Лужниковская поэма

Лужниковская поэма

Начало.

Когда взойдешь на башню вечевую
Перед рассветом гулким, наяву
Под горизонт увидишь вековую
Палатками покрытую Москву.

И не красны палатки, не покаты,
Но в них чуть свет шуруют, гомонят,
Москва, Москва, сильны твои палаты,
Но побеждает гриль куропалат.

И всё в тумане, в белом, в одиноком
Одну из них я силюсь разглядеть,
Что на ветрище передом ли боком
Стояла - задом чтобы не вертеть,

Не парус и не колокол грудастый,
Скорее, опрокинутый кулек,
К которому подвешен языкастый
Но вечевой, однако, кошелек.

И по карнизу тоже голосисты
Барсетки, сумки крутят карусель,
А на стенах развешаны плечисты
Мохеровые кофты 2 икс эль.

Москва, хоть ты на выдумки горазда,
Впредь не трясти купцов тебе таких:
МИСИ, МАИ, Плехановка, а часто
По два образования у них.

И где он может быть как не на рынке
Тот институтский опыт применИм,
С шатра сливая литрами дождинки
Под ноги покупателям своим?

Мы все, кто разом вышли на свободу
Из предприятий, вузов, да Бог весть,
Где мы могли найти себе работу
Что для души и было б что поесть?

И от сердечных горестных ударов
Я вИдения обретаю дар:
Я ясно вижу интеллектуалов,
Умело разгружающих товар.

Там не услышать «нах» или «чего, бля?»
Всё «здравствуйте», «простите», «не беда»...
Но то, скажу я вам, была торговля,
Культурная торговля, господа!..

Тьма

Вергилий, раб каменоломни.
Де Монкорбье с ним не в ладу,
Он мне сказал: смотри и помни
И запиши «гореть в аду».

Его призыв я принимаю,
Им далеко не убежать,
Чеканкой нервною вбиваю
Слова проклятия в тетрадь.

Гореть в аду всему приделу,
Где воем молятся волкИ,
Всему позорному отделу
Ментов, пасущих Лужники.

Идут, шатаются под паром,
Катая смачно желваки,
Гребут навар любым товаром,
Носки? Давай сюда носки.

За все шампуни, кофты, кружки,
Что к ним прибоем принесло,
Гореть в аду им за игрушки,
За все людское барахло.

Их лица водочные вижу,
Идут нахальные, пьяны -
Цени, мол, ментовскую «крышу»
Для дезинфекции страны.

Один от группы отделился,
Очки со стенда потянул,
Икнул, на стенд поматерился,
Примерил и опять икнул.

Не заплатив, пошел обратно,
Да ты чего, какой обман!
Менты смеются: нам бесплатно.
Вот так примерил капитан!

Гореть в аду ему, подонку,
Я изумлен, вот так пример,
Кричу с усмешкою вдогонку:
А вам не стыдно, офицер?

Ушли, в толпе уж их не видно,
Один вернулся, так, мол, так,
- Мне за отечество обидно.
- А где отечество? – бардак…

Нелепых слов еще обрезки
И за начальником: «Иду...»
Будь ты - начальник милицейский,
Всем остальным гореть в аду.

Не слышат ни мольбы, ни стона,
Зато сдувают пыль с погон
Вон даже там, у лохотрона...
Будь, кстати, проклят лохотрон.

И кротким девушкам невинным,
Овечкам с пастью сатаны,
Всем зазывалам замогильным
Пишу: не будут прощены.

И их напарникам мужчинам
Желаю я сгореть дотла.
Одна старушка видом чинным
Ко мне тихонько подошла.

«Вы, милый, здесь всего видали,
Как согласилась, не пойму,
Меня уверили, сказали,
Что зА ста тыщ мильон возьму.

Ведь не обманут? Не посмеют?»
Я ей сказал: «Посмеют, мать,
Тебя они не пожалеют,
Им перед чертом отвечать.

Их зло всю землю опояшет»,-
Я обратился к ней на «ты»
Она в ответ руками машет,
Как колыхаются цветы.

«Вы знали б, сколько денег нужно!
Портфель для внука я куплю,
А с миллионом так и мужа
И полечу, и откормлю».

И через час и вопль и слезы,
На землю валится, кричит,
В ответ же с матами угрозы,
А что милиция? Молчит.

И всюду там из камня лица,
Те, что не требуют резца -
На шею камень - и топиться,
Уж лучше вовсе без лица.

Вон у обменника толпятся,
Под черепа глаза ушли,
В глухом кошмаре не приснятся,
Из тлена выбрались земли.

