Один день ивана григорьевича

Иван Григорьевич открыл глаза и с удовольствием, до хруста в суставах потянулся. За окном только начинало светать, но жены рядом не было – она уже возилась на кухне. По звукам, доносившимся из-за тонкой перегородки, он догадался, что она растапливает печь: тонко скрипнула железная дверца, глухо стукнулись поленья, зашуршала береста, и почти сразу же затрещал огонь.
Вставать совсем не хотелось. В тёплой, мягкой постели было хорошо и уютно. Немного ломило ноги, застуженные ещё во время войны на заготовке леса. Каждый колхоз тогда должен был дать стране, фронту определённое количество древесины. Никто даже и не задумывался, что по деревням остались одни старики, женщины да дети, а планы поставки рассчитаны на крепкий мужской коллектив. Была война, и дети вместе с женщинами, как могли, ценою неимоверных усилий, выполняли планы по заготовкам. Отнимали от себя и сдавали фронту всё, что могли – зерно, овощи, молоко, мясо, яйца; вязали и шили фронтовикам рукавицы, носки, шапки. Тогда-то и застудил Иван Григорьевич свои ноги и на всю жизнь заработал ревматизм, который в последние годы всё чаще скручивал его, заставляя оставаться в лежачем положении.
Хотелось понежиться в кровати, но, услышав, что жена начала брякать подойником, он вспомнил, что накануне вечером свиньи разворотили перегородку и, если он её сейчас не восстановит, они не дадут жене спокойно подоить корову. Пришлось вылезать из постели и идти в стайку…
Он уже заканчивал колотить изгородь, когда жена ему сообщила, что пришёл Лёшка.
- Пошто пришёл-то? Другого времени нет? – проворчал он. Но внутри уже заскребло, завозилось колючее, словно ёрш, подозрение, что неспроста в такую рань (и восьми часов ещё нет) пришёл Лёшка. Да и не Лёшка он теперь, а Алексей Петрович, государственный человек – судебный исполнитель.
- Вот поди, и сам узнай! – с раздражением ответила жена и, взяв низкий табурет, села доить корову.
Иван Григорьевич и сам знал, зачем пришёл к нему этот пацан, выросший на глазах, и с дедом которого он вместе работал в колхозе. Сейчас будет вновь требовать уплаты задолженности по налогу на землю. Не может Иван Григорьевич уразуметь, что от него хочет родное государство: говорят, плати налог за землю, а земли у него никакой и нет, есть только бумажка, где очень путано, не для его старческих мозгов написано, что он имеет право на 1/625 в общем праве колхоза на землю. Участок земли ему никто не давал, колышками или забором  не отмечал. Как можно платить за то, чего не имеешь – нет, никак ему этого не понять.
Прятаться от Лёшки не имело смысла – всё равно из хаты не уйдёт, будет его дожидаться.
Иван Григорьевич зашёл в дом. Парень сидел за столом и писал свои бумаги. Увидев входящего хозяина, он отложил ручку и, строго взглянув, официально начал:
- Здравствуйте, Иван Григорьевич! Что же Вы не исполняете решение суда? Я же Вам объяснял - раз решение судом вынесено, оно должно быть исполнено. Таков порядок. И оно будет исполнено.
Молодой человек выделил голосом последние слова. Иван Григорьевич ненавидел себя за эту раболепную улыбочку, что появилась сейчас у него на лице, ненавидел за этот заискивающий тон, но ничего не мог с собой поделать – годы, десятилетия тренировки давали себя знать.
- Но Лексей Петрович, я ж тебе объяснял, што неправильное это решение, не согласен я с ним!
Государственный человек поморщился, мол, вот опять трать своё драгоценное время, втолковывай этому старикану, что нет у него никаких оснований для неисполнения решения суда.
- Иван Григорьевич! – с укором произнёс парень. – Я же Вам столько раз объяснял – решение вынесено, Вы его обжаловали, но решение оставили в силе, значит, всё законно и справедливо. Теперь я обязан это решение исполнить. Я тут посмотрел у Вас, что можно будет арестовать в счёт погашения долга...
