Калифорныч. Знакомство

                В квартире зазвонил телефон, но сердце моё не ушло в пятки, как случалось раньше, когда я работал энергетиком водоканала. Ни днём, ни ночью, ни в будни, ни в праздники не было спокойной жизни, поэтому, перед выходом на пенсию я перешёл дежурным электриком на одну из насосных станций, на берегу Барнаулки, напротив Старого рынка. Тревожащие звонки прекратились, а на те, что прорывались иногда, отвечала супруга. И на этот раз трубку сняла она:

            – Какой-то мужчина тебя спрашивает…
– Что ещё за мужчина? – нехотя спросил я и приложил трубку к уху.
– Алло! – сквозь треск в сети раздался голос.
– Слушаю...
– Иваныч, алло, отзовись!..
– А вы кто, если не секрет?..
– Не узнал? Да это я, Тимофей Калифорныч! Извини, что побеспокоил. Вопрос к тебе имею!..
– А-а-а, Калифорныч! Как там наша насосная поживает? Не развалилась ещё?..

            – Не знаю. Я ж не работаю. На пенсию выгнали. Молодого велели подготовить. А я и рад стараться, подготовил на свою шею. Его на моё место поставили, а мне предложили уволиться…
– Да ты что! У тебя же авторитет на весь «Водоканал». А что он за тип, этот молодой?..
– Да, какой-то… Ни рыба, ни мясо. Ходит по насосной, как в штаны наделал. Думает, непонятно о чём. Несколько раз насосную по ошибке останавливал. А начальство его «по головке гладит». Видать, чей-то родственник…
– И кто распорядился тебя уволить?..

– Новому генеральному пенсионеры поперёк глотки встали. Дал команду директору по кадрам чистку провести. Та и подсуетилась. Тут ещё медики прицепились к моей пояснице. А я сорвал её на шинном, когда вальцовщиком работал. Раньше не обращал внимания, а теперь болит, хоть волком вой. Пожаловался врачу во время медосмотра. А тот какое-то предписание написал.

            В отдел кадров вызвали и предложили уволиться по состоянию здоровья, да так настойчиво, что пришлось подать заявление. Правда, бейсболку дали на память да термос литровый с двумя термокружками и бокал из прозрачного стекла. Сам бы отродясь не купил.

            Я чё звоню! Ты же себе «Ветерана труда» оформлял?..
– Ну да, было дело…
– Я тоже хочу стать ветераном. Льготы, они ж на дороге не валяются. А куда идти надо, чтобы оформили?..
– Обращайся в соцзащиту, по месту жительства. Там всё расскажут…
– Ладно. Ну, ежели чего, я перезвоню. А может, на рыбалку сходим? А то одному скучновато…

            – Давай, сходим! Мне тоже одному невесело. Да и какие вопросы появятся, звони…
Трубка загудела короткими гудками, а я так и продолжал держать её в руке. Калифорныч, такой непосредственный, деловой и человечный, стоял перед глазами. С разными людьми мне приходилось работать, но такой чудак, как Калифорныч, встретился впервые. «Живое ископаемое», – шутили над ним пересмешники, но я чувствовал в нём душу доброго наивного ребёнка.

            Всерьёз Калифорныча никто не воспринимал. Считали, что он не от мира сего. А деловой вид его вызывал дружный смех. Простоватый мужик, лет пятидесяти от роду, он ходил по территории насосной в не стиранной спецодежде, с отдутыми штанинами на коленях, в кирзовых сапогах или броднях, в неизменной защитной каске и противошумных наушниках.

            Бывало, наушники опускал на шею, и тогда хорошо было видно торчащие из ушей беруши. Почерневшие от грязных рук, они торчали, как две пробки от винных бутылок.
– Как же! – говорил он. – Насосы шумят громко. Не заткни уши, так голова разболится!..

             Остатки его рыжих волос виднелись только на затылке, а голова под каской была лысой. Я относился к Калифорнычу с уважением. Мужик вроде с деревенскими корнями, но после двадцатичетырёхлетней работы на шинном заводе, его разговорная речь стала, почти, как у горожанина. Правда, иной раз так завернёт, что диву даёшься, где он подобное мог услышать. Например, когда я отдал ему выписанные мне сапоги, он, рассчитываясь со мной бутылкой самогонки, назвал её траншем.

