Друзья на выпускном вспоминают своих двоих товарищей, которые сейчас служат в воздушно-десантных войсках.
Наверное, самым первым словом для описания этой повести будет Честно. Ну а вторым - Противоречиво.
Ну а следующими, будут: Брань, Мечта, Страх, Иллюзия, Героизм, Ненависть, Фашизм, Разочарование, Надежда и Долбо*бизм.
"А моя судьба захотела на покой.
Я обещал ей не участвовать в военной игре,
Но на фуражке на моей - СЕРП и молот, и звезда.
Как это трогательно – СЕРП И МОЛОТ, и звезда."
«Гражданская Оборона»
"Тот, у кого есть хороший жизненный план, вряд ли
будет думать о чем-то другом."
«Кино»
"Hey! Ho!
Let’s Go!"
«Ramones»
Выпускной
1 июня 2016 года.
Андрей, облокотившись на праздничный стол и подперев кулаком онемевшую щеку,
боролся с желанием упасть в салат, что бы хоть как-то развеять эту дикую скуку.
Русская попса 90-х орала на весь круглый зал, туго набитый вчерашними
студентами и лысеющими преподавателями, еще больше накаляя духоту внутри. Безумная
тамада, уже изрядно подпитая (о чем кричали ее красные надутые щеки), бегала между
столами со своим проклятым микрофоном и все твердила о каких-то призах, анекдотах,
яйцах на ложках, стульях и воздушных шарах. Нахрена он только вложил сюда столько
денег. Придется теперь сидеть. Господи, хоть бы она уже заткнулась. Хоть бы все они
уже заткнулись и выключили «Ласковый Май»!
Конечно, выпускной - это всегда в первую очередь праздник учителей. Наконец-то,
все эти самодовольные спиногрызы закончили свою ущербную «учебу» в «нашем
престижном» колледже и теперь отправятся на заводы и в «Макдоналдсы» вершить свою
карьеру, или выберут стабильность в успешных компаниях «Магнита» или «Пятёрочки». И
только единицы, настоящие счастливчики, смогут добиться должности Продавца-
Консультанта в солидных салонах связи.
За окнами кафе все никак не хотели опускаться сумерки – стояло жаркое лето
белых ночей. Туда-сюда всюду сновали яркие пиджаки и, не совсем пристойные по меркам
Развалившегося Советского Союза, пышные платья студенток. Примитивная светомузыка
высыпала на кафельный пол растянутые звезды и еще какие-то искаженные фигуры.
Столы ломились от так горячо любимых салатов оливье, бутербродов с красной рыбой,
селедок под шубами, холодцов, шашлыков, бычьих языков, сыров и колбас (так
претенциозно разложенных по каемке тарелок). И конечно, королевой бала была Водка… а
еще вино (для милых дам), коньяк, виски, всевозможные настойки на орехах, апельсинах,
мандаринах, липе, клюкве, репе, березовых бруньках, и вообще, на чем только можно было,
что либо настоять.
Классная руководительница поднялась на невысокую сцену и осторожно приняла
микрофон у тамады. Бешеная музыка, наконец, унялась. Улыбаясь, она распахнула свою
праздничную бархатную папочку бежевого цвета.
- Ну, вот и наступил этот день. Этот, всегда немного грустный, праздник! Пора
прощаться. Впереди у вас – целая жизнь…
Жизнь…
Эти люди наверняка не знают, что делать с жизнью. Он не знает, что делать с
жизнью. Все время они чего-то выжидали. Ждут школы, ждут колледжа, института,
потом ждут армии. Ждут, все ждут. А дальше-то что? Правильно – личная жизнь, своя
собственная, наконец-то! И вроде бы ура.
Hey! Ho!
Let’s Go!
- … свободное плавание и наступило время прощаться с вами, милые мои ребята,
ваша группа, на самом деле, была самой замечательной из всех поколений металлургов
нашего колледжа! А это значит, что…
Они проводили выпускной с другой группой – с металлургами, потому что от их
группы осталось всего четыре человека. Из этих четырех, пришли только двое - Андрей и
Илья: один сейчас сидел за другим столом со своей компанией; в своем полностью белом
костюме он выглядел как настоящий жених.
Вообще, шесть человек должны были выпуститься из колледжа; шестеро должны
сейчас сидеть за одним столом и слушать прощальную речь своего учителя. Но двое
вообще не пришли, а еще двоих ранее забрали в армию прямо посередине учебного курса. Где
они сейчас, интересно? От них ни слуху, ни духу…
…Она зачитала еще пару стишков и, наконец, окончила свою стандартную речь. В
зале заплескались аплодисменты в честь такого торжественного дня, так сказать,
закрепляя печатью этот важнейший момент; женщина спустилась со сцены, осторожно
переставляя непривычно длинные каблуки, что бы не споткнуться о чего-нибудь. Диск-
жокей снова врубил музыку. Теперь заиграли «Руки Вверх», и толстая библиотекарша
начала дергаться сидя на стуле, подняв над головой свои обвисшие трицепсы в экстазе.
Андрей заметил, как Илья машет ему рукой и зовет выйти перекурить на улицу.
Они вышли на крыльцо кафе. Здесь было гораздо тише, но изнемогающая духота
никуда не делась.
- Что, ты дальше, куда? На вышку собираешься? - начал Илья, прикурив сигарету.
- Кхм…не знаю пока… но у меня совершенно не стоит на всю эту механику, -
улыбнулся Андрей.
- Ха, это точно.
Из кафе вышла официантка и по тропинке направилась к выходу из парка.
- Жаль, что нас здесь только двое, знаешь, - задумчиво произнес Илья, провожая ее
взглядом. – Не очень-то праздник, да?…слышал что-нибудь от парней?
Андрей выдохнул дым. - Ты имеешь в виду, которые сейчас в армии?
- Да… я и не думал, что так успею соскучиться по дурацким шуточкам Сокола.
Илья устало улыбнулся, уставившись в какую-то точку на дереве рядом.
- Нет, ничего не знаю. Только сейчас их вспоминал. Ничего не пишут последнее
время.
- Они же вдвоем вместе попали куда-то да? Интересно, как им там, в армии,
нравится ли…
67
- … служить в артиллерии ВДВ?
- Так точно, товарищ Лева! – Малёк оскалил в нервной улыбке свои кривые
зубы.
На деревянном полу кузова, накрытого плотным зеленым брезентом, в
полумраке тряслись ящики с боевой оптикой, лопаты, длинные толстые ломы,
досыльники и важный копёр. Скамейки громыхали под задницами, когда камаз
подпрыгивал на размытых ухабах. За пологом тента мельтешил снег или дождь
(наверное, нечто среднее); вдалеке мелькал редкий серый лес, скрытый туманной
дымкой от испарений почвы. Прицепленная сзади автомобиля гаубица Д-30 почти
взлетала на размытых кочках и ямах. Ее два черных колеса выдавали ровные потоки
серого месива летящего за обочину «дороги».
Четыре солдата сидели в кузове, заключенные в коконы-бронежилеты;
грибообразные шлемы неуклюже подогнаны; с сумками противогазов и рюкзаками
десантников за спинами; черными автоматами АК-74М* и штык-ножами, висящими
на поясах. Облаченные в белые маскировочные халаты времен Второй Мировой,
они смахивали на черепашек-ниндзя под прикрытием.
______________________
* АК-74М – модернизированный автомат Калашникова, оснащённый складывающимся на левый бок
полимерным прикладом и универсальным креплением (планка «ласточкин хвост») для крепления
прицелов, как оптических, так и ночных, на левой стороне ствольной коробки.
Кто-то пытался придавить ногами ящик панорамного прицела, кто-то прокручивал
в голове свои действия, кто-то курил. От волнения по ногам скатывались громадные
капли пота и застревали в волосах.
- Покурим с тобой? – утвердительно спросил Малёк Ильича. Тот пристально
посмотрел на него и, плотно сжав кубы, кивнул. Московский Ильич собирался
открыть после армии свою фирму грузчиков и сам развозить холодильники и
диваны на своей вишневой газели: «Я просто люблю водить, это мое… Тем более -
это ведь серьезные деньги».
Пригнувшись, Малёк быстро перебрался к другому борту кузова и по
скамейке добрался до заветной половине мятой сигареты, пока весь тент колбасило
над головой.
Внезапно раздался скрип тормозов; все пассажиры тяжело завалились на бок.
Хлопнула дверь кабины.
- К ОРУДИЮ! – скомандовал Сержант снаружи.
Закинув полог, солдаты выкинули за борт неуклюжий копёр, чем-то
напоминающий якорь. Черт, это штука и весит как якорь! Он плюхнулся в грязь и
обрызгал и гаубицу, и их лица. Они следом выпрыгнули из машины со всеми
своими ломами, лопатами, с ящиками в зубах; закатанные черные берцы
погрузились по самую щиколотку прямо в подтаявшее месиво.
- Все, давай, ВЗЯЛИ!
Сбросив все лишнее, руки схватились за проушины дульного тормоза
гаубицы. Сержант вытащил предохранительный шплинт, и пушка снялась с
фаркопа камаза, который буксируя, поспешил выбраться из крутого
артиллерийского окопа.
- Не бросать! - они осторожно опустили лафет гаубицы на песок. – Ноги!
- ОРУДИЕ, К БОЮ!
И понеслись танцы.
Малёк открыл запорную рамку ствола, - СТВОЛ! – и низенький Ильич, сорвав
чехол казенной части, начал усердно наяривать рычаг домкрата, поднимая всю
гаубицу на узкую прямоугольную опорную плиту; наводчик – Лева, в это время
пытался собрать оптику из ящика и установить ее на гаубицу, одновременно
выкручивая колесо подъема ствола; Бр;ня, рядом с Мальком, опустил запорную
рамку и начал разводить правую станину со своей стороны.
- Быстрее, гондоны!
Малёк стащил чехол с дульного тормоза и немного развел левую станину, что
бы орудие вдруг не опрокинулось.
Колеса гаубицы слегка оторвались от земли.
- На колеса!
Солдаты обхватили диски колес как заправские штангисты.
- Колеса - ПОДНЯТЬ! – Сержант повис всей своей тушей на опорной рукоятке.
– Навалились всем телом! И…РАЗ!
Узел медленно поднялся над головами – гаубица теперь опиралась только на
неподвижную станину впереди и домкрат, пошатываясь из стороны в сторону.
- На станины!
Малёк и Броня подскочили к лапам гаубицы.
- Станины - РАЗВЕСТИ!
На середине дуги станина Малька вдруг врезалась в песок – окоп был слишком
узок для такой длинной суки.
- Бл*ть! Бл*ть! Она застряла! – он все толкал ее напролом, и она зарывалась
дальше и дальше в склон окопа. Сержант был рядом и ударом кулака по шлему
привел его обратно в чувства: - Копайте, гондоны!
На помощь подоспел Броня, и солдаты принялись долбить лопатами по
песку, который здесь уже был мерзлым. Прошла еще только одна минута, а они уже
хватали ртом воздух; лица горели, налитые кровью от давления.
- Если вы будете так медленно кидать лопатами, я вас нае*ашу!
Малёк попытался ускориться; шлем постоянно норовил съехать на глаза.
- Быстрее.
- Ё*АННЫЙ ШЛЕМ!
Земля вокруг орудия была просто изнасилована их лопатами и берцами.
Готово.
Теперь, им удается развести станины.
Но теперь-то САМОЕ веселье. Настоящий рок-н-ролл.
Hey! Ho!
- Забиваем сошники;!
Втроем - Малёк, Ильич и Броня, они подтащили к неподвижной станине
копёр - огромный чугунный боек, по сути, кувалда на компашку. Лева, в то время,
заботливо вставлял в лапы станин сошнички; - теперь их надо загнать прямо в
мерзлую землю, эти железные метровые колья, - они не позволят гаубице
сдвинуться с места при стрельбе.
- Активнее, активнее!
Схватившись шестью руками за предусмотрительно изготовленные ручки-
держатели копёра, кулак над кулаком, они выдохнули: - Давай на счет три. Раз…
- Я вам сейчас на три ускорение выпишу, НАЧАЛИ.
Жирный всегда хотел все сделать быстро. Сделать первым. Обогнать какого-то
внутреннего демона.
- Давай - И… - и они рывком подняли этот литой идол как можно выше, -
РАЗ! – опустили его, вкладывая в удар весь свой вес. – И… РАЗ! И… РАЗ! И…
Яркий звон металла разгонял сонную тишину утра, как молот с наковальней,
и если бы они могли, хоть на секунду, отвлечься, они бы услышали и других
«кузнецов» неподалеку – еще три орудия гаубичной батареи укреплялись на
позициях.
- ТРЕМБИЦКИЙ! ТЯНИ, А НЕ ДЕЛАЙ ВИД!
- Да я тяну! Давай, и… РАЗ! И… РАЗ!