- Подожди, Лексей! – старик никак не мог прийти в себя. Его руки и ноги начали мелко-мелко трястись. – Ты ж знаешь, я орденоносец. У меня есть грамота - самим Сталиным подписана. Я с 10 лет наравне со взрослыми в войну работал в колхозе, хлеб и лес давал фронту. У меня есть юбилейная медаль ленинская, орден трудового Красного Знамени… Неужто я за всю жизнь не заработал покойную старость?!
Судебный пристав поморщился, демонстративно взглянул на часы, отогнув манжет белой рубашки.
- Дядь Вань, - заговорил он так, будто с малым ребёнком или очень больным человеком, - как Вы не поймёте! Мне всё равно, какие у Вас медали и ордена. У меня есть бумага, что Вы должны государству 3 тысячи рублей, и я их с Вас взыщу. Я вот составил акт, арестовываю у Вас телевизор и холодильную камеру. Сейчас зима, без холодильника обойдётесь, а телевизор, видел, у Вас ещё чёрно-белый на шкафу стоит. Распишитесь в акте!
- Не вздумай нигде расписываться! – прямо с порога закричала жена Ивана Григорьевича. – Ишь што удумал! Ты нам покупал этот телевизер!? Холодильник дети нам купили на 50 лет совместной жизни! Ништо ты от нас не получишь! Выметайся из хаты! Ишь удумал! Холодильник ему подавай! Сначала купи, а потом забирай!
Женщина, гневно бросая слова, прямо с подойником прошла к столу.
- Где твои бумажки? Я прямо тут их и порву! Што удумал!
Пристав, видя, что ему не справиться с гневом женщины, быстро собрал свои бумаги.
- Я так и подозревал, что Вы люди тёмные, разговаривать с Вами без толку. Оставляю вам один экземпляр акта. Если вы через 10 дней не заплатите, я приду с милицией и заберу всё, что описано.
Последние слова он произнёс уже с порога. Женщина схватила, стоявшую на столе и приготовленную под молоко, банку и запустила её в пристава. Но тот, громко хлопнув дверью, убежал. Банка ударилась в дверь, раздался сильный хлопок, и в разные стороны брызнули осколки стекла.
Женщина тяжело осела на стоящий рядом стул.
- Што ж нам теперь делать, отец? – глаза, полные слёз, смотрели на него.
Так с самого начала было заведено в их семье – все трудные вопросы и проблемы ложились на него. Он, как мог, их улаживал. Но что делать теперь – он просто не знал.
- Ведь заберёт, паскудник, всё! – жена не сдержалась и заревела, громко и горько. Муж, как мог, утешал её, гладил по округлому плечу.
- Придётся, видно взять из тех денег, што на смерть припасли, - тихо сказал он.
- Лучше уж эти деньги взять, чем отдать подарок детей… Как они радовались, когда привезли эту камеру!..
Ему ли не помнить! Дочь с зятем – оба учителя – несколько лет назад, когда бюджетникам месяцами не платили зарплату, вынуждены были жить за счёт родительского хозяйства и их грошовых пенсий. Поэтому, как только жизнь начала налаживаться, дети купили им с бабкой морозильную камеру, чтобы было, где хранить мясо, выращенное трудом своим. Как же можно взять да отдать за бесценок такую дорогую памятью вещь! Уж лучше и впрямь деньги, что на смерть собрали, отдать. Всё равно поверх земли не оставят, зароют люди добрые. Иван Григорьевич отвёл глаза, чтобы жена не заметила блеснувших в них слёз, украдкой смахнул непрошенную влагу.
- Вот до чего родное государство нас довело – деньги, што на смерть приготовили, забирает! Всю жисть оно у нас всё отбирает: сначала детство, еду, здоровье, силы, а теперь вот последние наши копейки, - с горечью произнёс он. 
- О-хо-хо-хо… - жена тяжело вздохнула, концом фартука вытерла слёзы и уже более спокойным голосом произнесла:
- Давай, отец, завтракать. Как ты любил раньше приговаривать – «война войной, а обед - по расписанию». Я тут вчерашний супчик подогрела.
Мужчина совсем не хотел есть, но, чтобы не расстраивать и без того расстроенную жену, похлебал немного из поставленной перед ним тарелки, а потом и вовсе застыл с ложкой, зажатой в руке.
Жена не стала его одёргивать: раз задумался, значит, мысли какие-то появились, может, придумает что, чтобы не отдавать ни морозилку, детьми подаренную, ни денег, собранных на смерть.
