуки с детьми, умерла. Сейчас со мной только моя девочка. – Муталлим протянул руку в сторону, неподвижно сидевшей девушки.

- Давно мы с тобой не виделись, Муталлим!

- Да. Я говорил твоему пасынку… - Муталлим запнулся, - твоему ученику, что мы с тобой не виделись где-то около, а может и более четырех лет. За это время много чего произошло. Меня разорили. Можно сказать, остался ни с чем. Предлагают пойти работать сортировщиком на чайную фабрику. Наверное, пойду. Это лучше, чем подметать улицы или тяжести таскать на стройке. Хотя я по специальности финансист и еще неплохо разбираюсь в бухгалтерии.

- Да…. Пошли нынче времена. Весь горький юмор в том, что все перестраивается вопреки здравому смыслу.   

- Лучше нам не затрагивать эту тему, Энвер. Это и не безопасно. Давай перейдем к мирским делам. Делам насущным. Я принес тебе вещицу. Хочу, чтобы ты ее посмотрел.

Энвер, молча, кивнул. Ашраф, внешне с равнодушным видом, замер весь в ожидании.

- Алия, покажи дяде то, что мы принесли.

Девушка вытянула правую руку. Ашраф только сейчас заметил, что ее руки были одеты в длинные дамские перчатки белого цвета, из легкой ткани. Сняв перчатку с руки, она оголила тонкие, красивые пальцы с бриллиантовым кольцом. Ашраф знал, что женщины в это неспокойное время старались драгоценные украшения носить на себе, поскольку если при проверке органами правопорядка они обнаруживались в одежде, сумке или где-нибудь еще, а также при обыске в квартире, то тут же изымались в пользу государства, с составлением соответствующих документов.

Энвер вертел в руке кольцо, внимательно рассматривая его:

- Вещь добротная, работа качественная, камень чистый, без изъянов, где-то в полтора карата.

- Один и восемь, - поправил Муталлим.
 
- Раньше за него дали бы хорошую сумму. А сейчас, даже при наличии денег, что на них приобретешь? Разве что-нибудь из одежды на толкучке или съестное в скудных ларьках, типа Муртузовской. В стране карточная система на продукты питания. Кругом, одни талоны, - протянув кольцо Ашрафу, он продолжил. - Посмотри, что можно за него получить на теперешнем рынке.

- Что можно сказать? На деньги, что могут предложить за эту вещицу, действительно, долго не проживешь, - держа на ладони кольцо, проговорил Ашраф. Зрачки его глаз блуждали по драгоценному камню. – Вещь хорошая. Цену на сегодняшний день назвать затрудняюсь. Аллах его знает, что будет завтра? Единственное, что могу добавить: если вы, все же, задумали его продать, то я постараюсь найти такого покупателя, который сможет предложить выгодную для Вас цену за кольцо. Постараюсь, чтобы в стоимость оплаты вошли бы не только одни, утратившие себя наличные денежные знаки. За услуги возьму немного. Есть у меня один на примете. Но на это нужно время. Сколько – не знаю.

Энвер посмотрел на него заинтересованным взглядом. Муталлим же, явно, обрадовался, хотя и пытался, тщетно, это не афишировать.

- Ты меня обнадежил. Если условия оплаты меня удовлетворят, то я продам это кольцо. Постарайся провернуть это дело в течение месяца.

На том и решили. Подождав, когда за посетителями закрылась дверь, Энвер с лукавой улыбкой обратился к Ашрафу:

- Что-то ты слишком усердно взялся за выполнение этой сделки. Обязался найти покупателя с какими-то радужными, примесью тумана, условиями оплаты за кольцо. Обещался решить этот вопрос в течение месяца. На тебя все это, вовсе, не похоже. Насколько я тебя знаю, обычно, ты маринуешь такие дела с целью создания благоприятных условий, для достижения наибольшей выгоды от них. А теперь… Что с тобой произошло? Уж, не положил ли ты глаз на дочь Муталлима?

- У меня, действительно, есть на примете человек, который, как мне кажется, может предложить Муталлиму кое-что интересное. Зовут его Эйваз. И что самое главное - мне больше хочется сделать хорошее именно этому покупателю. Муталлима я знаю давно, когда еще подростком бегал вместе с продавцом шербета Али по торговым рядам и местам развлечений города. А Эйваз, казавшимся нам тогда уже взрослым дядей, постоянно ошивался в престижных районах Баку, зарабатывая на услугах по выполнению различных поручений богатым дамам и господам, а также на перепродаже билетов на концерты, оперные и другие театральные спектакли известных приезжих артистов и певцов. После того, как Николая сбросили с трона, почувствовал, что «запахло жареным», включился в революционную деятельность, представляя себя везде пролетарием, якобы, работавшим то грузчиком на пристани, то тартальщиком на нефтепромысле. В дальнейшем вступил в партию большевиков, окончил четырехгодичные курсы рабфака по строительству дорог и мостов, а затем властью «серпа и молота» был направлен в Москву, милицейскую школу.   

- Что это за власть «серпа и молота»?

- Ай, Энвер-ами! Это же новая, нынешняя власть рабочего класса и трудового крестьянства. Так вот, сейчас он работает следователем в таком всесильном органе, как НКВД.

- Откуда ты знаешь такие подробности про него? – спросил Энвер. Недоверие светилось на его лице.

- Из разных источников. Люди, хоть и шепотом, все же болтают.

- Ты все же будь осторожен с этим чекистом. Как бы, не навлечь беду на себя. 

- Иногда мы встречаемся с ним в городе. Мило здороваемся. А недавно, где-то недельки две назад, он подозвал меня на улице. Сказал, что хочет обзавестись семьей, и попросил подыскать ему подходящее бриллиантовое кольцо. Я-то думал, что он давно женат. Ведь ему уже за тридцать.       

- Не советую тебе связываться с ним. Это очень опасно. К тому же, может еще приколоться к бедняге Муталлиму из-за этого кольца. Начнет шантажировать его, да и тебя заодно.

- Думаю, что до этого дело не дойдет. Устроив Эйвазу эту вещицу, я приближу его к себе. А мне нужен человек в силовых органах власти. Мало ли, что в жизни случается. Он останется доволен мною. Да и для Муталлима, я постараюсь отстоять такую цену за кольцо, чтобы он тоже оказался в выгоде. Надеюсь, он оценит по достоинству эту мою услугу. А что касается его дочери, то ты прав Энвер-ами. Она мне, действительно, понравилась.

Хотя, вопрос продажи кольца разрешился в течение каких-то десяти дней, на довольно удачных для Муталлима условиях, Ашраф не торопился навестить его с этим приятным известием. Пусть нервничает в тягостном ожидании, волнуется, как можно дольше. Прождав месяц плюс неделю, Ашраф подошел к трехэтажному дому в стиле готики, в котором жил Муталлим. Поднявшись на второй этаж через темный парадный ход, он остановился перед измазанной синей краской массивной дверью и постучал в нее. Ашраф уже знал от Энвера, что Муталлим живет в двух смежных комнатах своей бывшей пятикомнатной квартиры на втором этаже. Дверь открыла невысокая, очень худая женщина в выцветшем халате, застегнутом на все пуговицы, вплоть до подбородка. Услышав имя Муталлима, она сухо кашлянула и, молча, указала на сероватую дверь в конце коридора, у выхода на веранду. Ашраф постучал в дверь, которую открыла Алия.

- Как хорошо, что вы пришли. Отец уже заждался вас, - выпалила она, а затем, вспомнив о приличии, пригласила его в дом. – Он сейчас внизу во дворе, на первом этаже, у соседа. Вы посидите, я мигом кликну его с веранды.

Она собралась было выбежать из комнаты, как «да, погоди ты», - остановил ее властным голосом Ашраф. Алия вздрогнула и обернулась.

- Да, погодите Вы! – уже вежливо повторил он, стараясь придать своему голосу мягкость и доброжелательность. Однако добиться симпатии к себе ему, по-видимому, не удалось. Было видно, как она вся съежилась от его колючего взгляда.  - Я пришел к вам с приятным известием. Мне удалось найти покупателя и убедить его купить у вас кольцо за довольно приличную, по нынешним меркам, цену. Это было сделать очень трудно, но мне удалось. И все из-за симпатии к тебе. Ты, наверное, сама это почувствовала. Во мне ты можешь найти опору и выход из вашего бедственного положения. И самое главное, твоему отцу нашлась работа за письменным столом, а не за стойкой конвейера по сортировке чая.

В коридоре послышался голос Муталлима, разговаривающего с соседкой. Алия, облегченно вздохнув, проговорила в полголоса:

- А вот и мой отец. Он очень обрадуется вашему приходу и тому, что для него нашлась сидячая работа. У него больные ноги.

Дверь распахнулась, и Ашраф чуть приподнялся из-за стола, чтобы поздороваться за руку с Муталлимом.   

- Рад тебя видеть, Ашраф! Раз ты пришел, значить есть что-то обнадеживающее. Или я ошибаюсь? – Вид у Муталлима был болезненный. В далеком прошлом, розовощекое и холеное его лицо, теперь утратило свой блеск и приобрело пепельно-серый оттенок. Потускневшие глаза с надеждой уставились на Ашрафа.

«Вид у него удручающий. Видно, вконец, измучился в ожидании вестей от меня. Наверное, особенно, угнетающими были последние семь дней», - подумалось Ашрафу. Чувствуя свое превосходство, он подчеркнуто вежливо, с расстановкой чеканя каждое слово, произнес:

- Нет, Вы совсем не ошибаетесь. Вам неслыханно повезло. В это тяжелое для всех время, я все же нашел покупателя, который, как мне кажется, готов предложить очень даже хорошую цену за кольцо. Правда, пришлось с ним, порядком, поработать, - тут он перевел взгляд на Алию и сделал довольно длинную паузу.

- Ну, и…? – изрек, запинаясь, Муталлим, не выдержав затяжного молчания.

- За вашу драгоценную безделушку он предлагает: первое, устройство на работу в отдел бухгалтерии в той же чайной фабрике, где вам предложили место сортировщика; второе, свою ежемесячную продовольственную карточку на одного человека, для использования в течение десяти месяцев; третье, деньги, сумму мы еще уточним, на которые, Вы и Ваша дочь, смогли бы купить необходимую верхнюю одежду или что-то другое, более важное.

Ашраф замолчал, переводя любопытные взгляды с Муталлима на Алию и обратно, стараясь уловить их реакцию на сказанное им, притом не столько со стороны отца, сколько дочери. Было видно, что предложенная плата за кольцо ее вполне удовлетворила. Она одобрительно закивала головой. Однако Муталлим не торопился с окончательным ответом. Немного поколебавшись, он произнес, чуть растягивая слова:

- Говоря честно, меня устраивает все то, что он предлагает. Плата за кольцо, в наше тревожное и тяжелое время, вполне приличная. Вот только насчет продовольственной карточки не все понятно. Где гарантия того, что он будет ежемесячно выдавать нам ее. Не передумает ли в дальнейшем? Что я буду делать. Ведь это является важнейшей составляющей цены. Интересен и срок оплаты – десять месяцев.

- Вам придется поверить ему на слово. Со своей стороны могу заверить, что он сдержит его. Отдавая вам свою карточку, он, тем не менее, не будет обделен продуктами питания. Я в этом уверен. А что касается срока в десять месяцев, то не стоит ломать голову над этим. Надо только сказать – «да» или «нет».   

- Кто же этот загадочный покупатель? – разом спросили Муталлим и Алия.

- Муталлим-ага! Вы, естественно, познакомитесь с ним. Он очень приветливый человек, с юмором. Работает следователем в НКВД, – заметив, как побледнел Муталлим, Ашраф, тут же, поспешил успокоить его. – Вижу, что Вас насторожило то, что он – чекист. Абсолютно не беспокойтесь. Эйваз очень доброжелательный мужчина и в общении с ним, Вы в этом убедитесь.

- Да, да… Конечно. Главное, я буду работать и, к тому же, обеспечен дополнительным пайком к нашему скудному питанию. 

- Конечно, - поддержала его Алия, стараясь не глядеть на Ашрафа. – И работа будет сидячая, умственная. Самая, что ни есть, подходящая к твоему пошатнувшемуся здоровью.

- Ну, что же, тогда назначаем встречу и начинаем выполнение в хронологическом порядке пунктов оплаты. После вручения вам денежек и устройства на работу, вы отдаете ему свое колечко? – c довольным видом подытожил Ашраф и, считая разговор исчерпанным, поднялся со стула.

Встреча состоялась очень скоро. Как было сказано, так и сделано. В течение почти двух недель, Муталлим устроился на работу, получил через Ащрафа продовольственный талон на первый месяц (в дальнейшем сам ходил к Эйвазу за карточкой), а деньги потратил на покупку Алие всего комплекта верхней и нижней одежды и обуви на зиму. Себя же он ограничил приобретением кирзовых сапог и калошей к ним. С Ашрафом они после этой сделки продолжительное время не виделись. Алия уже успела забыть его острый, пронизывающий все нутро взгляд и властный окрик. Но он напомнил о себе.
      
- 7 -

В холодный февральский день, в воскресенье, ближе к полднику, в дверь Муталлима легонько постучали. Шел моросящий дождь, начавшийся с ночи. В квартире было прохладно, стенная печь не топилась из-за отсутствия дровишек. Алия сидела у зажженной керосинки, на которой стоял горячий, двухлитровый чайник и штопала шерстяные носки отца. Муталлим же, позавтракав и потоптавшись несколько в квартире, перебрался затем в коридор, где затеял разговор с вечно бодрствующей соседкой Зейнаб. Утомившись трескотней старушки вернулся обратно, в свою комнату и, спасаясь от холода, вновь нырнул под одеяло.

Стук повторился. На этот раз, более, настойчивый. Алия, отложив в сторону свое штопанье, подошла к двери и открыла ее. Ашраф стоял в расстегнутом на все пуговицы, утепленном полупальто с меховым воротником и с ушанкой в руке. Позади него маячила фигура страдающей излишним любопытством соседки Зейнаб, в своем неизменном, принявшую уже неопределенную окраску халате.

Войдя без разрешения в комнату, он поздоровался, спросил о Муталлиме и протянул ей плитку шоколада. Поблагодарив за угощение, она попросила его присесть за стол и прошла в комнату отца. Муталлим уже сидел на кровати и надевал домашние шерстяные носки. Подождав, пока отец оделся и вышел к Ашрафу, она присела на край кровати, обеспокоенная приходом нежданного гостя и вся обратилась в слух.

- Салам, Ашраф! – Муталлиму удалось придать своему лицу радостное выражение привставшему навстречу ювелиру. – Добро пожаловать в наш дом. Вот не ожидал увидеть тебя после столь продолжительного перерыва. Уж, не заблудился ли ты?

- Вы правы, Муталлим-ага! Времени прошло достаточно много. Где-то, месяца четыре, а может и более. А зашел я к Вам просто поглядеть, как Вам живется. Довольны ли Вы своей работой и хватает ли пищи для сносного питания. 

- Вполне. И работа подходящая, как раз по мне и заработок обнадеживающий. А дополнительный паек весьма положительно отразился на нашем суточном рационе. Критический период в нашей жизни, можно сказать, прошел. И все это благодаря тебе. Спасибо.
- Что - правда, то - правда. Результаты этой купли-продажи оказались очень удачными для Вас. Я очень старался, чтобы все получилось именно так, как и получилось. Ведь не будь этой сделки, Вы могли бы и тяжело заболеть от стоячей работы сортировщика или же, что еще хуже, скочуриться от недоедания. Не так ли? – Маленькие, кругленькие, колючие и немигающие глазки Ашрафа, в ожидании ответа, остановились на Муталлиме.

От этих слов Алия побагровела до ушей в соседней комнате. От негодования она не знала, куда деть свои руки.

Муталлим замялся. От смущения у него высохло в горле. Кашлянув, он выдавил из себя:

- По поводу «скочуриться» скажу, что на все воля Аллаха. Алия! – позвал он дочь. – Угости нас крепким, ароматным чаем, - после короткой передышки, он обратился к Ашрафу. – Что нового у вас. Как здоровье Энвера?

- За это время много чего произошло. Из новости, которая может, более или менее, заинтересовать Вас, это женитьба Эйваза. Женился он на девице не первой свежести, где-то под тридцать лет, зато, дочери, видного в прошлом и безработного в настоящем, владельца откупа на рыбный промысел в акватории всего бакинского уезда. Припрятанных золотых монет и камушек куры не клюют. Весьма скромную его свадьбу, справленную в узком кругу, скрасило бриллиантовое кольцо, преподнесенное женихом своей невесте. Ты, конечно, слышал об этом. Ведь раз в месяц ходишь к нему на работу за талоном.   

- Да, хожу. Говорю с ним в прихожей, по телефону. Талон мне выносит какая-то высокая женщина, по виду, из младшего обслуживающего персонала, – ответил Муталлим, не обижаясь на то, что Ашраф перешел на «ты» в разговоре с ним.

- Понятно. А вот менее интересная для тебя новость. Отец женил моего младшего брата, которому недавно исполнился девятнадцать лет. Женил на дочери своего соотечественника из Ирана, также обосновавшегося в селении Раманы. Убогая семья. Не знаю, что из этого выйдет.

Подошла Алия, положила на стол заварной чайник, два стакана, блюдце с пригоршней кишмиша и мелко нарезанными кусочками сахара. Придвинула к ним керосинку, на которой стоял большой чайник с кипятком. Затем накинула на плечи широкую, шерстяную шаль и, со словами «надеюсь, сами управитесь», вышла в коридор, аккуратно закрыв за собой дверь.

Разлив чаю себе и Муталлиму, Ашраф продолжил:

- Есть и печальная новость. Саадет, жена Энвера, покинула его. Приказала долго жить. Прежде, чем отойти в мир иной, она успела попросить свою подружку, обрусевшую немку (жену настройщика роялей из Санкт-Петербурга) позаботиться о нашем питании и наказала нам относиться к ней с уважением. Одинокая вдова Александра Николаевна Рихтер, швея со стажем, длительное время проработавшая костюмершей в оперном театре, готовит в основном европейские блюда и различные мудреные салаты. Исключение составляют, разве что, пельмени, напоминающие чем-то нашу дюшбару. Готовит она на несколько дней вперед. Ее же мы, естественно, благодарим, как деньгами, так и продовольствием, иногда. 

- А отчего умерла Саадет?

- Сердце сильно прихватило. Отлежала в постели недельку и померла с открытыми глазами.

- Очень жаль…. Когда я был у вас в последний раз, она выглядела намного свежее Энвера. Никогда не поверил бы в то, что она умрет раньше него.

- Да, он еще не умер. Хотя, осложнения со здоровьем у него имеются. Главное, он здравствует и это, в общем-то, хорошо, - кривая ухмылка скользнула по лицу Ашрафа.

Отпив несколькими глотками весь чай в стакане, он вновь наполнил его.

- А зашел я к тебе по весьма важному для меня вопросу, - голос Ашрафа чуть понизился. – Вопросу, касающемуся меня и твоей дочери…, - его колючие глазки вперились в Муталлима, и словно запущенные в цель дротики пронзили его.
 
Недоумение, в виде появления складки на переносице, отразилось на лице Муталлима.

Считая, что выдержанная пауза вполне достаточна для того, чтобы Муталлим сделал нужные выводы, Ашраф продолжил:

- Зарабатываю я, по нынешним меркам, очень даже неплохо, чтобы обеспечить себя и свою будущую семью всем необходимым для безбедной жизни. И так будет продолжаться всегда. Уж, об этом я позабочусь (у Муталлима зашевелились уши). Так вот, предлагаю тебе породниться со мной. Всем будет хорошо. И мне, и Алие, и тебе. Всегда найдешь во мне опору. Мало ли, что может случиться с «вашим братом» в наше текущее, очень сложное время (лицо Муталлима посерело). Какой будет твой, на мое предложение, ответ?
 
Муталлим был в замешательстве. Он счел себя, несколько, ущемленным развязным тоном этого выскочки. В его словах была некая, скрытая угроза. Он и раньше чувствовал себя выброшенным на окраину советского общества. И сейчас ему вновь напомнили, что он человек, оказавшийся, образно говоря, «вне игры». Муталлим испытывал страх за завтрашний день.

- Ты обсуждал эту тему с Алией? – неуверенность звучала в его голосе.

- Нет, я с ней не говорил, поскольку это излишне. Хватит и того, что я у тебя прошу ее руки. Этого, по нашим обычаям, вполне достаточно.

- Сейчас время другое. Представители новой власти безжалостно искореняют, как они выражаются, «изжившие себя устои жизни феодально-капиталистического общества». А, вдруг, Алия заартачится?

- Ну-и…Ну-и… – захихикал Ашраф. – Какой ужас. Ты выставляешь себя на посмешище. Не позорь себя. Поговори с ней строго…. Другое дело, если ты сам не желаешь родниться со мной. Так прямо и скажи, что отказываешь мне. Я не обижусь.

Муталлим задумался, уязвленный словами новоявленного жениха. Немного поразмыслив, он остановился на том, что стоит выдать Алию за этого ювелира. Ашраф, хоть и не оставлял приятного впечатления, все же был тем человеком, который мог обеспечить ее теплой крышей над головой и, выражаясь военным термином, необходимым довольствием. Другим мотивом принятия такого решения была необходимость устройства своей личной жизни. Муталлим считал себя зрелым, еще нестареющим мужчиной. Ведь ему не исполнилось и пятидесяти лет. На чайной фабрике, где он работал, шумливая мордовка Ксения была, явно, к нему неравнодушна. Неутомимая пропагандистка новой власти, незаменимая активистка всех партийных и государственных мероприятий, член партийного комитета фабрики, она довольно часто предлагала включать кандидатуру Муталлима в список ответственных исполнителей, стараясь подольше контактировать с ним. Она не выходила замуж, хотя ей уже стукнуло за тридцать пять. Однако, говорить о том, что она, вообще, была лишена близости с мужчинами, было бы наивно. За время работы на фабрике, Муталлим значительно сбросил в весе и стал, более, подвижным. Полнота сошла, отечность спала. Черты лица и фигура заметно сгладились и приняли более четкие очертания. Ксения ему нравилась. Однажды она намекнула Муталлиму, что он мужчина в ее вкусе и, если она когда-нибудь выйдет замуж, то только за мужчину такого типа. После этого он, часто, стал задумываться над этими словами Ксении. Она как раз являлась той надежной броней, за которой можно будет чувствовать себя защищенным от «комплекса социальной неполноценности».

Ашраф, будто прочитав мысли Муталлима, прервал его размышления:

- Я вижу, работа пошла тебе на пользу. Ты внешне очень изменился в лучшую сторону. Выдав дочь за меня, ты и личную жизнь свою, можешь, устроить. Подумай об этом.

Муталлим не желал вот так, быстренько, дать свое согласие на брак дочери. Не хотел ронять достоинство Алии перед этим самодовольным плебеем. 

- Вот, я и думаю об этом. По большому счету, я тебя совсем не знаю. Ты должен понять меня правильно. Я обязан знать, за кого выдаю свою единственную дочь. В принципе, ты можешь посылать сватов, но среди них должен быть человек, которому я мог бы доверять. Кербалаи Мансур, насколько я слышал, ваш земляк, - очень достойный и уважаемый мужчина. Если он будет твоим сватом, то я, со спокойной совестью, могу дать согласие на ваш брак. Но, прежде, мне надо ее подготовить. На это потребуется какое-то время.

- Пусть, будет по-твоему, - стараясь скрыть свое недовольство, отрезал Ашраф. – Постарайся в течение недели решить вопрос. Насчет сватов не беспокойся. Будут уважаемые люди, в том числе и кербалаи Мансур.

На веранде Алия разговаривала с соседкой, которую Ашраф раньше не видел. Кивнув обеим, он направился к двери, угостив мимоходом карамелькой выглянувшую из полуоткрытой двери, уже знакомую Зейнаб.

- Что ему было нужно? - спросила с порога Алия, сбросив шаль на потертый кожаный диван.

- Приходил сватать тебя, - не поднимая головы, ответил Муталлим, шнуровавший ботинок на правой ноге.
- Приходил сватать меня? – Алия, от неожиданности, приросла к полу. – И что же ты ему ответил?

- Сказал, что подумаю над этим и поговорю с тобой.

- Я его боюсь. У него очень злые глазки. И ведет себя властно и самоуверенно, словно все ему должны. И тебя должником сделал.

- То, что он ведет себя властно и самоуверенно, это хорошо. Значить, не пропадет. Выживет. И сам будет сыт и семью обеспечит куском хлеба. – Муталлим продолжал шнуровать ботинок.

- Я его боюсь…. - повторила Алия.

- Такие люди любят повелевать в семье, но другим не позволят, - Муталлим переключился на левый ботинок. – Если будешь его слушаться, он тебя не обидит. Я не обещаю тебе светскую жизнь у него, но существование в мрачных красках, также не предвижу.

- Ты, как я погляжу, уже выдал меня замуж за него.

- Знаешь, дочка. Тебе, рано или поздно, все же придется устраивать свою личную жизнь. И чем раньше это произойдет, там лучше для тебя же. Девушки находятся в центре внимания мужчин до определенного возраста. Перешагнув этот рубеж, они становятся уже менее интересными для потенциальных женихов. Бывают, конечно, исключения, но уж очень редкие. Ашраф, еше раз повторяю, на сегодня, самая подходящая кандидатура.

- А сам-то ты, что будешь делать? Ведь тяжело тебе придется.

- Обо мне не беспокойся. Твой папа не такой уж старый. На меня еще засматриваются женщины, весьма, романтического возраста. Может, и обзаведусь семьей. 

Муталлим стоял в пальто, теплых ботинках, сжимая ушанку в руках:   

- Пойду к приятелю Дато, бывшему владельцу духана на Бондарной улице. Давно не виделся с ним. Слышал, что сильно хворает в последнее время. А ты подумай над сказанным и прими правильное для себя решение.

- Я не знаю…, - слезы навернулись на глаза Алии. Она была, явно, не в восторге от услышанного и, главное, позиции отца.

Чуть, потоптавшись у порога, Муталлим вышел в коридор и легонько закрыл за собой дверь.

Уложившись в неделю, Муталлим, там не менее, не решался торопиться с ответом и только на двенадцатый день известил Ашрафа о том, что можно присылать сватов.

- 8 -

Кербалаи Мансур был несказанно удивлен, когда, открыв дверь, увидел настороженно улыбающееся лицо Ашрафа. Сняв обувь в прихожей, он прошел вместе с Мансуром в гостиную, устланную большим паласом, где уже сидели на тюфячках мешади Ганифа (служитель мечети гаджи Солтан-Али и, как обладатель мелодичного голоса, заменяющий, иногда, штатного муэдзина в мечети Тезе-Пир) и кирщик Мамедали.

- О, Ашраф! – машади Ганифа, доброжелательно, махнул ему рукой. – Я и позабыл, когда в последний раз видел тебя. Вот только сегодня узнал, что жена Энвера отошла в мир иной. Царство ей небесное!

- Пусть земля ей будет пухом! – вмешался в разговор Мансур. – А тебя, каким ветром занесло ко мне. Вроде бы и дорогу забыл в мой дом. У Билала все ли в порядке?

- Слава Аллаху, в селении все спокойно, дурных вестей нет. Лучше скажите, как Вы себя чувствуете?

- Если голова не разламывается, значить, она еще цела. А здоровье… Здоровье зависит от настроения, которого давно уже нет. – Заметно осунувшийся и постаревший за последние несколько лет Мансур казался несколько уставшим и уже не выглядел прежним, полным сил и уверенным в себе человеком.   

- А откуда ему взяться. Все нервы истрепали. Вот наша мечеть, она почти закрыта. Верующие захаживают очень редко. Все запуганы. У ворот Божьего дома более месяца маячит фигура комиссара в кожаной куртке, с двумя красногвардейцами. – Ганифа говорил с чмоканьем, видно от расшатавшихся зубов.

- В других местах такая же картина. И не только в мечетях, но и церквях и синагогах тоже. Непонятно, чего это они так оголтело ополчились против веры. Им что, больше делать нечего. Видно дьявол вселился в их души. Жди от них одни несчастья. – Мансур говорил медленно, с ударением подчеркивая отдельные слова. 

- Кто это, они? – наконец-то, выдохнул из себя и кирщик Мамедали.               

- Кто это может быть, как не наша доблестная пролетарская власть, - ответил Мансур. Ирония прозвучала в его голосе. – Отнимают веру в Аллаха. А в кого же прикажете верить? Оказывается, знают. Заставляют поклоняться своему вожаку в кепке и с козьей бородкой. Его статуи и статуэтки, бюсты и портреты превратились в буддийские изваяния и православные иконы, на которые людей заставляют молиться, как на божество.

Появилась невзрачная женщина в платке, родственница жены кербалаи из селения Раманы и разложила перед гостями фаянсовые чашки с зеленоватой жидкостью, блюдце с кусками жженого сахара.

- Поскольку с чаем сейчас напряженка, полезно принять и заварку из чабреца, -  проговорил Мансур и отпил глоток из чашки, закусив жженым сахаром.

Беседа продолжалась, в основном, с участием кербалаи Мансура и мешади Ганифы. Ашраф терпеливо слушал их, отвечая на отдельные обращения к нему, как и кирщик Мамедали, изредка включаясь в разговор со своими комментариями.      

Первым поднялся Ганифа и, прощаясь, по-дружески хлопнул Ашрафа по плечу. Вскоре ушел и Мамедали. Оставшись наедине с Мансуром, Ашраф тут же обратился к нему:

- Кербалаи, я пришел к вам по личному вопросу. Собираюсь жениться на дочери, бывшего владельца продуктового магазина на набережной, Муталлима. Получил его согласие на этот брак. Однако пожелал, чтобы Вы, кербалаи Мансур, были бы моим сватом. Видите ли, он меня, достаточно, не знает. Хотя, благодаря мне, устранил свои острые житейские трудности, свое бедствующее, точнее, нищенское положение. А Вам он доверяет, - в его тоне сквозила не столько просьба к Мансуру, сколько обида на Муталлима.

- А сама девушка хочет этого брака? – кербалаи бросил на Ашрафа пытливый взгляд. 

- Раз, Муталлим сказал, чтобы прислали сватов, значить он получил ее согласие.   

Мансур, на мгновение задумался:

- Знаешь, за всю свою жизнь, я дважды участвовал в сватовстве. Являлся сватом моего шурина Бахрама, который повзрослел на моих глазах и, моего друга Ганифы, ты только что видел его здесь, с которым я прошел по жизни. Более десяти лет не участвую в подобных церемониях. Быть сватом очень ответственно, а, в твоем случае, на меня возлагается двойная ответственность. И для тебя я не сделаю исключения. Постарайся обойтись без моей помощи.

Глаза Ашрафа сделались квадратными. Еле сдерживая охватившую его злость, он заставил себя улыбнуться (что из этого получилось, он не ведал) и, поднявшись, сухо произнес: 

- Безусловно, Мансур-ага! Я так и сделаю. Обойдусь без Вашей помощи. Моими сватьями будут столь уважаемые люди, что Муталлим с радостью даст свое добро на брак дочери со мной и с почестями проводит их. И, Вам, не помешало бы, пообщаться с ними. Очень, нужные люди… – Ашраф намеренно сделал паузу, ожидая положительной реакции со стороны кербалаи. Однако, Мансур, улыбнувшись, молча пожал плечами, не проявив никакого намерения предложить что-то.      

- Ну, что же, на нет и суда нет! – завершил разговор Ашраф и, приложив правую руку на сердце, нарочито низко поклонившись, покинул дом кербалаи.   

- 9 –

Алия в этот воскресный день проснулась рано и, не мешкая, встала с постели. Приведя себя в порядок, она разожгла керосинку и разложила на столе все составляющие продукты для приготовления халвы. Еще вчера она испекла хлеб из сдобного, разведенного в молоке дрожжевого теста, называемого в народе «сюддю чурек». Этот сладкий хлеб и халва, которую собиралась приготовить Алия, предназначались для сватов Ашрафа. Беспокойство за свое будущее владело ею. Девичьи грезы о приходе любимого принца своего сердца рухнули с тех пор, как она встретила Ашрафа в доме ювелира Энвера. Уже тогда Алия почувствовала всеми жилками, косточками и клеточками своего тела, что этот человек с пронизывающими насквозь, маленькими, злыми и немигающими глазками, добьется ее и противопоставить что-то этому напору, будет не в ее силах. Внутренне она давно подготовила себя к этому событию и была готова полностью подчиниться ему. В глубине души надеялась, что он будет хорошим семьянином, позволит ей дать их детям хорошее воспитание и даже не исключала возможности, что со временем, может и полюбит его. С такими мыслями, она готовила халву и работа была уже в полном разгаре, когда вылез из своей комнаты, еще не полностью выспавшийся, отец. Подойдя к дочери и поцеловав ее в потный лоб, Муталлим, тронутый выдержанностью Алии и покорностью воле отца, привлек ее к себе и, придав голосу бодрый оттенок, произнес:

- Здорово у тебя получается. Ты хорошо придумала с сюддю чуреком. А вот с халвой? Уж, не собираешься ли хоронить себя раньше времени? – как бы в шутку, обратился он к дочери и, чуть помедлив, продолжил. – Мне, кажется, не помешало бы украсить стол еще некоторыми необходимыми причиндалами.  Вот приму что-нибудь на завтрак и сбегаю на базар.

- Во сколько должны придти сваты? – стараясь подыграть отцу, звонким голосом спросила она.

- В послеобеденное время, ближе к четырем часам.

Сваты пришли ближе к пяти часам. На столе уже были расставлены и приготовленные Алией сладкий хлеб с халвой и купленные ее отцом миндаль, кишмиш, грецкий орех и иранкие финики. На стук Муталлим открыл дверь и, с удивлением увидел самого жениха, который, уловив его недоуменный взгляд, расплылся в улыбке. Затем, отойдя в сторону, с почтением пригласил сватов войти в квартиру. Первым вошел, явно сдавши в здоровье, Энвер. За ним, с приветливо кивающей головой, хилый мужчина, по-видимому, отец жениха. Третьим был крепко сбитый, явно убежденный революционер, с пышными, седеющими усами, в кожаном полупальто и галифе. Затем, появился чекист Эйваз, который, проходя мимо Муталлима, дружески подмигнул ему. И, наконец, последним прошел Ашраф, оставив за дверью вечно шатающуюся в коридоре соседку Зейнаб, в своем неизменном халате. Разместившись за столом, где уже сидел, привставший со своего места навстречу гостям сосед Салех, сваты посмотрели на Энвера, который и начал разговор:

- Муталлим! Наш визит связан с приятным событием, о котором ты, наверное, догадываешься. Прежде чем дать слово мешади Билалу (он указал на худощавого мужчину), позволь представить тебе всеми уважаемого товарища Джумшуда Велиханова, профессионального революционера (мужчина, с пышными, чуть свисающими усами, снисходительно улыбнулся). Товарища Эйваза Гамидова, нашего славного чекиста, ты знаешь. Ну, и «виновник» нашего визита, Ашраф.

Муталлим приветливо и, в то же время, настороженно кивал головой. Участие двух представителей силовых структур в сватовстве привели его в замешательство. Чтобы, как-то сбросить с себя внезапно охватившую его скованность, он посмотрел на Ашрафа и, придав голосу дружелюбно- шутливый тон, произнес:

- Обычно, женихи в своем сватовстве не участвуют. Видно, ты сделал исключение из правил…

- Обычно, да. Но, поскольку мы живем в необычное время, когда строится новое социалистическое общество с раскрепощенными порядками, удивляться этому уже не приходиться. Это наша повседневная работа, - расхохотался, густым басом, товарищ Велиханов.

У Муталлима так и вертелся на языке вопрос о причине отсутствия кербалаи Мансура. Ашраф, каким-то чутьем уловил этот момент и вклинился в разговор:
- Про товарища Велиханова Энвер-даи забыл добавить, что он активно участвовал в свержении эмира бухарского в Туркестане. Я очень горд, что товарищ Велиханов согласился быть моим сватом.

- Вот и жених заговорил, - вновь расхохотался Велиханов. Его заразительный смех передался и остальным.  Всем стало весело. Муталлим, вынужденно улыбаясь, чувствовал себя «не в своей тарелке».

Наконец стихло, и Билал заговорил о цели прихода:
 
- Достопочтенный Муталлим-ага (губы чекистов при таком обращении к нему искривились в усмешке)! Наш визит связан с вашей дочерью, которую мой сын Ашраф желает взять себе в жены. Жених он самодостаточный, и, я надеюсь, что они смогут создать крепкую, спаянную семью. Живет он у многоуважаемого Энвер-аги и работает вместе с ним.

- От себя могу добавить, - вмешался в разговор Энвер, - что Ашраф считается профессионалом в нашем деле. Я это могу, как ювелир, подтвердить.

- И человек он надежный. И Алия будет себя комфортно чувствовать с ним, как за каменной стеной, - многозначительно посмотрев на Муталлима, добавил Эйваз. 

- Если, вы дадите свое благословение на их брак, то мы, сейчас же, наденем на ее пальцы обручальное и венчальное кольца. – Билал замолчал, в ожидании ответа.

«Как за каменной стеной. Смотря, с какой стороны подходить к этому высказыванию», - мысли Муталлима застопорились на мгновение. Однако, быстро взяв себя в руки, он, со словами «да будет счастья молодым», подал знак Салеху. Тот поднялся из-за стола и вышел в коридор. Вскоре он появился с пожилой женщиной (эта была мать Салеха - Хумар), ведшая за руку Алию. В проеме открытой двери светились радостные лица все той же Зейнаб, двух женщин и совсем еще молоденькой девушки. Хумар подвела невесту к Билалу, который с торжественным видом произнес «дай Аллах тебе счастья, дочка» и надел на ее средний палец кольцо, в виде лепестка с мелкими бриллиантами. Тут же подошел Ашраф и просунул в ее безымянный палец обручальное кольцо. Послышались слабые хлопки и все, кто в унисон, а кто врозь, начали восклицать «желаем счастья обеим».

- А теперь можно приступить и к чаепитию, - прозвучал бас товарища Велиханова и концы его усов зашевелились от удовольствия. 
               
- 10 –

Мешади Ганифа, завидев входящего в мечеть Ашрафа, выпрямился на своем тюфячке и махнул ему рукой. Пройдя в носках через молитвенный зал, Ашраф уселся рядом:

- Добрый день, Ганифа-ага! Вот зашел повидаться с вами.

- Добро пожаловать, Ашраф! Рад тебя видеть. К добру ли? – на лице Ганифы играла лукавая улыбка.   

- В общем-то, все, слава Аллаху, спокойно. Несколько тревожит состояние здоровья Энвера. Думаю, поместить его в больницу. Пусть подремонтирует себя.

- А что с ним? И насколько это серьезно? Бедняга, недавно, потерял жену.

- Да. Эта потеря для него невосполнимая. Тоскует по ней, сохнет на глазах. Так, ни на что не жалуется. Просто, общее состояние – слабое. Пытался как-то расслабить его. Предложил сблизиться с Александрой Николаевной. 

- В общем-то, идея неплохая, - поддержал мешади Ганифа.      

- Куда там! Дал себе слово больше не возвращаться к этой теме. Видели бы его лицо. Весь перекосился от ярости. Я испугался. Думал, что с ним сердечный приступ произойдет. Еще скопытиться. Испустит дух по моей вине.

- Не дай Аллах! Пусть лучше подлечит себя. В остальном, говоришь, все спокойно…

- Случилось еще и приятное событие. Во всяком случае, для меня.

- Слышал…. Слышал, - весело закивал головой Ганифа. – Слышал я эту новость. Муталлима я знаю. В свое время был владельцем вполне престижного магазина. Дочь его, хоть и получила светское воспитание, в жизни, насколько я слышал, строго придерживается канонов нашей, мусульманской, веры. Мне нравится твой выбор.

- В связи с этим и пришел к Вам. Прежде, чем пройти официальную сторону оформления нашего брака, мы, то есть я и Алия, решили пройти эту процедуру в мечети и получить брачное свидетельство и от Вас. Хотя эта бумага носит формальный характер, зато будет нам очень дорога и обяжет ко многому.

- Пожалуйста. Без всяких вопросов. В любое, удобное для тебя время. Хотя, честно говоря, я несколько удивлен этим решением. Имея в друзьях представителей силовых структур власти, которые жестоко преследуют людей, ведущих праведную жизнь и, беспощадно уничтожают веру в Аллаха, ты решился на такое.      

- Это желание Алии. Да и мое тоже. Хоть это и кажется Вам в диковинку.

Действительно, Алия настояла на том, чтобы они, прежде чем зарегистрируют гражданский акт их совместной семейной жизни в государственном учреждении, получили бы благословение в доме божеском, надеясь на то, что их брак будет счастливым. Ашраф согласился выполнить это условие, твердо убежденный в том, что это будет ее первый и последний ультиматум. Уж на большее она может не рассчитывать. Он не позволит.

Следующий визит к Ганифе, на этот раз с Алией, состоялся через двенадцать дней и пришелся на тринадцатое число. Алия обратила его внимание на «чертову дюжину», на что Ашраф заявил, что глупо верить всяким приметам. Наоборот, сегодня у него удачный день. С утра поступили солидные заказы от двух клиентов.

Ганифа встретил их с распростертыми объятиями. После нескольких доброжелательных слов, обращенных к Алие, он провел их в канцелярию мечети, где, усадив за низкий столик, вынул из его ящика желтоватый лист чистой бумаги, окаймленной арабской вязью. Разместившись напротив, Ганифа начал аккуратно выводить арабскими буквами текст, брачного договора. Писал он очень медленно, задавая изредка необходимые вопросы.

- В случае развода… - Ганифа пожал плечами, развел руки и, с улыбкой, посмотрел на Алию. – Что или сколько Вы запрашиваете в виде, так сказать, отступных? Это предусмотрено условиями договора.

Алия смотрела на него с недоумением и молчала. Вместо нее ответил Ашраф:

- Развода с моей стороны не будет. И ей не позволю. А так, можете записать десять золотых десяток.

- Так и запишем. – Ганифа старательно записал озвученную сумму и, дописав еще что-то, обмакнул договор промокательной бумагой.

Составление брачного свидетельства завершилось. Осталось только удостоверить его подлинность, то есть дать ему путевку в жизнь. Ганифа, с довольным видом, взял печать из ящика столика и, со смаком, приложил ее к готовому документу. Затем, с пожеланиями крепкого здоровья, счастливой жизни и кучи детей, протянул оформленную бумагу новобрачным. Можно было уходить. Молодые поднялись, однако Ганифа попросил их задержаться чуток. Пройдя к висевшей на вешалке сумке, он вытащил из нее что-то:

- Вот тебе мой свадебный подарок, дочка, - Ганифа положил на ладонь Алии брошку-камею с изображением женской головки, из слоновой кости. – Носи ее на здоровье. 

Алия была польщена. На лице Ашрафа также мелькнуло нечто, вроде улыбки. Поблагодарив служителя мечети, они вышли на улицу. Спустившись ближе к центру, вышли на Базарную улицу и, при подходе к рынку, Ашраф предложил:

- Давай зайдем на базар. Мне надо сделать кое-какие покупки. Мясо и кое-что из овощей. Дома, - хоть шаром покати, съестного не осталось. Энвер начнет ворчать, если я приду с пустыми руками.

Алия не возражала. Прошлись по мясному ряду, где Ашраф придирчиво рассматривал предлагаемую баранину и, наконец, разочаровавшись в качество мяса, остановился у четвертого продавца, у которого и приобрел два килограмма филе телятины. Купив еще килограмм картофеля, они вышли из рынка, и Алия стала прощаться:

- Спасибо, Ашраф за сегодняшний день, А теперь я, пожалуй, пойду домой. Тебе с грузом незачем провожать меня.

- Нет, так не пойдет. У нас сегодня такое событие. Пойдем к нам. Оставим эти покупки дома и вновь выйдем, погуляем по городу. Энверу будет очень приятно видеть тебя.

Алие не хотелось огорчать Ашрафа в этот знаменательный день, и она согласилась.

Поднявшись по дворовой лестнице на второй этаж, Ашраф дернул ручку двери, но она не открылась. Стук в дверь также не принес желаемых результатов. Тогда, вынув из кармана ключи от дома, он, со словами «где черт носит этого старика. Опять, наверное, мотанулся к этому бакалейщику Муртузу», открыл дверь квартиры. Комнаты были чисто прибраны и Алия поинтересовалась:

- Это работа Александры Николаевны?

- Нет, что ты. Ее на это не подпишешь. Она только еду готовит. Квартиру убирает дочь нашей дворничихи, Марьям. А теперь, покажи свои способности будущей хозяйки этого дома. Приготовь из этого мяса что-нибудь, на европейский лад. Например, лангеты с жареной картошкой.

- Сейчас я не готова. Давай оставим на потом. Да и что подумает Энвер-даи, когда вернется. Нехорошо как-то получается. Всему свое время.

- Что подумает Энвер! Что он, вообще, может подумать, если, в настоящее время, находится в больнице, куда я его уложил по сос-то-я-нию здоровья.

- В больнице? Ты что, обманул меня?

- Обманул, обманул! – язвительно воскликнул Ашраф. – Какое это сейчас имеет значение. Лучше быстро приготовь то, что я тебе сказал.

Что-то испугало Алию в поведении Ашрафа и, желая смягчить внезапно возникшую в их отношениях напряженность, она перешла на шутливый тон:

- Конечно, любимый. Я тебе приготовлю и лангеты, и шницели, и бифштексы, и многие другие европейские блюда. Ты, будешь доволен мною. А пока… – она, кокетливо, вздернула брови. – Я еще не являюсь твоей официальной женой. Подожди немного, пожалуйста.

- Что-о-о! Плевать я хотел на эту официальность…, – хамство Ашрафа катастрофически возрастало. – Ты моя жена по шариату и, будь любезна (какие-то нотки вежливости в его тоне, еще проскальзывали), выполняй все, что я тебе приказал. Я завоевал на тебя все права и могу распоряжаться тобою по своему усмотрению.

- Пожалуй, я уйду, - сухо произнесла Алия и, схватив свою сумку со стола, быстро пошла к двери.

К ее изумлению дверь оказалась запертой на ключ. «Когда же, этот хромой черт, успел это сделать», - только и мелькнуло в голове. Подошел Ашраф, схватил ее в охапку и понес обратно в комнату, где бросил на кровать, стараясь разместиться сверху. Все нутро Алии возмутилось таким обращением. Она, начала отбиваться: сначала слабо, пытаясь успокоить его, далее все решительнее и яростнее. Собрав все силы, она сбросила с себя насильника и побежала к двери, намереваясь поколотить в нее.

- Как бы, не так! – вскричал в бешенстве Ашраф. Кровь ударила ему в голову. В гневе он схватил Алию за талию и бросил ее на пол. Они катались по паркету. Она сопротивлялась отчаянно, пихала его ногами, царапала ногтями. Казалось, что у нее выросла дюжина конечностей. И все же, сопротивление ее начало ослабевать. Алия с ужасом ощутила, как силы покидают ее и Ашраф почувствовал это. В бешенстве, он стал срывать с нее нижнее белье. Алия чувствовала, как что-то тупое упиралось в пах, вокруг него и, наконец, острая боль пронзила сознание. Она уже не сопротивлялась. Ашраф, полностью властвовал над ней. Он обращался с ней, словно тряпичной куклой. Сгибал и расправлял ее по своему усмотрению. И это продолжалось, мучительно, долго. Казалось, этому не будет конца. «О боже, когда это кончиться?» - мелькало в голове. Наконец, все стихло. В глубокой тишине слышалось, как вода по капле стекает из крана. Приподняв голову Алии, Ашраф, пристально взглянув на нее своими принявшими естественную форму маленькими глазками, произнес:

- Надеюсь, ты поняла, что все в моем доме решается по моему усмотрению. Может, изредка и прислушаюсь к твоему мнению, но решать буду, естественно, только я. Заруби это у себя на носу.

Алия слышала его голос сквозь затуманенное сознание. Тупая боль в левом бедре не покидала ее. Наконец, Ашраф сошел с нее и, поднявшись на ноги, с улыбкой произнес:

- А теперь, приведи себя в порядок и приготовь, в конце концов, этот вкусный лангет с хрустящей картошкой.

Алия лежала на полу вся растоптанная, раздавленная, униженная и уничтоженная, с сильно прижатым левым бедром к ножке стола.

Домой она вернулась ближе к вечеру. На вопрос отца, как прошел день, она со словами «Все хорошо. Все замечательно. Я очень устала и хочу поспать» легла в постель и зарылась с головой в одеяло.

Вскоре после того, как выписали Энвера из больницы, сыграли свадьбу Алии и Ашрафа. Прошла она во дворе жилого дома, где жили ювелиры. Стол был накрыт где-то на тридцать человек. Присутствовали соседи Ашрафа и Алии, родня из селения Раманы, несколько работников чайной фабрики, включая и мордовку Ксению. Среди приглашенных гостей были и кербалаи Мансур (по настоянию Билала, Ашрафу пришлось позвать его на свое торжество), и мешади Ганифа. Отсутствовали только чекисты, не изъявившие желания присутствовать на свадьбе. Взять на себя функции тамады попросили Салеха, соседа Муталлима. Танцевали под аккомпанемент гармониста Тейяра и нагариста Лютвели из соседнего квартала. Невеста сидела в белом подвенечном платье, сшитым Александрой Николаевной Рихтер, которая приняла активное участие и в оформлении фаты, украсив ее различными безделушками. Алия не реагировала на происходящее вокруг. В процессе всей свадьбы и даже во время танца жениха и невесты, она не проявляла никаких эмоций радости или тревоги, полное безразличие ко всему владело ею. Кербалаи Мансур почувствовал ее отрешенное состояние. Покинул он свадьбу раньше других. Перед уходом подошел к новобрачным:

- Желаю тебе счастья, дочка! – он взял руку Алии, положил в ее раскрытую ладонь золотую английскую булавку с крупным кораллом ярко-красного цвета. – Пусть эта вещица будет твоим и ангелом-хранителем и амулетом от сглаза.

Затем сухо поздравил Ашрафа и покинул веселье, вместе с мешади Ганифой. Ашраф смотрел ему вслед прищуренным взглядом. Затем, расправив глазки и вернув их в нормальное состояние, приблизился к своей суженой. Говорил он тихо, чеканя каждое слово:

- Согласен с тем, что эта безделушка может послужить тебе амулетом от сглаза. Но стать ангелом-хранителем? Ха – ха. Ангел-хранитель у тебя один. И кто он, по-твоему? – от Ашрафа сильно пахло хмельным напитком.

- Конечно, дорогой! Ты мой ангел-хранитель. Только ты. Разве может быть иначе? – Алия впервые за всю свадьбу попыталась улыбнуться. Но улыбка у нее получилась очень уж жалкая.   

- 11 –

Вот уже и тридцатые годы пошли. Большевики, окончательно, укрепили свою монополию на власть. Все преграды на пути к диктатуре пролетариата были устранены. Устранял препятствия к относительно обеспеченной жизни и Ашраф. Он твердо усек себе, чтобы безбедно жить, необходимо: первое – иметь хорошие связи во властных структурах; второе – поддерживать, на определенной дистанции, дружеские, а при возможности, и деловые отношения с авторитетами из криминального мира. С чекистами он разобрался довольно быстро. Удачные подборки ювелирных изделий собственного изготовления, с различными каменьями для свадебных, юбилейных и прочих торжественных церемоний, а также услуги в сборе биографических и иных сведений о ком или о чем-нибудь (проще говоря, выполнял функции осведомителя), позволили ему приобрести нужные связи в органах власти. Воровской же мир сам нашел его. Однажды придя домой, Ашраф застал в комнате пожилую спекулянтку Автаб, оживленно беседующую с Алией. Она проживала по соседству с лавкой Муртуза и промышляла на контрабанде из Ирана. В сущности, болтала одна старуха, похлебывая чай небольшими глотками из большой фаянсовой чашки. Алия же, закутывая в пеленку их второго сына, новорожденного Панаха (перед укладкой его ко сну), молча, слушала ее, изредка поддакивая ей отдельными фразами. Завидев его, Алия указала рукой на стол:

- Смотри Ашраф, что принесла Автаб-хала на продажу. Говорит, очень дешево.

На столе лежал изящный мужской перстень, с довольно крупным изумрудом темно-зеленого цвета, явно не местной работы.

- У тебя водятся такие вещицы, Автаб? Что-то не верится, - Ашраф внимательно рассматривал перстень.

- Не вещицы, а только это кольцо, - захихикала старушка, обнажив свои редкие, желто-коричневые зубы. – Память от деверя, сиганувшего от советской власти за рубеж.

- От деверя, который работал писарем в судебном ведомстве Бакинского уезда. И зачем же ты его продаешь? Вроде бы не бедствуешь.

- И все ты знаешь! А что не знаешь, хочешь узнать, - вновь захихикала Автаб. – Потому и продаю, что жить хочу лучше. Времени-то в этой жизни осталось совсем немного.

- Что ты хочешь за эту безделушку?

- А ты сам оцени ее. – Хитрые зрачки уставились на Ашрафа.

- Ты же сама прекрасно знаешь, Автаб! Драгоценности нынче не в ходу. В царское время за этот перстень отвалили бы хорошую сумму. А теперь… Что теперь. У людей сейчас более важные жизненные потребности. Я не могу его оценить. Назови цену сама, - слукавил Ашраф.

Сумма, названная спекулянткой, была, более чем в два раза, дешевле рыночной цены этого ювелирного изделия. «Интересно, чья эта вещица? Свое, за такую цену, не отдала бы», - задумался Ашраф. Он тут же решил приобрести этот перстень, тем более за такую цену. Уж больно красив был этот темно-зеленый изумруд.

- Я, пожалуй, куплю это кольцо. Для себя. Хотя, эта вещица и не твоя, - в маленьких глазках Ашрафа показались веселые искорки.         

- Раз ты такой догадливый…. – с легким свистом в голосе произнесла Автаб и, обратившись к Алие, попросила еще чашку чая. Подождав, когда она выйдет из комнаты, продолжила. – Я могу познакомить тебя с интересным человеком. Ты слышал о нем. Тебя может заинтересовать его предложение.

Недолго думая, Ашраф дал свое согласие на встречу с ним и отсчитал ей положенную сумму денег за приобретенный перстень.

Встреча состоялась у Автаб. Навстречу Ашрафу поднялся высокий, как каланча и тощий, как высушенная вобла, с затуманенным, характерным для заядлого курильщика анаши взором мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Зачесанные вперед короткие темно-русые волосы; тонкие, будто вычерченные карандашом усики на свежевыбритом лице; белоснежная рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы; широкие, с выделяющимися стрелками, отутюженные брюки; блестящие, с заостренными носками, черные туфли и массивный золотой перстень на пальце придавали его внешности, по местным меркам, несколько франтоватый вид. Несмотря на тусклый свет в комнате, Ашраф, сразу, признал в нем одного из авторитетов криминального мира Нагорной части города, по прозвищу «Лялька». Столь причудливое название данное ему не было связано с какой-то чертой характера или событием в его жизни. Просто это прозвище юный Халил дал себе сам, видимо по каким-то своим воспоминаниям.       

- Салам, Лялька! Хоть мы с тобой, непосредственно, не якшались, тем не менее, я тебя давно знаю.

- Я также много слышал о способностях ученика ювелира Энвера. – Лялька улыбнулся, блеснув золотым зубом (по слухам он, в ранней молодости, надел золотую коронку на здоровый зуб, как дань моде в уголовной среде). 
- Нене (в смысле, бабуля), сообщила мне, - Ашраф указал на Автаб, сидящей в дырявом кресле, - что у тебя   имеется интересное предложение ко мне.

- Наш недавно усопший аксакал «атаджыг» (в смысле, папочка) Аждар…

- Упокой Аллах душу его, - вставили одновременно Ашраф и Автаб.

- Так вот, «атаджик» Аждар как-то сказал, что если ювелир Энвер в свое время согласился бы сотрудничать с нами, то давно бы уже, на заработанные доходы, жил бы обеспеченной жизнью и развлекался где-нибудь…в Париже. Что касается «нашего брата»? Много ли ему надо? Денежки на то, чтобы поймать сиюминутный «кеф», - Лялька скосил глаз на пачку папирос, лежащую на столе. – Это «мастырка» для него и конные скачки в престижном ипподроме и тот же Париж, и кафешантан.

- Интригующее начало… – будто с заинтересованным видом, произнес Ашраф, хотя и младенцу было ясно, о чем пойдет речь. 

- Иногда нам перепадают или попадают, как вам удобно, различные вещицы из драгметаллов и камушек. Реализация их связана с определенным риском для нас. Для тебя же, это не представит особых трудностей. Эти изделия в твоих руках могут измениться до неузнаваемости. За эти дорогие безделушки мы будем просить в два и более раз дешевле их истинной стоимости. Цены на них ты будешь назначать сам. В разумных пределах, конечно. И тебе хорошо и нам будет достаточно. - Лялька улыбался больше глазами.

- А если меня расшифруют? Ты представляешь, чем это может обернуться для меня? – Ашраф, намеренно, тянул время (в мыслях, он уже сразу дал положительный ответ на его предложение).   

- Риск какой-то, конечно, есть. Но и его можно, существенно, уменьшить. Автаб, как спекулянтка, заходит во многие дома в квартале. Так что, ее визиты к тебе не вызовут каких-либо подозрений. Вещицы будешь получать от нее. И еще. Нам известно, что ты имеешь связи в правоохранительных органах. Это хорошее прикрытие для тебя. Поэтому наш выбор остановился на тебе.

- Хорошо. В принципе, я согласен. Детали надо будет обдумать.               

И все, обдумал. Цены на краденые изделия сам определял. Крупные «камешки» оставлял себе, для лучших времен. Из менее крупных и мелких бриллиантов, изумрудов, рубинов и прочих драгоценных минералов, благородных металлов изготовлял ювелирные украшения собственного производства, для продажи. Дела пошли в гору. Ашраф стал серьезно подумывать о приобретении частного домика в нагорной мусульманской, части города и начал откладывать излишки денег для этой цели.   

- 12 –

Между тем, под лозунгом «классовый враг не дремлет», охота на «неблагонадежных» начала угрожающе разрастаться и, к концу тридцатых годов, выявление «врагов народа» приняло обширный характер. Страдали представители всех идеологических направлений общества, все слои населения, в том числе и выходцы из семей рабочих и крестьян. В стране раздувалось всеобщее нагнетание атмосферы подозрительности, доносительства и страха. Никого не удивляли массовые аресты ни в чем неповинных людей. И поэтому, когда в районе разнесся слух об аресте кербалаи Мансура, никто не пытался вслух обсуждать эту печальную новость, высказать свое мнение по этому событию. К сожалению, слух оказался правдой. Собрание жильцов квартала, организованное управдомом Тарханоглу, с участием товарищей из районного комитета партии большевиков и НКВД, прошло бурно, с пламенными патриотическими выступлениями. Штатные ораторы клеймили несчастного Мансура в паразитическом образе жизни на теле трудового народа, в затуманивании мозгов некоторой части неустойчивого, поддающегося влиянию вредных религиозных убеждений, молодого поколения. И главное обвинение - это пропаганда среди молодежи антисоветских и антикоммунистических убеждений, получая для достижения этих целей директивы из соседней мусульманской, страны.               

А в это время сам «враг народа», весь измученный, не выдержавший, изнурительных пыток своих истязателей, подписывал все предъявленные ему обвинения. Довольный Эйваз поднялся, вытянулся, с последующим глубоким прогибом спины до упора, и прошелся размеренным шагом по комнате:               

- Ну вот, теперь ты расписался в своей преступной деятельности против пролетарской революции. Успокоил свою совесть. На сегодня кончились твои страдания. Я дам указание о замене твоего грязного постельного белья на чистое. Завтра же, продолжим наш разговор о твоих сообщниках. А теперь я хочу представить тебе патриота, который раскрыл твое гнусное нутро, выявил твою контрреволюционную деятельность против страны Советов.

Он подошел к двери и открыл ее. В комнату, к неописуемому ужасу Мансура, прошел Ашраф и стал перед кербалаи. Еще ранее, он упросил Эйваза устроить ему личную встречу с Мансуром, чтобы самому насладиться его страданиями.

- Оставляю вас наедине. Вероятно, у вас есть, что сказать друг другу перед прощанием. – Эйваз, скривив рот, вышел из комнаты, вероятно по нужде.          

- Ну, и как себя чувствует выведенный на чистую воду предатель своего народа, - кривая усмешка гуляла на окривевшем от злости лице Ашрафа. 

Тоскливое состояние овладело кербалаи:

- За что же ты так?

- Тебе же объяснили. Как патриот свой страны, который вывел твое гнилое нутро со змеиным жалом из глубокого подполья на зеркальную поверхность. И заодно, - он понизил голос. – За то, что ты счел ниже своего достоинства быть моим сватом, и еще за то покрасневшее от боли ухо, которое до сих пор начинает щемить, когда я вспоминаю о том раннем эпизоде в моей жизни.

- И только! Жестоко же ты отомстил мне. Хотя и мстить было не за что. Быстро же ты забыл все хорошее, что я, от души, сделал для тебя и твоей родне. Своим благополучием ты обязан мне. Что же, любуйся своей работой, - он приподнял свое нательное белье и показал Ашрафу кровавые порезы и синяки от ударов, покрывавшие все его тело.

- Ничего, до лагерей заживет.

- Не знаю, не знаю, -  послышался голос недолго отсутствовавщего Эйваза. - Его дальнейшую судьбу решит пролетарский суд в составе трех ответственных работников. Направят ли в трудовые лагеря или получит более суровое наказание? Все будет зависеть от него самого.    

Мансур находился в отрешенном состоянии, весь потрясенный услышанным. Коварное преступление этого гнусного мерзавца в сатанинском обличии, это ужасное открытие причиняло ему страдание не столько от физической, сколько моральной боли. Он понимал, что песенка его спета, иначе этот подонок не раскрыл бы себя подобным образом. Этот кровопийца уверен, что кербалаи Мансура уничтожат физически, и пришел продемонстрировать ему, кто является его истинным палачом, и насладиться мучениями своей жертвы.      

- Пожалуйста, отправьте меня в камеру, - придя в себя, попросил он Эйваза.

У порога Мансур остановился, взглянул на Ашрафа внезапно засверкавшими глазами и отчеканил:

- Проклинаю тебя и твое потомство. Чтобы ты застал смерть всех своих близких родственников и сам подох бы в страшных мучениях. Будь проклят, ИБЛИС!          

- Пока что, проклят ты…. – зловещая улыбка светилась на искаженном от ярости лице Ашрафа.

Вскоре, жители района были озабочены разоблачением и арестом сообщника «врага народа» кербалаи Мансура - служителя мечети Хаджи Солтан-Али, мешади Ганифы. Для Ашрафа арест Ганифы был неожиданным. В своем заявлении в НКВД Ашраф писал, что Мансур произносил антигосударственные высказывания в присутствии как его самого, также мешади Ганифы и кирщика Мамедали. Киршика они не тронули, а вот служителя мечети включили в стан врагов революции.  Потрясенные этим известием люди боялись вслух допустить то, что такого быть не может. Что ни кербалаи Мансур, ни мешади Генифа не могли совершить того, в чем их обвиняют. В общении между собой они только констатировали факт случившегося и задавались вопросом: «кто следующий?».               
       
- 13 -

Однажды к ювелирам зашла тетя Балаханым, которую Ашраф в шутку называл «амидосту» (жена дяди). Ее муж Достали работал парикмахером, у которого и стригся Ашраф. В тот день Балаханым привела свою знакомую – молоденькую, жизнерадостную, общительную женщину с пышными формами. Быстро войдя в контакт с ювелирами, Санубар, так звали женщину, попросила их помочь приобрести за сносную цену кольцо с несколькими мелкими бриллиантами. Из разговора с ней выяснилось, что она является женой, живущего через квартал, директора завода металлоконструкций Шамсатдина Балаевича Балаева, с которым Энвер лично знаком, а Ашраф здоровался при эпизодических встречах на улице. Услугами этих ювелиров Шамсаддин Балаевич ни разу не пользовался и, польщенный визитом его жены, Энвер попросил Ашрафа выложить на стол все кольца, что у них в наличии. Выбрав кольцо в виде пахлавы, то есть ромбической формы, с пятью камушками и, договорившись о цене, Санубар обратилась к Ашрафу:

- В коробочке среди колец и серег я заметила небольшую красивую брошь с рубином в середине. Можно ее посмотреть?

- Есть такая вещь. Только это не брошь, а кулон. Цепочку Вы, наверное, не приметили. Стоимость его, примерно, такая же, как и у выбранного Вами кольца, - ответил Ашраф, подавая женщине заинтересовавшее ее украшение.
    
Это был кулон с подвеской в виде полусферы на золотой основе, на выпуклой стороне которой, в центре, был закреплен довольно крупный рубин, а вокруг несколькими рядами расположились россыпи из драгоценных камушек разных цветов. На плоской, тыльной стороне подвески разместились миниатюрные дамские часики.

- Кулон потрясающий. Какая тонкая, филигранная работа. Явно не местная. – Санубар не скрывала восхищения. – Отложите эти два изделия. Я обговорю их покупку с мужем и в ближайшие два-три дня навещу вас.
В ближайшие три дня она не пришла. Не появилась Санубар и после. Лишь по истечении недели к ним вошла тетя Балаханым. Поздоровавшись в прихожей с Алией, моющей посуду в раковине, она прошла в комнату. Энвера дома не было. Ашраф, в пижаме, сидел на потрепанном кожаном кресле и рассматривал в лупу золотую иностранную монету.

- Добро пожаловать Амидосту! – приветствовал он ее. – С какими новостями? Что-то никаких вестей от твоей веселой знакомой так и не поступило. Уж не передумала ли она?

- Да, с этим у них разладилось. Не уговорила. Санубар попросила меня извиниться от ее имени за несостоявшуюся покупку.

- Что, цена не подошла? Дешевле не бывает.

- Да, нет. Кольцо она все же купила. Только в другом месте, - Балаханум всплеснула руками. - Вот, я дура! Ведь, просила же она, не говорить вам об этом.

- Чем же мои изделия не понравились им? Ты, тетя Балаханым, чего-то не договариваешь. Я видел, как у нее глаза заблестели от восторга, особенно, при виде кулона. Наверное, купила более дешевое кольцо. Муж пожадничал?

- Нет. Он просто категорически воспротивился этой покупке у вас. Сказал, будто у тебя водятся сомнительные изделия, имеющие криминальное происхождение. Я не должна была тебе этого говорить, но ты настоял.

В прихожей шум от моющейся посуды затих. Ашраф побледнел:

- Шамседдин Балаевич дурно отзывается о порядочных людях и чернит их. Ни Энвер-ами, ни я не заслуживаем такого… – лицо его начала багроветь от внезапно нахлынувшей ярости. Однако, пересилив себя Ашраф, сверля глазами Балаханым и выдавив из себя улыбку, спокойно отчеканил. – Аллах ему этого не простит.               

Как-то, зайдя к Достали постричься, Ашраф застал у него посетителя, в котором узнал человека, которого не раз встречал в городе в компании с Шамседдином Балаевичем. Клиент оказался очень разговорчивым и, в процессе стрижки, увлекательно рассказывал веселые истории, сопровождая их заразительным смехом. Плечи его упитанного тела, при этом, забавно подпрыгивали, создавая помехи ритмичным движениям рук парикмахера, вынуждая его делать, время от времени, кратковременные паузы. Дождавшись своей очереди, Ашраф сел в кресло парикмахера и тут же поинтересовался:

- Очень интересный собеседник. Я его видел несколько раз, прогуливающимся с Шамседдином Балаевичем. Кажется, он – музыкант. Не так ли, Достали-ами?
 
- Ошибаешься. Ничего общего с музыкой, - был ответ брадобрея. – Они работают на одном заводе.

- Вот как! Он – заместитель Балаева?

- Опять же, нет! Сулейман Атаевич возглавляет службу технического контроля завода. Занимается отбраковкой некачественной продукции. Очень хороший, общительный человек.

- Да, видно по нему. Оставляет приятное впечатление. Интересно, много случаев брака бывает в выпускаемой продукции?
            
- Не знаю. Наверное, бывает. Он как-то говорил, что в последнее время существенно уменьшили брак в работе, что позволило перевыполнять месячные плановые задания по производству своей основной продукции стальной арматуры, применяемой в строительстве.

- Интересно, очень интересно. Брак уменьшили – план выполнили, и даже перевыполнили. Очень интересно… – голос Ашрафа перешел на бормотание.

- Ты это о чем? Я не расслышал тебя, - прервал его Достали.

- Да, это я так, сам себе. Говорю, что когда люди стараются, то и брак в работе испаряется.
            
Вот так. На ловца и зверь бежит. Разговор в парикмахерской навел Ашрафа на мысль, которую он принял, как подарок с небес. В доносе, который Ашраф составил и подписал собственноручно, говорилось о том, что завод металлоконструкций в последние месяцы, вот так вдруг, резко избавившись от брака в работе, начал перевыполнять плановые задания. Спрашивается, посредством каких достижений технического прогресса или новаторских начинаний руководство завода достиг таких успехов. Как кажется заявителю донесения – никаких. Взяли и сдали государству стальные арматуры, включив в их количество и бракованную продукцию. А это уже вредительство со стороны директора завода. И дальше предлагалось провести проверку на предприятии. Расчет был проще простого. Если репрессивный аппарат власти заинтересуется заявлением их осведомителя и проведет проверку на заводе, то, даже при самом благоприятном для его директора исходе, неприятностей и головной боли Шамседдин Балаевичу не избежать.

Действительность превзошла все ожидания. Поверхностная проверка на заводе завершилась, будто бы, частичным подтверждением случаев сдачи государству отдельных партий некачественной продукции. Власти не утруждали себя установлением истины и штамповали такие дела по шаблонному трафарету: сначала арестовывались жертвы доноса, а затем выбивались из них же необходимые «доказательства». В итоге, Шамседдин Балаевич получил двенадцать лет исправительно-трудовых лагерей с последующим поселением в местах далеко не близких, а Сулейман Атаевич отделался сравнительно «малой кровью» - пять лет лишения свободы с отбытием наказания в местной тюрьме.
            
- 14 -

Алия, аккуратно завертывая в виноградные листья приготовленный для голубцов фарш из измельченного бараньего мяса и соответствующих приправ к нему, оживленно беседовала с подругой юности Полиной Дитрих, этнической немкой из Траубенфельда. Визит Полины, вышедшей замуж раньше Алии и переехавшей к мужу на жительство за Урал, был для нее полной неожиданностью. Она не была подготовлена к этой встрече. Открыв дверь и увидев перед собой улыбающуюся жизнерадостную женщину в модном костюме и шляпке, она хоть и узнала ее, но настолько оробела, что не сразу сумела проявить свою радость.

- Ты что Алия! Не рада встрече со мной? – всплеснула руками Полина. Ее звонкий голос на местном, без акцента, тюркском языке эхом отдавалось в ушах ее разволновавшейся подруги. – Может, не узнала меня. Неужели, я так изменилась.