Через пять минут все три сошника; были забиты в землю до самого отказа
(как и их собственные ноги и спины); стопора-ограничители закрыты. Руки теперь
были слишком тяжелыми, что бы их еще поднять; в ушах дико звенело он
перенапряжения. Они переводили дыхание, согнувшись напополам, опираясь на
трясущиеся колени.
- Ильич! – хрипло окрикнул Сержант.
- Я!
- Установить коллима;тор*.
- Есть! - боец бросился к ящикам. Ильич всегда старался произвести
впечатление на Сержанта своей жаркой исполнительностью и у него это почти
никогда не получалось.
- Малёк!
- Я.
- Копай бруствер.
Бруствер… бруствер?!
- БЫСТРЕЕ ЧЕРВИ!
Никто собственно и не рассказывал, что да как делать. Все постигалось
методом «придания ускорения». То, что лучше ничего никогда не спрашивать у
Сержанта, Малёк усвоил уже на первых днях в подразделении:
Была неделя боевой готовности – когда дневальный ночью орет на всю казарму
ДИВИЗИОН ПОДЪЕМ! ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! Все вскакивают со своих коек в панике
и начинают сворачивать постельное белье квадратиками; выметают все из своих
тумбочек в рюкзаки десантников; экипируются; получают оружие и готовятся к
бою.
В кубрик, где помещаются 7 – 10 двухъярусных кроватей и располагается весь
взвод, зашел Сержант. Уже готовенький, в маскхалате.
- Что так долго, гондоны. Быстрее экипируемся.
- Товарищ Сержант, разрешите обратиться. Моя экипировка куда-то пропала,
я не могу найти ее, не знаю, что…
Удар ноги в грудь выбил из него весь дух и откинул к койкам. Он сильно
ударился спиной и скатился на пол; глаза растерянно уставились на Сержанта,
полные удивления.
Почему у этого гондона до сих пор нет еще черепков на каске? Или там
молний?
- … ТЫ ЧЕ ГОНДОН, УСНУЛ?! – БАХ – удар ноги в корпус.
Не знаешь, что делать – делай уже хоть что-нибудь.
Так… копать бруствер… бруствер. Копать – значит лопата.
Малёк бросился к склону окопа на подгибающихся коленях, чуть не упав в
всей своей объемной экипировке.
Но это было еще не все: на склонах показалась прыгающая кабина еще одной
машины.
- Отставить! Трембицкий, Малёк – боеприпасы.
Слишком долго они возились со своими станинами и сошника;ми – уже
подъехал камаз с боеприпасами. Весь кузов под потолок загружен этими
*банутыми деревянными ящиками без ручек - как минимум по восемьдесят
килограммов, просто созданных, что бы отдавливать пальцы.
____________________
• Орудийный коллиматор предназначен для горизонтальной наводки гаубицы при отсутствии
удаленных точек наводки или в условиях плохой видимости (ночью, в тумане, при снегопаде, при
задымлении огневой позиции от выстрелов), а так же для проверки основной наводки. Для установки
коллиматора на огневой позиции служит тренога.
Внутри каждого – два заряда и два снаряда - «огурца». Один такой осколочно-
фугасный «огурчик», выпущенный на полном заряде по живому противнику,
превратит все в кровавое решето в радиусе 800 квадратных метров. Конечно, у нас
есть разные сорта огурцов, помидоров, кабачков и других смертоносных овощей.
Маленькая голова высунулась из кабины:
- Ну что, парни, вы выгружать будете или чего? – вежливо спросил косоглазый
водила Воробей. Так-то парень хороший, но когда разговариваешь с ним, не
понятно на тебя он смотрит или нет, видит ли тебя вообще.
- Быстрее, Малёк, - Бр;ня быстрее подтолкнул его к камазу, пока Сержант не
увидел, что они еще не бросились на ящики.
Бр;ня Трембицкий подрабатывал на гражданке охранником элитного стрип-
клуба в своем холодном Иркутске. Просто гора мышц, стоящая в строгом костюме
на входе и устраивающая желающим (конечно за отдельную плату) новые
«знакомства»: подсказывал, к кому и с какими «вопросами» подходить, кого
спросить подешевле. В армии, конечно, мышечной массы заметно поубавилось.
«Я за час зарабатывал больше чем мой отец за месяц. Накупил себе кучу
оригинальных шмоток. Ты знаешь, с оригинальным «найком» в Иркутске туго,
заказывал из Китая. А еще я так наедался на работе, не поверишь! Шлюхи, которых
я сводил с богатенькими клиентами, благодарили меня всякими «ништяками» -
плитками дорогого шоколада, коктелями там всякими, даже бананами. Обожаю
бананы – такие питательные».
Они подбежали к машине.
Хорошо, что на их орудие достанется только ящиков десять – двенадцать.
Самую большую часть возьмет на себя основное орудие старшего сержанта В;рона-
оно считается главным и должно стрелять больше всех - по его огню ориентируется
вся батарея. Малёк по-черному завидовал своим товарищам в этом боевом расчете,
которые, как раз сейчас, и сидели в кузове с боеприпасами, на раздаче.
Ворон отличный сержант. Лучший, наверное, которого встречал Малёк.
- Здорово, девочки. Как дела? Как Жирный? – ухмылялся сверху Колмаг;р,
низенький, но крепкий парнишка.
Они принялись принимать ящики.
- Хрущу; передавай привет, - Бр;ня пытался выглядеть бодро, но на вид уже
был изрядно замучен. Задрочен. Малёк задумчиво следил за каплей пота
трясущейся на кончике его носа, и влажная ладонь резко соскользнула с
предательского ящика - он с грохотом упал на землю, одна сторона развалилась на
щепки.
- БЛ*… – не сдержался Броня.
- ТРЕМБИЦКИЙ! Ну что там, успех?
- Так точно, товарищ Сержант, последние ящики остались.
- Давайте быстрее, а то я вас нае*ашу.
- Так точно… ты, жирная скотина… ладно, вроде не заметил, давай Малёк,
собирай все это говно. Ничего, бывает.
Они вдвоем перетаскали все ящики в отдельный окоп в двадцати метрах от
орудия, сложили стопками друг на друга.
И вроде бы… вроде бы все…
Ильич, закончив с установкой коллиматора на треногу, взял деревянный
досыльник, для досылания снарядов вглубь дула, и присел на колено у одной
станины - он Замковый. Лева – Наводчик; он расположился у другой станины,
подгоняя свою прицельную панораму. Малёк и Броня – Снарядный и Зарядный;
они незаметно присели на специально поставленный отдельно для этой цели
ящичек и скрылись за насыпью от глаз Сержанта – Командира Орудия. Они
пропотели насквозь и были измотаны до онемения.
- Я просто до смерти зае*ался.
А ведь учебная стрельба еще даже не началась… да… веселенькая, чувствую, будет
служба.
- Эй, педики в окопе! Обслуживаем боеприпасы, зайки!
72
Над полями необъятными,
Над лесами перекатными,
Над разрывами гранатными
Глаза однажды я открою.
Песни-ласточки летят!
Сам от ласки одеяла оторвусь,
Россия! Любимая земля!
Сладкий завтрак на стол накрою,
Родные березки, тополя!
В халат махровый облачусь.
Как дорога ты, для солдата!
И нет подъема, нет развода,
Родная русская земля!
И нет ни роты, ни дивизиона,
Все, что дедами построено,
Нет формы, приказов, командиров, взвода.
Что отцовской кровью полито,
И улыбнувшись, себе скажу:
Мы – твои Сыны и Воины -
Наконец я дома.
Поклянемся отстоять!
77
Зимняя ночь в палаточном лагере.
Дежурство, 23:40
«Родина-мама, я больше тебе ничего не должен».
…Как бы ни был далек дембель, с каждым днем он становится все ближе и ближе.
Ты приедешь в свой городок наверняка к ночи, выйдешь на маленькой, но главной площади.
Ветер. Мелкий снег как порошок сыпется на синюю форму, залетает за ворот.
Ты идешь с этой своей дешевой черной военной сумкой, со стертой надписью
«армия России» через плечо, в своем тесном синем кителе, подогнанном под иголочку, в
начищенных берцах.
На улицах, конечно же, никого нет - это маленький, сонный городишко,
прикрытый белым снегом. По главной улице освещенной желтыми фонарями ты идешь к
своему дому.
Здесь так тихо, спокойно, так сонно.
И вот – ты звонишь в домофон. Дверь сразу открывают с радостным звонком.
Знакомый подъезд.
Мама встречает тебя на пороге со слезами на глазах. Она обнимает тебя и
плачет.
И вот – ты зашел внутрь. Стол уже давно накрыт и вокруг сидят все близкие и
все родные. Ты первым делом принимаешь горячий душ, смываешь с себя всю грязь.
Принимаешь теплую ванну, и твои мышцы, наконец, расслабляются.
Вот – ты сидишь за столом и смотришь на праздничный ужин посреди этой
холодной ночи. И все сидят, радуются тебе до самого утра, а потом отправляют
тебя отдыхать. Отправляют тебя спать.
И на завтра не будет никакой роты подъем…
Солдат спрятал замерзшую ручку в бушлате, взглянул на раскинувшиеся
звезды на черном небе, и горько прослезился.
79
Не жалей бумагу! Любая идея – дорога. Откуда ты знаешь, что тебе поможет в
будущем? Мысль должна парить на страницах свободно. Перечеркивания, неудачные
наброски – все важно. Это ты.
85
- У меня есть поддержка родных и близких.
- У меня есть английский.
Я справлюсь.
Небо для всех одинаково, солнце греет всех и весь мир общий. Границы между
странами – выдуманы.
Время в любом случае идет (всего 1 год). Если тяжело – вспомни других: во
второй мировой, во Вьетнаме, или жизнь того парня в «12 лет рабства», вспомни как
жили люди в Америке в дни голода, депрессии, гангстеров, или это ранчо «О мышах и
людях». Вспомни биографию Боба Дилана. Какой же это классный чувак! Или Джимми
Пейджа, Роберта Планта, Оззи, Линча, Копполы и других людей, которые прожили
жизнь так, как они захотели.
Будь позитивнее! Всегда есть какие-то позитивные моменты отдыха: прием
пищи, отбой, фильмы в клубе, сиги, смех. И… будь добрее.
Повидаешь хоть в своей жизни мир! Лас-Вегас, LA, Токио, Рим, Париж, Лондон. Но
надо работать над собой
87
Настала довольно теплая для начала марта погода. Солнце уже пыталось
расплавить твердую корку снега, размягчить застывшие в причудливых штырях
следы от гусениц.
Дивизион занимался в парке боевых машин, недалеко от палаточного лагеря.
Здесь стояли гаубицы Д-30 обеих батарей и самоходные машины «Нона», а так же
«Спруты» - похожие на танки с огромным стволом, они предназначались для
уничтожения подобных самоходных установок или даже самих танков. По соседству
находился и парк автомобилей: водители уже намывали лобовые стекла своих
камазов. Территория была оцеплена колючей проволокой; по периметру ходили
туда-сюда сонные дневальные.
Это был день чистки, мойки и обслуживания боевых машин после вчерашних
стрельб.
Какой мудак это придумал – «ГАЗЫ!»? Черт, вот они же напрыгались вчера в
этих проклятых противогазах; стекла постоянно запотевали, и приходилось
постоянно протирать их, воображая, что от этого становиться хоть чуточку виднее.
«ОРУДИЕ! К БОЮ!», потом, не успели еще выкопать окоп под боеприпасы, как
«ОРУДИЕ! ОТБОЙ»! И все носишься, носишься, носишься как угорелый - то с
лопатой, то с ломом. «Перекат» сюда, «перекат» туда. ПЯТЬ Ё*АННЫХ ПЕРЕКАТОВ
ЗА ДЕНЬ! Вот, наверное, штаб угорал вчера над ними, пока смотрел в свои сраные
бинокли за их вечеринкой в пене. Даже Сержант вымотался орать свои пресловутые
команды – он потом даже не выдавал им свое «ускорение» и просто показывал
дальнейшие шаги. Может, даже он чувствовал, что они близки к пределу. Когда, уже
ночью, они возвращались в лагерь на камазе вместе с ящиками оставшегося пороха,
они даже курили – так было всем по*ую; а потом, просто вырубились в кузове,
несмотря на адскую тряску. Сегодня же, они были все как огурчики – с сине-
зелеными буграми по всему телу. Маринованные.
Малёк полировал тряпками ствол гаубицы вместе с Левой, Ильичом, Броней,
которые распределились по всему орудию и производили вид усердной работы.
Ворон стоял с другим старшим сержантом у маленького стола поблизости,
похожего на те уличные столы, за которыми распивали разведенный квас или пиво в
старых советских фильмах, и чистил клиновый механизм гаубицы. Старший
сержант рассказывал ему одну из своих «ах*ительных» историй, где он всегда был
самым смекалистым, сильным, могучим сыщиком на деревне, побеждал всех
преступников размахом своего шпагата.