А Иван Григорьевич мыслями своими унёсся далеко в прошлое – в детство своё, что пришлось как раз на самые тяжёлые для страны годы.
Уже после войны где-то он прочитал, что в августе 1941 года известный детский писатель Аркадий Гайдар обратился к детям Страны Советов с призывом помогать старшим дома, во дворе, в поле, на заводе. Страна заботилась о вас, говорил писатель, пришло время и вам на деле показать, как вы её цените, любите, бережёте.
Тогда, в военные годы, Иван Григорьевич не читал слов писателя, но их и не требовалось, потому что дети, которым война словно прибавила годы, без лишних слов помогали взрослым, часто заменяя их на самой тяжёлой и ответственной работе.
Фронт, словно прожорливый зверь, поглощал  огромную массу горючего и техники, поэтому на селе, в основном, пахали и сеяли на лошадях, быках, коровах. Все долгие годы войны вчерашние беззаботные школьники работали на пределе человеческих возможностей. Они знали, что здесь, в тылу, проходит их фронт, и они поднимались в три часа утра, чтобы летом идти в поле, а зимой – в лес.
Ивану Григорьевичу в 1941 году исполнилось лишь 10 лет. Был он худеньким, маленьким мальчиком, который никогда особо не выделялся среди других деревенских ребят. И вдруг война… Отца призвали на войну в августе, и сразу же, пришедший к ним вечером, бригадир Степан Лыков велел выходить ему с утра на работу в качестве помощника дяди Миши Зимина. Дядя Миша работал на жатке, и парнишка стал «гусевым». Чтобы двум лошадям легче было таскать тяжёлую жатку, к ним на верёвочных постромках прицепляли третью лошадь – «гуся». Правил этой лошадью «гусевой» - малолетний мальчишка. Но помощником Ваня пробыл чуть больше недели. Однажды прямо в разгар рабочего дня на поле приехал уполномоченный из военкомата и увёз с собой дядю Мишу.
Оказалось, что тому необходимо с утра явиться в военкомат, а это в городе и до него ещё добраться надо. Так он, десятилетний мальчишка, остался один в поле наедине с лошадьми, которые тут же почувствовали отсутствие сильного хозяина. Животные встали как вкопанные, опустили длинные шеи и принялись, насколько им позволяла сбруя, губами срывать колосья, наполненные золотистым зерном.
Он попытался сдвинуть лошадей с места, прикрикнув на них и дёрнув вожжами, даже ударил каждую по крутому крупу. Но всё было бесполезно. Ваня слез, попробовал тянуть лошадей за оглобли, но те лишь трясли головами и продолжали стоять. Мальчик кричал на животных, просил их, уговаривал – ничто не помогало. От бессилья он заплакал. Своим детским умишком ребёнок понимал, что бригадир надеется, ждёт результата в виде скошенного поля, а он… Он не может справиться с лошадьми. И он возвращался, просил, гладил лошадиные морды, трепал по холке, пытался объяснить неразумным животным, что их поведение можно расценить как саботаж, помощь врагу. Всё было тщётно. Ничего с ними сделать он не мог. И снова заплакал.
Кто знает, чем бы всё это закончилось, но только бригадир приехал проверить, как идёт работа. Удивился:
- Ты один работаешь?
В ответ сквозь слёзы Ваня бригадиру признался:
- Не могу я ничего сделать с этими лошадьми… Они меня совсем не слушают…
- Ты пойми, Иван, - серьёзно сказал ему тогда бригадир, - людей у меня осталось раз-два и обчёлся… Сам понимать должон, што нет у меня мужика взрослого. Могу тебе в помощь ещё пацана отрядить. Завтра пришлю кого, а сегодня, ладно, ступайте домой. Ты лошадей сам напои, накорми, штобы они к тебе больше привыкли.
Помог ему в тот день бригадир распрячь лошадей, а на следующий день к нему в помощь пришёл друг закадычный Гришка Мостовой. И они вдвоём стали работать на жатке…
Столько лет уже прошло. Война постепенно стирается из памяти – оно и понятно - пришли другие времена. Но в последнее время он всё чаще вспоминает тот случай. Именно на плечах таких малолетних мальчишек и девчонок держался тыл, обеспечивая Победу. За всю войну, несмотря на то, что в колхозе работали старики, женщины и дети, посевные площади не сократились ни на один гектар. Только человек, знающий крестьянский труд не понаслышке, может оценить и понять всё величие сделанного. А что происходит сейчас!