«Не погуби, тебе ж я, доча,
Давала денег...мне к врачу...»
Смотреть на это нету мочи,
Но я смотрю, и я молчу.

Свет.

Шел мелкий дождь, разбрызгивая грязь.
На удочки свои облокотясь,
Как в роще, где китайцы и бамбук,
Жил Александр, Толи давний друг.
И под дождем в бамбуке то и дело
Застрявшее покачивалось тело.

«Суть Лао-цзы дождливо», - думал он -
Мы по привычке заняли перрон,
где фуры запечатанный вагон
Откроют, наконец, а в нем все наше.

Не дай то Бог!
Но подан броневик,
И на него вскарабкался мужик,
Да кто же он такой, и что он дальше?

Дожди, дожди, се говорит, как дышит,
Любого говорливого утишит:
"Ща, понимашь, я подписал закон..."
Во лбу Россия, а в руке флакон.

V

Флакон к флакону - пробки разом свинчены,
Толпа на страх внимает словобулькам,
Молчат, однако до предела взвинчены,
Хотят скорей уже по акапулькам.

Их уверяют черти: вот поперло,
Вот от души исполнятся мечты! -
И всем насловобулькали по горло,
Аж пузыри идут из-под воды.

А наверху, над чёрной их водою
Усталым кинозрителем стоял,
Меж удочек кудрявой головою
Владетель точки пьяный застревал.

V

Дождь потихоньку заливал товар.
Стекали капли по бутылке водки.
И в серых каплях крыльями Икар
Транслировал метеосводки.

"От солнышка теплее ни на грамм,
Но лучше вниз лететь мало-помалу.
Как говорил друзьям Омар Хайям,
Дедала нет. И дела нет Дедалу".

Полет стремил то вниз, то через гору,
Рождающую сумки и ангору,

Картины перед Сашею менялись,
И удочки плакучие качались.

И вдруг виденье: океан и пляж,
По побережью катит экипаж,

И девушка в шелках…они вдвоем
Бредут у волн, присели под зонтом,

Для них одних в златой песок воткнутый,
И, не теряя боле ни минуты,

Затеяли салонный разговор
О книгах, о любви и - о позор! –

О сумках в опт! – тут Саша ужаснулся,
Видением греховным поперхнулся,

И тлеющей намокшей сигаретой
Сигналил в мир, и мной недовоспетой

Отправил собеседницу домой,
Аой!

Она его не то чтоб невзлюбила,
Но сумку только в розницу купила.

И дождь гудел, и Александр стоял
И вдаль глядел, где океан качал
Корабль-призрак с парусами сумок…

Какой-то покупатель-недотумок
Спросил: «Почем?» - и тут же прочь отпрянул.
Здесь молнии пошли, два раза грянул
Свирепый гром. Я тоже прочь пошел
Сквозь рознично-оптовый частокол
Телег, мешков…Не мог же, в самом деле,
Святой покой и душу в белом теле
Смутить я! И меня встречал уже
Бульвар С-3 напротив буквы "ж".

V

Храни, Господь, защитников палатки,
Где оптовички – злобные касатки, -
Товар атаковали, как кита,
А где же Толя? И кругом вода.

Не зря мне говорил сосед двуглавый,
Надья энд Коля: «Бес тебя лукавый
Уводит в час, когда они повсюду
Оптовики - враги честному люду".

О, где ты, друг!...лишь кофт и сумок горы,
На место Надьи вскидывал я взоры,
И ни-ко-го!..и вдруг, как исполины,
Широкие их подымались спины,
Пуская вкруг товарную волну,
И снова уходили в глубину…

И он восстал товаром опоясан,
Ангорою по шею перевязан,
Ни предложений, ни отдельных слов,
Он, Толик – весь в капканах кошельков!

А на небритость намотались кофты
С цепочками!..а ты, Тимур, готов ты
Придти на помощь? Да!
И Боже мой.
Аой.

V

Война все спишет - то парле франсе,
Но нам не до цилиндров и пенсне,
Есть выпивка, а к ней полно закуски.
Мы мудрость вражию переведем на русский.
Был бой, потерь никто не сосчитал,
И день рожденья Толи все списал.

V

Пересказав любезного поэта,
Скажу я тост, скажу, что странно это,
Но мамалыга, бажа и хинкали,
Здесь этих слов давненько не слыхали.

V

Не верят пусть дехкане или баи,
Что свой Хайям у русских есть людей!
Под громкий клекот вилок и ножей
Так Саша прессовал друзей.
Оно, конечно, не читал рубайи,
Но водкою залился – до ушей.

И Толя прогонял тревоги прочь -
Он пивом песнопенился всю ночь.