- Да, дорогая…, изменилась в лучшую сторону. Тебя-то сразу узнала. Просто, все получилось так неожиданно. Входи.

Алия провела подругу в комнату, где они крепко обнялись и поцеловались.

- Я вижу у тебя на столе все составляющие нашего любимого блюда «долмы». Осталось совсем немного. Завернуть этот полуфабрикат в виноградные листья и в кастрюлю. Помочь тебе?

- Не утруждай себя. Я сама мигом справлюсь.

Взгляд Полины остановился в проеме открытой двери смежной комнаты, где на кровати, не издавая шума, лежал малолетний ребенок, кругленькие глазки которого неотступно следили за движениями незнакомой тетки. – А это что за чудо-юдо! И как смирненько лежит. Сколько ему?

- Ей. Недавно исполнилось год. Звать Амина.

- На тебя она не похожа. Более смуглая. Видно, пошла в отца.

- Первые трое пошли в него и получили его воспитание. А эта хоть и смуглая, но глаза и черты лица - мои. Да пусть она лежит себе и отходит от сна, - воскликнула Алия, когда Полина намеревалась взять ребенка на руки. – Лучше поговорим о тебе. Столько лет прошло.         

Хотя Алия и владела свободно обиходным русским языком, говорили они, по инициативе Полины, на азербайджанском.

- У меня все в порядке. Семейной жизнью я довольна. Двое детей, старшая – девочка. Работаю воспитательницей в детском саде. Муж – инструктор по авиамоделизму в ОСОАВИАХИМе.

- Что-о-о?

- В общем, учит молодежь создавать различные летательные устройства и устраивает соревнования между ними для выявления лучших моделей.

- А живете вы где?

- Разве я не сказала? Вот башка, - она постучала средним пальцем себе по голове. – Живем мы в Свердловске. Это – довольно большой город за Уралом.

Дальше пошло более подробное описание житья в том «довольно большом городе». Полина с таким восторгом расписывала свою повседневную жизнь с отдельными эпизодами и моментами, что, слушая ее, собственная судьба Алии показалось ей самой никчемной и жалкой. Алие стало очень обидно за себя, Судьба затянула ее в омут беспросветной тоски и невежества. Понимала, что изменить что-то к лучшему она не в силах. Слишком поздно.

- По приезду в Баку зашла к вам, чтобы справится о твоем адресе. И там узнала, что твой отец женился, выглядит молодцом, - продолжала рассказывать Полина на местном языке. Даже не верилось, что, несмотря на свое отсутствие почти с десяток лет в Азербайджане, она сохранила этот язык и продолжала говорить на нем, да к тому же с гянджинским диалектом.

- Да. Они вместе работают в чаеразвесочной фабрике. Звать ее Ксения. Отец, действительно, изменился в лучшую сторону, - согласилась Алия, пытаясь улыбнуться

- Зато ты распустила себя до непростительности. Слишком рано обабилась.

Амина захныкала в своем уголке. Полина подала Алие знак «не вставать», продолжая говорить, подошла к ребенку и, взяв девочку на руки, немного прошлась с ней по комнате. Затем, придвинув стул ближе к столу, села и усадила Амину на колени.

- И что скажет твоя мамочка в свое оправдание, - прижимая к себе ребенка, вопросила Полина.

- Что может сказать о себе мать четверых детей. По-моему, вся моя миссия в этом мире – это готовить пищу и плодоносить, вернее, плодить чертей, как в доисторическое время. Может, вот этой крошке я смогу еще дать мое воспитание.

- Неужели все так сложно?

- Говорю только тебе. Мое развитие затормозилось, а затем и вовсе остановилось на уровне мышления, уклада жизни, мещанских потребностей и взглядов моего мужа и всей его раманинской родни. Мои знания завершились на общеобразовательной стадии.

- Хочешь сказать, что и газет не читаешь?

- Ты очень догадлива. Как же я могу их читать, если вначале получала образование в школе на арабском алфавите, а завершила ее латинской графикой. На кириллице читаю с трудом, быстро утомляюсь.

Вот и кастрюля с долмой весело зашумела на керосинке. Душистый аромат, исходящий из нее, приятно щекотал в носу Полины и, в тоже время, возбуждающе действовал на ее неумолимо возрастающий аппетит.

- Слушай, какой чудесный запах исходит из этой долмы. У меня, аж, слюнки потекли от нетерпенья их, как можно быстрее, проглотить. – Полина конвульсивно произвела глотательное движение, сочно чмокнув при этом губами.

- Повремени немного. Позволь дойти ей до полной готовности, до кондиции, так сказать.

- А квартирка у тебя ничего, уютная, - проговорила Полина, обходя глазами комнаты. – Правда, отцовская кажется мне милее.
  - Ашраф собирается обменять ее на другую квартиру и, обязательно, в нагорной части города, где живут, преимущественно, мусульмане. Говорит, что не может жить здесь после смерти Энвера-даи, где все напоминает ему о нем. Даже не предполагала, что так любил его, - кривая усмешка промелькнула на лице Алии. – Внешне, не было видно.   

- Энвер-ами…?

- Он его, так сказать, приемный отец. При живом, настоящем, живущем в Раманах. У Энвера-ами прошла вся его юность. Хороший был дядька. С его помощью, Ашраф нашел свое место в жизни. Стал, как и он, ювелиром.

- И давно случилось это несчастье?      

- Уже месяца три. Бедняга умер от тоски. Где-то лет десять тому назад, а может и меньше, скончалась его жена. Скоропостижная смерть. Легла на ночь и не поднялась утром с постели. А еще раньше, в зените своей супружеской жизни, трагически потерял единственного сына. После смерти Саадет ханум, он потерял интерес ко всему окружающему. Время остановилось для него. Им владело полное безразличие. Даже появление в доме малолетних детей, не изменило ничего и не привлекло его внимания к ним. Он и не пытался участвовать в их воспитании, только, иногда, поглаживал старших по головкам. Умер Энвер-ами также под стать своей жене. Пришел с прогулки утомленным, налил в кружку крепко заваренный чай, что было не похоже на него, поскольку пил он чай только из маленького стаканчика-армуды. Выпил, встал, перешел на диван, удобно разместившись в нем, закрыл глаза и, с улыбкой на лице, тихо скончался.

В процессе разговора Амина сидела смирно на коленях Полины и под звуки их болтовни усердно посасывала свой пальчик, не  мешая взрослым наговориться. А подруги детства вспоминали все, что можно было вспомнить. Долма уже была разложена в тарелки и они, покусывая, продолжали говорить о прошлом. Время пролетала незаметно.

И вот дверь с шумом распахнулась, и в квартиру с громким криком вбежали двое из трех отсутствовавших детей. Они не обратили внимания на то, что в комнате находилась незнакомая им тетя, и продолжали кричать, требуя, чтобы их быстро накормили.

- Заигрались во дворе и забыли о еде. Вот и бунтуют, - чуть смутившись, проговорила Алия. Затем, покачивая головой, упрекнула малышей. – Прежде поздоровайтесь с тетей.

Мальчики, получив подсказку, начали бесперебойно, то вместе, то в отдельности выкрикивать «салам», подпрыгивая при этом.    

- Ну вот, завелись, как испорченная граммофонная пластинка, - опять засмущалась Алия.

- Салам, красавчики! Сядьте за стол. Мама приготовила вам вкусную еду, - заулыбалась Полина. – Какие милые детки. Тебе, наверное, скучать с ними не приходиться. - Было непонятно, говорила ли она искренне или из желания сделать приятное Алие.   
      
          Тут и годовалая Амина подала свой голос. 

- Ну, вот и сложился полный ансамбль, - от души рассмеялась Полина. – Давай Алия, начинай кормить свое потомство.

Вскоре дети угомонились и, всецело, занялись приемом пищи, позволив подружкам продолжить беседу. Наговорившись вдоволь, Полина начала было прощаться, когда дверь отворилась, и на пороге собственного дома появился Ашраф со своим старшим восьмилетним сыном.

- Ашраф! Эта моя подруга юности Полина Дитрих. На днях приехала из Свердловска, навестить родителей, - обратилась к мужу Алия, затем, повернувшись к Полине, указала на сына. – А это – мой старший сын, Баба.   

- Ты, когда-то была юной жена? Что-то не верится, - удачно, как показалось ему самому, пошутил Ашраф.   

- Очень рада знакомству. Алия, очень много приятного рассказывала про вас, - улыбнулась Полина, почувствовав некоторую неловкость от его пристального взгляда.

- Вы говорите на нашем языке без акцента. Кто вы по национальности? -  изучающие ее, пытливые глаза хозяина дома, будто бы, заклинились на ней.    

- Я азербайджанская немка, - робость прошла, она почувствовала себя намного раскованнее. – А проживаю, уже достаточно продолжительное время, за Уралом, в Свердловске.

- Там, наверное, очень холодно. Это же где-то на севере. Приехали погреться в свой душный, пыльный город.

- И заодно повидаться с родителями. – Полина встала, собираясь уходить.

- Наверное, я являюсь причиной вашего ухода. Ты хоть достойно встретила гостью? – Ашраф переключился на жену.

- Конечно, конечно, - вместо Алии, поспешно ответила Полина. – Я и наелась, и наговорилась с ней. У вас очень милые детки. Особенно, Аминочка. Пора и откланяться. Я буду в Баку еще дней двадцать. Обязательно заскачу к тебе, Алия!

Полина, действительно, через несколько дней вновь постучалась в дом Алии. На стук дверь открыл Ашраф. Попросив разрешения войти в квартиру, она присела на край стула. Алия начала греть чайник, Ашраф же, разместившись на потрепанном кресле с Аминой на коленях, игрался с пальчиками дочки. Детей не было слышно. Видно они, как обычно, болтались кто - где.       

- Извините, что зашла в вечернее время. Просто, это связано с тем, чтобы застать Вас дома, Ашраф-гардаш, - громким голосом заговорила Полина, чтобы и Алия услышала ее.   

- Уж, не хотите ли заказать мне ювелирное изделие для торжественного случая, -  заулыбался Ашраф.

Вошла Алия и устроилась за столом, рядом с Полиной.
- Ашраф-гардаш! В прошлый раз, Алия сказала мне, что Вы собираетесь обменять свою квартиру и, желательно, в нагорной части города.

- Да, есть такая мысль…., - улыбка сошла с лица Ашрафа. Он был, явно, заинтригован.   

- Так, вот. У меня есть к вам предложение, которое, как мне кажется, может вас заинтересовать.

- Слушаю Вас…         

- Мои родители живут на верхнетезепирской улице, два квартала от мечети Тезе-пир. Площадь квартиры из трех комнат на первом этаже более, чем в два раза больше вашей, с застекленной верандой, выходом во двор.

- И что же толкает ваших родственников на обмен квартирами?

- Главная из всех причин – опасность вселения новых жильцов. Квадратура у нас большая, живут в ней: папа с мамой и мой брат, несколько отставший в своем развитии. И еще… - Полина сделала глубокий вдох. – И… финансовые затруднения.

- Понятно. Как видите, моя квартира на втором этаже. Это устроит ваших пожилых родителей и больного брата?

- Ваша квартира ближе к центру, к базару. Это уже важно. Да и лестницы на втором этаже пологие, что также важно. А брат мой не душевно больной, а просто, чуть, заторможенный и работает разносчиком газет на почте.   
 
- А если к нам в новую квартиру вселят чужих людей? – не удержалась Алия.

- Не беспокойся, нам это не грозит. Численность у нас достаточная, -  засмеялся Ашраф. – Кроме того, я не собираюсь останавливаться на достигнутом. 

Алия позеленела от злости, а Полина звонким смехом поддержала Ашрафа.

- О сумме доплаты мы поговорим после осмотра вашей квартиры, - продолжил Ашраф, довольный эффектом, произведенным им на Полину.
            
- 15 –

Между тем, грозовые тучи силового противостояния супердержав, сгущались над Европой и в целом мире. До Баку доходила информация о создании противостоящих друг другу военных блоков, захвате чужих территорий и аннексии отдельных государств. Широко освещалось интернациональная помощь добровольцами и оружием республиканской Испании в борьбе с фашиствующими молодчиками генерала Франко. Шумно отпраздновали освобождение Красной армией братских народов Западной Украины и Западной Белоруссии. Обсуждая вооруженные столкновения и бессилие ведущих стран Европы против германской военной машины, вряд ли кто из жителей Баку мог предположить, что вскоре и страна Советов окажется вовлеченной в эту мясорубку.

Войдя в свою новую квартиру на верхнетезепирской улице, Ашраф, прямо с порога, огорошил жену:

- Вот и война началась!

- Какая еще война. У нас соль закончился, нечем обед заправить. Не могу найти Асада, чтобы послать его в магазин. – Алия, будто очнувшись, вопросительно посмотрела на Ашрафа. – А с кем война?

- Ты настолько затворилась в четырех стенах, что, без надобности, нос свой даже во двор не высунешь. До сих пор, толком, не знаешь, кто у тебя в соседках.

- Так, с кем же воюем?

- Все громкоговорители в городе трубят о том, что немцы без объявления войны перешли нашу границу и захватывают города, один за другим.

- И что же теперь будет?

- Что будет. Заберут всех мужчин, способных носить оружие и пробегать большие расстояния, на фронт. Уже объявили всеобщую мобилизацию.

- Тебя уж точно не тронут. По показателям не подходишь. И все же, я тебя очень прошу… Рассчитайся, наконец, с родителями Полины за нашу новую квартиру. Мало ли, что может случиться.

- Кто о чем, а ты все об одном и том же талдычишь. Часть я заплатил. В ближайшее время остальные доплачу.

- Заплатил ты только символическую часть, - у Алии голос начал срываться.

- Не такая уж она незначительная. Тем не менее, в течение месяца я полностью закрою этот вопрос. И больше не тереби меня, - внезапно подобрел Ашраф. Обычно он нервно огрызался при разговоре на эту тему.

Между тем, сильный боевой порыв и чувство глубокого патриотизма охватывал сердца подавляющего большинства жителей города. Особенно, это касалось матерей, жен и дочерей, которые провожали своих, дорогих сердцу близких на фронт, без плача и причитаний, что не соответствовали столь характерному в обычное время менталитету женской половины мусульманской части населения. Удивительно, но это был факт. Слезы, будто бы, по воле необъяснимой внутренней силы, перестали вырабатываться. Осушились каналы их передвижения. Эмоции проявлялись, в основном, из носоглоток. Люди ловили информацию о состоянии боевых действий на фронтах, кто из громкоговорителей на улицах города, кто из радиоприемников, а кто от соседей, знакомых и случайных прохожих. Ровный, спокойный и сочный голос диктора Левитана вселял уверенность в окончательную нашу победу над коварным врагом. На улицах города мальчуганы с восторгом выкрикивали невесть кем наспех сочиненное четверостишье о полном разгроме Красной армией фашистской Германии и смерти Гитлера в яме общественного туалета. Известное изречение вождя страны в обращении к советскому народу перефразировалось в устах вездесущего управдома Ибрагима Тарханоглу и жителей нагорной части Баку, не вникших в суть сказанного, а воспринявших его на слух, в - «не так страшен черт, как его малютка» (вместо – малюют).  Этот исковерканный афоризм многократно повторялся на собраниях, призывных участках, сборном пункте на ближайшем школьном дворе, в патриотических, напутственных речах к призывникам женщинами - передовиками производства, многодетными матерями и уважаемыми аксакалами.

А положение па полях военных действий оставалось тяжелым для Красной армии. Известия с фронта поступали неутешительные. Немцы уже подошли к Москве. Людей охватила тревога за судьбу страны и жизнь товарища Сталина, круглосуточно руководящего из Кремля героической борьбой народа с фашистскими захватчиками и отказавшего перенести ставку Верховного главнокомандующего из столицы в более безопасное место. Народ не щадил живота своего во имя полного разгрома зарвавшихся оккупантов. Станки-качалки бесперебойно совершали возвратно-поступательные движения в нефтяных скважинах, словно молящиеся за победу правоверные мусульмане. Они, то опускались головками вниз, черпая нефть из недр земли, то поднимались вверх, откачивая ее на нужды фронта. Дни и ночи не прекращался на заводах шум работающих двигателей, утопающих в металлических стружках, токарных станков. Круглосуточно на фабриках, словно отточенный звук ансамбля ударных инструментов, слышались ритмичные отстукивания отлаженных заботливыми руками, незнающих отдыха ткацких установок. И весь этот патриотический запал, как и во всей стране, осуществлялся под лозунгом: «Все для фронта, все для победы», в то время как бойцы на полях сражений бросались под вражеские танки с криками – «За родину, за Сталина».

- Положение со съестным резко ухудшилось. Базары почти пустуют, - проговорил, задумчиво Ашраф, медленно прожевывая рагу из вареной картошки с мелкими мясными фрикадельками, обращаясь непонятно к кому, то ли к жене, то ли к самому себе. – Днями ожидается переход на карточную систему. Будем, как в прошлом, питаться по талонам на продовольствие. Надо что-то предпринять.

- Ничего, дорогой! Будем обходиться, как все. Все молодое поколение и подавляющая часть мужчин зрелого возраста призваны на защиту Отечества, а семьи их здесь. Чем мы лучше их…..

- Ты надеешься на выделяемый паек вырастить здоровых детей? Ха – ха. Посмотрю я на тебя и на голодные глаза твоих детей, когда суп из отрубей для скота покажется вам райским угощением, вкуснее кюфты-бозбаша.

- Я думаю, государство не допустит этого. Мы выиграем войну. Что там говорили про черта, которому Советы отшибут? – не ожидая ответа, Алия продолжила. - В крайнем случае воспользуемся тем немногим из того многого, что ты держишь в своем «секрете».

- Дура! Что ты понимаешь в этом, - внезапно взорвался Ашраф. – В военное время за двух каратное бриллиантовое кольцо даже буханку хлеба не купишь. Все испарится в мгновенье ока, тем более, при отсутствии поступления таковых. Понимаешь ты, дурья твоя башка!

- Да - да. Я совсем забыла, что поступления прекратились с конца прошлого года. Извини, пожалуйста, - сбитая с толку поведением мужа пролепетала Алия, совершив первую ошибку.

- Откуда ты знаешь. Уж не ведьма ли ты? – рявкнул Ашраф, покрывшись пурпурным цветом. – Отвечай!

- Так ведь в прошлом году бандит Лялька был зарезан другим бандитом Балагадешем. Об этом целый месяц судачили в мехелле, - всплакнула Алия, совершив вторую ошибку.

- А какое это имеет отношение к моим поступлениям? Говори, гадина! – лицо мужа, изменив цвет, потемнело от ярости.
 
- Старуха Автаб перестала навещать нас п-после с-смерти б-бандита, - от испуга Алия начала заикаться и совершила третью ошибку.

- С твоими способностями, да в сыскную полицию… Царскую охранку! – взревел Ашраф и, внезапно схватив жену за косы, пригнул ее голову и с силой стукнул лицом об стол. На губах Алии заискрились алые сгустки крови, которые затем стали смываться, струящимися из глаз слезами.

Алия всегда боялась ярости своего мужа, старалась не раздражать его, опасаясь непредсказуемых выходок с его стороны, хотя, обычно, дело до рукоприкладства не доходило. Это был первый случай применения к ней грубой силы и жестокости со дня их совместной жизни. Губы ее горели от физической боли, она была не в состоянии утирать слезы, потоком катившиеся по всей поверхности лица. Вид у нее был столь жалким, что даже на Ашрафа, никогда не испытывавшего угрызения совести за совершаемые поступки, независимо от степени их тяжести и, вообще, лишенного начисто такого понятия, как чувство жалости к кому-либо, подействовало состояние Алии с разбитым ртом, без единого звука выносящей страдание от физической и душевной боли. Выплеснув на Алие всю разбушевавшуюся в нем ярость, Ашраф смягчил голос и продолжил разговор в назидательном тоне:

- Это только вводная часть курса лечения от излишнего любопытства. Предлагаю тебе, навсегда, остановиться на этой стадии расследования моих поступлений. Дальше – вход воспрещен. А теперь хочу объяснить тебе, что я имел ввиду, когда говорил «надо что-то предпринять». Работать ювелиром в военное время – верх идиотизма. Если нет заработка, то есть поступлений, то даже на сказочные бриллианты, как я уже говорил, долго не протянешь. Это «добро» проявит себя в ослепительном блеске после войны, когда жизнь в стране войдет в нормальное русло. Так вот, я хочу устроиться на работу с любым заработком и внести свой скромный вклад, как и все, в общую победу над врагом. Поняла, золотко!

«Так уж на работу с любым заработком. Опять эти проникающие в тебя маленькие и кругленькие глазки. Знаю я тебя, те-бя-бя-бя», - понеслось в голове Алии, в мыслях царил полный сумбур. Сильная слабость охватила ее всю. Увидев перед собой шатающуюся на ногах жену, Ашраф посоветовал ей промыть лицо и лечь в постель, если того она сильно желает.
            
- 16 -

Устраивался Ашраф на работу более, чем два месяца. Пустив в ход все личные связи и всевозможные каналы, он, тем не менее, не мог подыскать себе подходящее местечко. И вот однажды удача улыбнулась ему и он, войдя домой, с размахом, всем телом плюхнулся на видавший виды, ставший членом семьи, диван из мебельного гарнитура николаевских времен. Вид у него был довольный, блаженство витало на лице и на вопросительный взгляд жены он со слащавой улыбкой выдохнул:
- Наконец-то, свершилось. Освободилось местечко заведующего недавно открытого, небольшого продовольственного магазинчика. Буду выдавать по талонам продукты питания, в том числе поступающего в рамках помощи Америки нашей стране. Бедняга Сабутай, проработавший очень немного на этой должности, умер вчера от сердечного приступа. Сказались слабое здоровье и пошатнувшиеся нервы пожилого человека.
 
- Счастье одних строиться на несчастье других. Это аксиома жизни. Упокой Аллах душу его! - тихо, но внятно сказала Алия.

- Что ты имеешь в виду? Я что, желал его смерти? – насторожился Ашраф. – И что означает такое мудреное слово – «аксиома». Откуда ты его знаешь? Литературы, вроде, не читаешь? 

- Успели-таки чему-то научить в гимназии. А сколько ему лет-то было?

- Где-то около шестидесяти. Хиленький был старичок. Хотя, как говорят, часто помогал рабочим, таким же пожилым или инвалидам от природы подтаскивать в магазин поступивших мешков и коробок с провизией.

- Не такой уж он и пожилой был. Действительно, бедняга. Нашей победы над Гитлером не увидит.   

- Надеюсь, нам в этом смысле повезет. Ладно, проехали. Главное – я работаю… – повременив немного, он продолжил. – У меня еще одна новость. Очень горькая для родителей твоей подруги Полины.
 
- Уж, не раздумал ли ты погасить свой долг за квартиру? Мы не говорили об этом, после нашего последнего неудачного разговора на эту тему. – Она указала пальцами на свои губы и потерла их. – Ты же тогда слово дал, не так ли?

- Я уже начинаю беспокоиться за твое здоровье. Тебя преследуют навязчивые мысли. Как говаривал один мой постоянный клиент, так называемая идея фикс, которой страдала его теща. Она считала, что он, Аракелов Самсон Сашикович, бессовестным образом, не объясняя, в чем эта бессовестность заключается, изменяет ее дочери.

- И что же, выполнил ты свое обещание?

- Естественно: да, да, и еще раз, да. В течение месяца, как и обещал. А это значит, где то, около трех месяцев тому назад. Извинений не надо. – Не моргнув глазками, с чувством напускной обиды соврал Ашраф. 

- Тогда, в чем же заключается твоя горькая новость для ее родителей?

- Не для широкой публики… На днях начнется массовое выселение немцев из Азербайджана за Каспий, в среднюю Азию и далее.

- И в чем же они виноваты? В том, что они немцы! Но ведь они же наши немцы. Родились здесь и жили нашей жизнью.

- Иногда, мне кажется, что ты всю сознательную жизнь, только и делала, что скот доила на макушке горы Бешбармак. Местные немцы! Это же готовая агентура фашистов в глубоком тылу. Их можно использовать в различных провокациях, агитациях и диверсионных акциях.

- Чем же мы можем помочь этим несчастным? – Алия была, искренне, расстроена этой новостью.

- Ровным счетом -  ничем. Из их домашних вещей нет ничего заслуживающего внимания, что можно было бы приобрести по дешевке. Это я заметил, когда они переезжали на нашу бывшую квартиру. А вот у Вальтера, живущего в районе кинотеатра «Форум», я давно приметил пианино и отличный столовый сервиз, на девяносто шесть персон, из немецкого фарфора. Надо будет заняться их покупкой.

Местные немцы были выселены из Баку и всего Азербайджана. Ашраф не разрешил Алие попрощаться с родителями Полины, мотивируя это тем, что может попасть вместе с ней в немилость карательным органам и, в лучшем случае, лишиться столь хлебной работы в условиях массового недоедания многими жителями города. Однако, истинная причина этого запрета крылась, по-видимому, в том, чтобы не раскрылся его обман с выплатой долга за обмен квартирами.

В Баку наступили тревожные дни. Гитлеровские войска, действующие на Кавказском направлении, захватили город Моздок. В городе уже начали ощущаться признаки приближающего фронта. Появились заслоны из аэростатов и дирижаблей, прикрывающих воздушное пространство от эпизодических залетов вражеских самолетов-разведчиков. По ночам мощнейшие прожекторы прочесывали небо яркими световыми полосами. С наступлением сумерек окна домов и предприятий завешивались плотной тканью, город погружался в полный мрак. Вдоль тротуаров улиц и проспектов, в скверах и на приморском бульваре были расставлены металлические заграждения из железобетона и рельсов, так называемые «противотанковые ежи». В городе не ощущались панические настроения, трудовая жизнь не нарушалась. Взрослые, не покладая рук, трудились на производстве, дети продолжали посещать занятия в школе, старики, вместе с многодетными матерями, хлопотали в доме по хозяйству. Спокойный, ровный и твердый баритон диктора Левитана вселял уверенность жителям Баку в том, что враг вот-вот будет остановлен и далее покатится назад со спринтерской скоростью.

Ашраф, быстро и полностью освоившись на новой работе, старался придерживаться установленного им для себя режима дня. График был предельно прост и включал: легкий утренний завтрак, поскольку аппетит у него разыгрывался ближе к вечеру; плотный обед дома, с последующим, при возможности, послеобеденным сном на час (будильник был на взводе); и не менее плотный ужин. На работу он брал с собой бутерброд, чаще с ломтиками вареного мяса, на тот редкий, пожарный случай, когда обстоятельства не позволяли ему вырваться домой на обед. Семья Ашрафа, в сравнении со скудным питанием подавляющего большинства жителей окружающих кварталов, жила в определенном достатке. В доме появились излишки хлеба, а также муки и мучных изделий, яичного порошка, сухого и сгущенного молока, маргарина, сахарина и прочих продуктов питания, поставляемых американцами в рамках программы Ленд-Лиз. В квартире опять появилась несколько сдавшая в здоровье, но все еще энергичная Автаб, через которую Ашраф начал приобретать драгоценные изделия, в обмен на продовольствие, особенно, мучные продукты и сгущенное молоко. Веселая, бойкая, общительная старушка без комплексов умело выявляла потенциальных клиентов, в основном, из отпрысков мелких купцов и мещан, нуждающихся, по состоянию здоровья, в усиленном питании. Не навязчиво, принимая все меры предосторожности и приличия, подготавливала их рассчитываться за эту потребность драгоценными безделушками, доставшимся им от «богатеньких предков» (любимое выражение Ашрафа). Оплаты производились по-разному: как непродолжительные, так и, в зависимости от ценности предлагаемых вещиц, более длительные поставки «левых» съестных продуктов.

Было уже под вечер, когда в магазин вошла худая, блеклая женщина, укутанная в шаль. Подойдя к прилавку, она разжала пальцы протянутой руки, в которой лежала скомканная пятирублевка и попросила пачку чая. Эта была Санубер. Ашраф не верил своим глазам. Некогда пухленькая, пышущая здоровьем, краснощекая, с соблазнительными ямочками на щеках, она, за какие-то пару лет, сбросив половину своего прежнего веса и лишившись румянца на лице, представляла, из себя, жалкое зрелище.    

- Санубер-ханум, это Вы! – Ашраф не мог скрыть своего удивления. – До чего Вы себя довели. Слышал я про ваше горе. Про то, что случилось с Вашим мужем. Ну, честное слово, не стоит так убиваться, так терзать себя. Вы еще очень молоды. Не стоит губить себя из-за нелепой ошибки Шамсаддина Балаевича. – Ашраф говорил где-то искренне, на мгновение, позабыв о том, что несчастной эту молодую женщину своей омерзительной подлостью сделал именно он, собственной персоной. Вопреки своей природе, он почувствовал жалость к Санубер, но не угрызение совести.    

- Чем Вы, сейчас, занимаетесь? Как выкручиваетесь в это сложное время?

- Работаю санитаркой в больнице. Очень много раненных поступает с линии фронта. Сильно устаю. Все хозяйство по дому переложила на маму. И за дочкой-школьницей она смотрит.

- Она у Вас единственный ребенок?

- Старший Расул, в свои семнадцать лет, вместе с другом-ровесником добровольцем на фронт записался. Меня перед фактом поставил. Давно письма от него не получаю, – пальцы рук ее захрустели от судорожного сжатия.

- Да, народ охвачен патриотизмом, как говорят, «от мала - до велика». – Ашраф с сочувствием смотрел на нее.

- А, что касается ошибки моего мужа, то это, как правильно Вы отметили, действительно было ошибкой, всего лишь нелепым недоразумением. Но вот, что вызывает какое-то неприятное ощущение, Ашраф гардаш. Проверка нагрянула внезапно, явно с целевым заданием. Будто, проверяющие заранее знали на что следует обратить внимание. Нарушение было допущено лишь однажды, и об этом знали всего-то три-четыре работника.   

- Этого вполне достаточно. Если о чем-то знает третий, считайте, что об этом знают все. Это проверено жизнью, Санубер ханум!

- Если, это сделано со злым умыслом, а не по простоте душевной, то Аллах, обязательно, вознаградит доносчика теми же страданиями, что испытываем мы, - усталость властвовала в глазах Санубер.

- Ему следовало бы держать язык за зубами. Наверное, кого-то очень сильно разозлил, - мимолетное чувство сострадания улетучилось, он снова стал прежним Ашрафом.

Санубер вместо ответа пожала плечами, взяла пачку чая и, попрощавшись, вышла из магазина.
      
- 17 -

Вот и свершилось то, о чем с надеждой мечтали, ждали, молились жители Баку. Врага повсюду остановили, отшвырнули, а затем погнали обратно, по всей линии фронта. И от Москвы, и от Сталинграда, и от Кавказа, и от рубежей страны Советов. Информбюро освещала бои за освобождение восточной Европы от фашистских оккупантов и приближение сражений к границам самой Германии. Каждое наступающее утро преподносило радостные, победные новости. Дни фашизма были сочтены. И, наконец, наступил день, которого с нетерпением ждали бакинцы, все население страны, все прогрессивное человечество. Полная победа над врагом. В этот день под ударами Советской армии пало логово оголтелого фашизма, столица теперь уже не великой Германии - город Берлин. Весь народ высыпал на улицы и даже беременная Алия. Начались массовые гуляния. В скверах играли духовые оркестры, всюду стихийно организовывались митинги, где новоявленные ораторы из местной, квартальной среды в торжественном тоне, а когда и взахлеб, поздравляли всех и друг друга с героической победой над Гитлером. По ночам небо озарялась праздничными салютами. Так продолжалось несколько дней. Затем все стихло и наступило тревожное ожидание. Все еще продолжали поступать похоронки на родных и близких. Солдаты и офицеры возвращались домой с войны победителями, вначале отдельными вагонами санитарных поездов, затем большими партиями в поездах специального назначения. Эшелоны в течение месяца и более подходили к перрону вокзала один за другим с различным интервалом времени. Слезы радости, объятия и поцелуи при встрече с дорогими сердцу людьми у одних чередовались со слезами печали от потери таковых у других. Баку начал оживать.

Победу советского народа над фашистской Германией Ашраф отметил своеобразным образом - зачатием шестого ребенка. После случившегося он заявил отчаявшейся жене, что эта беременность будет последней. Парадоксально, но факт, что    Ашраф совмещал в себе несовместимое. Будучи жестоким и коварным по своей природе, он, в то же время, был где-то религиозным человеком и считал, что если Аллах зародил жизнь в чреве матери, то отнимать ее, эту жизнь, против воли Творца является одним из самых страшных грехов.               

Ашраф сидел в кресле парикмахера прямо перед зеркалом, любуясь собою. Себя он находил весьма приличным, строгим, с физиономией руководящего работника, а еще лучше, следователя НКВД или сотрудника городской прокуратуры. «Только вот глаза очень маленькие и, почему-то, кругловатые, не соответствуют овалу лица. Еще вот, шея – очень, уж, тощая и длинная, не вписывается в мой массивный подбородок». Ашраф продолжал мысленно перебирать свои, как он считал, недостатки: – «А кадык? К чему, он такой большой, прямо выпирает из горла. Сильные пальцы мгновенно могут задушить меня». Звуки стригущих ножниц послышались у самого уха. Парикмахер Достали, склонившись над его головой, виртуозно работал этим не хитрым инструментом. Мысли были нарушены, и он переключил свое внимание на его, доведенное до автоматизма, движение пальцев рук.
Открылась входная дверь и в салон, если можно так назвать комнатушку в одиночку работающего брадобрея, вошел очередной клиент. Худощавый, подтянутый, вышесреднего роста, в военной гимнастерке без наплечных опознавательных знаков мужчина подошел к Достали и, легонько хлопнув по плечу, обнял его. Ашраф, сразу же, узнал в нем бывшего начальника ОТК завода металлоконструкций. Радостно и где-то растрогавшись от неожиданной встречи, Достали повис на его шее, приговаривая: «родненький мой, родненький мой». Освободившись от объятий прослезившего парикмахера, Сулейман Атаевич сел на свободный стул. Достали, утирая слезы, продолжил работу над прической пациента.

- Ну, расскажи милый, когда тебя выпустили из тюрьмы. Какое счастье! – Достали, аккуратно, стриг волосы вокруг небольшой плеши, недавно обозначившиеся на макушке Ашрафа. – И откуда на тебе военная гимнастерка?

- С первых же дней войны. Забрали в штрафной батальон и бросили на линию фронта. Так что, всю отечественную провел на передовой. Судьба миловала меня от смерти. Наградили двумя орденами и различными медалями. – Сулейман Атаевич расстегнул ворот гимнастерки, хотя в салоне особой духоты не ощущалось.

- Выжить, сражаясь всю войну в штрафном батальоне – верх героизма, - послышался голос Ашрафа.

Сулейман Атаевич внимательно посмотрел на него:

- Да, конечно. То, что пережили я и мои товарищи по оружию, не дай Аллах каждому. Подавляющее большинство, бойцов нашего батальона, полегло в этой войне, выжила – ничтожная часть. На штурм сильно укрепленных и стратегически важных позиций врага первыми бросали «нашего брата» и лишь вслед за нами двигались основные силы полков, дивизий и далее. Недаром нас окрестили батальонами смертников. Да, ладно. Хочется все это поскорее забыть. По возможности, конечно. – Глянув на Ашрафа сосредоточенным взглядом, спросил. – А Вас я где-то видел. Не могу вспомнить. Мы с Вами нигде раньше не встречались?

- По ювелирным делам мы с Вами, наверняка, не встречались. А так могли встретиться где угодно, в любом общественном месте, даже в этой парикмахерской. Ваше лицо мне тоже знакомо. 

- Да, точно. Как раз в тот день, когда ты стригся у меня в последний раз, - всплеснув руками, воскликнул Достали, уставившись на фронтовика. – Только в тот раз было наоборот, тебя я стриг, а Ашраф ждал своей очереди.

- Я также припоминаю, - подтвердил слова брадобрея, Ашраф. – Как будто, это было вчера. А меж тем между этими встречами прошла целая эпоха – мировая, отечественная война.   

- Действительно, целая военная эпопея, плюс тюремный срок за вредительство с преступной целью, – проговорил Сулейман Атаевич и замолк, несколько задумавшись.          

Подошел заключительный аккорд, стрижки. Достали взмахнул рукой с флаконом, освежающий запах одеколона - и прическа ювелира приняла законченный вид. Перед уходом Ашраф, попрощавшись, обратился к Сулейману Атаевичу со словами: «рад, что Вы сумели вырваться из этого кошмара живым и невредимым».

Заняв место в кресле, Сулейман Атаевич, все еще задумчивый, сказал в полголоса:

- Какие у него колючие глазки. Он, буквально, просверлил меня взглядом. Очень неприятный тип. И говорил он неискренне. 

- Я его также не приемлю и даже где-то остерегаюсь. – Достали плавно повел машинкой, очищая бока и тыльную часть головы пациента от заросших волос.

- Остерегаешься. От чего же? – Сулейман Атаевич непроизвольно повернулся к нему               

- Да, болтают про него всякое. И с криминальными элементами связан, и осведомитель у особистов в НКВД.

- Выражение лица у него, как у полицая. Видно, нутро у него гнилое. Соображаешь?

- А что здесь понимать-то! Полицейский у империалистов это все равно, что милицейский у нас. – Снисходительно, улыбнулся Достали.

- Полицейский и полицай – это два разных понятия. Первый находится на государственной службе, а второй служит, в военное время врагу, вражеской стороне. Укрепляет режим оккупантов, душит и уничтожает граждан своей страны. Понял разницу?

- Значить, полицейский защищает своих граждан, а полицай уничтожает их, - ответил понятливый парикмахер.

- Именно. И вот, что я скажу. Об этом эпизоде с арматурой знали только четверо. Отбросив меня с Шамседдином Балаевичем, скажу, что те двое также вне подозрений. Ну, не могут благородные люди стать подонками, соколы – стервятниками.   Откуда прошла эта информация в политорганы понятия не имею. Подслушивающие устройства исключаются, поскольку эта идея пришла неожиданно, как говорят, в последнюю очередь (уж, очень хотелось выполнить завершающее задание пятилетки) и обсуждалась она не в кабинете директора, а на территории завода. Эта мысль терзала меня повсюду: и в тюрьме и на фронте. За какие провинности, я попал в штрафной батальон? Вот вопрос. И то, что ты сейчас сказал про своего пациента, вновь, вернуло меня к этой мысли.

Достали застыл на месте и Сулейман Атаевич почувствовал, как у него задрожали руки:

- Постой, ты хочешь сказать, что Ашраф мог сделать какие-то выводы из твоего последнего посещения моей парикмахерской? – произнес он озабоченным голосом.

- Нет, конечно. Просто, при виде этого человека в меня закралось какое-то беспокойство.

- А ты знаешь, мне кажется, что ты попал в самое яблочко. После твоего ухода, он начал говорить. Мне показалось, что он говорит со мной и даже переспросил его об этом. Оказалось, что он говорил сам с собой, просто мысли вслух.
- Интересно, что он мог сказать такого, что так взволновало тебя. Вроде бы тогда я тебе ничего конкретного, об этом, не говорил. Можешь вспомнить?

- В том-то и дело, что столько лет прошло, а меня вдруг озарило. Словно, вчерашний день. После твоего ухода он стал расспрашивать о тебе. Я сейчас не могу вспомнить подробности нашего разговора с ним. Интересовался тобой. А в конце пробормотал, разговаривая с собой, приблизительно, вот что: «если сильно захотеть, то и брак в работе может улетучиться», – глаза Достали блестели от волнения.

У фронтовика также наметился блеск, в глазах:

- Теперь я могу успокоить себя тем, что, вроде бы, знаю из какого невероятного источника, сделавшего умопомрачительно - верные выводы из ничего, полетел донос на незнакомых ему людей. И зачем ему это надо было? Что мы ему сделали?

- И на это есть ответ. Я догадываюсь, в чем суть. Санубер, жена Шамседдина Балаевича, решила купить для себя что-то из драгоценных изделий. Моя половинка Балаханым повела ее к ювелиру Энверу, а Ашраф у него, как бы, приемный сын. Санубер выбрала пару вещиц. Попросив отложить их для нее, она вернулась домой, чтобы посоветоваться с мужем. Однако, услышав, где она хочет их приобрести, Балаев категорически воспротивился этой покупке, заявив, что у Ашрафа связь с уголовниками. Балаханым вновь навестила ювелиров, чтобы сообщить им об отмене покупки и, по неосторожности, растерявшись перед расспросами Ашрафа, сболтнула о причине отказа. Вот он и отомстил ему жестоко за эту «пощечину». А ты пролетел вместе с ним, за компанию.
 
- Что-то прояснилось. Хотя, все это одни только домыслы…,  наши домыслы. Как говорят: не пойман - не вор; нет доказательств - нет преступника; на нет и суда нет.

- Бедная Санубер! От сына никаких вестей. Ушел на фронт обиженным, погиб, наверное. Муж страдает на нарах, Аллах знает, в каком уголке ада. Одна, с дочкой на выданье. И не догадывается, что все ее несчастья начались с одного, единственного визита к этому мерзавцу Ашрафу.

Оба замолчали. Один сидел в кресле и, отрешенно глядя в зеркало, размышлял о превратностях судьбы; другой – механически, щелкая ножницами, думал о том же.
      
- 18 -

Прошло около двух месяцев с тех пор, как Ашраф последний раз навестил своих родителей в Раманах. Поэтому несколько встревожился, когда к нему в магазин вошел его зять и односельчанин Вилаят, перекупщик столовой зелени, торгующий на базаре в завокзальном районе города.            

- Каким ветром тебя занесло ко мне? Видно, что-то срочное, если ты проделал столь длинный путь, аж, от базара, где-то за вокзалом, до моего магазина.   

- Билал хворает и довольно давно. Братишка твой и мать просили передать, чтобы ты навестил бы отца в ближайшее время.

- Неужели, все так серьезно?

- Н-не знаю. Исхудал весь, пропал аппетит. Ни на что не жалуется, да и особых болей не чувствует.

- Значит, есть какие-то боли?

- Может и есть, но он молчит.

Поговорив еще немного о разном, Вилаят заторопился. Надо было успеть распродать поступивший товар.

Навестить отца Ашраф смог лишь на третий день, поскольку единственная продавщица магазина, Сакина, не выходила на работу из-за сильной головной боли. Билала он нашел, действительно, сильно исхудавшим, но довольно бодрым. Обняв и поцеловав отца, мать и невестку в придачу, Ашраф привлек к себе малолетних племянника с племянницами, одарив их леденцами и по пачке печенья. Обняв отца за костлявые плечи, он спросил с неподдельной теплотой:

- Как себя чувствуешь, отец? Исхудал совсем. Ты что, обиделся на весь свет и поэтому перестал есть?

- Стал капризным, как красна девица и, что еще хуже, очень ворчливым, как засидевшая в девках сварливая баба, - вместо отца ответила мать. – Все его раздражает, даже внучат близко не подпускает. Дети твоей сестры Зибейды стараются, как можно реже посещать нас.

- Хватит, перестань! Закудахтала, как потревоженная наседка, - прервал жену Билал и, обратившись к сыну, продолжил. - Чувствую себя, действительно, неважно. Быстро утомляюсь. Стараюсь поменьше выходить из дому. Аппетит пропал совсем. Однако, яичницу, сваренную вместе с помидорами, по-прежнему обожаю, в отличие от мясных блюд, к которым начал питать отвращение.

- Могу взять тебя к себе. Алия овощные обеды прекрасно готовит. Будешь доволен.

- О нет, не надо. Твои дети намного шумливее этих. Мне незачем на старости лет менять обстановку, которая стала частью моей жизни и без которой я не мыслю свое существование. Вы что, хотите по быстрее выпроводить меня на тот свет?

Все рассмеялись. И все же Ашраф повторил свое предложение, указав на то, что Билал может переехать к нему на время, какое он сам пожелает. А что касается того, что его дети шумливее, то с этим он согласен и спорить об этом не намерен. Разговор перешел в обыденное русло. Поговорили о брате Гусейне. Затем перешли на младшую сестру Зибейду, у которой в семье все в порядке, дети здоровы, а муж в последнее время стал часто жаловаться на ухудшение заработка из-за роста числа конкурентов, таких же перекупщиков зелени, как и он. Далее, по инициативе Билала, перешли к обсуждению революционной обстановке в Иранском Азербайджане:      

- Волнующие события потрясают наш Азербайджан, где добиваются национального самоуправления в составе Ирана, но при этом больше говорят о полной независимости от него. Открыли университет в Тебризе, где преподавание ведется на нашем языке. Плодотворно работает Милли Меджлис (Народное Собрание), где принимаются различные законы, в том числе, по бесплатному образованию и оказанию медицинской помощи. Что ты обо всем этом знаешь, Ашраф?
- Гусейн говорит, что уже создали народную армию из призывников-добровольцев и воюющих вооруженных отрядов федаинов, - успела вставить невестка, прежде чем Ашраф ответил отцу.

- Вы уже все сами сказали. Могу лишь добавить, что да, действительно, сформировано национальное правительство, в основном, из членов демократической партии во главе с их лидером Пишевари. Создается новое азербайджанское государство при поддержке Советского Союза, чьи войска, вот уже несколько лет, находятся на севере Ирана. Из Баку направляются туда ответработники и специалисты различного профиля, сплошным потоком поступают оружие и нефтепродукты. Наш первый секретарь, по поручению Кремля, контролирует ситуацию в Тебризе и где-то направляет работу этого правительства.

- Информация, выданная нашим дорогим гостем, достоверна и не подлежит сомнению. Салам, брат! – раздался зычный голос Гусейна, вошедщего в комнату вместе с постаревшим Саппаром. Слышавший последние слова Ашрафа, он воскликнул с веселыми искорками в глазах. – Чувствуется почерк разведчика! 
 
Обнялись и, поговорив немного, решили продолжить разговор за чашкой чая. В гостиной беседа была продолжена по тем же иранским событиям и касалась личности самого Пишевари. Тут уж Ашраф, пользуясь связями в определенных кругах, блеснул своими знаниями об этом человеке. Для всех было новостью, что он, их земляк, родился где-то под Ардебилем. Что в возрасте Ашрафа переехал в Баку. Работал здесь сельским учителем, занялся революционной деятельностью и, еще в молодом возрасте, возвратился в Иран. Занимал видные посты в коммунистической партии этой страны, просидел много лет в местных тюрьмах. Ашраф также сказал, что Иран никогда добровольно не согласится на автономию, тем более отделение Азербайджана, что обстановка там очень тревожная и никто не знает, чем все это закончится.

- А как же моя Рубаба? – простонала мать, скрутив пальцы на своей груди. – Что с ней будет? У нее там семья, дети?

- Ничего с ней не случится, - усталым голосом протянул Билал. – Муж ее, - врач. Говорят, очень интеллигентный человек. А врачи – народ гуманный, не терпят насилия. Наверняка, он далек от участия в этой суматошной возне.
 
Обсуждение продолжилось и Билал, окончательно утомившись от этого разговора и почувствовав острую необходимость пойти прилечь в постель, возвратился в свою комнату. Наговорившись вдоволь, Ашраф собрался уходить и зашел к отцу попрощаться. Однако Билал выпроводив вошедших за ним домочадцев, попросил его остаться с ним наедине немного. Едва захлопнулась дверь в комнату, Билал тут же приподнялся с подушки и, свесив ноги с кровати, обеими руками уперся в постель, стараясь удобнее усесться на ней:

- Ашраф, сынок! – голос его стал глухим, а во взгляде блуждала тоска. – Должен сказать тебе, что силы мои покидают меня. Болезнь, если она есть во мне, неуклонно нарастает, ежедневно, ускоренными темпами, отбирая у меня частицы угасающей жизни. Чувствую, что жить мне осталось совсем немного. И вот теперь, лежа в постели, особенно по ночам, страдая бессонницей, я перебираю все стороны моей земной жизни. Стараюсь найти в ней что-то очень плохое, мерзкое, преступное, подлое в своем поведении, за что я каялся бы сейчас и должен понести наказание на том свете. И, представь себе, не могу найти таких случаев. Я чист перед Всевышним. То же самое могу сказать, думаю, что не ошибусь, о твоем брате и сестре. Они выросли при мне и, сейчас, ведут добропорядочную жизнь мусульман. Тебя я не знаю, каким ты стал. Жил вдали от нас, встречались редко.

- Это ты к чему ведешь, отец! Меньше думай о смерти. Тебе жить и жить. И годков у тебя не так уж много. Рано еще, - глаза Ашрафа сузились и стали микроскопическими. 

- А к тому, что в те редкие часы, когда я погружаюсь в сон, мне видятся различные кошмары, от которых просыпаюсь весь в поту. В последнее время меня во сне часто посещает мой благодетель, покойный кербалаи Мансур. Является он ко мне сердитым, высказывает обиды на мое поведение. Говорит, что от меня одни неприятности, проклинает тот день, когда я переехал из Ирана в Баку. Тебя он взял от нас и вывел в свет, несмотря на этот нелепый случай с нищенкой. Уж, не отплатил ли ты ему черной неблагодарностью?
 
Ашраф подсел к нему на кровать, взял его ладонь и, поглаживая, заговорил ровным, спокойным голосом. Ни один мускул не дрогнул на его лице:

- Послушай меня отец! Как я могу обидеть человека, которому обязан своей обеспеченной и независимой ни от кого жизнью. Кербалаи Мансур вовремя оценил мое дарование и, пользуясь своим авторитетом, определил меня к человеку, который признал меня в качестве своего сына, дал профессию ювелира, приютил и кормил сытной едой, одевал в теплую одежду, когда многие, и вы, в том числе, жили впроголодь и мерзли от холода. Благодаря Энверу, а косвенно и кербалаи Мансуру, я получил и жилье ювелира, и его накопления, и все, что у меня сейчас есть. А живу я, как ты видишь, очень даже не бедно. Так что, выкинь весь этот бред из головы и живи, пока живется. Я слышал, в Раманах обитает некая Дилявер, обладающая неестественной способностью воздействия на болевые ощущения людей, излечивающая их этим воздействием, лечебными травами и другими народными средствами. Позови ее, пусть успокоит тебя. Оплатите из денег, что дал я сегодня матери. Об этом я ей скажу.
         
- 19 -

Тем временем, сменяющие друг друга, исторические события в Иране с набирающими обороты темпами, казалось бы стремительно приближали день достижения автономии края, а может, и создания независимого народно-демократического азербайджанского государства. И вдруг, эта ошеломляюще-тревожная новость, словно мощнейший раскат грома с неимоверно ярко засверкавшей молнией средь ясного неба, оглушила жителей Баку. Эйфория, охватившая их в ожидании этого заветного дня, в одночасье сменилась у них на безудержный страх за судьбу соотечественников по ту сторону Аракса, а также на чувство полного и скрытого (как бы, не нарваться на произвол властных структур) негодования. Люди прослышали о том, что советские войска выводятся из Южного Азербайджана и задались вопросом: «зачем надо было затевать все это дело, если не были уверены в том, что доведете его до победного конца». Было ясно, что слабо вооруженные демократы не выстоят против регулярных частей иранской армии.    

И, действительно, по истечении нескольких месяцев появились сначала небольшие группы, сменившиеся затем, к концу года, на сплошные потоки беженцев. Участники революционного движения переходили границу, в большинстве своем, с женами и детьми. Кого здесь только не было: и военнослужащие различных рангов национальной армии; и партизаны из отрядов федаинов; и партийные работники, а также врачи, учителя, представители творческой интеллигенции, рабочие, крестьяне и так далее, вплоть до прислуги.

Для Ашрафа и его родни полной неожиданностью явилось появление в Баку старшей сестры Рубабы, муж которой известный врач, практикующий в престижной клинике Тебриза, в патриотическом порыве, как и многие другие, не сдержался и примкнул к движению демократов. Прибыла она в отчий дом в Раманах с детьми - Минарой и Багиром, у которого уже начали пробиваться усы. Все еще не отошедшая от нервного срыва, она, быстро возбуждаясь, с возмущением, в подробностях рассказывала, как, с большим трудом, созданная на протяжении года национальная государственность, в один проклятый день, оставшись, практически, без оружия и советской поддержки, лопнула, как мыльный пузырь. По словам Рубабы, муж ее Музаффар, пребывающий в состоянии шока, все еще находится в Тебризе и только одному Аллаху известно, выберется ли он оттуда.

И он выбрался-таки. В квартиру Ашрафа вошла Рубаба в сопровождении высокого мужчины правильного телосложения, с очень бледным, как полотно, лицом. Он был достаточно красив, и внешним видом, прической, выправкой и манерами напоминал английского дипломата Энтони Идена, которого не раз показывали рядом с Черчиллем в киножурналах «Новости дня». В последующем, эпизодически общаясь с Музаффаром и его единомышленниками, Ашраф бывал свидетелем их бурных дискуссий о трагическом финале национального движения в Южном Азербайджане, квинтэссенцией которых были причины столь катастрофического, ошеломляющего своей скоротечностью, развала достигнутых внушительных результатов в деле приближения национальной независимости. Лейтмотивом же обсуждения всего произошедшего была принятая всеми участниками дискуссий одна единственная мысль:  «Коварная роль Сталина, который испугался усиления роли азербайджанцев на Кавказе и южных границах страны Советов, изменил, в решающий момент, своей политике в Иране, воспротивился воссоединению Азербайджана и бросил южных азербайджанцев на растерзание озверевшим реакционерам-шовинистам».   

Эти разговоры вскоре попали в поле зрения карательных служб и, по прошествии двух месяцев с небольшим, семья Музаффара Амири начала вновь спешно собираться, вместе с другими «нежелательными» демократами в путь-дорогу, на этот раз, в гостеприимный Таджикистан.
       
Неожиданное появление старшей дочери с семьей и, далее, их поспешный отъезд в Среднюю Азию, губительно отразилось на состоянии здоровья Билала. К онкологической болезни, взявшего его в свои смертельные объятия, прибавились еще и душевные переживания, сопровождаемые сильными сердечными болями. Врачи были бессильны сделать что-либо. С месяц Билал мучился в постели, произнося в бреду имена, среди которых был и кербалаи Мансур. Наконец думы, угнетавшие его в процессе земной жизни, отпустили Билала и он, не приходя в сознание, отошел в мир иной.
 
Через месяц приблизительно раздался стук в квартиру Ашрафа. Подросток, лет тринадцати-пятнадцати, спросил открывшего дверь старшего сына Бабу, про дядю Ашрафа. На ответ, что его нет дома, попросил передать Ашраф-ами, что бы он, срочно, посетил больного Афрасиаба Гулами в больнице номер четыре, известной в народе больше, как «крестьянская больница». Не откладывая визит в долгий ящик, Ашраф в тот же день вечером нанес визит к больному. В палате, помимо самого Гулами, находился подросток, похожий на него, вероятно, его сын. Лежавший в лечебной койке, бледный мужчина слабо улыбнулся ему и произнес прерывистым голосом:
- Извините за беспокойство, Ашраф-ага! Глядя на мое состояние, понимаете, что это беспокойство вынужденное. Меня звать, как Вы уже знаете, Афрасиаб. Я из тех немногих врачей, которые примкнули и всецело отдались движению за национальные права азербайджанцев. Мы с Музаффаром работали в престижной клинике Тебриза, дружим с незапамятных времен и вместе, в одно и то же время, записались в демократическую партию. Как видите, мы и коллеги, и друзья, и соратники по общему делу одновременно. Я предупреждал Музаффара и других товарищей, чтобы были осторожны в высказываниях в адрес страны Советов и ее руководителей. К сожалению, они не прислушались ко мне и засветились.

- Я также их предупреждал, – невольно прервал Ашраф с трудом говорящего больного.

- Ладно, что было, то и случилось, - с затяжкой вдохнув, затем плавно выпустив воздух, продолжил Гулами. – А пригласил я Вас, вот почему. Перед их отъездом в Таджикистан, был пущен слух, что на перроне вокзала производят обыск багажа и самих высылаемых из республики пассажиров поезда. 

- Их на самом деле, обыскивают? – опять-таки невольно перебил его Ашраф.

- Нет, не обыскивают. Просто, был один нелепый случай, вот и пошли слухи. Так вот, Музаффар оставил мне драгоценное украшение с тем, чтобы, при первом же удобном случае, доставить им лично эту дорогую вещицу. К сожалению, это мне сделать, могу уж точно сказать, не удастся. Со мной случилось несчастье, у меня обширный инфаркт. Как врач могу сказать: протяну недолго. Поскольку, из близких родственников Рубабы только Вы один живете в городе, и, зная Ваш адрес, я послал за Вами своего сына. Хочу передать это изделие Вам, Ашраф-ага, а Вы, при первой же возможности, отошлите его своей сестре.

Он подал знак сыну. Подросток достал из больничной тумбочки небольшой сверток и протянул его Ашрафу. На ощупь, в нем находилась продолговатая коробка. Держа в руке сверток, Ашраф вопросительно посмотрел на Афрасиаба.

- Разверните, пожалуйста, сверток и посмотрите на вещь, находящуюся в нем, - попросил слабеющим голосом больной. 

Достав коробку из свертка, Ашраф раскрыл ее. В ней лежало колье из червонного золота, с крупными бриллиантами и изумрудами, великолепной работы, окаймленное россыпью из различных драгоценных камней. Бесценная безделушка. Да и сама коробка, в отдельности, привлекала к себе особое внимание и представляла собой значительную ценность. Изготовленная из сандала красновато-коричневого цвета, с характерным ароматным запахом, она была инкрустирована большими самоцветами чистой воды и, при ее раскрытии, исполняла, к удивлению Ашрафа, фрагмент из государственного гимна российской империи. Вращая пальцами колье, внимательно рассматривая его, он любовался им, еле сдерживая охватившее его волнение. Такое ему еще не приходилось держать в руках.

- Это очень дорогое украшение. Это я Вам, как ювелир говорю. Я бы очень желал, чтобы вы скорее оправились от болезни, твердо встали на ноги и сами отвезли бы эту бесценную безделушку, - еле выдавил из себя Ашраф, от избытка чувств потерявший дар речи.

- Спасибо за пожелание, которое, к сожалению, неисполнимо, - с трогательной улыбкой прошептал Афрасиаб.

Афрасиаб Гулами скончался на четвертый день в больнице после визита Ашрафа. Жена демократа, отметив сороковой день его смерти, вместе с детьми переехала к брату, проживающему где-то на Украине. А еще не более чем через полгода, в Баку приехала Рубаба, в сопровождении своей сталинабадской подруги Валентины, интеллигентной русской женщины. Общались они между собой на языке фарси, с включением отдельных таджикских слов. Посетив могилу отца и наплакавшись вдоволь она, на второй день появилась в магазине Ашрафа.

- Салам, братишка! – поздоровалась Рубаба, целуя Ашрафа. – Была у тебя. Алия сказала, что придешь только к вечеру. А у меня времени в обрез, ждать не могу.

- Отчего же ты у нас такая сильно занятая? Пообщалась бы с Алией, чайку выпила бы, ведь давно не виделись. А там и вечер наступил бы.

- У меня, действительно, мало времени, послезавтра возвращаюсь в Таджикистан. Надо еще друзей-демократов навестить. А Алия сейчас чаевничает с моей советской подругой Валентиной, которая любезно согласилась сопровождать меня в этой, очень важной для нашей семьи поездке, - она покосилась на продавщицу.

- О-о-о! Это становится интересным. Что же эта за причина такая, что бросила все и примчалась сюда на два дня. Давай пройдем в мой, так называемый, кабинет, - протянул Ашраф шутливым тоном.

В дежурке он придвинул ей стул, а сам, сев на табурет, спросил:

- Ну как ваши дела? Как Музаффар, дети? Из твоих писем матери я знаю, что устроились вы неплохо.

- У нас все хорошо. Муж работает по специальности в больнице погранвойск, пользуется уважением среди коллег. У меня появилась возможность устроиться к нему в больницу, медсестрой. Занимаюсь усиленно изучением русского языка. Дети учатся в таджикской школе. Фиридун, дай Аллах, в следующем году закончит ее. Они очень быстро приспособились к новой жизни и уже довольно сносно говорят на русском. С жильем, правда, тяжеловато, снимаем комнату напрокат. Все обещают место в общежитии. Но и тут нам сопутствовала удача. Приглянулся небольшой частный дом с двориком, хозяин которого согласился нам его продать. Вот, я и приехала к тебе за колье. Думаем его удачно продать. Есть такая возможность.

У Ашрафа лицо вытянулось от удивления:

- За колье? Ко мне? – протяжно произнес он. – А почему ко мне?

Красные пятна выступили на побледневшем лице Рубабы, сердце защемило от предчувствия чего-то недоброго:

- За тем колье, которое дал тебе покойный Афрасиаб при вашей встрече…. За несколько дней до его смерти.

- Да, мы виделись с ним. Он прислал за мной своего сына.

- Ну, слава Аллаху. Эта твоя привычка грубо разыгрывать людей.

- У меня, аж, в глазах потемнело. Я был ослеплен, увидев его. – Он, немного, повременил и продолжил, не спуская проникающий взгляд со своей старшей сестры. – Я – ювелир. А для ювелира взять на хранение такое произведение искусства, с наичистейшими крупными драгоценными камнями и вернуть его обратно в целости и сохранности, нетронутом виде - равносильно самоубийству. Он пойдет на все: и камни заменит, и подделкой займется, и даже на преступление пойдет. Невзирая на то, что эта вещица его друга, брата, свата и им подобным. – Он глядел на Рубабу, которая, словно онемев, смотрела на него обреченным взглядом. Ашраф продолжил, - Я отказался принять на хранение это сокровище и причину отказа объяснил словами, которые только что привел тебе. 

- Ты хочешь сказать, что семья Афрасиаба Гулами лжет, говоря о том, что передала тебе это колье?

- Выходит, что так.

- Это ты врешь самым бессовестным образом! Пытаешься очернить людей, про честность которых ходят легенды. Ашраф! Пожалуйста, скажи, что ты пошутил неловко, и я прощу тебе эту неудачную выходку. Прошу тебя, не лишай нас дома, нашего благополучия. Что я скажу Музаффару…

- Я уже сказал, что дать такой шедевр на хранение ювелиру и потребовать обратно, все равно, что приговорить его к расстрелу. Я отказался принять его…Могу дать тебе не слишком значительную сумму денег. Вернешь, когда сможешь, - с окаменевшим лицом, выплеснул Ашраф.

У Рубабы от нервного потрясения перехватило в горле. Она поняла, что колье ей не вернуть:

- Не слишком значительную сумму, говоришь! Как бы, не так. Мой муж зарабатывает достаточно хорошо, чтобы нуждаться в твоих подачках. Наслышалась я о твоих подлостях. Многим ты исковеркал судьбы, многих оставил без крова. Кровь не смытая на тебе. Может и наше несчастье лежит на твоей совести?

- Демократов я не предавал и не имею никакого отношения к вашим неприятностям в НКВД, - еле выдохнул Ашраф, говорил он правду.    

- Представь себе, что в этом я тебе верю. Ты, действительно, не подставил иранских демократов. Не имело смысла. Ты тогда не знал о существовании колье. А теперь, поправ все святейшие каноны жизни мусульманской семьи, ты, гнуснейшим образом, достойным безбожника, нажился на этой побрякушке, которая была нашей единственной надеждой на приобретение собственного дома на чужбине. А что касается колье, приобретенного таким мерзким путем, знай, что оно не принесет тебе счастья. Ты подавишься им. Он застрянет, словно незрелая айва, у тебя поперек горла, не сможешь проглотить его и подавишься.

Рубаба, в сильном возбуждении, вылетела из магазина. На одном дыхании добежала до жилища Ашрафа и, прямо с улицы, вызвала Валентину. На предложение Алии зайти в дом, сослалась на сильную головную боль и неотложные дела, взяла подругу под руку и тотчас удалилась.

Отчаяние, охватившее Рубабу, в течение двух дней перешло в злость, а затем переросло в лютую ненависть. И прежде чем покинуть Баку, она, по одной ей ведомой причине, минуя мечеть, в присутствии Валентины и своей сестры Зибейды, прокляла Ашрафа на алтаре православной церкви.
            
 
Глава третья: ВНОВЬ, НАГОРНАЯ.
               
Теймур смотрел вслед, удаляющемуся, топал Ашрафу. Он шел чуть сутулясь, почти не размахивая руками. Хромоты как бы и не было, вообще. Гагаш говорил, что ювелир одним из первых, приобрел себе ортопедическую обувь наивысшего качества, из Лейпцига. Теймур продолжил путь ускоренным шагом, с твердым намерением быстрее добраться домой. Уж очень засосало в желудке, видно, проголодался он основательно. Проходя мимо хлебного магазина, он, хотел было, перейти на галоп, как вдруг заметил, недалеко от входа в магазин, сгруппировавшихся вокруг Давуда, взрослых ребят. Они о чем-то оживленно беседовали. Явно было видно, что произошло что-то необычное. Такого Теймур пропустить не мог. Он подошел к ним, пробрался ближе к Давуду, который положил руку на его плечо, продолжая разговор с озабоченными ребятами:   

- Неужели, он пошел на такое. Зачем? Мог бы, вообще, отойти от всего. Вымолить себе прощение и порвать навсегда с нашим делом, - как-то неуверенно вымолвил Полад по кличке «Потуш» (из-за чрезмерного веса), начинающий карманник.

- Да, нет! У него не было выбора. Он уже несколько раз попадал под подозрение, и каждый раз ему удавалось отмазываться. Его не раз предупреждали. На этот раз он был пойман с поличным. Если бы не сделал это, то его ждала бы заточка.

С жадностью прислушиваясь к разговору, стараясь уловить суть произошедшего, Теймур понял лишь одно - с Шаккулу стряслась беда. Этого карманника он знал хорошо. Обладая виртуозной способностью извлекать содержимое карманов, сумок зазевавшихся простачков, он постоянно ошивался на рынках города, а в часы пик терся в переполненных пассажирами трамваях. Настоящее имя его, Алескер, осталось в прошлом.  Сначала дружки, а затем и жители района называли его Шагули (в смысле прямой, вытянутый в струнку), за ровную, несгибаемую, с высоко поднятой головой, походку. Позже это имя трансформировалось в Шаккулу и, прочно, закрепился за ним. Однажды этот «профи» даже помог им обильно полакомиться печеной картошкой, их же собственного приготовления. Отыграв в школьном дворе футбольный матч с командой из соседнего квартала, ребята решили отдохнуть немножко, разместившись в тени деревьев. Теймур с Рамилем из соседнего двора и Артемом спустились в расположенный недалеко крытый колхозный рынок, называемый в народе «пассаж», чтобы принять на душу по пирожку перед возобновлением игры. Увидев Шаккулу, снующего среди толпы покупателей у прилавка торговца картофелем, Теймур подмигнул ему. Развеселившийся Шаккулу подал знак подождать его. Затем подошел с боку к продавцу и, стараясь перекричать толпу, спросил громким голосом про стоимость килограмма отложенных заметно в стороне, чуть проросших картофелин. Продавец не отреагировал на его слова, полностью поглощенный продажей чистого картофеля. Было видно, что он, вообще, не расслышал его голос. Шаккулу повторил свой вопрос - реакция та же самая. Тогда он, одним движением руки, смахнул с прилавка довольно солидную горку картофеля в невесть откуда взятую, грязновато- блеклую тряпичную авоську и протянул ее Теймуру со словами: - «сварганьте себе пир за мой счет». Авоська весила не менее трех килограммов. В тот же вечер ребята устроили обильный ужин из печеных картошек в котельной женской бани на Красной улице.

Так, что же Шаккулу натворил, Теймур все еще не мог понять. Подошел Паша, отсидевший пятнадцать суток в милиции за дебош на ипподроме, и все прояснилось:

- Кого разбираем? Наверное, почитаемый всеми Гумбат-леле подбросил вам очередную порцию пищи для обсуждения, - с улыбкой произнес он, чтобы затем поздороваться со всеми.

Все оживились. Давуд, не отнимая руки с плеча Теймура, спросил:

- А ты что, не слышал последнюю новость?   

- От кого мне услышать? Я еще не аклимался от вынужденного отдыха. Сегодня выпустили. Вот только перекусил дома. Теперь иду отмываться в нашей бане и, заодно, услышать последние новости от Леле.

Теймур только сейчас заметил бумажный сверток под мышкой Паши.

- Так, что же все-таки случилось?

- А произошло то, что Шаккулу попался на краже в трамвае и был задержан милицией завокзального района. Да все бы ничего, только об этом пронюхал местный «авторитет», армянин Гулух. Оказалось, что в тот же день к нему обратилась уважаемая в районе врачиха по женским болезням, кстати, мусульманка, с просьбой помочь найти золотые часы, которые сняли с ее руки в трамвае. Спросив о номере трамвая, в котором она возвращалась домой и марку часов, он пообещал ей, что сделает все от него возможное. Каково же было удивление Гулуха, когда местные воришки сообщили ему, что не крали таких часов. И вот, прослышав о задержании Шаккулу, у которого помимо украденного кошелька обнаружились и эти золотые часы, он, тут же, послал своего доверенного Сержика к нашему Абдулу.

- Этот не тот тюллаб (в смысле узколобый), у которого на тыльной стороне правой руки татуировка: «Ашотына жена воображает», - перебил его Паша.

- Да, тот самый. Так вот, Гулуху и Абдулу удалось уговорить начальника милиции, пользовавшегося иногда услугами Гулуха, отпустить Шаккулу на свободу.

Теймур знал, что из всех трамвайных маршрутов города, только завокзальный и верхние районы, по негласной договоренности, «обслуживались» местными криминалами, проживающими на этой территории. Остальные же маршруты районов, будь то: набережная и Баилово; привокзальная; Монтино и Черный город были доступны всем воришкам города. Зная это, он понял - Шаккулу ждет суровое наказание. Тем более, его предупреждали.

- И что же теперь будет? – лицо Паши стало хмурым, чувствовалось озабоченность в его голосе.

- Ничего не будет. Все уже произошло. Шаккулу искупил свою вину тем, что положил кисти обеих рук под заднее колесо отъезжающего с остановки трамвая.

Теймур ахнул, да так громко, что все обернулись к нему. Положив ладонь ко рту, он, вращая зрачками, обегал взглядом окружающих его взрослых ребят, а затем, подняв голову, остановился на Давуде. Тот, поймав испуганный взгляд Теймура, широко улыбнулся, стараясь взбодрить его:
 
- Про тебя-то я и позабыл совсем, парень! Извини. Не огорчайся, слишком. Шаккулу сам во всем виноват и достоин этого. Он вынес себе приговор, исполнил его и этим сохранил свою жизнь.

