Жила-была я...

      Из школы мы возвращались нашей неразлучной троицей: - я, Витёк и Вовка-двоечник. Маршрут был неизменный: - полтора километра по старому заброшенному парку, потом - минут десять по плотине вдоль ставка, а затем - узкими улочками нашего небольшого шахтерского городка. В конце привычного пути посидели на срубе колодца возле Вовкиного забора, поболтали о том, о сём. Потом поредевшая компания остановилась у Витькиного дома, знаменитого на всю округу тем, что буквально утопал в кустах душистой сирени, привлекавшей весной всю местную ребятню. Витькин отец безуспешно отражал наши варварские набеги и время от времени отлавливал кого-нибудь из нас с охапкой сирени и, как полагается, пару минут нравоучал нас, а потом брал за шиворот и вел к родителям. После очередной трепки мы давали клятвенное обещание больше не шкодить. Сирень ставилась в банку с водой и дом наполнялся божественным ароматом.

      Вскоре сирень отцветала и мы напрочь о ней забывали, перенеся свое внимание на гороховые поля и подсолнухи, где охрана построже, но и раздолья побольше. Там стратегия такая: - не пойман — не вор и дай, бог, ноги! Ближе к осени мы совершали набеги на соседские сады. И хотя яблоки растут в каждом дворе, мы непременно забирались в чужой сад, нарывали полную пазуху зеленцов, затем взволнованные и запыхавшиеся собирались на косогоре возле местного кладбища. Разводили костер и по очереди рассказывали страшилки и всякие небылицы, дико округляя при этом глаза и с хрустом вгрызаясь в незрелые яблоки, набивая ими оскомину...

      Но, оставим детские забавы и вернемся к тому, что после школы я добросовестно делала уроки, спешно съедала немудреный обед и уединялась в своем заветном убежище — соучастнике и свидетеле девичьих грёз. Все лето я проводила именно там. У меня не было бабушки в деревне, потому я не могу похвастаться тем, что летом вдыхала запах полевых цветов, купалась в речке, пила парное молоко и меня гладила ее шершавая, но добрая рука. Я не знаю, по какой причине, но и в пионерский лагерь меня также не отправляли. Так мне хочется написать, что вместе с родителями мы выезжали в отпуск к морю... Но не было и этого. Жизнь послевоенных детей не изобиловала такими радостями.

      Итак, это был пятачок в палисаднике размером чуть больше старого лоскутного одеяла, расстеленного на земле, скрытый от посторонних глаз буйной украинской растительностью. Легкий ветерок лениво покачивал густую крону сливового дерева и шаловливые солнечные зайчики прыгали с одного места на другое, то исчезая, то появляясь вновь. Живописные виноградные лозы с резными темно-зелеными листьями, щедро увешанные крупными сочными гроздями, плотной стеной обрамляли этот самый «пятачок», создавая иллюзию полного отрешения от внешнего мира. Яркие головки георгинов всех мыслимых и немыслимых расцветок вносили ощущение праздника в этот крошечный мирок. Аккуратной алой капелькой деловито ползала посреди зелени божья коровка, которую мы  почитали и ласково называли "солнышком". Я протянула руку и это очаровательное насекомое, перебирая тоненькими лапками, беспечно продвигаясь вперед, щекотало мою руку, плечо, шею... Я бережно вернула его в ладонь и поднеся ее к самим губам начинала напевать с детства знакомую песенку-считалочку: - солнышко, солнышко, полети на небо... Исполнив этот священный ритуал, я укладывалась на спину, крепко зажмуривала веки и начинала предаваться мечтам... Мечты были чистые и по-детски наивные, которые могла себе позволить 15-летняя девушка, взращенная в родительской строгости и воспитанная на «Алых парусах». Тотчас возникал образ высокого голубоглазого принца, удивительно похожего на соседского Витьку. Я обхватывала руками свои плечи и представляла себя в его сильных объятиях. А скользившие по лицу жаркие лучи, казались мне его робкими поцелуями. Надо сказать, что реального любовного опыта на то время у меня еще не было. Эти воображаемые объятия могли длиться очень долго, пока с ветки не срывалась перезревшая слива и не угождала в лоб или гулко шлепалась рядом. Плод тут же съедался,  я переворачивалась на живот и открывала глаза, все еще находясь под впечатлением.

