Встреча

В  Советском  Союзе  все  фильмы,  в  которых  события  происходили  в  Европе,  снимались  в  Прибалтике.  И  неудивительно,  в  булыжно-каменной  старой  Риге,  в  готическом  Таллинне,  в  старом   Вильнюсе  легко  можно  было  показать  и  Париж,  и  Берлин,  и  Берн,  и  Вену,  и  отправлять  за  кордон  кинематографистов  не  надо  было,  а  то  черт  знает,  что  им  там  в  голову  взбредет.  Следом  за  ними  потянулись  в  Прибалтику  и  простые  граждане.  Не  у  каждого  получалось  ездить  в  командировки  за  границу,  и  не  всегда  получалось  съездить  туда  по  турпутевке.  А  тут  нате  вам,        «Прибалтика  це  Европа»,  и  все  такое  родное,  советское,  по  крайней  мере,  так  казалось  на  первый  взгляд.
       Чтобы  почаще  имитировать  Европу  Прибалтикой,  я  заключил  договоры  о  научно-техническом  сотрудничестве  со  всеми  профильными  предприятиями  прибалтийских  республик,  а  с  некоторыми  вышел  и  на  производственные  договоры.  Особенно  мне  нравился  Таллин,  тогда  он  писался  с  одной  буквой  «Н»,  и  я  старался,  хотя  бы  раз  в  год,  с  ним  встретиться,  как  со  старым  другом.  Останавливался  я  всегда  в  современной  многоэтажной  гостинице  «Виру»,  не  далеко  от  оперного  театра.  Тогда  это  была  гостиница  для  интуристов,  но  я  познакомился  с  девушкой – администратором,  перед  поездкой  ей  звонил,  и  меня  всегда  ждал  одноместный  номер.
       Любимым  местом  прогулок  были  улочки  в  районе  университета,  со  ступенчатыми  переходами  с  улочки  на  улочку,  расположенными  на  разных  уровнях.  На  одном  из  таких  переходов  было  маленькое  кафе  на  три-четыре  столика,  в  котором  готовили  замечательный  кофе  с  взбитыми  сливками,  с  посыпкой  тертым  шоколадом,  орешками  и  корицей.  Ничего  подобного  мне  пробовать  не  приходилось.  А  вблизи  был  небольшой  винный  магазинчик,  в  котором  всегда  можно  было  по  сходной  цене  купить  бутылочку  ликера  «Vana  Tallinn».  Я  сейчас  не  помню  цену,  но  он  был  дешевле  армянского  коньяка.
       Однажды,  прогуливаясь  в  этом  районе,  я  решил  пообедать  и  зашел  в  кафе.  Обычно  я  обедал  на  предприятии,  куда  был  командирован,  но  это  был  выходной,  а  выходные  я  всегда  оставлял  для  знакомства  с  городом.  Небольшой  зал  кафе  был  полупустой,  я  занял  свободный  столик,  и  заказал  полную  тарелку  солянки,  свежие  овощи,  эскалоп  и  двести  грамм  коньяка.  Рюмка  коньяка  обожгла  пищевод,  и  я  с  удовольствием  принялся  за  солянку.  Добравшись  до  половины  тарелки,  я  понял,  что  погорячился,  и  меня  может  не  хватить  на  эскалоп.  Я  отодвинул  тарелку  с  остатками  солянки  и  придвинул  овощи  и  свинину.                Пропустив  еще  рюмочку  удивительно  вкусного  коньяка,  закусив  нацепленной  на  вилку  помидоркой,  я  стал  отрезать  кусочек  мяса.  В  этот  момент    подошла  невысокая  худенькая  старушка  в  очках  и  попросила  разрешения  присесть  за  мой  столик.  Я  не  возражал,  старушка  села  напротив  меня  и  заказала  чай.
       На  вид  ей  было  лет  семьдесят.  Одета  она  была  в  светлый  плащ   с  газовым,   в  цвет  плаща,  шарфиком.  На  голове  была  шляпка  с  искусственными  цветами,  модная  лет  тридцать  назад,  и  пахло  от  нее  недорогой  парфюмерией.  Основной  запах  напоминал  «Красную  Москву»  -  запах  моей  мамы.  Она  была  очень  похожа  на  учительницу  на  пенсии.   У  меня  родители  тоже  были  педагоги,  и  я   прекрасно  знал  манеру  поведения  учителей  в  общественных  местах.  Я  даже  хотел  спросить  у  моей  визави,  не  ошибся  ли  в  своем  предположении,  но  она  меня  опередила,  обратившись  ко  мне  первой:
       -   Простите,  Вы  не  будете  это  доедать?     -   спросила,    показав  глазами  на  тарелку  с  остатками  солянки.  Я  покачал  головой,  и  она,  придвинув  тарелку,  стала  доедать  солянку. 