Под впечатлением услышанной трагедии Теймур, весь в поту от нахлынувших чувств, направился домой. Рамазан отсутствовал на своем посту, видно дежурил у больницы Семашко. Ребят на улице также не было, не с кем было поделиться новостью. Двор тоже был пуст от зноя. Нене сидела со стаканом чая перед собой. Мама, наверное, была у соседки с младшим братом, сестра читала книгу. Проглотив бутерброд со сливочным маслом, положив сверху несколько кусочков лука, Теймур прошел в темную, относительно прохладную, довольно просторную комнату и бултыхнулся в бабушкину кровать. Зивер-нене днем не отдыхала в постели и Теймур, зачастую, пользовался этим. Со стены на него смотрел товарищ Сталин в рамке; справа от него, над бабушкиной постелью, стенные часы, под звон которых он засыпал и просыпался; слева -  трюмо и длинный немецкий рояль фирмы Циммерманн, на котором расположились в ряд, «мал-мала» меньше десять мраморных слонят. Далее: большой неуклюжий шкаф резной работы на охотничьи темы николаевских времен; стол круглый, на пьедестале которого устроилась деревянная куропатка; небольшой, бесхитростный шкафчик для одежды пролетарского производства страны Советов; и, наконец, продолговатая репродукция в рамке, с изображением конной прогулки влюбленной пары на сюжет из европейской жизни, висевшая над дядиной кроватью. Просматривая последовательно ленивым, сонным взглядом все это, в порядке их расположения по несколько раз, он, наконец, тормознул на портрете товарища Сталина, под отеческим взором которого в ожидании вечера и похода в кинотеатр «Ветен», заснул глубоким, кратковременным сном.   

Сорокоградусная жара почти всю последнюю неделю августа месяца сохранялась в городе. Утомленные зноем жители Баку укрывались в комнатах с плотно занавешенными окнами. Люди изнывали от духоты и старались без лишней надобности не выходить днем на улицу. Молодежь же, не желая отсиживаться дома, коротала время, собираясь группами в подъездах, подворотнях, лестничных площадках, чердаках крыш, любых мало-мальски пригодных местах, защищенных от палящих лучей солнца. Это были последние выпады лета перед наступлением бархатной осени.

Теймур, услышав шум брани, вышел во двор. Ссорились две соседки – хайастанки: Венера с Седой (женой Вазгена).  Ругань шла на армянском, так можно было наиболее сочно, со смаком, полностью и от души выплеснуть на обидчицу всю свою злость. Ссора произошла, опять-таки, на почве того, что бельевая веревка была занята с нарушением очередности. На веревке висели отстиранные школьные формы для девочек. На этот раз график нарушила Седа. Роль третейского судьи, с высоты второго этажа, выполняла, как всегда, Фаина Файвелевна. Седа, не обладавшая соответствующей аргументацией своего поступка, старалась снизить накал страсти у разошедшейся не на шутку Венеры и, в то же время, не покидала поле брани, опасаясь неадекватной реакции в отношении вывешенного белья со стороны своей противницы, которая, все более, распаляясь, продолжала брызгать слюной. Пытаясь безуспешно успокоить ругающихся и призывая их к прекращению ссоры, Фифи, не выдержав, подняла голос на Венеру:

- Да угомонись, наконец! Ты сегодня и стирать не собиралась. Завтра заберешь ее день стирки, и твой Левончик будет выглядеть в школе, как огурчик. Еще целых два дня до начала учебного года.

- Почему она со мной не посчиталась, не поставила меня в известность, не получила моего согласия, - продолжала кудахтать Венера, а затем вдруг переключилась на инвалидку. – И, откуда ты знаешь, что я собиралась делать сегодня. Ты все время держишь ее сторону. И, вообще, как говорит моя мамочка, которую мой Бабкен считает и своей мамой, ты - «каждой дырке – затычка».      

- Азахунвей!

- Знаешь! Иди сама на три буквы!

- Гей, какай! – осклабилась Фифи.

- Я то, пойду какать. А вот тебе для этого дырку в кресле надо будет сделать и горшок подложить под него, и еще шлангом жопку промыть. А лучше оставить ее, как есть, вонючей, - и, повернувшись к Фифи, хлопнула себя своими детскими ладошками по низкой, широчайшей заднице.         

- Бедный Бабкен! Он, видно, так устает от тебя в дневное время, что уже не находит сил уделить тебе должного внимания по ночам. Вот ты и озверела от неудовлетворенности.

- Я бы многим желала иметь такого любящего и работоспособного мужа, - ядовито посмеиваясь, изрекла Венера. – Ты завидуешь мне.

- Етиё в корень! Нужны вы мне, оба. Один – секиль сушеный, другая – свинья, откормленная на убой.

-  Ты тоже, Седа, хороша! Что стоит тебе извиниться перед ней, - на помощь Фифи включилась в перебранку Пери, желая поскорее закончить этот спектакль. 

- Мне извиниться за ее хамоватое поведение! – Седа театрально взмахнула руками.

- Седа, пожалуйста! Как говорил покойный Ширали, «мен олюм, асфальт не давай» (в смысле – оставь артистические замашки).   

- Какой же он покойник? Вот, его лакированная башка блестит в окне, - удивилась Фифи и указала на открытые ставни жилища дворничихи Телли-халы.      

- Ты про этот голый череп говоришь? Подобный череп я видела недавно на столе у нашего управдома Мустафаева.

- А что у него делал этот Шихали?

- Шихали… Шихали! Причем здесь Шихали! Просто Мустафаев конфисковал череп у ненормальной Хагигат, которая поставила его на тумбочку, у кровати и разговаривала с ним, считая его своим покойным мужем.

- А это был, действительно, череп этого изверга Ширали? – Фифи, еще более удивилась.

- Да ты что, тоже сдвинулась туда же. Ширали утонул в море, по пьянке. Труп его так и не нашли.
Брань незаметно перешла на обсуждение гибели Ширали, которого все знали, как спасителя-сантехника, и которого жена Хагигат не раз застукивала в легком опьянении в квартире какой-либо вдовушки, после «очередного ремонта» (зачастую, притворного, выдаваемого за действительный, как повод для посещения). За эту свою «самодеятельность», она вечно ходила в побоях, с синяками под глазами, кровоподтеками на теле. Разговор перешел в более спокойное русло. Седа, воспользовавшись общим спадом накала вокруг бельевой веревки, незаметно улизнула в свою комнату. Венера же, наслушавшись рассказов о бедной Хагигат и ловеласе Ширали, вконец, успокоилась и, махнув рукой Фифи на прощание, нырнула в свое подземелье.
          
- 2 -

Торжественная линейка по случаю открытия нового учебного года проходила по разные стороны огромного и общего двора для двух школ - мужской и женской. Директор мужской школы Ольга Владимировна Кирсанова преданностью своей профессии, требовательностью, властностью держала в узде не только преподавателей и учеников, но подчиняла своей воле и родителей учащихся. Какими только прозвищами и кличками не награждали ее за строгость в школе. Ученики-старшеклассники обзывали ее «атаманской (армейской) подстилкой», «полковой крысой», а некоторая часть родителей-азербайджанцев нарекли Ольгу Владимировну прозвищем «эркек Тукезбан», имея в виду полное отсутствие в ней женского очарования. В ее движениях просматривалась военная выправка, в общении с подчиненными - грубые солдафонские выходки. По ее же словам, она прошла боевое крещение во время гражданской войны в степях Поволжья и Донского казачества. Вот и сейчас, готовясь к выступлению с поздравительной речью, перед шеренгой учеников, Кирсанова стояла навытяжку в стойке «смирно», словно проглотив бельевой жердь, в позе главнокомандующего на военном параде. Торжественная часть была завершена, и начинались будничные школьные занятия.    

Погоды менялись к лучшему, оставаясь теплыми и сухими. Жара медленно спадала, порой выпадали моросящие дожди. Выйдя из школы и проходя под окнами комнат начальных классов, занятия которых начинались во вторую смену, однокашники услышали дружный детский хор.

- Опять СС в своем амплуа, - захихикал Гуламчик, проведший летние каникулы в родном горном селе и заметно выросший за это время.   

Учитель пения Самуил Соломонович, прозванный школьниками «СС» (что очень задевало сердобольного старика), с необъяснимым постоянством оставлял в своем репертуаре некоторые архаичные напевы, практиковавшихся еще в начальных учебных заведениях российской империи.

- Да, действительно. Программа его занятий с наших времен, вот, уже, сколько лет почти не меняется, - поддержал товарища Теймур, завидуя тому, что Гулам, будучи меньше ростом его и Гагаша, за время летних каникул, перерос их.   

- Давайте послушаем! – предложил Гагаш, и все трое, да еще несколько ребят, остановились под окнами класса. А дружный хор мальчиков, между тем, распевал:

Братец Яков, братец Яков,
спишь ли ты, спишь ли ты,
слышишь звон на башне, слышишь звон на башне,
дзинь-бам-бом, дзинь-бам-бом.

Расходиться по домам не хотелось, и Теймур пригласил друзей послушать новые пластинки с записями оркестра Варламова, песен Утесова, Марка Бернеса и Рашида Бейбутова, которые дядя Фикрет одолжил, у кого-то, на время. Прослушивание шло в полном разгаре, когда тяжелый топот бегущих ног по коридору и гортанный голос со смешком, отвлек их внимание. В дверях показалась почти нагая тридцатишестилетняя Вера, приходящая домработница в семье.

- Ой, Каши! Извини, Каши! Курбан джан! – хихикала она, обращаясь к Гагашу. Прикрывая коротким полотенцем свой «передок» и пышные груди, Вера пробежала мимо оторопевших ребят, продемонстрировав мощную спину и оголенный зад, в занавешенную часть большой комнаты, за которой находилась спальня с двумя кроватями и широкой тахтой.      

Вероника Самсонова приехала в Баку семнадцатилетней девушкой из ставропольской станицы. Необразованная и туго соображающая, где-то не собранная и бесхитростная, честная, она, не желая обременять себя утомительной, по ее представлению, работой на предприятии, начала выходить на площадь Парапет, где собирались приезжие девушки и предлагали себя в качестве няни, домработницы, по выполнению других житейских услуг. Вероника желала работать домработницей, нянчить детей она не собиралась. А привел ее в дом Мири-даи, частый гость и желанный собеседник Зивер-нене, который остался доволен работой Веры в своей квартире и рекомендовал ее матери Теймура, Набат-ханум. Генеральные уборки комнат, проводимые ею не только у них, но и у многочисленных родственников, закончилась тем, что к ней привыкли за ее веселый нрав, честность, и она прижилась у Назировых. Очень часто приходила просто так, чтобы помочь по дому, иногда даже оставалась на ночь. И это продолжается уже более пятнадцати лет. Еще в ранней молодости она была влюблена в шофера-дальнобойщика Садыха, который, в то время часто оставался у своего родственника Гусейна Иззетханова и приспособил для себя чердачную комнатушку у выхода на крышу. Как признавалась сама Вера, она частенько поднималась к нему в ночлежку и, в конце концов, «по любви ему отдалась». В дальнейшем она стала работать башмачницей на трамвайной линии, вышла замуж, там же в трамвайном парке за такого же башмачника, в замужестве не протянула и года, развелась, детей иметь не могла, жила одна, на мужчин не набрасывалась из-за своей фригидности.      

Ребята, смутившись, молчали, удивленно поглядывая друг на друга и на Теймура. А тот важно восседал на диване, ловя кеф от мимики своих друзей, находившихся в состоянии ступора. Из-за занавеси донеслось гортанное пение, перешедшее в речитатив, какой-то знакомой мелодии, которую, по причине ужасной фальши, определить было очень трудно. Занавес отдернулся, и Вера, в ситцевом халате, продолжая выпускать из гортани загадочные напевы, важно прошествовала перед застывшими ребятами и исчезла в проеме коридора.

- Кто это? – наконец, выдавил из себя Гулам, в отличие от Гагаша, видевший ее впервые.

- Эта - наша Веруха! А, если выразиться церемониально, Вероника Георгиевна Самсонова, тридцати шести лет, уроженка Ставрополья, образование – безграмотна, не замужем, не пьет, с мужиками не заигрывает, работает башмачницей на трамвайной линии и, по совместительству, приходящей домработницей в доме вашего покорного слуги. Вот так она вся, во всей своей красе. Прошу любить и жаловать.
- Мне кажется, что я не ошибусь, если скажу, что она пела, если так можно выразиться о пении, популярную песню из кинофильма «Свинарка и Пастух», - предположил Гагаш, вопрошающе посмотрев на Теймура.   

- Ты не ошибаешься, родной! Эту музыку я слышу в ее исполнении на протяжении более года. Другой мелодии в ее репертуаре, просто-напросто, не наличествует.

- Зудовая тетка. Без комплексов, - криво усмехаясь, произнес Гуламчик.   

- Да, с ней не соскучишься, - поддакнул Теймур. – А, вообще, с вас причитается за эту неординарную сценку. Согласен, если вы пригласите меня на борцовские схватки в цирке, за ваш счет.

- А что, разве они уже появились? Что-то рановато, - произнес Гулам, не сходящей с лица улыбкой, все еще оставаясь под впечатлением увиденного.         

- В городе появились афиши о том, что схватки в цирке начнутся двадцатого октября. Ходят слухи, что состав борцов, по сравнению с прошлым годом, существенно изменится. – Теймур поставил новую пластинку и завел патефон.

Под вечер того же дня Теймур возвращался из «хлебной», куда он сходил на полчаса, чтобы узнать последние новости о Шаккулу. Никого у магазина не было. Тем не менее, от продавца Али он узнал, что Шаккулу не пал духом, ходит в приподнятом настроении, важно размахивая при ходьбе своими культями. По дороге перебросился парой слов с неунывающим Рамазаном - желания подтрунивать над ним на данный момент не было. Во дворе мужчины, разместившись на достаточно широкой скамье, обычно прописанной в пролете лестничной клетки на первом этаже и низких табуретках, оживленно обсуждали что-то. Постоянными участниками таких сходок в теплые времена года являлись Агаверди, Бабкен, Адалят, Неймат и Абузар. Иногда к ним присоединялся Мисир и, очень редко, дядя Фикрет. Сегодня, в отсутствие Абузара, председательствовал Агаверди, и темой беседы был недавно прошедший футбольный матч между командами «Нефтяник" и ВВС (Москва). Единственный гол, забитый Аношкиным в ворота гостей перед самым завершением матча, принес победу бакинцам, и мужская половина вот уже несколько дней радостно обсуждали это приятное событие. Теймуру повезло - двоюродный брат отца, дядя Исрафил, взял его собой на стадион имени Сталина в поселке Разина, где состоялся этот матч. Народу собралось намного больше, чем этот стадион вмещал. Конная милиция наводила порядок прохождения болельщиков с пропускными билетами. Однако толпа, неожиданно, прорвала кордон милиционеров, и Теймур, поддерживаемый дядей Исрафилом и подхваченный массой людей, понесся к железным воротам. Зажатый со всех сторон бурлящей волной фанатов футбола, он поднял ноги, повис в воздухе и был благополучно внесен вместе с дядей на территорию стадиона. Было немало раненых и покалеченных. 

- Говорят, на матч приехал сам Василий Сталин, и, поэтому, его команда стремилась показать атакующий футбол, - поинтересовался Мисир, не отличающимся особым интересом к спортивным играм.

- Могу с уверенностью сказать, что его на стадионе не было. Я смотрел на трибуну в бинокль. Был один в военной форме, но он сидел в самом конце, в сторонке, ближе к стенке и почти не участвовал в беседе, - ответил Агаверди, единственный из них побывавший на матче.

- А может он и есть сын Сталина?

- Если бы это был он, то сидел бы в центре, рядом с Багировым. А что касается игры, - он повернулся к Адаляту. – Мы уже обсуждали это. Матч проходил в равной борьбе, особых голевых моментов не было. Единственный шанс в конце игры был успешно реализован, и Аношкин, получив пас, направил мяч в пустые ворота.

 Сардарик подбежал к отцу н, протянув ему сладенького петушка с откушенным хвостом, указал рукой на своего ровесника, крепыша Антона (сына Евсея), забегавшего к себе в подвал, и заревел от обиды.

- Что, мой Сардарик (в смысле командир, полководец), твоему петушку хвост оторвали? Не надо быть таким ротозеем! – Агаверди легонько похлопал сыночка по ножкам.

- На, возьми вот это! – Мисир протянул мальчику раскрытую круглую коробочку, ко дну которой прилипли несколько монпансье. - Извини братишка, что так мало, но, как говорит бабуся Сумина: «на безрыбье и рак рыба».

- Это мне? – сквозь слезы всхлипнул Сардарик.

- Тебе, тебе, папин сардарик! Тебе, конечно! Как говорит почтенный Гумбат-леле: «на безптичье и ж..па соловей» - гоготнул Бабкен, осклабив свои, все в коричневых тонах, прокуренные зубы и добавил. – Как у дядюшки Вазгена в туалете, который он превратил в концертный зал.

- Да-да-да…?? – протянул Сардарик, раскрыв рот от удивления, с бровями, скакнувшими вверх и расширившимися глазами.

Все дружно захохотали, да так громко, что с окна второго этажа высунулась по пояс сгоравшая от нетерпенья костлявая фигура девяностолетней Ненешханым, тещи Агаверди.

- Вот, видишь! Даже моя дряхлая туземка мгновенно отреагировала на твою ОСЛОумную шутку. – Агаверди щелкнул пальцами по мясистому носу Бабкена.

Надо было успеть сделать школьные задания, пообедать заодно, и Теймур заставил себя отойти от развеселившейся компании. Было уже достаточно поздно, когда он, утомленный и довольный тем, что задачу по математике с помощью дяди Фикрета ему удалось решить, решил напоследок глотнуть свежего воздуха и выглянул в окно веранды. Было неимоверно тихо, во дворе ни единой души, все разошлись по своим квартирам, готовились ко сну. Теймур задумчиво смотрел на мелькающие силуэты в окне дворничихи Телли-халы и безошибочно определял, кому принадлежат эти тени за занавеской. Но вот послышались нетвердые шаги в подворотне, голос, бормочущий себе под нос, и во двор, еле передвигая ноги, вошел Коля Сумин. Остановившись посередь двора, он, сильно пошатываясь, на мгновенье потерял ориентир, беспомощно озираясь по сторонам.

- Явился, голубчик! Твоя дверка справа. Двигай, я тебе помогу. – Николай поднял голову на раздавшийся со второго этажа хрипловатый женский голос.    

- О-о-о! Тетушка Ф-Феня! Ба-а-нжур! – не спуская взгляда с Салит, он хотел было сделать ей реверанс, однако голова перетянуло тело, и Коля бултыхнулся на колени, еле успев подставить руки, чтобы не ударится об асфальт головой, а затем растянулся на земле во весь рост.

- Да ты основательно набрался, родимый! Фу, вонь от спиртного доходит, аж, до сюда. А Черкеза куда дел? Вроде выходили вместе со двора.

- Где Чижык, где Чижык? Вот тебе и вопрос-загадка. – Николай больше разговаривал с самим собой, поднимаясь на ноги и имитируя встряхивание грязи с брюк. Затем, вновь запрокинув голову на Фифи, с бестолковым взглядом раскрыл объятия и начал проникновенно декламировать:

Азахумвей! (нежданно-негаданно)
О бегеме хатонес (не подается переводу)
А п..здер Чарлес (Чижык с довеском)
Без вести испарей  (ответ на вопрос)
   
- Прелестный стишок. Прямо, феноменальный образец прикладного искусства бескультурья. Ты, наверное, хотел сказать: « мистер Чарлес»?

- Шедевр от… Гёт-ты! – с пафосом произнес Николай. Смысл сказанного разобрать было очень даже несложно.

Теймур хохотнул. Фаина Файвелевна придала голосу строгий оттенок:

 - Ты мне не тычь! Бессовестный! Произноси имя Гёте внятно, без намёка на ругательство, - затем, как ни в чем не бывало, продолжила. – Бедный Гёте. Знал бы великий писатель, какие «шедевры» ему припишут.

- Чижык испарился…Испарился Чижык, - бестолково повторяя эту фразу, Коля, то опуская обе руки, то выбрасывая их вперед, «поплыл» в стиле баттерфляй мимо Теймура, и не замечая его, к своему дому.   
         
- 3 -

Занятия в школе протекали для Теймура с осложнениями. Любитель, как и отец, художественной и познавательной литературы, он зачитывался допоздна этими книгами, штудировал отдельные разделы четырехтомной всеобщей истории профессора Оскара Йегера, увлекался географическими открытиями, колониальными войнами, биографиями первооткрывателей Нового Света. К школьным занятиям относился по разному: химию и историю любил, физику и математику ненавидел. Заставить себя сесть за учебники дома, было не в его силах. По результатам оценок первой четверти он был включен в список неуспевающих учеников и вскоре, вместе с классным руководителем, предстал перед грозным взором директора школы. «Эркек Тукезбан», с затяжными паузами постукивая пальцами по письменному столу, глядела поверх головы Теймура и говорила с металлическими нотками в голосе:

- Вот что, голубчик! Говорить с тобой на тему твоей успеваемости я больше не желаю. Уже наговорились. Чтобы завтра твой отец был у меня в кабинете, вместе с тобой, - она повернулась к классному руководителю. – Без отца на уроки не впускать.

- Ольга Владимировна! Отец очень и очень занят на работе, приходит домой поздно. – Теймур придал голосу жалобный оттенок. Ему не хотелось расстраивать отца, старался уберечь его от нападок и поучений этой властной женщины, вернее, мужчины в женском обличье. – Можно я приведу маму. Я постараюсь исправить свои отметки по физике и математике.
          
- Он постарается. Сколько раз ты старался и давал слово. Счету нет. Правда, к концу прошедшего учебного года ты подтянулся, даже «четверки» стал получать по этим вот предметам. Значить можешь, но не хочешь…., - и, вновь, обернулась к классному руководителю. – Светлана Гавриловна, сколько раз говорили с его матерью?
            
- В первой четверти два раза вызывала ее в школу и один раз ходила к ним в тот день, когда он прогулял уроки. А, вообще-то, с учетом телефонных звонков, бесчисленное количество раз. Бесполезно.          
            
- Вот так. Зови отца! – отрезала директриса и указала ему на дверь.
            
Дома Теймур не сразу оповестил мать о вызове отца в школу. Он решил сначала пообедать с чувством, толком, расстановкой, в спокойной обстановке и уж затем выдать матери эту неприятную новость. К тому же, рядом с бабушкой сидел управдом Мустафаев, который иногда навещал, по его словам, женщину благороднейших кровей, аристократку по призванию, уважаемую им Зивер-ханум. Своим неутомимостью и добросовестным отношением к службе, он напоминал, вышедшего на пенсию и оставившего благодарный след в сердцах жильцов управдома из соседнего района - Ибрагима Тарханоглу. Вскоре он ушел. Теймур со смаком разжевывал пищу, когда появилась сестра с портфелем в руках и прямо с порога крикнула:
   
- Мама! Теймура не допустят к занятиям, пока папа не появится в школе. Об этом просила тебе передать Светлана Гавриловна, которую я встретила у школы.
 
- Как не допустят? – Набат повернулась к сыну. – О чем она говорит?

Кусок мяса застрял у Теймура в глотке. Несколькими конвульсивными действиями еле протолкнув его внутрь, он выдавил: 
            
- Да, папу вызывают в школу. Эта Тукезбан сделала из мухи слона. Я же обещал ей, что во второй четверти исправлю все «неуды». – Теймур накинулся на сестру. – А ты что орешь прямо с порога. Не можешь спокойно, по-человечески сказать.
            
- Нечего набрасываться на Дильшад. Вечно ты натворишь сначала что-то необдуманное, а затем начинаешь его исправлять. Зачем надо было хватать столько «двоек», чтобы потом давать какие-то обещания. Ведь голова-то у тебя варит. Зачитываешься по вечерам разной беллетристикой, а на уроки времени не хватает. Теперь что делать? Папы нет в городе. Он сегодня выехал в командировку по районам. Как минимум на три дня.

- Мамуля! Может ты, все-таки, и на этот раз пойдешь в школу. Объяснишь, что папы нет в Баку. Так не хочется растраивать его.

- Можно подумать, что твой отец не вылезает из школы. Вообще-то, ему очень полезно хоть раз побывать там и выслушать упреки учителей. Я уже наслушалась.
- Светлана Гавриловна сказала, что директриса решительно настроена, поговорить с нашим папой о твоей успеваемости и поведении. И только с ним. В прошлом году ты также учился кое-как, с выкрутасами! - Поведение сестры становилось вызывающим.

- Что делать? Что делать? – вопрошала себя мать.

- Послать в школу дядю Ибада. Вид у него дородный, степенный, как у руководителя солидного предприятия, хотя занимает всего-то должность консьержа в Аздраме. Внешне вполне сойдет за моего папу, - аппетит вернулся к Теймуру, и он, с усмешкой, отправил в рот очередную порцию бозбаша.

- Нечего зубоскалить над своим единственным дядей с моей стороны. Не всем же быть профессорами.

- Мама! А может, действительно, послать дядю Ибада. Не будет же Теймур дожидаться, пока папа вернется с командировки через три, а, может, и больше дней, - неожиданно поддержала брата Дильшад.

- Да, пожалуй, я пошлю Ибада в школу. Пусть скажет, что он приходится тебе дядей и пришел, поскольку твой отец в отъезде.

На следующий день, ранним утром, когда Теймур еще не поднялся с постели, дядя Ибад был уже у них дома и, попивая чай на веранде, служившим одновременно и кухней, о чем-то беседовал с бабушкой. Надо было вставать, чтобы успеть позавтракать перед школой, и Теймур, поднявшись, прямо в трусах прошел к раковине и открыл воду.

- Вот и возмутитель спокойствия! Что ты опять натворил? - заговорил дядя Ибад с добродушной улыбкой. – О чем будем говорить с твоей директрисой?

- О твоих успехах среди актрис драматических театров. Впрочем, говорить будет только она, а ты, виновато понурив голову, будешь смиренно слушать ее, - буркнул Теймур.      

- Ты только погляди на этого малолетнего. Еще других виноватыми делает. Шалопай!   

- Не такой уж он малолетний. Скоро исполнится четырнадцать лет, - поправила дядю Зивер-нене. – О каких он актрисах говорит, Ибад?

- О тех нене, которые приезжают в летний период на гастроли в Баку в составе других театров из разных городов Союза, - успел вставить Теймур, прежде чем Ибад открыл рот.

- Зивер-хала! Не слушайте его. Гастролеры приезжают, в основном, в Русский драматический театр. К нам же приезжают коллективы театров из наших районов, редко из Дербента и республик Закавказья.

- Ты в это время и в Русском драмтеатре по совместительству, а чаще бесплатно работаешь, якобы, помогая своим коллегам-билетерам, - не унимался Теймур, бывший в курсе всего этого, поскольку, благодаря дяде, на халяву посещал гастрольные спектакли в этом театре. Притом, зачастую брал с собой и Гагаша.   
- Что это на тебя нашло! – Дядя Ибад сделал вид, что сердится. – Давай, быстрей кончай завтракать и в путь-дорогу.  Много будешь шуметь, один пойдешь в школу на растерзание.               

По дороге Теймур, придав своему голосу просительно-жалобный тон, что ему всегда так мастерски удавалось, крепко сжал дядину руку:
 
- Дядя Ибад! Пожалуйста, не говори, по мере возможности, Ольге Владимировне, что ты не мой отец. Просто наберись терпения и выслушай ее, как бы горько она не высказывалась.

- Что ты опять задумал, хитрец? Что же, я должен промычать что-то невнятное при встрече.

- Просто представься своим именем и отчеством и скромно помолчи, как перед актрисой Тарасовой. Это же для тебя не впервой.

- Хватит болтать чепуху. Никакого уважения к старшим, - легкая затрещина отметилась на затылке Теймура. – И так наговорил утром Зивер-хале всяких глупостей про меня. И тебе не стыдно, наплел разной небылицы.

- Нет дыма без огня, дорогой дядюшка, - подхалимничал Теймур, ласкаясь к Ибаду.          
Ольга Владимировна приняла их стоя. Поздоровавшись, она указала дяде на приставной стул.

- Я, Ибад Гусейнович…. – помня наставления племянника, робко представился дядя.

- Очень приятно и в то же время обидно за Вас, - сухо отчеканила директриса, продолжая стоять.

«Зачем она все еще продолжает стоять? И, вообще, львиную долю рабочего времени она проводит на ногах. Наверное, у ней хронический фурункул на заднице», - подумалось Теймуру, и он, непроизвольно для себя, улыбнулся. У Ольги Владимировны глаза засверкали от злости:
 
- Поглядите на него, он улыбается, будто на поздравительной церемонии, - пробасила она и повернулась к Ибаду, прищурив глаза. – Ибад Гусейнович! Вы, вообще-то, в дневник своего сына заглядываете? Интересуетесь ли, как он учится? Или все перекладываете на плечи вашей жены, которую вот этот мальчик и в грош не ставит. Или Вы думаете, что раз заняли какой-то руководящий пост, так с вас и спроса нет за поведение и успеваемость ваших детей. В дневник не заглядываете и вообще-то Вы в курсе, как ваш сын завершил первую четверть? Вот у меня его отметки, - она вытащила из ящичка довольно объемистый блокнот. – Две четверки по химии и истории, две двойки по физике и математике, по остальным – одни тройки. Такая же картина наблюдалась и в прошлом учебном году во всех трех четвертях, и только в четвертой мы его подтянули, как говорится «вытащили за уши» из болота неуспеваемости и перевели в следующий класс. Уроки он не учит, еле вылезает на одних тройках, прогуливает занятия, вечно подтрунивает над одноклассниками, ученики жалуются на него, является зачинателем всех предосудительных проделок и проступков.

Голос директрисы все с нарастающим звоном отзывался в ушах Теймура. «Когда же она замолчит? Наверное, никогда. Только начинает распаляться, только входит в роль воспитательницы. Гадина…,гадина», - мысли путались в голове. Ольга Владимировна чеканила слова с такими знакомыми всем, металлическими нотками. Теймур взглянул на дядю. Тот слушал ее с вытянутым лицом, чуть высунувшимся языком, глаза постепенно расширялись и, к удивлению Теймура, начали округляться. Ольга Владимировна уже буйствовала вовсю:

- Если Вы не можете справиться с одним мальчиком, как же управляетесь с целым коллективом в несколько сот человек. Вы должны показывать пример строгости и ответственности к своим обязанностям, быть образцом для всех не только на производстве, но и в быту. Что могут подумать Ваши подчиненные, если сын их руководителя останется в школе на второй год. Вы же коммунист! Вы же отец, в конце концов!      

- Я не его отец! Я только его дядя! Хватит читать мне нотации. Зачем я должен их выслушивать. Да, он мой племянник, но я не обязан отвечать за него, пусть отвечают родители. Я же не говорил Вам, что я его отец, с чего Вы это взяли. - С чуть басовитым голосом дяди Ибада произошла метаморфоза. Из его искривившего рта выходили звуки, напоминающие лязг, а лучше визг тормозящего автомобиля. Глаза полностью округлились. «Вот не думал, что глаза могут стать такими круглыми, просто идеальные шарики. Идиот…» - успел подумать расстроенный Теймур.

- Ах, Вы не отец! Прекрасно. Тогда нам не о чем разговаривать. Что же Вы так долго меня выслушивали? - директриса обратилась к Теймуру спокойным тоном. – Так, где же твой отец- невидимка?

- Мой папа…..Мой отец уехал в командировку по районам, на четыре-пять дней. Мы не успели ему сказать, он ничего не знает об этом, - стараясь скрыть свою злость на дядю, произнес Теймур.

- Ладно, иди в класс! Но, чтобы твой отец после командировки пришел в школу. Слышишь, обязательно пришел! – Ольга Владимировна развела руками в знак окончания разговора.

Покинув кабинет директрисы, они прошли немного по безлюдному коридору. В классах шли занятия. Бледный Ибад остановился, и его голос нарушил мертвую тишину:

- Что это было? Неужели, ты довел директора школы до такого состояния, что она не могла остановить себя в потоке чувств от набора оскорблений и возмущения, охватившего ее. Ты слышал, сколько ушата грязи она вылила на меня. Если бы я не прервал ее, она говорила бы бесконечно. И все из-за тебя, двоечник! Она достала меня до мозга костей.

- Если бы они у тебя были, эти мозги, дорогой дядюшка, то тебе хватило бы ума выдержать натиск до конца. Оставалось малость, совсем чуточку, и все бы благополучно разрешилось.

- Этот шпингалет еще упрекает меня. Ты же видел, как она песочила меня, терла в порошок, поносила на чем свет стоит, роняла мое достоинство.

- Поносила его! Ты что не понимаешь, что подставил моего папу. Как будешь смотреть ему в глаза. Он просил, чтобы ты выдал себя за него? Сказал бы с самого начала, что ты мой дядя и делу конец.

- Вот это, да! Разве не ты… - только и мог сказать Ибад.

- Видите ли, уронили твое достоинство! Если хочешь знать, наоборот, она возвысила тебя. Из сторожа общественной уборной превратила в руководителя солидного предприятия. Возвеличила тебя, так сказать. Объявила коммунистом, хотя ты этим коммунистам и в подметки не годишься. Тоже мне, ПАПАША! – обдав дядю ядовитым взглядом, Теймур поспешно отошел в сторону своего класса, оставив шатающего и бледного Ибада, ошеломленного и раздавленного от сокрушительных ударов разгневанной директрисы и мстительного племянника, стоять с разинутым ртом.       

Через неделю Теймур с отцом Мустафой вновь переступил порог кабинета директора школы. На этот раз Ольга Владимировна встала им навстречу, указала отцу на приставной стул и, после того, как он сел, уселась сама на свое кресло. На Теймура она не обратила никакого внимания. «То, что она тоже села – это уже неплохое начало. Видно, отец произвел на нее благоприятное впечатление», - подумал Теймур, продолжая стоять, чуть прильнув к кромке письменного стола.

- Я, Мустафа Рзаевич, отец этого героя в кавычках, - начал отец и замолчал в ожидании ответной реакции директрисы.
            
Лицо Ольги Владимировны оставалось строгим, однако в глазах промелькнуло сочувствие, они как-то подобрели:

- В прошлый раз, я так выложилась на Вашем шурине, что повторить все это снова у меня не осталось ни сил, ни желания. Думаю, что Вам передали недовольство успеваемостью вашего сына, да и в некоторой степени его поведением. Нередко подшучивает над учителями, искажая их слова и нарушая этим рабочую атмосферу в классе. И, тем не менее, считаю нужным напомнить Вам о вашей родительской обязанности, о котором Вы, видимо, забыли, - Ольга Владимировна говорила ровно, мягким голосом, без злобы.
 
«Симпатизирует моему папаше эта Тукезбан. Зря стараешься, Мамаша! Его интересует только работа, родственники, друзья, дом, вкусный обед и теплая постель с интересной книгой. И, чтобы жареная картошка, обязательно, хрустела во рту». – Теймур заулыбался.

- Теймур! Что смешного в том, о чем я говорю с твоим отцом (директриса впервые назвала Теймура его именем, это уже прогресс). Все это касается тебя и только тебя. Твоего будущего. Не исправишься - будешь второгодником. Не облокачивайся на стол, отойди и стой прямо, - Ольга Владимировна нахмурила брови. Затем, со сглаженными чертами лица, обернулась к его отцу. – Мустафа Рзаевич! На чем остановились…

- Ольга Владимировна! К тому, что Вы сказали никаких возражений нет. Успеваемость налицо. Однако, смущает вот что. Мой сын, можно сказать, перечитал все четыре тома мировой истории Йегера и другой разной литературы в этой области, но оценки по этому предмету выше четверки не поднимаются. Зачитывается допоздна книгами Чехова, Куприна и других, а по русскому языку и литературе, одни тройки.
- То, что он много читает, это похвально. Я сама вижу, что он мальчик эрудированный, но не собранный, - она обратилась к Теймуру. – Поэтому, пожалуйста, будь собранным на уроках, учи задания, предусмотренные школьной программой, а уж затем читай все, что тебе заблагорассудиться.

- А что касается дисциплин, по которым у него двойки, есть ли у вас какие-либо соображения?      
            
- Думаю, что в репетиторах он не нуждается, они будут его только раздражать. Немного усидчивости и помощь взрослых. А так, решайте сами.
            
            Когда они вышли из кабинета директора в коридор, Мустафа обратился к сыну, качая головой:
            
- Мало того, что ты плохо учишься, дурачишь учителей, так еще и уроки прогуливаешь. Твоя директриса пощадила меня, обошлась со мной снисходительно, не обрушила на меня поток упреков и претензий, которых она выплеснула на Ибада. Сделай из этого соответствующие выводы и не позорь меня.
            
Осуждающий взгляд отца, упрек и даже обида, сквозившая в его голосе, сильно подействовали на Теймура, настроение было, основательно, испорчено. В тот день он, можно сказать, прослушал занятия, постоянно возвращаясь в мыслях к разговору в кабинете директрисы, реакции отца на все это. На Ольгу Владимировну он уже не злился, даже благодарил ее за несвойственное ей любезное обхождение с папой, смягченный тон в общении с ним. На вопросы друзей о встрече с директором, он отвечал отговорками. И только после занятий, проходя под окнами женской школы, Теймур остановился и, весело, поглядывая на Гагаша и Гуламчика, произнес:   

- Ай да Самуил Соломонович! И здесь не перестает выставлять на прилавок свой антиквар!

            Из полуоткрытых окон школы доносился дружный хор девочек:

Дили-дили-бом, пришел петрушка,
дили-дили-бом, как весел он,
дили-дили-бом, звенит погремушка,
дзинь-бам-бом, дзинь-бам-бом.

Друзья, в приподнятом настроении, завернули за угол, и здесь другое событие привлекло их внимание. Недалеко от хлебного магазина, у ворот одного из двухэтажных домов, собралась небольшая толпа. Слышны были крики и брань. Скандалили двое мужчин, рядом кричали их жены. Толпа любопытных не вмешивалась, взирая со стороны, поскольку сам Мустафаев, громадная фигура которого высилась между ними, старался их унять. И все же дело дошло до рукоприкладства, и, в пылу драки уважаемый всеми управдом получил от одного из дерущихся увесистый «тык» по своей бычьей шее. В бешенстве он бросился галопом в свою контору, звонить в милицию. Потасовка тут же прекратилась, и скандалисты позволили женам растащить их по своим квартирам. Толпа начала обсуждать пощечину, заработанную ни за что товарищем Мустафаевым, А Теймур с друзьями отошли, не дожидаясь приезда милиции.

К удивлению Набат, Теймур, вернувшись из школы, перекусил немного, затем сел за стол и обложил себя учебниками с намерением проштудировать пройденный материал за последнюю неделю. Мать подсела к нему:

- Ну, как прошла встреча с директором? Досталось отцу?

- Очень мило побеседовали. Закончили на мажорной, так сказать, доброжелательной ноте.

- Так уж и мило. Говори честно!

- Говорю честно. Правда, она его по головке не гладила, но и не трясла сильно. Я ждал худшее. Дядя Ибад позавидовал бы папе. Знаешь, мама, я постараюсь наверстать упущенное. Не хочу, чтобы папу снова пригласили бы в школу. Чтобы он краснел за меня.
- Я тоже не сидела сложа руки. Твоя учительница по математике дружит с родственником Салит - работником БОНО, Дундуком Аркадием Львовичем. Вот я и поднялась к Фаине, чтобы она попросила своего родственника поговорить о тебе с этой самой Рахиль Францевной.

- Что сказала тебе Фифи?

- Привожу, дословно, ее слова. Она сказала, что не может попросить его, то есть Аркадия Львовича, помочь тебе с отметками. Он, то есть Дундук, не поступится своими принципами. Считает, что таким путем оказывают ученикам «медвежью услугу», мол, от этого в башке знания не прибавляются. Затем добавила, что «он еще тот махровый марамой». Она может только попросить его подыскать тебе опытного репетитора.

- Дундук…Дундук? Мама, ты знаешь, очень занимательная фамилия, и самое интересное в том, что она больше согласуется с нашим дундуковатым Рамазаном. Смотри, как великолепно звучит – Рамазан Дундук оглу Дундук. Правда, впечатляет?

- Хватит дурачиться! Будь серьезным, пожалуйста. Я поговорю с отцом, это наилучший выход.

- А если серьезно, то никаких репетиторов не нужно. С физикой я сам справлюсь, а что касается математики, то с помощью дяди Фикрета и ее одолею. И с остальными предметами проблем не будет, - улыбка сошла с лица Теймура.

- Боюсь, поверив тебе, как бы после не пожалела. Тебе верить можно? Все превращаешь в шутку. Даже, сейчас, насмехаешься над фамилией родственника Фаины.

- Я же сказал, что не хочу, чтобы папу опять потревожили, чтобы он унижался из-за меня в школе. Я все сам исправлю. Клянусь именем Эт-аги! – Теймур оставался серьезным.

- Набат, ты должна поверить ему! Он же поклялся именем Мир Мовсум-аги. Ты же знаешь, что для него это свято, - с веранды послышался голос Зивер-нене.
            
Мать внимательно посмотрела на сына. Она знала, что Теймур клялся этим именем очень и очень редко и только в том случае, если наверняка выполнит свое обещание. В раннем детстве Теймур страдал сильной аллергией на некоторые виды растений и пищевых изделий из них, в особенности, кунжута. Стоило ему, только, пригубиться к тахинной халве, как он весь отекал, вплоть до удушья. Тетя Гамида взяла Теймура к сеиду Мир Мовсум-аге, известного в народе в советское время больше, как Эт-ага (в смысле, человек без костей), который обладал сверхестественными способностями и, в частности, творил чудеса в исцелении больных людей. Как рассказывал сам шестилетний Теймур: «Мы вместе с тетей Гамидой вошли в полутемную комнату и сели на подушки, разложенные на ковре, около худого дяденьки, который в полусидячем положении разместился в кресле, у которого ножки были отпилены. Он смотрел на меня добрыми глазами. Тетенька, сидевшая рядом с ним, взяла мою руку и положила в его ладонь. От него исходило сладкое тепло. Затем тетенька взяла кусок хлеба, покрытые обильно зернами мака, положила его в руку дяденьки. Далее хлеб отдала мне и велела съесть его. От взгляда дяденьки тоже исходило тепло. А когда, мы собрались уходить он посмотрел на тетеньку, и та положила руку святого дяденьки на мою голову. Мне стало совсем тепло». С тех пор Теймур полностью, освободился от этой болезни, аллергию как рукой сняло. Мало того, он чувствовал, что этот добрый взгляд святого покровительствовал ему в жизни.

- Ладно, проехали. Я верю тебе сынок. Оставим в покое Дундука, - Набат, придвинувшись к сыну, поцеловала его в затылок.
         
- 4 -

Подошло время борцовских схваток в цирке. После занятий в школе Теймур направился к Хейрансе-нене. Зайдя в аптеку, где бабушка работала кассиршей, он застал забавную сценку. Народу скопилось многовато, и у кассы создалась очередь в восемь-десять человек. Заза опасаясь, как бы, не ошибиться в спешке, работала очень медленно, старательно выбивая чеки на получаемые суммы денег за лекарства на клавишах кассового аппарата. Эта медлительность в работе вызывала раздражение стоящего в хвосте очереди мужчины славянской внешности в пиджаке и рубашке с раскрытым воротом, из-под которого виднелась тельняшка:             
         
- Бабуля, нельзя ли быстрее. Ну, честное слово, зла не хватает, сколько мы можем топтаться на месте…. Нет, вы, только, поглядите! Неужели так трудно вычесть из пятидесяти рублей двенадцать с полтиной.

          - Тихо, гражданин! Не мешайте работать, - подняв руку с указательным пальцем вверх, озабоченно, проговорила Хейранса-нене, протянув затем очередному покупателю чек и сдачу от полученных денег, предварительно дважды пересчитав ее на счётах.

Очередь рассасывалась очень медленно, несмотря на то, что новых посетителей уже не было. Мужчина в хвосте все больше распылялся:

- Вы только смотрите, какими черепашьими темпами она работает. Кто-нибудь помогите ей, ради Бога! - отчаянно воскликнул он, глядя на остальных работниц аптеки. – Ну вот, опять заело. Опять крупная банкнота. Все…Кирдык (в смысле хана, конец), - и он заткнулся с обреченным видом.

Некоторые, стоящие в очереди, улыбались, а Теймур повернулся к стенке, чтобы скрыть душивший его приступ смеха. Наконец очередь подошла к концу, и мужчина в тельняшке, все еще красный от возбуждения, весь издерганный, что-то бормоча себе под нос, покинул аптеку. Хейранса-нене, перебросившись репликами с сослуживицей о нетактичном поведении посетителя, заметила внука:

- Ты здесь, Теймур! Давно пришел?
         
- Недавно. Ты была сильно занята. Да и очередь набралась приличная. И этот мужик с приветом. Пришлось немного подождать.

Хейранса-нене догадывалась, зачем он зашел к ней. Она тоже иногда ассигновывала ему небольшую сумму на его развлечения. Знала также, что Теймур обращался к ней по этому случаю крайне редко, поскольку Набат не позволяла, чтобы ее сын выклянчивал деньги из небольшой зарплаты ее матери.
          
- Ну, говори, зачем пришел. Дома все в порядке? – заулыбалась Хейранса-нене.
          
Теймур замялся, почувствовав на себе любопытные взгляды работниц аптеки. Надо было что-то придумывать. Но вот вошла компания   девушек, одна из которых оказалось знакомой женщин по ту сторону стойки, и завязался оживленный разговор между ними. Внимание сослуживиц бабушки было отвлечено, и Теймур тут же перешел к делу:      
         
- Заза, ты можешь дать мне два маната. То, что у меня есть, недостаточно для покупки билета в цирк. Приехали борцы… Ребята ждут меня на улице.

Деньги были получены, Гагаш с Гуламом заждались его на улице.

- Чего ты так задержался. Надо торопиться. Шабан ждет нас возле цирка. Наверное, уже достал билеты. Волнуется. – Гагаш потянул за рукав Теймура.

- А зачем ему волноваться, деньги его не пропадут. В случае чего, он продаст билеты с выгодой для себя. Впрочем, это я в шутку. Конечно, в первую очередь проиграем мы. А задержался я из-за обилия посетителей, такое в этой аптеке бывает редко. И еще получил удовольствие от очень смешной сценки.

- Ребята, давай бегом. Об удовольствии расскажешь позже, - предложил Гагаш.

Шабан ждал их у входа в цирк в типичной для него стойке – чуть сгорбленный, с засунутыми в карманы брюк руками, приподнятой головой, тараща по сторонам глазами. Рядом маячила несуразная фигура долговязого Гамлета, спекулирующего, в основном, на перепродаже билетов на кинофильмы. Однако, этого прохиндея можно было встретить и у оперного, музыкальной комедии и других театров, филармонии, а также иных культурно-развлекательных заведениях в дни гастролей известных певцов, артистов эстрады, различных творческих коллективов.
   
- Где вас черт носит, ала! Я уже подумывал воспользоваться услугами Гамлета по продаже этих билетов, - завидев их, воскликнул Шабан, почесав в замшелой зоне через карманы брюк прелый участок своего тела. – Как хорошо, что я немного задержался с этим.

- Зря волновался. Осталось еще целых пятнадцать минут. Ты просто молодец, что не позволил Гамлету заработать на наших билетах, - скривил рот Теймур, ехидно улыбаясь барышнику.

Тот, улыбнувшись в ответ, достал из кармана пиджака коробку из-под папирос «Казбек», открыл ее доверху набитой подобранными на улице недокуренными окурками сигарет, в основном с фильтром, так называемыми «бычками». Важно, вложив бычок в рот, прикурил и, со смаком затянувшись табачным дымом, любезно протянул коробку ребятам, которые вежливо отклонили предложение покурить за компанию. Подошла Шаргия - небольшая коротышка с приятным лицом и удивительно пропорционально-выдержанным телосложением, вращающаяся вечно с несколькими подружками в компании блатных ребят.

- Слушай, Кишмиш (в смысле, сладенький)! У тебя не найдется билетик для меня. Осталось за бортом нежданно- негаданно. Выручай. – Обратилась она к Гамлету.

- Кому ты лапшу на уши вешаешь? Ты осталась без билета в то время, как твоя «кодла» с билетами? Смотри, как они лыбятся глядя на нас. Сознайся, для кого ты стараешься. Уж, не для той ли пышной ангелочки в белом платье? Раньше я не видел ее в твоей команде. Сваргань для меня эту цыпочку, и я достану тебе билет по своей стоимости.

- По своей стоимости! - Презрительная улыбка застыла на лице коротышки. - И это говоришь ты, считающий себя битым? Какой же ты лоту, ты просто жалкая пародия на него. Ладно, я с ней поговорю. Сделаю все, что смогу, а ты сейчас же даешь мне билет без всякой этакой стоимости.

           Спесь сошла с Гамлета. Буркнув только «олду» (в смысле, о кей), он вынул билет из внутреннего кармана пиджака и протянул ей.

- Интересно, она устроит ему свидание с этой курочкой? – спросил Теймур у друга, уже в фойе цирка.

- Этот самодовольный индюк, подбирающий на помойках остатки выкуренных сигарет, является объектом насмешек со стороны ровесников из мехелле. Не подругу в белом платье получит Гамлет от Шаргии, а дырку от бублика, - ответил Гагаш с легким смешком.   

Схватки борцов, начавшиеся во втором отделении цирковой программы, начался с парада ее участников, почти полностью обновленного, по сравнению с прошлогодним составом. Исключение составили уже знакомые по прошлым схваткам борцы: Загоруйко - крошечный крепыш с огромным животом, возглавивший, в соответствии с ростом, строй выстроившихся на манеже цирка спортсменов; Абдурахман - двухметровый великан с длинными, ниже колен ручищами, замкнувший этот строй; технарь Плясуля - разместившись, где-то, в середине парада. Сюрпризом явился участие в схватках экзотичного для жителей города чернокожего Франка Гуда, выделявшегося от остальных борцов зрелищными мышцами под отполированной черной кожей с синеватым отблеском.
По сравнению с прошлым сезоном, живот у Загоруйко еще более раздулся, и в процессе борьбы, он пытался наскоком, словно тараном, успешно орудовать им, стараясь сбить противника с ног, что ему зачастую удавалось. В схватке со стройным, ярким блондином, Абдурахман, широко расставив ноги, действовал только руками, стараясь осуществить полный обхват соперника, и когда это ему удалось, он аккуратно уложил дрыгающего во все стороны борца на пол и, навалившись на него всей массой своего тела, прижал его лопатками к ковру. Сверкающий белоснежными зубами Франк Гуд, зажав подмышками руки противника, прогулялся с ним по кромке манежа и, сделав полный круг, то есть, дойдя до места начала движения, отпустил соперника с онемевшими руками и, схватив его, боковым броском опрокинул на ковер. Схватки же остальных борцов, в том числе и с участием Плясули, прошли более зрелищно, с каскадом приемов и комбинаций, со стремительными бросками, кувырканиями, круговыми вращениями на голове. Одним словом, динамично и увлекательно. Ребятам очень понравилось, и они договорились посетить эти схватки еще несколько раз.
Следующий заход в цирк удалось осуществить через неделю, и им посчастливилось попасть на самую комичную борьбу, а именно, на поединок между Абдурахманом и Загоруйко. Все хохотали от души, когда великан, вытянув ручища, прижимал голову лилипута, в сравнении с ним, к земле, затем чуть ослабив нажим, снова надавливал с силой, чтобы сбить его с ног и растянуть на манеже, поскольку ему неудобно было охватить его, мешала разница в росте. А Загоруйко, наклонив шею, подпрыгивал в его широких ладонях наподобие баскетбольного мяча. В конечном итоге, схватка завершилась в ничью. Возвращаясь домой, и проходя мимо Тезе-Пир, они увидели, что входы на территорию мечети и самого здания молитвенного дома были обвешаны траурными флагами.

- Ну вот и наступили траурные дни Мухаррема. Интересно, как они пройдут в текущем году? – произнес Теймур.

- Наверное, так же, как и в предыдущие годы. Запрета не будет. Могу сказать точно, что популярность Гамлета в эти дни резко взлетит. Он будет нарасхват, особенно в ашуру.

- А за какие такие заслуги? – У Гуламчика брови взметнулись вверх.

- Не за заслуги, а за способность, - ответил Гагаш с насмешкой. - Этот придурок обладает приятным тембром голоса и проникновенно напевает скорбные стихи в процессе траурной церемонии. А это придает дополнительный стимул и заряд ее участникам. Такой рёвзяхан и нужен верующим.

- Да, конечно. В день ашуры все рёвзяханы на подхвате. И твой Гамлет в том числе, - подытожил Теймур.

                - 5 -               

В траурные дни месяца Мухаррем на обширном дворе мечети Тезе-Пир к вечеру собирались редкие группы из шести-восьми мужчин для церемонии биения себя в грудь, называемое в народе «синедёймя». Другие способы самоистязания, такие, как избиение себя цепями или нанесение кровоточащих ран режущим оружием, были запрещены под страхом уголовного преследования со стороны власти. Женщины оплакивали траур по имаму Хусейну и его близким, в здании самой мечети. В целом посещаемость мечети до десятого дня месяца Мухаррема была невысокой. Однако, все круто менялось в день ашуры. Все с нетерпением ждали этого дня, и он, естественно, наступил. Вечером траурного дня мученической смерти имама Хусейна, бакинцы, состоящие из мещан, беспартийных, людей свободной профессии, шпаны и, просто, любопытных стекались в мечеть Тезе-Пир. Было уже довольно поздно, когда Теймур с Артемом подошли к мечети со стороны улицы Мирза Фатали. У входа на улице в ряд стояли одни нищенки, и только двое, просивших милостыню, нищих, из них один – известный всем жителям мехелле, слеповатый Сейфали, другой - аккуратно одетый, в потертом костюме при галстуке, пожилой человек в шляпе. На территории мечети столпилось много народу, люди продолжали подходить, и где-то приходилось уже и проталкиваться. Повсюду были слышны звуки песнопений и выкриков, доносились мощные удары ладонями по оголенным грудям. Протиснувшись к ближайшей группе из десяти-двенадцати человек, Теймур прислонился к деревянному столбу уличного фонаря и залюбовался, как и раньше, представившимся восхитительным зрелищем. Молодые и среднего возраста мужчины, с обнаженными выше пупка телами, вскидывая высоко правые руки и с силой опуская их на груди, нещадно избивали себя. Эти удары ослабевали, когда рёвзяхан начинал напевать элегические стихи-мерсие о гибели шиитских имамов, и усиливались, когда он заканчивал песнопение восклицанием их имен. Удары бичующих себя людей отражались от них единым отзвуком, словно чеканящие шаги солдат на строевой подготовке, сочные удары морской стихии о прибрежные скалы. Теймур обратил внимание на стоящую рядом молодую русскую женщину, которая, приложив сжатые кулачки к груди, вся завороженная увиденным, с глазами полными слез, неустанно повторяла: «Зачем они себя так истязают. Зачем, зачем». Пожилой мусульманин, с внешностью интеллигента, пытался объяснить ей суть происходящего, но она не слушала его и продолжала жалобно повторять одно и тоже. Хотя обстановка вокруг и была траурная, однако в поведении людей, одетых в темные тона, и среди самих участников самоизбиения, чувствовалось какое-то торжество, гордость за величие своих мучеников. Это чувство передалось и Теймуру, он поймал себя на том, что, упираясь запястьем и большим пальцем руки в грудь, постукивал себя остальными четырьмя плотно сжатыми пальцами. Однако, надо было двигаться дальше в глубь территории двора. Теймуру очень хотелось найти Давуда и всю его братию, а то, что они здесь - в этом он не сомневался. Потянув за собой Артема, он нырнул в толпу, прокладывая себе путь локтями, а где и прошмыгивая в проходы, образующиеся на доли секунды от шарахающих в разные стороны людей. Повсюду чувствовалась острая потребность в рёвзяханах. Некоторые молодые люди, сгруппировавшись, толпились у бичующих себя мужчин, терпеливо ожидая своей очереди, другие же пытались найти новых, мало-мальски подходящих для этой роли, пусть и не очень опытных мерсиеханов.

- А вот и вся компания, которую ты ищешь! – Артем потянул за рукав Теймура.

Теймур посмотрел в сторону, на которую указывал Артем. Действительно, все знакомые блатные, во главе с Давудом, во всю, нещадно секли себя. Их груди от наносимых ударов покрылись багровыми пятнами. Особенно старался Шаккулу, неистово, с рычанием хлеставшего себя остатком искалеченной руки. У него не только грудь, но и лицо светилось огненно-красным цветом, как при закате солнца. Рёвзяханом у них был Гамлет, который, полностью уйдя в себя, с закрытыми глазами, проникновенно декламировал элегию. Среди обступивших их людей Теймур увидел Гагаша с Шабаном.

- Салам! Давно здесь?

- Порядком. Гамлет уже третью группу обслуживает.

- А что с твоим дружком? Кажется в дильхоре. Выглядит, как сам не свой, - понизил голос Теймур, указывая глазами на Шабана.

- Он, на самом деле, обижен на весь мир. Хотел было тоже участвовать в синедёйме, но его отогнали, - также в полголоса ответил Гагаш.

- Шабан разве не знает, что в нашем возрасте еще нельзя участвовать в этой процедуре. Взрослые не допустят. Объясни ему.

- А ему хоть говори, не говори, все одно. Это его уже вторая попытка за вечер.

- Уже раз погнали! Тогда он, действительно, непробиваемый.

- Ты знаешь! – поменял тему Гагаш. – Я слышал от Гамлета, что ближе к одиннадцати часам соберется большая группа людей, собирающихся избивать себя цепями. Он даже знает двоих, кто принес их с собой. Наверное, у кого-то еще сохранилось такое наследие от предков. Остальные будут обеспечены из арсенала мечети.

- Но битье цепями запрещено. Я не видел этого зрелища. Думаю, будет очень интересно. Неужели, это правда?

- Не знаю, не знаю. За сколько купил, за столько и продаю. Наверное, получили негласное разрешение на это в ограниченных рамках.    

Прекратив беседу, друзья окунулись в окружающую атмосферу скорби и страданий и под горестные стенания Гамлета чуть ли не на себе чувствовали мощные удары, бичующих себя юношей. Подошел на время отошедший Артем и ошеломил друзей свежей информацией:

- Знаете, кто сейчас активно участвует в синедёйме? Никогда не отгадаете.

- Кто? – разом спросили Теймур и Гагаш.

- Ни за что не скажу. Пойдем, и сами увидите этот сюрприз.

Ребята, оставив Шабана все еще в надутом состоянии, пустились за Артемом. У одной из групп он остановился, и друзья сразу узнали в рослой полноватой фигуре, размашистыми взмахами руки наносящий себе увесистые удары в грудь, известного в городе саксофониста Кямала. Профессиональный джазист зычными выкриками поддерживал звонкий мальчишеский голос рёвзехана и задавал тон остальным участникам самоистязания. Рядом с Камалем маячил Гумбат-леле, который, обнажив свой деформированный бюст с горбинкой, также задавал стимул, бичующим себя, мужчинам своими гортанными выкриками. Гагаш, протиснувшись ближе к группе, чтобы поглядеть на мерсиехана, затерявшегося среди обступивших его взрослых парней, вскоре подозвал к себе Теймура, и указав на мелькающего в просвете между обнаженными по пояс телами напевающего мерсию мальчугана, спросил:

- Ты узнаешь его?

Теймур вглядывался в до боли знакомое лицо мальчика, одетого: в широкие штаны, отвороты которых закатывались под туфли; пиджак, который сидел на нем, словно балахон на огородном чучеле и в кепке, надвинутой на лоб по самые брови. Недоумевая, он перебирал всех, кого только мог вспомнить. Поглядывая на хитро улыбающиеся глаза Гагаша, морща переносицу и постукивая по лбу кулаком, он весь терялся в догадках. Наконец, все же решился:

- Слушай! Случайно, эта не Шаргия. Та самая юная девица, вращающаяся в кругу блатных, и показавшая Гамлету, по твоим словам, дырку от бублика за билет в цирк.

- Случайно, эта и есть она, - заулыбался во всю Гагаш. – Вот тебе и второй сюрприз.

Подошло время, когда надо было проталкиваться к самой мечети, чтобы посмотреть на третий сюрприз. Возле нее уже собралась большая группа взрослых, в большинстве весьма дородных мужчин, которые, держа в руках специально изготовленные для самобичевания цепи с рукояткой, стояли в ожидании штатного рёвзехана, выделенного для этой цели мечетью. Из самой мечети слышались удары в ритм по коленям и дружные женские выкрики: «шахсей-вахсей». Траурные церемонии еще продолжались, когда друзья, насмотревшись избиения по обе стороны плеч цепями до появления крови, сменявших друг друга мужчин, покинули мечеть. На улице, воспользовавшись тем, что Шабан с Артемом, беседуя, прошли вперед, Гагаш ошеломил Теймура:

- Знаешь! Панаха арестовали.

- Как это…За что? – изумился Теймур. – Я все хотел спросить у тебя о нем. Его отсутствие в мечети несколько удивило меня. Старшего брата, Бабу, я заметил, но рядом с ним, ни Панаха, ни его другого брата Асада не было. 

- А случилось то, что этот охламон гостил у своих друзей в Раманах. Сильно охмелевшая компания вышла на улицу пострелять скворцов, сидевших на электропроводе, и Панах на спор подстрелил из мелкокалиберки женщину, как выяснилось позже, мать троих детей, ехавшую верхом на ослике в ста метрах от них. Из родни никого рядом не было, чтобы отговорить его. Целился он, согласно условиям спора, в тазовую часть, а попал в коленную чашку и раздробил ее.

- Когда это случилось?

- Еще до начала месяца Мухаррем. А узнал я об этом только сегодня. Скрывали. Думали, что могут замять это дело.

Когда Теймур вернулся домой, было уже далеко за полночь.
            
 
Глава четвертая: ПЕРВАЯ  ЛАСТОЧКА.
            
В свои пятнадцать лет Теймур почувствовал себя взрослеющим. На лице пробились усики и бакенбарды, ноги покрылись волосяным покровом. Появилась некая озабоченность, неудовлетворенность в поисках чего-то, приобрел определенную самостоятельность. Больше начал гулять с друзьями по городу, особенно, по воскресным и праздничным дням, посещать бани с ребятами из мехелле, в отличие от прошлых лет, когда мыться в баню его водили мама (в раннем возрасте), позднее папа или дядя Фикрет. На день рождение папа, перед уходом на работу, подарил Теймуру, когда он находился еще в постели, безопасный станок для бритья с набором лезвий «Балтика» и «Нева». Вручая сыну подарок, Мустафа, обняв и поцеловав Теймура, проговорил: «Я горжусь тобой сынок. Дав слово, ты не только выполнил его, но и сейчас остаешься успевающим учеником». У Теймура аж уши порозовели от этих слов в свой адрес. Мустафа уже ушел, а Теймур, поджав под себя ноги и накинув на плечи одеяло, продолжал сидя, не покидая постели, переваривать слова скупого на похвалы отца. Вошел дядя Фикрет и, протянув ему одеколон «Шипр», сел рядом:

- Поздравляю! О чем задумался Великий Могол, приняв позу китайского богдыхана? Оставь решение государственных вопросов на потом и иди завтракать. Не то опоздаешь в школу. Ближе к вечеру, если ты меня хорошо попросишь, возьму тебя с собой в железнодорожный ресторан.

- Это куда же, на вокзал? Кого встречаем? – уши Теймура, навострились.

- Не встречаем, а провожаем. Провожаем в путь-дорогу некую мадам по имени Ирина, которая находилась у нас в командировке в течение почти одной недели.   

- Интересно, кто оплачивал ее командировку? Уж не ты ли? – лукавая улыбка скользнула по лицу Теймура. – Поместил ее где, у Нисы-халы?         

- На этот раз в гостинице. Уж больно интеллигентная девушка. Ей не подобает проживать в убогом жилище нашей халы, - ответил дядя, не имеющий в своих похождениях, минуя подробности в известных пределах, особых тайн от своего племянника.

Ирина, на самом деле, оказалась очень культурной и симпатичной шатенкой. Ее хрупкая, нежная фигурка еле противостояла набирающему обороты бакинскому норду и при отдельных порывах ветра, чтобы устоять на ногах, она находила опору в дяде Фикрете, крепко прижимаясь к нему. После плотного обеда в привокзальном ресторане, они стояли на перроне у московского поезда, до отхода которого оставалось еще целых пятнадцать минут.

- Добрый день Фикрет! В Москву собрался или провожаешь кого? – проходящая мимо крепко сбитая женщина в форме проводницы подошла к дяде и бесцеремонно сочно чмокнула его в щеку.
   
- Привет. Да вот, провожаю уважаемую коллегу, которая находилась в командировке у нас. Передай дяде Садыху, что я обязательно навещу его.

- Передам, передам, - проводница небрежно махнула рукой на прощанье.

- Тебя и кондуктора на перроне узнают, - заулыбалась Ирина.

- Куда же ей деться. Она же моя двоюродная сестра, - сгримасничал Фикрет.

- Но она почему-то обняла и поцеловала только тебя и при этом не узнала своего двоюродного племянника, - улыбка на ее лице растянулась до самых ушей.

- Она моя сводная двоюродная сестра со стороны первой жены папаши. С Теймуром она не знакома.

- Замудрил слишком. Она из нашего поезда?

- Нет, она работает в киевском направлении.

Мимо них пробежал мощный дядька, в майке и в брюках от пижамы, татаро-казачьего происхождения, преследовавший паренька азербайджано-армянского типа, с криком: «Держи его!». Ирина вопросительно взглянула на Фикрета:

- Юноша, наверное, карманник. Почему никто не задерживает его?

- Паренька жалко. Ты представляешь, что будет с ним, если этот мужик его настигнет.

- Может, он украл у этого пассажира его последние деньги?

- Тем хуже для него. Давай лучше поговорим о нашей встрече в Москве.

- Ты говорил про какие-то семинарские занятия у нас в конце следующего месяца?

- Да, меня пошлют на двухнедельные курсы повышения квалификации к вам, в Москву. Перед вылетом позвоню к тебе.

- Лучше позвони, уже, будучи в Москве. Это будет, более, нагляднее.   

Они еще стояли на перроне, когда изрядно запыхавшийся паренек и преследующий его дядька с буденовскими усами, сделав большой круг, прыгающими шажками проскочили мимо них трусцой. Из горла русско-татарского казака вырывался вымученный голосок с признаками шепота: «Держи его!».

- Смотрите, даже служащие вокзала не реагируют на это безобразие, - возмутилась Ирина.

- Паренька жалко… - протянул дядя Теймура.

Раздался прощальный гудок паровоза, состав сдвинулся с места, и дядя Фикрет, шагая рядом с отъезжающим поездом, крикнул Ирине: «Я к тебе обязательно позвоню».

- Ладно, со сводной родственницей все понятно. А кто же этот дядя Садых? – проговорил Теймур, глядя вслед удалявшимся вагонам.

- Этот дядька, родной, - директор вагона-ресторана. Мой ровесник. Вот так вот. – Фикрет с хихиканьем хлопнул по плечу племянника. – Наведаюсь к нему в воскресенье, а может, и нет. В зависимости от обстановки, от ситуации, так сказать.
- В этот день и у нас намечается сбор у Гагаша. Наверное, прихвачу с собой Артема, - небрежно бросил Теймур, хотя дядя Фикрет ни о чем его и не расспрашивал.   
      
- 2 -

В воскресный день, шагая рядом с Артемом в направлении дома Гагаша, Теймур притормозил у лотка Мардана. Как всегда свежевыбритый, в белоснежно-выстиранной рубашке, застегнутой на все пуговицы, неизменном сюртуке-душегрейке, с тюбетейкой из мягкой, белой ткани на голове, Мардан, приветливо улыбнувшись, замер весь в ожидании.

- Что присмотрел из сладенького? Из того, что не продается в магазинах, здесь лишь петушки и другая живность на палочке, жженый сахар, исфаханская халва и еще некоторая шелуха кустарного производства, - произнес Артем, разглядывая неизменный, вот, уже, сколько лет до чертиков знакомый выбор выносимых на прилавок лакомств для продажи.

- Однако в магазинах карамельки и шоколадные конфеты поштучно не купишь. А здесь можно, хотя обходится это несколько дороже. А выбор мой остановился вон на той «шелухе» в виде пряника домашнего изготовления.

- И это лакомство один будешь есть или поделишься со мной по-братски?

- Он не достанется ни тебе и не мне.

- Интересно, для кого этот подарок?

- Пряник предназначен для одной малюсенькой крали, которая, обязательно, встретит нас с открытым дневником с отличными отметками, как мне кажется.

Мардан, не знавший русский, на котором говорили ребята, прервал их:

- Долго вы еще будете чирикать между собой. Или берем что-нибудь, или прогуливаемся дальше!

- Не сердись Мардан-даи! Были бы деньги, весь твой лоток купил бы. А пока вот тебе манат с мелочью и положи, пожалуйста, вон ту сладкую лепешку вот в этот красивый кулечек, на котором изображен симпатичный котенок.

Во дворе у Гагаша Алия-ханум, жена топал Ашрафа, стоя на крыльце своего порога, переговаривалась со Стаси. В ее присутствии Теймур не позволял себе каких-либо шуток с брадобреем и, поэтому, поздоровавшись с ней, не мешкая, поднялся с приятелем на второй этаж. На веранде Асия старательно выглаживала свою юбку (жакет с блузкой уже висели на спинке стула), мурлыча какую-то песенку под нос.

- Салам, Асия! Объявлен неутешительный метеорологический прогноз. Ожидаются ветреные погоды, начиная с завтрашнего дня. Три дня будет свирепствовать ураганный бакинский норд. 

- Да-да. Знаю я твою метеослужбу. А, впрочем, три дня меня, полностью, устраивают. Все мои мероприятия начнутся после твоих прогнозов.

Как и рассчитывал Теймур, на его голос Фарида выбежала из комнаты, но без ожидаемого дневника.

- Как успехи в школе, Фарашка! Сколько двоек нахватала?

Фарашка замешкалась. Глаза округлились от недоумения. За нее ответила Асия:

- Как тебе не совестно, Теймур! – поддельная строгость с насмешливым оттенком звучала в ее голосе. – Мы в такие игры не играем, Учимся только на «хорошо» и «отлично». 

Фарашка продолжала молчать. Теймур рассмеялся и постарался быстро устранить растерянность в ее поведении.

- Конечно. Я только пошутил. Я же знаю, что ты у нас самая, что ни есть отличница. – Теймур протянул ей кулечек. – Вот тебе за это от нашего двора.
          
- И от нашего тоже. – Гагаш с торжественным видом подошел и вручил ей шоколадную конфетку.
          
           Взяв подарки, Фарашка вся засияла от удовольствия.
          
           В квартире Гагаша из домочадцев только мешади Шараф сидела на кухне и задумчиво перебирала четки в руках. В комнате же за столом сидел Гуламчик с довольным видом, а перед ним возвышалась сверкающая золотистой головкой бутылка шампанского с несколькими шоколадными конфетами вокруг.

- Вот не ожидал от нашего Гуламчика такого угощения. Что это? Тебя посватали? – расплылся в улыбке Теймур.
          
- Не дури. Я что, девица?

- Ну, женят. Какая разница.

- До этого я еще не дорос. Это ты у нас скороспелка. Тебе грозит такое счастье в кавычках.
            
- Договорились. И все же, по какому поводу угощаешь нас этим праздничным напитком?
            
- Кто тебе сказал, что угощение от меня. Я такой же приглашенный, как и ты.

