Школа жизни

Мир наш так устроен, что человек всю свою жизнь, от рождения и до последнего часа, учится. Учится добру. Учится любви. Нравственности. Милосердию. Пытается найти свой собственный путь к истине. Постигнуть смысл жизни.
Учителей у каждого человека на протяжении всей жизни бывает великое множество. Иногда человек даже сам не понимает, что перенимает неосознанно опыт случайно встретившегося в жизни человека. Мне везло в своей жизни на учителей. В этой книге я попытаюсь рассказать о некоторых из них.
Детство… Чудесная пора! В какой бы точке земного шара оно не проходило. Беззаботное или заполненное волнениями и тревогами. Счастливое и не очень. Оно бывает у каждого человека. Все мы родом из детства. Сила и слабость нашего характера, доброта, отзывчивость или злобность – всё берёт свои корни там, в далёком детстве.
Если сравнить по протяжённости и значимости все периоды нашей жизни, то окажется, что на детство выпадает самый короткий отрезок времени, но по значимости нет ему равных: то, что человек получил в самом начале жизни – уроки добра, любви или ненависти - то и понесёт он в себе дальше до конца своих дней.
Говорят, что в запасниках нашего мозга хранится память о каждом прожитом нами дне. Возможно, так оно и есть, потому что время от времени память, удивляя и поражая, выдаёт нам воспоминания о давно забытых событиях. Но есть отдельные эпизоды жизни, которые постоянно помнятся. Особенно события далёкого детства. И чем дальше оно уходит, тем явственнее память воспроизводит образы и чувства, когда-то потрясшие детскую душу.
БАБУШКИНА  СКАЗКА

Бывали в детстве вечера, о которых сейчас вспоминается с особой теплотой: мне разрешалось спать с бабушкой вдвоём на их с дедушкой кровати. В такие вечера я ликовала – меня ждёт бабушкина сказка…
Голос у бабушки был тихий, ласковый, певучий. Как начнёт она сказку рассказывать, сразу затихну, прижмусь к её мягкой, тёплой груди и слушаю, боясь пропустить хоть одно слово. Все бабушкины сказки начинались одинаково:
- В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, в котором мы с тобой живём, жил–был царь, стороны сей государь…
Музыка бабушкиного голоса убаюкивает меня, успокаивает, настраивает на сонный лад.
- А уж, какая у него дочь была – красы неописуемой, и рукодельница, и умница, каких в целом свете больше не сыскать. Настало время замуж её отдавать. Пригляделся царь–государь к своим придворным: кому можно дочь смело вручить – а и некому. Один пьёт беспробудно, другой только и ждёт, как бы поскорее получить полцарства, да и лежать себе на боку, ничего не делая; а этот туп как сибирский валенок, царевне с ним и поговорить будет не о чем. Нет, в своём царстве–государстве нет ни одного подходящего дочке жениха. Вздохнул царь: придётся к заморским царевичам – королевичам обращаться. Да ведь заморские-то женихи требовательные какие: им полцарства мало – всё полностью  отдай, а красота и ум невесты их даже и не интересуют. Словно и не с женой собираются жить, а с кучей золота да барахла всякого. Обидно русскому сердцу, но делать нечего: не за Ивана же дурачка дочь выдавать. Послал царь-батюшка гонцов во все пределы – мол, дочь–красавица, красоты неписаной, входит в брачный возраст, и потому приглашаются из всяких заморских царств –королевств женихи красивые да умные, а богатство мы и сами имеем. Как только узнали короли да цари дальние про это дело, так сразу своих сынов, братьёв да племянников сподобили собраться и на Русь отправили женихаться. Уж больно русская земля приманивала. Кусочек-то   лакомый для всех был. Прибыло гостей заморских в царский дворец видимо–невидимо…
- Бабуся, а как же заморские гости с царём – батюшкой разговаривали – они же русский язык не знали? – встрепенусь я, разрывая путы одурманивающей меня дрёмы.