Они называли его Шкафом. Он получил свои погоны когда еще служил в
милиции, а так, он совершенно не шарил в гаубицах и вообще артиллерии, как и все
они. Так же, у него была эта, такая привычная во всех войсках, изюминка – капелька
старого доброго фашизма: мужик мог прикопаться к любой мелочи и вот, вы уже
приседаете, отжимаетесь, что-то чините, ломаете, ползаете под койками (о, это
называется «уроки вождения»), или отвечаете на дурацкие вопросы, на которые нет
правильного ответа, а потом снова отжимаетесь. За что? «За ВДВ», конечно.
- И я ему говорю: Знаешь, эта долбаная политкорректность... Чурок чурками
не назвать, геев надо больше уважать, а уж если чурка гей тебе повстречается -
лучше сразу ноги делать и не оглядываться...
Однажды, ему не понравилось, что солдат ушил такую большую для него
форму, что бы не выглядеть «абортом». Шкаф не оценил его дизайнерской
смекалки, и вместо того, что бы отметить инициативного военнослужащего,
старший сержант разорвал на нем штаны и приказал «родить новые».
Но, в общем, он был не так плох: случись, что серьезное – и он бы выручил.
Наверняка бы выручил. Он все-таки был человеком, в отличие от Сержанта. Самым
опасным в нем было – это его странные, непредсказуемые вспышки гнева. В его
глазах, в такие моменты, было что-то действительно страшное, бесконтрольное. Что-
то из Пещерного Века.
Может быть, это что-то профессиональное. Какая-то профессиональная обида
к жизни.
- Поэтому, я тебе скажу, что мы живем в прекрасной стране, где п*дарасов
называют п*дарасами! – они самодовольно рассмеялись. - Такие вот педики. Бл*, как
их только земля носит. А на западе они женятся, ну, в смысле, выходят замуж… Моя
бы воля – поймал бы всех этих гомосеков и на кол посадил бы. Прямо на их очко.
Малёк перестал натирать откатный механизм.
- Они же люди.
- А потом бы…Что ты сказал?
Малёк не мог больше сдерживаться. Не военнопленный же он, в конце-то
концов. – Они тоже люди, - он посмотрел сержанту прямо в глаза с откровенным
вызовом, - такие же, как вы. Я действительно не могу понять, как это у людей
получается так искренне ненавидеть. Откуда в них берется столько ненависти?
- В смысле? Гомики – не люди. – Сержант посмотрел по сторонам, спрашивая
взглядом других «Ну и бред он городит, да? Это же, как дважды два, как Закон
Всемирного Тяготения!».
- Тогда чем они отличаются от «людей»?
- В СМЫСЛЕ, ЧЕ ТЫ ТУТ… - ничего не понимая начал Шкаф.
- Погоди, погоди, - отошел от своего орудия Мясо. Он блин, был каким-то
странным охотником – постоянно вертел в руках свой широченный ножище,
подкидывал его, в деревья втыкал. А вообще, был водителем камаза. - Значит, ты
считаешь, что геи – это норма? Что нужно им позволить открыто сосаться друг с
другом, заводить детей, пропагандировать анальный секс, может даже разрешить
все эти их парады, да? Ты это предлагаешь, Малёк? - он воткнул нож в мерзлую
землю, даже не смотря вниз. Наверное, он нервничал таким образом.
- Может он и сам…педик, - Ильич довольно улыбнулся, ядовито посмотрев на
Малька.
- Нет, я натурал.
- Ты не ответил на мой вопрос, - отчеканил каждое слово Мясо, словно на
допросе подозреваемого.
Малёк раздраженно вздохнул, - Я считаю, что геи – ничем не отличаются от
других людей. Мы не отвечаем за свои сексуальные желания – они просто есть и все.
Человек не виноват, он не должен испытывать никакой вины. Если кто в этом и
виноват – то это Господь Бог…
- Это…
- …но, если ваши сексуальные желания, заключаются в расчленении
гомосексуалистов – вот это уже проблема… Они же никому не мешают, они никого
не трогают, не насилуют – если вы этого боитесь. Вы же на женщин с ножом не
нападаете? Они имеют право быть собой. Они имеют право выйти на улицу с
любимым человеком и держаться за руку.… ЧЕРТ! НУ КОНЕЧНО! И целоваться, и
трогать друг друга – они же любят! Они просто… пытаются защищать свои
человеческие права, самые простейшие человеческие права. Право быть самим
собой. Что они вообще сделали вам плохого?
- А че ты тогда их защищаешь? – не совсем понимая суть, спросил Орех.
- А какие их права ущемляют? Кто вообще их ущемляет? – озадаченно
спросил Мясо, немного смутившись.
- ВЫ. СЕЙЧАС. ВЫ ВООБЩЕ ИХ ЛЮДЬМИ НЕ СЧИТАЕТЕ! – Малёк
истерично рассмеялся.
- Откуда нам знать, что и ты не голубой? – вдруг поинтересовался Хрущ.
- Я…
- Я тут недавно прочитал про одного мужика, кстати, из Америки, - встрял в
эту дискуссию Бр;ня. - Какой-то мусульманин ворвался в их гей-клуб и начал
палить из автомата по гомосекам. Пиндосы подумали, что это петарды кто-то
взрывает... Мужик пятьдесят гомосеков застрелил. Кто-то сказал, что мол «наконец-
то, кто-то поднял руку на ЛГБТ-сообщество, и теперь все должны сплотиться и
подумать о насилии, направленного против геев — как в США, так и во всем мире».
По-моему…
- Нет, погоди, погоди… - Мясо поднял вверх руки. - Давай, вот такую
ситуацию: предположим… ты гуляешь со своим сыном по парку…
- Да не будет у него сына, ты же все слышал.
- Нет, нет, погоди… я хочу все сам услышать от него… Смотри, Малёк: ты
гуляешь по парку со своим сыном. Лето, жара – купил ты ему, значит, мороженое;
идете вы и, вдруг, видите двух гомосеков целующихся на скамейке, чуть ли не
надрачивающих друг другу. Сын такой, глаза на тебя поднимает и говорит: «Папа!
Папа! А почему дяди целуются?» И что ты сделаешь, Малёк? – Мясо ожидающе
скрестил руки на груди.
- Бл*, я бы подбежал бы к ним и как въ*бал! – чувственно высказался
Колмаг;р.
- Я бы объяснил своему сыну, что есть такие люди. Рассказал бы ему все как
есть. Ну не станете же вы скрывать от него этот факт, что в мире ЕСТЬ непохожие на
ВАС люди. И ОНИ ЛЮДИ. Не будете же вы вылавливать каждого гея, гуляющего в
парке, что бы, мало ли, ваш сыночек не заметил «что-то странное» и не задал вам
этот страшный вопрос.
Подобная херня уже творилась и с черными в Америке. Да и вообще со
всеми…
- Ты в курсе, что за такие речи, в нашей стране могут посадить? – серьезно
спросил В;рон.
- Я не пропагандирую. Да и вообще, по моему, довольно трудно заставить
человека, не имеющего подобного желания, засунуть себе в жопу чей-то х*й, верно?
Черт, если вам нравятся девушки, что с вами теперь поделать? Да и зачем что-то
делать? А что делать с ними, если им нравятся парни? Мы не в ответе за свои
желания, но если в них нет ничего преступного, если они не приносят никому боли,
страдания, то почему они плохие? Почему за них должны преследовать, уничижать
и даже… убивать.
…Знаете, хоть я и вижу, что вы сейчас меня абсолютно не понимаете, но я
верю. Я верю, что я посадил внутрь вас семена сомнения и надеюсь, что они когда-
нибудь произрастут и вы, наконец, задумаетесь.
Вот смотрите: вот страны, где однополые браки разрешены, - Малёк начал
загибать пальцы. – Голландия, Швеция, Канада, Англия, Франция… а вот – где
запрещены, - и он поднял другую руку. – Пакистан, Уганда, Иран, Судан, Гвинея,
Нигерия… и нет, они не просто запрещены: в лучшем случае – тюрьма, в худшем –
смертная казнь… вы где бы захотели жить?
Атмосфера постепенно все накалялась и накалялась.
- Нет, ну ладно педики. Пусть они там у себя дома сидят, трахаются и не
высовываются. Я-то, почему должен смотреть, как они за ручку ходят, может мне
противно… - Ильич забубнил недовольно. Все возмущенно кивали.
- Представь, тебе нельзя проявлять свои чувства, при других людях, нельзя
держать любимого человека за руку и…
- НУ ОПЯТЬ ОН ЗА СВОЕ! МАЛЁК! – многие недовольно вскинули руки,
словно потеряли свою надежду исправить его… или проиграли ставку в картах.
- Как же ты всех зае*ал! – кто-то даже сокрушенно закричал.
- Ладно, давайте, я только хочу одно узнать у вас. Только одну вещь.
Малька обступили уже со всех сторон.
- …Вот допустим… у вас с женой родился сын: Маленький карапуз, которого
вы так долго ждали. Вы накупили ему игрушек, одежды на несколько лет вперед. А
мальчик растет – и вы в нем души не чаете. Вот он уже вырос из детского сада,
пошел в первый класс. Вот он уже и школу заканчивает. Вы уже несколько лет
откладываете деньги со своих зарплат ему на квартиру. Он поступает в институт. Ну
надо же! Мой мальчик учится в институте! Вы ждете не дождетесь, когда он приедет
к вам на своем мерседесе со своей девушкой и скажет, что планирует завести
ребеночка, порадовать ваши седины. Он приходит к вам, но вместо этого, вдруг
говорит: Знаешь, пап… ты меня прости… я… гей.
Что вы будете делать?
- Не будет у меня сына гея, - сразу отвечает Мясо. - Я его нормально воспитаю.
- Отпиз*у и выгоню его из дома, - говорит Хрущ.
- Не сын мне больше, - отвечает Шкаф.
- Я убью его, - говорит старший сержант Ворон.
Мальку сразу вспомнилось сегодняшнее утро: выходя из палатки по пути к
умывальнику, он услышал как Ворон, сидя на скамейке, разговаривает с кем-то по
телефону. Это оказался его сын – Андрею исполнилось сегодня 16 лет, и отец желал
своему сыну здоровья и всех благ. Вырасти большим и сильным, не обижать маму…
Интересно, что бы на самом деле было, если бы Андрей сказал сегодня своему отцу
«прости папа, я гей. Мне очень жаль, что я не оправдал твоих надежд…»
Мальку вдруг стало очень больно за Андрея и за всю несправедливость этого
мира. Слезы подкатили к глазам:
- И вы так просто откажетесь от своего собственного СЫНА? Вы захотите
УБИТЬ его?! Зачем же вы растили его? Ради того, что бы он был счастливым
человеком, любил вас, своих родителей, или ради того, что бы он подчинялся вам,
наплодил вам внуков? Получается, что вам и не сын был нужен. Он, в этом случае, -
просто вещь. ВЫ ПРОСТО ЭГОИСТЫ ПРИЗНАЙТЕ ЭТО!
Парни из другой батареи тоже бросили свои тряпки и следили за ходом
спора, словно за каким-то напряженным футбольным матчем по радио.
- Наши деды воевали за тебя, а ты теперь педиков защищаешь. Тебе должно
быть стыдно.
- Наши деды воевали за себя.
- Им было бы стыдно за тебя.
Мальку вдруг стало так противно от всех этих людей вокруг. Он словно
заметил то, что не замечал раньше. Как какие-то гнилые зубы, вдруг внезапно
прорезавшиеся у всех; и он словно один их видел.
- Вот вы говорите фашизм, фашизм, деды-герои. Да вы знаете, то, что вы тут
мне говорите и есть настоящий фашизм.
Все с этого и начиналось. И даже с меньшего. Всегда какой-то внешний враг
где-то там. Знаете, как это выгодно власти? Как выгодно подкармливать эту
ненависть? Люди превращаются в заведенные пружины – их надо только направить
в нужное направление.
Как же я уже зае*ался от всей этой политики, холодной войны, бойкотов, санкций!
Давайте уже въе*емся деснами и пере*уярим друг друга: ворвемся в наши города и
расстреляем очередями автоматов людей; выломаем двери наших домов и
изнасилуем наших дочерей; разобьем прикладами головы наших сыновей. И когда
все закончится, когда голод будет утолен, мы успокоимся, остынем. ДА? ТАК
ХОТИТЕ? «Бей свинью! Глотку режь! Выпусти кровь!». Дедам было бы стыдно за
вас. Им было бы стыдно!
- ПОШЕЛ ТЫ НАХ*Й! – не выдержал кто-то из другой батареи.
- ...Вы ничего и не заметите, пока людей на улице не начнут сжигать, пока не
ворвутся в ваш дом, потому что вы журналист, или еврей, или гей, или богатый, или
вы просто читаете не ту газету. Потому что вы другой. Как вы будете с этим
бороться? ДА УЖЕ НИКАК. Вы уже позволили этому случиться. ВЫ БЫЛИ
СОГЛАСНЫ.
