Жизнь Молли

Наверху, где-то под чердаком, раздались неприятные ушам звуки, похожие на хрипы умирающей коровы.
- Молли, черт бы тебя побрал, - крикнула женщина, уронив керамическую кружку и разбив ее, - прекрати петь! Ты можешь распугать соседей в радиусе километра. Лучше пойди дров наколи.
Девочка лет четырнадцати, больше похожая на мальчика, шустро спустилась вниз и тихонько сказала:
- Да, мамочка, сейчас.
Быстро накинув толстую и теплую куртку из овечьей шерсти, она выбежала во двор.
Холодный, весело покалывающий щеки ветер пронесся сквозь ее темно-каштановые вьющиеся волосы, обвил тело и улетел прочь. Мартовское утро! Заснеженные статные горы, холодный пруд неподалеку, успокаивающий запах леса и свежей травы! Что может быть прекрасней и вдохновляющей? Солнце сейчас лениво поднималось, а птицы уже вовсю кружили над головой.
Широкие голубые глаза Молли, полные блеска, поднялись к бескрайнему небу и закрылись.
«Эх, - подумала она, - спеть бы сейчас, да не умею.»
Вдохнув полной грудью свежий воздуха утра, девочка побежала в сарай. Сколько тут было дров! Колоть, не переколоть! Она подняла топор и начала свое дело. Один за одним отлетали куски того, что когда-то было стройным и очень красивым деревом.
«Вот тебе, - говорила она, замахиваясь над очередным поленом, - Вилли! Нормальные у меня зубы! И тебе вот, Лена, за то, что поешь лучше меня! И ты получай, Джули Бербскис, за то, что вместо меня поступила в музыкальный колледж. Мама, и ты получишь, - сказала она, вознеся острый и сверкающий топор над последней особо крепкой деревяшкой, - я нормально пою и когда-нибудь буду певицей!»
Она так сильно замахнулась, что топор оказался слишком тяжелым и повалил девочку на спину. Та сильно ударилась локтем о столб, поддерживающий шаткую крышу и заплакала. Плакала не столько от того, что локоть болел, а от того, что сама понимала: не быть ей никогда в своей жизни певицей и рот вообще лучше не открывать, чтобы не пугать людей. Она, еще чуть посидев на холодной земле, Наверху, где-то под чердаком, раздались неприятные ушам звуки, похожие на хрипы умирающей коровы.

– Молли, черт бы тебя побрал, – крикнула женщина, уронив керамическую кружку и разбив ее, – прекрати петь! Ты можешь распугать соседей в радиусе километра. Лучше пойди дров наколи. Девочка лет четырнадцати, больше похожая на мальчика,

шустро спустилась вниз и тихонько сказала:

– Да, мамочка, сейчас.

Быстро накинув толстую и теплую куртку из овечьей шерсти, она выбежала во двор.

Холодный, весело покалывающий щеки ветер пронесся сквозь ее темно-каштановые вьющиеся волосы, обвил тело и улетел прочь. Мартовское утро! Заснеженные статные горы, холодный пруд неподалеку, успокаивающий запах леса и свежей травы! Что может быть прекрасней и вдохновляющей? Солнце сейчас лениво поднималось, а птицы уже вовсю кружили над головой.

Молли закрыла глаза.

«Эх, – подумала она, – спеть бы сейчас, да я не умею».

Вдохнув полной грудью свежий воздуха утра, девочка побежала в сарай. Сколько тут было дров! Колоть не переколоть! Она подняла топор и начала свое дело. Один за одним отлетали куски того, что когда-то было стройным и очень красивым деревом.

«Вот тебе, – говорила она, замахиваясь над очередным поленом, – Вилли! Нормальные у меня зубы! И тебе вот, Лена, за то, что поешь лучше меня! И ты получай, Джули Бербскис, за то, что вместо меня поступила в музыкальный колледж. Мама, и ты получишь, – сказала она, вознеся острый и сверкающий топор над последней особо крепкой деревяшкой, – я нормально пою и когда-нибудь буду певицей!»

Она сильно замахнулась, и топор, оказавшийся слишком тяжелым, повалил девочку на спину. Молли сильно ударилась локтем о столб, поддерживающий шаткую крышу, и заплакала. Плакала не столько от того, что локоть болел, сколько от того, что сама понимала: не быть ей никогда в своей жизни певицей и рот вообще лучше не открывать, чтобы не пугать людей. Она, еще чуть посидев на холодной земле, встала и принялась работать с мыслью, что простым людям тоже нужно чем-то заниматься.