- Эх, милая! А толмачи на что?! У царя их, знаешь, сколько было – толпа! За день не перечесть! И потому мог царь - государь с любым заморским принцем или королевичем запросто общаться. Ты сказку-то слушаешь или уж спать будем? – бабушка хитро глаз прищурила и на меня глядит.
Я ещё ближе прижалась к её такому родному, укрывающему меня от любых бурь и невзгод, телу:
- Бабусечка, ты расскажи ещё немножечко, а я обещаю быстро уснуть.
И вновь журчит, словно первый ручеек весной, голос самого близкого  человека. Я лежу и уже больше не шевелюсь, чтобы не спугнуть сказку. Очень хочется до конца дослушать и узнать, кого же выберет царь своей дочке в мужья. И почему это маленьких девочек так интересуют проблемы замужества?! Сказки про дочку – невесту самые любимые. 
- Опечалился царь: он и сам не думал – не гадал, что столько народу к нему понаедет, а всех надо честь–честью принять, накормить да спать уложить. И обидеть никого нельзя – чуть кому не угодишь – война тут же начнётся. Не знает царь, как выйти из сложившейся ситуации. И посоветоваться не с кем – одни балбесы окружают: только глупости и могут предложить. А тут надо с умом выбирать да с хитростью. Но подмога царю – батюшке пришла, откуда он и не ждал – дочка родная ему выход предложила…
Глаза мои начинают слипаться, я закрываю их и постепенно погружаюсь в спокойный и приятный сон. А музыка бабушкиного голоса звучит как колыбельная песня. И я, не дожидаясь конца сказки, засыпаю.
А на следующий день хожу за бабушкой по пятам и канючу:
- Бабуся, расскажи, чем сказка твоя кончилась.
Не выдерживает бабушка:
- А ты как думаешь? Чем все сказки кончаются? Пирком да свадебкой!
Я хлопаю в ладоши:
- Ура! Был пир на весь мир, - и тут же озабоченно спрашиваю, - а у царевны платье было белое? Кружевное? А фата была?
- И фата была, - успокаивает меня бабушка, - и кружева на белом платье…
Но я ещё не унимаюсь:
- А жених-то кто? Француз?
Почему-то мне в детстве казалось, что самые красивые, самые галантные кавалеры – французы.
- Почему француз? Всё вам заграничное подавай! – ворчит бабушка. – Самый что ни на есть русский Иван.
- Царевич?
- Да где ж их, царевичей-то, набрать! Обычный Иван. Красоты, правда, писаной. Такой красавчик, что царевна, раз глянув на него, обо всём забыла. Только и света в окошке, что Иван. Ничего ей больше не нужно. Пришлось царю-батюшке выдавать дочь единственную за Ивана безродного. Попечалился царь, покручинился, да и помер. А молодые стали сами управлять царством - государством. Иван, правда, по большей части на охоту да на рыбалку ездил, а царевна, значит, всё больше делами государственными занималась, а когда дети пошли, ещё и их воспитывала. Доля женская – она едина, как для крестьянки, так и для царицы – дом, работа, дети да муж, что хуже дитя малого…
Такая вот житейская философия в бабушкиных сказках была.
18 ноября 2005 года, 17 ноября 2007 года

В  НАЧАЛЕ  ЖИЗНИ  ШКОЛУ  ПОМНЮ  Я…

Благодарю судьбу, потому что в начале моей жизни действительно была школа, которая мне многое дала, многому научила. Говоря это, я имею в виду не только знания. Школа стала для меня самым главным воспитателем…
Я училась в 8 классе, когда случилось, что мама моя попала прямо с работы на «Скорой» в больницу, где ей сделали операцию. Отец в тот день должен был получить зарплату. Зарплату он получил, но всю пропил. Мы с сестрой остались без средств.
Помню, мы собрали сначала всю, какая была в доме, стеклотару и сдали. Получили копейки, но их хватило на хлеб. Потом мы сдали старые вещи. Продержались на вырученные деньги два дня.
Подруга, зная о моих проблемах, рассказала всё нашей классной руководительнице Надежде Васильевне Мамихиной. Надо отдать ей должное, она добилась того, что мне выдали талоны на бесплатное питание в школьной столовой на месяц. Но талоны дали только мне, а у меня ещё была младшая сестра, которая училась в 4 классе. Естественно, что я отдала талоны сестре.
