6. Боевая раскраска

И вот тут «выстрелило ружьё, которое долго висело на стене».

Уже не было в Академгородке Сани Даниэля, но свободомыслие, пробуждённое им в Саше, помноженное на врождённое чувство справедливости, возведённое в степень рассказами Вадима Делоне, вылились в тайную акцию протеста.

Саша не мог остаться в стороне от второго неправедного судебного процесса, который проходил в это время – процесса над Гинзбургом, Галансковым, Добровольским и Лашковой.

Будучи другом опального поэта Вадима Делоне, Саша Горбань сам придумал, как выразить протест и втайне от Вадима в ночь на 8 января 1968 г. организовал трёх студентов НГУ на политическое протестное выступление против судебного процесса Гинзбурга-Галанскова.

Они нанесли несмываемой краской на стены общественных зданий Академгородка лозунги с протестами против закрытых и несправедливых судов.

Снова возвращаюсь к появлению надписей на стенах зданий в Академгородке.

Это событие, выходящее за рамки всего, чему меня учили мои родители, что я считал совершенно невозможным, невероятным, произошло совершенно неожиданно для меня, а, возможно, и для всех жителей Академгородка.

Для меня это выглядело так: нашлись смельчаки, которые написали краской на стенах зданий Академгородка лозунги в поддержку Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой, над которыми в январе прошёл скоротечный и неправедный суд в Москве. Это не был открытый протест, – те, кто писал лозунги, пытались скрыть свои имена, но сделали это довольно неуклюже, и органы их быстро вычислили.

До сих пор несогласие с действиями властей изредка высказывалось в Академгородке на собраниях и носило локальный характер. Теперь протест выплеснулся на улицу. Организатор протеста хотел, чтобы о нём узнало как можно больше людей.

Вот, что о событиях, начавшихся 8 января 1968 года, рассказывает организатор и один из исполнителей этой акции – А.Н. Горбань. Было ему в это время 15 лет. Он считался вундеркиндом и учился на первом курсе физфака НГУ.

– Я знал, что Гинзбург и его товарищи будут осуждены несправедливо. Разговор о них вёлся не один и не два дня. Я уже говорил, что в лице Делоне мы имели первоисточник информации.

И вдруг, как гром среди ясного неба: процесс произошёл. Надо что-то делать. Но что именно делать? Репертуар-то невелик, ну выйду я на улицу с плакатиком, его никто и не прочитает, не успеет – тотчас заберут меня с этим плакатиком. Была ещё идея сделать листовки. Я узнал, где стоит ротатор, но было уже поздно, к тому же мы не умели готовить для ротатора восковки.

И вот действовать надо уже завтра, послезавтра будет просто поздно, просто ни к чему.

Вадима вводить в эти дела было нельзя, потому что на нём уже висел условный срок. И было принято решение.

В ночь с 8 на 9 января 1968 года мы написали один лозунг-плакат на ленте от самописца, его решено было повесить, остальные тексты писать прямо на стенах. Кистей не было, вышел из положения – пошёл в аптеку, купил бинтов, бинты намотали на палки, получился целый набор таких кистей. Краску купил в городе, в дальнем магазине, купил не что-нибудь, а сурик, это очень стойкая, плохо смываемая краска.

Нам нельзя было выходить поздно вечером из общежития, поэтому вышли мы не очень поздно, зашли в подъезд одного из домов и там сидели до глубокой ночи.

Помню, пришла к нам замечательная кошка, – я вообще люблю кошек, – домашняя, чистенькая, мы её гладили, и искры от шерсти были фантастические, никогда не видел такую искрящуюся кису.

Кошка мурлыкала, мы четверо сидели – Алик Петрик, Мешанин, Попов и я. Ребята разговаривали, а я, помню, молчал, дремал, внутренне готовился.

Потом мы разбили Академгородок на сектора и пошли. Кто-то пошёл на столовую и ВЦ, кто-то – к университету, а я взял себе центр Академгородка, исписал там всё, что только можно было.

Меня заметила было милиция, но я от погони ушёл.

Чемодан мой был заранее спрятан, и я полетел самолётом по чужому студенческому билету в Омск. Другим я велел, чтобы в общежитие рано не приходили. Но дети есть дети. Поэт Петрик явился в общагу в пять утра, разбудил вахтёра. Вскоре за ним пришли.

У них троих была тогда такая позиция: «Знаю, кто писал, но не скажу. Я не писал». Действительно, экспертиза показала, что гигантский массив надписей в центре написан в самом деле не ими [т.е. не Петриком, Мешаниным и Поповым. –МК}, а кем-то другим. И хотя в конце концов выяснилось, что писал я, всё равно некоторое время меня в этом деле как бы не было: по закону меня не могли допрашивать, т.к. мне было ещё 15 лет. И всё замерло до 19 апреля 1968 года, т.е. до дня рождения.

И своё 16-летие я отметил первым допросом. Вызвали в военно-учётный стол университета, там уже ждал человек из КГБ, капитан. Потом у нас с ним сложились весьма занятные отношения. Фамилия его, если не ошибаюсь, была Лелюков (но я могу и ошибиться, да и фамилия могла быть придумана). Это был профессиональный человек, он всё понял сразу.

После допроса меня встретил Вадик Делоне, и мы пошли пить водку. Первый допрос и 16-летие в один день».

В письме ко мне Александр Горбань написал:

«В дом Раисы Львовны я попал в 16 лет, 19 апреля 1968 года – после первого допроса, приведён Вадимом».

Я решил не выяснять, когда они пили с Вадимом водку – до посещения дома Раисы Львовны, после или у неё.

Сотрудники КГБ довольно быстро определили участников этой акции. Петрика взяли в тот же день, легко вычислили и остальных. Как только Саше исполнилось 16 лет – в день его рождения – его вызвали на допрос. Это было 19 апреля 1968 года. Но Саша ни в чём не признался. Но, знаете, как охарактеризовал он свои чувства того дня? ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ШОК…

– Вам исполнилось 16 лет через 3 месяца с небольшим после январской акции. Почему Вы думаете, что органы ждали этого дня? Может быть они до этого времени ничего не знали о Вас.

– Потому что уважаю теорию вероятностей. Первый допрос точно в день 16-летия – такое совпадение чрезвычайно маловероятно. А о моей причастности безусловно догадывались. Компания была известная, причастность Петрика была несомненна. Другое дело – доказательная база, которой не хватало.

– Кстати, Вы сразу уехали, а через сколько времени вернулись?

– Как положено после каникул. Через 3 недели (сессия была сдана досрочно, поэтому не через 2, а через 3 - уехал раньше других). Так что у них было почти 3 месяца на допрашивание...

– А кто назвал Ваше имя? Вроде бы, вы все договорились говорить одно.

– Во-первых, опыта допросов ни у кого не было. Во-вторых, моё имя возникло до того, как оно было подтверждено показаниями других. И вообще, признательные показания участников произошли через год с лишним. А пока было просто знакомство и взятие экспертизы почерка.


Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/09/06/378