– Подмети за коровами и приходи обедать, – крикнула ей мать, как только она, уставшая и вспотевшая, вошла в дом.

– Хорошо, мам, – покорно ответила Молли и отправилась в коровник.

Как же здесь неприятно пахнет! Запах какой-то гнили, чего-то перезревшего или, наоборот, недозревшего, стоял в сарае, как будто сильный ветер не в состоянии был вынести этот запах с собой.

«Так, – говорила сама с собой она, – тут никого нет: мама дома, отец в лесу, коровы на лугу. Значит, точно никто не услышит». И она начинала тихонько, будто боясь потревожить стены или сено на полу, петь. Точнее, пытаться петь. Не могла, но опять старалась. Не потому, что надо учиться, а потому, что ей нравилось. Как будто маленький сверчок, спящий очень-очень крепко, вздрагивал своими прозрачными крылышками, отряхивался ото сна и начинал светить, освещая и душу девушки, и сарай, и все вокруг. Она так вошла во вкус, что закрыла глаза и, взяв метлу, пела в нее, наклоняя то влево, то вправо, точно сейчас она не в грязном сарае, а на многотысячном стадионе.

– Спасибо, спасибо, – говорила Молли столбам и загонам, которые ей рукоплескали. – Не стоит, правда. Не так уж я и хорошо пою.

Стог с сухим сеном протянул ей букет (просто охапку колосков). Она, присев и приподняв заплатанную юбку, приняла его и, улыбнувшись, пошла домой.

– Что это у тебя в руках? – сурово спросила мать, увидев в руках дочери охапку грязного сена.

– Ой, – смутившись, ответила Молли, – я… я случайно.

– Немедленно выкинь эту дрянь! – приказала ей мать и, повернувшись, продолжила шинковать зеленый лук.

Девочка выкинула, точнее сказать, аккуратно положила букет из соломы около белого крыльца.

– Я в ванной буду, – крикнула Молли через весь дом родителям, когда уже наступил вечер.

– Хорошо, – ответил ей отец, читая свежий номер городских сплетен, – только постарайся не петь.

Она взяла книгу и направилась в ванную. Теплая, почти горячая вода – единственная, кто могла понять ее и пожалеть в этом огромном, продуваемом ветром доме.

Уже раз сотый Молли читала эту книгу, что написана про знаменитую певицу, рассказывающую, как трудно ей было взять у отца деньги на первую песню, как тяжело жить с богатыми и состоятельными родителями, говорила, как хотела бы жить в простой деревне и всего добиться сама. «И это ей не повезло! – все время на этом моменте с сарказмом передразнивая героиню, говорила Молли. – Я бы с удовольствием с тобой поменялась! Ишь ты!»

Отложив книгу в сторону, она закрыла глаза и стала тихо нашептывать мелодию из любимого фильма себе под нос. Софиты из вымышленного мира ослепляли ее, уши закладывало от аплодисмен-

тов. Вот она поет изо всех сил, краснея, тянет самую высокую ноту, искривляет лицо гримасой старания, а люди смотрят на нее удивленно несколько секунд, а потом взрываются – и льется дождь из рукоплесканий.

– Молли! – послышался визгливый крик матери сквозь звуки вспышек фотоаппаратов. – Господи Иисусе, да прекратишь ты петь или нет?! Ну не получается, зачем же что-то делать! Неужели нельзя просто полежать тихо в ванной? Молча полежать!

Молли и сама не заметила, как начала петь.

И так было каждый день. «Не будешь! Не получится! Ты бестолочь! Будешь коров пасти до конца дней! Ну какая ты певица?»

Девушка смотрела в зеркало на струйки слез, скатывающихся по ее обветренному лицу.

– Я бы все отдала, лишь бы уметь петь и стать известной, – сказала она своему отражению.

Сказано – сделано.

Зеркало помутнело, разводы стали видны сильнее. Потом чтото произошло, кажется, голубая вспышка – и перед Молли в зеркале теперь была не она, а какой-то мужчина, увешанный разными склянками, в смешных балахонах и белоснежной рубашке.

– Здравствуйте, – поздоровалась она, ни капли не испугавшись.

– И ты здравствуй! – сказал мужчина, улыбнувшись.

Голос его звучал как снежная буря в разгар зимы, как шелест ветра в осеннем бору, как шепот моря на рассвете, таким прекрасным и таинственным он был. А глаза! Они такие же бескрайние, как просторы космоса, они могут посмотреть на человека и сразу согреть его любовью и заботой, безграничным теплом и волшебной сказкой.

– Я сплю? – спросила Молли, закончив разглядывать мужчину.

– Возможно, но это не главное. Главное то, что ты позвала меня.