И ЧТО, НИКТО ЭТОГО НЕ ПОНИМАЕТ? – он, словно прозрев, оглядел все лица
вокруг него.
Все смотрели на него как чужие люди. Нет – как настоящие враги: кто с
презрением, кто с внутренним ликованием своей правоты.
- ХОТЯ БЫ ОДИН. ХОТЬ КТО НИБУДЬ? … Лева, ты тоже считаешь, как они? –
он посмотрел с надеждой на того, кого считал своим другом.
Лева так испуганно вдруг выпучил глаза, словно его застали за чем-то
непристойным. Так и было – ему было так стыдно, что он готов был провалиться под
землю.
- О, еще один защитничек, - успел вставить кто-то за спиной. - И давно вы
вместе, голубки?
- О… ну я… - Лева, боясь отвести взгляд со ствола, мямлил, стараясь
продолжать потирания тряпкой, - Я… считаю что… что геев надо сажать или хотя
бы… высылать из страны… им тут нет места.
Малёк не мог в это поверить:
- А ЕСЛИ БЫ ТЫ САМ БЫЛ ТАКИМ? ЕСЛИ БЫ ТЫ БЫЛ ГЕЕМ?
- Ты за словами следи, Малёк, - вступился Колмагор.
- Бл*, не знал, что в ВДВ берут педиков, - сказал потешаясь Броня. Весь вид
потерянного Малька вызывал у него смех.
- Вы неправы. Вы все.
- А я тебе говорю, закрой свой рот.
- У нас, вроде, свобода слова.
- Я тебе говорю – заткнись.
- Что, ваши аргументы уже не работают? Просто затыкаете меня? Это как и …
- ЗАКРОЙ СВОЙ РОТ! – вдруг заорал Шкаф.
- Ну и вали к своим пиндосам! – заорал какой-то сержант из первой батареи. -
Они таких любят. На*уй ты в ВДВ служишь?
- ПОТОМУ ЧТО МЕНЯ ПРИЗВАЛИ! – сорвался на крик Малёк.
- ТЫ БЛ*ТЬ ПОЗОРИЩЕ. ВАЛИ НА*УЙ ОТСЮДА!
Кровь прилила к голове: - А Я И НЕ ХОЧУ ЖИТЬ В ТАКОЙ СТРАНЕ, ГДЕ
ЛЮДЕЙ ГОТОВЫ РАСЧЛЕНИТЬ, ЗА ТО, КАКИЕ ОНИ ЕСТЬ, КАКИМИ ОНИ
РОДИЛИСЬ.
- СОЛДАТ ТЫ О*УЕЛ ТЫ С КЕМ РАЗГОВАРИВАЕШЬ? – Шкаф подскочил
вплотную, - ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОПУТАЛ?
- Ладно, успокойся, - Ворон положил на его плечо ладонь, - у парня свое
мнение. «Каждый дрочит, как он хочет».
Шкаф с рычанием отвернулся и уставился в небо, содрогаясь всем телом. Он
был очень, очень близок к срыву.
Вдруг, он снова яростно развернулся обратно, - Никогда не разговаривай со
мной. Ты понял? Ни говори мне больше ничего. НИ СЛОВА, - он размахивал
кулаком перед носом. - Даже не подходи ко мне, ты понял? ГЕИ – НЕ ЛЮДИ. ИХ
НАДО УБИВАТЬ, ТЫ ПОНЯЛ? – сержанта всего колбасило; изо рта летели слюни. -
Если тебе вдруг понадобится что-то, и ты вдруг у меня что-то попросишь, хоть что-
нибудь, ты тварь, или мне просто не понравится, как ты на меня смотришь, я просто
въ*бу тебе по е*алу. Ты понял? ХОТЬ ЧТО-ТО. ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ, Я ТЕБЯ
СПРАШИВАЮ, СОЛДАТ?
Все застыли, пораженные этим странным взрывом.
- СОЛДАТ! – он ударил ладонью по его лицу. – ТЫ ПОНЯЛ, СОЛДАТ?
- …Так… точно… - горький ком в горле еле позволял выйти словам; глаза
налились горькими слезами.
- ТАК ТОЧНО КТО?
- Так точно, товарищ Старший Сержант…
- Ты для меня теперь никто. Ты не человек. Запомни это, гондон.
88
«They that have no Judgment
Should not draw the sword».
Да, вокруг много мудаков, типичных мужланов, стереотипных мужиков-военных,
отмороженных… но ведь мир наводняют не только они. Уживаются в мире разные типы
людей, стилей жизни. Вспомни брата, маму. Диджеи, историки, программисты,
верующие, не верующие, художники, писатели, шахтеры, режиссеры, боксеры. Ты
можешь жить свою жизнь.
И никогда не поздно начать. Ни в 25, ни в 35, 40. Главное – не дать убедить
себя, что ты ничего не стоишь – иначе они будут правы. «Если ты думаешь, что не
сможешь – то ты прав». В тебе есть талант, воображение, тяга к новому, к
прекрасному. Не слушай же никого. КТО ОНИ? Кто они для тебя? НИКТО!
НИКТО, ЧЕРТ ПОДЕРИ!!!
90
Я ТЯНУ Я ЖДУ Я ЖДУ КОГДА Я СТАНУ СВОБОДНЫМ КОГДА Я ЗАДЫШУ
СВОБОДОЙ КОГДА Я БУДУ ТВОРИТЬ СВОЕ ИМЯ КАК КОСТЮМ ХРАНИТЕЛЕЙ
ГОСПОДИ СКОЛЬКО УЖЕ МОЖНО
103
Малёк. Малек. Мальк. МАлька. МАЛЁК, МАЛЁК Б**! ГОВНО ЕБ**** ВОТ ТЫ КТО!
В армии только прозвища или фамилии (которые звучат как прозвища). Это
вообще, какой-то чертов зоопарк - Вороны, Воробьи, Львы, Бараны, Лебеди, Гуси,
Мальки…
Обычно кличка рождается из фамилии (ХРУЩ). Иногда, ее присваивает за
какой-нибудь отличительный поступок офицер (КАКАШКА, ИНТИЛИГЕНЦИЯ) -
как медаль или звание. Иногда, она просто подходит под внешний вид (ЛИФТЕР,
СНЕЖОК, КОТИК). Но вообще, все вместе они - Тухлые Слоны. А еще, в любых
наглядных примерах, вместо легендарного Иванова Ивана Ивановича, выступает
Гвардии Рядовой Залупа.
Только настоящие друзья называют друг друга по своим именам и с прежней
интонацией в голосе, только настоящие друзья, наверное, еще помнят, как их на
самом деле зовут.
Малёк бы действительно потерялся в пространстве, если бы кто-то назвал его
имя так, как оно звучало раньше. Он бы просто запутался.
Знаете, такое бывает, когда вы играете во дворе в войну с палками-автоматами:
идет наступление, вы спрятались за дерево со своей снайперской винтовкой, тяжело
дыша от изнурительной погони за противником.
Так, готово. Кусты - это отличное укрытие, отличная маскировка. Теперь он
ваш, никуда теперь не денется, чертов фашист, ты окружен. Надо перезарядиться.
Нож – на месте. Так, вот и он. Слепошара, даже ничего не подозревает – вышел как
новичок из кустов, озираясь в поисках врагов. Радостный мандраж захватывает все
тело. Сейчас вы его накроете.
Только вы хотите выступить в решающую схватку, как вдруг, из ниоткуда,
словно из другого мира, появляются ваши родители с тяжелыми пакетами из
магазина набитыми продуктами. Они кричат ваше имя, машут вам рукой через
дорогу, зовут вас.
Кто это? – думаете вы мгновение. Их не должно быть здесь. И вас словно
выбрасывает на берег из этой странной реки.
Нет больше Войны, и в руках обычная ветка тополя. Вы снова маленький
мальчик в защитной маскировке в рваных шортах, лежите в траве под ленивым
летним солнцем. Вы вспоминаете свое имя и бежите радостно к своим родителям. У
них наверняка есть какие-нибудь сладости и…
- Малёк!
- Малёк, б**!
- А… что? – он уже давно шел в строю не в ногу.
- Запевай!
(Это все какая-то затянувшаяся игра)
115
Поначалу все равно, если об этом не запариваться. «Ну прыжок и прыжок -
всего-то 800 метров! У вас же парашют – все будет ОК!».
Парашют-то я сам собирал.
Но чем ближе и ближе к этому дню, тем чаще на вас накатывает эта холодная
волна страха, которая поднимается от ног и застревает в горле с горечью
безнадежности. Но вы переключаетесь. И даже в «последнюю ночь», - уже все,
завтра утром прыжок, - вам действительно страшно, потому, что никуда от этого не
деться - ну не станете же вы отказываться от прыжка, бежать из части, или
упираться перед дверью самолета? Придется прыгать.
Люди стараются не думать о смерти. Никто не хочет о ней думать. Все вроде
бы понимают, что ее не избежать, но всегда откладывают мысли о ней,
размышления, всегда откладывают эмоции, перекладывают внимание. Что ж, это
нормально. Так лучше. Иначе, это чертовски страшно.
Десантников долго готовят к первому прыжку – пару месяцев или около того,
они носятся с макетами парашютов набитыми грязной парашютиной по воздушно-
десантному комплексу. Это довольно большая территория военной части, на
которой располагались участки для отработки различных упражнений. Там были
столы предназначенные для подгонки и надевания макетов на время; был
специальный трамплин для десантников, который надо было преодолевать не
разделяя ноги и с поднятыми над головой свободными концами, словно изображая
зайчиков на выгуле, - трамплин вырабатывал устойчивость голеностопа. Черт, если
кто-то опускал руки или разъединял ноги, весь взвод снова повторял этот долгий
адский круг из покрышек и ям. На территории находились и «трибуны» разной
высоты, - для имитации приземления парашютиста:
- Земля.
- Есть земля! – и десантник, смотря прямо перед собой и ни в коем случае не
на землю, спрыгивал с «трибуны». Это тяжело - не смотреть куда падаешь, может
даже так же страшно, как и падать на спину играя в «Доверься другу».
Там же стояли и высотные макеты самолетов АН-2, ИЛ-76 и вертолета МИ-8.
Они были оборудованы направляющими рельсами для имитации отделения
парашютиста. Были и универсальные тренажеры десантников – «штабеля», для
отработки воздушных элементов: боец в полной боевой экипировке,
прикрепленным к своему макету АК-74, с закантрованным к нему магазином,
забирался на скамейку: свободные концы макетов защелкивались карабинами над
головой, и парашютист оказывался в подвешенном состоянии, прямо как в полете:
- 501…502…503 – кричали хором сжавшиеся в комочки десантники, крест-
накрест обхватив грудь, вися над землей.
- КОЛЬЦО! – десять рук одновременно вырывают кольцо резким движением.
- 504… 505… КУПОЛ! – все поднимают с надеждой лица к небу.
- ЕСТЬ КУПОЛ! – руки с радостью обхватывают свободные концы над головой.
- Вы приземляетесь в лес, - говорит офицер ВДС, стоящий посередине
дружного кружка.
- ПОПЫТАТЬСЯ УЙТИ! – отвечает ему хор.
- Вам не удается уйти, ветер заносит вас в лес.
- ЛЕС! – руки перекрещиваются перед лицами, защищая вены от невидимых
веток, хлестающих вокруг.
- Отставить! – и руки возвращаются в исходное положение на свободные
концы подвесной системы.
- Парашютист летит на вас лицом!
- ТЯНИ ПРАВО ТЯНУ ПРАВО! – десантники всем телом повисли на правых
свободных концах, с напряженными лицами, представляя как они расходятся друг с
другом в воздухе.
- При приземлении не смотрите по сторонам – уприте подбородок к плечу, а
то наверняка поцелуете ствольную коробку и запачкаете кровью свой маскхалат. Не
полагайтесь на прибор – он рассчитан на одну тысячу срабатываний! Ваш прыжок,
может оказаться тысяча первым для него и последним для вас, - он натянул свою
кожаную перчатку плотнее на пальцы: на дворе не май-месяц.
- Заяц! – офицер подошел к своей жертве, самому тихому в хоре солдату,
неуверенно выполнявшему команды. Форма словно поплыла на этом неуклюжем
бойце, мягкий шлем съехал на глаза. - Нет купола!
- ЗАПАСНОЙ! – брызжа слюной, Заяц резко обхватил запасной парашют
руками, как будто он сейчас родит. - РАЗ! – вырвал звено ручного раскрытия
запаски, - ДВА! – выкинул кольцо в сторону и засунул дрожащие пальцы в
порванных перчатках внутрь запасного, в складки купола, - ТРИ! – выкинул
внутренности парашюта наружу и…
- ДОЛБА*Б! – офицер подскочил к сжавшемуся солдату, - ТЫ УЖЕ УМЕР,
РАЗБИЛСЯ НАХ*Р! У ТЕБЯ НЕТ СТОЛЬКО ВРЕМЕНИ У ТЕБЯ ВООБЩЕ НЕТ
КУПОЛА, А ТЫ ТВОРИШЬ КАКУЮ-ТО ХУ*НЮ!