             Со мной он делился тем, чего никогда не рассказывал другим.
– Прапрадед мой на Алтай из Калифорнии перебрался и дом в деревне построил, – рассказывал Калифорныч. – С тех пор наше семейство и стало Калифорнычами, ежели мужики рождались. Я Тимофей первый. Потому, наверно и Петром не назвали, чтоб не путаться. Бабка моя так решила…

             Мат, как украшение речи, следовал за каждым его словом.
В коллективе Калифорныч чувствовал себя неловко, и это бросалось в глаза. Машинисты других смен карифаном его не считали. Слесари посмеивались. Однако он по любому поводу имел сугубо своё мнение. На шинном заводе даже квартиру не захотел получать. Построил бревенчатый дом, где стал полноправным хозяином. Под окнами сад-огород развёл.

             Не сразу мы с Калифорнычем стали понимать друг друга. Раньше я был энергетиком цеха. Он глядел на меня, как на одного из начальников, и докладывал по телефону мне обстановку на объекте. Даже вставал по стойке смирно, если я приезжал на станцию. Ему было всё равно, какому «богу молиться». А тут вдруг я перед пенсией, чтобы не уволили, перешёл дежурным электриком и оказался равным ему работягой.

             Он отнёсся ко мне с недоверием: «Болтает больно красиво, прям, как телевизор. Стукач, поди, какой», – говорил он про меня слесарям.
А мне, на первых порах, было трудновато привыкать к новой должности, но от Калифорныча я поддержки не увидел.

             Со временем я понял причину холодного ко мне отношения. Работал до меня с ним электрик Санька Тумашевич. Мужчина, лет за сорок, высокого роста, чернявый, с залысинами. С Калифорнычем они сошлись с первого дня. И тыкву пекли, и оладьи жарили на плите, и бегали вокруг насосной, ради здоровья. Но перевели Тумашевича на другую станцию, а я вместо него прибыл.      

             Калифорнычу такие перемещения не понравились. Кому захочется друга-то терять? Он обратился к начальнику цеха, чтобы ему вернули прежнего напарника. Однако начальник цеха послал Калифорныча, куда собака не всегда нос суёт. Да и сам Тумашевич сказал, что успел привыкнуть к другому коллективу и с места дёргаться не желает.

             И только непредвиденное обстоятельство сблизило нас. Я нечаянно остановил работающий насос. Помню, как в распредустройстве обнесло мою голову туманом, и вместо того, чтобы отключить резервный агрегат, я дёрнул рычаг работающего. Насос встал, и в помещение сразу же хлынула вода. Хорошо хоть ночь была, и стоки оказались не такими обильными, а то бы нас затопило.

             Подбежал Калифорныч:
– Иваныч! Какой агрегат запускаем?..
– Третий, резервный! – крикнул я неестественно громко в жутковато-непривычной тишине. Недолго думая, Калифорныч по лестнице сбежал в нижнюю часть машинного зала и начал готовить третий агрегат. По инструкции на подготовку должно было уходить двадцать минут. В этот раз и пяти хватило. Калифорныч махнул рукой, что означало «запускай». Я, перекрестившись, нажал на кнопку «пуск». Взвыл электродвигатель, и… агрегат заработал. Станция, и ближние дома были спасены от затопления.

             Энергетик мою ошибку принял в порядке вещей. Только лишил месячной премии. А Калифорныч, наконец-то, понял, что меры наказания ко мне применяются такие же, как и к нему. В знак примирения принёс мне из дома винограда:
– Вот, полакомись. Сам выращивал. Завтра вишни моей отведаешь…
Так мы с ним и сошлись. А про аварийный останов он говорил с юморком:
– Это тебе боженька предупреждение сделал, чтоб ты меньше выпендривался…
Пришлось согласиться.