– А кто вы?

– Я, – он усмехнулся, – я Торговец мечтами.

– Мечтами? – переспросила Молли, не поверив тому, что услышала.

– Да.

– И я могу купить у вас все, что мне понравится?

– Сможешь, – ответил он, плавно выбираясь из зеркала, – если ты заплатишь мне.

Она призадумалась.

– Знаете, у меня не так много денег, – смутилась Молли и опустила глаза, застеснявшись, – поэтому вряд ли я смогу что-то купить. Торговец рассмеялся, а потом, поставив свою шелковую, пол-

ную чего-то сумку на пол, сказал:

– Кто тебе сказал, что мечту можно купить за деньги?

– А за что ее можно купить? – обрадовавшись, спросила девочка.

– За то, – мужчина ткнул своим пальцем ей в грудь, – что у тебя внутри.

И видя, что совсем запутал будущего покупателя, начал разъяснять:

– Понимаешь, я продаю мечты, точнее, меняю их на что-то, дав гарантию, что она исполнится. Допустим, что ты хочешь?

– Я хочу уметь красиво петь, поражая людей своим голосом, и стать известной.

Торговец, не отвечая, достал из-за спины фолиант, украшенный огромными, драгоценными и очень красивым камнями.

– Как тебя зовут?

– Молли, – ответила она, – Молли Олабз.

– Так, так, так, – задумчиво заговорил он, листая книгу, – нашел, Молли Олабз, четырнадцать лет, все так, как и должно было быть. Ну хорошо, моя цена – треть века. Плюс-минус пару лет, курс нестабильный, сама понимаешь.

– Что треть века? –переспросила девочка.

– Если ты купишь у меня это, то сможешь прожить всего тридцать лет. Таковы расценки.

– Как это? Но я не хочу жить треть века, я хочу больше, но и петь тоже хочу.

– Хотеть можно все, что угодно. Но иногда наступает такой момент, когда нужно выбирать.

– А по-другому я не запою?

– Боюсь, что нет. Она почти плакала.

– Простите, – спросила Молли, доверчиво, словно щенок, смотря в глаза торговцу, – можно я подумаю?

– Конечно, – сказал тот и пропал. И Молли проснулась…

Так же она проснулась спустя пятнадцать лет, ранним утром, только уже не в пригородном доме с прудом через двадцать метров, а в шикарном доме на берегу моря. Она была знаменита на весь мир. Кого ни спроси, каждый знал имя Молли Олабз, каждый слышал ее песни. Тысячи ею восхищались, десятки тысяч боготворили девушку, сотни тысяч любили ее и ее творчество, а миллионы просто знали. Жила она как в сказке, уже и забыв про тот договор, про ту сделку, что она заключила, будучи четырнадцатилетней девочкой.

И вот она встала, прошлась по шикарному полу к входной двери, забрала у порога две корзины цветов и направилась в ванную. Умыв молодое и свежее лицо прохладной водой, она посмотрела в зеркало.

– Вот какой ты стала, Молли, – она часто говорила сама с собой, – а помнишь, как они твердили, что у тебя ничего не получится? А теперь где ты?

Она улыбнулась сама себе, полная гордости. А в следующий момент в зеркале появился он, ни капли не постаревший, с такими же восхитительно чистыми глазами и усталой улыбкой.

– Нет, подожди, – не поздоровавшись, сказала Молли, – мне еще даже тридцати нет.

– Я говорил про поправки, – спокойно ответил торговец, привыкший за столько лет к подобным нюансам.

– Да, точно, – испугавшись, ответила Молли, – и что, все?

– Я думаю, да.

Девушка попросила его подождать. Она направилась в свою комнату, еще раз посмотрела на просыпающийся город через огромное окно спальни, поставила кофе и вернулась обратно.

– Будешь кофе? – предложила Молли торговцу.

– Не откажусь.

– Ты рада? – спросил мужчина, уже сидя за чашечкой ароматного дорого кофе.

– Конечно, – просто ответила она.

– И не жаль?

– Жаль. Но что поделать. Умирать счастливой гораздо лучше, нежели прожить всю жизни, не испытав счастья.

– Ты абсолютно права, – сказал Молли торговец, допив кофе, – ну, тогда прощай.

– Прощай, – сказала Молли.

Начиная терять силы, она медленно направилась к своей кровати. Молли легла в теплую постель, улыбнулась и закрыла глаза.

Торговец поднял свою тяжелую сумку, заполненную чем-то сказочным, и, еще раз взглянув на кровать, сказал:

– Ах, еще одна счастливая душа. Прекрасно.