- Ладно, ребята, успокойтесь. Сюрприз исходит от меня, хотя я за эту бутылку копейки не платил. Она досталась мне задарма, - голос Гагаша позванивал от удовольствия.
            
- Вот, как! И кто же этот добрый дядька? – поинтересовался Теймур. 
            
- Это шампанское из коллекции топал Ашрафа, которое экспроприировал, вернее, утащил, его же собственный сынок Шабан Ашраф оглу. Но ты не беспокойся, ювелир даже не почувствует кражу. С минуты на минуту, он должен появиться и с закуской к нашему столу, в виде тендир чурека, что продается на Куба мейданы, и голландского сыра из магазина своего папаши.

- Ну, прямо, как в сказке. Какой добрый волшебник вселился в этого джина?

- Он отдает свой должок. Я выиграл все это у него на спорке «ядымдадыр» (игра – беру и помню).

- Вот как. А если бы проиграл ты? Из каких сбережений рассчитался бы с ним? – спросил, улыбаясь, Гуламчик, догадываясь какой будет ответ.

- Для этого ему пришлось бы ждать, когда я окончу школу, поступлю в институт, закончу его и начну зарабатывать на хлеб насущный.         

- А если не поступишь в институт, то еще и служба в армии, - добавилТеймур.

- Если серьезно, пришлось бы отдать ему зажигалку из китайского фарфора. А, вообще-то, закуска не входила в условия спора. Не знаю, может и подарю ему, мне она не нужна. Ему эта зажигалка очень нравится, он бредет ею.    

- Только не сейчас, Гагаш! Как-нибудь в другой раз. В обмен на нечто подобное этому. – Теймур театрально прошелся рукой по столу.               

- А что это за спорка «ядымдадыр»? – поинтересовался Артем.

- Это такая игра на грудной косточке курицы, имеющей форму вилочки для лимона к чаю. Двое спорщиков на что-то ломают эту косточку, и в дальнейшем если один из них будет предлагать другому что-нибудь, неважно что, то берущий, прежде чем взять это что-то, должен сказать: «беру и помню». В противном случае, он проиграет, - пояснил Теймур.      

- Подождем Шабана. Я выйду во двор на разведку. А ты Гулам расскажи им анекдот про Моллу Насреддина, о котором я тебе поведал до их прихода. – Гагаш вышел на веранду.

- Давай, рассказывай! Наверное, очень интересный анекдот, - в приказном тоне произнес Теймур, удобно усаживаясь на диван.

- А это даже не анекдот, больше походит на притчу.

- Не тяни душу, рассказывай!

- «Однажды Молла Насреддин решил пройтись по свету и записать наиболее изощренные проделки женщин на любовной ниве, – неторопливо начал Гулам. – Положив в хурджун необходимую малость съестного, не мешкая, покинул дом, с твердым намерением успешно завершить задуманное. Добравшись до ближайшего городка, он первым делом посетил базар, где можно было услышать городские сплетни и получить первичную информацию о жизни населяющих его жителей. Покусывая горячую лепешку с кусочками баранины, Молла разговорился с хозяином лавки и поведал ему о цели своего прихода. Едва он отошел от бакалейной лавки, как к нему подошла рослая женщина в чадре и, приоткрыв свое миловидное личико, сказала, что, случайно, услышала его разговор с лавочником. Женщина посоветовала ему бросить этот неблагодарный труд и заняться более полезным делом. Молла наотрез отказался, заявив, что он эту мысль вынашивал давно. Женщина кокетливо улыбнулась и пригласила Насреддина, как дорогого гостя, к себе на обед. В разгаре угощения в дверь постучали. Хозяйка побледнела и испуганным голосом прошептав: «ой, мой муж вернулся, он нас убьет», - запихала дрожащего от страха Моллу в огромный сундук. А в дверь, между тем, уже колотили. Женщина отворила дверь и впустила в дом раздраженного мужа:

- Ты что жена дверь не открывала, спала что ли?

- Так и поспишь тут. Как хорошо, что ты во время пришел на обед. Не опоздал, как это иногда случается.

- А что случилось? Конец света наступил?

- Что-то в этом роде. Перед твоим приходом в дом ворвался мужчина, потребовал накормить его и пытался овладеть мною.

- О чем ты говоришь, жена! Где этот мерзавец? – закричал муж, дико вращая глазами.

- Он спрятался вон в том ящике, - жена пальцем руки указала на сундук. – Я заперла его на ключ.

- А-а-а! – завопил супруг и, в бешенстве бросившись на кухню, схватил лежавший на стеллаже топор. – Сейчас я разрублю этот сундук на мелкие кусочки вместе с этим подонком!»

В дверях появился с довольным видом Гагаш. В руках он держал горячий хлеб из тендира, солидный кусок голландского сыра и столовый нож. Протянув их Гуламу, приказал:

- Нарежь все это на аккуратные куски! У тебя это хорошо получается. Шабан вскоре поднимется к нам.

- Может уже не торопиться. Нам лишний едок не нужен, - включился Теймур, усердно потирая руки от удовольствия. – А ты, Гуламчик, приступай к выполнению полученного задания и, заодно, заканчивай свою повесть о похождениях Моллы Насреддина. Интересно, все же, чем все это кончается.

- Да, Гуламчик, мне тоже очень интересно окончание этого занимательного рассказика, - глаза Артема горели от нетерпенья.

Однако, Гуламчик не настроен был продолжить свой рассказ. Ленивым взмахом левой, он взял сыр голландский и, держа в правой руке столовый нож, начал аккуратно разрезать его на ровненькие кусочки:

- Я не могу резать и одновременно рассказывать о чем-то. Это мешает мне сосредоточиться, - Гуламчик получал удовольствие от того, что заинтриговал друзей, которые уже не скрывали своего нетерпенья. Он явно наслаждался редкой возможностью помучить Теймура. Филигранно нарезанные кусочки сыра одинаковой толщины плавно ложились на одну из трех плоских фарфоровых тарелок, жалких остатков от цельного столового сервиза работы завода Кузнецова, когда-то купленных поштучно на Солдатском базаре. – Пусть Гагаш доскажет вам эту историю.

- А ну, сейчас же рассказывай! – Теймур подскачил к Гуламчику и, сомкнув пальцы рук на его горле, напустил на себя злобный вид.

- Нет, уж. Ты начал, ты и заканчивай! – подыграл другу Гагаш. – А ты, Теймур, открой бутылку и разлей шампанское в фужеры. У тебя это лучше получится. Если я возьмусь за это дело, то боюсь, что придется вам вылизывать разлившийся напиток прямо со стола.

Теймура упрашивать не надо было. Все его существо наглядно, без всякого намека на сдержанность, было заряжено стремлением как можно скорее оприходовать содержимое стола до прихода Шабана. Фужеры уже были наполнены по второму разу и поднесены к губам, когда вошел Шабан.

- Прахады дарагой! Садысь дарагой! Гушай, гушай, пожалста, шакаладны гянфетка! – опорожнив бокал, с отвратительной улыбкой произнес на русском Теймур, нарочито коверкая слова.          

- Слушай, сколько можно ждать тебя. Издеваешься что-ли? – положив пустой фужер на стол, Гагаш принялся поучать Шабана. – Вечно приходится тебя дожидаться. Когда ты, наконец, приучишь себя к порядку?

- Но это не помешало вам выжрать все шампанское и слопать весь чурек с сыром. А где же моя доля? – Шабан стоял весь красный, цвета пионерского галстука, с надутыми губами от обиды. Он был не в состоянии отвести глаза от пустой бутылки, которая вмиг утратила свою помпезность и приняла блеклый вид.

- Ладно, не переживай слишком. Не устояли мы. Впредь, будешь расторопнее. И опаздывать не станешь и искушать нас не будешь. А мы только что, на совете старейшин так сказать, решили, что ты вполне достоин быть владельцем вот этой штуковины. Держи, я дарю ее тебе, - Гагаш, под укоризненные взгляды Теймура, протянул ему зажигалку.

Вся обида Шабана мигом улетучилась. Он так и засветился от удовольствия, хотя еще старался безуспешно удерживать гримасу недовольства на лице.

- Ты слышал, Шабан! Совет старейшин решил осчастливить тебя фарфоровой зажигалкой. Одним из аксакалов был я, по инициативе которого этот Совет состоялся. Ты, как настоящий киши, должным образом оценишь наше решение. Мы будем очень тебе признательны, если ты в следующий воскресный день угостишь нас сухим вином типа «Садыллы» или «Медресели» или не знаю, на твой вкус и, обязательно, с закуской.

Вращая в руках заветную игрушку, Шабан объявил на русском:

- У вас свой свадба, а я пшел мой свадба. А шакаладны гянфетка дай вашым мамлыматанам, чувих так сказат, - улыбаясь, он перешел на азербайджанский. – Мне надо уходить. Надо встретиться с Оруджем и другими ребятами на Кубинке, где я этот чурек и купил. Они ждут меня.

- Вот, гадёныш. Не среагировал на мою уловку. А кто такой этот Орудж с Кубинки? – спросил Теймур, как только Шабан покинул комнату.      

- Такой же смурной, как он сам и вся их малахольная бражка. Ты хорошо сделал, что заговорил о вине и закуске. Это хороший задел на ближайшее будущее. Я знаю психологию этой братвы, их мышление. У них особое понятие о мужской чести. Вот увидишь, Шабан всю неделю будет переваривать слово «киши», и в следующее первое, в крайнем случае, второе воскресенье вино и приложение к нему будут красоваться на нашем столе.

- Твоими бы устами мед пить, - Теймур повернулся к Гуламу. – Давай доскажи злоключение несчастного Насреддина и в путь-дорогу. Бедный Молла, наверное, в ожидании смерти обкакался в сундуке от страха.               

- Давай, Гуламчик, давай! – подстегнул Артем, сгорая от нетерпенья.

- Что-то охота рассказывать отпала, в голове зашумело, - притворно закапризничал Гулам.

- В таком случае выхода в город не будет. Во всяком случае, с нами. – Теймур указал на себя с Артемом и поудобнее разместился на диване.

- Я чуточку задержусь на кухне. А ты, Гулам, не выкаблучивайся и заканчивай рассказик про похороны Насреддина. – Гагаш направился к бабушке.

- Ладно, если так просите, - замялся Гуламчик, хотя никто его просить не собирался. – «Так вот, муж этой мамзель в ярости схватил топор и кинулся рубить злосчастный сундук, вместе с несостоявшимся любовником. Он, аж, позеленел от злости. Насреддин приготовился к самому худшему. Он стал жертвой своей глупости и был начисто лишен возможности, оказавшись запертым в сундуке как-то оправдать или защитить себя. Еще немного, еще чуть-чуть, но жена успела, мгновенно среагировав, схватить за руку мужа и воскликнуть:

- Чем же провинился любимый мною сундук, в котором я привезла все свое приданое! Я же заперла этого мерзавца на замок. Вот тебе ключ, открой сундук и делай с этим уродом все что хочешь.

Как только он схватил ключ с руки жены, она тут же радостно запрыгала на месте и захлопала в ладоши:

- Я выиграла! Выиграла! Ты взял ключ и забыл сказать «помню». Завтра же покупаешь мне ожерелье из крупных   жемчугов Бахрейна, о котором я тебе талдычу на протяжении более двух месяцев.

Ошарашенный муж, почувствовав внезапно возникшую слабость в теле, покрывшись испариной, смахнув пот с побледневшего лица, только и смог выговорить:

- Ну и шутки у тебя нечеловеческие, - затем, сделав глубокий вдох и с шумом выпустив воздух, он продолжил ослабевшим голосом. - Так недолго и скочуриться можно. Будет тебе ожерелье. Только больше с тобой в подобные игры играть не буду. 

Дождавшись, когда муж, успокоившись и отобедав, отправился на работу, женщина вытащила, обмочившегося в штаны от страха и катастрофически поседевшего Моллу из сундука и выпроводила его из дому, со словами: - «Я же говорила тебе, чтобы ты бросил эту неблагодарную затею. Ты только неудачно споткнулся и расшиб лоб, но тебе еще не раздавили голову. Это только первая ласточка». Насреддин молча вышел из ее дома и в тот же день, покинув город, направился обратно в свою деревню. Вот и всё…» - Гулам замолк, прикрыв одно веко и уставившись другим на друзей.

- Да, неожиданная концовка, - произнес Артем.

- Век бы думал и не додумался бы до такого, - кивнул головой Теймур. – А теперь, после такой прекрасной трапезы мы можем во всеоружии совершить вылазку в город, - и он, вытащив из кармана куртки миниатюрный мешочек, высыпал на стол вывалившиеся из стручка, кругленькие семена сиреневого дерева. Эти зелененькие шарики были взяты на вооружение Теймуром и его командой в своих проказах во время прогулок по городу.

Вошел Гагаш с таким же маленьким мешочком и положил его в карман своего пиджака, висевшего на спинке стула.

- И ты заблаговременно запасся метательными снарядами. Отлично!

- Стараемся. Надо же чем-то развлечь себя, чтобы не умереть со скуки, - в тон Теймуру, загадочно улыбаясь, откликнулся Гагаш.
   
- 3 -

День был майский, легкий ветерок нежно трепал волосы, милосердное солнце согревало душу, настроение, от выпитого шампанского, было отличное. Ребят так и тянуло к шалостям. Подойдя к переходу у здания Бакинского Совета, друзья заметили на противоположной стороне улицы лоток с мороженым.

- Вы переходите дорогу и ждите меня у лотка. Я мигом… - неожиданно объявил Гагаш и, оставив друзей у перехода, быстро пошел вдоль улицы.

- Что это с ним. Пописить захотелось? – предположил Артем.

- Или увидел кого-то, кому не хочется попадать на глаза, - предложил свою версию, Теймур.

- В общем-то, это не столь важно, - отметил Гуламчик и, приняв позу вождя пролетарской революции с протянутой рукой в сторону продавщицы мороженого, выкрикнул с торжественными нотками в голосе. – Вперед, товарищи, к вершине человеческого гения в области вкусной и здоровой пищи.

Перейдя улицу, кампания направилась к заветной цели и в нескольких шагах от нее увидела, как Гагаш неторопливым шагом переходит дорогу в неположенном месте.

- Он что, с ума свихнулся! Гляди, его уже засек милиционер с рыжеватыми усами и намылился бесповоротно оштрафовать, - воскликнул Теймур, и все трое стали усиленно махать руками, чтобы привлечь внимание Гагаша и повернуть его обратно. Однако, он, провожая взглядом проезжающие, мимо, легковушки, автобусы и троллейбусы, не замечал их сигналов, продолжая двигаться вперед.   

Гагаш вступил на тротуар и, пританцовывая, направился к приятелям. Бежать было поздно, и ребята с обреченным видом ждали финала случившегося. Служивый по обеспечению общественного порядка остановил Гагаша почти под носом у ребят, приложил руку к козырьку (Теймуру стало почему-то смешно) и представился:

- Постовой Зарбалиев! Молодой человек, вы грубо нарушили правила уличного движения и совершили переход в неположенном месте, создав опасную ситуацию для жизни, как самого себя, так и пассажиров проезжающего мимо городского транспорта.

- Я очень торопился. Мы в кино опаздываем…, - жалкая мимика отобразилась на физиономии Гагаша.   

- Ну что же, придется повременить. А что касается торопливости, то твоя праздная походка при переходе дороги что-то не стыкуется со сказанным.

- Если бы заметил вас, ни за что не пошел бы на такое нарушение. Все вас так уважают. Вы часто здесь стоите и в ненастные, и в знойные погоды, - желание задобрить постового так и сквозило в его поведении.            

- Уважать надо не меня, а порядки, установленные в городе. Так что, придется тебя наказать.               

- Без квитанции платить не буду! – сухо произнес Гагаш, от его жалкого вида не осталось и следа.             

- За этим дело не станет, - Зарбалиев достал из кожаной сумки, висевшей на его боку, образец квитанции, заполнил ее и протянул Гагашу. – Штраф три рубля.

- Придется, значить, придется…, - уныло произнес Гагаш.

Вынув из кармана пиджака уже знакомый друзьям маленький мешочек, он запустил в него руку и вытащил оттуда со звяканьем пригоршню однокопеечных монет и со словами «извините за некоторое неудобство, у меня других денег нет», - начал отсчитывать: «раз, два, три копейки…». Монеты ложились на открытую ладонь огорошенного и растерянного милиционера. Многие из прохожих замедлив шаг, не останавливаясь, с любопытством посматривали на них. Некоторые же, отойдя на определенное расстояние, оттуда наслаждались открывшимся зрелищем.  Изумленные друзья, чтобы не прыснуть от смеха в присутствии постового, отошли подальше в сторону. Пока Гагаш расплачивался с Зарбалиевым за нарушение правил уличного движения для пешеходов, Теймур и иже с ним купили себе мороженое-эскимо на палочке и, смакуя его, подошли к скрупулезно отсчитывающему копейки Гагашу. Служивый уже удерживал монеты соединенными вплотную обеими ладонями. Счет шел уже за двести. Ждать пришлось еще несколько минут, которые тянулись очень медленно. И вот, подошел конец:   

- Триста две копейки. Все. Здесь ровно три рубля и две копейки сверху, на чаевые, - объявил Гагаш и положил мешочек в карман.

Милиционер посмотрел на него с вымученной улыбкой:

- Я вижу ты парень с юмором. Мешочек-то оставь, чтобы можно было положить туда эту драгоценную мелочь. Я же должен отчитаться за квитанцию, что тебе заблаговременно и опрометчиво оформил, будь она проклята. Они нам выдаются под нашу личную подпись.
- Ладно. Хоть он и является любимой вещицей моей бабушки, которым она очень дорожит, - Гагаш раскрыл мешочек. – Давай, сыпь сюда.

Отойдя от покрасневшего постового, полностью насытившись продолжительной экзекуцией чрезмерно старательного, как ему показалось, исполнителя установленных порядков в городе, удовлетворенно потирая руки, Гагаш устремил свой взор, почему-то, на Гуламчика, хотя обращался ко всем:

- Ну что, получили удовольствие от удачно срежиссированной постановки в моем исполнении. А теперь, давайте, гоните мою порцию мороженого.

- От них остались одни палочки. Сам виноват. На мелочь, которую ты садистки отсчитывал этому «штриху», можно было бы купить с пяток эскимо. Поиздевался над несчастным милиционером, - гаркнул Гуламчик, сбросив бумажку с облизанной палочкой от мороженого в вблизи стоящую урну.      

- Такой он уж несчастный, да забодай его бычок. Я давно на него зуб точил. Полностью рассчитался с ним, даже две копейки лишних дал. Послушайте, неужели этот великолепный спектакль, что я сварганил для двух актеров, и в котором блестяще с триумфом сыграл главную роль, не заслуживает вознаграждения в виде эскимо на палочке, не говоря еще о бурных и продолжительных аплодисментах, переходящих в овации.    

- Вообще-то, ты здорово придумал все это. Мы, действительно, получили агромаднейшее удовольствие от этого зрелища. Ты заслуживаешь не одно, а много-много мороженого. Но получишь, все-таки, одно. Мне кажется, что этот бедняга все еще неодобрительно поглядывает на нас. Берем тебе пломбир или эскимо и быстрее сматываемся отсюда.

Далее, все пошло по обычной схеме. Зеленые шарики, пущенные навесными бросками, легонечко опускались на головы молоденьких девушек и субъектов, подпадающих под выражение: «хоть и мещанин, зато в шляпе». Мишенью своих проказ развеселившиеся ребята, подогреваемые парами шампанского, выбирали также группы людей, беседующих между собой о чем-то, и образовавшуюся очередь из жителей города у какого-нибудь продуктового магазина или при розничной продаже готовых изделий на улицах. Проходя мимо скопившихся людей, они, обычно Теймур и Гагаш, не останавливаясь, подбрасывали вверх пригоршню зеленых шариков, которые затем дождем сыпались на макушки и плечи объектов атаки. Все тут же запрокидывали головы и глазами выискивали на верхних этажах дома виновников этого безобразия. Довольные ребята подошли к улице Кривая, и недалеко от перекрестка с улицей Торговая, Гулам остановился у полуподвала, где размещалась аптека:

- Вы подождите немного. Мне надо купить здесь кое-что.

- Ты что, Гуламчик! Давно начал заниматься этим? – прикрыв один глаз, пропел Гагаш.

- Это не то, о чем ты подумал, - спускаясь по ступенькам, с усмешкой на усмешку ответил Гулам.

Помещение аптеки освещался лампами дневного света, в то время как на улице от яркого свечения солнца жмурились глаза. За длинной стойкой, заканчивающийся у стены небольшим проходом, сидел, облокотившись на стенку стула и протянув в длину ноги, мужчина в белом халате, средних лет, который ленивым взглядом смотрел на Гулама. В помещении никого не было. Весь отяжелевший и обмякший от безделья и скуки, он, не меняя позы, пробормотал:
 
- Что надобно?

- Дяденька, дайте мне, пожалуйста, одну пачку детского гематогена.

- Что-то, ты не похож на малокровного. И вид у тебя далеко не детский, - снисходительно скаля зубы, произнес фармацевт.

- Дяденька, это для моего младшего брата, - солгал Гулам.

- Это тебе не какая-нибудь лакомая конфетка. Им не забавляются. Это лекарство, на которое выписывается рецепт, - несколько ожил фармацевт.

- Дяденька…

- Принеси рецепт, - коротко бросил продавец в белом халате, и вдруг леность - словно ветром сдуло. – Фармацевт вскочил и, упираясь руками о стойку, закричал. – Не трогай. Оставь тебе говорю.               

Гуламчик опешил и, несколько, растерялся. Однако, человек в белом халате смотрел не на него, а мимо и, дико вращая глазами, уже не кричал, а монотонно повторял: - «Оставь. Оставь, тебе говорю». Гулам повернулся. На верхней ступени, у двери, стоял Теймур и, вращая в руках снятый со стены барометр, с наглейшей улыбкой глядел на аптекаря, который не уставал повторять: «Оставь. Оставь тебе говорю». Положение продавца можно было понять. Чтобы подбежать к Теймуру, ему надо было прежде обойти стойку, на что ушло бы время, что позволяло наглецу беспрепятственно удрать, вместе с барометром. Гулам испугался за друга. Однако, все прошло довольно гладко. Теймур счел, что сценка сыграна блестяще и пора закругляться. Продолжая сверкать зубами, он, подыскав новое место для барометра, повесил его на гвоздик в двери, где уже висела вывеска о графике рабочего дня аптеки, помахал дяденьке рукой на прощанье и испарился. Аптекарь повернулся к Гуламу, весь красный от злобы:

- Случайно, он не твой дружок?

- Ну что Вы, дяденька! Я - воспитанный мальчик, у меня таких друзей быть не может. Меня обижать нельзя. Вот вы отказываете мне, вернее, моему любимому братишке во вшивом гематогене, и нежелательные последствия тут же дали о себе знать. Бог не фраер, ему сверху все видно, - Гуламчик поднял вверх указательный палец.

- Ты что, выпил что ли? – принюхиваясь к Гуламу, рявкнул фармацевт. – Ах ты, чертенок, а ну убирайся подальше отсюда! Не то сейчас подвешу тебя на этом опустевшем гвоздике для барометра.

- Я же вам говорил, что бог не фраер, - скромно промямлил Гулам. Затем, громко рыгнув, подошел к барометру, снял его с гвоздика, вышел с ним на улицу и под истошные крики фармацевта аккуратно положил его в урну, выставленную у входа в аптеку.               
Когда дяденька в белом халате выскочил на улицу, ребята, со смехом оглядываясь на него, поворачивали на Торговую.

Следующим объектом, привлекшим их внимание, стал московский передвижной зверинец, почти месяц гастролировавший в городе. У всех появилось желание посмотреть на обитателей живой природы, и Артем с укоризною посмотрел на Гагаша:

- Если бы ты не подарил этому рыжему мильтону три маната, мы бы сейчас наслаждались посещением диких зверей.

- Ай-йай-йай! – покачал головой Гагаш. – Во - первых, кто у тебя принял бы эти рубчики в таком виде - это раз. Во-вторых, чем тебе насолила бедная кассирша, кого намереваешься подвергнуть той ужасной пытке, какой подвергнулся твой рыжий мильтон. И в - третьих, я уже насладился, получив блаженство от того, что проучил этого идиота в милицейских погонах. Такое удовольствие несравнимо выше, чем посещение тысяч, таких вот зверинцев.

- Хватит, не переживайте! Будет вам зверинец. Я вас приглашаю пройти в это заведение, - с пафосом произнес Теймур, вынимая из кармана одну пятирублевку (вторая хранилась в заднем кармане брюк).

- Глянь, аж целая пятерка! Уж не из сбережений ли Зивер-нене? – начал Гуламчик, а вопросом закончил Гагаш.

- Нет. На этот раз от дяди Фикрета. Из премиальных, полученных управлением за какой-то проект на пере-про-фи-ли-ро-вание работы какого-то цеха, какого-то, то ли станкостроительного, то ли механического завода.          

Целый битый час потратили друзья на просмотр зачастую рахитичных, диких животных, взирающих мимо людей в пустоту, не реагирующих на громкие возгласы детей и взрослых. Во взглядах, особенно хищных зверей, сквозила тоска, да и только. Насытившись представленными на обозрение живностью, Гагаш при выходе из зверинца метнул ввысь очередную порцию шариков, которые посыпались на лоснившую от обильного жира, огромную (как глобус, установленный в фойе института географии, где работает тетя Рафига), совершенно лысую голову мужчины громадного роста с квадратными усами. Он стоял рядом с выходом и томился в ожидании супруги с такой же, как у него, бесформенной фигурой, застрявшей у клетки с медведем, видно, напоминавшем ей габаритами ее дорогого муженька. Вздрогнув от неожиданности, мужчина, запрокинув голову, посмотрел на чистое небо над собой без единого облачка. Недоумевая, он огляделся вокруг бестолковым взглядом, так и не поняв, откуда посыпались эти загадочные бусики. Надо было возвращаться домой, поскольку голод уже давал о себе знать, и Гагаш взмахом руки, словно регулировщик уличного движения, вывел ребят из зверинца. На улице Базарной, у технической библиотеки, он поделился с Теймуром остатками шариков и показал на народ, толпившийся на троллейбусной остановке. Однако вскоре он, изменив свое намерение, указал на приближающийся грузовик:

- Смотри Теймур, какой полный дяденька с массивной шеей сидит на кузове к нам спиной. Его широкий зад просматривается через заднее окно водителя грузовика. Как только машина поравняется с нами, пустим в него весь остаток этих горошин.

Объект для атаки подвернулся великолепный, и едва грузовик на медленном ходу проехала мимо них, Теймур сделал взмах и тут же, словно током пронзенный, застыл с вытянутой рукой. Он в замешательстве посмотрел на Гагаша. Тот стоял весь перекошенный, с окривевшим, раскрытым ртом, стараясь придать лицу некое подобие улыбки, осоловевшими глазами смотрел на объект атаки и усиленно махал ему всей пятерней. Дядя Абдулбаги на приветствие мальчишек, небрежно улыбаясь, махнул им рукой в ответ. Машина проехала, и Гагаш, выпалив: «На сегодня хватит, достаточно. От греха подальше», - подошел к остановке и высыпал весь остаток шариков в урну, расположенную возле нее.    

Ребята медленно преодолевали подъем, когда у Ахундовского садика их обошла парочка, повидимому, сестры. Старшая, ровесница ребят, и младшая, максимум лет десяти. Теймур, поигрывая в руках несколькими бусиками, не выдержал и накинул одну из них на головку старшей сестры. Та, повернувшись, только и сказала:

- Дурак, ненормальный!

- Хочу познакомиться с вами. Как тебя зовут? – несколько наигранно произнес Теймур, обращаясь к старшей.

- Севиндж…, - с улыбкой ответила младшая, исподволь оглядываясь по ходу движения на Теймура. 

Схватив за руку сестренку, девушка убыстрила шаги, отдаляясь все дальше от ребят. Дойдя до угла, они завернули на улицу Красная.

- Интересно, кого же из них зовут Севиндж? – задался вопросом Гуламчик.
   
                - 4 -         

Шел второй урок в школе, когда открылась дверь, и в класс, в сопровождении Светланы Гавриловны и уборщицы тети Нюры, вошла сама директриса. Глядя на бледное лицо директора школы и раскрасневшиеся от слез глаза тети Нюры, Теймур почувствовал что-то неладное: «Что могло случиться. Неужели кого-то еще понесло сыграть в ящик»? Накануне, в школьном дворе, в скрюченном виде, крепко прижимавшим к себе, словно очаровательную Марику Рокк, бутылку знаменитого вина марки «Агдам», был найден мертвым, вечно шатающийся по улицам и перекресткам района в поисках собутыльников, известный алкоголик Митяй. Обычно вытянутая в струнку Ольга Васильевна стояла сейчас сутулившись, но с высоко поднятой головой; вмиг постаревшая, но охватывающая жестким взглядом сидящих за партами учеников. Дав небольшую паузу, она со словами «товарищи-комсомольцы», твердым, хотя и несколько хриплым голосом, сообщила о смерти верного соратника и продолжателя курса вождя мирового пролетариата товарища Ленина, освободителя народов Европы от кровавой чумы фашизма и гитлеризма, отца угнетенных народов и непоколебимого борца с мировым империализмом - товарища Сталина. Теймур почувствовал дрожь в ногах, ученики окаменели, учительница по математике Рахиль Францевна вытянулась ввысь и издала гортанный протяжный звук, тетя Нюра уже всхлипывала навзрыд. Эркек Тукезбан подняла руку, чтобы успокоить всех, и заявила, что в стране объявлен траур, занятия в школе на время прекращаются.

В городе царила растерянность. Для всех «отец родной» был бессмертен, он не мог умереть. Всем казалось, что наступил конец света. На улицах люди, сгруппировавшись вокруг репродукторов, жадно ловили информацию из Кремля. Вот слышится звонкий, надрывистый голоc главы правительства Маленкова, а вот глухой, с сильным грузинским акцентом, еще более усилившимся от волнения, энкаведешника Берия. Народ искренне переживал, как казалось всем, невосполнимое горе. Однако, все оказалось намного проще. Вскоре все успокоились, и в течение года верхушка Политбюро разобралась - кто из них враги, а кто истинные коммунисты, и жизнь потекла в своем русле.

В пятницу, после занятий в школе Теймур напомнил Гагашу, что завтра банный день, и, ближе к вечеру, они пойдут мыться на Советскую.
 
- А почему не в Тезепирскую, она же в двух шагах от вас? – спросил Гуламчик, проживавщий на Почтовой улице, ближе к центру города, и посещавщий, в основном, «Фантазию» - одну из известных бань Баку.               

- Тезепирская, вроде, как скорая помощь. Когда надо просто быстрее помыться, и только. А если хочешь получить от купания истинное удовольствие, насладиться прелестями банной ауры, провести в этой среде несколько часов, то для этого надо сходить именно в баню на Советской улице.   

- Вроде, как в нашей «Фантазии», - закивал головой Гулам.

- Представь себе не совсем. Был я в вашей бане несколько раз. Хороша, ничего не скажешь. Но наша – она особая. В ней отражается весь вкус, вся потребность, я бы даже сказал, уклад жизни жителей Нагорной части, и не только. В эту баню приходят и из других районов города, даже из Баилово.

Распрощавшись с ребятами, Теймур, не спеша, прошел мимо Рамазана, поздравил его с обновкой – легкой парусиновой спецовкой, надетой поверх синеватой рубашки с белыми горошинами. С чисто выбритым лицом он выглядел свеженьким, и Теймур не преминул поддеть его, приветливо похлопывая по плечу:

- Знаешь Рамазан, выглядишь ты великолепно. Еще бы тебе бабочку на воротник, те, что надевают певцы на эстраде, и красный платочек на грудном кармане, и Чимназ не устоит перед тобой, растает от счастья и растянется у ног твоих.

Рамазан, не имевший понятия о какой-то бабочке и об эстраде тоже, уловил только, что-то о красном платочке и, расплывшись в подобострастной улыбке, с надеждой смотрел на него.   

- Знаю, знаю. Разузнаю о планах Чимназ и, непременно, сообщу тебе. Вот только насчет красного платочка не знаю, как помочь тебе. – Теймур, ободряюще, подмигнул старикашке.

Во дворе к счастью Рамазана Чимназ, завернув за пояс подол платья, с полуобнаженными ляжками, под мощной струей воды из дворового крана полоскала белье в оцинкованной ванне. Теймур, не мешкая, подошел к ней:

- Чимназ! Какие у тебя планы на сегодня?

- Что, что-о? – она удивленно вытаращила глаза на него.
- Я спрашиваю, какие у тебя планы на сегодня? Ненешка хочет запастись зафараном на предстоящий праздник Новруза у твоих знакомых из Бильгях. Ты навестишь их сегодня.

- Пусть Зивер-ханым не беспокоится. К концу недели зафаран будет. А сегодня не могу. Должна ехать в Локбатан к двоюродной сестре, на именины ее дочери.

- Прекрасно, я передам. Бедный Рамазан…., - искривился Теймур.

- А причем тут Рамазан?

- Как, причем! Несчастному предстоит проводить тебя на другой конец света. Дожидаться там, пока ты будешь веселиться, и проводить обратно домой. Ты хоть ему бутерброд какой-нибудь вынеси.

- Я его в телохранители не нанимала. Я ему в дочки гожусь. Стыда у него не осталось. Мой сыночек пойдет со мной.

- Как говорит моя нене, сердцу не прикажешь. Значить вы оба будете под надежной охраной.

- Какая там надежная! Его самого охранять надо. Ладно, вынесу ему пирожочек, - внезапно смягчилась Чимназ.

- Пись-пись! – нежданно раздалось сверху.

Оба подняли головы. Голос принадлежал Фаине Файвелевне и предназначался, видимо, выходящей из подвала и направлявшейся в туалет Венере. Та не прореагировала. Голос повторился. Та же реакция. Открыв дверцу туалета, Венера зло посмотрела на Фифи, прежде чем исчезнуть в нем. Едва захлопнулась дверь туалета, как на крыше дома дворничихи Телли-халы появился кот Местан, который спрыгнув на деревянный настил крыши уборной, затем плавно опустившись на асфальт, подбежал к балкону Фифи и присел, с поднятой мордочкой, непрерывно мяукая. Фаина Файвелевна начала поштучно сбрасывать ему кильку, держа рыбку за хвост и, убедившись, что она съедена, бросала следующую. Так продолжалось до тех пор, пока вся килька не закончилась. Едва Местан проглотил последнюю рыбешку, дверь туалета распахнулась, появилась обиженная Венера и, подбоченившись, широко расставив ноги, запрокинула голову на Фифи.    

- У меня, что имени нет! Я что тебе, лялька, что ли, которую надо держать на руках и просить пись-пись, - громыхала она, серо-буро-малиновая от возмущения.

- Ты о чем, ахчи? Охренела, что-ли? Гуляй на здоровье в туалет, сколько твоей душе угодно. Можешь, вообще, не вылезать оттуда. Мне это неинтересно. У меня свои заботы, - с явной издевкой чеканила Фифи.

Кот Местан, облизывая рот после вкусной и здоровой пищи, вместе с Чимназ и Теймуром с интересом наблюдал за исходом этой словесной дуэли.

- У тебя забота одна. Выводить меня из терпения. Я не позволю тебе грубить мне. Бабкен знает мой характер!

- Твой Бабкен умница, что не перечит тебе. Не то, быстренько, сыграет в ящик. Я же звала Местана, тупица! Чтобы накормить его.

- Правда, Венера. Местан только что с удовольствием слопал несколько рыбок, - включилась в дуэль Чимназ.

- Слушай, Чимназ! Чтобы позвать кошку, разве надо говорить ПИСЬ - ПИСЬ. Я что - дура! – Венера начала вскипать.

- А что надо говорить? – не поняла Чимназ.

- Как, что! Надо говорить КИС-КИС.

- Вот едреный колпак! Ведь он же кот. Ферштейн? – Фаина Файфелевна явно издевалась над ней.

- Действительно, тетя Венера! Местан же кот, а не кошка. – Теймур, не выдержав, подыграл Фифи.

Венера застыла, несколько озабоченная. Глаза ее, растерянно, метались в разные стороны, она была явно сбита с толку:

- Какая разница, кошка она или кот. Все одно. – Выйдя из затяжного затмения, неуверенно пробормотала она и, заткнувшись, спустилось в свое подземелье.          

Вслед за ней отправилась к себе и Чимназ.  Теймур же, подозвав Сабира, вбежавшим во двор вместе с Анатолием, старшим сыном Евсея, положил ему руку на плечо:

- Сабирчик! Мигом пройди до угла, где стоит Рамазан, и передай ему от моего имени, что Чимназ скоро поедет в Локбатан, к родственнице. Настроение у нее отличное, возможно угостит его пирожком.

- Хорошо, Теймур. Только, ты знаешь самый короткий анекдот на свете? Хочешь, скажу тебе?

- Ох! Чего не знаю, того не знаю. Скажи!

- Еврей – дворник. Разве это смешно?

- Конечно. Это жизненный анекдот. Очень остроумный, значит смешной.

Сабир с Толиком помчались выполнять поручение Теймура, едва не столкнувшись у выхода на улицу с входящим во двор Черкезом. Чижик шел в развалку, чуть сутулясь, с безразличной улыбкой на лице. Он был намного старше Теймура, но никогда не выказывал разницу в летах в общении с ним. Чувствовалось, что Черкез был навеселе, от него несло спиртным. Дружески подмигнув Теймуру, он воскликнул: «Привет Огурчик», - и, не ожидая ответа, хотел пройти дальше, но был остановлен голосом Фаины Файвелевны:

- Как дела, Мазурик?
Чижик остановился и поднял голову, хотя он никогда не был карманником, а просто иногда вращался в их обществе. Никаких прямых улик на какой-то криминал у него не отмечалось. Дружил с Николаем Суминым. Черкезу нравилось обращение «мазурик», смысл которого он так и не мог понять. Однако, в слове этом было что-то от музыки, а он, по словам той же Фаины Файвелевны, был не свойственным грузчику, сентиментальным человеком. 

- Спасибо тёт Феня, все карашо! – разобравшись, откуда исходит звук, проблеял Черкез.

- А как успехи, мистер Чарлес! – (Теймур заулыбался, вспомнив авторский стишок Николая). Сделав паузу Фифи, продолжила. – Много намазурил за день из чужих карманов? – упертую на своем еврейку невозможно было убедить, что Черкез не карманник.

- Ай, тёт Феня! Не устаешь делать дильхош (в смысле забавляться). Мой карман, чужой карман - какой разница. Вчера пил за мой карман, сегодня – за карман Баламирзы. Если ты был человек-душа, завтра пил за твой карман, - ответил Черкез на русском, хотя Фифи обратилась к нему на азербайджанском языке.   

- Нашел, у кого просить. Я сама за чужой карман запела бы колоратурным сопрано. – Фифи с ударением отчеканила последние слова.

- Калара…калакат… Ай, тёт Феня! Тебя не поймешь. Ей бог. Говоришь, говоришь, а затем идешь на свой язык. Не пойму хвалишь или ругаешь делаешь. - Черкез с нисходящей улыбкой побрел на свой этаж.   

- 5 –
В Нагорной бане на улице Советской друзьям сегодня, в этот дождливый вечер, повезло. Ждать своей очереди пришлось недолго. Обычно после рабочего дня народу здесь бывает много, и поэтому в это время горячая вода льется из всех душевых, во множестве установленных как вдоль стен, так и поперек просторного помещения бани (последние в дневные часы не функционируют). Пар, исходящий от потока кипятка, создает особую ауру, застилая и прочищая глаза, как говорят взрослые, доставляет полный покой нервам, омолаживает тело и умиротворяет душу. Теймур хорошо помнил дни, когда, посещая баню в раннем возрасте с отцом и дядьками, не выдерживал и весь покрасневший от жары выходил эпизодически в раздевалку, чтобы остудить разгоряченное тело и подышать прохладным воздухом.

Подыскав себе свободное место для мытья, ребята без всяких слов облили себя горячей водой, намылились и, снова наполнив тазы почти кипятком, смыли с себя мыльную пену. Эту процедуру они провели несколько раз. Затем, несколько расслабившись, прошлись глазами по просторному помещению бани, стараясь разглядеть сквозь сгустившийся пар кого-нибудь из знакомых. Объектом внимания были, в основном, мусульмане, подавляющая часть которых носила красные передники, прикрывающие нижнюю часть тела, называемые «фите». Все трое, включая и Артема, были также в фите красного цвета. Не обнаружив таковых, ребята разговорились между собой:

- Слышали, ходят слухи, будто бы в следующем учебном году объединят женские и мужские школы, - густо намыленная голова Гагаша представляла, из себя, физиономию снежной бабы, не хватало только морковки вместо носа.
- Никакие это не слухи. Об этом уже говорят все и, преподаватели в том числе. Я сам слышал разговор между ними в школе, будучи в учительской, - ответил ему Артем, смывая с себя мыльную пену.

- Интересно, к нам подселят девочек или нас поместят у них. В любом случае, обмен с соседней женской школой отпадает. Там проходят английский, а мы – немцы. - Теймур усердно начал растирать тело кисей (перчатка из грубой ткани, для растирания тела в бане). - Вообще-то, меня это не колышит.
       
- Лично я останусь в нашей школе. Менять адрес не собираюсь, - Артем в который раз прошелся по телу мыльной мочалкой. 

- Не скажи. Не знаю кому как, а мне, абсолютно, не импонирует заканчивать школу, где директором является Тукезбан. Эту ведьму уже не интересует моя успеваемость, где приколоться не к чему. Теперь она придирается к моему поведению. Так и ждет повода, чтобы пригласить отца в школу. Видите ли, ей хочется почирикать с ним, а заодно, повесить на него асфальтирование школьного двора. Вот я и стараюсь не давать ей этого повода. Не знаю, насколько мне этого хватит.

- А тебе, откуда известно об этом? – усомнился в сказанном Гагаш.
- Агентура работает. Да здравствует тетя Нюра! Только, чур. Об этом никому ни слова.
- Мне кажется, что Ольга Владимировна, так властно подчинившая своей воле учащихся, их родителей и преподавательский состав, будет чувствовать себя весьма неуютно в роли руководителя смешанной школы. Как мне сказала Сона, старшеклассницы – народ своеобразный и довольно дерзкий. И методы работы нашей большевички в новых условиях уже не пройдут, а изменить их она, при всем своем желании, не сможет, - отметил Гагаш.   
         
          Разговор прервался, когда в купальном зале появился кисечи (терщик, а если взять шире, то массажист) Габла. Это было великолепное зрелище. Теймуру не раз приходилось наблюдать эту картинку, и каждый раз он получал от нее истинное удовольствие, будто видел все это впервые. Габла шел прямой походкой с вытянутым в струнку позвонком. Этот позвонок напоминал тетиву лука, натянутую струну арфы, вешалку в прихожей квартиры дяди Сеймура и не сгибался даже тогда, когда он нагибался во время массажа над очередным клиентом. Ростом ближе к двухметровой отметке, в бежевом фите, туго обтягивающим костлявый зад, головой, завернутой полотенцем на пиратский манер, в деревянных сандалиях, ни грамма жира, тонкая полоска жилистого мяса, которую, наверное, прожевать невозможно (сломаешь зубы), с крупным скелетом, обтянутой смуглой кожей, на ребрах которых, как на ксилофоне, можно было сыграть «чижика-пыжика» или «во садуле, в огороде», он представлял собой монстра из детских сказок-страшилок. Длинные, костлявые руки, достигающие колен, с огромной пятерней, обладали огромной силой. Клиенты кряхтели от удовольствия под ритмичные вариации его толстенных пальцев, просунутых в кисе (перчатка терщика). Немногие знали его настоящее имя. Прозвище «Габла» закрепилось за ним в процессе его работы    терщиком в бане. Закончив процедуру растирания тела кисей, Сейфулла хлопая по разгоряченной спине клиента, командовал: «Я закончил. Габлан!» (в смысле – вставай, собирайся). Со временем «Габлан» трансформировалось в «Габла». Внимательно посматривая на купающихся мужчин, видно, выискивая среди них потенциальных клиентов, Габла прошелся по залу, демонстрируя свой ходячий скелет узника Дахау или Освенцима, с папироской в зубах, больше для показухи, поскольку не был заядлым курильщиком, и исчез в массажном отделении.         
         - Этот Габла, прямо, украшение бани на Советской, - раздался голос, моющегося рядом, пожилого дядьки интеллигентной внешности, обращенный к более молодому мужчине с сединой на висках. Теймур прислушался к их разговору. – Не знаю, куда смотрят кинорежиссеры, профессиональные художники, писатели при выборе персонажей для своих произведений.
         
- Да, редчайший экземпляр для вдумчивых людей. Его физиономия, с повязкой разбойника с большой дороги, так и просится для вывески в фойе бани, рядом с портретом Ильича, а лучше взамен вождя пролетариата, - ответил с насмешливой улыбкой собеседник.

- Ну, ты будь осторожен в выражениях о нем. Все же, он любим всеми, - снизил тон пожилой, приложив, указательный, палец ко рту и замолк.   

- Я тоже люблю вождя, но предпочитаю видеть его изображение на бумажных ассигнациях. В этом плане он, как в той песенке про него, всегда живой и всегда со мной, -  с прежней улыбкой продолжил более молодой и подмигнул Теймуру.               

- Только что у душа встретил татарина Карама, который сказал мне, что вместе с Газошом из 9б класса попал на танцы в индустриальном институте. Почти весь свет музыкантов города, сгруппировавшись в небольшие ансамбли, участвовали в них. Одни танцы, без всяких массовиков-затейников, разных объявлений и вступлений. Танцевали везде. И в больших аудиториях института и даже в коридорах второго этажа, - объявил, вернувшись после принятия душа, Артем.

- А что это за Газош из 9б? – спросил Теймур.

- Это же Газанфар. Любитель демонстрировать свои крутые бицепсы. Специально, для показа своих достоинств, надевает на себя рубашки с очень короткими рукавами.            

- Ах, Газанфар! Так и скажи! Недавно в подворотне дома напротив хлебопекарни, он был побит парнем из нашего мехелле. Обычный парень, без всяких видимых мускулатур. Занятия атлетизмом не помогли этому Газошу, – хохотнул Теймур. – А как они попали на эти танцы?

- Газош дружит с Аркашей, который недавно перешел в группу саксофониста Сермакашева. И Карам знает его. Обещал меня взять с собой в следующий раз.

Это было время, когда в Баку миниатюрные музыкальные ансамбли рождались во множестве и, просуществовав недельку-другую, отмирали, чтобы возродиться заново, но уже в измененном составе. Музыкантов, вращающихся в этом калейдоскопе, молодежь знала назубок.

- Ладно, с Аркадием мы разобрались. Хороший ударник на уровне парков, клубов и дворцов культуры. С вами тоже все ясно. А нам что предпринять, Гагаш. Какие у нас шансы? – Теймур уставился на друга.

- Вечера танцевальной музыки в этом институте проводятся эпизодически, в основном, по праздничным дням и только для своих студентов. Однако, пройти туда для меня с тобой не представит особых трудностей. Стоит, только, попросить моего покровителя.

- ??? – округлил глаза Теймур

- Мой родственник, Хафиз. Вечный студент. Уже шестой год учиться. Начал с нефтепромыслового, а завершает учебу (все никак не завершит) на химико- технологическом факультете. Во время торжественных вечеринок постоянно дежурит у входной двери.    

- За что же отстал в учебе?
 
- В последний раз за групповую драку. Как основной зачинщик, несколько месяцев провел в следственном изоляторе. Даже связи его отца, партийного босса одного из районов Азербайджана, не помогли.               

- В общем, это уважительная причина. Итак, у нас вполне утешительные шансы. Можно идти под душ, -  подытожил Теймур, закатив глаза на матовый отблеск светящихся лампочек на потолке.

Разгорячив тело под, проливным, кипятком и окатив себя холодной водой (этому научил его дядя Фикрет), Теймур решил пройтись по бане. Остановившись у парной, он приоткрыл дверь. Это было небольшое помещение, в который запускался влажный пар. Мусульмане, за редким исключением, его не посещали. Теймур чуть замешкался у открытой двери и тут же послышался недовольный голос на русском: «Или заходите, или закройте дверь снаружи. Не выпускайте пар». Следующим местом посещения Теймура, было помещение не имеющее, в общем-то, четкого названия. Его именовали и «кисечи отагы» (в смысле - массажная), и «деллекхана» (вроде как, очищение от волос, парикмахерская). Последнее название более подходило его назначению, поскольку здесь, помимо пользования услугами кисечи, можно было заняться также и удалением волос в нежелательных частях туловища. Это отделение посещали, в основном, мусульмане. В помещении находились несколько мужчин, без фите. Отдельные участки их тел были облеплены тестообразной массой темно-синего цвета. Они стояли в ожидании появления жжения на обрабатываемых участках, чтобы затем смыть эту грязь с тела теплой водой, вместе с ненужными волосами. Этот порошок в пакетах поступал из Ирана и перед употреблением размешивался с водой. Фарсидское название средства «ваджиби» так и не прижилось в народе, и оно больше было известно, как «палчыг» (грязь). Теймур перевел взгляд на терщика. Габла своими огромными, словно коромысло, ручищами, во всю, утюжил податливое тело клиента ставшее, как красный коралл на бабушкиной золотой заколке, надавливая на него всем корпусом. Кисе в его пальцах отплясывал известные и неведомые, мыслимые и невероятные, ритмичные и плавные танцевальные «па».   
         
- Ну что, кого встретил? – вопросом встретил Гагаш подошедшего Теймура.

- Кого встретил? Любовался филигранной работой усты Габлы.   

- Ну и что! Налюбовался?

- Еще как! Он так отдраил, вашего соседа, топал Ашрафа, что отполированный до блеска, обмякший завмаг не смог сразу подняться и еще долго, словно мешок дерьма, оставался в горизонтальном положении на мраморной лежанке.      

- Положим, он уже не завмаг.

- Как?

- А вот так! Уволился с магазина после того, как власть энкаведешников пошатнулась. Теперь он снова ювелир. Открыл мастерскую на Зяргяр паланы. 

- Да, нюх у него, как у легавой. Быстро ориентируется в сложившейся обстановке. Все своевременно предусматривает и ставит на нужные рельсы.

- Нет, не все. Сыночку его, Панаху, накинули срок и отправили вглубь России.

- За что же его?

- За то, что побаловался ножичком во время выяснения отношений с соседом по нарам. В итоге, ему и хребет сломали, и в тайгу отправили. 

- Бедные родители, Наверное, сильно переживают.
 
- Да, настолько сильно, что это не мешает топал Ашрафу  вести  переговоры  о  покупке  частного  дома  с небольшим двориком на нашей улице наискосок через дорогу.      

Когда Теймур возвратился домой с бани, было уже довольно темно. Во дворе мужчины дома что-то оживленно обсуждали. Ведущим, как не странно, был дядя Фикрет. «Интересно, что они так горячо разбирают, если в нем председательствует мой дядя?» - задался вопросом Теймур. Обсуждался французский фильм «Фанфан-Тюльпан». Выяснилось, что смотрели его только дядя Фикрет и Мисир. Основным предметом разбора была очаровательная героиня фильма Аделина, а точнее, ее обворожительная фигура. Дядя Фикрет, которому поддакивал Мисир, так сочно описывал контуры и упругость ее великолепных грудей, сравнивая их с четырехкилограммовыми астраханскими арбузами, что остальные слушали его с опущенными челюстями и немигающими взглядами. Обсуждение уже подходило к концу, когда подбежал сынок Агаверди и заявил, что пора ужинать, горячая еда ждет отца на столе. Затем лукавым взглядом посмотрев на взрослых дядек, произнес:

- Отгадайте загадку: «Стоит дед, во сто шуб одет. Кто его раздевает, тот слезы проливает».

- Таракан! – скорчил гримасу Бабкен.

- Вот и нет. Вот и нет. Это – лук! – похлопал в ладоши Сардарик.               
- А вот, другая, - продолжил мальчуган, польщенный вниманием мужчин. – «Не лает, не кусает, а в дом не пускает».

- Твоя бабушка и, заодно, моя теща, - с серьезным видом произнес Агаверди.

- Вот и нет! – Вновь радостно хлопнув в ладоши, и подпрыгнув одновременно, воскликнул Сардарик. – Это – замок.    

- А вот ты, теперь, ответь! – Хихикнул Бабкен. – «Отгадай загадку, ответь на вопрос, что ударяет в пятку, а попадает в нос». 

Сардарик сморщив лоб, замигал глазами. Агаверди посмотрел на соседа с ухмылкой:

- Все же ты, Бабкен, неисправимый армикон!

- Что же это, что это?- затараторил Сардарик.

- Это, наверное, светофор, сынок, - Агаверди подтолкнул сына. - Пойдем домой, к твоей ненешке. Она уж точно отгадает.   
          
    - 6 -
 
- Вот, тебе на! Есть ли предел несправедливости! А если есть, то в чем он выражается! В бесстыдстве и отсутствии совести! Действительно, как гласит народная мудрость «у бесстыжего нет совести, а у бессовестного – стыда», - жаловался дядя Абдул, положив ноги в тазик с горячей   водой и усадив перед собой детей и мать мешади Шараф.    
 
Сестра Гагаша, Сона временами подливала в тазик кипяток из чайника. Теймур присмотрелся к дяде Абдулу - симптомы простуды на его лице не выказывались. Войдя в комнату, он продолжал стоять.

- Отправить на сборы хлопка-сырца такого обаятельного, благородного, к тому же, со слабым здоровьем, почитаемого всеми Курбанали, ни в какие ворота не влезает! – Дядя Абдул посмотрел на Теймура и указал ему рукой на топчан, где сидел Гагаш. – Представляете, заниматься под палящими лучами солнца организацией и размещением членов нашего коллектива на месте и следить за их дисциплиной. Для выполнения такого мероприятия, могли бы назначить руководителем более молодого и здорового человека. Вот, он не выдержал и слег в постель. Инфаркт, наверное, прихватил.               

Теймур понимал, что этот монолог был адресован ему, поскольку на лицах остальных было написано, что они наслышались всего этого. Все молчали. Сона без резких движений начала просматривать журнал «Вокруг света».

- Ну, как назвать все это? – Дядя Абдул, ища сочувствия, развел руками и отреагировал поворотом головы на скрип раскрывающейся, входной двери.            

Вошла Бикяханым и, с порога сняв недавно, купленные туфли, со злостью бросила их в угол:

- Каюсь, что купила эту импортную дрянь. Не кожа, а сплошной наждак. Все ноги потерла. Вот тебе и Югославия.

- Зато у них такой отрезвляющий кинофильм, как «Ханка», - закатив глаза, мечтательно произнес дядя Абдул. - Интересно, кто она по национальности. Цыганка, наверное.

- Вот, тебе на! - ахнула Бикяханум (любимое восклицание супруга перешло и в ее лексикон). – Видно, не фильм на тебя отрезвляюще действует, а она, эта цыганка. И, вообще, перестань плести детям небылицы про этого Курбанали. Ребята, идите в свою комнату, если хотите.

- Курбанали, прошу не трогать, - надулся дядя Аблул.

Гагаш подтолкнул Теймура, и оба перешли в другую комнату.

- Кто этот Курбанали?

- Спецотдел у отца на работе. Любитель выпить на халяву.

- А ты откуда знаешь?

- Сам же отец говорил ранее нашему соседу Медет-киши, за чашкой чая. Я сам слышал. Тут и подслушивать не надо было.
          
- Судя по виду дяди Абдула, на этот раз он не страдал простудой. Или я ошибаюсь?
          
- Нет, не ошибаешься. Поводом для принятия спиртного явилось то, что ты услышал от него самого. Не ошибусь, если скажу, что и сам Курбанали вполне мог участвовать в пьянке по случаю своего инфаркта. В этот раз до глубокой ночи слушал магнитофонную запись мугама «Махур-хинди». А в прошлый …

- Интересно, что было в прошлый раз?

- А в прошлый… По причине, то ли похорон матери седовласого Зульфугара, закадычного друга папы с ранней молодости по совместной работе в редколлегии стенгазеты Азнефти - «Яшайыш», то ли отмечали его юбилей, то ли  то и другое одновременно. Так вот, в ту ночь он слушал до умопомрачения европейскую классику…

- ??? - заморгал глазами, Теймур.

- Слушал до изнеможения «Полонез» Огинского и заснул у проигрывателя.

- Откуда же он взял эту грампластинку. Насколько мне известно, в коллекции Соны она не значиться.

- Взяла для прослушивания у подруги.

- Ай, да дядя Абдул! Нарочно не придумаешь.   

- Вот так, дружище.

- Прошел по вашему двору. Тишина. Один Стаси сидел задумчивый, говорить со мной не хотел, даже на приветствие не ответил.

- Жаль его. Сник совсем. Он уже и ориентир теряет. Ест один раз в сутки, в обед, в основном, за счет тарелки Алии-ханум. Родственник Медет-киши обещал помочь поместить его в дом для престарелых.

- Да, конечно, надо помочь ему. Не то выйдет в город и заблудится или, не дай Аллах, несчастный случай…
- Типун тебе на язык!
- Семья топал Ашрафа, уже, переехала в новый лом? – поинтересовался Теймур. - Что-то уж больно, тихо у них.

- Никуда они еще не переехали. Как я слышал от Шабана, сделка состоялась, сошлись в цене, идет оформление и далее ремонт. А, что касается тишины, так обитатели этой квартиры, за исключением Алии-ханум, появляются в ней в дневные часы эпизодически, чтобы прилечь и перекусить. Старший Баба - большую часть времени проводит в селении, в компании местных пройдох, а остальную - в районе Зяргяр Паланы; второй - как ты знаешь, находиться в местах уже отдаленных; Асада отец держит у себя в мастерской, стараясь сотворить из него ювелира; Шабан – балбес, весь день мотается по городу, одна нога на Мустафа Субхи, возле шатающихся по углам улицы бездельников, другая – на Кёмюр Мейданы, в кругу шалопаев; Амина – активистка комсомола; Закия – не утруждая себя помощью матери по хозяйству, весь день ошивается в мастерской бездарной портнихи Зарнишан, внучатой племянницы покойной старушки-аферистки Автаб.            

- Вполне исчерпывающая информация. Какие у нас планы на завтра?       

- В парк офицеров не пойдем. Дефицит девушек, их быстро разбирают. Об остальных и говорить не приходится. Единственный и неповторимый – это «Роте Фане» (парк имени Низами). Вот туда и махнем. Недавно я узнал, как это пишется на языке Нобеля. - Гагаш нацарапал на клочке бумаги название парка на латинице - «di Rote Fahne».

Теймур был полностью согласен с ним. Танцы проводились во многих садах и парках города. Однако, почти везде мужская часть, посещающая эти танцы, явно, преобладала над женской и потому очень часто происходили потасовки, в основном, с жителями близ расположенных кварталов. Парк «Роте Фане» же, хоть и расположен далеко от центра города, в районе Черного города, тем не менее, в этом отношении выгодно отличается от остальных. Сюда стекаются из поселка Зых завербованные работницы текстильного комбината. Облюбовали это место, наряду с парком офицеров, и работницы чулочно-трикотажного комбината, именуемого в народе - «Дунькина фабрика».

- Твое предложение принято, оно импонирует мне. Я тоже такого мнения. Предложим ребятам. Кто согласен, пусть присоединиться к нам.
         
- Решено. А, на сегодня у меня отличная новость. Хафиз подготовил мне бабину с песнями Френка Синатры, Бинга Кросби, Элвиса Пресли и еще кое-кого, по моему Эллы Фидцжеральд и Луи Армстронга. Запись студийная, через знакомых ребят в телевидении. Чуть позже пойду к нему. Если хочешь составить мне компанию, то милости прошу.
         
- А почему бы и нет. Заодно, прогуляемся по городу.
               
- 7 -

Родственник Гагаша встретил друзей в брюках от спортивного костюма, рубашке, надетой навыпуск. Широко раскинув руки перед собой и томно улыбаясь, он выдал стандартное обращение Гагашу, придав своему говору иностранный акцент:

- Э нетерсен, аййа! О, неджясян!

- Тре бьен, майн шер! - в тон ему на франко - немецком ответил Гагаш.

Хафиз, поприветствовав и Теймура, усадил обоих и, не мешкая, включил магнитофон. Полились знакомые мелодии. Попивая знаменитый грузинский лимонад «крем-сода» от Митрофана Логидзе, они беседовали под звуки знаменитых песен. Хафиз поведал ребятам о том, что вернулся из ссылки в Калыме знаменитый трубач-джазмен Эдди Рознер и начал собирать свой оркестр. Конкуренция – высокая. Идет, тщательный, отбор желающих пройти в его состав. Наш саксофонист Ахмедов успешно преодолел этот конкурс. Оркестр уже начал свои репетиции, хотя еще не полностью укомплектован.               

- Рознер! Не слышал про такого. За что его сослали в ссылку, в такую глушь? – Поинтересовался Теймур.   

- За джаз. За что же еще. Многие джазмены пострадали из-за своей увлеченностью этой музыкой. Сейчас дали им некоторую передышку.  Надолго ли?

- Известный трубач! А ты слушал его исполнение на этой трубе?

- Откуда! Когда и где! Так говорят. Мне обещали запись его сочинения «Караван»,  в его же исполнении, записанного во время репетиции. Говорят, великолепная композиция.

- Значит, и у меня будет такая запись, - довольная улыбка обозначилась на лице Гагаша, то ли от Рознера, то ли от льющейся музыки. – Слушай, Хафиз! Весь город был шокирован внезапной смертью вашего соседа по дому. Что же такого особенного случилось?

- Случай, в общем, неординарный. Я бы даже сказал анекдотичный. Прекрасный сюжет для пародий. Отец нашего соседа с верхнего этажа, дядя Габиль, страдающий острой сердечной недостаточностью, умер, действительно, нелепой смертью. Его племянница вбегает в комнату с плачем, что коммуниста Василия Губанова расстреляли из револьвера. Габиль-даи с криком, что «этого не может быть. Ваську Губанова убили!», схватился за грудь, рухнул на пол и умер от разрыва сердца.

- Кто же, этот Васька Губанов?

- Его бывший сослуживец по работе в Карадагском районном комитете партии.

- Надо же! А племянница, зная об этом, не могла в более деликатной форме сообщить ему об этой печальной новости?               

- Племянница, вообще, ничего не знала о Ваське, - рассмеялся Хафиз, схватившись за живот. – Она имела ввиду героя фильма «Коммунист». Эта кинокартина так сильно повлияла на нее, что она разревелась и в таком состоянии пришла к ним.

Все стали смеяться. И Теймур, продолжая хихикать, взял слово:

- Надо же, как в том анекдоте. На крик с улицы, что Юнуса, сына Али, насмерть задавила машина, жилец, живущий на верхнем этаже, с возгласом «этого не может быть», в отчаянии взмахнул руками и вывалился с балкона. В полете он успел вспомнить, что его друга зовут не Али, что он не имеет сына Юнуса, что друг, вообще, еще не женат.

Смех перешел в хохот.

- Нехорошо смеяться над таким несчастьем. Но ничего не поделаешь, когда очень смешно. Недавно встретил, у городского универмага, старшего сына топал Ашрафа. – Хафиз поменял тему. – Разговорились. Баба поведал мне, что где-то в октябре состоится свадьба его сестры Амины с сыном бывшего чекиста. Она – приветливая девушка. Выгодно отличается от своих братьев и сестры. А жених, говорят, живет на вашей улице? – обратился он к Теймуру.

- Да, правду говорят. Через два квартала, вниз к центру, от нашего дома. Это Талат, сын чекиста Эйваза. Очень видный и уравновешенный парень. Встречался с девушкой из Шахского переулка. Имел серьезное намерение в отношении с ней. Однако, бедняге не повезло, заболел опасной болезнью. У него туберкулез. И он перестал встречаться с ней. Девушка была влюблена в Талата, не отпускала его. На ее предложения стать его женой, он отвечал категорическим отказом. И все рухнуло, он не захотел сделать ее несчастной.

- А Амину делать несчастной можно? – Саркастическая улыбка отразилась на лице Хафиза.

- Якобы, в дальнейшем свиной смалец с какао и сахаром, бульон куриный, мясо козлиное и продукты из него несколько приостановили эту болезнь. А по поводу Амины, как судачат в квартале, будто бы, Эйваз настоял. Прежде он был с топал Ашрафом в приятельских отношениях, и сейчас они, иногда, якшаются. После того, как сбросили Сталина с пьедестала, как и у многих энкаведешников, дела у него пошатнулись. С органов его турнули. Сейчас работает рядовым работником в спецотделе треста банно-прачечного хозяйства.

- Еще Баба говорил, что они купили двухэтажный частный домик напротив их и что он подумывает и о своей свадьбе.

- Не знаю, кто согласится выйти замуж за этого кретина. Даже, этот недоумок Шабан, при всей его узколобости, намного собраннее, чем он, - брезгливая гримаса появилась на лице Гагаша.             

- Могу добавить про Талата, что его свадьба с Аминой может состояться в октябре-ноябре и, по всей вероятности, в помещении столовой Совета Министров, что у Молоканского сада, - вмешался Теймур.

Домой Теймур попал ближе к вечеру. Во дворе мужская компания в укороченном составе (помимо Мисира и дяди Фикрета, отсутствовал и Адалят), что-то горячо обсуждала. Сюрпризом для Теймура явилось присутствие Джавада. Этот труженик после женитьбы на Кюбре, вообще, выпал из поля зрения. Уходил из дому ранним утром и появлялся поздним вечером. Любил уединение. Даже в выходные дни, если не было частной работы, он, практически, отсиживался дома. Теймур был очень голоден, от пустого желудка его подташнивало. Он поздоровался. Однако увлеченные диспутом соседи не ответили на его приветствие. Теймур замешкался.   

- Как, что я такое говорю! – пытаясь доказать свою правоту, чеканил Агаверди. – Многих интересует вопрос и меня, в том числе: Какое имели право союзники разделить Берлин на части? Столицу немцев, это логово фашизма, захватили наши войска. Почему Сталин позволил такое? Ответьте четко. Вы отвечаете вокруг да около в течение часа.

- Вот тебе мое последнее слово. Многие позволяют себе нелицеприятные упреки в адрес товарища Сталина. Время пошло такое, раздолье для клеветы. Я выскажу тебе свое соображение по этому вопросу, - доверчивое лицо Неймата приняло несвойственное этой физиономии мудреный вид. – Просто, он сразу не смог понять этих союзников. Те двое обманули его. Говорили между собой по великобритански.

- Не по великобритански, а на английском, - с деловитым тоном поправил его Джавад.            

Теймуру оставался шаг до своей ступеньки в дом, когда он вновь замешкался. На этот раз этот шаг не позволил ему сделать маленький Сабир:

- Теймур! Есть новый анекдот. - «Вошел Петька и видит, что Чапаев «Капитал» Маркса перелистывает: Что, Василий Иванович, труды Маркса изучаем? – Да нет, - отвечает Чапаев. – Трешку на поллитра положил в книгу. Найти не могу». – Сабир застыл в ожидании. - Правда, смешно?

- Еще как смешно. Спасибо, Сабирчик! – Теймур легонько щелкнул по лобику мальчика.   

На следующее утро шум скандала во дворе поднял Теймура с постели. Скандалили, как обычно, двое. Визгливый голос Чимназ подавлялся зычным, сочным возгласом Кюбры, возвышающейся над ней и помахивающей перед ней огромной метлой для чистки мостовых, из рабочего инвентаря ее матери. Как выяснилось вскоре, она уже успела нанести мощный удар этой самой метлой по затылку повизгивающей, профессиональной прачки. Причина - вместо «доброго утра» вышедшая во двор Чимназ начала стыдить Телли-халу: мол, как она могла сказать такое про нее. Накануне Телли-хала заметила в разговоре с Ругией, что Чимназ поступает нечестно с бедным Рамазаном. Оскорбляет и в то же время решительно не прогоняет его. Издевается над несчастным стариком, заставляет его сутками простаивать возле дома, использует в качестве вьючного животного. А он на почве любви и рассудком двинулся. У него давно уже, наверное, «спокойной ночи малыши». Видно, до утра Чимназ мучилась над смыслом «спокойной ночи малыши», пока не вспомнила, что выражение это употребляла в своей речи Фаина Салит. Уяснив себе суть сказанного, она с нетерпением дождалась рассвета, чтобы выйти во двор и вылить свое негодование на эту каргу:

- И не стыдно тебе, старая! Такое распространять про меня! – в который раз, твердила она. – Я что, силой держу его при себе. Как мне прогнать его? Взять палку и гоняться за ним по улицам? «Спокойной ночи малыши»! Нашла же слово, взяла это выражение взаймы у Фаины. Это ты оскорбляешь этим несчастного, как ты выражаешься, Рамазана. А он даже очень счастлив, что имеет возможность лицезреть меня, хотя бы на расстоянии.               

Телли-хала, опершись на огромную метлу, с улыбкой слушала ее.

Вьючное животное! – Повысила она голос, все более распаляясь. – Надо же, вьючное животное. Можно подумать, что он мешки с кирпичами таскает. Это у вас родство с вьючными животными. Вот твоя дочь собирается еще одного «годуга» (в смысле, осленка) выпустить на свет божий.

Улыбка не сходила с лица Телли-халы. 

- Что ты молчишь, старая! Что, уже и слов нет для оправдания. Я не позволю никому чернить меня. Я, а-а-а, что это, пуф… - перед Чимназ повисла ветвистая, ужасная на вид, словно чудище из восточных сказок, инвентарная метла для подметания дворов и мостовых. Она успела нагнуть голову и прикрыть лицо руками.

В пылу одностороннего скандала, Чимназ не знала, что ее слова насчет внучат Телли-халы, привели в ярость проснувшуюся Кюбру. Обычно, неповоротливая по причине своей полноты, тяжелая на подъем, добродушная и заторможенная, она разревелась и, вся в слезах, выбежала из дома, тяжело ступая своими венозными ногами. Подбежав к Телли-хале, она выхватила из рук матери ее служебный инвентарь и замахнулась на обидчицу.  Мощный удар пришелся по затылку профессиональной прачки. Вокруг ее головы образовалась густая пыль, которая под лучами солнца засветилась в виде ореола.  Такую картину и застал Теймур, выйдя во двор. Чимназ, наглотавшись излишком пыли от удара непромытой, грязной метлой, покашливала и повизгивала одновременно, стараясь произнести что-то. Телли-хала, скосив глаз на единственного свидетеля скандала Теймура, подала ему знак увести все еще плачущую Кюбру в дом, что он и сделал. Чимназ же бросилась к водопроводному крану и, всунув голову под поток воды, начала смывать с себя облепившую ее грязь.    

О том, что у Кюбры вторая беременность, Теймур узнал в тот же день, уже дома, когда женщины обсуждали ее неожиданную выходку в отношении Чимназ. Он улыбнулся, вспомнив, как перед отъездом в роддом с первой беременностью, ее вопль доносился до жителей всех трех этажей дома. Она, на чем свет стоит, проклинала  Джавада и причитала громовым голосом: «Пусть он сам идет рожать этого ребенка». А теперь, ребенку и года нет, а она снова рожать собирается.
    
