II

 Следующий период моей жизни немного похож на ставшее ныне популярным произведение Диккенса "Приключение Оливера Твиста", разве что совершенно с другим исходом. Но прежде чем приступить к его описанию, я упомяну еще один эпизод, последний из запоминающихся за время моего пребывания в приюте.
 К восьми годам я уже знал, что в скором времени мне придется покинуть свой так называемый дом и поступить к кому-нибудь помощником по мелким поручениям, причем, скорее всего бесплатным. Впрочем, деньги меня никогда особенно не волновали: к бедности я успел привыкнуть. Мне было только немного жаль покидать свой любимый садик с уже начинающей сохнуть яблоней, свой некий уголок, где переплелись жизнь и смерть.
 В последний вечер своего пребывания в приюте - это был конец дождливого и хмурого лета - я оставался там дольше обычного, вплоть до наступления сумерек. Свинцовое небо потемнело. Начал накрапывать мелкий дождь. Понимая, что рано или поздно придется уйти, я уже засобирался, как вдруг заметил прямо за яблоней, возле забора валяющуюся в канаве куклу. Она была старая, замусоленная, с облезшим лицом и в замызганным, но некогда белом платьице. Я догадался, что это была кукла какой-то девочки нашего приюта, которая, по-видимому, совсем развалилась, и та ее здесь бросила. Недолго думая и не вполне осознавая, что делаю, я все-таки поднял ее с земли и внимательно осмотрел.
 На испорченном лице игрушки еще можно было рассмотреть довольно красивые черные глаза, а на голове оставалось несколько прядей таких же темных волос. Руки и ноги куклы были поломаны и безвольно висели, готовые вот-вот отвалиться, но, несмотря на все это, мне она казалась очень симпатичной. У меня никогда прежде не было игрушек, а с девочками я не общался, поэтому их образ, пускай в виде старой игрушки, произвел на меня сильное впечатление.
 Конечно же я понимал, что не оставлю эту куклу у себя: если бы мальчики увидели такое, то точно бы начали надо мной смеяться, чего мне не хотелось. И потом, я стеснялся приносить куклу домой и по некоторым другим причинам, которые тогда еще сам себе не мог объяснить.
 Короче говоря я, видя, что дождь понемногу начинает усиливаться, поспешно раскопал в земле ямку найденным неподалеку черепком от горшка, после чего положил туда куклу, скрестил по возможности ей на груди ручки и зачем-то провел своей ладонью по лицу, словно хотел закрыть глаза. Кажется, я в тот момент что-то еще сказал, но точно не помню, а затем закопал все так аккуратно, что нельзя было придраться. И бегом устремился прочь.

 О моей находке никто не узнал и, вероятно, прах той куклы до сих пор остается погребенным под старой яблоней в стенах маленького приютского сада.  Я привел этот случай как пример еще одной моей странности, которой очень скоро предстояло войти в полную силу. А теперь настало время вернуться к параллели между моей жизнью и книгой Диккенса.

 * * *

 Как и Оливера Твиста, меня отдали помогать гробовщику, работающему в мрачном похоронном бюро. Но в отличие от литературного героя, моя жизнь сложилась совсем иначе, без каких-либо побегов с карманниками и неожиданных обретений богатых и добрых родственников. Если же Оливеру похоронное дело нисколечко не нравилось, то я, напротив, не испытывал к нему никакого отвращения: как вы уже знаете, смерть давно перестала для меня быть чем-либо ужасным и горьким, я воспринимал ее как нечто само собой разумеющееся, и не чувствовал неприязни или скорби при виде мертвых тел и их плачущих (не всегда кстати!) родственников.
 Стоит признать, мне даже нравилось украшать гробы тканью, лентами и цветами, я старался сделать так, чтобы все выглядело очень красиво и изящно, словно на открытке. Некоторые могут решить, что я сумасшедший, безумец, но будут неправы. Сумасшедшие, как известно, ничего не соображают, они не осознают своих действий, я же прекрасно понимаю каждый свой поступок, как хороший, так и плохой. И все мои пороки мне известны лучше, чем кому-либо другому, поэтому могу уверить всех: любовь к украшению гробов - это еще совсем безобидная причуда.
 