Товарищи не смогли больше сдерживаться: хоть они уже как пару часов
бегали, катались, прыгали, ползали с автоматами в пропотевшей форме, ничего так
не поднимает настроение, как тупеж соседа и оры разъяренного офицера (конечно,
если он орет не на вас).
- Х*ЛИ ВЫ РЖЕТЕ, ПРИДУРКИ? – офицер крутанулся на месте, пытаясь
охватить глазами сразу всех; на кого падал его взгляд, сразу умолкал. - ВЫ ДУМАЕТЕ
ВЫ ЛУЧШЕ? ВЫ ТАКИЕ ЖЕ КРАНЫ, КАК И ОН! – он немного взял себя в руки;
гордо выпрямился - … Товарищи солдаты! В воздухе никто на вас кричать не будет,
никто не скажет что делать. Будете рассчитывать только на себя. Все решит ваша
сноровка, то, как вы отрабатывали действия на земле. Чуть что пойдет не так – и вы
просто потеряетесь. Каждый должен быть уверен в своем товарище на борту
самолета. Все должно быть отработано до автоматизма…
- А я и не сяду с ним в один самолет, - доверительно прошептал кто-то своему
соседу.
Но оказалось, Заяц и сам не сел ни в какой самолет.
Когда настало то пасмурное утро прыжка, и весь полк уже прибыл на
аэродром, он был одним из тех, кто выгружал из камазов уложенные в сумки
парашюты. Уже где-то вдалеке ревели огромные турбины
разогревающегося перед полетом ИЛ-76, разгоняя холодный туман, и будоража
мысли десантников. А Заяц, все вытаскивал набитые до самого тента машин купола.
И когда купола закончились, он объявил, что он не будет надевать свой парашют и
десантироваться. Он сказал, что ничто не заставит его залезть в этот еб*нный
самолет, и что он вообще боится прыгать с парашютом. Немного ошарашенные
офицеры, сначала принялись его успокаивать, рассказывая о надежности военной
авиации, стабильности парашютной системы и приборов, напоминая ему о том, что
он мужчина, что он десантник, что он не должен бояться, что это вообще не так
страшно как кажется сначала. Потом они начали ему рассказывать о прелестях
военной службы тех, кто все-таки не прыгнул, зассал, обосрался, подвел себя и
своего командира, опозорил свою мать, и теперь моет очки в расположении, и будет
мыть до конца своей уеб*щной службы, пока его товарищи будут трахать в
увольнении его девушку.
А потом все прыжки отменили - взлетная полоса покрылась тонким слоям
льда, и пилоты отказались от полетов.
120
Был у них в батарее такой тип – гвардии рядовой Орешко, и все,
соответственно, называли его ОРЕХ, что, в общем, вполне ему подходило, так как он
был туповат, а точнее, полнейшим краном.
Простой парень из какой-то деревни Краснодарского края, где растут «в-о-о-о-
т такие абузы, мандаины и большущий винохрад!». В его планы входило работать
после службы на комбайнере его дяди и «зашибать бабки». Тот, у кого есть хороший
жизненный план – вряд ли будет думать о чем-то другом. Орех же, похоже, не думал
вообще. Но он был настоящим спортсменом – постоянно находил время где-то
приседать, отжиматься (не по своей инициативе, конечно, а за свой нескончаемый
тупёж).
Водила камаза, вечно в пятнах от соляры, он отдавал все свои армейские две
тысячи на ремонт кабины своего авто, как-то раз поцеловавшейся с бетонной стеной.
Все (включая сержантов и офицеров), боялись сидеть с ним в одной машине – вдруг,
у него еще какой приступ идиотизма случится на дороге и он всех расшибет.
Его все невзлюбили – он редко стирал форму, мыл ноги (да и вообще мылся) и
от него просто постоянно несло кислым п;том. Хотя, конечно, он был смешным.
Здоровенный парень, который и мухи не обидит. Наверное, плохо смеяться над
мальца отсталыми, но он слишком часто подводил остальных, вдруг взболтнув чего-
нибудь лишнего не впопад, и потом весь взвод отжимается или стирает форму. В
общем, никто ничего не мог с собой поделать – как еще развлекаться?
Орех постоянно разговаривал во сне со своей «сеструхой» или нес какую-то
безумную ахинею, мычал как корова или с кем-то спорил, что-то кому-то постоянно
втирал. Но хуже всего было, когда этот молодчик заводил свой трактор. Его храп
был просто какой-то атомной субмариной на взлете!
И тогда, весь кубарь выходил на «охоту за тигром» - хватали кому чего не жалко и по
команде главного охотника запуливали как можно сильнее в очаг возгорания.
Обычно хватало пары предметов, попавших в бошку, что бы зверь, наконец,
успокаивался. Но когда Орех во сне начал дико орать, стреляя из автомата, брызжа
слюной на соседа по койке (которым был Малёк), его товарищи не выдержали:
скинули его с кровати, забрали все постельное и выкинули под нары матрац.
Говорили, что не дадут ему спать, пока он не отдаст всем свои долги за сигареты и не
запишет видео-обращение девушке Бр;ни, в котором будет извиняться за свое
поведение и признаваться ей в любви. А он все бегал за своими вещами по кубрику,
орал чего-то, пока не пришел дежурный сержант и не дал ему п*здюлей. Ореху
пришлось прилечь на голые пружины. Так он и уснул. Зато стало тихо.
127
Итак, давай определимся, что ты, это какая-никакая творческая личность (а
значит, главное для тебя – творить), а значит, типичная жизнь и обычная работа –
тебя не устроит. Ищи возможности, пути к саморазвитию и самовыражению. И будь
счастливым.
И даже после этого, ты действительно считаешь, что обычная жизнь тебя устроит?
:)
Конечно, приготовься к долгому и кропотливому освоению стези. Но время
потраченным зря не будет. Пробуй. Не останавливайся. Все зависит от тебя!
Дневальный за дежурного, гвардии рядовой Малёк.
132
Оружейная.
«Я - его Солдат, а он - мой Сержант»
…8438266.
843
82 66
66!
Восемьсотсороктри восемьдесятдва шестьдесятшесть.
Как от зубов отскакивает. И все же, перед оружейной комнатой всегда
волнение, всегда кажется, что все выстроившиеся в шеренги солдаты бубнят про
себя молитвы; проговаривают номера своих автоматов. Все стоят в бронежилетах,
шлемах, с огромными рациями времен Афганистана, висящих рюкзаками на тонких
лямках перед грудью. Все устали после учебных стрельб, и в коридоре несет
крепким п;том.
Можно теперь повторить и все обязанности, которые могут когда-либо
спросить.
Вроде настала его очередь. А нет, кто-то прошел вперед. Ладно. Спешить-то
некуда. Сейчас главное не закранить.
- Следующий, - донесся недовольный хриплый голос из оружейной комнаты.
Малёк, протягивая перед собой автомат, зашел за решетку.
- ВОСЕМЬСОТ СОРОК ТРИ, ВОСЕМЬДЕСЯТ ДВА…
Черт! Надо же говорить только последние три цифры. БЛ*! БЛ*!
- … Восемьдесят два… шестьдесят шесть…
Сержант запрокинул голову и закатил свои глазища внутрь. Нет, этого он
больше терпеть не может. Он устало расставил широко ноги, немного выпучив свое
пузо.
-Нагибайся.
- Я понял. Двести шестьдесят шесть. Двести шестьдесят шесть!
- Нагибайся, - сказал он настойчивее. Сзади послышались сдавленные смешки.
Малёк послушно опустил голову, открыв свою слабую беззащитную шею. Он
и сам чувствовал, какая она хрупкая, нежная. Прочувствовал все маленькие позвонки
под тонкой кожей. Нет ничего более беззащитного, чем стоять вот так – черепахой
без панциря.
- Если втянешь ее, я ударю тебе прямо в затылок, - сказал снисходительный
голос мастера.
Сержант выдержал до-о-олгую паузу. Или она показалась долгой. Она всегда
мучительно долгая, какой бы мгновенной ни была. Наверное, в это время он
прицеливается. Коленки Малька, в это время, жили своей независимой жизнью и
пытались свалить отсюда (вполне нормальное желание): они начали отбивать,
какой-то, неистовый ритм метала. Удушающий стук сердца застрял в глотке и
дыхание перехватило. Шея словно сама начала отмирать, как-то догадавшись, что
хозяин покинул ее в такой момент. Подставил ее, предатель. Сзади все тоже
притихли, зачарованные этим маленьким зрелищем.
Оглушающий удар обрушился на шею, заставляя ее мгновенно онеметь от
тупой боли. Из глаз что-то высыпалось, а кончики пальцев заискрились
электрическим током. Из груди выполз какой-то измученный стон. Малёк обхватил
больную шею, как огромный синяк на ощупь и медленно выпрямился. Голова не
совсем нормально варила. На задних рядах сочувственно посмеялись.
Сержант довольно улыбался. Он только что преподал настоящий урок, не тот,
что лысый учитель истории пытается втолкать в институте не обращающим на него
внимания футболистам, - нееет, он действительно преподал ценный урок. И он-то
его действительно вбил в бошку. Слон это надолго запомнит… ну или Сержант
преподаст урок еще раз, он хороший командир. Щедрый Командир.
- Ты все понял? – в уголках глаз поселился тихий смешок садиста.
- Так точно, товарищ Сержант! – сказал Малёк, почувствовав, что не хватает
еще добавить сюда спасибо.
Он дрожащими руками поставил свой автомат в пирамиду, засунул внутрь
подсумок для магазинов и вовремя сообразил накинуть ремешок штык-ножа на
прицел, а затем поспешно вышел из этой проклятой комнаты развлечений.
133
Надо потом все устроить на счет Него. Надо что-то устроить.
- Чего ты там все пишешь, Малёк?
- Надо… Ничего, товарищ Сержант.
Е*анный фашист.
141
Десантники построились у столовой после обеда. В подобном здании с
высокими белыми колоннами, патриотическими барельефами ржи и массивными
балконами, не побрезговал поесть бы и сам Владимир Ильич.
Малёк встал во главе батареи, строевой барабан на боку.
Из здания, ленивой походкой вышел зевающий Сержант, берет завалился на
затылок. Все разговоры в строю сразу прекратились. С Жирным лучше не шутить.
- Все?
Малёк испуганно оглянулся на батарею и попытался всех сразу пересчитать.
Черт, он все время попадается на какой-нибудь мелочи! – Все.
Хоть бы были все.
Сержант кинул свой зоркий взгляд, проверяя.
- Прямо шагм… Марш!
Каблуки послушно отстучали три четких строевых и перешли на обычный
походный шаг.
Малёк увидел впереди какого-то офицера. Черт, наверняка полковника. Он
быстро оглянулся и увидел, что Сержант все еще стоит у столовой и с кем-то
разговаривает.
- Раз… раз… раз, два, три, - весь внутренне напрягся, собрался, подготовился.
Вот офицер уже ближе. Малёк выбирает «идеальное» расстояние наметанным
глазом:
- БАТАРЕЯ! – берцы снова начинают стучать строевым шагом. – Равнение НА -
…ЛЕВО! – почти проорал он, словно отпугивая сдуревшую собаку. Сам левую руку
придавил к корпусу, а правую метнул под верным углом к голубому берету,
одновременно с рывком головы: он всегда чувствовал себя какой-то важной птицей в
такие моменты. Напряженные ноги одновременно поднимались и опускались,
продолжая отбивать четкий ритм на асфальте.
Полкан остановился, выброшенный из своих мыслей; взмахнул мимолетно
рукой, типа «здаров» и со снисхождением сказал «вольно». Малёк, ощущая себя
внимательным учителем глухонемых, повторил еще раз своей стае «вольно»,
стараясь подражать лающему тону этой светской беседы. Господи, как будто они с
первого раза не соображают, чего он там говорит!
… Подбежал Сержант. По его виду, можно было судить, что его за что-то
отчитывали: весь вспотел, щеки красные, глаза бешено вращаются. Жаль они
пропустили это воистину высшее удовольствие – видеть, как эта Жирная Тварь
пресмыкается перед каким-нибудь майором: «Так точно, товарищ майор! Так точно!
Разрешите отсосать?». Но по горькому опыту они знали, что его настроение – это
всегда их проблема. И в этот раз, они были действительно правы…
- Запевай!
Малёк собрался с духом (как же это трудно, добраться после обеда до
казармы) и начал:
- … ГОРИ-И-И-ИТ В СЕРДЦАХ У НАС
ЛЮБОВЬ К СТРАНЕ РОДИМОЙ!