            – У меня на огороде, лекарственных трав много растёт, – заботливо увещевал Калифорныч. – Если надо, принесу. Но я отказывался, ссылаясь на отсутствие острой необходимости.
– А я ими пользуюсь. Недавно состав сделал. Пью по столовой ложке три раза в день. Не знаю, что дальше со мной будет…
– А что будет? Здоровее станешь. С бабами-то как у тебя?..
– Да пока нормально. Жинка не жалуется, а с другими ишшо не якшался…
– На Ленке испытай. Хахаль, если он есть, думается, не будет помехой, если женщина захочет, – советовал я.

            Глаза у Калифорныча загорались, он краснел, и я видел, как его раздирала внутренняя улыбка.
– Ленку-то я обуздаю. Никуда от меня не денется. Хахаля у неё вроде нету…
Ленка, оператор в соседней смене, женщина одинокая, с ярко напомаженными губами, приятной фигурой и окрашенными в рыжий цвет волосами, жила вольно. Для своих около пятидесяти она неплохо сохранилась, правда лицо её было подёрнуто сетью морщин, но они только украшали женщину.

            Калифорнычу она приглянулась, и с языка она у него не сходила, и даже когда он зажаренными до хруста карасиками меня угощал.
Я ел и нахваливал рыбу.
– Такая вкуснятина! Сам жарил?..
– А кто ж? Конечно сам! – отвечал Калифорныч и млел от удовольствия. – Завтра пирог рыбный принесу…
            Я ни разу не видел его пьяным на работе. Хотя, как он сам о себе говаривал, что без бутылки самогонки, настоянной на кедровых орешках, он на рыбалку не ходит. А на рыбалке бывал, чуть ли не каждый выходной.
Случалось, что «поддатый» заходил к Ленке, в дни её дежурства. В любви ей объяснялся, агитировал замуж. Та, как обычно, отшучивалась. А слесари посмеивались и хвалили Калифорныча, как делового машиниста:
– Толковый мужик. Знает своё дело. Не то, что некоторые – слова не вытянешь. И в курилке с ним весело…

            – Ты-то, Иваныч, седой, – говорил мне Калифорныч. – Тебя годы по темечку постукали. А вот я-то волосы потерял, сам не знаю как! Это ж кому рассказать, не поверят…
– Расскажи, если не секрет. Чего ж не послушать человека, умудрённого житейским опытом? – толкал я Калифорныча на разговор. Тот лукаво улыбался:

– Тогда, послушайте. Мож чё ценное в мозгах у кого возникнет? Летим мы с жинкой от моей сестры из Санкт Петербурга. Не знаю, почему, но моторы через час зачихали и, как мне почудилось, заглохли. Я перепугался. Думал – сейчас падать будем, но самолёт спокойно шёл дальше. Поглядел я по сторонам. Пассажиры сидят дрёмные, головы свесили.

            Вот ведь, «ёшкин кот»! Неужто никто ничего не заметил? А потом, чувствую, волосня-то с головы у меня сыплется, как листва осенняя. Схватился я, было, за шевелюру, а в горстях по пряди. Так все и повылезли, пока мы над какой-то хитрой зоной летели. А потом и моторы самолётные заработали. И до сих пор понять не могу, что это было? И годов мне немного, а голова лысая. Всех антенн лишился. С космосом-то связи теперь нету…

            – А зачем тебе связь с космосом? – подхватывал я волну разговора.
– Как зачем? Я ж оттуда родом. Кричат-кричат мне мои братья по разуму, а я их не слышу…
– Тогда скажи, из какого ты созвездия? – снова спрашивал я.
– А из этого, как его. «Бешеных Псов»…
– Наверное, ты хотел сказать «Гончих Псов»? – уточнял я.
– Это у вас «Гончих», а у нас «Бешеных», – с уверенностью заявлял Калифорныч.

            Взрыв хохота потрясал насосную. Вместе со слесарями смеялся и автор байки.
– Не гадай, Калифорныч, мы люди маленькие, ничего в этом деле не смыслим, – произносил я. – Кто знает, что там было? Может кто-то и не поверил бы, а мы тебе верим. И что ты инопланетянин, мы тоже верим. Только больше никому об этом не рассказывай. Дело государственной тайной попахивает…

            – Да я уж смирился. С лысиной тоже хорошо. И мыть легче, и если вспотеешь, платком голову протёр и ладно…
– Ну, ещё сболтни чего-нибудь из своей жизни! – просили слесари. – Расскажи, почему у тебя зубы железные?..
– А? Зубы-то? – смеялся Калифорныч. – Это с армии, когда я в дисбате служил…
– Как, в дисбате? Там же солдаты наказание отбывают, – возражал бригадир слесарей.