Он вспомнил, как по осени ещё искал корову и случайно забрёл в тот самый лог, где когда-то начиналась его трудовая биография. Знал он здесь каждую кочку, каждый околок, земляничные и грибные места. А тут вышел к нему - и не узнал: весь лог затянулся высоко подросшим осинником и березняком. Молодая поросль поднялась так густо, что уже и не пройти через неё. Сердце хлебороба захлестнула тоска, ладони сами сжались в кулаки. Да что же это!.. Да как же это!.. Это же самое настоящее вредительство – так запустить поля, когда-то дававшие удивительные для Сибири, небывало щедрые урожаи.
Защипало глаза, и слеза скатилась по щеке. Помнится, он ладонью смахнул слезу и потряс сжатым кулаком, грозя невидимому врагу, сумевшему за такой короткий срок полностью развалить всё сельское хозяйство страны…
Отвлёк Ивана Григорьевича от воспоминаний звонок телефона. Жена сняла трубку и тут же протянула её мужу:
- Тебя. Дружок твой.
Звонил Григорий Мостовой, закадычный друг и соперник по соцсоревнованию в прошлом. После традиционных приветствий и жалоб на здоровье и годы Мостовой перешёл к делу:
- Ты в курсе, што сегодня в «белом доме» (так в селе называли здание администрации – на американский манер, хотя само здание было из красного кирпича) в два часа встреча с депутатом Госдумы Валерием Григорьевичем Петренко?
- Ты думашь, это што-то даст? – вопросом на вопрос ответил Иван Григорьевич.
- Думаю, стоит сходить. Петренко в Думе представляет коммунистов. А я только им и верю. При коммунистах такого безобразия, как сейчас, никогда не было, даже в годы войны и после… Человек к нам приедет из самой Москвы, штоб здесь, на месте, разобраться в наших проблемах, помочь нам.
- Да чем он нам поможет? Разве што заплатит за меня три тысячи, штоб Лёшка, наконец, отстал!? 
На том конце провода собеседник что-то буркнул недовольно. Не желая портить отношения со старым приятелем, Иван Григорьевич торопливо произнёс:
- Ладно. Приду послушаю твоего коммуниста, - и повесил трубку.

Холёный, массивный мужчина был одет в серый костюм, белую рубашку с серым блестящим галстуком. Сев за стол, он резким движением руки ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговку рубашки. Чувствовалось, что он очень хотел выглядеть простым, добродушным и дружелюбным парнем.
- Здравствуйте, дорогие мои труженики! Я приехал к вам, чтобы разобраться в вашей проблеме, – в голосе звучало такое количество доброты и любви, что сам собой напрашивался вывод о наигранности тона. - В отличие от других депутатов, не желающих открыто встречаться с людьми и выслушивать  наболевшие вопросы, я не боюсь встретиться с вами, послушать и попытаться вам помочь решить проблему. Я человек дела. Вот ко мне обратилась женщина из Шарыпово. Знаете, такой небольшой городок? Так вот, чтобы помочь этой женщине, я дошёл даже до Страсбургского суда и решил всё же её проблему. Расскажите мне, почему вы считаете, что не должны платить налог за свои земельные паи.
Иван Григорьевич поспешил, пока односельчане собирались с мыслями и думали, с чего начать, взять инициативу в свои руки:
- А Вы, Валерий Григорьевич, сами-то как щитаете – должны мы платить али нет?
- Я считаю, что не должны, – депутат обвёл взглядом собравшихся в небольшом зале людей, проверяя реакцию. Слушатели реагировали бурно, общий настрой зала резко изменился – в глазах собравшихся появился интерес. Даже у тех, что ещё до начала собрания были настроены скептически. Выдержав паузу, словно актёр на сцене, депутат продолжил:
- Я объясню, почему. Мои родители живут в Минусинском районе и тоже, как и вы, получили эту злополучную земельную долю. Как и у вас, она не выделена в натуре, не огорожена колышками, чтобы можно было определить её границы. Существует эта доля лишь на бумаге. Причём, как всё было? Вы же помните?! По Указу Ельцина всем бумажки раздали на право в общей долевой собственности и тут же всю эту землю передали в колхоз. Именно колхоз, взявший всю землю в аренду, и должен был платить налоги. Первое время так и было. Кроме того, что колхоз платил земельный налог, он ещё и по 5 мешков отрубей раз в год давал всем в счёт платы за пользование землёй, но потом колхоз развалился. Колхоза нет, и платить земельный налог больше некому. У вас так же было?