 Первые несколько лет в моей жизни в качестве помощника гробовщика ничего особенно не происходило: дни казались однообразными, родственники умерших - безликими, а сами покойники напоминали кукол, но гораздо более отталкивающих, нежели та, которую я похоронил под старой яблоней. Но один весенний день, ворвавшийся в мое существование, словно молния, изменил привычную мне жизнь навсегда.
 В то время я был уже подростком, мне исполнилось около четырнадцати лет. Поскольку я не знаю точной даты своего рождения, то обычно считаю ей одиннадцатое апреля, но могу и ошибаться. А тогда, в тот день я как обычно делал утром свою работу, когда узнал, что нужно поскорее подготовить к погребению недавно умершую мисс Эйвер.
 Думая, что меня ждет очередная безликая оболочка от человека, я медленно поправил передник и, зная, что мой престарелый хозяин как всегда еще спит и уже почти отошел от дел, поручив всю работу мне, спустился по лестнице в комнату, которую в шутку называл "приемной мертвецов". И то, что я там увидел потрясло меня.
 Мисс Эйвер оказалась совсем юной девушкой, не намного старше тогдашнего меня. И она никак не походила на обычную покойницу, на начинающее разлагаться тело, скорее напоминала мраморную статую, высеченную умелым скульптором. Я до сих пор помню ее восковое лицо, бледные и неподвижные, но еще чувственные губы, черные брови и длинные пушистые ресницы, того же цвета, что и роскошные волосы. Едва взглянув на нее, я замер на месте, словно зачарованный, мои руки внезапно задрожали, а глаза широко раскрылись. Казалось, это было воплощение той самой старой куклы, но уже такое, какой она должна была быть, совершенством, созданием необыкновенной и хрупкой красоты.
 Сейчас я, должно быть, скажу нечто настолько греховное, что многим будет противно читать дальше, но я должен это сделать. Продолжая не сводить глаз с мертвой красавицы я был вынужден признаться самому себе, что влюбился. До того у меня, как вы помните, не было даже приятельниц женского пола, а те девушки, что попадались случайно на улице, не вызывали у меня никаких чувств. Но эта...
 С трудом пытаясь совладать с собой, я на ватных ногах приблизился к столу, на котором она лежала, и осторожно склонился над ней. Опустив свой взгляд чуть ниже ее лица, я заметил на ее шее серебряный медальон и даже нашел в себе смелости дотронуться до него кончиками пальцев. Но к самому лицу и волосам я не прикоснулся. Пытаясь заставить себя больше на нее не смотреть и делать все механически, я начал работу.
 
 Конечно же, закончив, я просто не мог выбросить произошедшее из своей памяти и попросился на сами похороны мисс Эйвер. Мне разрешили там присутствовать в качестве благодарности за "мои старания в работе по оформлению гроба и подготовке тела покойной". Вплоть до самого момента ее захоронения я так и не заставил себя даже сделать попытку прикоснуться к ней и пальцем на мгновение, но желание прямо там, на месте вытащить ее из гроба, броситься к ней было поистине дьявольским. Я представлял, как начинаю торопливо целовать ее фарфоровое лицо, гладить по густым волосам и шее, наконец начать снимать с нее весь этот унылый погребальный саван и...
 Осознав, что творю, я покраснел до самых ушей. Я понимал, что мои мысли и фантазии никто из людей никогда не узнает, но тем не менее, чувствовал стыд. Когда церемония завершилась, и все разошлись, я нашел в себе силы подойти к свежему надгробию и прошептать в пустоту: "Теперь я никогда не смогу полюбить живую женщину". Затем я развернулся и, как в детстве, побежал прочь, к воротам кладбища.