- 8 -

Весь весенне-летний период, Теймур с друзьями посещал танцы в Ротефане. В этом парке все их устраивало. В отношениях с девушками им сопутствовали удачи, сбои наблюдались очень редко. Но всему приходит конец.
           В тот день все с самого начала пошло наискосок. Сюрпризы начались с того, что Артем не смог вовремя вернуться домой. Застрял с матерью в гостях у родственников. Визит к Гагашу прояснил, что и Гуламчик не сможет участвовать в походе на танцы. Однако было и пополнение. Навстречу Теймуру с приветливой улыбкой поднялся Токай. Теймур знал его. Он жил в угловом доме и в детстве звался Тотуш из-за своей полноты. Это прозвище так и закрепился за ним. Уже несколько лет, как Тотуш учиться в Ташкентском суворовском училище. За это время он сильно вырос, стал стройным и физически окреп.    

- Здорово! Как вижу, ты один, без Артема. Спешу огорчить, Гуламчика тоже не будет. – Гагаш перед зеркалом натирал волосы бриолином.

- Артем, видно, загулял. А с Гуламчиком что случилось?            

- Не знаю. Звонил к нашим соседям и просил передать, чтобы его не ждали. Но у нас пополнение. Вот, Тотуш изъявил желание составить нам компанию.

- Ну и отлично! Втроем будет веселее, - заулыбался Теймур.

- Тут ты ошибаешься. Нас будет четверо.

- Интересно, кто же четвертый? Уж, не твой ли родственник Хафиз.

- А четвертым будет человек, загоревшийся, непонятным образом, желанием провести тур вальса с представительницами чулочно-трикотажного комбината.

- И кто же он?

- Твой любимец, Шабан.

- Да брось ты, - Теймуру показалось, что он ослышался, или же Гагаш неудачно пошутил. – Шабан и танцы – понятия несовместимые. Это все равно, что пытаться состыковать пение соловья с игрой зайца на барабане.   

- Не знаю, не знаю. Ему тоже вдруг захотелось насладиться прелестями девиц из «дунькиной» фабрики.

Теймур понял по тону Гагаша, что вопрос этот решен и его обсуждение – бесполезно. Оставалось только пожать плечами:

- Ну что же, решено - так решено. Боюсь, только, что с ним будет некомфортно.   

Танцы были уже в самом разгаре, а народ, тем не менее, продолжал подходить. Ритмичные мелодии следовали один за другим. Тотуш был в ударе. В то время, как Гагаш и Теймур делали перерывы в танцах, беседуя со своими дамами о смысле жизни и тому подобное, он не пропускал ни одного, азартно отплясывая с разными партнершами. Шабану же не пришлось ни разу станцевать, поскольку он этого, просто, не умел. Он то и дело прикалывался, безуспешно, к девушкам, ожидающим приглашения на танцы, с целью завязать знакомство. Наконец, Гагашу с помощью своей новой знакомой удалось подыскать ему девицу, с равнодушным лицом, которая больше слушала, чем говорила. Объявили вальс. И тут Тотуш показал, на что он способен. Друзья засмотрелись, как суворовец, со строевой выправкой, великолепно исполнял этот танец, к которому они были обычно безразличны. Подол платья его партнерши колыхалось, словно крыло бабочки, в головокружительном вихре вальса. Они выгодно отличались от других танцующих пар, часть которых, замедлив свои движения, также посматривала на них. Гагаш шепнул Теймуру, что в суворовском училище бальным танцам придается, особое, внимание. Но вот, до Теймура донесся каркающий голос Шабана:

- Я тебе пакля рот засуну, а потом спрошу, какой марков болше нравится. Кёпяк оглу!

Худосочный парень, которого Теймур уже успел окрестить «Ершистый», легонько подталкивая его к выходу с танцплощадки, приговаривал:

- Выйдем и выясним, кому больше подходит эта морковь.
Лицо подружки Шабана оставалось безразличным, будто это ее вовсе не касалось, хотя весь «сыр-бор» начался из-за нее.

- Пойдом, пойдом, подонка! – стараясь придать небрежный тон своему корявому русскому произношению, Шабан важно вышагивал в сторону выхода.

Чувствуя свое превосходство в силе, самоуверенный оболтус не замечал, что Ершистый был не один. Его друзья, стараясь не привлекать внимания окружающих, поглядывая друг на друга с кривой усмешкой, следовали за ними. Теймур толкнул в бок Гагаша, увлекшийся выкрутасами Тотуша. Ни слова не говоря, они направились вслед за ними. Недалеко от выхода, у внешней стороны сцены танцплощадки, стоял испуганный Шабан в окружении местных ребят, во главе с невесть откуда появившимся, долговязым парнем, который тут же получил от Теймура прозвище «Курносый». Не мешкая, Курносый, взяв за шиворот Шабана, с силой швырнул его в стенку, ударившись о которую незадачливый ухажер сполз на пол, с гримасой боли на окровавленном лице. Надо было что-то делать. Стараясь придать голосу спокойный тон, Теймур проговорил:  «Ребята, не трогайте его больше, пожалуйста». Ершистый ехидно рассмеялся и придвинулся к нему. А Курносый, приподняв Шабана, хотел было повторить свой прием, но тут перед ним, словно из-под земли, выросла крепкая, рослая фигура Тотуша. Все остальное произошло в мгновение ока. Последовал короткий удар под «дых». Курносый согнулся в три погибели, чуть ли не до земли. «Теперь, словно молотком, последует удар двумя сцепленными ладонями рук сверху вниз, по затылку» - успел подумать Теймур в ожидании, что парень сейчас проткнет носом асфальт. Но, вместо этого последовал «апперкот». Подбородок Курносого резко откинулся вверх, и следующий прямой «хук» отбросил его к стенке, куда ранее был припечатан Шабан. Ударившись об стенку, Курносый с окровавленным носом стал также, как и Шабан до него, медленно сползать на землю. Теймур, почувствовал сопение, близко придвинувшимся к нему Ершистого. Времени и возможности для нанесения размашистого удара не было и он, не сдвинувшись с места, нанес резкий удар локтем по его лицу в надежде разбить нос противнику. Однако, получилось гораздо лучше. Ершистый, схватившись руками за глаз, с воем выпустив с руки перочинный нож с раскрытым лезвием, согнулся перед ним, и тут же появилась дополнительная, вернее соблазнительная возможность для нанесения нового удара, и взбешенный Теймур занес над ним ногу. Рядом пролетело тело Гагаша. «Гагаш наносит свой коронный удар головой», - мелькнуло в извилинах мозга. Шарах – звуки от нанесенных ударов сошлись воедино, и оба противника уже корчились от боли на земле. Остальные, отбежав на несколько метров, остановились, застыли на месте, и один из них бросился бежать к ближайшим жилищным постройкам. «Видно, за подмогой», - решил Теймур и, поняв, что «запахло керосином», подал знак своим немедленно смываться. Теймур и его команда сначала медленными, затем ускоренными шагами, наконец, бегом бросились наутек к выходу из парка и далее к трамвайной остановке.
 
Итак, вход в Ротефане или парк Низами, зовите как хотите, друзьям отныне был «заказан». Теймур еще долго ругал за глаза Шабана и упрекал Гагаша, винил его в случившемся. Под «занавес» школьных каникул, они, по настоянию Артема, посетили Парк офицеров. Теймур злорадствовал в открытую, язвительно комментируя комичные, с его точки зрения, сценки. Действительно, стоило только заиграть музыке, как доминирующие в количественном отношении парни устремлялись наперерез друг другу, стараясь перехватить у соперников девушек, костяк которых составляли все те же работницы «дунькиной» фабрики. Подбирали всех: и кривых, и косых, и инвалидов, и старушек, и даже стокилограммовую продавщицу мороженного, вместе с ее накинутым на шею ящиком с холодильным устройством в виде сухого льда. Ближе к окончанию танцев внимание Теймура привлекла ссора двух местных русских ребят. Причина – во время приглашения на танец один нагло оттолкнул другого. Теймур получал истинное удовольствие от того, что «толковище» велось на азербайджанском языке. Но вот появился другой местный парень со жгучими черными волосами, зачесанными наперед и несоответствующими юному возрасту, пышными усами, и успокоил их. 
    
- 9 -

Завершать десятый класс в виду слияния мужских и женских школ Теймуру пришлось в районе Шемахинки. В эту, теперь уже в бывшую женскую школу, где в качестве иностранного языка изучался немецкий, вместе с ним перешел и Гуламчик, жилище которого находилось примерно на одинаковом расстоянии от обеих школ, как прежней, так и нынешней. Зато не надо было подниматься в гору, что было удобно, особенно в зимнее время. А главное, что толкнуло его на этот шаг, так это решение Теймура изменить место учебы. По сравнению с прежней школой, где, по словам Гагаша, мальчики составили абсолютное большинство, у них была просто райская обстановка – на пять ребят приходилось девятнадцать девушек. Все их устраивало здесь: и благосклонность к ним со стороны сверстниц, и общая обстановка в школе, и директор Назим Агаевич – мягкий, отзывчивый, временами вспыльчивый и в то время отходчивый  седовласый пожилой мужчина. По словам одноклассниц, он подкрашивает брови черным карандашом и страдает тем, что при чрезмерном раскрытии полости рта, челюсть у него сдвигается с места и стопориться. И, чтобы поставить его на место, обычно кто-то из преподавателей сопровождает Назима Агаевича на такси в ближайшую больницу. Все складывалось для Теймура отлично, и главное теперь эмиссары Тукезбан больше не сунутся к нему домой и не будут понапрасну (с его точки зрения) травмировать родителей по пустякам. Приятной новостью после летних школьных каникул было также выделение дяде Фикрету комнаты в уплотненной трехкомнатной квартире в центре города. Эта известие вызвало радостный переполох среди родственников. В тот же день дяди и тети, вместе со вторыми половинками, собрались в родительском доме. В процессе чаепития и распития мужчинами гянджинского коньяка шло оживленное обсуждение вопросов обстановки жилища младшего брата. Распределили все между собой: от осветительных приборов, необходимой мебели до занавесей и постельных принадлежностей. Весь вечер раздавались телефонные звонки с поздравлениями от многочисленных родственников и близких знакомых. Дядя Фикрет весь сиял от радости. Еще бы, на его долю приходилось покупка «всего-то ничего».
В тот же вечер Теймура подозвала Дарья и, глядя на него беспокойным взглядом, спросила:

- Значить, Фикрет получил квартиру. Тима! Что теперь будет? – Вид у Дарьи был такой, словно для нее наступил конец света.

Теймуру стало жаль Дарью. Он попытался утешить ее, вселить в нее какую-то надежду, подыскать для этого соответствующие слова:

- Успокойся, Даша. К сожалению, это только комната в квартире, в которой живет семья счетовода - бухгалтера. Уплотнение, так сказать… - Теймур запнулся, поняв, что не с того начал. Видя замешательство и недоумение Дарьи (мол, какая разница комната или квартира), он внезапно развеселился, почувствовал, как в него влез проказник- чертенок. 

- Послушай, что ты из ничего творишь что-то ужасное. Ну, получил квартиру, Что, земля от этого перекосилась, Баку стал набекрень и погружается в Каспий?

- Ты что, не понимаешь? – Дарья ждала помощи.

- Я все понимаю! – перебил ее Теймур. – И знаешь, поддерживаю твое терпение. Мне кажется, только кажется (зная непостоянство дяди в отношении женщин, он не мог поручиться за него), что ты ему тоже небезразлична. Если бы не так, я посоветовал бы тебе, хоть он и мой дядька, послать его подальше, скажем к Фене Файвелевне, - Теймур тотчас поднял голову, уж не слышит ли она. К счастью, Салит, на балконе, не было. Чертенок вновь зашевелился в нем. – Знаешь, Дарья (ее полное имя было названо, как всегда, с ударением на конечную гласную, азербайджанский лад)! Ты должна радоваться, что он получил квартиру. Он теперь будет свободен в своих действиях. И может наступить день, когда мой сладенький дядя вдруг пригласит тебя к себе, скажем на чашку кофе. А там чем черт не шутит… – Теймур скосил глаз на небо и, заметив, как Дарья вся позеленела от злости, поспешил успокоить ее. – Моя нене говорит, что в моих жилах течет кровь сеидов, и что, если я что-либо жизненное пожелаю, то оно, в большинстве своем, сбудется. Так вот, мне бы очень хотелось, чтобы ваши отношения изменились в лучшую сторону и завершились бы счастливым концом.

Из подземелья высунулась голова набожной Анастасии, известившая Дарью, что пирог яблочный, по ее заказу, готов, можно приступить к чаепитию. Дарья хотела было отмахнуться, но Теймур опередил ее:

- Приятного чаепития тебе, Дарья. Это же замечательно. Если ты мне предложишь дольку этого пирога, то сила моих пожеланий тебе удесятерится. -    Получив солидный кусок пирога, Теймур поспешил домой.
      
- 10 -
         
Вот, уже, несколько дней настроение у Теймура было, как поговаривал дядя Миша, «средней паршивости». Со дня на день должны приехать за Стаси и препроводить его в дом для престарелых. С беднягой в последнее время творилось, что-то неладное. Видно дошел до кондиции, соответствующей условиям поступления в это заведение. То газ оставлял открытым, то травился протухшей пищей, то падал от головокружения, к счастью без переломов. Наконец, назначали день его переселения – понедельник, во второй половине дня. В этот день, с утра, будучи в школе, Теймур слегка волновался. Урок физики был вторым. Задание на дом он не выполнил. Не притрагивался к учебнику, хоть и чувствовал, что в списке претендентов для вызова к доске он был одним из первых. Аршавир Семенович вошел в класс, как всегда, несколько небрежной походкой. Поздоровавшись, он поручил проверку присутствующих учеников на уроке (в отличие от других преподавателей, проводящих эту проверку сами) старосте Светлане Ивановой, которая добросовестно осуществив опрос, отметила их наличие соответствующими плюсиками в журнале посещаемости. Затем Аршавир, пробежав глазами по журналу успеваемости, вызвал к доске Инессу Ракитскую.
 Инесса начала нести всякую чушь, вроде как: «Фарадей зажег свечу, придав ей красоту и энергию, а Ом - чтобы она не сгорела дотла раньше положенного срока, научил ее сопротивляться внешним силам по ее же усмотрению». Рот ее не закрывался, пока Аршавир не прервал ее;

- Прекрати тараторить. Скажи, ты готовилась к уроку?         

- А что я, по-вашему, делала?               

- Ты отвечаешь мне вопросом на вопрос. – Аршавир погладил тыльную часть ее руки. – Так вот, подготовилась ты плохо, на «неудовлетворительно».   

- Я не знаю, как мне еще готовиться, чтобы получить у Вас вшивую четверку. Хоть подсказали бы, что ли? – голос Инессы приобретал нагловатый оттенок.

- Знаешь, Ракитская! Четверка вшивой не бывает, да и тройка – тоже. Надо вникать в суть пройденного материала. Если тебе одной это не удается, обратись за помощью к подругам из класса или взрослым родственникам. Что ты сейчас наплела. Просто-напросто, перечислила заглавия всех пройденных уроков, дав некоторым из них свое собственное, умом непостижимое объяснение. Браво! Хотя бы за это, я поставлю тебе оценку – три с натяжкой. Большой натяжкой. И предупреждаю, что в скором будущем я вновь вызову тебя к доске. Готовься, пожалуйста.

Однако Ракитская, видимо, была решительно настроена на получение четверки, пусть и вшивой (то есть с натяжкой):

- Тройка с натяжкой! Я не знаю, что означает для вас слово «натяжка» и, тем более, слово «большая натяжка». Объяснили бы, что ли. Я так старалась

- Идите на место Ракитская! Не отнимайте время. Надо еще других послушать.

- Я знаю, почему Вы придираетесь ко мне, - внезапно, Инессу прорвало. – У вас нездоровый интерес не только ко мне, но и всем старшеклассницам. Поэтому и буйствуете. Об этом многие говорят в школе.

Послышался слабый смешок школьниц. На Аршавира страшно было смотреть. Лицо его искривилось от боли, будто его усадили на мангал с тлеющими углями. Внезапно возникшая ярость подбросило его со стула. Схватив, под локоть, Ракитскую и открыв дверь, он вытолкнул ее в коридор. Далее начался сеанс на воспитательную тему. Разглагольствуя об этом, возбужденный Аршавир несколько отвлекся и, наконец, успокоившись, объявил, что времени осталось мало, пора переходить к изучению нового урока. Теймур вздохнул облегченно - на сегодня пронесло.

Наталья Лившиц подняла руку:

- Аршавир Семенович! Можно, я приведу Ракитскую в класс. К чему эти лишние неприятности. Больше это не повториться, я ручаюсь за нее. К следующему уроку подготовлю ее, и она, вполне, Вас удов-летворит, – последнее слово она произнесла томным голосом, почти по слогам и с придыханием.

Упражнения на воспитательные темы, явно, не пошли на пользу ученицам. Под смешки школьниц Аршавир дал разрешение. Инессу вернули в класс. 

После занятий в школе Теймур, утолив голод двумя мясными пирожками с чашкой какао на улице Коммунистической, прямиком направился к Гагашу. Проходя мимо научно-технической библиотеки на улице Базарной, он замедлил свой шаг. В нескольких метрах от нее, молоденькая азербайджанка Шура (с ударением на первой гласной), названная именем в честь страны Советов, спекулянтка штучными товарами, бойко пританцовывая, привлекала внимание покупателей, восклицая: «Синька, ваниль, перец, лифчик». Увидев Теймура, она широко улыбнулась, сверкнув своим золотым зубом. Послав ей воздушный поцелуй и ускорив ход, Теймур прошагал дальше. Он торопился. По его расчетам, Гагаш должен был быть уже дома. Бедный Стаси, хоть он и идет во все готовенькое, проведет остаток жизни сытым и под наблюдением людей в белых халатах, все равно, как говорит дядя Абдул: «Эта самая жизнь завершится для него с того момента, как только за ним захлопнутся двери дома для престарелых». Надо было успеть к его проводам. Однако Теймура ждало разочарование. Коморка Стаси-Керима была закрыта на висячий замок, во дворе ни души. «Неужели всем колхозом поехали в этот дом», - задался он вопросом. Но вот скрипнула дверь, и на площадку вышла жена топал Ашрафа. Теймур симпатизировал ее. Эта была приветливая и сердобольная (стоит хотя бы вспомнить ее отношение к несчастному Стаси) женщина с достаточным интеллектом, хотя замужество и образ жизни, по слухам, сильно подействовали на ее поведение и кругозор. Теймура всегда удивляло, что от такой женщины родились, исключая, пожалуй, дочь Амину, такие оболтусы.

- Добрый день Алия-хала! Я, видно, опоздал на проводы Стаси. Что, приехали раньше, чем планировали?

- Да, любезный. Где-то в полдень забрали его. Слава Аллаху, теперь хоть будет кому приглядывать за ним.

- И многие присутствовали при этом?             

- Нет, особо много и не было. Только, Гагаш и мы – женщины двора.

Значить, Гагаш успел. Попрощавшись с женщиной, Теймур поднялся наверх. На кухне одиноко сидела мешади Шараф. Спросил про Гагаша и тут же услышал его голос из глубинки:

- Я здесь. Иди сюда!

Теймур прошел в спальню, где застал его лежачим, с книжкой на груди.

- Салам алейкум! Ты оказался удачливее. Неужели знал, что его раньше времени заберут.

- Нет, конечно. Просто появилось предчувствие. Пошел к Тукезбан. Даже убеждать ее не пришлось. Мигом все поняла и, вызвав математичку, уведомила ее, что отпускает меня с последнего урока. Представляешь, кроме меня и домохозяек никого на проводах не было.

- Знаю. Мне Алия-ханум сообщила. Собиралась куда-то с поклажей в руке. Запирала дверь на ключ.

- Они сейчас большую часть времени проводят в новом доме, напротив. Эта квартира, можно сказать, пустует.

- Пусть сдадут квартирантам.

- Ну и сказанул! Ашраф в квартирантах не нуждается. Сейчас, в хрущевское время, ведет себя более раскованно. Стал жить иначе. Купил себе отдельный частный дом с двориком, чтобы обособится от всех. Раз в месяц и в праздничные дни устраивает званые обеды, на которых гости наслаждаются пением корифеев мугама.               

- Вернемся к Стаси. Бедняга, как он вел себя?

- Поразительно! Сколько я знаю Керима, ни разу в его глазах не то, что слезу, даже пародию на какую-то скорбь не могу вспомнить. А тут он заплакал. У меня комок к горлу подкатил, сухость появилась во рту. Женщины прослезились, а Алия-ханум начала его подбадривать. Говорила что-то вроде: «найдешь там товарищей, а может, даже, подругу». В общем, тяжело было.

- Да, Керим, он же Станислав Главацкий, завершил свою беспокойную, полную парадокса, одинокую жизнь. Теперь хоть остаток старости проведет в покое и под наблюдением врачей. И все же, жаль его. Что-нибудь из домашних вещей взял с собой?

- А что у него есть! Всего несколько фотографий: одна – поясной портрет в рамке, где он снялся во фраке с бабочкой и вылизанными волосами с прямым пробором; другая – в таком же одеянии с группой товарищей; далее, как это ни странно, снимок Джанет с модной прической и в белом келагаи, красиво обрамляющим голову. Вот и все.

- Да, не густо. Ну, я, пожалуй, пойду. Пожрать захотелось. Кстати, со следующей недели, начнутся танцы в Доме офицеров. Видел я Азиза, горского еврея, работающего там, в качестве конферансье. Он живет в двух кварталах от нас, ближе к Гуламчику. Азиз и сообщил мне об этом. Так что осенний и далее зимний сезоны начинаются.   

- Ну и прекрасно. Ты повремени немного, вместе выйдем, - Гагаш выложил на стол две бабины. – Отец дал деньги на их покупку. Надо отнести к Хафизу, на запись.

- Дядя Абдул опять провинился?               

- Нет, на этот раз на ясную голову. В этот день отец брился перед работой, напевая в полголоса «Авараму». И знаешь от чего? Накануне мама вернулась из города с кастрюлей в руке. Не найдя подходящего места для новой, она обнаружила среди обилия кастрюлей еще две таких же и, повернувшись к отцу, в сердцах воскликнула: « Если я еще раз куплю кастрюлю, то тресни меня этой самой кастрюлей по голове». Отец весь расплылся от удовольствия, поскольку давно, видя их бесполезность, перестал комментировать покупки мамы. Так вот, мурлыча под нос песню Радж Капура, на своем имитированном языке хинди, говоря словами Соны, «начиная с одной тональности, то есть за здравие и заканчивая на полтона, а то и более, ниже, то есть за упокой», аккуратно освобождал лицо от заросшей щетины. Настроение у него было отличное. Воспользовавшись этим, я предложил пахану купить бабину и наполнить ее отборными мелодиями из индийских фильмов на телестудии, где у Хафиза имеются знакомые ребята, и он согласился.

- И дал тебе деньги на две бабины?

- Нет. Просто, когда я называл цену, то учел и собственные интересы.         
       
- 11 –

Свадьба Амины, как и ожидалось, состоялось во второй половине октября в столовой Совета Министров. Экрем, родственник Талата, во всех подробностях рассказал Теймуру о ней. Сама свадьба, по настоянию Амины, была, можно сказать, комсомольской. Присутствовали, в основном, работники городского и многих районных комитетов комсомола. Из взрослых – родители молодоженов, а также самые близкие родственники и соседи, сидевшие за отдельным столом. Вместо исполнителей народных песен и танцев играла эстрадная группа музыкантов. Танцевали под западные ритмы. Не обошлось без курьеза. Один из комсомольских активистов, разгоряченный пшеничной водкой северо-осетинского разлива, желая подшутить над коллегой из отдела агитации и пропаганды, забросил ее бархатный палантин на высокий шкаф николаевских времен, с человеческими фигурками в виде дам, вельмож и даже фельдмаршалов по бокам. Подобная дореволюционная мебель значилась в инвентаре многих солидных учреждений. Шабан, опьянев от алкоголя и окружающей атмосферы вокруг, вызвался подняться на шкаф за исчезнувшим из вида накидным платком. И тут же, не мешкая, карабкаясь по головам благородных дам и дворян из высшего общества, он в два приема очутился наверху и сбросил оттуда желанный шарф его владелице. Спуститься обратно он замешкался, из-за страха поранится об аристократках, вельможах и, особенно, отточенные головные уборы молодцеватых фельдмаршалов. Заиграла музыка, и все бросились танцевать, позабыв о неудачном скалолазе. Шабан же, свесив ноги со шкафа, глупо моргая глазами, с разинутым ртом хлопал ладошами в такт ритмичной мелодии. Но вот появились официанты с лестницей, из комплекта средств пожаротушения, и незадачливого альпиниста вернули на землю.

Зазвонил телефон. Теймур поднял трубку и услышал голос Гагаша:

- Салам! Спешу тебя обрадовать приятной новостью.

- Знаю, знаю. Сыграли свадьбу Амины. Комсомольскую, где Шабан демонстрировал элементы высшей техники скалолазания.

- Ты уже слышал. Хотя ничего удивительного здесь нет. Весь квартал второй день бубнит об этом. Но я о другом.
    
 - Как видишь, и мы, все знаем. Правда из других источников, поскольку наш квартал представляет сторону жениха.               

- Все ясно. Да, шут с ним, с этим Шабаном. Все братья радуются, что одна из сестер покинула дом. Но я совсем о другом. Сейчас продиктую тебе цифры, позвонишь по этому номеру.
 
Теймур позвонил, сняли трубку:

- Салам! – ответил хихикающий голос Гагаша. 

- Поздравляю! Я слышал, что ожидается массовая телефонизация города. Значит началось.

- Да, теперь ты можешь звонить прямиком к нам, минуя архивариуса, - продолжал хихикать Гагаш.      

- Отлично. Ну, что скажешь? Что нового?

- Одну новость я тебе сообщил. Теперь – другая. В эту субботу ожидаются танцы в АЗИИ. Хафиз звонил. Меня с тобой и Гуламчика он пропустит в институт.

- Это, действительно, тоже приятная новость. Я много слышал об этих танцах, но самому бывать на них не приходилось. С удовольствием пойду.

- Вот так, а теперь, извини. Тут на очереди Сона. Стоит над душой. Хочет поговорить с подругой. Созвонимся.

Танцы в индустриальном институте, хоть и проводились редко, зато запоминались своей масштабностью. Пожалуй, это было единственное место, где одновременно собирался весь свет известных групп джазменов города. Как только друзья прошли в институт, Гагаш повел их на второй этаж, где в окружении почти таких же ровесников, они прошли до конца коридора, в боковую сторону, откуда доносились звуки ритмичной музыки. Эта часть здания была ярко освещена. Народу было много и продолжало прибывать. В большой аудитории расположился сводный оркестр. Аудитория уже не могла вместить всех танцующих, и часть из них танцевала в коридоре. Гуламчик, не мешкая, «снял» невзрачную студентку, явно из числа «хорошисток», одиноко стоящую у стенки, и растворился с ней в потоке жестикулирующих под музыку пар. Теймур с Гагашем протиснулись поближе к оркестру, где, во всю, разошелся саксофонист Сермакашев. Его поддерживал ритмичными аккордами, с затуманенным взором, густо смазанными и сверкающими от бриолина, прилизанными на прямой пробор волосами и узенькими, словно пройденными тонкой полоской косметическим карандашом, усиками аккордеонист Газаров. Кивком головы ребята поприветствовали знакомых музыкантов, обслуживающих танцы в Ротефане в летнее время. Прислонившись к стене, друзья наслаждались ритмичной мелодией. Рядом студент из ГДР набивался в партнеры симпатичной девушке, видно сокурснице, беседуя на тему времяпровождения, в свободные от учебы часы. Свою речь он разбавлял такими словечками как: «брудершафт»; «бистро»; «рандеву» и «ля фуршет». Гуламчика они потеряли точно, и Гагаш, сквозь грохот рок-н-рола, прокричал Теймуру на ухо, что пора подниматься на третий этаж. Когда они поднялись на этаж выше, друзьям показалось, что они вошли в другой мир. Не осталось никаких признаков шума и грохота, создаваемого большим оркестром. Здесь раздавалась другая музыка, и публика, будто была совсем иная. Большая аудитория, освещаемая тусклым светом матовых лампочек, создавала особую обстановку для танцующих пар, которые передвигались плавными движениями, нежно прижимаясь друг к другу. Звучала негромкая мелодия в стиле блюз. Леонид Лубенский, издавая звуки из ударника барабанными щетками, задавал нежный тон мелодии, извлекаемой саксофонистом Левой по прозвищу «Капиталист» (из-за полной фигуры), гитаристом Кагнером, контрабасистом Ильясом Гусейновым (больше известным, как Илюша) и пианистом-джазменом Поповым. Густые и низкие звучания сакса-баритона на фоне музыкального сопровождения приятно воспринимались на слух. Теймур и Гагаш, как и многие другие, покачивались от удовольствия на месте в такт льющийся, будто из волшебного сосуда, мелодии. И так продолжалось довольно долго. Однако надо было двигаться дальше. Гагаш потащил за собой Теймура дальше по коридору. И вот, очередная, большая аудитория. Здесь разыгрался саксофонист Манафлы Камал. Ему вторили не менее известный трубач Исмаил Калантаров, а также гитарист Саттаров и ударник Дадашьян. Танцы продолжались до позднего вечера, и друзья так и курсировали по этажам. И хотя им не пришлось потанцевать с девушками, оба они остались довольными проведенным временем. Гуламчика они в тот вечер так и не встретили. Как выяснилось позже, он с этой «хорошисткой» раньше времени покинул здание института. По дороге домой, они посидели в садике, обнялись, прижались, нацеловались вдоволь и, пожалуй, все.
    
- 12 -

Сегодня родня собирается у дяди Фикрета, чтобы обмыть хрустальную люстру, купленную накануне. Теймур же, по просьбе дяди Фикрета, должен был зайти к нему пораньше, после школы, чтобы помочь повесить эту люстру, установку которой дядя не доверял никому и, заодно, для выполнения различных мелких поручений, быть, как бы, на подхвате. Вышел он из школы на час раньше. А случилось то, что во время перемены вбежали в класс Нора Бабаджанова и Гюля Амрахова и почти одновременно выпалили, что последнего урока не будет. На вопрос «откуда свалилось такое счастье?», Гюля с прискорбным видом, скрестив руки на груди, протянула: «Надир Агаевич неудачно зевнул». Все захлопали в ладоши, а Нора подытожила: «Аршавир Семенович (чей урок и был последним) уже везет его в такси в ближайшую клинику».
 Поднявшись к дяде на третий этаж, Теймур, по привычке, прежде чем позвонить, толкнул дверь, которая, к его удивлению, оказалась незапертой. Войдя в прихожую, он явственно услышал доносящиеся со стороны кухни, обрывистые вздохи хозяйки двух смежных комнат коммунальной квартиры. Дверь дядиной комнаты была распахнута настежь. Иногда громкие вздохи переходили в прерывистое, беззвучное дыхание, затем вновь начинали шуметь. «Какая непростительная оплошность с входной дверью. Надо быть внимательным». Вздохи продолжались с переходом, моментами, на возгласы. «И долго он еще будет пахать? - занервничал Теймур. – Надо что-то предпринять, не то придет кто-нибудь». Он вышел на лестничную площадку, постоял несколько минут и позвонил два раза подряд (условный дядин звонок) в дверь. Потом еще и еще. Наконец дверь открылась, и хозяйка, с покрасневшим лицом, приветливо улыбнулась ему.

- Здравствуйте, Анжела Самсоновна! Извините, что побеспокоил вас. Дядя, видно, еще не пришел?

- По-моему, он у себя, - почти пропела женщина и указала на прикрытую дядину дверь. – Вздремнул, наверное. Проходи, Теймур!      

Дядя Фикрет, увидев его, потянулся в кровати, затем поднялся и сел, потирая глаза, как бы, спросонья. «Хорошо играешь», - Теймур невольно скорчил ехидную гримасу.

- Ты что-то раньше времени пришел. Меня могло бы не быть дома.

- Ничего страшного, дядя. Посидел бы на кухне.

- И то верно. Время терять не будем. Займемся люстрой.

- Правильно. Одним делом бытового характера ты уже занялся и успешно завершил. Теперь перейдем к другому, - понизил голос Теймур.

- Ты это о чем? – нахмурился дядя Фикрет.

- О том, что, прежде чем заняться развлекательными играми, надо бы принять и меры предосторожности. А если бы вместо меня пришел глава семейства или их сын, – почти шепотом продолжил Теймур.

- ??? – глаза дяди превратились в вопросительный знак.

- Входная дверь была не заперта, и я слышал все.

- Ну и ну! Эта идиотка от радости, что я приблизил ее к себе, совсем потеряла голову.

- И ты тоже хорош. Выходит и ты потерял голову.

- Ну, ну. Говори, да не заговаривайся. Никакого уважения к старшим. Впрочем, ты прав. Впредь надо будет быть осмотрительнее. А теперь за дело,- скомкал разговор дядя Фикрет. - Сначала люстра, затем напитки в магазине напротив и заказы в ресторане «Гёй-гёль», а салаты и пироги за твоими тетками.

- 13 -

На следующий день, в субботу, собравшись провести вечер в Доме офицеров в центре города, Теймур, Гагаш и Гуламчик, встретившись у магазина Шахновича, вышли на Торговую. Эту улицу, состоящую из трех небольших кварталов, можно смело отнести к одной из достопримечательных мест Баку. Торговая пятидесятых годов представляла собой грандиозное фойе города под открытым небом, где собирался, особенно в вечернее время, весь городской бомонд, вся «золотая» молодежь. Если разминулся с кем-то и хочешь его найти, попробуй выйти на Торговую. Вероятность встречи с ним весьма высокая. Даже если его не встретишь, найдется кто-то, кто даст тебе его координаты. Если хочешь услышать последние городские сплетни или конкретную информацию о ком-то, то выходи на Торговую. Если хочешь узнать, какая нынче мода на сезонную одежду, прически и прочие наряды, то выходи на Торговую. Если хочешь разрекламировать свою продукцию, изделия, то приодень и укрась ими десяток хорошеньких девушек, модных парней, и пусть они выходят на Торговую. Если хочешь совершить какую-нибудь из ряда вон выходящую выходку и этим наделать шуму, прославиться, то выходи на Торговую. Вот такой и была знаменитая в Баку улица, на которую вышли друзья, чтобы пройтись по ней и завернуть далее в сторону Дома офицеров. Впереди их спешил с аккордеоном в руке Михаил Макаров. Спешил туда же, куда направлялись друзья, поскольку именно его группа в этот вечер должна обслуживать танцы, о чем напоминало объявление, вывешенное накануне у дверей клуба. На пересечении с улицей Гоголя он, взмахом руки, не останавливаясь, поприветствовал на расстоянии выходящего на Торговую холенного, безукоризненно одетого во все модное Ильяса. Он шел с важным видом, неторопливыми шагами в направлении кинотеатра « Ветен», где играл в оркестре перед началом вечерних сеансов. За ним тащился огромный Михей (его брат Давид - обшивал весь состав оркестра и многих стиляг города фирменно сшитыми брюками), держа под мышкой под стать ему по размерам контрабас Илюши. Посредством этого контрабаса Михей беспрепятственно проходил в кинотеатр и смотрел бесплатно все новые фильмы, демонстрируемые в городе.

Вечер в Доме офицеров, обычно, велся под управлением массовика-затейника, горского еврея Азиза. Но сегодня паузы между танцами заполнялись настоящими конферансье Михаилом Шаровым и Гавриилом Наджаровым. Теймур, окинув зал взглядом, сразу же увидел Аннушку, как ее ласково называли подруги и коллеги ее старшей сестры, кондукторши железнодорожных составов из круга знакомых дяди Фикрета. Она стояла рядом с белокурой ровесницей и, заметив его, начала перешептываться с подругой. Толкнув Гагаша в бок, Теймур подошел к ним. Представив друга, он начал было разглагольствовать о своей радости от встречи с ней и о прекрасной погоде, но тут заиграла музыка. Они закружились в танце, а потом еще и еще. Гуламчику не повезло с первым танцем. Он был более высокого роста среди друзей и кичился этим. Пригласил сидящую на скамейке худенькую и довольно миловидную девушку. По мере того, как она поднималась со скамейки на приглашение кавалера, поднималась и голова Гуламчика, а когда девушка встала во весь рост, его головка застопорилась в опрокинутом положении. Обхватив Гуламчика длиннющими руками, она пустилась в пляс под ритмичную музыку. Ему пришлось весь фокстрот танцевать с поднятой головой, поскольку стоило ему ее опустить, как голова начинала упираться в область груди, а макушка застревала под ее подбородком. Не повезло ему и со вторым танцем, и далее не повезло. А его друзья протанцевав, почти, весь вечер, раньше времени покинули здание Дома офицеров. Прогулялись по бульвару, посидели на скамейке с тем, чтобы разойтись по разным скамейкам. На следующий день, услышав об успехах своих товарищей, возбужденный Гуламчик вскочил и, вознеся руки к небу, словно исполнитель главной роли в трагикомическом спектакле, воскликнул: «О, дайте мне женщину!». Теймур успокоил друга, сообщив, что Новый год, включая и его, договорились встретить в квартире Аннушки, сестра которой проведет новогодние дни на работе, в скором поезде Баку – Москва.
      
- 14 -

Наступил февраль, а с ним и снегопады. Несколько дней пурги, и снежные заносы надели на город белый наряд. Огромные сугробы привели в восторг детвору. Словно из небытия, появились самодельные и фабричные сани и салазки, коньки-снегурки для катания на снегу и даже лыжи. Транспорт был нарушен, занятия в школе отменены, и вся детвора высыпала на улицы. Загнать их домой, было, бесполезным занятием. Перед всеми продуктовыми магазинами образовывались многочисленные очереди, особенно за хлебом. Людей подстерегали не только обледеневшие дорожки, образовавшиеся от наката детворой, но и сосульки, свисающие отовсюду: и с крыш, и с карнизов домов, и с лопнувших водосточных труб.

Выйдя из дома, Теймур направился в хлебную, где очередь доходила, аж, до верхне-тазапирской бани. К своему удивлению, он застал на своем дежурном посту стойко стоящего Рамазана, в его неизменной телогрейке. Бедняга ежился и подергивал ногами от пронизывающего холода. Теймур обратил внимание на его покрасневшие глаза и замерзшие сопли, которые, словно ледяные бусинки, ажурными гирляндами свисали из его побелевших ноздрей. Ему стало жаль старика:

- Послушай, Рамазан! Тебе лучше пойти домой. Сегодня стоять здесь бесполезно. Ее нет дома. Дверь у них на висячем замке.

- Как нет дома? Этого не может быть. Где же они? – Рамазан еле шевелил губами.               

- Они у своих родственников в Локбатане. Поехали туда вчера вечером, перед снежной бурей, - соврал Теймур. – И появятся дома не ранее, чем завтра. Если погода позволит.

Рамазан побрел, наверное, к себе, а Теймур, довольный тем, что сбросил, хотя бы на сегодня, с плеч влюбленного старца тяжелую ношу ожидания, направился в сторону оживленно беседующей очереди. А разговоры в ней были, действительно, очень интересные. Говорили о грандиозных строительствах жилых зданий, закладке нескольких микрорайонов, расселении в них жильцов из подвальных помещений, семей, живущих в уплотнении, а также имеющих ограниченную жилплощадь без элементарных удобств. Наслышавшись всего этого, Теймур почему-то подумал о Дарье. Он был уверен, что она готова всю жизнь прожить в своем подземелье, лишь бы быть ближе к дяде Фикрету, иметь какие-то сведения о нем. Ее безответная любовь к дяде бесила Теймура.

Между тем надо было учиться. Отец, раньше не интересовавшийся учебой сына, после посещения Тукезбан (с тех пор прошло более года), вовсю подгонял сына к успешному завершению десятилетки и подготовке его к вступительным экзаменам в высшее учебное заведение. Мустафа даже предложил сыну куда поступать: институт -   политехнический, факультет – строительный, специальность - промышленное и гражданское строительство (в отличие от специальности отца - строительство автомобильных дорог). Но сын настоял на другом: институт – индустриальный, факультет – химико-технологический.  Хоть Теймур и пытался убедить отца, что с успеваемостью у него все в порядке, а Тукезбан не является директором его школы, Мустафа нанял сыну репетитора по математике и попросил сестру своего работника Германа позаниматься с ним по литературе. Именно по этому предмету экзамен проводился в письменном виде. Пользу от этих занятий Теймур наглядно почувствовал, когда успешно окончил школу и сдал экзамены в институт. Все последующие дни, после зачисления в индустриальный институт, он отвечал на поздравительные телефонные звонки и посещал многочисленных родственников. Зашел он и к дяде Фикрету, который приобрел для него импортную сорочку, дорогие запонки к ней и модный галстук из своей коллекции.

- Еще раз поздравляю тебя, - дядя Фикрет обнял и поцеловал племянника. – А это тебе подарок к этому знаменательному дню. Костюм к этим вещам, как я слышал, купит тебе твой папа. Ну, как настроение?

- Как в тумане. Все еще не могу представить себя студентом. Неужели прошло детство и отрочество?

- Ты уже давно не ребенок. Слышал я про ваши шуры-муры с Аннушкой и ее подружками из профтехучилища,  Хятакар (в смысле, шалунишка).  Да, ну ладно. Сейчас мы отметим твое поступление бутылкой шампанского. – Дядя встал и прошел на кухню. Из соседней комнаты раздавались звуки музыки. Вернулся он с двумя бокалами, третий стоял на столе.

- Третий бокал для того, чтобы шампанское запить шампанским или… – с кривой ухмылкой съехидничал Теймур, когда дверь закрылась за дядей.

- Что, это? Тонкий намек на толстые обстоятельства? Пойми, мальчик! Эта была мимолетная слабость с обеих сторон. Сейчас она просто уважаемая Анжела Самсоновна, и больше никаких гвоздей. А бокал на столе - я просто забыл о нем. - Дядя разлил шампанское в бокалы.

- Извини дядя, больше не буду, - настроение Теймура заметно повысилось. 

- Как успехи у твоих приятелей? – выпив шампанское, дядя повеселел. 

- У Гагаша все нормально. Поступил, как и я, в АЗИИ,   но только на нефтемеханический факультет. А вот у Гуламчика - прокол. Срезался на математике. Даже не знаю, чем будет заниматься целый год.

- Да, жаль парня. Но заняться будет чем. Могу дать дельный совет и оказать соответствующую помощь.

- ???

- Я устрою его на работу в один из наших заводов и помогу пойти снова в десятый класс, в вечернюю школу рабочей молодежи. Когда имеешь на руках два аттестата зрелости, возможность поступления в институт существенно увеличивается.

- Дядя! Ты просто ангел-хранитель. Я сегодня же обрадую Гуламчика. – Теймур закусил выпитое шампанское куском шоколада.

Дядя Фикрет разлил шампанское по второму разу.

- Дядя, ты слышал, что где-то осенью начнут расселять семьи, живущие в уплотнении. Это же и тебя касается.

- Не совсем. Я живу в ведомственном доме нашего учреждения и состою на квартирном учете. Как только завершится строительство нашего нового жилого здания, я получу квартиру в этом доме.   

- Это касается и жильцов, живущих в подвальных помещениях. В первую очередь.

- Ты имеешь в виду Дарью?

- Она любит тебя.

- Это она просила тебя передать мне. Ну и ну!

- Ничего она у меня не просила. Просто она заслуживает того, чтобы ее любили. Как говорит нене: « Любовь – это божественное начало новой жизни. А женщина в ней и есть это божество». Мне кажется, что Дарья подходит под этот критерий.

- А ты, действительно, вырос из своего возраста.   

- Если ты к ней безразличен, так оттолкни ее от себя.  Не морочь ей голову.

- Послушай, юноша! В словах мамули о божестве глаголет истина, но с одной оговоркой. Обожествлять всех женщин не следует, не то на земле расплодиться астрономическое количество этих божеств. Жизнь станет не интересной. Обожествление женщины, как жены и матери твоих детей, возможно лишь в процессе долгой совместной жизни. А то может произойти осечка, как у родственника моего друга.

- Что это еще за осечка?

- Мой друг как-то рассказал, что его старший брат влюбился в соседскую девушку. Не ел, не пил, сохнул по ней и, как ты сказал, по выражению мамули, обожествлял ее. Но однажды он увидел, как она засиделась в туалете, и вся ее божественность, а с нею и любовь, рассыпалась, словно карточный домик.

- Но наш разговор не относится к душевнобольным.

- Зачем? Он был и сейчас остается нормальным человеком.  Работает, женился, имеет двух детей. – Дядя Фикрет сидел с серьезным, задумчивым видом. – Впрочем, по поводу любви и роли женщины в ней мне вспомнилось другое выражение мамули:  «Женщина должна дарить любовь, а не разбрасываться ею».      
- Как раз таки, к Дарье это выражение и относится. Она будет верна тебе. А, вообще-то, реплики нене, удивительно, метки. Действительно, нежелательно раздавать любовь налево и направо. Иначе она потеряет свой смысл.

- Конечно. Выражение мамули относится не ко всем, а к определенной категории женщин, – развеселился дядя Фикрет и щелкнул легонько Теймура по макушке. – И, вообще, никто не застрахован от превратностей судьбы. Что касается Дарьи, давай закроем эту тему и больше не будем возвращаться к ней без моего на то разрешения. – Дядя, снова, стал серьезным и пробормотал фразу, больше адресованную к самому себе. – Мне надо еще разобраться в своих чувствах к ней.   
      
- 15 -

Старт, к вселению на новые квартиры в микрорайонах, был дан, как и предполагалось, поздней осенью, в начале ноября. Начались сборы у Астаховых; Адалята; сохраняющего свою невозмутимость Бабкена Багирянца; Евсея с суматошной Анастасией; Чимназ, помолодевшей на десяток лет; уже не холостяка, дяди Миши, зарегистрировавший брак с дальней родственницей из Ростова. Теймур искал встречи с Дарьей, но никак не мог это сделать. Она не выходила во двор. Он уже думал спуститься к ней в подвал, но все откладывал. Наконец, это ему удалось. Поднявшись к Артему, он неожиданно застал там Дарью, беседующей с Фаиной Файвелевной на балконе.   Прислонившись к оконной раме, Теймур стал прислушиваться к их разговору. Говорили они в полголоса;

- А ты сама то, как? Что чувствуешь? Нравишься ли ему?               

- Не знаю, что и сказать. Говорит, что нравлюсь. Ну, а дальше что. Мало ли кто может ему нравится? Наверное, все же морочит мне голову.

- Знаешь что! Оставь ему свой адрес новой квартиры. На всякий случай. Мало ли, что может произойти, – пробасила Фифи.

- Нет, ни за что! Телефон еще могла бы, да нет его у нас. А адрес! Нет. Он может это неправильно истолковать.

- Когда переселяетесь?

- В пятницу.

- Поцелуй меня в задницу, - возмутилась Фифи. – Знаешь что, поставь перед ним этот вопрос ребром. Ты такая красавица. Или – да, или – пошли его от себя подальше, к Евгении Марковне.

- Я не могу так. Это как-то неудобно.

- Неудобно трусы через голову снимать и в почтовый ящик писить.

- Нет, я не буду этого делать. Если он сам меня искать не будет, значить так тому и быть. Я постараюсь забыть его.

- И все же береги себя. Свое девичье достоинство. Для азербайджанцев это очень важно. Может, отдышавшись после беготни по жизни, начнет искать твоей ласки, - нежность звучала в голосе Фифи.

Теймур отошел от окна и, вернувшись на лестничную площадку второго этажа, прислонился к деревянным перилам. Ждать ему пришлось недолго. Дверь открылась, и на площадку вышла Дарья. Увидев Теймура, она улыбнулась:

- Что, Артема ждешь?

- Нет, тебя.

- ???

- Дарья! – Теймур впервые произнес ее имя без искажений. - Дай, пожалуйста, мне твой адрес. Обещаю тебе, что дядя узнает о нем только в том случае, если начнет искать тебя с серьезными намерениями.

- Ну, Тима!

- Пожалуйста, не откажи мне в моей просьбе.

Слезы потекли по ее щекам. Она подошла и обняла его. Теймур почувствовал себя в роли старшего и, подняв руку, легонько положил ее на плечо Дарьи.
Спустившись вниз, вслед за Дарьей, Теймур направился в сторону мужчин двора, горячо обсуждавших что-то. «На этот раз они точно обсуждают условия жизни в блочных домах», - решил он и с довольным видом улыбнулся. Наконец - то. Теймур каждый раз пытался отгадать тему обсуждаемых вопросов, и всякий раз его ждала неудача. Подойдя к дискуссирующим, он понял, что ошибся и на этот раз. Обсуждался антисоветское восстание в Венгрии. Дискутировалось не столько положение в стране, сколько судьба футболистов сборной страны, призеров чемпионата мира. В дебатах то и дело мелькали знакомые имена: Кочиш, Пушкаш, Хидегкути, вратарь Дьюла Грошич, который уже перешел границу с Австрией. К удивлению Теймура особенно усердствовал в диспутах Бабкен, далекий от футбола и, вообще, от спорта, человек. Глядя на него и Адалята, Теймуру стало грустно. На их лицах он не ощутил чувства какого-либо сожаления от того, что через несколько дней они покинут двор навсегда. Теймур направился домой, но был перехвачен маленьким Сабиром. Подбежав к нему, он схватил его за руку:

- Теймур! Слышал новый анекдот?

- Если расскажешь, услышу.

- Где Петька? – спрашивает Василий Иванович. Ему отвечают. – Он на крыше, антенну натягивает. – Какая еще Антена! – Заорал Василий Иванович. – Я же запретил всякие контакты с иностранками! – Сабир, посмотрев вопросительно на Теймура, пожал плечами: А здесь-то, что смешного?

- Как что! Ведь, это же анекдот, - засмеялся Теймур и притянул мальчика к себе. – Следующий свой анекдот, Сабирчик, ты уже расскажешь в новом доме, соседу по площадке.         

Собираясь к Гагашу, Теймур прихватил с собой пахлаву для Фарашки из гостинцев, принесенных Зивер-нене ее младшей сестрой тетей Нушабой. Фарашка за это время заметно подросла, и кусочки жженого сахара или отдельные конфеточки уже не приводили к столь желаемому эффекту. Поэтому Теймур перешел, в основном, на небольшие плитки молочного шоколада и зефир бело - розовый. Когда он подходил к дому друга, калитка отворилась, и Алия ханум, сухо кивнув головой на  его приветствие, прошла в сторону своего частного дома.

- Чем ты угостил свою принцессу на этот раз? – встретил Теймура вопросом Гагаш.

- Бакинской пахлавой домашнего приготовления.      

- О, я вижу, ассортимент у тебя расширяется. Смотри, не разбалуй ее. Аппетит у нее возрастет, и нам тяжелее будет.

- Я и так прихожу к вам намного реже, чем раньше. Больше созваниваемся по телефону. Пусть будет редко, да метко.

- Ладно, убедил. Что нового!

- Ничего особенного. Гуламчика давно не видел. Он сейчас больше якшается с Артемом. Шастают по клубам. То в Доме офицеров, то в Бакпорте, то в Клубе морских офицеров.

- Да, как раз таки в ДОФе, в прошлое воскресенье, произошла массовая драка между бакинцами и флотилией.
            
- Знаю. Мне Артем сказал. Танцы в клубе временно прикрыли. А ты откуда знаешь?

- Встретил в городе Бахтияра, он и сказал.

- А что это за Бахтияр?

- Да, этот да, стиляга, который под Омара Аш-Шарифа работает.

- ??? – поднял брови Теймур.

- Как не знаешь. Далбак, которого за пронзительные крики Тарзаном прозвали.

- Так и скажи да, Тарзан!

Поговорив еще о разном, Теймур поинтересовался:

- У калитки встретил Алию-ханум. Озабоченная, вся одетая как-то во все черное. Случилось что?

- Случилось, да еще как. Панаха убили в российской глуши.

- Как? – оторопел Теймур.

- Шмякнули топором по голове. Во время рубки леса.

           Теймур не знал, как среагировать на эту новость, а Гагаш продолжил:

- Погиб он где-то недельки две назад. Его похоронили, а затем сообщили в Баку. Ашраф с Асадом поехали туда, встретились с тюремным начальством и вернулись обратно.               

- Вместе с останками покойного?

- Без трупа. Подробностей не знаю. В прошлый четверг дали эйсан (поминки) в своем частном доме, и на этом все закончилось.

- Послушай, ты мне рассказывал, что родная сестра Ашрафа, прокляла его в православной церкви. Может это и есть «первая ласточка» того проклятия. – Теймур почему-то перешел на шепот.

- Одно знаю, что они давно махнули на него рукой. Главное, Асаду не повезло. Его свадьба вот-вот должна была состояться. А теперь придется ждать годовщину смерти брата. 

- Подожди! Баба же хотел жениться. Он не раз говорил об этом твоему родственнику Хафизу.

- И с ним случилась беда. Задолжал крутым парням энную сумму денег и не смог вовремя вернуть их. Опоздал всего на двадцать минут. Уязвленный «авторитет» начал замахиваться на него шилом, а испуганный Баба, чтобы не получить ранений, выставлял навстречу ударам раскрытые ладони. Получив несколько проколов, он смыл свою вину перед лоту (в смысле, авторитет), и заодно несколько сдвинулся рассудком. Сейчас он проходит лечение у психиатра. 

- И где должна была состояться свадьба Асада?

- В ресторане «Чянлибель», у рыжего Агасалима. 

- Больше всего в этой семье мне жаль Алию-ханум. Она очень несчастна, хотя и старается не показывать этого.

- Да, уж! – согласился Гагаш.
      
 
;
Глава пятая: И  ГРЯНУТ  ДНИ  ПЕЧАЛИ.
               
Ресторан «Чянлибель», весь в зелени, уютно расположился на небольшом холмике, несколько в стороне от оживленной, активной жизни столицы, в тихой, менее посещаемой части города. Завсегдатаями этого ресторана были гурманы азербайджанской кухни. В отличие от других столичных заведений подобного рода, здесь предпочтение отдавали кавказской кулинарии, национальным блюдам. Еда готовилась тщательно, скрупулезно, с учетом рецептов тех регионов республики, где эти яства отличались наиболее высокими вкусовыми качествами. Обычно тусклое освещение помещения ресторана, создающее обстановку покоя и умиротворения для посетителей, в дни праздничных, торжественных и иных знаменательных событий превращалось в мощное световое излучение, включенное, как говорят, на всю катушку.
Вот и сейчас «Чянлибель» весь сверкал, усиленный дополнительно установленной иллюминацией на фасадной стороне здания, особенно у входной двери. К ресторану то и дело подъезжали «Победы», «Москвичи», запущенные в серийное производство «Волги» и, крайне эпизодически, карманные «Запорожцы», подвозившие гостей, приглашенных  на свадьбу Асада с Гюльзар, дочерью заведующего магазином мясных субпродуктов Балаами. Контингент приглашенных гостей выделялся своей пестротой. Казалось, что представители всех сословий города слетелись на эту свадьбу. Кто тут только не был: и ответственные работники горкома и отдельных райкомов компартии; и сотрудники ведущих отделов аппарата Бакгорисполкома и некоторых районных исполнительных комитетов (в том числе, председатель поселкового совета Раманы); и работники органов прокуратуры, других судебно-правовых учреждений и милиции; и сотрудники различных министерств, комитетов, главков, трестов, контор, комбинатов, управлений и объединений; и служащие всяких райсмешторгов,  райпищеторгов, ювелирторгов, мелких магазинов и предприятий; далее соседи по мехелле и родственники из Раманы; и, наконец, близкие дружки из отряда шулеров, спекулянтов и мошенников всех мастей, постоянных клиентов ювелира Ашрафа. Часть гостей, в основном работники партийных, хозяйственных и силовых органов, а также представители интеллигенции, были одеты в полный классический комплект мужской одежды для торжественных церемоний, где цвета костюма, сорочки и галстука успешно гармонируют между собой; воротничок на рубашке, плотно слагающий шею, не образует складок и не смещается; носки  подобраны в тон галстуку; дорогостоящие часы удачно сочетаются с ценными запонками на сорочке; на пальцах рук – ничего, за исключением, пожалуй, обручального кольца; завершают гардероб – начищенные до блеска, черные кожаные туфли. Их подруги старались своими изысканными манерами, изяществом поддерживать достоинство мужей и оказывать благопристойное впечатление на окружающих. Одетые в дорогие платья, удачно сшитые по фигуре, а у некоторых скрывающие еще и дефекты в телосложении, они отличались удачно подобранными к своей внешности неброскими, но дорогими драгоценными изделиями с крупными камнями. У многих из них, одетых в платья с декольте, на открытые участки тела были накинуты шали из тончайшей шерсти. Противоположная им, подавляющая часть приглашенных гостей, была начисто лишена какой-либо элегантности, далека от современной моды, отличалась некоторой неряшливостью, придерживалась примитивных понятий о ношении одежды, единственным критерием которой являлась ее чистота и свежесть. Костюмы, сшитые нередко из дорогих тканей, на тучных людях еле застегивались на одну верхнюю пуговицу, позволяя мощному, дородному животу, протиснувшись через нижние застежки, выставляться во всем своем блеске, и, наоборот, на худощавых и поджарых мужчинах они сидели мешком. На пальцах обязательно массивные золотые кольца, иногда с многочисленными мелкими бриллиантами. Женщины этой категории приглашенных, по части полной безвкусицы, ни в чем не уступали своим мужьям и где-то перещеголяли их. Почти все они, как на подбор, были одеты в длиннющие платья по щиколотки, из блестящих тканей кричащих цветов, в основном, из бархата или помбархата, с вшитыми прямоугольными плечиками. Из-под подола платьев, вместо завлекательных женских ног, мелькали лишь их пятки в грубых, хоть и дорогих туфлях, с толстыми каблуками. Массивные украшения из драгоценных металлов и камней были хаотично разбросаны на них без всякой разумной последовательности и гармонии, лишь бы продемонстрировать их и пустить блеск, в глаза окружающих. Широко улыбаясь, многие молоденькие женщины старались выставить напоказ вошедшую в моду в нагорной части города, одиночную золотую коронку, надетую на здоровый зуб. Единственное, что объединяло женщин обеих категорий гостей, так это то, что драгоценные украшения на них были изготовлены, в основном, ювелиром Ашрафом. Среди приглашенных на свадьбу нашлись и такие, для которых внешний вид, одежда оставались неизменными, вне зависимости от того, где они находятся: в поле, у станка, на стадионе, в театре или на званом обеде. У этих под пиджаком виднелись не соответствующие погоде свитеры, шерстяные фуфайки и, даже, ватники-безрукавки.

Гостей в фойе ресторана встречал сам топал Ашраф, одетый в темный двубортный костюм, несколько свободно сидящем на нем. Манера поведения и обращения с гостями, в зависимости от конкретной личности, менялась у него от учтиво-изысканного до шутливо-фамильярного. Баба и Шабан провожали их в зал и передавали в руки Алии-ханум и ее дочерей, блиставших в драгоценных изделиях с тяжелыми камнями. Затем двое расторопных парней, выделенных за определенную плату для приема и размещения гостей со стороны Бюро добрых услуг, занимались их рассаживанием по составленному плану. А народ продолжал прибывать. Вслед за выходцем из мехелле, работником уголовного розыска милиции Карадагского района, «пинкертон» Селимом, появился    элегантно одетый «катало» Явуз, профессиональный, ни разу не пойманный за руку, карточный шулер, имеющий широкий выбор знакомых в деловых кругах, органах власти и авторитет среди цеховщиков, любителей легкой наживы и азартных игр. Числившийся младшим научным сотрудником в каком-то научно-исследовательском институте, он более половины года проводил вне Баку, гастролируя по таким крупным городам, как Москва, Ленинград, Киев, а также по курортам Крыма и Северного Кавказа и, особенно в летнее время, посещая всесоюзные конные скачки в Пятигорске, наживаясь на играх в покер и преферанс. Нередко его привлекали в качестве третейского судьи при разборах конфликтных ситуаций. Одетый в безукоризненный темно-серый костюм, плотно облегающий его поджарую фигуру, он отличался от остальных приглашенных гостей на свадьбу аккуратно уложенным в нагрудном карманчике платочком цвета вишни и галстуком той же расцветки, прикрепленного к рубашке золотым зажимом с мельчайшими брильянтами на нем в виде россыпи. Он приближался к топал Ащрафу с раскрытыми объятиями, вместе со своей красавицей-женой, очаровательной Софьей. Ее нежный голос, плавная, полная гармонии, волнующая походка и округлые формы тела, гладкая матовая кожа, хрупкие руки с продолговатыми пальцами и незамысловатая прическа, красиво обрамляющая лицо, платье с шалевым воротником цвета электрик, подчеркивающее стройную фигуру и туфли-лодочки на высоких каблуках, со вкусом подобранные украшения из дорогих камней и жемчуга, производили на всех неизгладимое впечатление. Одним словом – приближалась, как всегда, сама грация. Обычно, многие женщины пытались подражать ей, у некоторых -  это получалось, но превзойти ее – на это не хватало фантазии. До прихода этой пары, топал Ашраф уже принял поздравления от известных барыг «дефицит» Агиля и «макинтош» Ислама, с подругами; торговцев иконами близнецов Эльтона и Эстона, без подруг; преуспевающих цеховщиков Семена, Аркадия Левит, братьев Сейрана и Сархана с супругами; отпетого мошенника, «кидало» Гахрамана-Гарика (неоднократно избитого до полусмерти за свои проделки с устройством, в кавычках, людей в институты, на «хлебную» работу и Бог его знает куда еще) с любовницей. Обнявшись с Явузом и поприветствовав красавицу Софью, топал Ашраф, тотчас, передал их по эстафете своим сыновьям, поскольку заметил, входящего в фойе с группой своих работников, председателя исполкома его района Данил Пашаевича Муртузова.   

Топал Ашраф был доволен. Все шло так, как было задумано. Сам Агаселим следил за порядком и обслуживанием гостей. Платный тамада Микаил-муаллим, актер из театра музыкальной комедии, своим красноречием приковывал к себе внимание гостей, и умело руководил ходом ведения свадьбы, удачно чередуя поздравительные приветствия в адрес новобрачных и их родителей с танцевальными паузами. Певец Эйнулла со своей группой музыкантов был в ударе. Когда изрядно уставшие от очередных танцев гости возвратились на свои места, Микаил-муаллим, посчитав, что наступил подходящий момент для того, чтобы дать им передохнуть и расслабиться, предоставил слово корифеям мугама, попросив их завершить свои выступления музыкальным оформлением. Польщенные общим вниманием, певцы, направив поздравления больше к топалу Ашрафу, чем новобрачным, скрасили свои пожелания исполнением отрывков из «Сегях Забул», «Баяти Шираз» и «Раст Мугам»-а. Удивил всех Шабан, который подойдя нетвердыми шагами к тамаде, попросил у него микрофон и начал проникновенно декламировать несколько рубаи Имадеддина Насими. Затем перешел на четверостишие, якобы, собственного сочинения (как выяснилось позже, этот стишок родился в голове его приятеля из Кубинки анашиста Оруджа в состоянии наркотического опьянения) и вдруг запел песню о красавице Зулейхе из репертуара Рашида Бейбутова. Музыканты, тотчас же среагировав на его пение, начали аккомпанировать ему. Подошедший к брату Баба сначала отбивал ногой в такт музыке, вывалив язык от удовольствия, а затем начал подпевать ему басом отдельные куплеты. Завершили они песню совместным дуэтом в унисон под продолжительные аплодисменты развеселившихся и подвыпивших гостей. Среди последующих тостов запомнились и поздравительные куплеты, прозвучавшие в выступлениях мейханщиков из апшеронских сел, вызвавшие овации приглашенной публики. Свадьба находилась в самом разгаре, когда к микрофону подошел Данил Пашаевич. Уставившись с добрейшей улыбкой на топал Ашрафа, стоявшего навытяжку перед ним, весь в ожидании, со скрещенными на груди руками, он начал мягким, низким голосом:
   
- Уважаемый Ашраф! Сегодня у тебя и у твоей супруги Алии-ханум особый день. Свадьба одного из представителей твоего рода. У известного английского поэта Байрона есть… - Данил Пашаевич, вздрогнув, запнулся и с беспокойством обернулся в сторону входной двери, откуда раздались отчаянные женские крики.

Что у Байрона есть, так и осталось навеки загадкой. К ним стремительно приближалась с криками седая женщина. В ней трудно было опознать несчастную Санубер. Волосы на ней были растрепаны, словно по ним прошелся бакинский норд; когда-то гладкое, румяное личико приобрел цвет и вид печеного яблока; вместо белоснежного пышного тела, двигалась исхудавшая, бесформенная, скрюченная фигура больной, преждевременно стареющей женщины; безумные глаза искрились бенгальским огнем. Выхватив микрофон у Данил Пашаевича, она закричала в него:

- Ашраф! Мерзавец! Будь ты проклят! Аллах воздаст тебе за все твои преступления, за смерть ни в чем не повинных благородных людей. Мой бедный Шамседдин Балаевич. Он, как и многие другие, был уничтожен по твоим мерзким доносам. Я проклинаю тебя и все твое потомство. Будьте вы прокляты! Не всегда у тебя будет сладкая жизнь. Наступят и дни печали. Слышишь, подонок! Грянут и дни печали… - кричала она, отбиваясь от двух работников из Бюро добрых услуг. – Обязательно, грянут…

Парни взяли Санубер под мышки и, приподняв от пола, почти бегом вынесли ее из зала. За ними проковыляла и сопровождавшая Санубер вдова покойного парикмахера Достали. Микаил-муаллим старался, как можно скорее, наладить праздничную обстановку в зале после сногсшибательно-неприятного инцидента, однако новое возникшее осложнение помешало этому. Данил Пашаевич и некоторые из музыкантов бросились, опять же, в сторону микрофона, у которого без чувств лежала Алия-ханум. Вскоре из аптечки самим Агаселимом, были принесены нашатырный спирт и капли валериановые и пришедшую в сознание Алию-ханум уложили на диван, в кабинете заведующего рестораном. Праздник был, вконец, испорчен, и неприятный осадок от произошедшего у присутствующих так и не прошел, хотя и тосты произносились, и танцы продолжались.
    
- 2 -

Свадьба прошла, а ее обсуждение в мехелле продолжалось уже вторую неделю. Говорили обо всем: и о карикатурном исполнении песни сыновьями топал Ашрафа, и о мугаме, и о сеансах мейханы, и о контингенте приглашенных. Поговаривали также о том, что на виновника в смерти Шамседдин Балаевича указал покойный парикмахер Достали, и о растерянности топал Ашрафа, и обмороке Алии-ханум.         

Вернулись к этой теме и друзья, попивая чай в чайхане, рядом с кинотеатром «Араз», после того, как с удовольствием посмотрели фильм «Великолепная семерка».

- Я на все сто согласен с тобой, что девушки в Баку очень красивы. И в доказательство этого мнения могу сказать, что на всех голливудских, латиноамериканских, европейских, арабских, индийских и прочих красоток-кинозвезд,      будь они жгучие как смоль брюнетки, или цвета сены блондинки, рыжие, русые, шатенки, белокожие, темные или серо-буро-малиновые, в нашем городе имеются ни в чем не уступающие им по красоте их многочисленные аналоги, - поддержал Гагаша, Теймур, встречая и провожая взглядом проходящих мимо хорошеньких девушек. 

- Буквально на днях в поликлинике нашего района я встретил девушку. И что ты думаешь – передо мной предстала, ни дать ни взять, сама Элизабет Тейлор в скромном одеянии, - кивнул головой Гагаш.

Друзья чаевничали, запивая каждый кусочек сахара несколькими глотками ароматного индийского чая с дольками лимона. Теймур, несколько задумавшись, спросил Гагаша, не поднимая головы от армуды-стакана:

- Как там молодожены?

- Ты имеешь в виду Асада?

- А кого же еще. Про их свадьбу вот уже вторую неделю разговоры не стихают. Аж, до нашей улицы дошло.

- Алию-ханум жалко. Все это время она на улицу не выходит. Сам же Асад с женой живет в нашем доме. Первые три дня выходил за порог только для того, чтобы покурить. Еду им таскала Закия, а кто им готовил пищу, не знаю, только не Алия-ханум. Теперь же жена Асада и на базар ходит и еду готовит. Вот, пожалуй, и все.

- А топал Ашраф?

- Ты знаешь, такое ощущение, что он за неделю как будто бы похудел и больше хромать начал.

- Про него же говорят, что когда он хочет, чтобы его пожалели, больше хромать начинает.   

- Какое-то беспокойство на лице появилось. 
- Знаешь Гагаш, мне кажется, что у топал Ашрафа есть о чем беспокоиться. Задуматься, так сказать.

- Примерно, то же самое говорили и у нас на этаже. К проклятию сестры прибавилось новое – от Санубер. Это, конечно, неприятное ощущение, когда тебя дважды проклинают.

- Так вот, Гагаш. Было еще одно проклятие, и Ашраф его также твердо помнит.

- Что это еще за проклятие? – навострил уши Гагаш.

- Талат, сын чекиста Эйваза, сказал дяде Фикрету, что его отец после инцидента на свадьбе Асада вспомнил о том, что у него в кабинете топал Ашраф был проклят еще неким кербалаи Мансуром. За что – догадаться не трудно. Мой братишка Адиль присутствовал при их разговоре и все слышал.      
          
- Вот, тебе на! – Только и воскликнул Гагаш, употребив любимое изречение своего отца.

- И это еще не все. Амина обратилась к гадалке.

- Что я слышу! Ты меня удивляешь, - перебил его Гагаш. – Эта непримиримая противница всяких пережитков прошлого шастает по гадалкам?

- Проклятие ее тети, инцидент на свадьбе Асада, а теперь еще и новость о кербалаи Мансуре сильно повлияли на ее психику, взволновали Амину. Она обратилась к Дурнисе. Эта полукровка, унаследовавшая от матери-сербиянки способность гадать на картах, специализируется еще и на альчиках, игральных костях и чайной гуще. Так вот, Дурниса нагадала, на колоде карт, крах роду топал Ашрафа, перепроверив свое предсказание и на чайной гуще.

- Неужели она серьезно относится к словам этой цыганки?

- Думаю, что да. Честно говоря, и у меня остался неприятный осадок от всего этого, - положив руку на сердце, признался Теймур.
            