Все зашумели, послышались реплики: «Так-так!..» Встала Зина Сидорова, бывшая агроном колхоза.
- А я ещё считаю, что мы не должны платить налоги, потому что права никакого на землю у нас нет – наша земля не выделена, межевание-то не проводилось, кадастровый план не составлялся, в Регистрационной Палате не регистрировался.
- Да, да, конечно! – подхватил депутат.
Его перебил зычный голос бывшего колхозного бригадира Александра Петрова:
- Я вот не понимаю, зачем нам вообще эту землю дали – мы же её не просили. Зачем она нам? Её и обрабатывать-то нечем!
- Ельцин по пьянке подписал этот Указ, - вступил вновь в разговор гость. – Указом землю дал, а к этой земле хотя бы по лопате каждому, чтобы землю обрабатывать, дать забыл. Ему-то что – он получает свои 43 миллиона и в ус не дует.
Сельчане сначала были сражены озвученной цифрой содержания бывшего Президента, потом враз заговорили:
- Этих денег хватило бы всей России, если бы их пустили на поддержку сельского хозяйства!
- Ого, как о себе-то заботятся!.. Где уж им о нас думать!
- Скажу больше, - радовался произведённым эффектом депутат, - мы, коммунисты, пытаемся протолкнуть в Думе закон о поддержке сельского хозяйства. Мы предлагаем платить крестьянам по 500 рублей за каждый гектар пашни. Это где-то около 12-13 долларов. Во всём мире государства платят своим фермерам за один гектар пашни по 25-26 долларов. Но наш законопроект всё отклоняется. Сельское хозяйство разрушили, а теперь не хотят совсем им заниматься. Два года уже говорят о национальных проектах. А вот скажите мне, что у вас изменилось за эти годы? Что стало лучше? – и не дожидаясь ответа сельчан, продолжил. - Уничтожили колхозы – сказали, что коллективные хозяйства себя изжили, решили создать кооперативы. Мол, эта форма наиболее удобна для сельского хозяйства. Хотя я думаю, как не назови, от названия ничего не меняется. У нас уже была сельская кооперация… Вот сейчас заявили, что надо дать возможность сельчанину самому торговать на рынке, сделать, мол, рынки колхозными. Но рынки-то всегда и были, вспомните, колхозными. Когда они успели стать муниципальными? Кто их туда передавал? И потом, я считаю, что самому сельчанину делать на рынке нечего – ему работать надо. К нему домой должны приехать и купить у него продукцию, причём, по ценам сегодняшнего дня… А ваши налоги государству совершенно не нужны. Сейчас вон за 1 баррель нефти на мировой бирже дают по 60 долларов, а Россия продаёт свою нефть по 27. И деньги эти в Россию не возвращаются, оседают за границей. На них покупают ценные бумаги различных банков и бирж. Нам говорят, что нельзя эти деньги ввозить в Россию, иначе инфляция увеличится…
Все слушали, открыв рты. Им, людям старой закалки, было совершенно непонятно, как это так – государство свои деньги тратит за границей, обогащая чужой народ, а свой собственный толкает на вымирание.
- Посмотрите, что у нас творится: министр экономики – не экономист, министр здравоохранения – не врач, министр природных ресурсов понятия не имеет, что такое природные ресурсы, министр обороны – бывший кагэбешник! Что такие работники могут наработать!? У Зурабова в министерстве 36 миллионов украли – и ничего: никто не наказан, и Зурабов с поста не ушёл. Я вам советую – не платите налоги, они нашему государству не нужны.
Иван Григорьевич поднялся, волнуясь.
- Вы вот говорите – не платите, мол, не нужны ваши крохи государству, но у меня нынче описали морозилку, што дети  купили нам с женой вскладчину на золотую свадьбу. Дети её купили за 5 тыщ, а судебный пристав оценил её, совсем новую, в полторы тыщи.