ИДЕМ МЫ В СМЕРТНЫЙ БОЙ,
ЗА ЧЕСТЬ РОДНОЙ СТРАНЫ!
ПЫЛАЮТ ГОРОДА – ОХВАЧЕННЫЕ ДЫМОМ!
ГРЕМИТ В СЕДЫХ ЛЕСАХ СУРОВЫЙ БОГ ВОЙНЫ…
- Отставить! Давай мою любимую, Малёк.
Его любимую они запевали вдвоем с Ивановым:
- … Три… Четыре!
Расскажи, о чем задумался, солдат,
Может, вспоминаешь поля росы?
Край родной, да яблонь белых сад
И сиренью пахнущие косы.
КРАЙ РОДНОЙ, ДА ЯБЛОНЕВЫЙ САД!
И СИРЕНЬЮ ПАХНУЩИЕ КОСЫ! – Подхватывает вся батарея.
А помнишь как у речки, на краю села…
- …Тихо двум березам…
- …Тихо - мирно в поле…БЛ*ТЬ!
- Отставить песню. Строевым, марш! – скомандовал Сержант с таким
удовольствием, даже голос стал маслянистым. - Значит так, товарищи солдаты,
сейчас приходим в расположение, строимся у каптерки, получаем каску и три
бронежилета. Т-р-и. Все понятно? Не слышу. Все это надеваем и заходим в
умывальничек…
Они прыгали, приседали, отжимались на голубом кафеле в лужах воды и
одновременно орали во всю глотку все свои песни, пока Малёк чуть не потерял
сознание, а потом принялись стирать бронежилеты.
144
Расположение, 22:00
Боюсь войны. Не хочу, что бы она резко началась. Все рухнет, а возможно и сама
жизнь.
Они уже лежали в постелях, на своих двухярусных кроватях в темном кубрике.
Дверь была, как положено после отбоя, приоткрыта, и можно было услышать
торопливый ход швабры дневального в длинном коридоре, который спешит намыть
свою территорию и тоже, наконец, отправится спать на пару часов.
Все, у кого были телефоны, достали их из своих тайников, и принялись читать
новости своих друзей в родных городах: Краснодар, Санкт-Петербург, Москва,
Новосибирск, Челябинск.
Вообще, это было довольно не типично для первого взвода, потому что их
негласной традицией на ночь грядущую, было обсуждение Сержанта, а точнее, -
изобретение наиболее замечательных способов его убийства. Выдвигались самые
невероятные идеи. Это был целый мозговой штурм: «Как мучительнее всего
расчленить его тушу»; «Как незаметно уничтожить останки»; «Каким слесарным
инструментом вырывать его ногти»; «Какие использовать приспособления,
препараты».
Когда как-то раз, Сержант отправился на какую-то мелкую хирургическую
операцию на горло, они все искренне молились о его скоропостижной смерти. Но
сегодня, никто даже не говорил, какой же он гондон.
Малёк читал на телефоне. Это было то, что нужно, что бы действительно
отдохнуть, окунутся в другой мир. Это всегда очень необычное время, когда
выбираешь между долгожданным сном, миром сновидений и вселенной
«Властелина Колец» или «Гарри Поттера», или «Повелителя Мечей» или
«Ведьмака». Сон, в конце концов, всегда побеждал. Обычно очень быстро.
- Малёк? – раздался сонный голос Колмагора откуда-то издалека, с дальней
койки, из реальности.
- Мм?
- Ты опять читаешь?
- Угу.
- Почитай вслух.
- Ну неее, бл*, - кто-то захныкал сверху.
- Видишь, кто-то не хочет.
- Да давай, почитай что-нибудь вслух, что бы уснуть, какую-нибудь сказку,
Малёк – продолжал умоляюще Колмагор своим низким басом.
- Вам не понравится.
- Да все понравится, давай, Малёк.
Сегодняшней ночью, Малёк читал «На Западном Фронте без перемен». Тихим
голосом он начал с того места, на котором сам остановился:
«… - Товарищ, я не хотел убивать тебя. Если бы ты спрыгнул сюда еще раз, я
не сделал бы того, что сделал, - конечно, если бы и ты вел себя благоразумно. Но
раньше ты был для меня лишь отвлеченным понятием, комбинацией идей, жившей
в моем мозгу и подсказавшей мне мое решение. Вот эту-то комбинацию я и убил.
Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я. Я помнил только о том, что
у тебя есть оружие: гранаты, штык; теперь же я смотрю на твое лицо, думаю о твоей
жене и вижу то общее, что есть у нас обоих. Прости меня, товарищ! Мы всегда
слишком поздно прозреваем. Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же
несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих
сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково
умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты быть
моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские куртки,
ты бы мог быть мне братом, - точно так же, как Кат и Альберт. Возьми от меня
двадцать лет жизни, товарищ, и встань. Возьми больше, - я не знаю, что мне теперь с
ней делать!<…>
- Товарищ, - говорю я, повернувшись к убитому, но теперь уже спокойным
тоном. - Сегодня ты, завтра я. Но если я вернусь домой, я буду бороться против
этого, против того, что сломило нас с тобой. У тебя отняли жизнь, а у меня? У меня
тоже отняли жизнь. Обещаю тебе, товарищ: это не должно повториться, никогда…»
- Все Малёк, завязывай, - прошипел недовольный голос сверху. Колмагор
теперь молчал. Наверное, он уже давно спал.
145
Ночью ему приснился сон, как он, с помощью волшебной палочки, превратил
Сержанта в котенка, а потом задушил его голыми руками, с хрустом переломав
шею.
Проснувшись, он почувствовал огорчение.
149
Приболел. Стоял с температурой 39.9 на тумбочке, отпросился у Ворона
сходить в мед. пункт за какими-нибудь таблетками. Забрали штык-нож и отправили
в госпиталь. Разбудили моего дежурного и вызвали. Наверное, он сейчас злой на меня.
Лежу в палате с какими-то идиотами. Приходится притворяться, что я на них
похож, что бы не остаться одному.
151
Возвращение – это лучший вариант начать все сначала. Изменить свое
поведение. Изменить себя.
152
Когда ты вернешься домой, тебе будет необходимо Подумать обо всем и решить.
Человеку необходимы ориентиры в жизни, цели. Итак. Тебе предстоит, наконец,
выбрать свой жизненный путь и начать двигаться вперед. Не важно, сколько времени
ты потратишь – вся твоя жизнь впереди.
Пора! Главное – все обдумай, броди, сиди на берегу, медитируй – но реши для себя
дилемму жизни.
160
Я не смогу терпеть повторение; в какое-то определенное время приходить,
начинать делать то, что делаешь всегда.
Утро. Обед. Снова повторение обязанностей. Конец работы и еще 6 часов жизни.
А завтра все заново. 2х2/ 5х2/ 1х3 – выбирай клетку по вкусу. Год, два, 10 и…
конец твоей жизни…
161
Нет, английский бросать нельзя. Неужели тогда этот год был впустую?
162
Малёк…
Хочешь им и дальше быть, или хочешь стать собой?
163
В основном, я делал и поступал в своей жизни так, как мне не хотелось, и
попадал всегда туда, где мне не место. Потому что, что бы делать то, что тебе
хочется - нужна смелость.
170
Было бы замечательно иметь свой замок. А в замке библиотеку. Не слишком
большую, примерно с палату. От пола до потолка книги. Только лучшие, разделенные
на категории, жанры. Как минимум 10 лучших в каждом. Что бы ты ни взял –
открытие. На полу темный, с тонким лакированным покрытием паркет. Не скрипит.
Посередине комнаты ковер, еще не решил какой… решил – цвета шоколада. Там так же
есть и приличный стол: древний, но опрятный и приятный на ощупь. Удобное кресло из
темно-красной кожи. А сзади – большое окно с вычурной бронзовой решеткой в
причудливых завитках.
В саду пасмурная лондонская погода и серая пелена на небе. На подоконнике стоит
аккуратный бонсай и сорняки растут вокруг его ствола. На моем столе
расположились два старых светильника из другой эпохи.
Ужин тоже подают прямо в библиотеку: это жареное мясо с вареной
картошечкой и бутылка красного вина. На выбор соус соевый, соус чесночный, аджика. А,
еще грибочки маленькие, грибочки забыл. После ужина, можно развернуться к окну, и
выкурить пару сигарет.
173
Раздобыл здесь, в госпитале, старый исторический журнал:
Хиросима. 6 августа 1945.
«Little Boy»: «За души погибших Индианополиса»
…через 45 секунд после сброса, в 576 метрах над городом 95% всего живого, менее
2км от эпицентра взрыва сожжено мгновенно.
Цвет: Черный – красный – коричневый.
>200 тыс. чел. Погибло к концу 1950.
Теодор Ван Кирк, штурман «Enola Gay»: «Я считаю, что мы сделали то, что
должны были сделать… в случае вторжения, потери в наших рядах были бы от 1 до 1,5
млн. человек. 1000000.
Так что, я не жалею о том, что сделано. Я искренне считаю, что атомная бомба
спасла множество жизней, более всего – японских. Да и мою, между прочим…»
Нагасаки. 9 августа 1945.
«Убить за секунду сотни тысяч японцев
или обречь на гибель сотни тысяч американцев?»
Пол Тиббетс и Чарлз Суини сбросили 2-х тонную атомную бомбу на Нагасаки.
Сотни тысяч жертв.
10 августа правительство Японии согласилось на все условия капитуляции,
попросив лишь оставить императора.
Оба офицера, отвечая на провокационные вопросы, не испытывают сожалений.
Тиббетс: «Я сделал бы это еще раз, если бы получил соответствующий приказ».
Летчики встречались с Президентом Трумэном: «Вы не должны испытывать
угрызений совести, вы просто выполняли свой долг. Это было мое решение и моя
ответственность. И я отвечу за это перед людьми и перед Богом».
175
Я все еще в госпитале. Ночью не спится. Сижу на кровати и пытаюсь что-
нибудь придумать. Я начал читать какой-то французский детектив, так как у меня
теперь нет телефона. Бесцельно тратить свое время на пустое искусство. Бездонный
океан неприметной массы. Это все вода.
179
Я ни в чем не уверен.
Представляю, как держу этот блокнот в другом месте. Дома.
186
Выписали.
Когда же эта пое*ота уже закончится?
Не могу нормально спать. Все думаю о своем будущем.
187
Барабан одинокий
Раздается вокруг.
Вороны на деревьях
Разлетаются в ночь.
188
Нет друзей настоящих.
Два брата вдалеке,
Мать уходит,
Отец забыт.
Остальным не понять.
195
У меня все хорошо. Руки ноги на месте. Кишки на месте. Шея не болит.
Кальсоны – тельняшка – флиска – демисезонка – четверка – шапка.
197
- Офицеры у нас не хухры-мухры, - объяснял Снежок товарищам в кубрике,
пока они пришивали бирки на свои противогазы. – Боевые. Видели, у лейтенанта с
первой батареи на парадной форме Орден Мужества?
- Такой серебряный крест на груди?
- Я бы, наверное, никогда бы ни снимал его, никогда бы его не забывал. «У
меня есть Орден Мужества», - заворожено сказал Малёк, отвлекаясь от иглы, -
Только бы и думал об этом. Это такая гордость. Полировал бы каждый день.
- Ты и так каждый день полируешь свое мужество.
Солдаты прыснули смехом.
- Я слышал, это ему присвоили после того, как они продолжали вести огонь,
находясь под обстрелом.
- Минометов, да?
- Сколько мы уже этих бирок нашили. Противогаз, РД, чулки, ОЗК, плащ-
палатка, фляжка… еще разок… заново, товарищи солдаты… обновить… ребята,
цвет поменяли… нашейте еще старшине!... и майору… и Сержанту… Домой
вернусь – устроюсь швейой.
- Ага, старшиной.
- Здесь же три стяжки, да, Колмагор?
- Нет, три.
- Или дворником: «Большой опыт работой метлой в ВДВ».
- Буду крокодилов сушить.
- Курьером.
- Не, ты - пиз*о-лизом.
- Ага, ху*сосом.
- После всей этой херни нужен абонемент в пансионат.
- А помните Лебедя? Кем он там был? Скрипачом?
- Врачом.
- Да, точно. Врач бл*. Построились все в центральном проходе на смотр
экипировки…
В армии есть такая тема - рассказывать много раз одни и те же истории,
которые все уже кучу раз слышали. Они от этого не становятся менее смешными
или интересными. Они успокаивают. Большое удовольствие услышать одну и ту же
историю из разных уст.
- … и значит сержант его тот проводил, со взвода управления. А он, толи
выпил немного, толи день у него просто не занялся, давай всем втирать про то,
какакая раньше служба в ВДВ была, как они въ*бывали, выживали, у мамки ни
копейки не просили. Говорил, что наша служба уже не то, что раньше было лучше,
жестче: косяков из окон выбрасывали, табуретки о хребты ломали, тумбочками
кидались, в шкафах от дедов прятались, а сейчас вон, слоны тухлодырые, даже не
подшиваются. Детский садик «Парашютик». Сейчас он им нормальный смотр
устроит.