       Я  покраснел,  во  мне  боролась  гамма  чувств:  жалость,  любопытство  и,  сам  не  понимая  почему,  огромное  чувство  стыда.  Это  чувство  было  таким  сильным,  что  я  не  выдержал,  придвинул  бабушке  мясо  и  овощи  и  со  словами:
       -   Возьмите,  пожалуйста,  я  его  почти  не  ел,   -  выскочил  из-за  стола.   
          Быстро  рассчитавшись  с  официантом,  я  вышел  на  улицу,  пытаясь  разобраться  в  происшедшем.  Я  знал,  что  у  педагогов  небольшая  пенсия,  но  она  позволяла  не  нищенствовать.  На  эту  маленькую  пенсию  можно    было,  пусть  не  каждый  день,  пусть  изредка,  сходить  пообедать  в  кафе,  а  еще  лучше  приготовить  ту  же  солянку  дома,  это  было  бы  намного  дешевле.  Нет,  у  старушки  явно  что-то  случилось.  Может,  у  нее  нет  дома,  где  можно  приготовить  еду,  может  ее  ограбили,  отняли  пенсию – источник  ее  существования?
       А  может  она  первая  ласточка  грядущих  бед?  Шел  уже  третий  год  Горбачевской  «перестройки»,  и  мы,  опьяненные  свободой,  под  его  руководством  разрушали  государство,  полагая,  что  мы  разрушаем  ненавистную  структуру  вороватого  коммунистического  чиновничества.  Уже  пробуксовывала  экономика,  уже  захлебывался  печатный  станок,  печатая  ничем  не  обеспеченные  деньги,  уже   по  всей  стране  зияли  пустотой  магазинные  прилавки,  и  голодные  люди  со  всех  сторон  ехали  в  Москву  не  по  делам,  не  любоваться  архитектурой  и  ценностями  Третьяковской  галереи  или  Пушкинского  музея.  Они  ехали  за  куском  мяса  или  колбасы.
       Тогда  я  так  и  не  понял,  что  за  бабушку  встретил  в  таллиннском  кафе.  Некогда  было  думать.  Надо  было  митинговать  и  разрушать.
       -   Весь  мир  насилья  мы  разрушим.
           До  основанья,  а  затем….
       Ведь  это  так  весело  разрушать,  осознавая,  что  выполняешь  великую  историческую  миссию.  Опьяненные  свободой,  мы  забыли  историю.  Мы  забыли,  что  все  уже  было  семьдесят  лет  назад,  и  были  жестоко  наказаны.
       Прошло  много  лет,  и  как-то  мне  в  голову  пришла  старая  библейская  притча,  как  господь  под  видом  странника  заходил  в  дома  и   просил  подаяния,  а  вместе  с  ней,  почему-то  вспомнилась  и  старушка  из  Таллина.
        Зашел  господь  в  богатый  дом.  Сидит  хозяин  за  столом,  уставленном  яствами.  Обратился  к  нему  господь:
       -   Здравствуй,  добрый  человек.  Я  очень  голоден,  дай  мне  что-нибудь  поесть.
Посмотрел  хозяин  на  его  старый,  запыленный  плащ  и  сказал:
       -   Поди  в  хлев,  там  у  свиней  найдешь  объедки.
       Зашел  господь  в  дом  бедняка  и  попросил  еды.  Хозяин  ответил:
       -   У  меня  только  горбушка  черствого  хлеба,  но  я  с  удовольствием  отдам  тебе  половину.
       И  теперь  я  мучаюсь,  разделил  я  со  старушкой  трапезу  или  накормил  ее  объедками.   


                Апрель  2017 года


Рецензии
Ты и не разделил с ней трапезу и не накормил объедками. Сперва чувство стыда и брезгливости не позволило тебе смотреть в глаза нищете и на равных делить с ней трапезу, а потом постигло раскаяние за свою слабость, и чувство вины. Стало быть ты не снисходительно кинул нищенке объедки, а отдал ей свою еду, но не смог при этом быть равным. Зато после этого ты стал сильнее и лучше. А дело совершил доброе.

Константин Рябинин   22.04.2017 15:44     Заявить о нарушении
В основном, пожалуй, ты прав. Но чувство стыда было не за бабушку, а за общество, которое довело ее до такого состояния, и за себя, который пил коньяк, а рядом человек умирал с голода. Это в девяностых мы к этому привыкли, а тогда, в обществе уверенности в завтрашнем дне, все воспринималось болезненно.

Михаил Рябинин 2   24.04.2017 09:05   Заявить о нарушении