- Да, эти пираты (так я приставов называю) так и делают – налетают, словно падальщики на добычу, и всё готовы за копейки спустить. Но всё же описали – это ещё не продали. Давайте посмотрим, как они забирать придут. Пусть только попробуют!..
Зал одобрительно зашумел. Встал лидер местных коммунистов Степан Федосович Игнатенков и, перекрывая шум, громким, срывающимся на фальцет, голосом произнёс:
- Я хочу поставить Вас в известность, что мы не намерены больше мириться с этим произволом. Если нас не освободят от уплаты земельного налога, мы предупреждаем, что начнём действовать. Мы перекроем единственную дорогу, что ведёт к нефтеперерабатывающему заводу, и не пропустим ни одного автомобиля. Мы заставим нас услышать и с нами считаться!
Депутат озабоченно взглянул на часы:
- Извините, но у меня в пять часов ещё совещание в Красноярске. Я был готов говорить с вами ещё и ещё, но вынужден уезжать. Ваша местная власть, как я понял, вроде настроена защищать вас. Будем надеяться на лучшее. Я обещаю – чем смогу, помогу вам и здесь, в Красноярске, и в Москве.
Последние слова депутат произносил уже стоя и двигаясь в сторону выхода из зала. Сопровождавшие его трое мужчин двинулись следом.
Сельчане тоже начали подниматься с мест, обсуждая только что услышанное. В основном все были довольны собранием – такой занятой человек нашёл время, чтобы выслушать их, простых сельских тружеников-пенсионеров, проникся их заботами и проблемами. И невдомёк им было, что их попросту (в который раз!) облапошили: их проблемы так и остались их проблемами.

Иван Григорьевич вернулся домой довольный, сияющий, словно именинник:
- Мать, я знаю, у тебя где-то чекушка запрятана… - прямо с порога заявил он. -  Доставай! Давай-ка обмоем нынешнее собрание. Такой человек к нам приезжал!.. Из самой Москвы!.. Из Думы!
Жена, как сидела возле окна на диване, так и продолжала сидеть и вязать носок кому-то из внуков.
- И што вам ваш большой человек наобещал? – жена смотрела на мужа поверх очков.
Мужчина оставил свой видавший виды полушубок прямо на полу под вешалкой, прошёл и сел рядом с женой:
- А вот сказал!.. Сказал, штоб не платили ничево. Никто у нас ничево не заберёт!
- Да ну?! – выразила своё недоверие женщина.
- А што ну! Так и сказал, ничево не платите, и пусть попробуют забрать у вас што-нибудь.
- И што будет?
Иван Григорьевич смешался. А и вправду, что будет? Депутат ведь им об этом ничего не сказал.
Жена посмотрела на него строго, словно учительница на ученика, не готового к уроку:
- Эх, ты! Вроде уже и до седин дожил, а всё ещё веришь в сказки! Бегаешь по собраниям, как пацан. Давно бы уже уплатил этот налог и спал спокойно. Вон как в рекламе целый день талдычат: «Уплатите налоги и спите спокойно!» Учат вас, учат, што нечева с властью тягаться, всё одно взыщут с тебя и налоги, и ещё проценты. И здоровья, нервов своих скока потратишь. Себя бы поберёг!
- Вот всегда ты так! Взяла и праздник испортила. – Иван Григорьевич встал с дивана, прошёл в кухню и за газовой плитой, в тайнике, что устроила жена, взял бутылку водки, налил себе в рюмку.
- Я ли?! – спросила жена, входя следом за мужем в кухню. Сделав вид, что не заметила разорения тайника, она достала из холодильника тарелку с квашеной капустой и поставила на стол перед супругом. - Правду говорят – дурак и думке рад!..
Иван Григорьевич махнул рукой на жену, поднял рюмку и, запрокинув голову, выпил. Крякнув по привычке, зацепил ложкой квашеной капусты и отправил её в рот. Кислая, холодная капуста гасила огонь, оставленный спиртным. Тепло постепенно растекалось по организму. Захмелевшему Ивану Григорьевичу казалось, что и впрямь на душе разгорается праздник. Да и как же иначе! Такой высокий, государственный человек – депутат самой Думы выслушал их проблемы и обещал помочь.
10 декабря 2006 года - май 2007 года