- 3 -
         
И вот пошла вторая полоса переселения жильцов двора. На этот раз в новый жилой массив в районе поселка Ахмедли. Встав рано утром, хотя день был воскресный, Теймур, поправив сползшее одеяло с крепко заснувшего Адиля, прошел на кухню-веранду. В доме все спали, исключая Зивер-нене и Дильшад, которые под льющееся из радиоприемника «Спидола» песню «Доброе утро Баку» в исполнении Флоры Керимовой завтракали, одновременно разговаривая с Телли-халой. Дворничиха, уже успевшая подмести двор, стояла, облокотившись на метлу, у ступеньки раскрытой, выходящей во двор двери. Нене макала сухарики в горячий чай, прежде чем их прожевать, в то время как Дильшад запивала им бутерброд с маслом и бараньим сыром. То, что Теймур услышал, расстроило его,  хотя новость и была приятная. Из разговора выяснилась, что в новые квартиры вселялись: Тора с семейством («как отреагирует Мисир на разлуку с дочкой, вот что интересно» – мелькнуло в голове), далее тетя Тоня с Артемом (вот, что более всего расстроило Теймура) и сама Телли-хала с семьей. Причем, семья дворничихи получала две отдельные квартиры на одной площадке. Одна – для Неймата с родителями, другая – для Джавада с Кюброй и детьми.

Прождав часок, Теймур поднялся на второй этаж к Артему.

- Да, Теймурчик! У нас, действительно, приятная новость, - с радостной улыбкой среагировала тетя Тоня на его вопрос о вселении на новую квартиру. – Даже не верится, что, наконец-то, освобожусь от этой общей кухни и от этого, как его, номерного таганка.

- Не таганок, а конфорка, - отреагировал зло Артем, на лице которого отражалось недовольство переездом на новое место жительства.

- И, наконец, у Артема будет своя собственная комната, - не обращая внимания на выпад сына, продолжила счастливая тетя Тоня.

- Когда ожидается вселение и как долго туда добираться. Говорят, этот жилой район находится где-то за Рабочим проспектом, далеко позади от восьмого километра.   

- Да, у черта на куличках. Ноги сломаешь в дороге, - с грустью буркнул Артем.

- Связь с Ахмедлами осуществляют рейсовые автобусы-пазики и проезжающие мимо алабаши (крытые грузовики). Ожидается, что этот маршрут скоро будут обслуживать более крупные, комфортабельные автобусы, купленные за рубежом, в Венгрии, - с охотой продолжила тетя Тоня.

- Конечно же, скажешь, что ехать на переполненных, словно бочки набитые селедками, неудобных автобусах, одно удовольствие - Артем начал злиться.   

- Вселяться будем после принятия дома приемной комиссией, - тетя Тоня, успешно оттеснив сына своей искренней радостью, оставила Артема вне игры.               

- Хотя бы этот прием длился вечно, - безнадежным тоном вымолвил Артем, признав свое поражение.

           Тетя Тоня отправилась в свою, набившую оскомину, ненавистную кухню, а Теймур, чтобы как-то успокоить друга, похлопал его по плечу:

- Все будет нормально, Артем. Мама твоя права. Хватит ютиться в однокомнатной каморке с нулевыми условиями для житья. Все равно будем видеться. Будем созваниваться перед выходом в город, - Теймур искренне верил в то, что говорил. – Вот, только, где будешь завершать школу? Здесь или в Ахмедлах?

- Да где уж здесь. Переться в такую даль. Придется заканчивать там.

- Интересно, Тора и семья Телли-халы получают квартиру в вашем доме или…?

- Тора в нашем доме, только в соседнем блоке. Родня дворничихи в другом, где-то рядом.    

           Провожали Артема в недорогой закусочной с сосисками и бутылкой вина. Всем было немного грустно. Телли-хала с Кюброй и Нейматом, перед отъездом, зашли к Зивер-нене попрощаться. Кюбра, страдая уже четвертой беременностью, как всегда, во всю, поносила этого кровопийцу Джавада.      

- Не надо реветь, Кюбра! У тебя такой счастливый день. У тебя теперь трехкомнатная, светлая квартира со всеми удобствами. Не будешь коптеть в темном уголке при готовке еды. Раздолье для детей… - Зивер-нене хотела еще  добавить что-то, но Кюбра прервала ее:

- Какое там раздолье, Зивер-хала! Говорят в таких домах, как захлопнется за тобой дверь, так и лишаешься всякой связи со всеми. Даже не знаешь, что творится у соседей.

- Все это не так, - заулыбалась Набат-ханум. - Со всеми ты будешь общаться, тем более живя на втором этаже, а с соседями и подавно. Ведь у вас две квартиры на одной площадке. И Неймат, наконец, женится. И у тебя с мужем будет собственная спальня. Джавад уж точно не будет убегать из дома, и будет вовремя приходить с работы и оставаться около тебя. Здесь же бедняге и прилечь было негде.

- Джавад, Джавад, опять Джавад. У меня даже трусов нормальных нет. Одно старье. Как я появлюсь в больнице, - заревела Кюбра, хлопая себя по животу.

- Хватит причитать, Кюбра, – Зивер-нене посмотрела на нее сердобольным взглядом. – Не надо говорить, что у тебя нет штанов. Штаны тебе никто не даст, а все будут звать тебя безштанницей или голодранкой. Это так, к слову, и касается не только штанов. А теперь подожди немного…Фикрет, помоги мне встать! - Нене обратилась к стоящему рядом сыну, пришедшего проводить на новое местожительство Неймата и его родных. Теймур знал, что дядя Фикрет уже успел положить в карман Неймата сто рублей. Пройдя в комнату в сопровождении сына, нене вскоре вернулась с конвертом в руке:

- Вот, возьми. В нем ты найдешь все необходимое для покупки не только нижнего белья, но и приличного платья на выход.

- Зивер-хала, я не для этого жаловался на Джавада…- начала было Кюбра, готовая разревется, на этот раз от радости.

- Бери, бери. Желаю тебе благополучно разродиться, - Зивер-нене всунула конверт в руку Кюбры. 

Грузовик, посланный дядей Сеймуром, нагруженный незамысловатой домашней утварью дворничихи, вместе с Джавадом и помогавшими ему напарниками, уже отъехал. Микроавтобус «Латвия», прозванный в народе «Рафик», куда усадили, иссохшего от дремучей старости, принявшего вид залежавшейся на прилавке вяленой воблы, полностью утратившего реакцию на окружающий мир, Шихали и троих его внучат, дожидался Телли-халу и остальных членов ее семьи. Вскоре и эта машина, под добрые пожелания провожающих, отъехала.

           Дома дядя Фикрет, взяв под локоть Теймура, отвел его в дальнюю комнату.

- Теймур! Мне нужен адрес Дарьи, - обратился он к племяннику.

- Для чего тебе? – улыбка исчезла с лица Теймура.

- Хочу навестить ее.

- С какой целью?

- Мне надо поговорить с ней. - Дядя выглядел серьезным.

- У меня нет ее адреса. И, вообще, она не подходит для твоих утех. – Теймур был непреклонен.

- А если серьезно?

- Что значит серьезно?
    
- Серьезно, значит, серьезно.

- Не понимаю.
            
- Ну, если у меня все серьезно, - добродушная улыбка появилась на лице дяди.         

Теймур внимательно посмотрел на него, он все еще колебался.

- У меня к ней серьезные намерения, - повторил дядя.

- Ее домашний адрес я тебе не дам. А вот место работы, пожалуйста, - Теймур взял с серванта карандаш, сорвал со стенного календаря листок и, черканув на нем адрес, протянул бумажку дяде Фикрету.

- И на этом спасибо, - проговорил дядя и, прочитав рабочий адрес Дарьи, добавил. – Мне очень приятно, что мой племянник оказался не только достойным парнем, но и верным другом.

           После оттока части жильцов на новые квартиры, оставшиеся обитатели дома, долгое время не могли привыкнуть к наступившей тишине. Шум от детских голосов и их беготни заметно поубавился, а брани и скандалы между соседями были сведены к нулю. Жильцы все меньше выходили во двор. Многие, в меру своих возможностей, обзавелись туалетом, общественная уборная почти бездействовала. Заскучавшая Фифи, зачастую дожидалась возвращения с работы подвыпивших Николая и Черкеза, чтобы как-то занять себя в общении с ними. Дворовые дискуссии хоть и продолжались, но не столь интенсивно. К костяку состава ее участников в лице Агаверди, Абузара и Мисира прибавились Вазген (раньше не участвовал в дискуссиях, поскольку избегал контакта с Бабкеном) и, нежданно - негаданно, Вадим Карякин. Иногда к ним на трезвую голову присоединялся Черкез и еще реже Николай Сумин. На место Телли-халы взяли новую дворничиху, которая приходила ранним утром и, прибрав несколькими взмахами метлы, в общем-то, чистый двор, незаметно уходила.               

- 4 -

Друзья сидели в ресторане «Гек-гель», где они собрались, чтобы отметить поступление Гуламчика в институт и, заодно, прошедший день рождения Гагаша. Гуламчик, с двумя дипломами об окончании средней школы, подал документы в индустриальный на геолого - разведочный и в университет на юридический факультеты и попал в оба института. Выбрал он профессию юриста. В этом ресторане Теймура знали, поскольку здесь он не раз заказывал по поручению дяди Фикрета всякие блюда для приема гостей в его доме. Друзья уже пропустили в себя по две рюмочки коньяка в три звездочки за поступление Гуламчика в институт и за дружбу. На эстраде располневшая за последнее время и тщательно скрывающая свой возраст, певица Эльза, закатив глаза на потолок, томным голосом тянула песню о голубке. Посетители за столиками были заняты разговорами между собой, танцующих пар не было. Гуламчик по третьему разу разлил горячительный напиток в пустые рюмки:

- Знаешь Теймур! Я очень благодарен твоему дяде. Именно с его помощью я приобрел веру в себя и был уверен, что поступлю в один из институтов, имея на руках два аттестата зрелости. И, вот тебе раз, прошел в оба. И тебе, естественно, спасибо. Впрочем, как он?

- У него все хорошо. Недавно женился. Жена его - бывшая соседка наша по дому, ты видел ее в лицо. Ждут мальчика.

- Как, уже и пол ребенка определили?

- Как говорит казачка Дарья, она не способна рожать девочек. Они, наверное, на одном ребенке не остановятся, - уверенно закивал головой Теймур.
       
- Дай, Аллах! - Гуламчик поднял рюмку. – Выпьем за ее благополучные роды, а нам здоровья и всяческих успехов. Чтобы мне быть заслуженным юристом, тебе Гагаш – заслуженным нефтяником, а тебе Теймур – нахимичить так много, чтобы стать доктором этих наук и в академики поиграть.

- Поиграем Гуламчик, поиграем, - осклабился Теймур и вслед за друзьями опрокинул коньячок одним глотком.

- Глядите, Баба явился! - Послышался голос Гагаша.

Друзья оглянулись на входную дверь. Баба не спеша прошел к стойке ресторана, по ходу галантно, с низким поклоном, поздоровавшись с Эльзой, и сел у столика, на котором размещались свежевымытые стаканы. Бармен подал ему чекушку водки и то ли двойную, то ли тройную порцию салата столичного в глубокой тарелке. Опрокинув в рот граненый стаканчик горючего и закусив солидной дозой салата, Баба осмотрелся вокруг. Пройдясь глазами по залу и не заметив ребят, он вновь наполнил стаканчик. А Эльза по чьему-то заказу начала петь песню о Баку, из репертуара известной бакинской эстрадной певицы Нелли Андреевой, стараясь подражать манере ее пения. Но эта была далеко не Нелли Андреева. Друзья отвлеклись от Бабы и начали, вместе с некоторыми посетителями ресторана, с вдохновением подпевать певице припев этой песни:

В этом городе ярких огней
В этом городе верных друзей
Мы учились жить и дружить
Как же мне Баку не любить.

Подошел официант и, указав в сторону выхода, со словами « это вам презент» поставил на столик бутылку  запечатанного коньяка. Друзья повернулись в указанную сторону. Баба с дружеской улыбкой, уже покидая ресторан, помахал им рукой.
 
- Разгулялся Баба! Раньше, говорят, его затащить ниже улицы Базарной, в центр и другие части города, без особой на то надобности, было архисложным занятием. А теперь, что случилось? – вопросил Теймур.

- А случилось то, что у Бабы появилось собственное дело. Он вместе с сельчанином Сабухи занялся торговлей хризантемами. Выращивают, укладывают в чемоданы, притом умудряются размещать в каждой из них по две с половиной тысяч цветов, и реализуют их в Москве. От Шабана я знаю, что за сезон они зашивают около пяти тысяч манатиков на каждого. Из них половину этих денег транжирят в Москве на свои развлечения с местными красотками, а остальные - более экономно уже здесь в Баку. И так до следующего заработка. Много пьет. Довольно часто, в пьяном угаре повторяет, что заткнет рот каждому, кто станет на его пути, и любому может дать в долг деньги надолго, без всякого процента, если этого захочет. Видно, следы от уколов шилом на ладонях не позволяют ему забыть событие из прошлого.

- Он сопьется, если так будет продолжаться. Жаль Алию-ханум, - огорчился Теймур.
- Ее, действительно, жаль, - поддержал друга Гагаш. – Стала немногословной, молчаливой, тоска бесповоротно застыла в ее глазах. И дочка ее Амина очень изменилась. Некогда жизнерадостная, энергичная, веселая, она теперь источает одну тревогу и грусть. Заскакивает к родителям, вернее к матери, изредка и ненадолго. Сыночка же, вообще, не приводит, исключительно по отдельным праздникам.
          
- Сколько у нее детей? – спросил Гуламчик, заглатывая остатки от севрюги.   
          
- Один единственный сынок. Максудом назвали.
          
- А как выглядит, сам, топал Ашраф? – продолжил он, уже чисто механически.
          
- Внешне особых изменений в нем не видно. Вроде, такой же энергичный и уверенный в себе человек. Правда, званые обеды в его доме прекратились. И все же я слышал, как говорил мой отец кому-то по телефону, что явно у топал Ашрафа что-то сломалось внутри, особенно после рождения внука-урода от брака Асада с дочерью торговца мясными субпродуктами.
          
- В чем это уродство заключается? – Гуламчик млел от удовольствия, пережевывая пищу.
          
- Ребенок родился мертвым, с огромной головой,  местом для третьего глаза на лбу над переносицей и отсутствием анального прохода на заднице. Оставили в больнице, как экспонат для естественно - исторического музея, - отчеканил Теймур вместо Гагаша. 
          
- М-да! – буркнул Гуламчик, покачав головой.

Тем временем, полный мужчина, с внешностью немецкого бюргера - любителя пива, в широких подтяжках, поддерживающих светло-коричневые брюки в клетку, пиджак которых висел на стуле, подошел к контрабасисту и, положив ему в ладонь денежку, вернулся к своему столику. И вскоре Эльза, вся раздувшись от прилива сил, запела песню «Дрозды», то и дело, сверкая глазами в сторону пивовара в клетчатых брюках. Опять же, несмотря на некоторые успехи, дотянуться до уровня пения Нелли Андреевой ей не удалось.
             - А у этого джентльмена в пассатижах неплохой вкус. Заказать такую песню, - заметил Теймур при общем молчании ребят.

И вторая бутылка коньяка опустела. Друзьям уже все виделось в розовом свете. Гуламчик поднялся и, вытянув руку с последней рюмкой коньяка в сторону певицы, сказал что-то невнятное. Эльза в ответ улыбнулась, она уже пела песню «клен ты мой опавший» на слова Сергея Есенина. Формы ее тела уже не казались им столь безобразными, они сузились вдвое и стали как - будто бы стройнее. В голосе ее появились бархатные нотки, от нее веяло волшебством. Куда там Нелли Андреевой до Эльзы. Гуламчик подозвал официанта. Расплатившись с ним и оставив ему скромные чаевые, они с туманными взорами оглядели зал. Однако, кроме вьющихся, словно дымок от сигарет, неясных контуров колыхающей фигуры деформированной Эльзы, ничего не видели. Друзья под звуки нежной мелодии покинули ресторан.
      
- 5 -

Сегодня Баку празднует Новруз, притом азербайджанцы в стране Советов впервые отмечают этот праздник на государственном уровне. У всех было радостное настроение. В Ичери Шехере проводились праздничные зрелища в национальных традициях, которые широко транслировались по радио и телевидению. Уже несколько дней, начиная с последней среды перед праздником Новруза в Баку, во дворах домов, а в районах нагорной части города и на развороченных временем улицах из обломков булыжника, куда еще не дошло асфальтирование дорог, по ночам пылали костры. Молодежь в окружении взрослых и пожилых перепрыгивала через них, а подростки еще и оставляли у дверей квартир пустые шапки, раскрытые сумы и, постучавшись в двери, прятались в тени, ожидая своей доли сладостей, вкусных угощений. В отличии от прошлых лет в магазинах продавалось все: и сладости в виде пахлавы, шекербуры, шекерчурека, шоргогала, сдобных хлебов, различных разновидностей халвы; и краски для окрашивания яиц, и праздничные свечи, и бенгальские огни, и даже самый основной атрибут праздника – всходы из пшеницы в праздничном убранстве, называемые в народе «семени».    
   
В этот день Новруза в семье Назировых, как и у многих жителей столицы, царило праздничное настроение. Набат-ханум с утра заплела свои косы и, скрутив их на затылке узлом, закрепила шпильками; покрыла ногти бесцветным лаком на руках и ногах; подвела глаза, чуть удлинив их косметическим черным карандашом. Затем помогла свекрови уложить волосы, расчесав также как и у себя, на прямой пробор, предварительно покрасив их хной. Далее она, погладив свои праздничные наряды и рубашки мужа и сыновей, села за телефон, поздравляя «всех и вся» с праздником, принимая в ответ их пожелания. Теймур, поочередно меняя на себе рубашки, стараясь выбрать одну их них для сегодняшнего выхода в город, внимательно разглядывал себя в оконной раме, поскольку отогнать сестренку от зеркала без очередного скандала было практически невозможно. Дильшад же так и кружилась перед зеркалом, всматриваясь в свое отражение в новом наряде со всех возможных сторон. Легкий импортный дамский костюм и летние туфли на тонких каблуках были приобретены, по звонку друга отца, на базе Бакпромторга. Адиль, продолжая лежать в постели, давал свои советы Теймуру относительно выбора сорочки. Байковая рубашка в запечатанном виде, подаренная ему на праздник дядей Фикретом, все еще покоилась на подоконнике. Мустафа готовился к бритью. Это было занимательное зрелище. Теймур не уставал любоваться этой процедурой, с удовольствием наблюдая за действиями отца. Он выкладывал на стол кучу опасных бритв, в основном торговой марки «Золинген», но были и другие лезвия немецкого производства, и начинал их внимательно разглядывать. Остановившись на одном из них, он далее закреплял один конец ремня для их заточки, одна сторона которого была с абразивной пастой, а другая – чистая, на крючке для полотенца и, взявшись за другой, начинал затачивать лезвие выбранной бритвы. Взмах его руки то по одной, то по другой стороне ремня, напоминал ход маятника на часах. Доводку лезвия до кондиции заканчивал на гладком ремне, укрепленном в натянутом состоянии на деревянной подставке. Остроту бритвы Мустафа проверял вождением ее лезвии по волосам тыльной стороны руки. Если процесс самого бритья занимал где-то семь – десять минут, то на его подготовительную часть уходило не менее четверти часа. Вот и теперь, повертев в руках несколько бритв, отец остановил свой выбор на лезвии с фирменным знаком «Два мальчика». Одним словом, семья приводила себя в праздничный вид и готовилась к приему гостей. Родня решила отметить Новруз у них, приурочив к этому дню и семидесятилетие со дня рождения Зивер-нене. Вообще-то, она появилась на свет где-то в начале февраля, а в паспорте этой дате соответствовал март месяц, точнее восемнадцатое его число. Теймур уже успел чмокнуть бабулю в щечку. Сегодня у него должна состояться встреча с ребятами, с которыми он уже порядком не виделся. Нельзя было упустить намечаемые праздничные зрелища, о которых пестрели страницы столичной печати, трубили радио и телепередачи, говорили на протяжении всей последней недели. К двенадцати часам, когда Теймур собирался уходить, появилась тетя Туба, самая старшая из детей Зивер-нене, с несколькими кастрюльками различных салатов своего собственного приготовления. Он не мог не попробовать тетиных салатов и задержался для того, чтобы прожевать со смаком по одной десертной ложке этих шедевров кулинарии.

Когда Теймур подошел к крепостным воротам «гоша гапылар» (парные ворота) на площади Молодежи, Гагаш с Гуламчиком успели в ожидании его съесть по парочке шекербуры, купленной в одной из установленных рядом сборных лавок. Народ уже веселился. Всюду виднелись разноцветные воздушные шары, слышалось пение детских и взрослых ансамблей. Настоящее веселье было в самой крепости Ичери Шехер. Всюду виднелись столики и прилавки с разнообразной едой, сборные кафетерии и кафе, вкусный запах разносился от шашлыков в мангалах, вертящихся на тлеющих углях. Люди, где подпевали, где и плясали под аккомпанемент народных и эстрадных музыкальных групп, любовались танцами и заслушивались пением детей клубной самодеятельности, профессиональных исполнителей, наслаждались искусством канатоходцев и различными силовыми играми. В одной из групп музыкантов друзья узнали пианиста Владимира Владимирова, некогда первого стиляги Баку, на которого старались подражать некоторые модники, франты города. Теперь же этот заметно потертый, с болезненным лицом, в незатейливом пиджачке и летней шляпе, блеклый человек, сжимая коленками барабан и постукивая на нем деревянными палочками, в компании незнакомых друзьям саксофониста и гитариста, выбивал ритм какого-то фокстрота.

У кафе-закусочной, недалеко от Девичьей башни, друзей окликнули, и из раскрытого окна высунулась, сверкая белоснежными зубами, голова Хафиза. Ребята вошли в кафе. По залу лилась задушевная песня в исполнении Френка Синатры. Хафиз сидел за квадратным столиком перед заварным чайником и со всеми атрибутами к нему, в виде пиалы с кусочками сахара, розетки с ломтиками лимона и армуды-стакана. Он уже успел подозвать официанта и оформить заказ. Был, как и все, в праздничном настроении и мановением руки пригласил их за стол. От Хафиза попахивало спиртным, хотя внешне он казался совершенно трезвым. Официант уже подходил к ним с бутылкой «Мадрасали» и легкой закуской, в виде набора колбасных изделий, сыров и салата «Чобан», состоящего из мелких кусочков помидоров и огурцов с зеленью. Вино разлили в бокалы.

- Ты что, не будешь трапезничать с нами? – вопросил Гагаш, указывая на три бокала.

- Нет, ребята. Меня уже угостили. А теперь угощаю я. Пока перекусите эту незатейлевую пищу. Скоро и кебабчики подадут.

- Ну, как знаешь! Упрашивать не будем, - пожал плечами Гагаш и поднял бокал. – Дорогой Хафиз! Поздравляю тебя с праздником. Желаю, чтобы до следующего Новруза решил проблему своих родителей, нашел бы свою половинку и вместе с нею создал единое целое. Чтобы ты с ней прожили целую вечность, до глубокой старости, и перескочили в мир иной добровольно, по собственной инициативе, бегом, не создавая забот ближним.

- Мы присоединяемся к этому замечательному тосту, - Теймур и Гуламчик подняли свои бокалы. 

- Спасибо, тост, в общем-то, хороший. Только вот, если вдруг этих самых половинок будет несколько, тогда только мне, как бы это тяжело не было, пришлось бы, меняя эти половинки, прожить до самой глубокой старости в целом, этак, лет триста, -  захихикал Хафиз.

- Нет уж! Тогда это будет не единое целое, а осколки от него, - вставил Теймур.

После второго тоста, опять-таки, за здоровье единственного и неповторимого «благодетеля нашего», появились два вида кебаба на шампурах и зажаренные также над огнем помидоры в тарелке.
 
- Судя по тому, что от Вас, дорогой родственник,  попахивает спиртным, Вы здесь уже давно. Но почему один, без друзей, - спросил Гагаш, снимая с шампура еще дымящие куски зажаренной курятины.

- Не успел добраться до них. Твой сосед Баба перехватил меня у входа в крепость, пристал как банный лист и затащил в одно из кафе-времянок, разбросанных сейчас в Ичери Шехер. 

- Значит, угостил тебя марочным коньяком. Он же сейчас пьет только этот напиток.             

- Как бы, не так…, - Хафиз отвлекся на хруст косточек лакомого куска баранины, дробившиеся в порошок в стальных челюстях Гуламчика, и повторил. -  Как бы, не так. Он сейчас на мели и с нетерпением ждет дня, когда же, наконец, распустятся эти хризантемы, чтобы пуститься на заработки в град-столицу. Жалуется, что не хватает денег на его расходы, и отец не помогает.

- Еще бы, такие траты. И чем он тебя угостил?      

- Обыкновенным бренди без звездочек, под громким названием «Апшерон».

- Сколько же принял на грудь?

- Я подписался на одну стограммовую рюмку, все остальное он выдул сам. Пришлось посидеть с ним и слушать небылицы о его подвигах в кавычках, пока он не встретил еще каких-то друзей, и я под надуманным предлогом покинул их.

- О чем же он заливал?

- Да, все о том же. Как его в Москве женщины любят, как он там проводит время, как весь город в сплошном движении. Люди читают в метро, едят стоя в столовых самообслуживания, вечерами развлекаются, где повезет.  Даже анекдот рассказал про такую жизнь: Барышня при выходе из автобуса несколько задержалась и водитель начал торопить ее  «Девушка выходите поскорее, не задерживайте автобус», на что она фыркнула в ответ: «Девушкой я была, когда садилась в автобус». – Хафиз замолк и подозвал официанта, который выслушав его, кивнул головой и направился к магнитофону. Сменилась бобина и зазвучал мелодичный голос турецкой певицы Эмель Сайын. – И все в таком русле, -  подытожил он.

- М-да. Очень остроумно, - заметил Гуламчик, обгладывая новую косточку.

- И, еще… – Хафиз, вновь, отвлекся на хруст в зубах Гуламчика. – Вы все с таким азартом, удовольствием жуете, что возбудили у меня острейший аппетит, аж, слюнки потекли, глядя на вас, - не выдержал он и, снова подозвав официанта, заказал ему еще четыре порции шашлыка.

- И еще, - продолжил Хафиз. – Баба преподнес очень плохую новость, при этом с таким безразличным, равнодушным, я бы даже сказал ехидным тоном, что я поначалу даже не поверил в нее. Гагаш, ты не догадываешься, о чем я говорю?

- Что же эта за новость? – Гагаш без особого интереса, допив бокал с вином, потянулся за сыром.

- Судя по тому, что ты ответил вопросом на вопрос, значить не знаешь. Так вот, Амина, сестра Бабы, больна смертельной болезнью. У нее рак желудка, притом в запущенной стадии.

           Вилка выпала из рук Гагаша, а у Теймура кусок курятины застрял в горле.

- Вот не думал, что эта новость так сильно подействует на вас. Надо будет заказать еще бутылочку «Мадрасали», чтобы поскорее залить вином это неприятное известие. - Хафиз опять подозвал официанта.

Когда друзья вместе с Хафизом вышли из кафе-закусочной, уже наступали сумерки. Празднество еще продолжалось. Побродив по городу, они проводили Хафиза до дома, у ворот которого ему удалось уговорить Гагаша остаться у него на ночевку, пообещав много чего интересного. Всю обратную дорогу в основном говорил Гуламчик. Теймур же в раздумьях больше слушал, иногда поддакивая ему. На улице Торговой, у известного в Баку здания с кувшинами, Гуламчик внезапно остановился, задержав рукой  и друга:

- Давно я не видел ее в городе. Давай подойдем к ней. Аллах знает, когда я ее еще встречу.

Теймур посмотрел в направлении  его взгляда. Дорогу переходила спортивной походкой невысокая шатенка с нежными чертами лица и пропорционально сложенной фигурой. Заинтригованный внезапной переменой в поведении друга, он только и сказал:

- Почему бы и нет. Давай попробуем.

Девушка встретила их с приветливой улыбкой, баз всякого намека на грубость. Разговор с Гуламчиком наладился сразу, чувствовалось, что они давно приметили друг друга. И они пошли вверх по улице, пересекающей Торговую. Сначала все шли вместе. Затем Теймур отстал на шаг, далее на два, три, пять, а когда влюбленная пара остановилась у ее дверей, он прислонился к стене в шагах десяти от них. Гуламчик вернулся к нему весь взволнованный и тут же выпалил:

- Теймур, я женюсь на ней! – глаза его горели от возбуждения.

- Надо же. Пожелал это Хафизу, вместе с нами, а женился сам, - хохотнул Теймур. - Ладно, не торопись с выводами. Утро вечера мудренее.    
       
                - 6 -

Когда Теймур возвратился домой, родня уже покинула дом и только дядя Фикрет с семьей остались на ночевку по настоянию бабушки, из-за того, что маленький Джавидик крепко и, самое главное, сладко спал на папиной кровати. Видно ушли они недавно, поскольку стол еще оставался неубранным, с остатками лакомых блюд. Рядом дядя Фикрет отчаянно сражался с Адилем в настольный футбол, без всякой надежды на успех. Теймур, не мешкая, попробовав на вкус каждое из блюд, решительно остановился на паштете из фасоли, заправленным грецким орехом. Закончив эту приятную процедуру, он прошел в другую комнату, где рядышком лежали отец с очередной книгой в руке и Джавидик, сладко улыбающийся во сне. Теймур, поцеловав ребенка в ручку, прошел на веранду и, ответив на вопросы о том, как прошел праздник Новруза в Ичери Шехер, чмокнул в очередной раз бабушку, в связи с юбилеем. Он уже знал, что Дарья, воспользовавшаяся тем, что сынок, насытившийся материнским молоком (хотя ему уже было почти два года) спал непробудным сном, вместе с Дильшад поднялась к Фифи. Во дворе компания в составе Агаверди, Вадима Корякина, Вазгена, подвыпивших, но не пьяных, Черкеза и Николая, обсуждала широко освещавшуюся в средствах массовой информации,  злободневную повестку последней недели – свободу Манолису Глезосу.      

- Вся огромная страна клеймит позором арест этого грека, - Агаверди с треском ломал в огромных ладонях грецкие орехи. – Вот, например, в нашем Азизбековском районе везде, повсюду, даже в клиниках, в больницах, вместе с больными, и в ночном санатории для нефтяников, провели собрания, на которых осудили это событие и запротоколировали его. Сколько же этих протоколов набралось по всему Союзу и что с ними делают?

- Направляют в статуправления, - ответил Вазген убежденным тоном.

- А туда зачем?

- Как зачем! Для статистики. Любые массовые мероприятия, в том числе и протесты, должны отражаться в цифрах, для учета и отчета на государственном уровне.

- Интересно, чем он насолил этим буржуям? – очередной треск послышался в руках Агаверди.

- Наверное, вставил палки в колеса их буржуазных порядков, - заключил Черкез. – У нас в пекарне тоже было собрание. Выступали, в основном, женщины, месящие тесто. Требовали его свободы. Вот только все удивлялись в разговорах между собой, почему у него такое длинное имя – Манолисглезос. Разве такое имя бывает?

- Конечно, такое длинное имя не бывает, - не дав другим ответить, Вазген пропел авторитетным тоном. - Вы не забывайте, что он коммунист, причем со времен войны. Я думаю, что это его подпольное имя, так и закрепилось за ним.

- Понятно, как Ленин, Сталин, - вмешался Николай.

- Можно добавить и Камо, - дополнил Вазген.

- А ты, что скажешь по этому поводу, Фикрет? – спросил Агаверди.

           Теймур повернулся назад. Он и не заметил, как дядя подошел к ним.

- Ты знаешь, Агаверди! На этот вопрос так сразу и не ответишь, - дядя Фикрет придал лицу задумчивый вид и потерь рукой переносицу. – Видно вы тоже, как и я, не читаете газет. А надо бы почитать. Если в них оно  пишется вместе, значит это то, о чем говорит Вазген, а если как-то раздельно, то это означает имя и фамилия. Но меня больше интересует другое событие. Как это случилось, что белоснежный шпиц Любовь Петровны Ковальчук покончил жизнь самоубийством?            

- Какое там самоубийство, - усмехнулся Агаверди. – Это Абузар предположил со слов Лейлы-ханум Салимовой  о том, что, якобы в тот день, собачка описилась на паркете от недержания мочи по причине глубокой старости, и Любовь Петровна накричала на нее из-за этого. На самом деле, этот почти ослепший, немощный шпиц высунулся, как всегда, сквозь решетку балкона и, не рассчитав на этот раз дистанцию, вывалился с третьего этажа.

- Если он почти ничего не видит, то на кой черт ему высовываться через решетку на карниз, - не согласился с ним Черкез. – Предположение Абузара более соответствует действительности.

            Вадим Корякин сидел весь напыщенный, покрасневший от удовольствия, словно он один знает всю подноготную этого трагического случая.

- Может Корякин, как ближайший сосед Любовь Петровны, знает об этом что-то, - предложил Теймур, заметив его загадочную улыбку.

- Ну, если вы так желаете, то я могу вам дать свою справку, - самодовольная улыбка не сходила с его уст. – Жена моя, Наташка, была свидетельницей скандала между Ковальчук и Идой Корниволь за два дня до трагедии. Причина – шпиц нагадил в кухне. И у собак бывает склероз и помутнение рассудка на старости лет. Наташка уверена, что Ида видела, как собака вылезла на карниз, и ничего не предприняла, чтобы предотвратить падение, и вполне возможно улучив момент, помогла ей приземлиться без парашюта.

- Да нет, такого быть не может, - запротестовали все и начали снова разбирать все версии смерти собаки, а Теймур потянул дядю Фикрета в сторону.

- Дядя! Сегодня мне сообщили ужасную новость. Амина, жена Талата больна…
- Я знаю, - перебил его дядя Фикрет. – Талат мне говорил об этом. У нее смертельный недуг. По его словам, она готова к худшему и наказала ему после ее кончины прервать всякие контакты с ее родней.

Все случилось в промежутке между Новрузом и Новым годом. В мехелле много говорили про болезнь Амины. Про то, что она сама на себя накликала это несчастье. Некогда активная безбожница стала излишне суеверной, нелюдимой и подозрительной, отказалась от помощи врачей, все пустила на самотек, старалась не подпускать к себе никого, кроме мужа и Алии-ханум. Коварная болезнь не заставила долго ждать, и Амина в начале ноября месяца, в преддверье новогоднего праздника, умерла в мучениях. По словам Гагаша, после смерти дочери Алия ханум сильно изменилась. Эта сильно исхудавшая, мужественная женщина с сухими, почти немигающими глазами, не проронившая ни одной капельки слезы на похоронах Амины, полностью отошла от домашних дел, переложив их на вдовушку Ситару, приглашенную топал Ашрафом из селения Раманы, и частично на Закию. Уединившись, она через силу общалась с домочадцами, предпочитая при редких выходах из дома, тенью мелькая на участке перехода улицы между своими домами, от одного тротуара до другого, больше общаться с соседками. Изменился и топал Ашраф. Это был, уже, не тот топал Ашраф, каким его все знали. Существенно сократилась прежняя деловитость, появилась некая растерянность и даже рассеянность. Стал забывчивым, что за ним прежде не наблюдалось. Остальных членов семьи, эта потеря не привела к особым треволнениям и переживаниям. Баба, еле дождавшись проводов седьмого дня смерти сестры, как поется, «собрал цветочки, у себя в садочке» и махнул с дружком в Москву с твердым намерением остаться там на Новый год. Асад старался справиться с возросшим объемом работ, поскольку отец начал часть своих заказов перекладывать на его плечи. Однако заменить топал Ашрафа он был не в состоянии, уровень не тот, и клиентура, почувствовав халтуру в работе ювелира, начала постепенно и необратимо убывать. Шабану отец помог открыть переплетную мастерскую, но это не мешало ему продолжать проводить вечерние часы в компании своих друзей из Кубинки, которые зачастили к нему на работу. Закия же, закончив кое-как среднюю школу, последовала примеру своих братьев и, поставив жирную точку в своем дальнейшем образовании, твердо решила поскорее выйти замуж. Переложив за незначительные подношения в виде блестящих булавок, брошек, пестрых косынок, часть своих и без того незначительных обязанностей по дому на, незнающую усталости Ситару, она часами засиживалась в ателье у Зарнишан, а в последнее время сдружилась еще и с кривлякой Туту, напарницей Шабана по работе в переплетной.
      
                - 7 -

Встретить наступающий праздник Нового года всем вместе, как прежде, друзьям впервые за многие годы не удалось. Гуламчик сдержал слово и, не откладывая в долгий ящик, в конце ноября месяца сыграл свою свадьбу с любимой девушкой по имени Лала во Дворце бракосочетания, который многие бакинцы называли еще и Дворцом счастья. По этой причине он не смог отказать родне своей жены, отметить с ними праздник. Гагаш подался на уговоры Хафиза и махнул с ним к его друзьям в Краснодар на Рождество. Теймур же вначале планировал отметить новогоднюю ночь в Ахмедлах, у Артема и его друзей. Однако позже он передумал и принял предложение дяди Фикрета, провести праздник с ними, в помещении Научно - технического общества нефтяников.   

В этот праздничный день Теймур проснулся под звуки ставшей своего рода визитной карточкой города, чудесной песни «Доброе утро Баку», на этот раз в исполнении Ялчына Рза-заде. Мать уже хлопотала на кухне и месила тесто для яблочного пирога. Рядом, как обычно, находился телефонный аппарат. Планировалось также два вида салата (оливье и салат из бурака, с толченным грецким орехом), курица, зажаренная в духовке, долма с виноградными листьями и еще кое-что. И все это для тех, кто останется встречать праздник дома, рядом с Зивер-нене. А оставалась Дильшад, пригласившая к себе на праздник Арзу, сверстницу со второго этажа, и сестер Карину и Беллу (дочерей Вазгена Мравяна). Адиль с Самедом, сыном Яшара Мирмехти-заде, встречали Новый год у знакомых в поселке Воровского. Сама Набат-ханум, впервые за всю супружескую жизнь, готовилась встретить праздник не дома и не у родственников, а в клубе Дзержинского, с участием известных артистов, певцов и розыгрышем лотереи.    

Теймур подошел к шкафу, в котором висел его с братом гардероб и, раскрыв дверцу, поморщился. Опять этот Адиль смешал все в одну кучу. Ведь договорились же: правая сторона брата, левая – его, Теймура. Перебирая свою одежду, он быстро определился с костюмом, тут и думать было нечего, один единственный на любые торжества. С сорочками пришлось немного повозиться, попеременно надевая их и красуясь перед зеркалом. Наконец и этот вопрос был решен, да и с галстуком особых проблем не возникло. Вот только с туфлями вышла заминка. Выставив перед собой две пары обуви, Теймур глядел на них, не зная как поступить. Одна пара – довольно поношенная, но не потерявшая блеска, поскольку он ежедневно мазал их обувным кремом и затем драил двумя щетками и бархоткой вдобавок. Другие же - модерновые чешские туфли, купленные накануне, все в том же Бакпромторге, так и ласкали глаз своим безукоризненно привлекательным видом. Но вот беда -  на обуви хоть и стоял номер размера его ноги, сорок первый, на самом же деле оказалось, что они сдавливали пальцы, и притом довольно жестко. В итоге он решил надеть на вечер старые туфли и сожалел о том, что не отнес вчера новую обувь Алтыбармагу на растяжку. Услышав голос дяди Ибада с веранды, Теймур вспомнил о завтраке, и ему очень захотелось яичницы с помидорами.      

Просторное фойе НТО нефтяников было сплошь обставлена по бокам, стоящими в два ряда, сервированными столами на четыре и шесть мест, с разделяющим их широким проходом, переходящим в просторную площадку у стенки, где красовалась, сверкая разноцветными мигающими лампочками, новогодняя елка. Все пространство под потолком было занято протянутыми гирляндами из флажков всех цветов и оттенков. Когда Теймур с дядей Фикретом и Дарьей пришли на торжество, подавляющая часть столов была занята приглашенными. Расторопные официанты тотчас препроводили их к шестиместному столу, где уже сидели коллега дяди Фикрета по работе, сотрудник планового отдела Тариэль Бакрадзе с супругой Нани и двадцативосьмилетней дочкой, незамужней Мананой. По проходу, энергично жестикулируя руками, шагал старый знакомый, массовик-затейник, он же конферансье, горский еврей Азиз. Подмигнув Теймуру, он прошел дальше, громко выкрикивая заученные фразы, вроде того, что у каждого в текущем году, несомненно, были и удачи и несбывшиеся мечты, и чтобы в новом наступающим году, многие из них исполнились, и о других, приятных на слух пожеланиях. Вперемежку звучали, как медленные и ритмичные танцевальные мелодии, посредством магнитофонных записей, так и эстрадная и народная музыки в исполнении клубных самоучек и певцов. Теймур, протанцевав несколько танцев с Мананой, весь покрывший испариной, еле доковылял до своего места. Увидев его искаженную физиономию, Дарья уставилась на него:

- Тима, что с тобой! На тебе лица нет.

- Точно, племянник. Весь покраснел, словно усадили тебя на жаровню, - поддержал жену Фикрет.    

- Я тоже обратила на это внимание, - включилась в разговор Манана. – Мне больно было смотреть на него. Он не танцевал, а еле передвигал ноги, словно спотыкался обо что-то.

Тариэль Бакрадзе с супругой также с состраданием смотрели на Теймура.

- Сколько раз давал себе слово не слушаться советов дяди Ибада. И надо же, опять влип. Опять поддался на его слова, что модерновые туфли, купленные позавчера, очень подходят к моему костюму, сливаются с ним. В них я выгляжу более элегантно, - при произношении слова «элегантно», Теймур скривил рот. – А что касается того, что они жмут, то это, мол, не страшно, поскольку эластичная кожа чешской обуви быстро растянется. И поделом мне. Теперь ноги опухли так, особенно левая, что я, действительно, еле их передвигаю. Была бы у кого машина или стояло бы такси у порога, я мигом бы проскочил домой, заменил бы их, и быстренько обратно.

- Ну, куда ты пойдешь на ночь глядя и где найдешь машину? Время подходит к двенадцати, и многие уже навеселе, - заметила Дарья.

- Да и такси поймать сейчас, практически, невозможно. Так что, как не прискорбно, сними туфли и займи позицию активного наблюдателя, - что понимал дядя Фикрет под словом «активный наблюдатель» он и сам не знал.

Хотя время и подходило к двенадцати часам, народ продолжал подходить. Еще были заметны пустующие места. Поддержав тост Бакрадзе за проводы старого года, Теймур, опрокинув очередную рюмку водки, оглянулся в направлении кивка головы дяди Фикрета, ответившего на приветствие знакомого, только что подошедшего с семьей. Полноватый мужчина приятной наружности с проседью в висках с женой, двумя дочерьми и сыном, усаживались за стол, расположенной на противоположной стороне, ближе к новогодней елке. Одна из девушек, обратившая внимание на приветствие отца, повернулась в их сторону и задержалась взглядом на Теймуре. Что-то знакомое почудилось в ее лице, хотя он готов был поклясться, что видит ее впервые. Она была в сиреневой блузке и юбке – шотландке, расширяющейся к низу, высокие каблуки завершали красоту ее стройной фигуры. Лицом эта красавица напоминала Гюльчохру в фильме «Аршин мал алан» с участием Рашида Бейбутова. Теймур, сам того не замечая, продолжал смотреть на нее. Девушка, усевшись за стол, наклонилась к уху сестры и что-то ей сказала. Та, в свою очередь, посмотрела скрытно в их сторону и остановила взгляд на Теймуре, после чего они, прикрывая рты руками, пошептались, улыбаясь друг другу.   

- Кто это? – обратился Теймур к дяде.

- Этот? Главный инженер одного из наших машиностроительных заводов, -   засветился улыбкой дядя Фикрет, заговорщицким видом переглядываясь с Дарьей. - И кто же тебя заинтересовал? 

           Но Теймура трудно было ввести в краску:

- Мне почудилось, что я знаю его детей. Дочерей и сына.

- Насколько я слышал, у него только дочери, и одну из них он недавно выдал замуж. Наверное, тот молодой человек, что сидит рядом с одной из его дочерей и есть его новоиспеченный зять.
У Теймура немного отлегло от сердца, Рядом с ним сидела не она. Раздался зычный голос Азиза, возвестивший о том, что Новый год уже подходит, что остались считанные минуты, идет последняя минута, пошли секунды, и все начали считать: пятнадцать…десять…пять… УРА-а-а!

Повсюду послышались хлопки от вылетавших пробок из бутылок шампанского, начались поздравления друг друга и тосты по этому случаю, появились Дед Мороз и Снегурочка. Пошло веселье, как под эстрадную, так и народную музыку. Танцевала в основном молодежь, в том числе и Манана с парнем из соседнего стола, заметившего, что Теймур  перестал ее приглашать. Девушка в шотландке с укором, как показалось Теймуру, скользнув по нему взглядом, перестала замечать его и приняла приглашение на танец от подошедшего к ней юноши. Теймур кусал губы, не зная, что предпринять, и, во всю, проклинал дядю Ибада. «Так я ее и проморгаю. Такого шанса у меня больше не будет. Надо на что-то решиться» -  сверлило в мозгу. И он решился. Когда заиграла мелодия в стиле фокстрот, Теймур встал и, под удивленные взгляды дяди, Дарьи, семьи Бакрадзе, направился к ее столу, с ужасом заметив, что его опережает юноша, ставший негласным соперником. Она смотрела на, приближаюшего, Теймура лукавым взором и, когда он подошел к ней, услышал, как она извинилась перед юношей, сказав, что ее уже пригласили. Танцующих было много, и Теймур, приблизив девушку, старался уберечь ее от толкотни.

- Мне кажется, что мы с Вами где-то уже встречались, - начал он лишь бы начать разговор.

- Я Вам верю, что это у Вас не обычный повод для знакомства, - улыбнулась она.

- Мне, действительно, очень знакома Ваша улыбка, - заметил он в раздумье.

- Выходит, что Вы где-то видели ее, - ответила она, заинтриговав его взглядом.

- Н-не знаю. Давайте представимся. Меня звать Теймур, и вы мне нравитесь.

- Не скрою. И мне очень приятно слышать это от Вас.

- И как же Вас звать?

Теймур заметил, как ее сестра подает ей знаки. «Ну, сейчас начнется», - прострелило в мозгу. Девушка, якобы поправляя прическу, отодвинулась от него и, проведя рукой по волосам, наклонив голову, скосила глаза на пол, касаясь макушкой лица Теймура. Видно, она не поверила своим глазам, поскольку несколько задержалась в этом положении. От ее волос исходил запах цветков ландыша. Когда она подняла голову, было видно, что ей стоило больших усилий скрыть свое удивление:

- Кажется, Вы несколько уменьшили свой рост, - выдавила она.

- Разве? Я только восстановил его естественный размер, - отпарировал он.            

- Вы разыгрываете меня! – разволновалась она.
            
- Опять-таки, нет. Я просто решил не упустить, возможно, единственного шанса познакомиться поближе с Вами, - спокойным тоном произнес он.
 
- А если серьезно…? – спросила она тоном, требующим правдивого ответа.

- Я совершил грубейшую ошибку, прислушавшись к совету моего любимейшего дяди Ибада…, - и ему пришлось подробнейшим образом описать причину его вынужденного танца в носках.   

Пока Теймур рассказывал о подлянке дяди Ибада, и танец кончился. Она вся сияла от всего услышанного, и не успели они дойти неторопливыми шагами к ее столу, как вновь заиграла музыка. Это был знаменитый медленный вальс из кинофильма «Мост Ватерлоо», и Теймур с девушкой, как бы, не сговариваясь, взявшись за руки, снова вернулись на площадку, чтобы продолжить неоконченный разговор. Они не столько танцевали, сколько топтались на месте:

- Так, как же Вас зовут?

- Как меня звать? - лукавство вновь засквозило в ее глазах. – Может, Вы сами скажите.

- Я не Вольф Месинг и не обладаю его способностью отгадывать имена.

- А Вы попробуйте. Думаю, что у Вас получится, - улыбнулась она.

           Снова эта улыбка. Теймур замешкался:

- Вы знаете, я несколько в смятении. Боюсь пальцем попасть в небо, пробить пустоту.

- Все же попробуйте, - опять улыбнулась она.

           У Теймура уже сомнений не было. Он узнал ее:

- Случайно, ты не та маленькая девочка со старшей сестрой, за которой мы поволочились в тот день, как бы мимоходом.

- Ну, не такая уж я была и маленькая. Все же одиннадцать лет.

- Скажи на милость, даже возраст не забыла. Ты тогда повернулась и сказала свое имя, - просиял он. - Севиль. Тебя звать Севиль.

- Надо же, вспомнил имя. Одно удовольствие. Однако, требуется небольшая поправка. Меня зовут Севиндж.         

- А девушка, сидящая рядом с тобой, уж точно твоя старшая сестра.

- Здесь уж тебе больших способностей не требуется. Да, эта она с супругом.

- Приятный молодой человек, но я не хуже.

- Ты еще учишься или работаешь?

- Уже работаю. Грызу гранит науки в институте присадок.
Обеим стало весело. Севиндж забыла обо всем на свете, даже о том, что ее кавалер танцевал с ней, в общем-то, босиком, на что танцующие вокруг пары не обращали  ровным счетом, никакого внимания. Когда Теймур вернулся к своему столу, он уже знал ее координаты и, главное, номер телефона.
    
- 8 -

В один из воскресных летних дней придя к Гагашу, Теймур застал у него собирающегося уходить Шабана. Он его не видел несколько месяцев и нашел, что за это время Шабан сильно повзрослел, выглядел старше своих лет.

- Салам, Шабан! Рад тебя видеть, - Теймур, действительно, без наигранной улыбки был рад встрече с ним. – Слушай, куда же ты запропал. Говорят, из своей переплетной мастерской никуда не выходишь. Буквально, ночуешь в ней.

- Шабан теперь известная личность. Он профессионал, мастер своего дела, имеет свой почерк и клиентуру, в основном, женского пола. Требует к себе особого подхода, почтения и глубокого уважения, - не дав ему собраться с мыслями, за него ответил Гагаш.       

Шабан весь залился несвойственной его природе застенчивой краской. На него любо было смотреть. Теймур слышал, что его мастерская пользовалась некоторым предпочтением среди жителей центральной и нагорной части столицы. Умение выполнять работу добротно, с определенным художественным вкусом, дар, несомненно, перешедший к нему от отца, привлекал заказчиков, хотя в жизни он оставался все тем же тугодумом, с ограниченным взглядом на жизнь, интересом и мышлением, разболтанным Шабаном.

- Дел масса в мастерской, - деловито начал он, в его движениях появились некая степенность и деловитость. - Вот и приходиться засиживаться на работе. 

- Да, и друзья из Кубинки покоя не дают. Заглядывают каждый вечер на огонек, - осклабился Гагаш.

- Уж лучше с ними время коротать, нежели приходить домой и видеть рожу этого майгюли (в смысле, мудака), - ответил Шабан и внезапно заторопился. - Ну, я пошел. Время поджимает. И у меня бывают свидания, - многозначительно подмигнув обоим, он с традиционно мусульманским этикетом при расставании добавил. - Всегда к вашим услугам.         

- О ком это он? – спросил Теймур, как только Шабан покинул комнату.

- О своем братце. Баба совсем потерял ориентир. Ему уже не хватает зарабатываемых денег. Часть этих денег он транжирит в Москве, где у него появилась своя компания   местных приживальщиков, развлекающихся за его счет; другая часть, после возвращения домой, идет на погашения долгов, в которые он влезал перед поездкой в Москву; оставшиеся деньги - на его траты в Баку, которые заканчиваются задолго до следующей его поездки в град-столицу, и поэтому ему снова приходится влезать в долги.               
 
- Да, об этом известно. Правда, по поводу долгов что-то новое.

- Стал, как говорит Шабан, раздражительным, где-то агрессивным, временами заговаривается. Топал Ашраф, перестал давать ему деньги, и он начал выклянчивать их у братьев. Алия-ханум, вообще, считает его больным человеком, имеющим проблемы с психикой.

- Мне жаль эту семью. В душе как-то неспокойно за них. Не берусь, осуждать топал Ашрафа, сам Аллах ему судья, но члены его семьи, в общем-то, по большому счету неплохие и невредные люди.

- Ладно, хватит об этом. Ты лучше скажи, с какими новостями пришел, - переменил тему разговора Гагаш.

- Гуламчик завтра рано утром, приглашает нас на хаш.

- Где, у него дома?

- Нет. В известном тебе кафе - закусочной, недалеко от его дома, в подвале. Будем не только мы, но и родственник его со стороны жены. Веселый парень, звать Сирадж. По-  моему, ты видел его.       

- Может и видел. Редкое имя, хотя и имеет некую схожесть с именем твоей девушки. Только вот беда, и Хафиз пригласил меня.

- На сабантуй?

- Да нет. В дом девушки, на которой его женят.

- Что ты говоришь! Хафиз, не желающий обременять себя, свою праздную холостяцкую жизнь всякими, как он говорит, нудными, повседневными семейными заботами, и вдруг жениться.

- Представь себе. Вынужден был под жестким родительским прессингом уступить их ультиматуму и дать согласие на брак с дочерью заместителя руководителя, как бы язык не сломать, БАКТЕКСТИЛШВЕЙОБУВЬТОРГ. Так вот, сей деятель, ее отец, имеет большие связи в высших кругах правительства, что и явилось заметным толчком к тому, что мой родственник согласился на этот брачный союз.

- Если он ее не любит, значить это брак по расчету.

- Его кредо – находиться как можно ближе к сильным мира сего. Ты что, забыл его слова: «Мне бы пролезть в ЦК, а продвинуться в нем в верхние эшелоны власти – дело техники».

- Ну и в чем смысл твоего сопровождения Хафиза к его девушке? Пусть идет один.

- А в том, что ему надо улизнуть пораньше от нее, по другим своим делам. Я и буду тем поводом, который он использует для этого.

- Не понимаю.

- Якобы, он должен срочно пойти со мной и уладить какие-то мои дела.

- Какие дела. Приятные или вшивые? – хохотнул Теймур.

- Я еще не знаю. Он подумает и сообщит мне об этом завтра, перед походом к ней. Вообще то, вы все достали меня. Гулам женился, ты собираешься, а теперь и Хафиз закрывает эту тему. Боюсь, что не оставляете мне иного выбора.

- Во сколько вы должны встретиться?

- К двум часам я должен быть у него. Думаю, ничего не случиться с его девушкой, если приду несколько поддавшим.         
            
- Вот именно. Так что завтра утречком встречаемся у дома Гуламчика. Время уточним по телефону.   

           В передней комнате дядя Абдул, в отличном настроении, выстукивал пальцами по столу ритмичные звуки, подпевая себе под нос: «ай йохуду, вай йохуду, бир дене нохуду йохуду…». Увидев, выходящего из комнаты вместе с сыном, Теймура, он просиял:

- А, молодой, перспективный! Когда ты успел пройти к Гагашу, что я тебя не заметил?
            
- Когда ты находился во дворе, в общественном месте, - послышался голос Бикеханым, из кухни.
            
- Надо же. Так, когда же будем играть твою свадьбу?
            
- Еще не скоро, дядя Абдул, - ответил Теймур, улыбнувшись всем.
            
           В конце коридора, у выхода на лестницу, дверь соседней квартиры открылась, и на площадку вышла Фарашка. Заметив Теймура, она с насмешливой улыбкой посмотрела на него, однако в глазах ее сквозила неподдельная грусть.

- Здравствуй! Что-то ты давно перестал угощать меня шоколадными конфетами, - насмешливый тон принял эстафету от ее улыбки.

- Уже давно прошли детские годы, Фарашка, - искренне обрадованный встречей, Теймур отвесил ей изысканный поклон. - Теперь уж знаки внимания тебе будут оказывать твои поклонники. Слышал, что ты сдала документы в Университет Ломоносова в Москве. Так ли, это?

- Да, так, - уныло протянула она.

- И кем ты хочешь стать?

- Биологом. Но это неважно. До меня дошли слухи о твоей предстоящей свадьбе. Прими мои поздравления. И как скоро это произойдет?

- Не так уж и скоро. Она сейчас на четвертом курсе. Думаю, что где-то ближе к окончанию пятого.

- Ну, ладно…Впрочем, это тоже неважно, - она кусала губы. – Я через неделю уезжаю в Москву, к тете Фатиме. Наверное, уже не скоро свидимся. И вот что. Подожди, пожалуйста, минутку, - она вошла в комнату и почти тотчас вышла, держа в руке грампластинку. - Держи на память. Послушаешь на досуге песню «Хейф». Трогательная на слух песня. - Фарашка покачала головой и, отвернувшись от него, медленно прошла к себе, тихо прикрыв за собой дверь.

Дома Теймур, вынув грампластинку из бумажного футляра, ознакомился с ее содержанием. Песня «Хейф» была второй в списке. Послушав трогательные слова этой чудесной музыки в исполнении Флоры Керимовой, он прокрутил ее еще и еще раз, почувствовав, как все тело его обдало жаром. Эти слова об упущенной любви и потерянном счастье жгли его каленым шампуром. Бедная Фарашка. Ее первая девичья любовь рассеялась в мире иллюзий, словно мираж в пустыне, поскольку он в мыслях не допускал видеть ее когда-то своей женой. Только теперь Теймур понял, что встреча с ней у лестницы была не случайна. Она поджидала его.   
       
- 9 -

Отзвук этого трагического события эхом отозвался далеко за пределами мехелле. Об этом говорила вся Нагорная. В тот день, вечером, когда все, кроме Мустафы, находились дома, раздался телефонный звонок. Трубку снял Адиль и, ответив, передал ее Теймуру. Звонил Гагаш. Теймур слушал весь сосредоточенный, застывшим взглядом остановившись на одной точке поверхности стены.
          
- Шабан! Как это случилось? - лицо его начало вытягиваться в процессе разговора. - Какой ужас, какой ужас, - повторял он одну и ту же фразу.

           Дильшад оторвалась от книги, а мать вошла из веранды в комнату.

- Конечно. Я завтра тоже отпрошусь с работы, - выдохнул Теймур и весь расстроенный положил трубку телефона.

- И кто же, хосумбай? (в смысле, сыграл в ящик) - вопросил Адиль. Набат-ханум и Дильшад в ожидании смотрели на него.

- Шабан. Завтра хоронят Шабана, - выдавил Теймур и замолчал. Глотнув слюну, он продолжил. – А также арестовали Бабу и поместили топал Ашрафа, в бессознательном состоянии, в крестьянскую больницу.

- И что же этот ядреный прыщ натворил? – используя лексику Фифи, спросила Набат-ханум.

- С силой столкнул Шабана с лестницы. Ударившись об острый угол бетонной раковины водопроводного крана в их дворике, он тотчас же испустил дух.

- А, что с топал Ашрафом? – взявшись обеими руками за щеки, прошептала Набат-ханум.

- Больше ничего не знаю. Подробности завтра.

- Ай, Аллах! Что же происходит с этой семьей, - все еще держа руки на щеках, с горечью проронила Набат-ханум.    

Народу на похоронах Шабана было не так уж и много. Провожали его на кладбище в Раманах, в основном, соседи по мехелле, родственники, с десяток дружков из Кубинки и единицы из обширного круга знакомых топал Ашрафа. Выяснились и обстоятельства произошедшей трагедии. Баба, готовящийся к поездке в Москву, был раздражен тем, что не смог набрать необходимую сумму денег на поездку. Получив категорический отказ от отца и братьев восполнить этот финансовый дефицит, он разбушевался. Взяв в руки биту от игры в городки, которую он привез как-то из Москвы, Баба принялся рушить все вокруг в своей комнате на втором этаже. Напрасно топал Ашраф, пытался урезонить его выкриками, не помогало. Тогда Шабан поднялся наверх, чтобы успокоить его, и Баба в пылу гнева с силой столкнул его вниз по лестнице. Он продолжал буйствовать. Топал Ашраф не в силах был в одиночку сладить с ним, и Закия выбежала на улицу, звать на помощь соседей. Вместе они скрутили Бабу и, лишь после этого подойдя к Шабану, лежащего без движения, обнаружили, что он не подает признаков жизни. В крайне потрясенном, возбужденном состоянии топал Ашраф, шатаясь, прошел в свою комнату. За все это время Алия-ханум так и не вышла из дома Асада, куда она удалилась, как только началось буйство Бабы. Приехала «скорая помощь» и зафиксировала смерть Шабана, а вслед и милиция, вызванная кем-то из соседей. Вспомнили и, забытого, топал Ашрафа. Когда соседи, обеспокоенные его долгим отсутствием, вошли к нему в комнату, он лежал на полу с перекошенным лицом. Бабу арестовали и, как выяснилось позже, обнаружив у него явные признаки нарушения психики, поместили в психбольницу на Магазинной улице, дом сорок. Через неделю топал Ашрафа выписали домой в кресле-коляске. Черты его лица заметно разгладились. Однако, Аллах отнял у него возможность перемещаться, парализовав обе ноги; лишил его дара речи, отобрав этим способность общаться с людьми и, в первую очередь, с близкими родственниками; сковал движение рук, и он уже не мог заниматься своим любимым делом ювелира, а также доводить до близких, хотя бы в письменном виде, свои просьбы, желания, потребности. 
       
- 10 -

В этот погожий солнечный день луч света, проникнув в комнату топал Ашрафа, засветился на заросшем затылке ювелира, сидящем в своей коляске спиной к окну. Ситара успела с утра накормить своего подопечного и сейчас, поставив ведро воды, готовилась протереть пол мокрой тряпкой. Каждое утро топал Ашраф, просыпался с одной и той же мыслью и надеждой: «Когда же Аллах дарует мне смерть. Зачем Всевышнему надо было превратить меня в живой труп, лишить всего, заставляя размышлять и разбирать свои поступки, быть самому себе судьей, съедать и сжигать себя, не имея возможности ни защититься, ни поделиться с кем-то своими мыслями, проклиная или оправдывая себя перед ними, ни наложить на себя руки. Почему Аллах не посылает меня в ад, чтобы я там подвергался страшным мукам. Я заслуживаю этого и готов на все, лишь бы пришла поскорее эта желаемая смерть».

Мысли его прервала Ситара:

- Совсем ты зарос, даже шеи не видно. Все никак не хватает времени этого брадобрея, как его, Гюльбалу позвать. Надо же, такое страшилище на вид, а таким романтичным именем назвали, - проговорила она, лаская волосы, на затылке, топал Ашрафа. - Накормила я тебя, напоила. Пописил ты у меня и покакал, словно кот наплакал. Ну, конечно, что же ты кушаешь, чтобы сходить по полной.

Топал Ашраф, улыбаясь, разглядывал ее. Его улыбка не сходила с  лица, когда он смотрел на кого-то, вызывая ужас, страх и жалость одновременно у близких родственников.

- Улыбаешься. Домашние бояться твоей улыбки, а мне все равно. Мне даже это нравится, - продолжала она, поднимая подол широкой юбки и засовывая его за пояс. – Сейчас, пройдусь по полу мокрой тряпкой и поеду к себе в селение на пару дней. Так что, последующие кормежки и массаж спины за Закией.

Ситара, нагнувшись, принялась драить пол, начав с противоположной, топал Ашрафу, стороны. Ее широкий зад, с просматриваемыми голыми ляжками, передвигаясь от одной боковой стенки к другой, раз за разом, увеличиваясь в размере, приближался к ювелиру. По мере его приближения к нему, росло и возмущение топал Ашрафа: «Даже она не считается со мной. Ни в грош не ставит меня. Какое она имеет право так унижать меня. Бесстыжая, бесстыжая… бесстыжая», - бушевало в голове. Зад остановился, буквально, у его носа и, задвигавшись немного, замер окончательно. Ситара выпрямилась в рост, повернулась лицом к топал Ашрафу и, плавным движением руки, откатила кресло-коляску вместе с ним в сторону, прежде чем начать протирать пол под подоконником.

Ближе к вечеру вошла Алия. До этого, Закия успела покормить отца, а массаж его спины оставила за матерью, по ее же настоянию. Топал Ашраф не видел ее почти неделю. После смерти Шабана, она, окончательно, переселилась к Асаду и лишь изредка наведывалась к себе домой. Алия выглядела утомленной, бледность покрывала ее лицо, преждевременные морщины, седеющие волосы и вялость в движениях еще более старили ее исхудавшее тело. Ювелир встретил жену своей жалкой улыбкой.

- Салам, Ашраф! Думал ли ты когда-нибудь, что станешь жалким, беззащитным, не умирающим покойником, - Алия, оставаясь серьезной, потрепала ему голову, взъерошив волосы.

У него округлились глаза. «Никогда она со мной так не разговаривала», - с горестью подумал он.

- Ты, наверное, удивлен таким к тебе обращением, - сказала она, будто почувствовав его удивление. – Ты прав. Я никогда за всю нашу совместную жизнь не позволяла себе разговаривать с тобой подобным образом. Видно, пришло время, я это чувствую.

Топал Ашраф, закивал головой.

- Ну что же, обнажим твою спинку и начнем массажировать ее, хотя от этого тебе ровным счетом никакой пользы. Все равно, что мертвому припарка, - простонала она куда-то пропавшим голосом и, задрав рубашку ювелира до плеч, накрыв ею его голову, продолжила. – Вай, одни косточки. Прямо, снимай кожу и выставляй в естественно - историческом музее, на всеобщее обозрение.   

Он продолжал кивать, но уже под рубашкой.

Алия, налив на ладонь камфорный спирт, начала легонько, без особых усилий, равномерными и попеременно меняемыми движениями рук массажировать иссохшую до состояния мумии, коричневую спину супруга.

- Прошло более четырех месяцев со дня смерти Шабана и менее года, как моя доченька покинула нас. Боль, тоска, отчаяние за судьбу близких ей людей, породила эту страшную болезнь, от которой она умерла. До них, мы похоронили другого нашего мальчика, непутевого Панаха. С искалеченным рассудком Бабу, как неизлечимого больного, перевели из одной психушки на Магазинной, в другую – в поселке Маштаги. Ты сам, по воле Всевышнего, находишься в умопомрачительном состоянии, ни живой, ни усопший. – Алия говорила тихим, беззлобным голосом. – Так вот, я спрашиваю, Куда мы идем, Ашраф? Нет, извини, я не так выразилась. Куда мы пришли? Даже, если бы ты мог говорить, уклонился бы от ответа. – Алия глубоко вздохнула.

Топал Ашраф, слушал ее, почти, не дыша.
            
- Ты очень сильно разгневал Аллаха. Создатель не простил тебя. Сделал беспомощным, оставив наедине с собой. Чтобы ты мучился, осуждал самого себя и пожинал плоды своих преступлений, лишив возможности даже покаяться перед кем-то.

Топал Ашраф, соглашался с ней во всем, поскольку мыслил также, и поэтому не переставал кивать головой.

- Так, откуда все это пошло? Наверное, с ограбления нищенки, которое ты совершил, еще, будучи подростком. Об этом помнили жильцы дома, в котором жил твой приемный отец, ювелир Энвер. За этот случай ты был сурово осужден кербалаи Мансуром и возненавидел его. Об этом мне рассказала обманутая тобой Полина. Дальше – больше. Уже, будучи взрослым, обеспеченным мужчиной, ты начал совершать чудовищные преступления в угоду своим низменным желаниям. Своими, противоречащими воле Аллаха поступками, ты калечил, ломал судьбы людей, их жен и не познавших радостей детства их рано повзрослевших детей, обкрадывая их самым бессовестным образом, - голос Алии то утихал, то вновь набирал силу. 

Топал Ашраф, чувствовал, как пальцы ее рук, то с силой вонзались в его кожу, то плавно скользили по хребту и ребрам.    

- Начались доносы. Ты был своим человеком в карательных органах власти. Еще бы, таких гнусных мерзавцев они очень ценили. Так, кого же ты уничтожил своими доносами. Самая последняя, всем известная, жертва – муж Санубер, которого ты сдал в руки палачей только за то, что он усомнился в твоей порядочности. Он был недалек от истины. Ее проклятье в твой адрес, в день свадьбы нашего сына, опозорило всю нашу семью, вынесло в люди твое истинное лицо стервятника. До этого ты стер с лица земли кербалаи Мансура – благодетеля вашей семьи, благодаря которому обреченные на нищенское существование вы все стали на ноги, почувствовали твердую почву под ногами. Особенно ты. Кем был и кем стал. Только благодаря ему ты получил благополучную, сытую жизнь, а не стал отбросом общества. У тебя начались дни, которые тебе и не снились. И такого благородного человека ты отблагодарил черной неблагодарностью. И его твоя омерзительная рука сдала на растерзание таким же, как ты, извергам. Ты восторжествовал, почувствовал свою силу. Хотя эта сила принадлежала подонку, действовавшему не открыто или честно, а скрытно, предательски, из-за спины других. От него ты тоже получил проклятье на всю нашу семью. Наш гуда (в смысле, отец зятя) Эйваз Гамидов вспомнил об этом в день скандальной свадьбы Асада. Вместе с кербалаи Мансуром был уничтожен и несчастный мешади Ганифа. До сих пор не могу забыть его добродушное лицо, полное доброжелательства к нам. Как он принял нас. Ты же помнишь его подарок. Как ты мог, Ашраф! Как ты мог…! О твоем вероломстве догадался и третий участник вашей беседы в тот день у кербалаи Мансура. Киршик Мамедали провел множество нескончаемых, бессонных ночей в ожидании своего ареста. И это только видимая часть твоих доносов.
«Ты права», - ответил ей в мыслях, шевеля губами, топал Ашраф. – «Было еще пять. Это, братья Садай и Балаш – музыканты симфонического оркестра, а также их родственник Алиш, работавший врачом в поликлинике. В их семьях хранились великолепные ювелирные изделия николаевских времен. Был еще электромонтер Кактуш, полное имя Каграман, который сквернословил как-то в разговоре со мной и, как мне показалось, проявил ко мне повышенное неуважение. И еще один мой клиент, позабыл его имя, был недоволен моей работой и в грубой форме предъявил свои претензии».               

Алия, опорожнив в ладонь весь остаток камфорного спирта, вылила его на спину мужа. «Ты что, с ума сошла», -  топал Ашраф вздрогнул, почувствовав, как жидкость потекла по всему телу и начала капать на кресло. Голова его приподнялась под рубашкой. Алия, надавив рукой на его голову и вернув в прежнее положение, продолжила массаж:

- Тебе не было чуждо все противозаконное. Тут и криминал, и стяжательство, и присвоение чужого. Вспомни хотя бы Ляльку и реализацию краденого его бандой драгоценностей. Или как ты обманывал нуждающихся людей, кормильцы которых сражались на фронте, приобретая задарма, буквально за буханку хлеба, ювелирные изделия с помощью мошенницы Автаб. А моя подруга Полина! Думаешь, я не узнала про твои аферистские номера с нею. Проглотил их деньги и не поперхнулся. А колье твоей сестры! Не моргнув глазом, совершил отвратительный поступок, предательство в отношении кровной родственницы, попросту обокрав ее, оставив без средств, в самый ответственный период ее жизни. И что же ты получил взамен, а, следовательно, и мы – удостоились очередного проклятья.

«Хватит, ради Бога хватит!», - молил ее топал Ашраф, тряся головой. – «Я уже в деталях разобрал все свои преступления. Я ничтожество, я это знаю».

