Бывает у людей праздник...

               

       На толстяка обратили внимание почти все пассажиры трамвая. Он оглядывался по сторонам, таращил глаза, раздувал щеки, плотно слепив в узкую полоску посиневшие губы. Но самое интересное было в том, что он пытался задрать подбородок чуть ли не к самому  потолку.

       Мужичок с бидоном покрутил у виска пальцем и кивком головы показал   на странного типа.
       — Бывает же…
       — С каждым может случиться, — горестно вздохнула тетка в куртке с пузырчатым балабоном.

       Крепыш лет тридцати, по виду знаток всяческих качалок, тронул толстяка за локоть:
       — Что, дядя, лишнего принял на грудь?
       Толстяк в ответ выпучил глаза, тут же зажмурил их и, давясь, затрясся от смеха. Он приседал, хватался за живот и от видимого удовольствия только мотал головой.

       — А че? У нас в  районе тоже такой был, — опять вздохнула тетка, — токо тот худючий, как жердина, а этого вон как разбарабанило...
        Мужчина в потертой безрукавке повернул к публике свою небритую физиономию:
        — Артист, говорю! Теперь все стали артистами. — И стал пробираться к выходу.
        Толстяк еще выше задрал голову, будто пытался прополоскать сраженное  хворью горло. Причем там у него действительно что-то забулькало.
        — Муэа миоа умоэа! — произнес он, чуть разлепив губы, при этом помогая себе произносить слова носом.
        Трамвайный народец  с любопытством придвинулся к толстяку. Мужчина в безрукавке остановился, прислушался к местному гомону.
        — Че ен грит-та? — спросила тетка, сжав в руке пузырчатый балабон.

        Крепыш оказался человеком битым и поэтому нетуго соображал. Он с охотцей перевел:
        — Дядя говорит, что у него сегодня день рождения.
        Мужичок с бидоном толкнул соседа в бок:
       — Видал? Умеет жить народ — на пьяной козе не подрулишь!
       — Одно слово: артист! — махнул рукой тот, что стоял в безрукавке и прислушивался.

       Две девчушки в майках и со свежими татуировками на предплечьях,  переговариваясь между собой, хихикнули.
       — Моаэии! — простонал вагонный герой в приступе смеха и одновременно ухватился за ручку сиденья. — Муу эуоа!
       — Ишь, смеется да хохочет, будто кто его щекочет! — сострил парень, покрытый гривой рыжих волос. По виду школьный отличник или студент.
       — Ково он? — приложив к уху ладошку вместо мобильника, протянул  голову дед, похожий на Чарльза Дарвина, но только в бейсболке.
       — Господа, у человека причина! Не видите что ли… — вступился за толстяка спортивный крепыш. — Сегодня у него праздник.

       Мужчина в безрукавке пропустил свою остановку, присел у выхода и дал о себе знать:
       — В цирк его надо! Всему, говорю, народу на показ!
       —  Господи! Мать-богородица! — озираясь, прошептала  тетка, которая имела балаборн. — Точь в точь, как наш Гришка.

       —  Мэа уиа ааа!
       —   Это, говорит он, подарок везет домой! — снова перевел словоохотливый крепыш.
       — Чего? — подала голос кондукторша.
       —   Мыы!
       —  Рыбы! – уточнил соседям все тот же крепкий парень с мускулистой грудью.

       Тетка  выпустила из рук свой балабон. Освободив  конечности, мелко закрестилась. Тот, который от всех отличался  безрукавкой,  вернулся и сел ближе к толстяку.
       — Говорю, что артист, — сказал он уверенно.
       —  Рыбы-то какие? Караси, небось, или простипомы? — съязвила кондукторша. — За их провоз тоже должно быть оплочено!
       — Муы!
       Девчушки в конце трамвая снова  по какой-то причине  хихикнули.
       — Што-о? — остолбенела кондукторша.
       —  Гуппи, — разъяснил  молодой человек с накачанными бицепсами.
       —  Ково он? — вытянул шею дед, вылитый  Дарвин, но в бейсболке.
       — Гуппешки. Порода такая, в аквариумах водится, — растолковала женщина в синей кофте, — махонькие самородящие  рыбки. Ребячья забава.

       — Ыи оу аа, — закинул  к плафону  голову толстяк, — аоаа уаэ ауэ ыаа эыаа эээ!
       — Ну, сказать короче, — не спеша изложил крепыш, — ему рыбок друг сегодня  подарил. Посудинки никакой, как видите,  у человека не оказалось. В ладошке далеко с ними не убежишь. Вот, говорит, «Карачинской» набрал в рот и транспортирует малечков таким макаром.

       — А потешается-то он от чего? — робко встрял мужичок с бидоном.
       Девчушки в углу снова и беспричинно хихикнули.
       — Ты бы не так потешался! — заметил тот, что оказался в безрукавке. —   Засунули б тебе камбалу за щеку…
       — Ну, чудеса! Ну, чудеса! — убивалась у трубчатой стойки тетка из районного центра. — Такого и во сне не приснится!
       … Подъезжали к очередной остановке. Вагон резко качнуло и тормозными колодками прижало к рельсам. Все, особенно те, кто стоял,  в порыве подались вперед.

        Толстяк хыкнул. Губы у него сначала вытянулись куриной гузкой. Наконец, он открыл рот, взмахнул руками, как обстриженными крылышками, и, выплескивая себя из вагона, отчетливо произнес: «Чтоб тебя комар забодал!»

        —  Ково он? — приложил ладошку к мохнатому уху Дарвин и снял с лысой головы бейсболку, подаренную внуком.
        Крепыш вытер со лба пот, в сердцах выпалил:
        — Кого, кого?.. Живородков  проглотил! Вот кого! Транспорт нормально остановить не могут…

        — А я, граждане, ни при чем. С меня никакого спроса! — вроде как она   здесь и не была вовсе, опередила всех кондукторша.
          Девчушки в углу смолкли. Тетка из райцентра  зажала в руке пупырчатый балабон, соображая, куда ее пристроить. Подумала и сунула в сумку.
         — Артисты! — заключил мужчина в безрукавке. — Им бы только в цирке служить, а не трамваями управлять! Пешком-то оно надежней.

         И решительно поспешил к выходу.