      Вечером наша неразлучная троица непременно собиралась возле моего дома. Мы пинали мяч, резвились и смеялись всяким пустякам. Рядом — шумная стайка голопузых ребятишек дразнила нас с Витькой: - «...тили-тили тесто, жених и невеста...» Закончилось беспечное детство, отзвенел последний школьный звонок. Я поступила учиться в техникум, а Витёк с Вовкой пошли работать на машиностроительный завод.

      А мой принц возник неожиданно. Уверенный и дерзкий с потрясающей внешностью. В его облике было что-то демоническое. Его черные кудри и пушистые ресницы щекотали мне лицо и шею, а я ошалевшая от счастья лепетала свою считалочку: - «…солнышко, солнышко, полети на небо...» и тонула в бездне его черных глаз, таких пленительных, манящих и одновременно пугающих. Среди множества шумов я различала звук его «Явы» и выбегала навстречу  в своем любимом малахитовом платьице. И тускнела банальная сирень перед букетами роскошных роз, которыми он одаривал  меня. Я ловила на себе завистливые взгляды подружек. Земля уходила у меня из-под ног. От счастья кружилась голова. И только иногда посреди этого безумия я вдруг натыкалась на грустный взгляд синих Витькиных глаз. Какое-то странное чувство заставляло на мгновение втянуть голову в плечи и съежиться. Но что могли изменить эти глаза-васильки?! Разве могли сравниться эти непокорные, пшеничного цвета мальчишеские вихры, с ухоженными кудрями взрослого мужчины. Разве может составить конкуренцию угловатый, еще не сформировавшийся и не искушенный в тайнах ухаживания робкий юноша, зрелому, обласканному жизнью и уверенному в себе мужчине?! Я забыла о своем маленьком зеленом рае и о своей белокурой мечте. Мы были ослепительной парой. Оба высокие, молодые и красивые. На нас оглядывались прохожие. Его друзья и многочисленные родственники прочили  нам любовь на долгие лета.

      Отгремела шумная свадьба. И вскоре я поняла, что мое счастье, как карточный домик, зыбкое и непрочное... Как-то быстро развеялся образ сладкого демона. Красивые губы превратились в перекошенный от злобы рот, выкрикивавший недовольства, а повода для этого он находил все больше и больше. Его приводил в бешенство крик ребенка, а я ночами баюкала на руках этот орущий комочек, а днем обессиленная, как сомнамбула, но все же полная желания иметь счастливую семью, пыталась сделать свое жилище уютным гнездышком: - стирала, варила, убирала, простаивала у гладильной доски.Из  веселой и беззаботной девушки я вскоре превратилась в изнеможенную женщину. А он внешне не менялся, только мне он уже не казался сказочным принцем. Жизнь моя, безрадостная и однообразная, была похожа скорее на пытку, нежели на сказку. И, чем дальше, тем чаще вспоминались мне грустные голубые глаза.

      А короткими ночными часами мне снился один и тот же сон: - крошечная солнечная полянка, обрамленная густым колючим кустарником. Видится, что я хочу пробраться туда, где так заманчиво светло и радостно, где не было у меня печалей и забот... Ветки больно хлещут лицо, обдирают в кровь руки. И только я оказываюсь близко к  заветному месту, как сон обрывается.

      Поселок, куда меня с мужем направили по распределению после учебы, едва ли был похож на ту благодать, где я родилась и выросла. Но было одно место, которое привлекало меня и напоминало о моей беспечной юности, когда я была по-своему счастлива. Это был небольшой луг в пойме местной речушки, со всех сторон поросший старыми вербами. Их тонкие гибкие ветви свисали до самого долу, а во времена кратковременного весеннего паводка ветви скользили по водной глади, точно пытались ухватиться за быстрые воды, оторваться от родного дерева и уплыть прочь в неведомую даль. Какая-то безысходность была в этом зрелище. Иногда я сама себе казалась такой же тоненькой веточкой ивы, которую треплет и бьет о камни мутный жизненный поток. Когда вода спадала, луг быстро превращался в изумрудный ковер, усыпанный синими звездочками незабудок и желтыми лютиками.