- А мой отец! – голос Алии слабел, движение рук замедлилось до предела, почти не двигалось. – Относился к нему с презрением, принимая за ничтожество. Он перестал захаживать к нам, и меня к нему не пускал. О его болезни я узнала только в день его смерти. Да, я виновата перед ним. Ты подавил мою волю. Я боялась тебя. Ты был не только жестоким, но и опасным человеком. Способным, чтобы сделать мне больно, отправить его на далекие острова. Я боялась и за моего отца, старалась защитить его от тебя. Что делать, когда тебя по жизни ведет тварь! А твой отец, Билал! Порядочный человек, благочестивый мусульманин, который умер в раздумьях, справедливо подозревая тебя в чудовищном поступке, считая истинным виновником смерти кербалаи Мансура и мешади Ганифы.   

Она продолжала массировать. Топал Ашраф чувствовал, как ее слезы орошали его шею. «Ай, Аллах! Когда это закончится», -  умолял он Всевышнего.

- Только и умел, что клепать детей, вырастив из них себе подобных. Твоя загаженная отбросами из помойной ямы кровь и тут восторжествовала над моей, перейдя в твоих детей, исключая Амину. Создав в семье обстановку для расцвета ханжества и примитивного мышления, лишив меня возможности дать им мое воспитание и приличное образование, ты и меня переделал под стать себе, выбив из меня, заложенную в юности интеллект и нормы жизни. Даже речь моя загрязнилась твоим лексиконом. Только и знала, что обслуживала твоих гостей. Выслушивал мои жалобы только в постели, после завершения телесной близости со мной, быстро забывая о них, если они тебя не устраивали. Вот и сиди теперь на своих, тебе не нужных богатствах, ради которых ты совершил преступления, которым нет оправдания.   
Ее голос, истощенный и измученный, настолько ослаб, что топал Ашраф, почти, не слышал Алию. Она замолчала, продолжая массировать его спину. Массаж вскоре прекратился, и Алия, выдохнув последнюю струю воздуха, уронила голову на его макушку, а затем, навалившись всем телом на него, замерла. Топал Ашрафу стало страшно. Она не сходила с него. Ему хотелось реветь, но не было слез, ему хотелось истошно кричать, но не было голоса. Вся кровь хлынула к голове, она стала тяжелой, словно двухпудовая гиря на лебединой шее. «Скорей бы эта голова лопнула и положила бы конец моим страданиям», - молил небесные силы топал Ашраф.
       
- 11 -

Спустя недельки две после смерти Алии-ханум, когда Ситара, накормив осиротевшего ювелира, отправилась на базар за покупками, в его комнату вошла Закия с вещмешком. Усевшись на постели отца, она, молча, уставилась на него пристальным взглядом. Ее немигающие глаза ничего хорошего не предвещали, и топал Ашраф всеми жилками, еще не пораженными страшной болезнью отдельных частей тела, почувствовал что-то недоброе.
- Отец, я покидаю тебя. Теперь меня ничего не удерживает в этом доме. Спросишь, куда я ухожу? Отвечаю. Я покидаю не только тебя, но и Баку, и Азербайджан. Уезжаю с Оруджем из Кубинки в Среднюю Азию. Кто такой? Ты должен знать его. Во всяком случае, слышать о нем.
Да, топал Ашраф не раз видел его в компании Шабана и слышал, что он зачастил к сыну на работу. И он, топал Ашраф, не предпринял ничего, чтобы отгородить Шабана от этого анашиста. Вот еще один итог его преступлений. Горечь бушевала в голове ювелира.
          - Все считают, что он тунеядец и наркоман, - продолжала Закия. - А он очень даже большой умница. Знает назубок многие газели Алиага Вахида, Хафиза и других. Сам сочиняет их. С ним очень хорошо, он нравится мне. И я решила связать с ним свою судьбу. Мы уезжаем далеко и навсегда. Для обустройства и проживания на чужбине нужны средства. И, поэтому…
Закия встала с постели и, подойдя к отцу, легко, без всяких усилий, словно перышко, взяла его на руки и переложила на кровать. Затем, вынув ключ из подстилочной подушки, подошла к шкафу, оставшийся топал Ашрафу  в наследство от ювелира Энвера. Отодвинув деревянного охотника с легавой в нижней его части, за которым укрывался тайник, она, открыв его, вынула все находящиеся в нем драгоценности. Разложив их на полу, Закия заговорила с кривой усмешкой:            
- Мой братец проявил излишнюю скромность, не забрав это богатство отсюда после смерти матери. Я благодарен ему за это и оставляю для него несколько этих безделушек на безбедную жизнь и на твои похороны. У него такого добра очень даже много. Жена его еще сохранила комплект бриллиантовых серег и кольцо, массивную золотую цепь, подаренную тобою им на свадьбу. Вот только не вижу колье тетушки в музыкальной коробке. Что и его отдали Асаду?
           «Никто ему ничего не дарил, дурочка. Твой братец взял эту ценнейшее изделие и еще кое-что на следующий день после похорон матери. Всего один день прождал. Он его продать не сможет». - Глаза топал Ашрафа покраснели от бешенства, хотя здравая мысль подсказывала, хорошо, что Асад успел его взять.
            - Судя по тому, как засверкали твои глаза, значить колье у него. Тогда и эту часть я возьму, - завернув драгоценности в широкий платок и завязав узлом его концы, она, оставив топал Ашрафа лежать бочком на кровати, пошла к двери. Остановившись у выхода, она повернулась к нему. – Прощай отец. Еще при жизни матери мы все, даже Ситара, желали твоей скорой смерти. Я сама слышала, как Асад говорил жене, что после того, как похоронит тебя, он продаст этот ненавистный ему дом. – Закия вышла, помахав ему на прощание подолом своего платья.       
          
- 12 -

Когда Теймур с Гагашем зашли в дом топал Ашрафа в последний четверг перед сороковым днем смерти Алии-ханум, народу в комнате было почти никого. Асад сидел за столом, беседуя с двумя сельчанами из Раманы. В женской половине, как выяснилось позже, было, вообще, пусто. Гюльзар перебравшись на кухню вместе с Ситарой, утихомиривала своих громко разговаривающих детей - Мехмана и Хатиру.
Посидев с часок, друзья вышли из комнаты и, прежде чем покинуть дом, подошли к уголку дворика, где сидел в одиночестве, в своем кресле-коляске, топал Ашраф. Его жалкая улыбка с полуоткрытым ртом, с остановившимися зрачками вызывали ужас и сострадание одновременно:

- Ашраф-киши, прими наше соболезнование, - почему то прошептал Теймур.

Ни один нерв на нем не шевельнулся, полное отсутствие мимики на лице. Немигающий взгляд с застывшей улыбкой, и только. Друзья отошли в тягостном состоянии и у выхода, столкнувшись с входящими в дом Талатом с сыночком Максудом, поздоровались с ним и вышли на улицу. Пройдя несколько шагов, они остановились:

- Ай, Аллах! Да отгороди нас и наших близких от подобной участи, - тихо произнес Теймур, и оба, посмотрев друг на друга и не сговариваясь, воздев руки к небу, воскликнули. – АМИНЬ!               


 
Глава шестая:  ЧАЙКИ УМИРАЮТ В ГАВАНИ ИЛИ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ.

               
         Появление Макса в мехелле после длительного отсутствия прошло почти никем незамеченным. Будто и не уезжал вовсе. Не удивился и Теймур, когда он вошел к ним в дом в воскресный день вместе с Джавидом и Сардаром (сыном Агаверди).       
         - Дядя Теймур! Гляди, кого я привел к тебе! – обратился Джавидик к нему. Из-за большой разницы в возрасте, будучи чуть старше его сына Мустафы всего на два с лишним года, Джавид, хоть и приходился Теймуру двоюродным братом, с детских лет называл его дядей. – Дядя! – повторил он. – Узнаешь этого возмужалого юношу? 
        - Как же не узнать. Правда, уезжал он безусым юнцом с ухоженным лицом, а вернулся с обветренной физиономией, закаленным бородатым мужчиной, - Теймур протянул руку Максу. – С приездом к родным пенатам, Максуд! Хотя какой же это приезд по такому прискорбному случаю.
       Теймур знал от Гагаша (теперь уже в устах молодого поколения – дяди Гудрата), что Максуд только и приехал недавно в Баку. Бедняга, так и не успел на похороны отца, которые прошли более месяца назад. Несчастный Талат страдавший от туберкулеза и лечивший себя от него, всю жизнь старался уберечься от возобновления этой тяжелой хвори, умер совершенно от другой болезни – обычной сердечной недостаточности. Он не раз жаловался  дяде Фикрету, что его сын Максуд, поступивший в Одесский институт инженеров морского флота, перестал приезжать домой на каникулы, устраиваясь там же на временную работу с помощью, как он считает, своих сожительниц. Талату самому приходилось ехать к нему в Одессу. Окончив институт, Максуд по направлению уехал на Дальний Восток, где и работал на рыболовецком флоте. По словам Талата, создавалось впечатление, что его сын не желает возвращения в Баку и избегает посещения родного города.
       - Да, дядя Теймур, на похороны отца я не успел. Весть о его смерти я получил в открытом море, на рыболовном судне. Специфика нашей работы такова, что выходим мы на рыбный промысел, которая затягивается на несколько месяцев. И выбраться оттуда, тем более, когда тебя некем заменить, слишком сложно.
       - А кем ты там работаешь, сынок? – поинтересовался Теймур.
       - Работаю помощником штурмана на рыболовном сейнере. Меня там все устраивало. А теперь вот, после смерти папы, бабушка осталась совершенно одна, и пришлось обратиться с заявлением о трудоустройстве меня переводом, по семейным обстоятельствам, в наше Каспийское пароходство. И мне пошли  навстречу.   
       - Плохо людям пожилого возраста, когда в семье один ребенок, - покачал сочувственно головой Теймур.
       - Да, конечно, - согласилась с сыном, заметно постаревшая Набат-ханум и, улыбнувшись Максуду, продолжила. – Наличие в семье нескольких детей – надежная опора, как для самих детей, так и для их родителей. Вот у меня от моих трех уже семь внучат. Слава Аллаху! Адиль и Дильшад устроились хорошо, живут отдельно. Но мы всегда вместе.
       - Я помню, как на похоронах Зивер-нене было много родственников близких и далеких и, вообще, несметное количество людей провожало ее в последний путь, - поддержал разговор Сардар. - Да и  Мустафа-даи всегда был в центре внимания своих родных и друзей.    
       - Аллах, да упокой их души! А у меня в этом плане родственников не густо, - помрачнел Максуд. – Отец остался единственным ребенком в семье. Его мама, то есть моя бабушка, в ранней молодости, беременная вторым ребенком попала в автомобильную аварию. Бабушку спасли, а ребенка нет, и она лишилась возможности иметь детей. Со стороны родственников матери также осталось «раз – два и обчелся». Один черный фон. Сплошная полоса невезений. Несчастья преследуют нас, если только это можно назвать – невезением.
        Наступила неловкая тишина, которую прервали пришедшие с города Севиндж-ханум с Мустафой и Орханом. 
        - А вот и Мустуш пришел! – расплылся в улыбке Джавид.
        Широко распахнув дверь, сразу с порога узнав Максуда, Мустуш (назвали еще при жизни деда - Мустафой) воскликнул радостно:      
         - Хелло, Макс! Слышал, что ты приехал. Надолго ли?
         - Думаю, что навсегда, - засветился ответной улыбкой Макс, обрадованный тем, что нарушилась эта томительная минута молчания.
         Последовали рукопожатия с обниманием. Подали чай с вареньями из инжира и белой черешни. Разговор по инициативе Теймура перешел на доселе невиданную антиалкогольную кампанию, развязанную достаточно молодым и неуемно энергичным, с комсомольской закваской и отметиной на лбу, новым генсеком компартии Страны Советов. Эта должность была им занята после смерти Брежнева и последовавшей за этим вакханалию с назначениями больных и старых коммунистов на этот высокий пост, которые галопом, за короткий срок, сменяя друг друга, отошли затем в мир иной. В обсуждении участвовали все, включая Севиндж и Набат-ханум. Говорили о том, что эта затея с самого начала пошла вкривь и вкось, что эта трагикомедия не имела прецедента в истории зарождения, развития и расцвета российского государства, включая этапы царского самодержавия и период большевистского правления. Все были едины в том, что пострадали все республики, в том числе и Азербайджан, не относящийся по укладу жизни к регионам с повышенным риском распространения алкоголизма. Макс же заметил, что вся эта свистопляска, эти пляски с постными лицами во время чаепития у самовара и другии подобные сценки, рекламируемые на телеэкранах, вызывают у жителей Дальнего Востока горький смех. В народе гуляет крылатая фраза: - «Если бы даже водка превратилась в булыжник, я бы грыз его».          
        - Ладно, с алкоголизмом все ясно, – махнул рукой Теймур и обратился к Максуду. - Скажи, как там Асад? На похоронах твоего папы, вид у него был болезненный. Выглядел постаревшим и утомленным. Все ли у него в порядке в семье?
        - Дядя Асад действительно выглядит уставшим и руки у него дрожат. Я тоже обратил на это внимание. А лет то ему не так и много. В семье особых изменений нет. Гюльзар хлопочет по дому и, как сама она говорит, только и следит за здоровьем мужа, хотя едят они всё очень жирное. Дети его, как принято у нас в роду, за редким исключением, окончив школу, завершили на этом свое образование. Мехман по традиции помогает своему отцу-ювелиру, Хатира же, окончив курсы кройки и шитья, работает портнихой в ателье у Зарнишан. Одним словом, в укладе жизни потомков топал Ашрафа, особых, изменений не произошло, - с саркастической улыбкой произнес Макс.               
         - А себя ты не относишь к потомкам Ашрафа? – вопросил Теймур.   
         - Хотел бы, да не получается, - покачав головой, помрачнел Макс и тут же, напустив на лицо улыбку, поменял тему. – Дядя Теймур! А какие изменения в мехелле, у соседей?
         - Да какие могут быть изменения. Все как предписано в жизни. Мы двигаемся к старости, молодые – взрослеют. Особых перемен нет. Вот только в квартире Фаины Файвелевны проживает сейчас ее двоюродная сестра старенькая Адель, у которой обилие внучат, которые ее частенько навещают, - вместо Теймура ответила Набат-ханум.
         - Исчерпывающий ответ, -  развел руками Теймур. - И еще. Черкез обзавелся семьей. Привел домой такую же, как и сам, сироту.
       - Этот сярхош (в смысле, пьяница) с возрастом так и не угомонился. И женился, и ребенка завел, а все равно пьет, - с безнадежной ноткой в голосе, произнесла Набат-ханум.
       - Нене! В отличие от Сумина, он уже не пьет, а попивает. Не глушит спиртное как раньше, без разбора, а смакует его в ограниченном количестве, - отреагировал Орхан.
       - Так я и поверила! Что Николай, женившись задолго до Черкеза на беременной от него Глаше… 
       - Урожденной Аглае Ивановне Востриковой, – с усмешкой поправил бабушку Орхан.
       - На Глаше – уборщице в закусочной на Шамахинке, где постоянно вертелся Сумин с друзьями, – продолжила гнуть свое Набат-ханум. – Что сам Черкез – не могут друг без друга, будто и семьи у них нет. Вот так их водка сблизила. Они – два сапога пара.             
        Поговорив еще немного о разном, Макс поднялся из-за стола. Проводить его пошли Мустуш с Джавидом и Сардаром.
         - Его отец Талат был скромным и красивым парнем. Красота отца перешла к сыну, - проговорила Набат-ханум, как только за ними захлопнулась дверь.
         - Род Ашрафа покрыт проклятиями. Для его представителей уготована жизнь полная страданий. Их путь от рождения до смерти стал неинтересным по своей сущности, быстротечным по своему назначению, коротким наподобии жизни бабочки-шелкопряда. Дай Аллах, чтобы это его не коснулась, - задумчиво, глядя на мать, отреагировал Теймур. – Мне до сих пор временами вспоминается бедная Алия-ханум. Судьба затянула ее в омут беспросветной тоски и невежества, в котором она безропотно умерла.
         Ребята же пройдя за ворота дома, остановились на улице:
         - Ну что ты собираешься делать сегодня вечером? – спросил Мустуш у Макса.
         - Собираюсь с соседом по дому Агамусой и с Кямраном (сыном дяди Гудрата) пойти в баню на Советской улице. Мы уже договорились. Истосковался по этой бане. Сколько лет не посещал ее.
         - Тебя ждет глубокое разочарование. От той бани остались одни воспоминания. Улетучилась та аура, которая прежде была в ней. Видите ли, баня в Сальянских казармах уже не устраивает военных и вместо того, чтобы расширить и обустроить свою баню, они решили оккупировать нашу. И какой результат? Эта солдатня напрочь испоганила баню, создав столпотворение и неурядицу.   
          - Это было еще при мне. До моего отъезда на учебу, - перебил его Макс.             
         - А теперь стало еще хуже. Устроили там настоящую прачечную. Стирают свое пошлое нижнее белье, вонючие портянки. Моют сапоги, в которых входят в баню. Даже драки были с местными жителями. Сколько было жалоб и обращений в местные органы, все бесполезно.
         - Насчет драки ты переборщил. Не было такого! – включился Сардар.
         - Я сам был свидетелем этого. У Кямрана можете спросить. Падханом клянусь! – воскликнул Мустуш.
         Улыбка появилась на лице Макса при этой клятве, поскольку верить в ее серьезность не приходилось. «Падхан» возник от имени «Пахан», каким нарек своего сына, при его рождении, банщик Гумбат-леле. Пахан заменил своего отца в тезепирской бане. И этим измененным на азербайджанский лад именем «Падхан» в шутку клялись ребята из мехелле. Тем не менее, о солдатне в бане на Советской улице ему уже приходилось слышать во время редких встреч с бакинцами на чужбине.   
         - А как чувствует себя Гумбат-леле? Жив еще? – усмехаясь, спросил Макс.
         - Да, еще жив. Правда сильно постарел, еле ноги передвигает, - ответил Сардар, вместо Мустуша.
         - Ладно, ребята, еще встретимся не раз. Я, пожалуй, пойду. А к тебе Джавид я на днях заскачу. Очень хочется свидеться с Фикрет-даи, Дарьей Денисовной, и конечно твоими младшими братьями Джалилом и Мурадиком, - махнув рукой, Макс отошел от них.
         - Ну и иди…! Иди в баню! – улыбаясь, крикнул ему вслед Мустуш.
               
                - 2 -
         Следующим шагом новый генсек раскрутил им самим непонятый авантюрный трюк под кодовым названием «Перестройка». Смысл этой новой затеи народ так и не прояснил себе вплоть до самого, до полного крушения державы от последствий этой реформы. Страну повело не в ту сторону, и ее начали уже расшатывать. Недоставало только искры для обострения межнациональных отношений, и она появилась. Нагорный Карабах – запахло порохом.
        В этот день Сардар с Кямраном находились у Макса. Мустуш был на подходе, и в ожидании его Макс развлекал друзей историями о своих романах с женщинами во время учёбы в Одессе и работы на Дальнем Востоке:
        - Хочу вам сказать, что для меня самыми красивыми женщинами в мире являются польки.
        - А где ты их насмотрелся? Учился, вроде, в Одессе и работал во Владивостоке, в основном в открытом море, на рыбалке, - улыбнулся Сардар.    
        - Я в течение полутора месяцев находился на преддипломной практике в Гданьске. Вот где живут настоящие красавицы. Обалдеть!            
        - А по мне, хоть и говорят, что самыми красивыми женщинами являются гречанки, все же балканские женщины их краше, – включился Кямран.
        - А где ты их видел? – заинтересовался Макс.
        - Мой дедушка бредил ими, просмотрев фильм «Ханка».
          - Не видел, не знаю, -  пожал плечами Макс.
          - И я не знаю. И еще, как-то я читал в каком-то журнале, что самыми красивыми женщинами для известного шахматиста, то ли Карпова, то ли Корчного, то ли кого-то еще на К.., кажется Котова, являлись креолки Кубы, - продолжил Кямран.
          - А что скажете про турчанок? – вопросил Сардар.
          - Также. Чего не знаю, того не знаю. Турция для меня закрытая книга. Наверное, они должны быть очень красивые, поскольку во времена османской империи турецкие султаны собрали в Стамбуле всех красавец мира, - пофилософствовал Макс.
           - Один наш знакомый нефтяник, несколько лет проработавший в Алжире, считает, что самыми красивыми женщинами являются арабки Северной Африки, - заявил Сардар.
           - А как же итальянки? – скосил брови на лбу Макс.
           - Итальянки очень красивые, но хаясыски (в смысле, скандалистки). Вроде наших продавщиц на центральном базаре, - оскалился Кямран.
           - Ваше мнение насчет испанок? – продолжил Макс.
            - К заявлению известного шахматиста с фамилией К.., могу добавить, что все креолки, как в Кубе, так и во всей Латинской Америке являются, в основном, потомками испанок. Отсюда и делай выводы, – заключил Кямран.
            -А как же наши славянки? – продолжил свой допрос Макс.
            - А кто это? – вопросил Сардар.
            - Ну, украинки, белоруски, русские! - пояснил ему Макс.
            - Так и скажи да, одним словом, – русские! – подчеркнул Сардар. – Они очень фигуристые. Одним словом – прелесть.
             - А женщины Северного Кавказа? – допытывался Макс.
             - А кто именно? – переспросил Камран.
             - Ну, все кто там живет! – заулыбался Макс.
             - Скажи одним словом да – лезгины! – вновь подчеркнул Сардар. – Они все очень красивые, но, и как наши женщины, менее доступны.
             - Для нашего Сардарика, как и для многих жителей нагорной части города, под термин «русские» подходят также все малороссы. А все дагестанцы и другие народы Северного Кавказа считаются лезгинами, - театральным жестом, взмахнув руками, воскликнул Кямран.
             - Ну и ладно. И, наконец, о женщинах Закавказья. Что о них скажете? – улыбка распространилась на все лицо Макса.
             - Женщины Закавказья красивее всех. А наши женщины, если сказать одним словом, просто гаймаг (в смысле, сливки)! – с торжественным видом, подчеркнул Сардар, и все захохотали.   
             - Что же, я подведу итог нашего обсуждения о красивых женщинах, - Макс принял степенный вид. – Все они красивы, в какой бы части света не жили. О турчанках и иранках у нас нет информации, хотя мы уверены, что они очень красивы. Про испанок мы судим по фильмам стран Латинской Америки. Про многих других мы тоже судим по кинофильмам. Для того, чтобы ближе познакомиться с представительницами различных континентов, стоит только поехать в нашу град-столицу Москву и пожить там немножко. Конечно, и в кармане для этого необходимо иметь необходимые на то сбережения.    
             - Кстати, о Москве, - перебил его Кямран. – Салех, сын гушбаза (в смысле, держателя голубей) Керема, единственный из пяти его детей получивший высшее образование (неизвестно в кого он пошел), был недавно там в командировке. Так вот, он говорит, что в связи с этой перестройкой и гласностью в Москве творится что-то невообразимое. Допускаются такие вольности, причем демонстративно, которых раньше и в помине не было.
            - А в чем эти вольности заключаются? – вмешался Сардар.
            - А в чем хочешь! И в поведении, и в обращении, и в распущенности. Салех в нескольких местах, особенно у станций метрополитена, видел предлагающих интимные услуги мужчин с дощечками в руках, на которых прилагаются медицинское свидетельство их здоровья и приводятся данные о размерах их мужского достоинства.
            - Этого не может быть, - разом воскликнули оба друга, а Макс еще и продолжил. – Раньше за такие штучки уж точно отправили бы в психушку.
            - Он даже видел примкнувшего к ним одного мужчину кавказской внешности с громадным носом и без дощечки. На замечание одной женщины, что пусть сначала приведет свой нос в человеческий вид, он рассмешил всех своим ответом: «Ну что вы сударыня! Это же сама реклама! Как говорят: «что на витрине, то и в магазине», - переждав смех друзей, Кямран продолжил. – И еще с ним случился забавный случай.
             - Интересно, что еще могло случиться с этим прохиндеем в квадратных очках с ученым видом, - осклабился Сардар.
            - Как Салех рассказывал, вечерком недалеко от гостиницы «Академическая», где он остановился, ему повстречалась элегантная блондинка. Она стояла у обочины дороги, под уличным фонарем, в дорогой шубе и, по-видимому, как ему показалось, поджидала такси. Когда Салех приблизился к ней, она внезапно повернулась к нему и, широко распахнув шубу, показала все прелести своего белоснежного тела, включая «гюндеймез» (в смысле, потаенное место) и также быстро вновь завернулась в нее. Смущенный Салех прошел мимо нее и, пройдя шагов десять, был остановлен атлетического вида верзилой, который, протянув руку, с доброжелательной улыбкой потребовал: «Зайчика видел? Гони монету!».               
            - Интересно, сколько же с него содрали? – полюбопытствовал Сардар.
            - Не сказал. Зная его, могу предположить, что наверняка пытался поторговаться с ним, - под общий хохот друзей ответил Кямран.
            Однако этот смех вскоре прервался, когда дверь отворилась и в комнату вошел Мустуш. Вид у него был настолько растерянный, что у Кямрана невольно вырвалось:
            - Что с тобой случилось? Уж не окунули ли тебя в бочок  с дерьмом.   
            - А вы что, не знаете? Весь город на ушах. Радио и московское телевидение только и говорит об этом. Степанакерт бурлит, одни демонстрации, требуют отделения от Азербайджана и присоединения к матери-родине.
           Макс включил телевизор. По центральному телевидению демонстрировались волнения в Степанакерте. В первых рядах демонстрантов, под управлением энергично размахивающего руками без дирижерской палочки мужчины шагали женщины истошно кричащие в унисон: «Ленин - Партия - Горбачев». Корреспонденты, снующие вокруг, то и дело брали интервью у участников демонстрации. Взволнованный голос комментатора звенел в ушах. Друзья не могли оторваться от экрана, все находились в ступоре.
           - Они уже получили добро от Горбачева на передачу Нагорного Карабаха Армении. Вот то-то и беснуются, - откуда-то издали послышался голос Мустуша.
           Макс оторвал взгляд от телевизора, лицо его было мертвенно-бледным:
           - К чему все это? Зачем они пошли на такое? – только и смог вымолвить он. 

                -3-   

         Прошло совсем немного. Народ, выйдя из кратковременного оцепенения, начал небольшими группами собираться на площади Ленина. Начало было положено, и вскоре площадь уже ежедневно заполнялась массами людей, приходивщих послушать почитаемых ораторов из творческой среды и молодых представителей интеллигенции. Появление же первых беженцев из Армении всколыхнуло народ, возмущенный бездействием власти коммунистов. Не обошлось без оказии. Пролетарский вожак одного из машиностроительных заводов, под сенью монументальной скульптуры вождя мирового пролетариата, беспардонно отодвинув интеллигенцию подальше от трибуны, упиваясь сиюминутной властью над массами, заставлял собравшихся на площади по его команде приседать и подниматься, чтобы таким путем удостовериться в поддержке своих призывов (надо же додуматься до такого). Пожилые и часть видимо не блещущих здоровьем людей также безропотно выполняли эту команду новоиспеченного общественного физрука, остерегаясь своим непослушанием привлечь осуждающие взгляды рядом стоящих и вызвать их недовольство. Муки и болезненные гримасы появлялись на их лицах, когда они каждый раз тяжело поднимались на ноги, проделывая при этом причудливые, на вид смешные (если бы не было так грустно) выкрутасы, состоящие из простейших элементов производственной гимнастики, но с некой отличительной для каждого из них индивидуальной «художественной» составляющей. Со временем с трибуны начали звучать призывы о независимости. Площадь Ленина был переименован в народе в площадь Свободы.
         Вот уже несколько дней как моросящий дождь, временами усиливаясь, бомбит мостовые города и карнизы домов. Унылая погода не располагала к прогулке, и Макс, проснувшись, продолжал лежать в постели. Сегодня день воскресный и есть прекрасная возможность отоспаться за всю рабочую неделю. Так нет, сон у него прошел и, не открывая глаз, Макс, протянув руку, включил «Спидолу». Из радиоприемника раздавались душераздирающие вопли, переходящие в конце каждого куплета в раскатистые выкрики известного длинноухого парнокопытного. Неприкрытое, откровенное глумление над азербайджанским мугамом. Максу тут же вспомнились воспоминания дяди Гудрата о пятидесятых годах, когда известный аккордеонист в белом сценическом костюме, с гладко начесанными на прямой пробор и обильно смазанными бриолином волосами, тончайшими усиками, в сопровождении эстрадного оркестра саксофониста Тофика Ахмедова, блаженно с полузакрытыми глазами извлекал из своего инструмента чарующие звуки мугама. А теперь этот же музыкант, вместе со своими собратьями из оперативно созданного опереточного правительства этого автономного образования, требует, без тени смущения на лице, монопольное право армян на земли Азербайджана и выставляет претензии центральной власти за то, что она их недостаточно поддерживает.    Слушая эту позорную передачу на государственном радиоканале, Макс с горечью подумал: «интересно, как сам музыкант относится к подобным передачам, к оскорблению достоинства людей, среди которых он вырос?».
         Радиоприемник не смолкал. Программа «Маяк» продолжала глумиться над азербайджанцами, над гражданами своей страны. «Долго еще это будет продолжаться?» - клокотало в ушах. Максуд встал, прошел в туалет, далее, побрившись, принял душ. В общем, привел себя в порядок. «Спидола» продолжала трещать под звуками обалдевшего крикуна. Надо было заканчивать это издевательство, и Макс выключил радиоприемник. На кухне его ждала бабушка с готовым завтраком. Чуть позже, он договорился по телефону с Джавидом  встретиться у Мустуша с тем, чтобы всем вместе, включая и Сардара, навестить далее дядю Асада и посидеть в компании с Кямраном и Мехманом в их уютном дворике за баллончиком свежего зыхского пива.
         Пройдя ворота, еще в подворотне, Макс услышал возбужденный голос Абузара. Во дворе рядом с ним сидели поседевшие Агаверди и Мисир, а также Теймур, Черкез, Яшар Мирмехтизаде, Николай Сумин и, ранее не спускавшийся во двор, Гусейн (сын Лейлы Салимовой). Из молодых присутствовали Сардар и Мустуш. Неизменный участник обычных обсуждений Вазген Багирянц, после начала конфликта ходил с опущенной головой, стараясь не смотреть в глаза соседям, а затем исчез, переехав жить к родственнику в Арменикенд. Дочка его Белла иногда заходила домой за вещами и солением.
          Абузар говорил отрывисто, глаза его блуждали по собравшимся соседям. События вокруг Нагорного Карабаха оставили глубокий отпечаток на его самочувствии и серьезно повлияли на психику:
          - После развала российской империи, Армения занимало пространство вокруг Еревана размером с острова Кипр. Затем она при содействии большевиков увеличилась, за счет наших земель, более чем в два с половиной раза охватив озеро Гёйча. Далее, присовокупив к себе территорию Зангезура, достигла размеров современной Бельгии.
          Проблема Нагорного Карабаха активно обсуждалась, и затрагивались такие наболевшие вопросы, как: зачем, с какой целью сотворили эту автономную область на теле Азербайджана и почему не создали аналогичное образование в Зангезуре; о шельмовании азербайджанцев на государственном уровне, посредством печати, радио и телевидения, превращая их в неких душегубов; о роли некоторых представителей интеллигенции, включая лауреата Нобелевской премии, в раскачивании этой придуманной проблемы; о глубоко продуманной политике нетерпимости якобы существующей между двумя народами, сокровенной программе и заветной цели армян по присвоению чужих земель.       
        - Говорят и при Багирове эти претензии возникали. Так ли это? – поинтересовался Агаверди.    
         - Эта проблема не сегодняшнего дня. Она существовала на протяжении всей истории существования Страны Советов. Нагорно-карабахская тема возникала всегда: и до Мирджафара Багирова, и при нем, и после него, - наконец вмешался в разговор и Теймур. –  Багиров разрешил эту проблему по-своему.
         - И как же? – послышался голос Николая Сумина, и все заинтересованно посмотрели на Теймура.
         - Он поставил вопрос ребром: «Если твердо намерены отобрать у нас Нагорный Карабах, то компенсируйте эту потерю возвратом наших земель, отобранных у Азербайджана в пользу других соседних республик». Понятно, что сталинское руководство страны дать согласие на это, по понятным причинам, не могло. И к этому вопросу в его бытность больше не возвращались.
          - Теймур! Говорят и Баку с Абшероном хотели оттяпать у нас? – только и вымолвил Агаверди.
          - И не раз. Попытка отторжения Баку с его нефтяными богатствами была предпринята и до Багирова, в период правления Азербайджаном пришлым большевистским руководством, обосновывая это кощунство интернациональным составом населения нашей столицы и в его бытность, во время наступления гитлеровских войск в кавказском направлении во второй мировой войне. 
          - Что же они хотят от Азербайджана? – простонал Агаверди. 
          - Ну, ничего! Не всегда одному Азербайджану придется страдать. Придет время, и апологеты армян заявят об их правах на земли Ставрополья и Краснодарского края, - с горечью проговорил Теймур.
          - А как они это докажут? – разом спросили Мисир и Черкез.
          - Да очень просто. Как они всегда это делают. К примеру, заявят, что в жилах древних черкесов текла армянская кровь, и приведут надуманные факты из истории древних веков. Вот и попробуй разобраться!
          - И не стыдно руководителям страны! Как можно на государственном уровне поддерживать одних и шельмовать других своих граждан! – взорвался Агаверди и, многозначительно погрозив указательным пальцем, произнес роковые слова. – Аллах не простит этого этой державе!
          И действительно, Аллах не простил всего этого Стране Советов.  Прошло  не так уж много времени, как  армяне массами стали покидать Баку, повторив судьбу покинувших всю Армению азербайджанцев. Детонация мины замедленного действия вызвала цепь последовавших за этим конфликтом других событий, приведших к непоправимым последствиям. Как время летит быстро, так и события пролетают вместе с ним. Сначала избиение турок-месхетинцев в Узбекистане, где, по смехотворному заявлению официальных властей, не поделили клубнику на базаре. Далее, использование воинских подразделений в Прибалтике и ввод армии в Тбилиси и в Баку. В итоге, с промежутком в два-два с половиной года, развалилась, как само советское государство, так и вся мировая социалистическая система в целом. Горбачев, будучи непререкаемым лидером прогнившей системы могущественной державы, проглотил подсунутую ему идейными врагами горькую пилюлю под названием «Нагорный Карабах» и, не сумев переварить ее, выплеснул обратно, но уже в качестве вышвырнутого в никуда, безработного президента несуществующего государства. Эта держава, оказавшаяся колоссом на глиняных ногах, развалилась, словно карточный домик, на отдельные государства и стерлась навсегда с географической карты мира. Исчезло с лица земли и такое понятие, как советский народ.
        Для Азербайджана наступили смутные времена. Страна в обстановке хаоса, анархии, безвластия, беззакония, вседозволенности и неразберихи, отсутствия единоначалия в военном противостоянии с Арменией, вышла из этой смуты с потерей значительной территории, оккупированной зарвавшимся соседом и наличием миллиона беженцев и вынужденных переселенцев. И вот, наконец-то, сменилась власть в Азербайджане. После установления режима прекращения огня на линии противостояния с Арменией, обстановка в стране начала стабилизироваться, заработали институты управления государством, началось развитие страны.   
        Была еще одна потеря, которая прошла незамеченной для жителей мехелле на фоне бурных событий, охвативших Азербайджан после развала Страны Советов. Асад, последний остававшийся в живых сын топал Ашрафа, окончательно расшатавший свое здоровье сидячим образом жизни и чрезмерным потреблением сигарет, отошел в мир иной также тихо и неожиданно, как и его мать Алия-ханум. Когда Гюльзар вернулась к себе от соседки, проживающей в соседнем доме, то застала своего мужа мертвым, лежащим на полу с протянутой рукой недалеко от тумбочки, на которой находились сердечные таблетки. Бедняга так и не смог добраться до спасительного нитроглицерина.            
       
             
                - 4 –

        «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Придерживаясь этого мудрого народного изречения, Макс, после встречи с Ягубом, сокурсником по институту, которого в Одессе звали просто Яшка, решил сегодня же встретиться с коллегой по работе Григорием Парамоновым. Ягуб, будучи на последнем курсе учебы в институте, женился на местной еврейке Нинель и остался работать на Черном море. Он позвонил Максу неожиданно, после продолжительного перерыва с их последней встречи и предложил встретиться. Свидание состоялось в кафе возле бывшего кинотеатра «Араз». Ягуб заметно изменился, появились складки у глаз, на висках - ранняя седина. На вид выглядел мужчиной старше сорока лет. Единственное, что не изменилось, так это его веселый нрав. Крепко обняв Макса, он с радостными искорками в глазах, будто только вчера расстался с ним, воскликнул:
        - Привет, старина! Давно не виделись, наверное, целую вечность. Вид у тебя отличный, выглядишь молодцом. Видно бакинский климат пошел тебе на пользу.
        - И ты выглядишь на все пять. Стал солидным. Прямо законченный бизнесмен с фигурой, в которой ни грамма лишнего веса. 
        - Помню, ты говорил, что после окончания института поедешь на Дальний Восток и в Баку больше не возвратишься.
        - Да, возвратился. Думал на время, а остался навсегда. Нет ничего  более постоянное, чем временное. А виделись мы, действительно, давно.
        - Я тебе напомню. Мой последний визит в Баку состоялся в день свадьбы моей младшей сестры Самиры. Это было в октябре восемьдесят восьмого года. Где-то около семи лет. Затем закрутились эти драматические события в Союзе, приведшие к трагическим результатам и мне так, и не пришлось приехать в Баку.
        - Да, время улетает со скоростью света. А как твои дела? Как семейная жизнь? Как Нинель?
        - Пока все нормально. Себя обеспечиваем всем необходимым для нормальной жизни. Имеем двух девочек. С работы я ушел, больше не тружусь в пароходстве. Занимаюсь частным бизнесом. Открыли небольшое кафе, где больше главенствует Нинель. Наилучшие пожелания тебе от нее.       
        Вспомнив студенческие годы в Одессе, расспросив Макса о жизни в Баку и выразив сожаление в связи с тем, что он до сих пор не женат, Ягуб, приняв деловой вид, заговорил соответствующим тоном:
        - Послушай Макс! Цель моего визита помимо того, что я, действительно, соскучился по тебе, еще и в том, что у меня к тебе имеется деловое предложение, - Ягуб замолк и, заметив признаки интереса в глазах сокурсника, продолжил. – В Одессе, вместе с моим другом Стасом, я приобрел у одного иностранца по сходной цене компактную установку по изготовлению картонной тары для продуктов питания. Мне повезло, с этим иностранцем я познакомился в нашем кафе. Так вот, использование этой установки затянулось. Все оказалось не так легко, как нам показалось вначале, и кончилось тем, что Стас погиб в автомобильной аварии. Я остался один. Человека, которому  я мог бы полностью довериться, у меня в Одессе нет. С семьей Стаса я полностью расплатился, и сейчас эта установка принадлежит только мне.
        Макс уже не скрывал своего интереса к этому разговору, временами поощрительно качая головой, и Ягуб, прочитав это в его глазах, еще более воодушевился:
       - Я был в отчаянии и, вдруг, вспомнил тебя. С тобой я смогу продолжить это дело, и к тому же в Азербайджане более подходящая деловая обстановка для осуществления этой затеи. От тебя требуется найти подходящее помещение для ее монтажа и возглавить этот бизнес. Как ты относишься к этому предложению? 
       - Я уже дал свое согласие на участие в этом деле и пока ты оформлял своё предложение, я обдумывал место для монтажа этой установки и представь себе нашел его, - заулыбался Макс. – Мой сослуживец Гриша Парамонов уже более месяца продает свой запущенный дом с небольшим земельным участком в местечке «Двадцатый участок», что за районом Баилово. Это открытое место более чем подходит для нашего общего дельца.
       - Так давай же выпьем за успех нашей совместной работы, - радостный Ягуб заполнил рюмки коньяком.
       Покупка дома у Григория Парамонова и оформление  предприятия не отняло много времени. К тому же дом оказался больше сараем, что облегчало монтаж компактной установки и создание соответствующих удобств для обслуживающего персонала. Установка была доставлена из Одессы и собрана. Были определены поставщики компонентов для изготовления картона и найдены потребители картонной тары среди малых и более крупных предприятий, как в районе Баилова, так со временем и  в других частях города. Установка заработала на всю мощность. Ягуб большую часть времени проводил в Одессе, где находилась его семья и работающее кафе. Так что управлять бизнесом в Баку приходилось, в основном, одному Максу.
         
                - 5 -               

          Свое тридцатилетие Макс, который раньше упорно не замечал дни своего рождения, решил провести в узком кругу близких друзей в семейном ресторане Халида в районе молоканского сада. Этот ресторан хоть и находился в центре столицы, тем не менее, был расположен в несколько укромном месте, вдали от оживленной части улиц и нравился Максу и его друзьям своими вкусными национальными блюдами, приготовленными по всем правилам азербайджанской кулинарии. В назначенное время Мустуш переступил порог довольно обширного зала и тотчас заметил Кямрана и Сардара, рассевшихся за сервированным столом.   
        - Где же сам юбиляр? – спросил Мустуш, подсев к ним.
        - Сами удивляемся! – пожал плечами Кямран. – Он, как бизнесмен, всегда отличался своей пунктуальностью.   
        - Наверное, замешкался в своем пароходстве, - отозвался и Сардар.
        - Какое там пароходство! – заметил Мустуш, протягивая руку к голландскому сыру. – Ты что не знаешь, что он давно оставил свою прежнюю работу и перешел в том же пароходстве на какую-то базу производственного обслуживания, где больше числиться, чем работает.
        Пришлось прождать еще минут двадцать, прежде чем, наконец, вошел Макс вместе с Джавидом и Агамусой.               
        - Куда ты пропал? У меня уже кишки слиплись от голода. Вот Мустуш слопал все ассорти из колбас и голландского сыра, - заворчал Сардар.
       - Ничего, это дело поправимое. А опоздал я, не угадаете, по причине того, что забирал нашего придурковатого Эйбата, сына гушбаза Керема, из Магазинной-40. Салех попросил меня помочь им вызволить брата из этой психбольницы. А мне, в свою очередь, пришлось обратиться к знакомому прокурору нашего района.
       - А как же он туда попал? – округлил глаза Мустуш.
       - Прямо с улицы. Этот идиот стоял на углу здания конторы братьев Ротшильдов, где ныне разместилась городская прокуратура (нашел же место), засунув руки в карманы не застегнутого пиджака и прикрывая им раскрытую ширинку своих брюк с вывалившимся наружу детородным органом. Периодически раскрывая пиджак перед одинокими прохожими женского пола, он напевал при этом припев известной песенки о Москве из фильма Эльдара Рязанова «Девушка без адреса»: «вот она какая, большая-пребольшая». 
       - А тут и удивляться нечего, - пожал плечами Кямран, под общий смех друзей. – Род гушбаза Керема полон шизофрениками.
       - И это еще не все! Когда я уже собирался закрыть за собой дверь кабинета главврача этой больницы, он ошарашил меня своим вопросом:
      - Кто такой Падхан?
      - Это авторитетный у нас аксакал, можно сказать святой, именем которого жители нашего мехелле клянутся в особых, редких случаях, - выдавил я, довольный своим ответом.
       - То-то! Этот Эйбат так фанатично клялся его именем, что наши врачи сразу поверили ему на слово, – довольным тоном проговорил главврач.    
       Дружный смех потряс сервированный стол так, что бокалы зазвенели на нем. Застолье в сопровождении живой музыки было в самом разгаре, когда в зале появилась танцовщица живота. Пропорционально сложенная жгучая молодая брюнетка, ритмично вибрируя всеми частями своего белоснежного, словно девственный снег в горах, тела начала кружить в середине зала. Выглядела она великолепно, волосы у нее были туго затянуты на затылке резинкой со шпильками, с висков свисали вьющиеся кудри, чувствовался профессионализм в ее движениях. Закончив основную часть танца, она, не прекращая вибрацию всего тела, начала перемещаться от стола к столу, получая вознаграждения в виде купюр, которых обычно клали в ее бюстгальтер. У ближайшего стола напыщенный мужчина со свисающими до плеч волосами и пышными, закрученными вниз усами, по виду типичный бибоп (в смысле, исполнитель джаза), уже основательно набравшись, встал еле на ноги и, оттянув трусы танцовщицы, с кривой усмешкой, опустил туда пятисотманатную бумажку. Дошла очередь и до стола друзей. Макс, также порядком набравшись хмельного, подозвал ее к себе и разжав ладонь со скомканной пятидесятидолларовой купюрой, опустил ее туда же, в трусы. Вскоре танцовщица скрылась в гардеробной, уступив место очередному певцу.
        Было уже довольно поздно, когда компания, одной из последних, покинула помещение ресторана. На улице число прохожих заметно поубавилось. Было прохладно, хотя небо казалось довольно ясным. Пройдя два угла, друзья вступили в молоканский сад. Бассейн с тремя грациями, словно волшебное видение, предстал их одурманенным алкоголем взорам. Три грациозные женские фигуры, контуры которых светились глянцевитым отблеском от прямого попадания лунного света, манили их к себе. Макс, подняв руки над собой, и с возгласом: «Богини! Я преклоняюсь перед вами», направился в их сторону и исчез, провалившись в бассейн. Когда друзья приблизились к нему, Макс стоял почти по пояс в воде и, сильно пошатываясь, таращил на них глаза. Хмель с него так и не прошла. Спотыкаясь, он еще раз бултыхнувшись в воду, достиг все же края бассейна и под хохот и поддержки друзей вылез из него. Вода текла с него ручейками. Сардар еще продолжал ржать, когда взволнованный женский голос прервал его смех:
         - Ребята, что вы стоите? Надо немедленно доставить его домой на машине, иначе он может застудить легкие, а то и почки. 
        Друзья, несмотря на хмель в голове, узнали ее, хоть и волосы у нее были распущены по бокам, а не туго затянуты узлом, как прежде. Танцовщица из ресторана повторила:
        - Ребята, быстрей заберите его домой!
        Мустуш, у кого еще сохранилась способность мыслить здраво, промямлил:
         - Где же нам срочно найти машину, - и, указав на стекающую с Макса воду, добавил. – Какой же водитель согласится посадить его в свою машину в таком виде. - Затем, неожиданно, обратившись к ней, продолжил. – Девушка! А где вы живете?
        Танцовщица, несколько опешив, указала на трехэтажный дом:
        - Вон там.
        - Девушка, пожалуйста! Возьмите его к себе! У него сегодня юбилей. Макс – человек порядочный. Он отблагодарит вас за вашу человечность. Если, конечно, ваша семья не будет возражать.
         Она задумалась на мгновенье и внезапно решилась:
         - Хорошо. Только помогите дотащить его до второго этажа.
         Мустуш с Агамусой помогли Максу добраться до указанного этажа и прислонили его к стенке площадки, пока девушка открывала ключом свою квартиру. Дверь открылась, и Макс, несколько придя в себя от пьянства, самостоятельно шагнул в дом. 
        Утром, когда Макс открыл глаза, лучи солнца, стараясь найти брешь в плотной занавеси, с трудом проникали отдельными струйками в полутемную комнату, создавая уютную обстановку тишины и благоденствия. Макс смутно помнил подробности своего падения в бассейн и доставки его в дом танцовщицы. Дальше полный провал в памяти. Потрогав себя, он нащупал банный халат, надетый на голое тело. Не отрывая взгляда от потолка, он потрогал края кровати и понял, что лежит на раскладушке. Вот так дело, как он мог так перебрать. В будущем надо будет быть осторожнее с выпивкой. Где хозяйка дома? Судя по шуму от плеска воды об пол, она, наверное, принимает душ в ванной комнате. И она ли купается? Может кто-то из ее семьи. Неудобно как-то все вышло. Ладно, надо отвлечься, что было, то было, поздно что-то менять. И Макс принялся разглядывать комнату. Простенькое убранство, ничего лишнего. Вот у изголовья простенькая кроватка, видно хозяйки квартиры. Тумбочка сбоку с графином питьевой воды. В углу старинный, допотопный шифоньер (наверное, от предков достался), у дверцы которого, на полу, красуются туфли дамские на невысоких тонких каблуках, и рядом относительно хорошо сохранившийся трельяж. Значит, он находится в спальной комнате. Ну что еще. Пожалуй, все. Мысли Макса отвлеклись на звук открываемой двери ванной комнаты. Вскоре появилась и сама хозяйка дома. Покрасневшее, знакомое лицо в домашнем платье, волосы завернуты в обычное полотенце, на ногах шлепанцы. Она посмотрела на Макса и с улыбкой на лице, ласковым голосом промолвила:
          - Доброе утро!
          Он посмотрел на небольшие часы, стоящие на трельяже. Четверть двенадцатого.
          - Добрый день! – ответил Макс с кислой миной на лице. – Мне очень неудобно, что вопреки своей воле отобрал у тебя твой банный халат.
          - Ну, что вы. Не терзайте себя. Не вы отобрали у меня халат, а я сама, от души, предложила его Вам, - со смешком в голосе, сказала она. – Вчера у Вас был юбилей? И сколько же вам  исполнилось? Неужели сорок?
          - Мне очень приятно, что ты подарила мне целых десять лет и сделала из меня солидного мужчину.
          - Значит, Вам тридцать. Вы еще очень молоды.
          -Не совсем. Хотя женщинам не задают этого вопроса, но ты настолько молода, что это тебя не смутит. А тебе сколько?
          - Двадцать два. Вас зовут Макс. Необычное имя.
          - Вообще-то меня зовут Максуд.  Для друзей я Макс. А как тебя звать?
          - Салтанат.
          - Судя по твоему говору, ты не азербайджанка?
          - Мои родители из Адыгеи. А сама я родилась в Баку.
          - А где они?
          - Отец не вернулся из Афганистана. А маму я потеряла недавно, около двух лет, будто вчера. Нелепая смерть от укуса гюрзы в пансионате Шеки.
          - Значит, ты тоже сирота! – тоскливая улыбка отразилась на лице Макса.
         - А кто еще? – не поняла Салтанат.
         - Мы оба сироты. Как говорится, товарищи по несчастью.
         Салтанат пристально посмотрела на Макса, затем, улыбнувшись, заговорила:
         - Давайте поменяем тему разговора. Вы хоть помните, как попали ко мне?
         - Помню смутно, как вошел в твою квартиру, позволил себя раздеть и уложить в постель. А кто мне помогал в этом, не помню.
         - Двое ваших друзей помогли Вам подняться ко мне. Имен не спрашивала.
         - Их я помню. Алхимик Мустуш, пошел по стопам отца, стал химиком, и Агамуса - персона без определенного рода занятий. А кто раздел меня?
        - А почему алхимик?
        - Мустуш занимается цветными металлами, и мы ждем, так и не можем дождаться, когда же он сварганит нам левое золото.      
         - Был еще третий, дирижировавший церемонией Вашего подъема.  Он то и раздел Вас.   
        - Да, да. Это Джавид. Он – ботаник. Занимается злаковыми растениями.    
         - Все трое помогли тебе. - Салтанат непроизвольно перешла на «ты» и тут же исправила свою оплошность. – А теперь приведите себя в порядок, можете принять душ. Ваша одежда высушена и выглажена. А я займусь приготовлением завтрака.
         Перед уходом, у выхода Макс спросил:
        - Где ты научилась так профессионально исполнять танец живота? Уж не в кружке ли самодеятельности?
        - Я выпускница балетной школы хореографии. Работать сейчас по своей специальности, значит обречь себя на полуголодное существование, - с горечью в голосе произнесла Салтанат.         
        Макс понурил голову и, вдруг, обняв ее за талию, нежно притянул к себе. Она вздрогнула, с силой уперлась кулачками в его грудь, не позволяя ему прижать ее к себе.
       - Мы с тобой оба сироты. Только ты нуждаешься в покровительстве, а я относительно многих более обеспеченный человек. Заруби  себе на носу, что я не позволю тебе бедствовать, независимо от того будем мы вместе или на расстоянии.
      Сила кулачков ослабла, на глаза Салтанат навернулись слезы.
            
                - 6 -   
               
      Вот уже почти девять месяцев, как установка работает. В течение первых трех она успела полностью окупить себя и следующие полгода, с увеличением числа потребителей, установка перешла на работу в полную мощность и, как та курица, которая несет золотые яйца, начала приносить одну чистую прибыль. Доходы, получаемые от использования этой машины, позволяли Максу начать задуматься о том, чтобы попробовать себя и в других сферах предпринимательства. С поступлением денежек, он начал периодически оказывать финансовую помощь бедным родственникам в Раманах; дарить золотые безделушки двоюродной сестре Хатире; кормить, вернее, подкармливать нуждающихся, неудачников и даже неисправимых бездельников, размножившихся в последнее время в мехелле. С Салтанат он поддерживал дружеские отношения, не переходя границ дозволенного, держал ее в сфере своего внимания, изредка захаживал к ней.
       И сегодня, созвонившись с ней, пригласил отобедать с ним в кафе. Был погожий солнечный день. Салтанат выглядела великолепно в своем светлом дамском костюме, словно кистью профессионального художника, оттеняющим ее пропорционально отточенную хрупкую фигуру, широкой шляпе также светлого оттенка и в туфлях на высоких каблуках. Ни дать, ни взять – сама грация сошла с бассейна молоканского сада.  Подсев к столу, она непринужденно, даже с некоторой долей жеманства, обратилась к нему:
       - Интересно, с какой стороны выглянуло солнышко, что Вы решились пригласить меня, скажем, в кафе? 
       - Намек твой понял! Ничего, в следующий раз возьму тебя, скажем, в оперный театр, - передразнил ее Макс.    
       - Ловлю Вас на слове. Посмотрим, насколько Вам хватит сдержать свое обещание.
       -  Да, кажется, что это словечко превратилось в обещание. Теперь уж точно мы побываем в этом театре. Только вот, какую оперу изволите послушать? – прикрыл один глаз Макс.
       - Любую. На Ваш выбор. Я любительница, как классического европейского, так и национального жанра, - в поведении Салтанат от напущенного на себя жеманства не осталось и следа.
       Официант, поставив еду на стол, отошел. Некоторое время они сидели молча. Глотнув апельсинного сока, Макс нарушил молчание:
       - У тебя при себе удостоверение личности?
       - Да, конечно, – она с недоумением посмотрела на него.
       - Так вот. Пообедаем и отсюда прямиком в банк! – он в упор посмотрел на нее.
       - Зачем? – Салтанат явно была растеряна.   
       - Затем, что я хочу, чтобы на твоем счету были деньги.
       - Нет, пожалуйста! Не делай этого. Мне неудобно, даже плохо, - она была растрогана и начала ломать пальцы на руках.
       - Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты обидишь меня, если не пойдешь со мной. Это тебе на приданое, когда вздумаешь выбрать себе парня в мужья. Я не хочу, чтобы ты выглядела круглой сиротой, и сам, на правах старшего брата, буду принимать сватов, если возражать не станешь. Или ты сейчас же пойдешь со мной, или никакой оперы не будет! – в шутливо-ультимативном тоне завершил Макс.
      Она попыталась улыбнуться и, скосив рот от волнения, заговорила таким же шутливо-ультимативным тоном:
       - Хорошо. Я пойду с тобой. Но при условии, что ты сегодня же отужинаешь у меня. Даешь слово? – она уже не церемонилась со словом «ты».
       Было довольно поздно, когда Макс собрался покинуть квартиру Салтанат. Она, вдруг, загородив собою дверь, объявила отрывистым и требовательным голосом:
       - Я не хочу отпускать тебя! Переночуй у меня!
       - Я не могу сестренка! Мне надо уходить!
       - Что значит, не могу. Объясни! – И, внезапно, рассвирепев, с глазами, вспыхнувшими яростью, воскликнула. – Я не желаю быть твоей сестренкой!.. И не стремлюсь быть твоей законной женой!.. Я просто тебя хочу! – пронзив Макса взглядом, добавила. – Если я тебе не нравлюсь, то так прямо и скажи. Не надо меня жалеть.
       Макс стоял весь застывший, не в силах сдвинуться с места:
      - Ты меня хочешь? – проговорил он глухим голосом. – Но я не могу калечить тебя, играть твоей судьбой.
      - Я люблю тебя, - просто ответила она, считая, что этим ответила на все его тревоги. – И все время из кожи вон лезу, чтобы соблазнить тебя.
      - Ты же ведь знаешь, что на мне проклятье. Я не могу жениться на тебе.
      - Да, я знаю. Тебя никто и не просит делать этого. Я люблю тебя, - повторила она.
      - Ты не хочешь понять, что на мне проклятье, перешедшее от моего деда по матери. Благополучие, богатство и сладкая жизнь, нажитые им преступным путем на несчастьях, трагедиях, крови и трупах других, не прощаются и со временем бумерангом возвращаются к нему и его близким сторицею, вплоть до седьмого поколения. На нашем роду три проклятья. Я не хочу, чтобы они перешли по наследству к моим детям.
      - Стало быть, незачем их заводить, - Салтанат смотрела на него глазами безмерно преданной собачонки.
      
                - 7 -               
            
       Вот и прошли самые холодные, морозные погоды февральских дней зимы, прозванные в народе «Хыдыр Наби» (нечто, вроде сказочного «Морозко»). Закончились метели и снегопады. Установились характерные для Баку неустойчивые серые мартовские погоды, когда: солнечные дни чередуются дождливыми; свирепые бакинские хазри (северные ветры) уступают свое место умеренным гилавар (юго-западным ветрам), чтобы затем вновь вернуться и занять его; больше пасмурных, чем ясных дней. Недаром людей с неуравновешенным характером сравнивают с мартовской погодой.
       Стояла пасмурная, но безветренная погода, когда Макс перед работой забежал к Мустушу, чтобы вернуть взятый накануне у дяди Теймура микроскоп, который так и не понадобился в работе. Во дворе Абузар, собрав вокруг себя пенсионеров Агаверди и Мисира, а также томящегося от безделья Сумина, что-то им доказывал. При виде Макса скучающий Николай оживился и приподнялся с места. Предупредив его, чтобы он не вставал, Макс, поздоровавшись со всеми, прошел в дом. В квартире находилась одна Набат-ханум. Отказавшись от чая, перебросившись с ней несколькими фразами и поставив микроскоп на стол, Макс заторопился обратно. Во дворе, подойдя к Сумину и положив ему в кармашек пиджака денежку «на подогрев», он хотел было откланяться, но задержался заинтригованный темой обсуждения. Абузар, у кого расшатанные нервы так и не были полностью восстановлены, говорил возбужденно, с пеной во рту:   
       - Я и говорю. Кому это надо? Это нагромождение утомительных и неоднократно повторяющихся фамилий с различными именами на все буквы алфавита.
       - Это ты, верно, заметил, - поддержал его Мисир. – Сплошная путаница. А началось все раньше, с приходом большевиков. Старые названия улиц переименовали в имена революционеров и представителей интеллигенции других народов. Азербайджанцев среди них было почти ничего.
       - А теперь одни азербайджанцы, и, наверное, есть и такие случаи, когда ближайшие родственники придумывали своим предкам факты, которых не было в их биографии, - добавил Агаверди. 
       - Это как заразная болезнь, оказывающее вредное влияние на психику людей, на воспитание молодого поколения. А это новое младое поколение, в свою очередь, перенимая этот порок, также со временем начнет заменять названия улиц уже фамилиями своих современников, и это будет продолжаться бесконечно, - обращался Абузар больше к самому себе, чем к окружающим.   
       - И что же делать? – прервал его Агаверди.
       - Восстановить многие улицы со старыми  историческими названиями, но уже на азербайджанском языке. Даже каждое на первый взгляд абсурдное название улицы, такие как «Кирпичная», «Кислотная», «Резервуарная», «Бондарная», другие подобные имена имеют свою объективную первопричину, и большинство из них неразрывно связаны с какими-то историческими событиями в процессе зарождения и развития нашей столицы.
       - Чем же заменить названия оставшихся и новых улиц и проспектов разрастающегося города.
       - Перенять опыт мировой практики, - не выдержав, вмешался Макс. – Например той же Европы и Америки. Использовать буквы алфавита, порядковые числа, знаменательные события и имена общепризнанных исторических личностей в нашей стране, простые и впечатляющие понятия, имеющие лирические или символические значения и так далее.   
      Мужчины повернулись к нему в ожидании более подробного пояснения сказанного, но тут зазвонил мобильный телефон Макса. Все  с интересом смотрели на забавную игрушку в его руках. Звонил сменный мастер по эксплуатации установки Мирза и просил срочно приехать, какие-то люди ожидают его.
      Приехав на двадцатый участок, Макс застал франтоватого парня одетого в синее легкое пальто, на ногах лакированные туфли, шею окаймляло белоснежное кашне. Дорогое одеяние, ничего не скажешь. По обе его стороны высились рослые хамбалы (в смысле, телохранители).
       - Заждались мы Вас! - с наигранной улыбкой и легким упреком пропел франт и тотчас продолжил более серьезным тоном. – Я представляю здесь интересы моего босса – влиятельную личность в республике, о которой Вы наверняка слышали, - и, понизив голос, назвал имя этого человека.
       - Да, я слышал о нем, - кивнул головой Макс, почувствовав, как защемило в сердце, и движением руки пригласил его в служебную комнату.               
       - Одним из направлений бизнеса моего шефа является выпуск той же продукции, что производится на вашем предприятии. Мы давно присматриваем за вами и мой шеф решил дать вам возможность поработать некоторое время с этой установкой, чтобы вы покрыли ваши расходы и подзаработали еще сверх допустимого предела. Время подошло и вам надлежит закрыть ваш цех по выпуску этой продукции.
       - Зачем я должен верить Вам на слово. Откуда мне знать, что Вы представляете его интересы, являетесь адвокатом этого человека, и что его предприятие выпускает такую же продукцию, - с ледяным тоном произнес Макс, хотя и чувствовал, что этот щегол говорит сущую правду.               
       - Конечно, Вы правы! Верить на слово не надо. Вот Вам неделю на выяснение того, что в моих словах глаголет сама истина. Запустите в ход все ваши связи. Срок достаточный. А это мой номер мобильного телефона. Позвоните, как только все выясните, - он встал и направился к двери.
       - А что нам делать с установкой? - невольно вырвалось у Макса.
       Франт остановился, взгляд у него подобрел, и он произнес доброжелательным тоном:    
      - Об этом не беспокойтесь. Если у вас нет других планов на эту машину, то мой шеф выложит вам кругленькую сумму, на порядок выше ее рыночной стоимости и, заодно, может приобрести весь этот участок земли. Подумайте над этим. Не прогадаете.
      В тот же день Макс вызвал Ягуба из Одессы. На второй день через знакомого в районной прокуратуре, он уже знал, что шансы на благоприятный исход дела для них равны нулю. На четвертый день состоялся звонок к представителю монополиста и далее в считанные дни оформили куплю-продажу установки вместе с участком на «двадцатом». Франт не обманул. Монополист щедро оплатил состоявшуюся покупку. Итак, успешно начатое перспективное дельце было похоронено, Ягуб уехал окончательно к себе в Одессу, а Макс, оставшись один, ложился в постель и просыпался по утрам с одной единственной мыслью: - Что же предпринять на перспективу? Чем заняться?    
       Было далеко за полдень, когда Макс, позавтракав, вышел из дома. Был будничный рабочий день, стояла неимоверная тишина в мехелле и он, изнывая от безделья (не очень сознавая, чем заняться), вышел на тезепирскую улицу и медленно, можно сказать машинально, прошелся по ней. У дома родственников он остановился в задумчивости. Подниматься на второй этаж к Кямрану не имело смысла – он на работе, а вот Мехман мог быть и дома. Макс знал, что он, как и его дед топал Ашраф (своим дедом его он признавать не хотел) и отец Асад, обычно обедал у себя дома. В квартире он застал только одну Хатиру.
       - Где же Гюльзар? – спросил Макс, усевшись перед телевизором.
       - Мама у Ганиры, проживающая в соседнем доме.
       -  Ты почему дома, а не в ателье у Зарнишан. Пообедать пришла?
       - А я и не ходила на работу. Нет ее больше. Закрылось ателье.
       - С чего бы это? Сколько я помню себя, столько это ателье работало. Клиенты резко поубавились или что?
       В общем-то, да! Как наполнились магазины готовой одеждой, так и люди перестали ткани покупать. – Хатира произносила фразы вялым, монотонным голосом. - А помещение ателье кто-то приватизировал, и у него свои, совершенно иные планы. Поэтому Зарнишан с мужем решили продать свой дом и купить другой с земельным участком в одном из бакинских сел. Хотят на склоне лет  быть поближе к земле, свое хозяйство завести. Чтобы внуки от единственной дочери бегали по саду.
       - Да, знаю я их одноэтажный дом, рядом с трехэтажным зданием, где размещалось ателье. Дом, по-моему, частный, - ленивым голосом произнес Макс. Казалось, что он вот-вот заснет.
       - Да, частный. С малюсеньким двориком. 
       - И дворик помню. Не такой уж и малюсенький, - Макс резко поднял голову. Леность мгновенно прошла, будто и не было, живость заискрилась в его глазах. – Они уже продали свой дом?
       - Да нет, только собираются. Решились на это, буквально, на днях. – Несколько удивившись поведению двоюродного брата, пожала плечами Хатира.
       - Слушай родная! Мы сейчас же пойдем к ним. Я, наверное, куплю этот дом. Ты поможешь мне поторговаться с ними.
   
                - 8 –

        В субботний день Теймур, в отличие от своего отца Мустафы  посылавшим в былые времена своих сыновей или кого-нибудь из дворовых ребят в «Кёмюр мейданы» за любимым всеми бакинцами даглинским тендир чуреком (по названию мусульман, живущих в нагорной части города), сам сходил с утра за подобным хлебом во  дворик дома в районе сада Мирза Фатали Ахундова, где открылась новая пекарня. Выпекаемый там чурек по вкусу и качеству выпечки чем-то напоминал своего знаменитого даглинского двойника.      
         За столом к завтраку собрались все члены семьи, что обычно  происходило, хоть и не всегда, только в нерабочие дни. Набат-ханум уже расставила на столе тарелки с ломтиками голландского сыра и колбасы, сливочное масло и отдельно мотал пендири (бараний бурдючный сыр). Задерживалась только Севинж на кухне. Но вот и она появилась со сковородкой с омлетом из пяти яиц. Глядя на своих повзрослевших сыновей Теймур, невольно, задумался: «Как же  быстро летит время. Еще недавно сам был такой». Угадав мысли мужа, Севиндж спросила с теплотой в голосе:
         - О чем подумал друг сердечный?
         - О жизни, милая…о жизни! – ответил с улыбкой Теймур, покивав головой и, повернувшись к старшему сыну, спросил. – О чем это ты говорил утром с Джавидом? О каком таком увеселительном заведении?
         - Макс открыл кафе-ресторан, папа! Вот мы и решили наведаться к нему сегодня к вечеру. Ознакомиться с этим его творением, так сказать. Но не на дармовщинку, а по всем правилам посещения подобных заведений, на свои собственные. 
         - А кто это мы?
         - С Джавидом и Сардаром.
         - Где этот ресторан находиться?
         - Тот дом, что Макс купил у Зарнишан, он полностью переделал. Соединил все комнаты с территорией дворика, воздвиг   второй этаж и получил довольно обширный зал на верхнем этаже. Внизу же разместились бар, кухня, туалет, кабинет и даже небольшое фойе с гардеробной. Вот и открыл в этом доме ресторан под названием «Мадам Попугай».          
         - Что за непривычное для уха чудаковатое название?
         - Ничего удивительного, папа! Такие странные названия кафе-ресторанчиков в городе сплошь и рядом. Вот некоторые из них, - Мустуш начал складывать пальцы на руке. – «Сеньор Помидор», «Кабачок Елки-Палки», «Хоп-Стоп» и … - он запнулся.      
         - «Ванька-встанька», - хмыкнул Орхан и получил щелчок от старшего брата.
         - Я вам расскажу историю названия этого ресторана, - Мустуш не смог сдержать улыбку. – Макс никак не мог подобрать соответствующее его вкусу наименование своему заведению. Пришло оно нежданно – негаданно. Утром, собираясь на работу, он прошел на кухню позавтракать. Фируза-нене хлопотала у стола,  напевая при этом тихо под нос какую-то песенку, припев которой заинтересовал Макса, и он, обняв бабушку, спросил:  «Нене! Что это за песенка? Что за мадам попугай?». На что Фируза-ханум ответила, что это незамысловатая песенка времен ее молодости. Мотив она знает, а вот слов за исключением припева не запомнила. Обрадованный Теймур сказал бабушке, что свой ресторан назовет «Мадам Попугай», это звучит интригующе. А слова и мотив припева он использует при входе в ресторан.
         - Да, очень занимательно, - проговорил Теймур. – Надо будет вместе с Гуламом и Гудратом посетить этот ресторан.
         - Да, папа! Не ошибетесь. Насладитесь танцем живота, русским шансоном и азербайджанскими песнями в сопровождении группы музыкантов из местных ребят нашего мехелле.
         - Ты уже посещал этот ресторан? – спросила Севиндж у сына.
         - По настоящему, нет. Но присутствовал на репетициях.
         Завтрак был окончен. Теймур взял газету в руки. Севиндж села решать кроссворды. Набат-ханум, непривыкшая сидеть без дела, принялась очищать мебель от собравшейся пыли. Орхан поспешил в комнату, чтобы переодеться и выйти в город. Мустуш же открыл входную дверь во двор, где Николай Сумин, сидя на корточках и задрав голову на второй этаж, говорил с поседевшим, как лунь, Агаверди. Отчетливо был слышен их негромкий разговор:
          - Так и не смог с утра заарканить кого-то на сто граммов. Черкез, как я понял, культурно отшил тебя. С кем еще у тебя произошла осечка?
          - А кто еще остался? Всех своих ровесников-алкашей я похоронил. Всех пережил. А Черкез, насколько я знаю, теперь уже только по нерабочим дням попивает. Вот и думал подписать его на это. Так, легонько принять. А он, ты прав, отшил меня. Сказал, что собирается с женой махнуть в район аэропорта за покупками. В Торговый Центр.
          - Ну что же, серьезная отговорка! И ты поступи также. Возьми жену под руки и пройдись с ней хоть раз по городу. Глядишь, и родит тебе от счастья еще одного ребенка, который может и станет вам опорой в глубокой старости.
          Агаверди невольно задел больное место Николая. Его сын Валёк после январских событий в Баку махнул рукой родителям на прощание, рванул в Россию и пропал без вести. Ни духу, ни слуху вот уже более пяти лет.
          - Да поздно уже… - с горечью в голосе произнес Сумин. – Годы пролетели. Раньше нужно было думать.
          - Раньше ты больше думал о ней, о родимой… - уколол его  Агаверди.   
          - Ты что думаешь все это из-за водки? Пусть будет по-твоему. Хотя спиртное к рождаемости детей никакого отношения не имеет. С этим у меня было всегда в порядке. Просто не хотели. Вот Вадим Корякин был трезвенником, и жена у него набожная. И что же? Пожалуйста! Сам отбросил коньки раньше времени и Наталью оставил одну. Эгоизма было много, не хотел утруждать себя заботами.
          - Аллах его знает. На его похоронах уж очень активно участвовали ты и твои приятели. Конечно, ради выпивки на дармовщину. Я хорошо помню, как твой керя Серёга, обводя всех  помутневшими глазами, рассмешил присутствующих своим тостом на поминках Вадима. Помнишь его слова: «В следующий раз кто помрет, еще лучше отметим его похороны». Правда, не успел. Вскоре сам вознесся на небеса.
         Мустуш с улыбкой прикрыл дверь и прошел в комнату, чтобы поработать над коллекцией марок, оставшихся от деда. За этим занятием и застал его Джавид, зашедший к ним ближе к вечеру:
         - Ты еще не готов! Надо же! Вот создал же тебе головную боль наш Мустафа-даи. Дядя Теймур не подписался под этим занятием, тебя же он с раннего детства сажал рядом с собой, ну и привил тебе вкус к филателии.
          - Не такой уж я и филателист. Вот дед - он серьезно занимался этим делом. А я так изредка, под настроение. Сардар уже знает, что ты пришел?
          - Как же, уже дожидается нас во дворе. Я ведь тоже там несколько задержался. Слушал ваших дискуссирующих седовласых.
          - И какая же сегодня тема обсуждения?
          - Об угрозе перенаселения земли. Философствует, как обычно, Абузар. Чего только он не несет.
          - А именно? – спросил Мустуш, аккуратно складывая альбомы с марками в нижние, запираемые на ключ полки книжного шкафа.               
          - Всякую ахинею. Что человечество давно и безвозвратно пересекло губительную для него черту своей численности, тот «золотой миллиард», после которого начинается путь к уничтожению всего живого на земле, зеленая дорога к Апокалипсису. Мол, уже сегодня люди кишмя кишат на планете, объедая вокруг себя всю живность, не оставляя им шансов на выживание ни на земле, ни в воде, ни в воздухе. Уже исчезает такое понятие, как человек и  человечность. Человечество, разросшись до многомиллиардного уровня, в обозримом будущем превратится в скопище бактерий, руководимых инфузориями. Именно разрушительный человеческий вирус, если не произойдут какие-то космические катаклизмы, испепелит жизнь на земле.
          - Да, мозги Абузара полны подобными заумными предсказаниями, - отметил Мустуш, заперев на ключ полку с коллекцией почтовых марок.    
          Когда они вышли из дому, во дворе обсуждение проходило в полном разгаре. Тема перенаселения земли вступило в завершающую фазу, а именно, в наступление конца света. Абузар уже смотрел поверх голов сидящих вокруг соседей:
         - В христианских хадисах говорится, что с приближением конца света, люди станут черствыми с обилием негативных особенностей в характерах и будут отличаться безнравственным поведением. Этих пороков будет много, не перечислишь. В людях не останется ничего святого, и наступит вседозволенность: когда восстанут дети на родителей и начнут умертвлять их; когда будет стираться грань между обликом мужчины и женщины; когда аксакалы замолкнут, а молодежь, оттеснив их, начнет горланить. Оглянитесь вокруг, уже все это начинает просматриваться. Уже шагают по миру всякие транссексуалы, трансвеститы, ибнелер (в смысле, педики), так сказать. Уже заключаются однополые браки. Уже дети поднимают руки на своих родителей. Экраны телевизоров пестрят сценками садизма, насилия, убийств. Уже молодежь, потеряв стыд и совесть, орет во всю глотку. Уже возвышенное чувство, именуемое любовью, сведено до уровня удовлетворения своих похотливых, без разбора, сиюминутных сексуальных потребностей.
         - Есть ли какие-то проблески надежды на лучшее? – искривив рот, проблеял Николай Сумин, которому ровным счетом было наплевать на то, что будет с миром. Он злился больше на Черкеза.
         - Есть. Через миллионы-миллиарды лет после уничтожения жизни на земле, появятся новые разумные существа, но уже не в человеческом всеядном виде, а в другом, не в столь опасном обличье, - выражение лица Абузара оставалось серьезным.
         - Ну, Вы, дядя Абузар, краски-то слишком не сгущайте. Должен же быть проблеск света в предотвращении этой надвигающейся катастрофы, - вмешался Сардар.
         - Нет его. Это неминуемо. Что можно сделать, если человечество уже давно безвозвратно перешло красную черту, ведущую к природным катаклизмам. Начало травить землю, выращивая ядовитые продукты питания и отравляя дары природы. Загаживать водную среду отходами своей деятельности, не оставляя надежды на сохранение питьевой воды для существования жизни на земле. Загрязнять атмосферу смертельными выбросами в  нее токсичных газов и пара. Воздействовать на изменение климата планеты, что также чревато разрушительными последствиями.
         - Ну, ладно! Раз Вы не желаете успокоить нас обнадеживающими версиями, поступаете как жмот, то я вам представлю свое суждение об этом, прежде чем покину ваше общество. Не будет никаких мучений для человечества от того, о чем вы говорили, и даже от катастрофы из космоса. Все будет очень просто. Задолго до наступления этих ужасных времен, человек истребит себя и все вокруг ядерным оружием. Сейчас этими средствами уничтожения всего живого на земле обладают страны и Америки, и Европы, и Азии. Недалек тот день, когда и Африка заполучит его, – и Мустуш с торжественным видом от того, что дал новую пищу для размышления, вместе с друзьями покинул двор.   
   