            – Так и меня наказали. Сперва, я попал в ракетные войска электриком, – продолжал рассказывать Калифорныч. – Только и спросили сначала, мол, лампочки можешь вкручивать? Я сказал, что могу. Меня и взяли. Так вот как-то раз одна ракета на учениях не туда полетела. Вызвали меня в штаб, вроде как на допрос. А что я им сказать могу? Хрен её знает, что у неё там замкнуло? Отбуцкали меня крепко. Один уж там шибко изгилялся. Всё норовил мне сапогом по зубам съездить. Ну и съездил. Ни одного, гад, не оставил. И фамилия у него какая-то матершинная. Как-то на "еби" начинается… 
Калифорныч пытался повторить фамилию, но так и не смог вырулить.
 - Поди, Егистервин?..
- Ну да, такая!..

             – Рассказывай дальше, что там с тобой приключилось? – напомнил я.
– В трибунале сказали, что три года я должен в дисбате «лямку тянуть». Только после этого в родную часть смогу вернуться. А зубы мне вставили, даже один лишний воткнули.
– Как это, вставили? – переспросил бригадир.

– А им приказали. Генерал с проверкой приехал. Пузо, как дирижабль, и лысый, с красными широкими лампасами на штанах. И морда такая же красная, и нос, точно рыхлый башмак. Я ему беззубым ртом прошамкал о своём приключении. Он выслушал и говорит командиру: «Этот солдат заслужил свой срок. А двух наказаний, за один и тот же неуставной проступок, не бывает. Вернуть ему все зубы!..»

            Моих-то не нашлось – по полу ещё в штабе раскатились. Так вставили железные. А с ними знаете, как клёво! Любую консервную банку откроешь! Никакой открывашки не надобно! После дисбата я в поварскую «учебку» поступил. Неча, думаю, по ракетам лазить. Так мне эти зубы на кухне помогали! Стал настоящим поваром. Могу теперь в ресторане работать, перловую кашу варить, с мясной тушёнкой…

            Я понимал, что байки Калифорныч сам придумывал. Каждый раз они звучали с какими-то новшествами. Только откуда он события брал?

            Калифорныч любил бродить по загородным просторам. Он исхаживал весь левый берег Оби, определяя места для рыбалки. Но рыбу ловил только недалеко от своей малой родины, села Бураново. Дитя природы, назвала его однажды председатель профкома «водоканала», когда мы коллективно ездили на озеро Ая.

            – А знаете, мужики? – рассказывал он слесарям свою очередную байку, словно что-то вспоминал. – Тоня-то баба, что надо…
– Какая ещё Тоня? – спрашивали удивлённо слесари.
– Ну, Тоня. Ну, диспетчерша наша. На Аю мы вместе ездили. Кабы рядом муженька её не было, то, ух!..

            – Думаешь, без ума от тебя была? – шутил бригадир.
– А то! Я же видал, как глазки её горели во время танцев. Захотелось, похоже, покувыркаться с чужим мужиком. Предложил ей потанцевать без света. Так, говорю, мы ближе. Это, говорю, как голые в бане. Не поймёшь, где начальник, где подчинённый. Тоня заулыбалась, но свет вырубать не захотела. Ладно, потом, подкачусь. Мы же, ещё куда-нибудь поедем…

             Слесари смеялись. О похождениях Калифорныча на Айской базе отдыха они были наслышаны достаточно подробно.

             – Едем мы в автобусе… – рассказывал он слесарям.
Я-то знал о его похождениях. Мы путешествовали вместе, и в автобусе сидели рядом.
– Кругом горы высокие! – продолжал он рассказывать. – Глянешь на вершину, аж голова кругом идёт. Я же никогда гор не видал. Сижу, смотрю в окошко. Слёзы сами бегут, бегут, бегут… А Катунь! Вот, силища! Это сколько насосов нашенских надо, чтобы с ней потягаться?!