      В один из таких дней я поручила соседке  ребенка, достала из шкафа свое любимое (впрочем, и единственное) малахитовое платье и впервые за годы такого недолгого замужества волосы не заколола шпильками в пучок, а распустила по плечам. В зеркале на меня смотрела взрослая женщина с бледным лицом и глубокими печальными глазами. Я улыбнулась своему отражению, а затем энергично тряхнула кудрями, как бы сбрасывая с себя невидимую тяжесть. Я очень хотела быть счастливой и веселой! Я помчалась на тот луг, куда меня так влекла неведомая сила и это было как наваждение.
 
      Трепетной ланью, легким, гонимым ветром облачком летела я прочь от мрачной семейной рутины, так захотелось вновь побыть хоть на короткое время птицей вольною! Сотней молоточков пульсировала в висках разгоряченная кровь, сердце готово было выскочить из груди. Я ощущала себя вне времени и вне пространства... Я раскинула руки, закрыла глаза и кружила, кружила, вдыхая сладкий дурман душистых трав... Хотелось кричать и я закричала: - Э-ге-гей -.... И мне ответил задорный мальчишеский голос: - Э-ге-гей - ... По залитому солнцем лугу гарцевал великолепный белый конь. Но еще более потряс меня его наездник — парнишка лет восемнадцати. Свежий весенний ветер трепал рубаху на его красивом загорелом теле, шевелил золотистый, выгоревший на солнце чуб, играл роскошной гривой коня. А конь, похоже, застоялся за зиму, хмельной воздух пьянил и возбуждал его. Он вертел головой, раздувал влажные ноздри, фыркал, безумно брыкал задними ногами, как бы угрожая сбросить своего наездника. Но юноша восседал настолько прочно, что создавалось ощущение единого целого. Это было похоже на видение. Они носились по лугу, а я стояла и смотрела, как завороженная. Вдруг конь повернул и помчал прямо на меня. Трудно описать мое состояние: - страх и восторг, удивление и восхищение овладели мной. Буквально на расстоянии вытянутой руки от меня конь остановился и взвился на дыбы. Прямо надо мною сияла пара мальчишеских озорных глаз на веснушчатом лице да широкая белозубая улыбка до ушей. Страха как не бывало. Из моей груди вырвался смех, вначале робкий и тихий, похожий на вздох, а потом громче и радостней. Мы смеялись до слез, а конь все плясал и плясал...

      Больше я их никогда не видела, а в конце лета я уехала к себе на родину. Моего маленького рая в родительском доме не стало. Прошлая зима была суровая, виноградные лозы вымерзли, а сливовое дерево спилили еще раньше и вместо него посадили кусты чайных роз. Через дорогу наискосок во дворе Витькиного дома миловидная молодая женщина развешивала на веревке детские пеленки и ползунки. Я украдкой поглядывала на Витьку. Теперь это был неторопливый в своих движениях мужчина, что-то мастеривший у себя во дворе. И лишь изредка я ловила на себе его грустный взгляд. И чем звонче был смех избранницы Витьки, тем горше становилась моя улыбка.

      Потом я уехала в Сибирь. Мать написала, что у Витьки жизнь не сложилась и он уехал куда-то на Север и там неизлечимо заболел. Умирал он дома, на Украине, весною, когда на дворе расцветала сирень.

      Много лет прошло с той поры, много воды утекло, разные истории случались со мною, я стала иной - взрослой и серьезной, но мне с неизменной периодичностью снится один и тот же сон: - я пробираюсь сквозь темные и колючие кусты терновника, пробираюсь долго и отчаянно, но как только впереди забрезжит яркий просвет в непроглядной чаще, я просыпаюсь. Потом я долго лежу, пытаясь продлить этот сказочный сон. Но сказка уже давно закончилась. А жизнь, она реальна, прозаична, и очень сурова...
19 июля 2012 года.