- ГАЗЫ! – все спохватились за свои сумки противогазов и начали натягивать
резину на головы.- Это что за ху*ня? – сержант схватился за стеклянный глаз первого
в шеренге.
– Почему не подогнано, слон? Ты е*анутый, солдат? – он пробил кулаком
нерадивого бойца в грудь. – Давай подгоняй, быстро. Предоставишь мне потом.
Он шел дальше, – о, солдат! Почему сумка так неаккуратно зашита? У тебя,
что, глаз нет, придурок? А ЭТО ЧТО БЛ*ТЬ ТАКОЕ? У ТЕБЯ ГЛАЗ НЕТ? ТЫ
Е*АНУТЫЙ СЛОН НАГИБАЙСЯ.
- А я, в это время, печатал листы в канцелярии! - вставил свое слово Малёк. -
Бл*ть, как же мне повезло - у меня же тогда вообще ничего готово не было.
- Ну да… дак вот, Лебедь тогда, в конце шеренги стоял - самым последним. И
видит он, значит, как все получают п*здюлей жестких за любую мелочь и его трясти
начинает. Наверное, вспомнил про грязную фляжку, рваный ремешок или какой-
нибудь еще другой косяк. А сержант все ближе подходит и ближе, продвигается.
Кто-то отжимается, кто-то уже получает колобашки, кто-то на бошке стоит. Я это
сначала не заметил, но он, помню, даже замычал чего-то. И вдруг, он как заорет:
«НЕЕЕТ НЕ НАДО НЕ НАДО НЕ НАДО!» - и бросился к выходу с криком, бросив
все свои вещи…
- Я сначала подумал, что какая-то бешеная собака в казарму забежала, -
добавил Малёк.
- … Ну, мы сначала не поняли, что случилось. «ДЕРЖИТЕ ЕГО!» - потом уже
бросились вдогонку. Поймали на лестнице, схватили. «НЕТ НЕТ НЕТ НЕ НАДО» -
он кусался и пинал ногами воздух. вернули его обратно в казарму. Он здесь уже не
сопротивлялся – повис у нас на руках и, громко всхлипывая, стонал на весь проход.
Мы потащили его в кубарь. Сержант, помню, посмотрел на него так растерянно:
пьяные глазки, неподвижные, но и страх был там: сержант понял, что попал.
Странно так Лебедь стонал, как от ранения. Жутко так. Слюни, сопли стекали
по подбородку и капали на тельняшку, пол. А он все стонал и стонал, так странно, с
одинаковыми паузами, словно… призывая какого-то защитника. Мы его на койку
уложили. А он все трясется, мычит, глаза так сильно зажмурил, как от боли, и все
никак успокоиться не может. Свернулся калачиком, обхватил крепко-крепко
колени.
Кто-то воду притащил во флажке, давай его поливать. Командир батареи
прибежал; тоже весь испуганный такой. Из кубаря всех выгнал, вызвал медиков.
Быстро они пришли со своими носилками. Обвязали его всего и потащили
быстренько из казармы, а он, помню, все качается, мычит, зовет кого-то…
Все совершенно забыли, что были чем-то заняты. Все о чем-то задумались,
потупили взгляды.
Есть предел, понимаете, у всех есть свой предел. Переступите его и
сломаетесь. И этот предел, на самом-то деле, совсем недалеко, вот он, рядом, под
рукой.
Год – это чертовски долго, если для вас это имеет значение, и за этот год,
может произойти всё что угодно, особенно в ВДВ. Всё, что бы понять, кто вы есть на
самом деле и где лежит этот ваш предел.
Малёк понял, что он не сильный. Да он и всегда это знал; не упертый, не
принципиальный, нечестный, ненадежный, продажный эгоист. Он - самый
настоящий предатель, который будет спасать только свою шкуру. Только здесь он
понял, какой же он, действительно, слабак и тряпка, когда надо проявить твердость
характера.
Ежедневно на вечерней поверке, перед строем первой самоходной батареи
полка, старшина называет имя солдата - Проценко Леонид Алексеевич.
Правофланговый отвечает:
— ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, ГВАРДИИ РЯДОВОЙ ПРОЦЕНКО
ЛЕОНИД АЛЕКСЕЕВИЧ ПОГИБ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ, В БОЮ ЗА СВОБОДУ И
НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ.
…В дождливую сентябрьскую ночь 1943 года началось форсирование Днепра.
Командир батареи, гвардии капитан Гридин вместе со старшим телефонистом
Проценко на самодельном плоту, под яростным минометным обстрелом
противника, поплыли через реку на только что захваченный десантниками
правобережный плацдарм. Там на небольшой высоте они организовали свой
наблюдательный пункт, откуда хорошо просматривались позиции врага. Проценко
подключил телефонный аппарат к проводу, протянутому им через реку, и доложил
командиру, что связь есть. Последовала команда: "Батарея, огонь!" — и залпы с
левого берега сорвали контратаку противника. Фашисты засекли пункт и открыли
по нему миномётный огонь. В это время кто-то из солдат, заметив, что к позиции
командира батареи двинулись немецкие танки, крикнул: "Товарищ капитан! Танки
и пехота слева!" На батарею по телефону пошла команда: "Беглый огонь?..." - На
этом слове связь прервалась. Проценко быстро нашёл обрыв, срастил концы. В это
время рядом разорвалась мина, осколок повредил телефонный аппарат. В воронке
Проценко, раненный в голову, ремонтировал аппарат, не обращая внимания на
разрывы снарядов. Всё было сосредоточено на ремонте аппарата. Наконец, он
заработал. Проценко слышал, как командир приказал батарее открыть огонь, но тут
почувствовал слабость от потери крови, сочившейся из раны, и потерял сознание.
Однако радость от того, что по линии идут команды на батарею, а оттуда — меткий,
уничтожающий огонь, была сильнее боли.
Несколько дней шли ожесточенные бои на плацдарме. Не раз под огнём
артиллерии врага, рвущихся бомб, подвергая себя смертельной опасности,
Проценко оставлял полуразрушенный окоп, в котором был наблюдательный пункт,
шёл или бежал, а иногда и полз десятки метров, чтобы восстановить связь с левым
берегом.
На исходе 2 октября враг все-таки вычислил и окружил их наблюдательный
пункт. После артподготовки фашисты пошли в атаку. И снова прекратилась связь, а
поддержка артиллерии была очень важна.
Проценко бежит с проводом на поиск обрыва. Уже берег реки, а повреждение
не обнаружено. Противники замечают бойца и открывают по нему ураганный огонь.
Под градом пуль и осколков красноармеец продвигается по кабелю в поисках
обрыва. Телефонист заходит в ледяную воду всё глубже и глубже, по самую грудь.
Наконец, он находит повреждённую часть провода, который чудом держался на
изоляционной оболочке. Вытащив провод на берег, он стал на колени и, держа один
конец в зубах, быстро зачистил другой, соединил оба вместе, но в этот момент,
жгучая боль обожгла голову: осколок попал в голову. Собрав последние силы,
Проценко все же сумел соединить провода и восстановить связь - он умер с зажатым
в зубах проводом. Расчёты батареи до конца боя слышали голос своего командира,
шедший по кабелю через тело мёртвого телефониста.
Этим можно гордиться. И гордится своей тельняшкой, голубым беретом.
Гордится теми парнями, воевавшими в Афганистане, Чечне, Осетии.
Превосходивших самих себя. Побеждавших страх внутри, спасавших жизни
одних и убивавших других. Жертвующих собой ради какой-то странной, яркой
мысли, вдруг прорвавшейся в разум, как вспышка, вдруг заключившей все страхи в
один комок колючей проволоки, оставив только спокойную уверенность в
правильности своих действий.
Особое состояние Побеждающих Дьявола.
Решительность.
Вопли в ночи и внезапные разрывы снарядов. Горящие вертолеты, которые
рушились, а их роторы, пока они валились вниз, все еще вращались, разгоняя дым
их гибели.
Афганистан пылает, Чечня пылает, Сирия пылает. Это возможность изменить
Все. И пусть весь мир пылает.
Девятая парашютно-десантная рота – 7 января 1988 года двенадцать часов
обороняющая высоту 3234, в зоне афгано-пакистанской границы, отражающая
девять атак противника. До 400 погибших моджахедов.
Шестая парашютно-десантная рота – 29 февраля 2000 года вступившая в бой
со значительно превосходящим по численности отрядом чеченских боевиков,
руководимых Хаттабом, на высоте 776, спустя всего лишь несколько часов после
того, как министр обороны заявил, что война в Чечне закончена.
На выручку десантникам стремились бойцы 1-го батальона,
располагающегося рядом. Однако во время переправы через реку они попали в
засаду и были вынуждены остаться на берегу.
А бой все шел и шел.
1 марта в 3 часа утра к окружённым десантникам смогла прорваться группа из
15 солдат во главе с майором Доставаловым, который просто послал всех нахер,
нарушил приказ и покинул оборонительные рубежи 4-й роты на соседней высоте и
пришёл на помощь.
Оборона продлилась еще на два часа ожесточенного боя, в котором погибли
почти все воины.
Капитан Романов после гибели прежнего командира роты, вызвал огонь на
себя. Высоту накрыли артиллерийским огнём, однако боевикам, все-таки, удалось
прорваться из Аргунского ущелья.
Артиллерия, наверное, вагона два снарядов выпустила по «духам». И
лейтенантом одной из батарей, что тогда палила, был теперь майор этих зеленых
ребятишек в тельняшках, подшивающих бирки на противогазы. Он сейчас сидел
прямо за стенкой и работал на компьютере, с трудом осваивая Excel.
В том неравном бою погибло 84 военнослужащих, в том числе 13 офицеров.
Погибла почти вся рота.
У них был стальной стержень, он так и не сломался.
- …Это я все к чему?
- Короче… отправили врача лечиться.
Надо было как-то пошутить, отвлечься.
- Я потом у Лебедя его несессер сп*зданул. Открываю - а там, обоссанные
кальсоны. Ну, еще кружка там, Новый Завет маленький, лезвия чистые.
- А что у него не так-то было?
- На смотре-то том? А… он все бубнил про свой платок: «Платок грязный…
ГРЯЗНЫЙ. ЗЗАБЫЛ. ЗЗАБЫЛ БЛ*ТЬ».
- Проклятье солдата – его вещи, - начал Малёк. - Нахер нам нужен этот сраный
белый носовой платок, если им даже пользоваться нельзя. «Советую вам обклеить
его скотчем, товарищи солдаты, что бы не прие*ались». ПЛАТОК СКОТЧЕМ
ОБКЛЕИТЬ! Или эта расческа в левом кармане рукава! Какой только придурок это
придумал, всегда носить с собой расческу? РАСЧЕСКУ БЛ*ТЬ! РАСЧЕСКУ!
Все дружно заржали.
Старший лейтенант внезапно зашел в кубрик, посреди смеха:
- Что, сидим, педики? Не понял, что тут смешного. Упор лежа принять.
199
Да, сучка. Было бы конечно безопаснее свалить из Раши. Но если будет война, и
тебя призовут из института воевать, это будет твоя жизнь и твой опыт. Ты
вернешься и будешь интереснее, полнее ощущать мир и свою жизнь. Будешь богаче.
200
Запомни Малёк! Ты ничего не знаешь о Войне, о Смерти, о Страдании – так что
не строй из себя чего лишнего. Ты боишься крови.
202
Ну теперь я точно знаю. Я просто знаю.
…Чувство это, хрупкое, нежное, как цветок. И окутано тишиной, спокойствием. Это
именно любовь.
Чувство это не предсказуемо и не разборчиво к наружности. А внутренний мир – мое
подсознание, мне само подсказывает и придумывает за меня. Что ж, это интересно. Я
не могу понять критерии выбора. Миловидность если только… но и то относительная.
Но это и хорошо, когда внутреннее чувство выбирает за тебя.
Я совсем не жалею.
Я тот, кто я есть.
- Первый взвод, встать! – они неуклюже поднялись с мягкой травки, на
которой лежали в раскоряку уже с пол часа, позвякивая всем своим грузом
парашютной системы. Какой же он тяжелый, этот Д-10!
- Контрольная проверка!
- Ага… двадцать минут назад…
Офицер ВДС прошел по каждому из шеренги и пощупал все, что надо.
- К совершению прыжка готов?
- Так точно, готов.
- Первая корабельная группа, за мной бего-о-ом… МАРШ! – восемь солдат
бросились за капитаном.
Маленький самолетик издалека, АН-2 оказался чуть страшнее близи;
маленькие габариты кукурузника на самом деле, не внушали никакой уверенности:
десантники знали, что в воздухе его колбасит, как только можно, с периодическими
отключениями мотора. Он громыхал своим огромным пропеллером и,
раскачиваясь, подъехал к взлетной полосе.