             «Интересный мужик, – думалось мне. – А если бы не пил? Да он только и помнил из своего путешествия, что день приезда, да день отъезда. Остальное время «бухал». Ходил по территории базы, никого не узнавал, мычал, как бык, орал на всю тайгу: «Из-за острова на стрежень!..»
«Ну, вырвался! Будто ему раньше воли не хватало!..», – сварлила в его адрес председатель профкома. А он брёл за толпой отдыхающих по памятным местам Горного Алтая с банкой пива и смаковал его блаженно.

             – А вот, ещё случай, – рассказывал Калифорныч в курилке. – Прилетаю, как-то, к сестре, в Москву…
– У тебя же сестра в Питере живёт, – заметил я.
– То вторая сестра. У меня их две. Так вот, только из самолёта выхожу, подскакивает ко мне какой-то «хрукт» в кожаном пальте, и говорит: «Давай я тебя до метра провожу». И за сколько, спрашиваю. Говорит, – «За три куска». А я отвечаю: «Пошёл бы ты на… дорогой!..»

               А он передо мной ещё и выкабенивается. «Я хоть из Барнаула, – говорю. – Но, ежели желаешь, тебе всю Москву бесплатно покажу». Этот «хрукт» махаться взялся, а я ему как врезал промеж глаз. Он и свалился, словно подкошенный, а потом вскочил и удрал. Ишь, нашёл дурака…

             Слесари со смехом разъезжались по своим объектам. А Калифорныч серьёзнел.
«Барометр купил за семьсот рублей – говорил он мне. – Китайский. Пока по нему пальцем пару раз не стукнешь, показывать не будет. Глобус приобрёл. В ладонь вмещается, словно, грудь женская. Гляну на его! А Европа такой маленькой смотрится!..»
 
             На рыбалку  приглашал:
«У меня лодка есть, а на берегу Оби землянка вырыта. В ней и ночую. Поехали? А?..
– Я бы поехал, да рыбак из меня плохой, – отвечал я откровенно.
– Из меня хороший что ли? Рыба, ежели ей надо, сама прискочит. Я топор в лодке держу. Вдруг, крупная попадётся, так башку ей сразу и отрублю, чтобы руку откусить не успела. А то ведь, хрен её знает, что в рыбьем умишке творится. Подумай, да соглашайся.

             На пузырь  водки наскребёшь поди? А больше начинающему рыбаку ничего и не надобно. У меня печка в землянке имеется. Гадюка рядом живёт. Так, мы с ней кореша. Сперва шипела. Дух самогоночный ей не нравился. А может, просила, чтобы и ей налил. Но потом, свыклась. Мыши какие-то мелкие длинноносые, пятки иногда щекочут. Заглотишь со стакашек самогоночки и не чувствуешь их.

            Одному скучновато. Приглашал как-то Ленку. Не поехала. И чего бабе надо? Грелись бы с ей на топчане, у печки, – лукаво заулыбался Калифорныч.
– Заманчиво рассказываешь, да дел у меня дома накопилось прилично. Как-нибудь, в другой раз мы с тобой порыбачим, – отвечал я. – А про Ленку не слыхал что ли? Она ж замуж вышла…
– Ленка? Замуж? Вот сучка! За меня не захотела! И кто он? – возмутился Калифорныч.
– Не знаю, не нашенский…

            – То-то у неё поясница, говорит, болеть перестала. Видать мужик её здоровью в самый раз соответствует. Все косточки, наверно, изнутри на место поставил. А ради Ленки я бы и с жинкой распрощался. Надоели мы друг другу хуже горькой редьки. Всё гундит да гундит. То ей не так, другое не этак. И морда всегда «лопатой». Только на рыбалке и чувствую тебя человеком. Ладно, пойду к насосам, а ты, Иваныч, сверху гляди. Ежели что, я свистну, – озадачил меня Калифорныч.

           Он спустился по лестнице в нижнюю часть машинного зала, а я остался наверху, у пульта управления. Снизу раздался свист. Поглядел я с перил, а там Калифроныч между насосов бегает, обеими руками мне машет: давай, мол, скорее сюда, что-то покажу! Подбежал я к нему, а тот пальцем на канал дренажный показывает, да мне на ухо орёт:
– Вона, погляди, у нас гостья!..