Светотемь.

На следующий день мы опять ползли на работу.
В пять утра собирали себя по кусочку.
Хорошо жить с пятницы на субботу,
Если в субботу не надо идти на точку.

О, это был грустный день
Мы продавали и продавали,
Не находили ответа.
Такой это был грустный день
Зимы-осени-весны-лета.

Еле к полудню плату за место отбили.
Разложили закуску, поставили водку.
Я, Толя, Володя, Эльвира по стаканам разлили,
Эльвире дали понюхать пробку.

И началось!

Эльвира душила своей «Вагановкой» (не реви)
«А знаете, как после спектакля болят ноги,
Снимешь пуанты, а пальцы разбиты, в крови!..»

«Думаю я, идеализма истоки
Надо искать…- Володя сиял.

Толя сиять не соглашался:
«Мы могли бы сейчас работать по специальности,
Жить богатой жизнью, духовно расти,
А тут плати бандитам, милиции, мри от усталости,
Плати охране, всякой твари плати.
Говорит по ящику с такой вот шельмовской рожей,
Коммунно-демократический такой гамадрил,
Это государство вышвырнуло нас как бомжей
И хочет, чтобы я его любил».

Друзья поддержали – налили еще,
Вздрогнули, поддержавши.
Хорошо, когда человек защищен,
А был только что пропащий.

Пробку лишь от Эльвиры подальше
Я отодвинул - куда еще!
Толя добавил: и дело наше
Погибельное, товарищи.

Выпитого нам не хватило.
Эльвиру отправили на такси домой к мужу,
Она сопротивлялась, пластиковую посуду била,
Танцевала слезную "Лебединую Лужу".

Володя позвонками, как змей, тянулся в небеса:
Налейте, ещё налейте!
Я слышу - друзей голоса
Подобны флейте!
Земля обруч Гагарина
Крутит, тревожа пуп,
В тапках на босу ногу, белая как сметана!"

Толя ему: сними хулахуп,
Иди домой, не порть фигуру, Манана.

Володя в хохот. Кричит: "Недолёт!
А впрочем, мне непонятно?.."
Толя: "Вернули "философский пароход" -
Мракобесов за канат потянули обратно!"

Я тоже нес чушь, как чашу. Вершин
Небесных, правда, касался тише,
Но так как поэт был лишь я один,
Меня никто не опишет.

Однако то был пир!
Обнять и задушить голыми руками.
Мы разбредались, любя и ненавидя мир,
Не пряча лиц под прозрачными дождевиками.

Молнии руки извилистые
Запускали под темную воду - искали чего на ощупь,
А там уже все илистые:
Лица, слова, даже флаги в иле полощут.

И где-то от нас слева ли, справа,
Страну тревожа оглушенным именем,
Под дождем на одном из контейнеров стоял Милорава,
Читал: "Небо сыро, пахнет сизью и выменем".

С контейнера на контейнер,
Как по брёвнам или
От стиха к стиху
Я перепрыгнул бы
С бутылкою хванчкары
И горячим нашим хачапури!
Сказал бы, какая встреча,
Привет в веках, Юрий!
Видишь, ловцы печали
Тяжело бредут в темной воде
Слышишь, как дети кричат? Кричали:
"Эй, людие,
Со всех философских стежек да дорожек
Идите к нам, истончавшие от холода да голода!.."

За ночь ветром унесло желтые листья окошек,
Облетело мерзлое поле города.

Обелиск.

На следующий день. 14.30. Возвращение.
Продвижение Толи к палатке Георгия.


О сорок мест груженая телега
Ползет, за ней не видно человека.
Нахмурив брови, мрачен и небрит,
Он шел, как шёл Аякс Теламонид.
Из-под колес летели чьи-то шмотки,
То сапоги, то рваные колготки,
Пальто, коробки, и со всех сторон
Ему старались нанести урон
В газетных шлемах, торс, а обувь – сланцы -
Такие же ахейские троянцы,
Но исполинская не подводила хватка.
Скажи, Георгий, где твоя палатка?..

Еще через день.

Созвучий радостных исполненный шелками
В воскресный день торгую кошельками.
Как Франсуа, воспевший нужники
Душевные, пою я Лужники.

Такую страсть я знаю не по слухам,
Я поэтическим хочу собраться духом
И уточнить: надолго ли, Создатель,
Я – продавец? И где мой покупатель?

И Анатолий, что он, занедужил?
Какой просвет он в жизни обнаружил?
Сказал: "приду", - недобро усмехнулся,
Ушел под горизонт и не вернулся.

P.S.

Я только уточнить, что без следа,
Что он ушёл с тележкой навсегда.