Вытянувшиеся в цепочку, они по одному быстро забирались в самолет, в
порядке своего совершения прыжка (дрищи вперед), сражаясь с сильным потоком
воздуха от лопастей, пытающегося повалить на асфальт; осторожно проходили по
узкой грузовой кабине, боясь зацепить за что-нибудь свой парашют, и занимали
свои места на складных сидениях. Ближе к двери садились четыре десантника
покрепче – они будут десантироваться первыми; с другой стороны – четыре
полегче. В самом конце, последними сидели Малёк и Сокол.
- Так! Не волнуемся, бойцы. Все будет просто отлично! – но было видно, что
капитан тоже волновался. Сколько же надо уверенности в себе, что бы быть
выпускающим, так невозмутимо отпускать десант в синеву, как посылки с неба?
Не успели они, как следует оглядеться, как самолет уже весь загудел, а потом
и затрясся и неуверенно оторвался от земли. Неприятная тяжесть осела в животах -
они были уже в воздухе.
Все сидели в этих мягких шлемофонах с плотным амортизирующим
предохранителем, с немного позеленевшими лицами под стать своей формы от
знаменитого модельера (будь он проклят) и бегающими влажными глазками;
строповые ножи торчали из кармашков ранцев запасных парашютов надежно
переплетенные прочными полосатыми шнурами.
Все происходило так быстро.
Да не, какой прыжок? Я смотрю на иллюминатор на маленькие домики.
Маленькие крыши сельских домов…
О, дивизия. Это же наш плац…
Какое сегодня замечательное небо…
О, ботинки… Черные… Пупырышки на полу…
Малёк пытался улыбался.
Выпускающий раздал десантникам удлинители, пустив их по направляющим
тросам; дал команду «заправить». Затем, он подошел к каждому солдату и зацепил
все их карабины стабилизирующих систем, заправил слабину. Перья
стабилизирующих камер все равно колыхались от какого-то странного внутреннего
ветра. Овальные туго набитые шарики тряслись над головами.
Вдруг фонарь за спиной выпускающего загорается желтым светом –
«ПРИГОТОВИТСЯ».
АААААААА БЛ*БЛ*БЛ* СУКАААА
Всех мгновенно прошиб пот.
Те, что сидели ближе к двери - встали, нервно опустили свои сиденья; быстро,
но не спеша, прижались друг к другу и продвинулись к двери, приняв положение
готовности к прыжку: ноги в уверенной стойке полуприседа, правая рука на кольце
раскрытия, левая на лямке запасного. Взгляд суровый.
- ТАК! ПОПРУЖИЛИ НА НОГАХ! ПОПРУЖИНИЛИ!
Это такой момент, когда воздух становится ядовитым, каким-то
металлическим, невероятно тяжелым, для всасывания. Наблюдать, за тем, как они
стоят, напряженно застыв на месте, было просто невыносимо. У кого-то заметно
тряслись коленки.
Все боятся – это нормально.
Это нормально? Нормально?
Малёк отвел взгляд и снова посмотрел в иллюминатор. Снаружи все было
таким далеким, ненастоящим. Игрушечным.
Бортмеханик открыл дверь.
Оглушительный рев раскладывает, уже привыкшие к давлению, уши,
врывается в разум, который начинает паниковать, отговаривать вас, что-то
придумывать… Главное не слушать.
Зачем он это сделал? Все же было нормально. ВСЕ ЖЕ БЛ*ТЬ БЫЛО НОР…
И вот он, этот момент.
Загорается яркий зеленый свет.
ПОРА.
ПОРА.
Непрерывный воздушный гудок сирены проходит насквозь всех как какое-то
излучение, еще не изученное человеком, и остается внутри. Невероятно мерзкий.
Наверняка, самый отвратительный на свете звук.
- ПОШЕЛ! – офицер с чувством хлопнул первого по спине. Десантник, с
просто ох*евшим лицом, быстро сделав еще два маленьких шага к двери, сильно и
правильно оттолкнулся одной ногой от угла проема: его мгновенно сосало наружу,
словно его тут никогда и не было - так быстро он пропал.
Первый пошел…
Цепочка продвинулась на одно недостающее звено вперед, заполняя
отсутствующее место.
…за ним второй…
Солнце осветило фигуру десантника у двери своим теплым красным светом.
…за ним третий…
- Другая сторона! ВСТАТЬ!
О, я встаю!
Я ВСТАЛ!
…за ним четвертый…
Все остальные приняли стойку готовности, стали продвигаться к двери.
…Или меня что-то заставило?
…за ним пятый…
Малёк почти дышал в плечо товарища впереди, и когда тот, все-таки оставил
его одного, он по-настоящему испугался.
НЕТ НЕТ НЕТ НЕ ПРЫГАЙ НЕ ПРЫГАЙ НЕ ПРЫГАЙ РАЗВЕРНИСЬ ПРИЖМИСЬ К
ПОЛУ ОТПОЛЗИ НАЗАД ОБХВАТИ СИДЕНИЕ НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ
ОДНОГО!
…за ним шестой…
ТАК ЛАДНО ЛАДНО ЛАДНЕНЬКО!
Говорят, нельзя смотреть вниз – нужно смотреть вперед, прямо в дверь, в
горизонт. Только вперед.
Прыжок неизбежен.
Малёк неуверенно подошел к выпускающему маленькими шажочками.
Капитан схватил его сразу за весь корпус, как какую-то игрушку-неваляшку,
встряхнул и установил в правильное положение.
Как же долго длятся эти три секунды между отделениями, когда ты стоишь
перед этой дверью в самолете!
Нененене я туда смотреть не буду. Я не вижу этого.
Он оторвал глаза от своих ботинок и взглянул вперед. Красное солнце
застелил молочный туман. Впереди синева.
Вниз смотреть можно – главное не задумываться.
- ПОШЕЛ! – рука крепко приложила его по спине, что он даже покачнулся
Он даже не помнил, как он сделал эти два шага. Наверное, хреново.
Невероятная сила просто с оглушающим ревом засосала его в синеву, оставив
все мысли и страхи на борту самолета, очистив всю голову напрочь. Он зажмурил
глаза, прижался подбородком к груди и только смутно чувствовал, как он бешено
крутится в воздухе, и как солнце крутится вокруг него; и как шелестит воздух в ушах,
и как вся одежда и все от парашюта…
…и седьмой…
КОЛЬЦО!
Счет вылетел у него из головы, но, не успев он как следует задуматься или
испугаться, сильный рывок встряхнул все его тело, заставив оторвать колени
прижатые как можно плотнее к корпусу, разрушив его позу эмбриона.
КУПОЛ?
Безумный поток мыслей снова нахлынул в голову: страх, смятение, радость,
облегчение, безысходность - все смешалось внутри разом. Он попытался поднять
голову, но запутанная толстая коса строп мешала распрямиться. Нет, купол
раскрылся, сомнений нет, вот он - огромный белый патиссон над головой…но…что-
то было не так, стропы так сильно перекрутились, что если бы его голова оказалась в
другом положении – он бы, наверняка, был задушен ими.
Коса начала сама внезапно раскручиваться, под действием веса десантника,
быстро разворачивая и его и сам купол, гипнотизируя своим беспечным кручением.
И тут, Малёк увидел Сокола. Он был совсем рядом; Малёк видел, как
стремительно сближаются их парашюты.
- С-С-СКОЛЛЬЗЗИ-И-И-И! – кричал Сокол.
Неизбежно быстро.
Внезапно, весь страх, все волнение, и вообще, все бешеные мысли,
сталкивающиеся в черепе друг с другом на невероятной скорости, порожденные
долгим напряжением всего организма,- все они внезапно развеялись. Их просто
выдуло из ушей порывом яростного ветра: и снова наступила странная ясность в
чувствах и ощущениях, но на этот раз еще глубже. Еще чище. Наступило странное
спокойствие, которое, казалось, всегда было вечным и естественным. В невероятно
тихой синеве холодный голос спокойно сказал: «Если он влетит в мои стропы, я
открою запасной. Просто открою запасной». Этот голос успокоил Малька. Он не
чувствовал в этот момент ничего, кроме холодной уверенности в своих действиях. Но
он и не делал ничего: сосредоточившись, он просто смотрел, как купола
продолжают сближаться, глубоко задумавшись о чем-то очень далеком. Что-то не
позволяло ему шевелиться, двигаться, – он просто окаменел в неестественной позе.
Даже пальцы застыли, онемели, как после укола новокаина. Он перестал даже
дышать; напряженно смотрел вверх и ждал.
Сокол что-то кричал. Что-то орал.
Малёк знал, что это должно быть так: купола и должны идти друг к другу;
должны приблизиться.
…еще?
Может, так даже и лучше.
Они лениво и легко соприкоснулись. Он наблюдал за этими причудливыми
облаками у себя над головой, завороженный их спокойствием, их бесконечной
мудростью.
Сокол извивался и безумно дергался в подвесной системе, тянул какие только
можно свободные концы, стропы. Малёк посмотрел на красное лихорадочное лицо
человека, который видит, как жизнь внезапно загорается перед ним диким
пламенем, как тополиный пух, и ускользает из неуклюжих липких пальцев.
Все длилось невероятно долго для них обоих, хотя прошли только секунды.
Сокол влетел в его стропы, отчаянно размахивая обеими руками, словно
случайно запрыгнул в ядовитую паутину какого-то огромного паука-людоеда; глаза
плотно захлопнуты от страха. Мысли размножились и заполонили всю его голову,
путаясь между собой, мешая принять хоть какое-то здравое решение.
- СТРОПЫ!... СТРОПЫ! - пытался он закричать, но слова только забились в
горло острым комком, наливая голову кровью. Горло сузилось до размера игольного
ушка. Сокол начал свистеть, задыхаться, но все еще пытался отогнать свинцовыми
руками проклятые нити паутины.
Безуспешно.
Его купол оказался прямо над парашютом Малька и начал быстро угасать от
недостатка давления воздуха, которое полностью поглощал нижний купол. Сокол
начал скатываться вниз. Красно-белые полосатые стропы заскользили прямо по его
лицу, обжигая щеки. Он закричал, и наконец, вцепился в те, которые смогли
поймать его горячие руки. Падение приостановилось, и он в ужасе взглянул вверх:
его купол теперь был похож на шелестящую в воздухе закрученную обертку от
сосиски. Парашют Малька серьезно накренился под весом еще одного пассажира.
НАДО ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ НАДО ЖЕ ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ
Сокол, потеряв спасительную нить с разумом, вытаращил безумные глаза из
орбит, глаза совсем потерянного мальчика, и вытащил одной рукой стропорез из
сумки запасного парашюта, прикрепленного на животе, распоров свой белый
маскировочный халат.
- СССТРОППОРРЕЗ! СТТРОППОРРЕЗЗ! – вдруг заорал он прямо перед собой,
бездумно повторяя выплывшую из головы команду. Он вспомнил, чему их учили;
что надо делать, если попал в стропы.
Ведь это же? Так?
Сокол, не замечая боль от разрыва кожи, собрал все стропы-струны в своих
руках в один пучок и захватил в один дрожащий кулак.
Да, да, конечно же так, конечно же так, все правильно! Все это какой-то странный
фильм… Какой-то…
С полным отсутствием разума; повторяя заученное движение, он разрезал
стропы и… конечно снова начал падать, словно быстро погружаться в длинный
воздушный туннель.
Малёк услышал отчаянный крик сверху; что-то позволило ему, наконец,
схватить пригоршню воздуха; что-то позволило ему успеть схватить Сокола, когда
он проносился мимо - схватить так крепко, как только мог. Он успел заметить его
постаревшее на все десять лет лицо - лицо, потерявшее все надежды; Сокол
вцепился в него своими клешнями; хваткой как тиски. Даже сквозь экипировку, он
почувствовал, как сотрясается его тело. Малёк снова посмотрел наверх - теперь
пришло время его купола: он принялся закрываться, закручиваться внутрь, словно
пожирая сам себя.
Может быть так даже лучше.
Наверняка, кто-то из нас вытащил кольцо слишком рано… Вытащил сразу.
…Наверное, я.
И купол захлопнулся - теперь он превратился в белый сдувшийся воздушный
шарик; они висели на ниточке и стремительно падали вниз.
Малёк в когтях Сокола – промелькнула дурацкая мысль.
Сокол что-то все кричал прямо ему в ухо, еще крепче сжимая объятия;
обхватив намертво.
Какая-то идея вдруг выплыла на поверхность сознания… целая идея…
Запасной.
Вот это открытие.
Но уже поздно. Уже слишком поздно.
Но может быть это и к лучшему?
Может и к лучшему…
Может, он был даже доволен тем, что все кончается именно так.
И они упали на землю и разбились насмерть.
Расскажи, о чем задумался, солдат...
© Copyright: Натаниель Йорк, 2017
Свидетельство о публикации №217041601413
Свидетельство о публикации №217041601413
Рецензии