            Пригляделся я к воде. А из дренажного канала зелёная жаба смотрит не мигая.
– Ей нельзя тут находиться! – прокричал я на ухо Калифорнычу. – Если кто из начальства увидит, нам с тобой голов не снести…
– И то, правда, – кивнул мне Калифоныч. – А что с ней делать? Неспроста она к человеку потянулась. Наверно, ей тепла и ласки захотелось…
– Надо её на улицу выгнать…
– Там же зябко…
– Барнаулка за забором. До воды доскачет…

           На том и порешили. Калифорныч нашёл кусок брезента и полез в канал за жабой, а я пошёл открывать ворота.
«Вот, человечище, – подумал я. – Каждой твари сострадает. Не всякий так смог бы»…

           К семи утра мы с Калифорнычем снова распахнули ворота, чтобы запустить пришедшую на работу смену. С обложного беловато-серого неба сыпал снег. У ворот, замерев, как изваяние, сидела наша гостья. Она умоляюще глядела на Калифорныча, словно искала у него поддержки. А тот ей приветливо улыбнулся, будто старой знакомой.

           Заскочила в машинный зал, и запрыгала по широким ступеням к воде.
– Пускай живёт. Никто её не заметит. Зима на носу. Куда она пойдёт? Мож, летом комарами попитается, хоть донимать не будут, – махнул рукой в сторону жабы Калифорныч, но по глазам его было видно, что они с этой тварью заодно.

           После снегопадов, оставивших немалые наносы, дежурные смены очищали уличную территорию, а в морозы отсиживались в своих «конурах». Ночами Калифорныч ремонтировал рыболовные сети, а днями ходил наперевес с широкой дворницкой лопатой.
           Начальство ставило Калифорныча в пример. И тот был счастлив, как ребёнок. А когда работы не было, он с удовольствием подглядывал за голубями, разгуливающими по крыше соседнего дома.

           – Ты глянь, Иваныч! И холода не боятся. А самец-то, самец! До самки домогается! – надоедал мне Калифорныч. – Ходит вокруг её «гоголем». А она вроде и убежать хочет, а сама, поди, думает: а вдруг он меня догонять не станет, а вдруг к другой голубке пристроится. Гляди, гляди, залез на неё, аж с ногами! А ей, вроде, того и надо. Воркует, довольная…

           И как Калифорныч умудрялся сквозь шум насоса воркование голубки услышать? Но книга, которую я читал, была куда увлекательнее, чем наблюдение за голубями. Только ради уважения к Калифорнычу, я косил глаза в сторону окна, где он занимал главный комментаторский пост.

           – Скоро май, ласточки прилетят. Вот гвалту будет! У них и гнёзда под крышей, и семьи одни и те же наведываются. А что обгадят, ототрём. Первый раз, что ли? – с улыбкой говорил Калифорныч, и глаза его становились романтично-мечтательными. Он ходил по насосной и пересчитывал старые гнёзда.
Но как же расстроило его распоряжение мастера, закрыть на лето ворота, «чтобы ни одна тварь не проникала на территорию…». И пользоваться всем работникам надлежало только запасным входом.

           Видимо, ежегодные жалобы работников насосной дошли наконец до сознания руководства. Калифорныч ходил понурый. Он глядел на небо, потом делился со мной внезапно свалившимся несчастьем.
– Чуть ли не каждый день во сне их вижу, – говорил он мне. – Сердце разрывается. Жалко. Так весело чирикали. Семьи создавали. Птенчики вылуплялись, летать учились…
– Да не пропадут твои пичуги, не переживай! – пытался я успокоить Калифорныча. Гвалта меньше, и оборудование чище…

            А потом, я ушёл на пенсию. Вскоре и Калифорныча уволили. Он жаловался мне по телефону:
– Плохо без коллектива. Как было бы здорово, если бы мы снова собрались вместе!..

            Да и я жалел, что пришлось расстаться с Калифорнычем. Не понимали его работники. А я скучал без него и чувствовал сквозь его маты и скоморошество живую душу доброго большого ребёнка. Не думаю, что те, кого не тронула «радость» увольнения, были лучше чудака Калифорныча…

                26.03.17г.