                - 9 -               
               
          Несмотря на то, что дорогу до цели своего похода можно было пройти средним шагом минут за пятнадцать, не более, друзья, вышедшие со двора еще засветло, подошли к ресторану уже в сумерках. «Мадам Попугай» сверкал своим названием над входной дверью ярко-красным цветом. Ребята вошли в небольшое фойе с раздевалкой в сопровождении припева пошленькой в прошлом песенки: «дяшь-дюшь, дяшь-дюши – мадам Попугай; дяшь-дюшь, дяшь-дюши – с нею не играй». Широкая лестница вела на второй этаж, где уже слышалось пение Сакины. Народу было еще немного, более половины зала пустовала. Сакина, типичная азербайджанка с нагорной части города, пела в основном песни из репертуара Зейнаб Ханларовой, была похожа на нее и старалась манерой исполнения, внешностью, одним словом во всем подражать ей. Музыкантами, обслуживающими работу ресторана, были сыновья тариста Мехти-даи: Балаш, Дадаш, Зардушт, а также примкнувшие к ним Искендер и Бахтияр - ребята из Шамахинки. Все они были музыкантами-самоучками, за исключением Балаша, имевшего высшее музыкальное образование по классу фортепьяно. Являясь руководителем ансамбля, он своей виртуозной игрой на синтезаторе задавал тон слаженной работе всей группы исполнителей.          
          Выбрали столик поближе к музыкантам, и Джавид, повернувшись в сторону скучающего в сторонке официанта, подозвал его:
          - Алим! Тебя что не учили, как нужно встречать гостей! Никакого сервиса. Что-то Максуда не видно. Где он?
          - Отлучился ненадолго. И наказал не обслуживать вас до его прихода, – расплылся в улыбке официант.               
         - Я вот тебе покажу, как не обслуживать нас! А ну-ка, приготовь стол на четверых, сейчас и Кямран подойдет, и тащи сюда свою книжечку! – оставалось только заказать блюда, и Джавид раскрыл принесенное Алимом (явно с неохотой) меню.   
         Тем временем Сакина, все более распаляясь, уже почти ничем не отличалась на сцене от знаменитой певицы. Пожалуй, со временем она займет свое место на экранах телевидения. Танцующих пар еще не было. Видно пока не подошло то время, когда косточки сами по себе начинают подпрыгивать.
          Слушая приятный мелодичный голос Сакины, Мустуш заулыбался, вспомнив вчерашнюю комическую сценку с ее участием: «Так, услышав возбужденные голоса внизу, Макс с Мустушем и Кямраном спустились со второго этажа в фойе ресторана, где застали взбудораженную Сакину, которую пыталась успокоить Салтанат.
         - Что случилось? – спросил Макс на азербайджанском языке.
         - Она мне уже достал! – ответила Сакина, вращая белками своих глаз, на своем корявом русском языке.
         - Кто это, она? – продолжил Макс на азербайджанском.
         - Эта блян-н-динка, да! – отрезала Сакина на своем корявом русском.
         - Какая еще бляндинка? – с тем же произношением через «я» непроизвольно повторил Макс.
         - Эта, да! Что вибегает зал в кружевной платья, где видится темный, тоже кружевной прозрачны трусики тесемками в виде свисающий, как гусиный яйца, продолговатый шарики, который прилипли на бледно-розовий задница, на который видно уже своя яйцем, похожим на яйцем. – Сакина вся разволновалась и уже несла полную чушь.
         - Слушай, успокойся! Какие яйца? О чем ты говоришь? –  Макс совсем запутался.
         - Про эта белокурий ****, да. У нее родинка на свой бледно-розовий…( выражение «бледно-розовая» она переняла от самой же Анфисы), – упрямо отвечала Сакина на своем корявом русском.
         Все улыбались. Всем было известно, что вторая певица ансамбля Анфиса Пашкова, благоразумно удалившаяся в свою гардеробную, неумышленно коверкала первую гласную букву в ее имени, а именно, вместо «а» произносила «и». Салтанат не раз указывала ей на то, что имя Сакины в ее произношении звучит неприлично. Анфиса все понимала, вовсю старалась, но срывы, нет-нет, да происходили. Да все бы ничего. Даже сама Сакина уже смирилась с этим своим исковерканным именем. Однако, иногда, когда Анфиса по какой-то необходимости выходила из ресторана и начинала с улицы вызывать ее, живущую на втором этаже соседнего дома, на балкон, то это вызывали смешки и улыбки у обитателей мехелле и проходящих мимо прохожих.
         Сакина буйствовала вовсю. Макс, стараясь сдержать улыбку, все же спросил:
         - У этой белокурой бля… Тьфу! С родинкой на заднице. У нее что,  нет имени?
         - Гянична ест. Анфис, да!.... Эта русскоязичны чушкя (в смысле, чушка) сотворила из моего имени одну пошлость. Даже детвора дразнит меня моим именем. – Свое возмущение Сакина завершила на родном азербайджанском языке.             
         - А где же сама Анфиса? – нарочито пожал плечами Кямран.
         - Где, где! Нырнула в свой заход (в смысле, в гардеробную), – рот у Сакины скривился от ярости».   
         Мустуш все еще улыбался, когда к их столу подошел Кямран. Сакина к этому времени уже перешла на исполнение новой песни и вовсю подергивала плечиками на цыганский манер.
        - Что сияешь, словно только что очищенный от нечистот медный горшок, – засветился Кямран, обращаясь к Мустушу.
        - Вспомнил вчерашнюю сценку с Сакиной.
        - Да, веселая была постановка, - согласился Кямран и тут же уставился на стол. – Что это у вас только одни салаты и сыр белый. Даже хлеба нет. Что, еще ничего не заказывали?
        - Выбиваем каждое блюдо с боем. До хлеба, как видишь, еще не добрались. А насчет основного заказа и говорить не приходится, – усмехнулся Джавид, указав на Алима, не желавшего подходить к ним и маячившего у входа с невозмутимым, скучающим видом.
        - Не понял? – у Кямрана брови взметнулись вверх и глаза расширились.
        - А что тут понимать. Начальник запретил нас обслуживать, без него. А сам задерживается, – искривился Сардар.
        Кямран посмотрел на официанта прищуренным взглядом и поманил его пальцем:
        - Алим! Я только недавно от Максуда. Он несколько задерживается и разрешил до его прихода каждому по сто граммов особого разлива. И хлеб принести не забудь.
        Кямран выглядел серьезным, и официант, поверив ему, выполнил все им сказанное. Появилась бутылка водки и стопки к нему, а также аккуратно нарезанные ломтики тендир-чурека.
        - А теперь, до прихода главного «концертмейстера» можно и червячка заморить или, как поговаривает сам Максуд, трошки перекусить. – Кямран от удовольствия  зашевелил плечами в такт  движениям Сакины на сцене.
        Водка была выпита, настроение было поднято, и друзья умиленными взглядами следили за сменой декорации на сцене. Сакина покинула зал и на арену вышла исполнительница русского шансона Анфиса Пашкова из Ульяновска. Ну, эта уже, ни дать – ни взять, сама Любовь Успенская. Ее зычный голос, заполонив расслабившиеся мозги посетителей ресторана, начал проникать в легкие. Дыхание слилось с ритмом льющейся мелодии.    
        - Интересно, какой сюрприз готовит нам Макс? – нарушив тишину от воздействия чарующего романса, задался вопросом Сардар, отправляя в рот последний кусок брынзы. – Думаю, что нас ожидает что-то особенное. Иначе, это будет форменным свинством с его стороны заставлять нас так долго мучиться в ожидании его прихода.
        Анфиса уже заканчивала свою третью песню, когда появился Макс. Вид у него был довольный и где-то загадочный.
        - Что, джентльмены! Изголодались тут без меня? Хотя, как я погляжу, вы уже успели что-то трошки закусить, - он посмотрел на Алима, который только и пожал плечами. – Ну, извините. Я не нарочно. Так получилось. Больше не буду. Надо было решить кое-какие вопросы с поставщиком по доставке съестных припасов. – заявил он, усаживаясь за стол.   
        Алим с напарником уже суетились вокруг них. Появилась холодная закуска, литровая бутылка российского разлива, аджика, наршараб и другие специи, а также всякая атрибутика в виде маринадов, зелени и так далее. По взглядам друзей легко можно было понять, что каждый задавался вопросом:  «что же будет подано на горячее?».
       Анфиса уступила свое место на сцене Салтанат, которая обновив дизайн танцевального наряда по своему вкусу, блистала на арене в прозрачных, прошитых на отдельных участках золотистыми нитями, шароварах. Она уже не приближалась к столикам в надежде получить чаевые от посетителей ресторана, как это происходило в прошлом. Ребята знали, что Салтанат приняла такое решение сразу после того, как сблизилась с Максом. Она очень эффектно исполняла танец живота, обогатив его более сложными движениями.
       Появились Алим и его команда с подносами. На горячие блюда любо было смотреть. Каждое из них представлял собой солидный кусок стейка, размещенный на большой плоской тарелке и почти полностью накрывший ее, с дольками лимона по бокам. Отдельно, на фаянсовых подносах были поданы картошки и помидоры, зажаренные на вертеле. 
       - Этот стейк приготовлен из отборного бастурмированного мяса теленка, специально по моему заказу. Куски, как видите, огромные, соблазнительные и рассчитаны на ваш волчий аппетит. Так что… добро пожаловать! – Макс залпом опорожнил рюмку особой водочки.
       - Из этого можно сделать вывод, что это угощение полностью за твой счет? – изрек Кямран, принюхиваясь к стейку.
       - Только сегодня. В день открытия. Начиная с завтра, и до самого судного дня сами будете оплачивать свои заказы.
       - С приятным аппетитом! – обычно зычный голос Сардара куда-то пропал по причине того, что глядя на стейк и вытирая слюну с губ, он еле сдерживал накатывающие глотательные движения.
       Салтанат находилась на сцене довольно долго. Друзья, осоловевшие от выпитой водки, уже млели от еды, когда она вся в поту покинула сцену, махнув рукой вновь выходящей на арену Сакине.    
               
                - 10 - 

         Ресторан заработал. В течение летне-осеннего периода «Мадам Попугай» приобрел определенную известность и не только в нагорной части города. Недостатка в посетителях не было. Начиная с сумерек, аж до самого позднего вечера в нем звучала живая музыка. Для усиления музыкальной программы ресторана Максу поступило предложение от исполнителей эротических танцев, однако он наотрез отказался от их услуг. В дневные часы ресторан представлял собой обычный кафетерий, которым пользовалась в основном молодежь.
         Время приближалось к полудню, когда Мехман с двумя своими знакомыми вошли в ресторан «Мадам Попугай». Все они были в пиджаках, надетых на сорочки с раскрытыми воротами, что было совсем неудивительно, поскольку, несмотря на то, что заканчивался ноябрь месяц, в городе установилась довольно жаркая погода, и жители не спешили переходить на зимнюю одежду. Внизу в баре, двое юнцов лет шестнадцати, не более, – блондин в рубашке с подвернутыми рукавами и брюнет в тенниске, оба восточного типа танцевали под магнитофонную запись ритмичный национальный танец. Мехман и его знакомые залюбовались танцорами. Их движения временами плавные, выдержанные, где-то изящные и полные достоинства, затем стремительно набирали головокружительный темп. Движения ног, попеременно складываясь и выпрямляясь, напоминали движения спиц вращающего колеса велосипеда, в то время как руки величаво выполняли жесты воина во время джигитовки. Их сверстницы, трое юных созданий, расположившись за столиком с чашками кофе перед собой, поддерживали своих парней хлопками в ладоши и выкриками: «ай машаллах».
         Мехман подозвал дюжего, упитанного Гамзу, исполняющего одновременно обязанности и швейцара, и вышибалы:
         - Гамза! А где твой хозяин?
         - Максуд муаллим поднялся наверх, – вытянув большой палец и сжав остальные, Гамза несколько раз приподнял руку к потолку.
         Поднявшись наверх в пустой зал, и не встретив Макса, он, свесившись с перил ступеней лестницы, уставился на Гамзу:
         - Его здесь нет?
         - Поднимайся еще выше! – пробасил без особой натуги вышибала.
         Макса они нашли сидящим у открытой двери, выходящей на крышу дома. Одетый в теплую шерстяную рубашку с сигаретой в руке, он рассеянным взглядом обозревал незамысловатые постройки вокруг. 
          - Салам, родственник! – произнес Мехман, отчеканив слово «родственник».
          Макс скосил глаза на родича и далее перевел взгляд на подошедших с ним мужчин. Одного из них он знал. Это был Видади – дальний родственник Мехмана по материнской линии. Жил он в Сумгаите, виделись они у Мехмана всего-то считанное количество раз, и, естественно, не были особенно близки. Так,  шапочное знакомство. Второго - Макс не знал. Перед ним стоял высокий, несколько сутуловатый мужчина с приветливой улыбкой и в то же время изучающим, пронизывающим нутро пытливым взглядом глубоко посаженных глаз.
         - Салам! С чем пожаловал?
         - Хочу представить тебе моих близких людей. Видади ты знаешь…- Мехман повернулся в сторону второго пришельца.
         Однако тот, опередив Мехмана, кивнув головой и протянув руку Максу, представился сам:
          - Меня зовут Шамси. Я живу по соседству с Видади в Сумгаите. Учились с ним в одной школе и до сих пор дружим семьями.
          Пожав обеим руки, Макс посмотрел на Мехмана взглядом, выражающим большой вопросительный знак.
          - Максуд! У моих друзей имеется дельное предложение, которое, как им кажется, может заинтересовать тебя.
          - Интересно? Чем же я заслужил ваше внимание? – адресовав свой вопрос Мехману, Макс обвел взглядом всех. – А впрочем, давайте спустимся в зал и там продолжим нашу беседу.
          С фойе еще продолжались доноситься танцевальные мелодии, молодежь продолжала развлекаться. Заказав дежурной работнице принести чай с причиндалами, Макс усадив гостей сам сел последним.
          - Чем же я заслужил ваше внимание? – повторил свой вопрос Макс. – Это связано с работой моего заведения?
          - В какой-то степени можно сказать и да, – сутуловатый Шамси, не мешкая, взял на себя роль ведущего. – Максуд бей! Прежде чем дать информацию о нашем предложении, я начну с того, что много приятного слышал о Вас, о Ваших деловых способностях и порядочности, хотя до сих пор не удавалось лично познакомиться с Вами и рад, что такая возможность мне представилась. Информацию о Вас мы получали от Мехмана, начиная со времен, когда Вы еще работали с установкой по изготовлению картонной тары. Это так, в порядке комплимента и ни в коем случае не подхалимажа. А теперь немного о себе. Работать начал с шестнадцати лет, окончил финансовый техникум. – Шамси замолк на время.
          - И что же вы хотите мне предложить?
          - Да, теперь о самом предложении, – Шамси посмотрел на Макса и больше не спускал с него глаз. – Как я говорил, свою трудовую деятельность начал с шестнадцати лет. Подрабатывал на птицефабрике, расположенной в пятнадцатиминутной ходьбе от моего дома, работая чернорабочим в убойном цехе. Далее, учась в техникуме, был зачислен в штат этой фабрики. Эта предприятие было единственным местом, где я бессменно проработал до позапрошлого года. Затем пошла разруха, фабрика стала убыточной и была выставлена на продажу в частные руки. Я в это время уже работал главным бухгалтером этой бройлерной фабрики. Покупателей не нашлось, и это предприятие, рассчитанное на полмиллиона кур, простояло целых два года и более. Оборудование на нем где разворовали, а где пришло в негодность. Сейчас, благодаря моим стараниям, стоимость его пересмотрена и есть заманчивая возможность полностью приватизировать птицеферму за бросовую цену. – Шамси замолк в выжидательной позе.
          - И вы предлагаете мне приобрести эту фабрику? – кривая усмешка обозначилась на лице Макса. – Как говорят: «не было печали, черти накачали». Взвалить на себя лишнюю головную боль?
          - Бройлер включает в себя семь производственных корпусов, к каждому из них подведено центральное отопление, своя котельная работает исправно. Цеха убойный и переработки не требуют больших капвложений, только в некоторых корпусах по содержанию кур и выращиванию цыплят требуется установка современного оборудования. Территория фабрики довольна обширная, и это очень соблазняет. Со временем можно будет перейти и на разведение других видов домашних птиц.
          - И все же это меня очень пугает. Я не специалист в этом деле.
         - Максуд бей! Мы вынуждены искать состоятельного и в тоже время порядочного человека. У нас нет достаточных средств на приобретение этого предприятия. Мы стеснены в финансовом отношении и можем быть лишь соучредителями с небольшим долевым участием. Вы будете обладать монопольным правом на это хозяйство, являться его полноправным хозяином. Если предприятие заработает на всю мощность, представляете - какое будет нажито состояние.
        - Вот именно, если? – сарказм появился на лице Макса.
        - А обратились мы к Вам по совету вашего родственника Мехмана.
        - Ты же сам жаловался мне на то, что в нашем районе неимоверно увеличилось количество всяких кафе-ресторанчиков, где цены более дешевые, что отразилась на твоих доходах. Вот я и посоветовал им обратиться к тебе. Какую-то часть продукции этой фабрики сможешь использовать и в своем «Мадам Попугай», – Мехман привстал и своей самодовольной стойкой стал чем-то напоминать Максу покойного дядюшку Шабана.
        - А насчет специалистов можете не беспокоиться, Максуд бей! – продолжил Шамси. – Как я говорил, вся моя трудовая биография прошла на этом предприятии. Специфику работы этого бройлера знаю не понаслышке, поднаторел на этом деле, изучил его и лицевую сторону и изнанку. С квалифицированными работниками нашего бывшего предприятия, проживающими в основном в Сумгаите, я поддерживаю тесные контакты. Собрать их вместе не представляет особого труда. Лишь бы мы приобрели фабрику, а добрать нужное оборудование, закупить молоденьких кур и качественные корма, довести производство до кондиции мы сумеем, знаем - как и каким образом. Взять кредит в банке, и все за короткое время заработает.
          Макс задумался. Все, что было сказано Мехманом, соответствовало сущей правде. Действительно, как он сам признавался близким, в течение последних нескольких месяцев вокруг да около, были открыты подобные заведения, в том числе и с сомнительной репутацией. Хотя качество и разнообразие подаваемых блюд, не говоря о музыкальной программе, в его ресторане было несравненно лучше, эта конкуренция сильно отразилась на его доходах. Фантазии на что-то новое уже не хватало. Все трое уставились на Макса в ожидании его решения.
          - Я подумаю над вашим предложением. Мне надо все сказанное сейчас обмозговать и кое с кем посоветоваться. Потерпите дней десять – двенадцать, и я сам сообщу о своем решении.
          Не прошло и двух недель, как Макс, будучи все еще в состоянии неопределенности, все же дал согласие на покупку птицефабрики. Посоветоваться было, в общем-то, не с кем и даже те, к которым он обратился за помощью, ничего вразумительного сказать не смогли, хотя многие из них заметили, что предложение очень заманчивое. Все завершилось довольно быстро, и вскоре фабрика была полностью приватизирована. Взяли ссуду в известном банке под солидные проценты. Укомплектовали штат предприятия, в основном, из бывших его работников. Соучредители забегали. Максу, как обладающим монопольным правом на бройлерную фабрику, приходилось то и дело подписывать разные документы, подносимые Шамси и Видади. Полностью оборудовали два производственных корпуса, купили в Иране сто тысяч молодых курочек, как несушек, так и мясных пород. В том же Иране закупили корма для птиц. В течении года наладили выращивание цыплят, производство яиц и мяса бройлера. По своим связям Максу удалось удачно реализовать продукцию своей фабрики. И вставший на рельсы бройлер начал приносить первые доходы. Макс был доволен своими компаньонами. Они проявили недюжинное усердие, провели огромную полезную работу по восстановлению и запуску фабрики в действие, продемонстрировали свою деловитость и знание специфики самого производства. Все складывалось для него весьма удачно.
               
                - 11 -    

           Получив приглашение от Макса приятно провести день на лоне природы в заведении «Гая», Джавид предположил, что наконец-то он решил в столь экстравагантной обстановке объявить о своем бракосочетании с Салтанат. Такие номера  вполне соответствовали его романтической натуре. Он знал это заведение, уютно разместившийся на скалистом берегу Каспия близ селения Зиря. Ему приходилась бывать там несколько раз. Кормили там отменно и только национальными блюдами без всяких развлекательных программ, в полнейшей тишине, под плеск морского прибоя. Хотя он и попытался выудить у Макса информацию по поводу этого «собируна» в таком отдаленном от города месте, вразумительного ответа от него так и не получил. Созвонившись с Мустушем, Джавид понял, что его версия вряд ли подтвердится, поскольку собирается чисто мужская компания. Об этом сказал Кямран, со слов Мехмана.    
           Выехали на стареньком «Жигули» Сардара, который прихватил с собой и ударившегося в религию и естественно непьющего младшего брата Камиля для вождения машины на обратном пути в город. Хотя дорога и была основательно подремонтирована, и все же при каждом резком отклонении трассы машина вся тряслась, повизгивала, словно побитая собачонка, и трещала по всем швам.
            - Твой драндулет - прямо прелесть. Слов нет. Так и просится, как экспонат, на выставку утильсырья, – не выдержал Мустуш после очередного скрежета машины при крутом повороте. 
            - Ну что ты, Мустуш! Обижаешь… – хихикнул Джавид. – Эту машину он еще использует в свадебном кортеже для жениха и невесты на свадьбе своего сына.
            Компания развеселилась. При каждом крутом вираже, начинали спорить между собой – на звуки каких животных или птиц смахивают подобные вопли и стенания несчастного «Жигули». На насмешки друзей, Сардар заливался заразительным смехом и говорил, что на нем он еще поучаствует в знаменитом авторалли «Париж – Дакар» и в подтверждение своих слов умудрялся даже обгонять некоторые, сверкающие блеском, современные престижные автомобили.   
           Макс встретил друзей возле основного здания «Гая». С ним ребята в последнее время, можно сказать, и не виделись. После приобретения им птицефабрики, он отошел от них, полностью переключившись на своих пайщиков и людей из их окружения, как-то связанных с его бизнесом. Навалившиеся новые заботы заметно повлияли на его характер. Появилась некая раздражительность, рассеянность в эпизодических общениях с друзьями. Чувствовалось, что в разговорах с ними он думает, совершенно, о чем-то другом. Все это отразилось и на его внешности. Выглядел он сейчас несколько утомленным, осунувшимся. Аккуратно подстриженная бородка еще более подчеркивала худобу и бледность и без того исхудавшего лица.
          Макс повел друзей в одну из многих беседок разбросанных вокруг, которая разместилась у самого обрывистого берега. Синеватые воды Каспия ласково с журчанием плескались об скалистые выступы побережья. Стояла безветренная погода. Большой стол в беседке, за которым помимо Мехмана сидели еще пятеро мужчин, был полностью сервирован, виднелись бутылки и обилие холодной закуски. Сердечно поздоровавшись с уже знакомыми Видади и Шамси, ребята, усевшись за стол, приветливо пообщались и с тремя остальными. Проследив за действиями официанта, разливавшего, по установленным правилам этого заведения, первую порцию прохладительных и спиртных напитков, и выждав когда он, закончив эту процедуру, выйдет из беседки, Макс поднялся с места со стаканчиком водки в руке: 
           - Первый тост я должен произнести стоя, - начал Макс и, выждав паузу, продолжил. – Я, мои компаньоны, а также Балаоглан муаллим, тесно связанный с нашим делом, наконец-то, переживаем счастливые дни. Для непосвященных поясню. Вот уже более недели, как наша птицефабрика работает с чистой прибылью.
           - Что, уже вернули долг банку? – не удержался Джавид.   
           - Благодаря налаженной работе нашего предприятия, мы смогли в течение года и ссуду вернуть с процентами и, как было сказано, выйти на чистую прибыль. Так что для нас только все и начинается. Это только начало заманчивого пути. Итак! – Макс приблизил стаканчик ближе к губам. - С успешным стартом!
           Далее все разговоры продолжились вокруг да около этого бройлера, ребятам даже где-то стало обидно за «Мадам Попугай». Были подняты тосты за Макса, его компаньонов, за Балаоглан муаллима – организатора поставки кормов для птиц, дородного мужчины с квадратными усами, которые при улыбке вонзались ему в ноздри, еще далее за подельников Балаоглана – Закира и Фархада. Компания постепенно хмелела. Когда стали подавать горячие блюда, включающие цыплята - табака и шашлыки различных видов, начали поименно пить за ребят из мехелле. Тема бройлерной фабрики так и не сходила с повестки. Даже наоборот, она еще более актуализировалась. Теперь уже говорили о заманчивых планах на ближайшую перспективу и на будущее этого предприятия. Шамси, без всяких усилий взяв бразды обсуждения этой темы в свои руки, чеканил слова, умело вставляя их в четко заученные фразы:
            - На сегодня у нас из семи производственных корпусов функционируют только два. Сам Аллах велит вдохнуть жизнь хотя бы в часть из них. Сейчас ничего не должно стоять на месте, все должно двигаться, идти в ногу со временем, иначе полный провал. Конкуренты не спят. В Иране уже предлагаются улучшенные породы птиц, где более плодовитые несушки и аппетитные пышные курочки.
             - Чтобы запустить эти корпуса надо будет вновь приобретать дорогостоящие автоматизированные оборудования, многотысячную армию бройлерных кур, корма для них. Затраты большие. Значить опять придется влезать в долги, брать ссуду в банке. А мы только недавно освободились от этого бремени. А сколько это стоило мне нервов и переживаний, – ответил Макс, не переставая качать головой.
            - Вообще-то эта тема не сегодняшнего дня, но в ближайшем будущем, как мне кажется, нам придется вернуться к этому разговору, – продолжил Шамси убежденным тоном. – А есть вопросы, которые нам придется решать буквально в ближайшие месяцы. Вот Балаоглан говорит, что есть возможность приобрести очень питательные, высококалорийные корма, существенно влияющих на повышение габаритов и улучшение вкусовых качеств яиц и мяса бройлеров. Правда, продаются они по более дорогой цене. Наших закупленных ранее кормов хватит где-то месяца на три, не более.
            - Пока будем работать по старой схеме, с прежним поставщиком. Не хочу лишних издержек, – гнул свою линию Макс.    
           - Максуд муаллим! Издержки неизбежны, если хотите, чтобы ваша продукция находила спрос у покупателей. Как было сказано, конкуренты не дремлют, – включился Балаоглан муаллим.
            - А в более далекой перспективе, когда заработают все производственные корпуса, можно будет заняться выращиванием уток, гусей и другой разной всячины, – не унимался Шамси.
            - Ладно, об этом и обо всем поговорим, когда наступят соответствующие условия и возможности. А пока займемся другим полезным делом, – затуманенный взор Макса заметил, что стали подавать на стол осетрину, как в жареном виде, так и приготовленного на вертеле.
            Поднялся Кямран с очередной стопкой водки:
            - Вы так долго и скрупулезно обсуждали свою птицефабрику, что мы далекие от выращивания бройлеров люди, стали за эти несколько часов почти профессионалами этого дела. Тем не менее, хочу вас заверить, что лично я составлять вам конкуренцию в области выращивания цыплят не собираюсь. Вы настолько зациклились на этой теме, что создается впечатление, что весь окружающий вас мир и представление о жизни ограничивается выращиванием птиц в инкубаторе. Производственные вопросы нужно решать на производстве. Чтобы отвлечь вас от очередной дискуссии на эту тему, предлагаю тост за человека, которого Вы, как мне кажется, отсутствием должного внимания к нему где-то обидели. Ведь по большому счету, тосты надо было начинать с него. Ведь, именно через него вы вышли друг на друга и создали то, что сейчас столь рьяно обсуждаете. Это он свел вас, – Кямран повернулся к Мехману. – Я пью за твое здоровье, дорогой сосед! Поскольку ты  являешься трезвенником со дня рождения из-за своего хиленького здоровья, разрешаю тебе поднять бокал с минеральной водой.
            Все захлопали в ладоши, а Шамси с пьяной ухмылкой подошел к Мехману и, чмокнув его в щеку, проговорил:    
            - Кямран-бек прав! Эта наша оплошность. Начинать надо было с тебя! – затем вытянувшись в струнку продолжил. – Хочу добавить несколько слов к тосту Кямран-бека! Мехмана я знаю достаточно давно, через Видади. Не раз приходилось обращаться к нему по разным торжественным случаям. У него золотые руки, он не раз выручал нас, как и в случае с птицефабрикой. Этот трезвенник, хоть и выглядит хилым на вид, обладает очень даже крепким здоровьем. Он сущий трудяга и при необходимости может двадцать четыре часа в сутки работать над выполнением заказа. Его рукотворные изделия всегда вызывали восторг у моей родни. У него природный дар и он влюблен в свое ремесло, перешедший к  нему в наследство от деда, известного в прошлом ювелира-волшебника. За твое здоровье, дорогой! – Шамси залпом осушил свой стаканчик.
           - Ну и наследство! Хуже не бывает! – со злостью процедил сквозь зубы Макс, также пропустив в себя спиртное на одном дыхании.   Настроение у него мгновенно испортилось.
           Компаньоны пропустили это замечание мимо ушей, так и не поняв смысл сказанного, а друзья – просто промолчали.               
           Совершив променад по скалистому берегу и напоследок глотнув последнюю стопку водки за здоровье еще одного трезвенника Камиля, компания покинула «Гая».
            С Максом ребята виделись все реже и реже, больше переговаривались по телефону. Он с головой окунулся в свой новый бизнес, в мехелле его не видели. Слышали, что пригласил Шаргию, дальнюю родственницу бабушки, жить у них и присматривать за престарелой Фирузой-ханум. Большую часть дневного времени проводил в Сумгаите, возвращался домой поздно и зачастую ночевал у Салтанат. И так продолжалось довольно долго. В одну из эпизодических встреч с Джавидом, Макс сказал, что думает начать работы по расширению объемов производства своей фабрики. А еще через несколько месяцев Кямран, со слов Мехмана, сообщил, что Макс вновь взял в банке ссуду аж в полмиллиона долларов и начал работы по оснащению еще трех простаивающих  птичников современным автоматизированным оборудованием.  Позже пришла информация о том, что работы подходят к завершению, остается приобретение калорийных кормов от нового поставщика и далее начать закупки более породистых молоденьких курочек. А еще далее все произошло, как в каком-то кошмарном сне. Кямран пригласил к себе Мустуша, сообщив, что у него дурная весть. Мустуш не придал этим словам особого значения, поскольку подобными трюками он не раз заманивал его к себе. Видно заскучал. Кямран встретил его не один, рядом с ним находился и Мехман.
            - Ты один? А где же остальные домочадцы? – вопросил Мустуш и только затем поприветствовал. – Салам!
            - Родители в гостях у дяди Хафиза на даче, уже второй день. Сестры разбрелись кто – куда.
            - То-то же ты заскучал и пригласил меня. И что же эта за дурная весть и чем ее закусывают?
            - Весть действительно дурная. Если в двух словах, то Макса ожидает полный банкрот.
            - Как же так. Ведь, все шло так гладко? – по лицам Мустуш понял, что случилось нечто очень серьезное.
            - Да, действительно все шло, как по обкатанной дорожке, без осложнений, если бы не этот гром средь ясного неба. Это нелепое событие опрокинуло все надежды не только на сохранение этого предприятия, но и поставило под угрозу банкротства весь бизнес Макса, – включился Мехман.   
             - Можно поподробнее?
             - Конечно, можно! – продолжил Кямран. – Об этом тоже в двух словах. Подготовив корпуса к приему птиц и набив амбары питательным кормом, закупили в Иране еще сто пятьдесят тысяч молоденьких породистых курочек. Но весь кошмар в том, что они оказались зараженными инфекционной болезнью, заражают всех остальных кур и птицы гибнут пачками. Ухлопали уйму лекарств на их спасение. Никаких обнадеживающих результатов. Массовый мор птиц продолжается катастрофическими темпами.   
             - Что же теперь будет? – лоб Мустуша покрылся испариной.
             - А ты сам пошевели мозгами. Подавляющая часть капитала ложится на плечи, вернее приходится на долю Макса. Расплачиваться придется ему. Вот и прикинь, во что это обойдется.               
            Друзья вместе с Мехманом так и этак рассматривали различные варианты развития событий, но так и не разыскали утешительного для Макса выхода из создавшейся ситуации.   

                - 12 - 
               
             Когда Макс вошел в мастерскую Мехмана, тот был занят обслуживанием клиента. Усевшись на один из стульев для посетителей, он старался выглядеть спокойным, хотя хаотичное постукивание пальцев рук по коленям и беспокойно бегающие глаза все же выдавали напряженность и тревогу его внутреннего состояния. Жестокие удары судьбы, внезапно, обрушившиеся на него, оставили заметный неутешительный след на его внешности. Он весь как-то сник, поблек, исхудал до неузнаваемости, потерял внешний лоск и уверенность в своих движениях и поступках. Мехман, следя украдкой за мимикой лица Макса, которая  то и дело менялась и дергалась от нетерпенья, терялся в догадках о цели его прихода к нему на работу. Закончив с посетителем, Мехман уставился на Макса:
            - Что случилось Максуд!
            - Случилось то, что уже случилось. Я погиб.
            - Неужели все так непоправимо? Неужели нет никакой надежды на спасение?
            - На спасение кого – чего: кур или предприятия? Так они же взаимосвязаны. Куры наши до единого подохли, умерла для меня и птицефабрика. Она была заложена в банке при взятии ссуды. Но меня сейчас не это волнует, а другое. Моя голова сейчас с петлей на шее, спасать нужно меня.
            - Подожди, я закрою мастерскую на ключ! – прервал его Мехман, предчувствуя что-то недоброе для себя.
           - По решению суда я должен выплатить большую сумму на погашение кредита с набежавшими процентами. Одна птицефабрика тут не поможет.
           - А как же твои пайщики! – вновь прервал его Мехман. 
           - Мои компаньоны – твои друзья, которых ты, на мою беду, свел со мною, отделались мизерной кровью. Подавляющая часть приходится на мою долю. Помимо этого, я должен заплатить частным лицам долги за приобретение, по выражению твоих друзей и моих соучредителей, «отборнейшего корма с витаминами» от которых склады набухли и за обилие лекарств, которые так и не спасли наших птиц от гибели. Они, твои друзья и мои пайщики, оказались недобросовестными людьми и, войдя в долю с этими частными лицами, завысили цены на них в несколько раз. Я слепо им доверял и подписывал все деловые бумаги, которые они мне подсовывали. Прибавь сюда еще и зарплату работникам фабрики, которым мы не платим уже несколько месяцев, и расход на электроэнергию, другие коммунальные услуги, и, представь себе, в каком катастрофическом положении я очутился. – Макс выложил все это на одном дыхании и с надеждой посмотрел на родственника.
           - Ну, кто мог предположить, что такое несчастье свалится на тебя!
           - Мехман! Эти несчастья преследуют не только меня, но и весь род нашего деда, как его называли в мехелле – топал Ашрафа. Это от него все наши беды. Нас осталось только трое. И все мы под угрозой этих проклятий. Они зависли над нами.   
           - И что же мы можем предпринять? Мы беззащитны!
           - Для того, чтобы освободиться от долговой веревки на шее, мне придется продать и машину, что не так страшно, и ресторан – вот это равносильно для меня самоубийству. Не позволяй мне сделать этого, помоги мне!
           - Что же я могу сделать? Сумма, наверное, немалая и, вообще, у меня нет таких возможностей, живу я довольно посредственно…
           - Давай продадим это миллионное колье, доставшееся нам от предка – виновника всех наших несчастий, – не дав Мехману завершить фразу, перебил его Макс. – Я смогу…. – Макс замолк, увидев искривившееся от гнева физиономию Мехмана, где все части его лица, сомкнувшись в центре, представляли натуральный шар с огромной точкой в середине. 
           Еле раздвинув губы, Мехман издал нечленораздельные звуки, перешедшие затем в прерывистые тявканья:   
           - К-как… это… нам? Ч-что значит нам? С-с каких пор… нам? – повторял он свои вопросы куда-то потерявшимся голосом.
           - Хорошо, забудь это взволновавшее тебя слово - «нам» и успокойся. Выслушай меня внимательно, - выждав паузу, Макс продолжил тихим голосом, четко выговаривая каждое слово. – Так вот, я смогу найти подходящего покупателя, который выложит за эту дорогую безделушку очень хорошую сумму в долларах. Себе я возьму всего одну треть, остальные останутся тебе с Хатирой. И еще, тебя я возьму к себе в соучредители без всякого первоначального взноса, и будем вместе, на равных долях, извлекать пользу от работы нашего ресторана.
            - Никогда этого не будет. Забудь об этом раз и навсегда, - голос вернулся к Мехману. – Это колье перешло ко мне в наследство от отца. И я буду беречь его до конца дней своих.
            - Послушай, Мехман! Всем будут хорошо. На эти деньги и ты обзаведешься семьей и оставишь своим наследникам много чего из своих сбережений, и Хатира устроит свою личную жизнь. И самое главное, дети твои не передерутся из-за этого колье, заработанного преступным путем и несущее в себе одно из проклятий нашего рода, и не станут врагами.
            - Нет, это мое колье. Оно не продается.
            - Это колье не твое. Дедушка не дарил его никому. На Кубинке, после смерти нашей бабушки Алии ханум, гуляли слухи, что когда тетя Закия крала богатство деда Ашрафа у него на глазах, там уже много чего не доставало, в том числе и футляра с драгоценным колье. И, вообще, это сейчас не главное. Мехман, пожалуйста! Помоги мне выйти из этой беды, и я буду всю жизнь тебе обязан. Спаси меня!
            Наступила томительная минута. Макс сделал все, чтобы разжалобить сердце брата. Лицо Мехмана окаменело, он с трудом разжал челюсти:
           - Нет, этого не будет! И больше об этом не заикайся!
           Макс встал. Безудержной тоской веяло от него, голос у него дрогнул:
            - И все же ты не в своем уме! Аллах отнял его у тебя! Это тоже воздействия этих проклятий. Нам от них не увернуться.
            Повернув ключ в замке, он открыл дверь и вышел из мастерской.
         
                - 13 -               
               
            Всю последнюю неделю Макс не выходил из квартиры Салтанат. Он так и пролежал эти дни в постели и просидел перед телевизором. Идти было некуда и не к кому, говорить было не о чем. Все и так было ясно, лишился он всего, полностью его оголили. Все было продано. Та незначительная сумма денег, оставшаяся после того, как он покрыл долги и расквитался с кредиторами, не позволяла ему надеяться на осуществление каких-либо деловых контактов. Салтанату, как только Макс лишился «Мадам Попугай», пришлось покинуть этот ресторан. Работать танцовщицей в этом увеселительном заведении она не пожелала, и Макс поддержал ее в этом, а Камран, используя связи дяди Хафиза, устроил Салтанат на работу в один из престижных магазинов дамской одежды. Салтанат больно было смотреть на страдания Макса, однако помочь, хоть она и старалась в меру своих возможностей вывести его из этого «коматозного» состояния, ей не удавалось.
           Вот и сейчас, проснувшись, Макс не изъявлял особого желания подняться с постели, ополоснуться, осушиться и принять бодрый вид, а продолжал лежать в постели и, глядя на потолок, бормотал что-то про себя. Это бормотание продолжалось бы неизвестно как долго, если бы не послышался голос Салтанат:
             - И как долго ты будешь держать себя в домашнем заточении, дорогой? Поднимись с постели, пожалуйста! Освежись, приведи себя в надлежащий вид, пройдись по городу. Можешь заскочить ко мне на работу в обеденный перерыв, – с подобными пожеланиями она каждое утро, все семь дней последней недели встречала проснувшегося   Макса.
             - Хатира не звонила? – спросил Макс, все еще глядя в потолок.         
             - Ты уже третий день спрашиваешь меня об этом. Если бы она позвонила, я бы тут же разбудил тебя, – Салтанат появилась в дверях спальни уже в одежде для выхода на работу. – Каких вестей ты ждешь от нее? Что сближает тебя с ней?   
             - Особых вестей я от нее не жду, - уклонился Макс от прямого ответа. – А сближает меня с Хатирой то, что она солидарна со мной и мы оба понимаем, что этот идиот Мехман лишившись рассудка, болезни присущей многим потомкам известного в прошлом ювелира топал Ашрафа, стало быть моего деда, лишает счастливой, обеспеченной жизни не только себя, но и оставшихся других представителей этого проклятого рода, стало быть меня и Хатиры. 
             - Да, любимый! Ты уже вкратце рассказывал мне об этом. Как я понимаю, он уже жестоко подвел тебя. Заставил все твое имущество спустить с молотка. Терять больше нечего. – Салтанат взяла руку Макса в свои и начала ее поглаживать. – Звонила тетя Сурета из Майкопа и сообщила, что дядя Амир подыскал нам квартиру во Владикавказе. У нас есть средства в банке. Они – твои. Можешь распоряжаться ими по своему усмотрению. На эти деньги мы сможем безбедно прожить в России порядочное время, а дальше – Аллах нам поможет. Я все продумала. В этом городе ты не можешь оставаться, тебя страшит Злой Рок. Нам нужно уехать отсюда. Фируза-ханум находится под присмотром. Если пожелаешь, со временем заберем ее к себе.
            - Добрая ты душа! За это я тебя люблю! – он накрыл ее пальцы другой рукой. – Денежки в банке твои и только твои. И не связывай их с моим именем, не то Злой Рок отберет их у тебя. Трать их с умом, они твой надежный тыл. Я согласен с тобой. Мне надо уехать из моего города, если даже мне будет очень не хватать его. Я, действительно, страшусь этого Злого Духа.
            - Значить ты поддерживаешь меня, любимый! – Салтанат прижалась щекой к его щеке. – Я не верю своим ушам!   
            - Только выехать нам придется раздельно. Ты можешь ехать в любое время, с гражданством у тебя все в порядке. А я - по обстоятельствам. Тех денег, что у тебя в банке хватит надолго, если их тратить экономно. Я же не привык к этому, меня жизнь плохо приучила. У меня есть свои планы, ты будешь мне только мешать. С тобой мы в России соединимся попозже, – заметив, как Салтанат побледнела, Макс сжал ее пальцы и проговорил уверенным голосом. – Запомни родная! Полноценная совместная жизнь у меня с тобой обязательно сложится. Это произойдет в ближайшем будущем, оглянуться не успеешь.
            - Ладно. Завтрак на столе. Все же в перерыв зайди ко мне на работу. Прогуляемся по городу.
            Салтанат ушла, оставив Макса наедине со своими мыслями. А эти мысли всю последнюю неделю были сведены к одному, которые он то и дело повторял, прохаживаясь по квартире и лежа в постели: «удастся ли Хатире добыть его?». Эта фраза с вопросительным знаком бурлила в мозгу, не отпуская его ни на минуту, ни днем, ни ночью: и в разговоре с Салтанат; и при слушании последних известий по телевизору или легкой, успокоительной музыки по радиоприемнику; при чтении книг или редких разговорах по телефону; в постели с любимой женщиной. Одним словом, везде и повсюду. Она настолько завладела серым веществом его мыслительного аппарата, что Макс не мог себе представить, что эта затея может и лопнуть.
            Он уже успел позавтракать, включить и, просмотрев несколько передач, выключить телевизор, затем, выбрав очередную прочитанную книгу, собирался прилечь на диван, как зазвенел телефон. Макс посмотрел на настольные часы. Время перескочило далеко за полдень. «Наверное, Салтанат? Хочет выманить меня из дома, отвлечь от раздумий», - предположил Макс и с горькой усмешкой на лице обратился вслух к телефонному аппарату – «Бедняжка, так и стараешься! Не ведаешь о том, что меня сейчас не это волнует. Сейчас не время для прогулок, дорогая». Телефон продолжал звенеть. Не выдержав такого напора, Макс поднял трубку и, услышав взволнованный голос Хатиры, подскочил от неожиданности:
            - Да Хатира! – еле выдавил он.
            - Ты что так долго не поднимал трубку! – обычно апатичная Хатира сейчас гремела срывающимся от волнения голосом.
            - Так что же случилось? – голос у Макса наконец-то прорвался.
            Некоторое затишье в трубке, и Хатира, успокоившись от нервного срыва, спокойным тоном отчеканила:
            - Он у меня. Сегодня мне удалось добыть его. Дома – никого. Приезжай поскорее, пожалуйста. Если он обнаружит пропажу, то немедля возвратится домой. Да и мама может нагрянуть в любой момент.
            - Я уже выхожу! – закричал Макс, стягивая брюки со стула. – Главное не волнуйся!          
            Взять такси и доехать до дома своего дедушки на тезепирской улице Максу потребовалось не более пятнадцати минут. Ему даже постучаться в дверь не пришлось. Хатира его поджидала на площадке перед дверью. Они вошли в квартиру, и она, молча, протянула ему ключ. Дальше все произошло по заранее намеченной схеме. Макс уже знал от нее координаты потайного места, где Мехман хранил свои драгоценности. Повернув ключ в замке, он выдвинул ящик и, оставив без внимания остальные дорогие безделушки, вынул из него, печально известный в роду топал Ашрафа, инкрустированный золотом футляр со знаменитым колье. Макс открыл крышку этого художества, полилась мелодия гимна исчезнувшей империи, и бриллианты даже в полутемной комнате стали сверкать серебристым блеском. Он посмотрел на Хатиру:               
           - Нам чужого не надо. Эта вещь – наше общее достояние. Мы, все трое, получим равную долю от ее продажи. Очень жаль, что Мехман не согласился помочь мне. Я бы не потерял «Мадам Попугай», – горькая улыбка скользнула по лицу Макса. 
           Дверь распахнулась, впустив яркий луч солнца в полутемную комнату, и бриллианты засверкали в полную мощь, демонстрируя свое величие. Макс от неожиданности застыл на месте. Хатира вскрикнула. В проеме двери стоял Мехман и  налитыми кровью глазами смотрел на сверкающие камушки. Затем заметив, как Макс судорожными движениями закрыл крышку футляра и зажал его скрюченными пальцами огромной ладони, рванулся к нему и охрипшим от волнения голосом зарычал: «Вор!...Бандит!», пытаясь выхватить из руки Макса проклятую драгоценность.
             - Отдай его сюда! – хрипел Мехман пропавшим куда-то голосом. – Слышишь! Верни его мне немедленно! Я не позволю всякой твари беззастенчиво и бандитским способом покушаться на мою собственность, перешедший мне в наследство от отца.
             - Нет, Мехман! Эта вещица наша общая собственность, – Макс старался говорить спокойно, ладонью придерживая его от себя на расстоянии вытянутой руки. – И я, и Хатира имеем на него такие же права. Наш дед не дарил его твоему отцу.               
             - Врешь! Врешь, разбойник! Это ваша подленькая семейная черта покушаться на все чужое. Твой дед – кагебешник, и твой чахоточный отец то и дело выклянчивали у Ашрафа средства на безбедную жизнь. Использовали для этого твою мать – кровопийцу, требование которой не имело границ. 
             - Моя мать такой же ребенок ювелира Ашрафа, как и твой отец! – возвысил голос Макс, начинавший терять самообладание. – Прекрати оскорблять ни в чем не повинных людей. Моя мать – это же твоя тетя. В чем она виновата?
             - Хотя бы в том, что эта сучка родила такого мерзавца, как ты! – Мехман уже пересек дозволенную границу.   
             - Замолчи, скотина! – закричал Макс, продолжая держать его на расстоянии. – Не доводи меня до того, чтобы скрутил твою хиленькую глотку джюллюта (в смысле, пташки) и с корнем вырвал бы твой дырявый котелок из прогнившего тела. Какое ты имеешь право обзывать мою маму сучкой!
             Бедная Хатира, тараща глаза на них и прижимая руки к груди, безмолвно затаив дыхание, следила за принимающий опасный оборот ссорой.
              - Она сучка и есть. Всем известно, что она ублажала аппетиты руководства комитета партии и комсомола. Была у них на побегушках. Верни мне колье немедленно! – Мехман уже не контролировал себя.
             Терпению Макса пришел конец. Он, схватив своего двоюродного брата за воротник и просунув другую руку за ремень его брюк, потащил Мехмана к кровати.
              - Ты больной головой. Я тебе все объяснил, но ты не понял. А раз ты страдаешь болезнью рассудка, то и спрос с тебя не велик. И я не могу позволить тебе затолкнуть эту вещицу, в которой мое спасение, обратно в свой сейф. Замуровать ее и поставить меня с Хатирой на грань катастрофы.
              Он швырнул Мехмана в постель, и больше не обращая внимания на него, продолжающего изрыгать проклятья в адрес Макса и его матери, направился к двери. Макс покинул дом Мехмана, обратив внимание уже на наружной площадке на то, что криков Мехмана не было слышно, кричала одна Хатира. Уже позже, как выяснилось, Мехман внезапно обмяк и, свесившись с кровати, под истошные крики Хатиры свалился с него, ударившись лбом об пол. Он скончался в больнице, врачи не сумели спасти его.               
               Услышав эту страшную весть по телефону от Хатиры, Макс еще находился в состоянии сильного душевного потрясения, когда вторая   сказанная ею страшная весть сковала все его движения. Макс закачался и если бы не Салтанат, успевшая подхватить его и усадить на стул, он рухнул бы на пол. Гюльзар, по словам ее дочери, выудив подробности случившегося от самой же Хатиры, решила обратиться в полицию, обвинив Макса в смерти своего сына. Напрасно Салтанат успокаивала Макса тем, что он в смерти Мехмана не повинен, что, в крайнем случае, ему могут предъявить обвинение в покушении на имущество родственника, и посоветовала вернуть колье Гюльзар. Однако убедить его в этом ей не удалось, поскольку Макс был уверен, что, взяв колье, Гюльзар все равно обратится в полицию. Она – мстительная женщина. Он не мог позволить себе очутиться в тюрьме, тем более по такой статье уголовного кодекса, как кража. Получить срок за разбой было бы для него катастрофой, он не вынес бы такого позора. Надо что-то предпринять.

                - 14 -               
    
           В городе стояла глубокая осень. Дожди и ветры, соревнуясь между собой, то попеременно смахивая друг друга с дистанции, то вместе, словно сиамские близнецы, взявшись за руки, преодолевали сложный марафонский бег, продолжающийся вот уже более недели, не позволяя своему главному сопернику – солнечному потоку, протолкнуться сквозь заслон, воздвигнутый ими на этом пути. Мощнейшие грозовые тучи надежно прикрывали их первенство, создав надежный щит для сохранения этого лидерства еще, как минимум, согласно сводкам гидрометеорологической службы, на ближайшие три дня. Дождь продолжал лить без устали, прекращаясь временами и затем усиливаясь, без надежды на просвет.
          Вечерний звонок Джавида застал Мустуша за работой над коллекцией марок, которую он продолжил без всякой охоты в начале, лишь бы продолжить, а со временем и сам заразился этой странной «болезнью». Севиндж-ханум, передавая телефонную трубку сыну, заметила, что у Джавида очень скучный голос. Почувствовав что-то неладное, Мустуш выдохнул в трубку:
          - Я слушаю тебя, Джавид!
          - У меня плохая новость. Макса нет в живых. – Голос Джавида доносился откуда-то издалека.
          Стало очень грустно. Рука невольно опустилась, провод с телефонной трубкой, скользнув по пальцам, плавно достигла пола и улеглась у ног. Спохватившись, Мустуш поднес трубку к уху, перекинулся еще несколькими фразами и, договорившись о встрече, посмотрел на мать.    
          - Что случилось? – тихо спросила Севиндж-ханум.
          - Макса нет в живых! – только и повторил он слова Джавида.
          - Ему не надо было возвращаться в Баку. Лучше бы остался во Владивостоке.               
          Мустуш повернулся на голос отца. Теймур стоял в пижаме в проеме комнаты с очередной книгой в руке. В окно со стороны веранды просунулась голова Орхана, за ним виднелась фигура Набат-ханум с тарелкой в руке, на которой виднелись котлеты и жареная картошка, согретые бабушкой для только что пришедшего домой внука.   
           - Ай, Теймур! Беда достигает каждого независимо от места его обитания. Никто не застрахован от этого, – отреагировала на слова мужа Севиндж- ханум.               
           - Есть ли какие-нибудь подробности случившегося? – обратился Теймур к сыну.
           - К Джавиду позвонила Фируза-ханум. К ней приходили из полиции Карадагского района. Макс пытался нелегально покинуть Азербайджан морским путем и, при попытке его задержания, покончил жизнь самоубийством. Тело его на днях будет передано семье. Вот и вся информация. Мы договорились сейчас пойти к Фирузе-ханум. Джавид позвонит Кямрану, а я сейчас поднимусь к Сардару и извещу его.
           - Да, конечно. Идите. А я позвоню к Гуламчику и попрошу его узнать, по своим каналам, подробности случившегося. – Теймур поднял трубку телефонного аппарата.
           Уже на следующий день, вечером, выяснились подробности гибели Макса. Гюльзар, подала-таки заявление в полицию, обвинив Макса в смерти Мехмана, разбое и бандитизме. Макс принял решение покинуть страну. Для этого он решил воспользоваться, за определенную плату, услугами рыболовецкого судна, промышлявшего незаконным отловом рыб осетрового вида в водах Каспийского моря, и перебраться таким нелегальным путем в Россию. Все было обговорено, нашлась и моторная лодка с водителем, который согласился доставить его на это судно. Выехав из пирса в поселке Приморск, он подвергся преследованию со стороны катера береговой охраны. Испуганный погоней водитель выключил мотор и остановил лодку. Поняв безвыходность своего положения, Макс поднялся во весь рост, замахнулся и бросил в море продолговатый сверток, напоминающий пенал. Затем, посмотрев на приблизившихся пограничников, приставил пистолет к своему виску и воскликнул громовым голосом:               
            - Вот и наступил момент расплаты. Надо платить по счету за преступления предка! – нажатием пальца был спущен курок, последовал выстрел, и Макс, перевалившись за борт моторки, исчез в морской пучине.
            Через несколько дней тело его прибило к берегу намного южнее поселка Приморск, и еще несколько дней шли следственные процедуры. Колье, вещественное доказательство и одна из причин несчастий обрушившихся на род топал Ашрафа, безвозвратно досталось водам Каспия.
              Похороны Мехмана и Макса, прошедшие один за другим с интервалом в девять дней, не вызвали ожидаемых эмоций и обсуждений у жителей мехелле, столь характерных для его жильцов в прошлом, двадцать и более лет  назад. Это можно было объяснить тем, что в последние годы существенно изменился состав обитателей мехелле. За это время часть жильцов переселилась в иные районы Баку, другая часть покинула пределы Азербайджана, третья – перенеслась в потусторонний мир. В целом же, как отметили старожилы, люди стали более черствые и злые. Однако, в отличие от похорон Мехмана, на которых присутствовали около трех десятков людей, включая несколько его родственников со стороны Гюльзар и из селения Раманы, похороны Макса прошли более впечатляюще и собрали много народу, в том числе лиц из большого круга его знакомых и работников пароходства. Соболезнования от имени родственников принимал не обременявший себя семейными узами, законченный холостяк, персональный пенсионер Садых, в своем неизменном костюме в полоску цвета маренго и невозмутимый сосед Агамуса. От женщин – сама бабушка Фируза-ханум, прописавшаяся у нее на квартире дальняя родственница Шаргия и родственница этой самой дальней родственницы некая Ракшанда. Салтанат стояла несколько поодаль от них и не принимала никакого участия в похоронной процессии. Она была очень бледна, руки судорожными движениями то застегивали, то отстегивали пуговицу на демисезонном пальто, красиво облегающую ее стройную фигуру. Временами она вынимала из кармана платочек и вытирала слезы, накатывающиеся ей на глаза. Рядом с ней находились Анфиса и всхлипывающая Сакина.
           Вскоре после похорон Макса, Джавид с Мустушем и Кямраном посетили Салтанат. Им было известно, что она собирается в ближайшее время покинуть Баку и переехать жить в Россию. Сардару с помощью знакомого маклера удалось продать ее квартиру по выгодной цене, и она, продолжая оставаться в своей прежней квартире с согласия ее нового владельца, закончив все необходимые приготовления, была можно сказать полностью готова к отъезду. Оставалось самая малость – нанести визит к Фирузе-ханум и попрощаться с близкими людьми, которых можно было по пальцам счесть.
            Салтанат встретила ребят радушно и, усадив их за стол, тут же прошла на кухню, чтобы приготовить кофе.
            - Как ты себя чувствуешь? – спросил Джавид, отпив глоток ароматного кофейного напитка.
            - Да так, пустота внутри. Жаль, что так получилось. Напрасно Макс пошел на такое. Мы и без этого могли бы быть счастливыми, - усталость звучала в ее голосе.
            - Конечно. Не надо было такому случиться. Нелепость какая-то, - согласился с нею Джавид.
            - По словам моего отца, Алия-ханум не раз умоляла топал Ашрафа избавиться от этого проклятого колье. Продать его целиком или по частям, - заметил Кямран.   
            - Я бы прождала его, какой бы срок ему не назначили, - тихо произнесла Салтанат, ломая себе пальцы.
            - Дядя Гулам сказал, что у Макса были облегчающие его вину обстоятельства и срок он получил бы незначительный, - включился Мустуш.
            - Я же умоляла его не пускаться в бега, но он и слышать не хотел об этом. В начале решил бежать тем же морским путем во Владивосток через Казахстан, но затем подвернулся более лучший вариант, а именно,  высадиться с российского судна в Махачкале.
            - Ты, наверное, слышала подробности его смерти? – продолжил Мустуш.
            - Да, Сардар мне рассказал. Макс объяснял мне причину невозможности нашего брака словами: « я не могу позволить себе, чтобы моим детям пришлось бы платить по счету за преступления моего предка». Эти же слова он произнес, когда пускал себе пулю в висок.
            - На что ты будешь жить? Какие у тебя планы на будущее? – спросил Кямран.
            - Денег у меня достаточно. Максуд позаботился об этом. На них можно прожить достаточно долго. А насчет будущего? Я еще молода и думаю найти применение во Владикавказе моей прежней профессии балерины.
            На нее больно было смотреть, и ребята, еще долго беседуя с нею, старались подбодрить, отвлечь ее, переходя на другие темы, а Мустуш даже умудрился рассказать ей несколько анекдотов из коллекции Сардара.
            Через несколько дней состоялись ее проводы на железнодорожном вокзале. Друзья заехали за ней на машине Сардара, уложили ее чемоданы в багажник автомобиля, посадили на переднее сидение рядом с самим Сардаром, а сами разместились на задних местах. Говорили на разные темы, но только не о Максе.
             Салтанат, в светлом дамском костюме, широкой шляпе и туфлях на высоких каблуках (в одежде, в которой она пришла на свое первое свидание с Максом в кафе), старалась выглядеть спокойной, однако бледность лица, видно от перенесенных переживаний и бессонницы, а также беспокойные глаза выдавали ее истинное тягостное внутреннее состояние. До отхода поезда оставались считанные минуты. Надо было садиться в него. Салтанат, обняв и поцеловав каждого в отдельности, направилась к поезду. Поставив ногу на подножку вагона, она внезапно вернулась к ребятам и выпалила дрогнувшим от волнения голосом:
            - Не хочу увозить эту тайну с собой. Хочу, чтобы вы тоже знали. Я всегда любила Макса и сейчас его люблю. Не хочу  зарекаться, но я, наверное, не выйду замуж. От него у меня останется память. Я – беременна. Но это будет мой ребенок. И только мой. Его не коснуться проклятия из прошлого. Он начнет свою жизнь с чистого листа.
           Джавид выступил вперед и, взяв обе руки Салтанат, с трогательной улыбкой произнес таким же дрожащим голосом:
           - Желаем вам обоим счастливой жизни до самой глубокой старости, – нагнув голову, он, под одобрительные возгласы друзей, поочередно поцеловал эти руки.
           Вот и все с родней топал Ашрафа. После похорон Макса, его дальняя родственница Шаргия, оформив брак с неким Тогрулом, привела жениха в дом, доживающей свой век, Фирузы-ханум. Гюльзар же после смерти сына, вместе с Хатирой месяцами проживала у вдовствующей сестры в городке Хырдалан, выдавшей недавно замуж свою дочь.  Появлялись дома изредка. Как не парадоксально, и в ее квартире вскоре поселилась молодая чета, а именно – ее  племянница с мужем.            
 
               
                ЭПИЛОГ.
         

            Наступил знаменательный для рода людского день – празднование двухтысячного года. Все человечество готовилось отметить новый год, век и тысячелетие. Окрепший Азербайджан, хоть и с застарелым нагорно-карабахским нарывом на теле, также вел подготовку к встрече этой исторической даты. Весь день до позднего вечера центральные улицы Баку, как и в былые времена, были заполнены жителями города. Люди сновали беспорядочно вокруг да около, никакой озабоченности, одни жизнерадостные лица. Чувствовалось величие этого дня, с которым жители города связывали благополучие и развитие страны.
           Теймур с Гагашем уже более часа прогуливались по нарядно разукрашенному городу, то и дело, выискивая среди мелькавших вокруг людей, знакомых лиц своего поколения. Таких, к сожалению, оказалось не так уж и много. Всего с десяток, не более. Из них несколько просто знакомых лиц, несколько – шапочных знакомств и только двое – с кем они поддерживали дружеские отношения. Стало немного грустно. Посидев еще с часок в сквере на площади фонтанов, они не спеша побрели к себе в мехелле. Надо было успеть отдохнуть перед празднованием Нового года. А праздник этот они должны встретить в уютном ресторане «Театральная», напротив русского драматического театра, который заприметили Хафиз и его компаньоны по бизнесу. Хафиз выполнил обещание данное Гагашу в далекой молодости и, продвинувшись по службе, занимал престижные должности, как во времена Советского Азербайджана, так и сейчас в независимой Азербайджанской республике. И еще он был известен тем, что входил в когорту успешных бизнесменов. Хафиз и пригласил Гагаша, Теймура и Гуламчика с женами поучаствовать во встрече нового года в их компании.
         По мере подъема друзей к себе в гору, народу вокруг становилось все меньше и меньше, а когда они ступили на территорию своего района, то прохожих на улице можно было посчитать поштучно.
         Они медленно шли по притихшей улице. Квартал выглядел пустынным, и только одинокая, несколько сутуловатая, пожилая на вид женщина, придерживаясь рукой за стенки домов, неровными половинчатыми шажками тащилась перед ними. Поравнявшись с ней и взглянув на нее, Теймур ужаснулся, узнав в этой отхлестанной жизнью и не по годам постаревшей женщине Хатиру – внучку  топал Ашрафа. Гагаш же, задержав шаг возле нее, поздоровался с ней:
          - Здравствуй, дочка! Ты что одна гуляешь? А мать где?
          Хатира взглянула на него мутными, безразличными, отяжелевшими от усталости глазами. Казалось, что она его не узнает.
          - Ты не узнаешь меня… дочка? – несколько замешкавшись, спросил Гагаш.
          - Как же Вас не узнать, дядя Гудрат! – некое подобие улыбки появилось на ее лице. – А мама моя дома. Меня дожидается. Хочет обратно в Хырдалан отвезти. Ну и пусть ждет. Мне домой не хочется. Я лучше погуляю вдоволь, – ответила она больше самому себе, чем Гагашу. Пустота, беспросветная тьма, обреченность сквозила в ее взгляде.
          Говорить было больше не о чем. Друзья, молча, продолжили свой путь. Оба были сосредоточены и знали, что они думают об одном и том же, о судьбе потомков топал Ашрафа.
          - Бедная Хатира. Появляется в своем доме крайне редко на несколько дней, а затем мать снова увозит ее обратно к своей сестре, - нарушил молчание Гагаш.
          - А зачем они вообще остаются в Хырдалане? В чем смысл?
          - Хатира была участницей похищения этого колье и свидетельницей ссоры Макса с Мехманом, закончившейся смертью брата. Очень подействовала на нее и смерть Макса. Она перенесла сильные стрессы, которые подействовали на ее психику и преподнесли ей такую опасную болезнь, как сахарный диабет в тяжелой форме. Гюльзар было тяжело с ней одной, и она переехала жить к сестре, такой же вдовушке, как и она сама. А ее племянница, то есть дочка сестры – студентка, вышла замуж за такого же студента только двумя курсами повыше и переселилась в их квартиру.       
         - Да, жаль Хатиру. Очень плохо выглядит. А ведь она же совсем молода, – произнес Теймур с сокрушенным видом.
         - И все из-за алчности этого Мехмана. И себя погубил и других. Жаль Макса, хороший был парень.
         - Да, Гагаш! Максуд был хорошим парнем. Не чета остальным отпрыскам топал Ашрафа. Чувствовал же свою погибель, не хотел жить в Баку. А смерть какая! Как в том бельгийском фильме. Помнишь? «Чайки умирают в гавани», где главный герой, совершив преступление, пытался бежать из страны на отплывающем судне и был застрелен полицейскими на пристани. 
          - С той только лишь разницей, что наш «герой» не совершал действий, которых можно было бы назвать злостным преступлением и его не застрелили полицейские, а он сам вынес себе смертный приговор  и привел его в исполнение.
          Дойдя до угла улицы, оба остановились и обернулись лицом к Хатире. Глядя на передвигающуюся черепашьими шагами несчастную женщину, Гагаш воскликнул с чувством горечи в голосе:
          - Вот тебе и своеобразный реквием по вымершему роду топал Ашрафа!
          - Или апофеоз проклятий на род топал Ашрафа! – поддакнул другу Теймур, но уже в своей интерпретации.
          Хатира плелась, низко опустив голову. Она была далека от окружающего мира, он ее не интересовал. Всевышний лишил ее радостей жизни не позволив насладиться ими и обрёк на преждевременную старость.
               


Конец
                30.03.2015г. + 20.06.2016г.(шестая глава).