Но больше всего меня поразила завуч нашей школы Валентина Александровна Облова. Мы все знали, что она одна воспитывает двоих детей. Так вот, она попросила меня задержаться после урока, и, когда все вышли из класса, дала мне 25 рублей. Деньги по тем временам немалые. Не думаю, что у неё были лишние средства…
Она просто сказала:
- Когда сможешь, отдашь!
Благодаря этим деньгам мы с сестрой продержались. Даже маме в больницу носили какие-то передачи. Чтоб не расстраивать её, мы ничего не сказали о том, что папка не донёс домой деньги.
Когда мне принесли мамину зарплату, я попыталась вернуть долг Валентине Александровне, но она не взяла, предложив мне купить себе что-нибудь. Я отдала эти деньги маме, лишь взяла 8 рублей 70 копеек – мы с подружкой Леной Горшковой сфотографировались на память. Получилась самая удачная школьная фотография. Наверное, потому что сделана была на эти деньги.
Вот так, своим примером, не говоря лишних слов, учителя нас воспитывали и учили добру. Теперь я и сама твёрдо знаю, что ребёнка воспитывает всё, что его окружает, но в большей степени взрослые люди. И не словами, а своими делами и поступками.
А в какие уроки жизни превращался такой, казалось, простой урок литературы!
Нам повезло с учительницей. Евгения Павловна Белевитина строила свои уроки необычно: она, казалось, не учила нас, ничего не объясняла, заранее не давала характеристик литературным героям. Она как-то незаметно заставляла нас самих думать, оценивать, не соглашаться, спорить, отстаивать своё мнение аргументами и фактами.
Помнится, такие баталии возникали у нас на её уроках! Схлестнувшись в споре на уроке, мы не могли остановиться и продолжали жарко спорить уже после школы. Самое удивительное было в том, что Евгения Павловна давала высказаться на уроке всем. И постепенно происходило чудо – те ребята, которых принято было считать пассивными, слабенькими учениками, вдруг начинали высказывать такие умные мысли, что все только диву давались.
Был в нашем классе ученик – Вова К. Жил мальчик с матерью, старшим братом и младшей сестрой. Отец у них умер, когда Вова был совсем маленьким. Рос мальчик непослушным ребёнком. Бывало, что и с уроков сбегал, и в школу приходил с неприготовленными уроками.
Мать его работала в школе уборщицей. И учителя сразу же со своими жалобами и претензиями бежали прямо к ней. Она бросала свои дела и шла в класс разбираться с сыном, при этом, случалось, прямо в классе при всех учениках лупила его, приговаривая:
- Вот наказание моё! Другие дети как дети, а этот словно выродок какой!..
После таких сцен она частенько плакала в учительской, жалуясь, что ничего не может поделать со своим младшим сыном: и ругает его, и бьёт, а он как не слушался, так и не слушается – не боится её. И делать по дому она его ничего не может заставить: прибежит  домой после уроков, портфель кинет, поест чего-нибудь и убежит до самой ночи. Где он носится, она и представить себе не может. Чего она только не делала, чтобы удержать его дома: и запирала, и била, и просила, уговаривала его помочь ей в домашних делах, - бесполезно, убегал всё равно.
 Учителя, как могли, пытались учить этого мальчика. На уроках Евгении Павловны он тоже, в основном, тихо отсиживался на задней парте, изредка карябая что-то в тетради. Она ставила ему за эти каракули тройки вместо положенных двоек и единиц.
  Теперь-то я понимаю – она надеялась этим не отбить его желания что-то делать на уроке. Но однажды произошли события, которые перевернули всю жизнь этого ученика и в корне изменили наше к нему отношение.
Мы изучали повесть Александра Сергеевича Пушкина «Дубровский». Шёл заключительный урок по теме. Мы разбирали образ Владимира Дубровского. Много говорили о том, какой Дубровский хороший человек. Вспомнили и эпизоды, как он кошку спас и как медведя не испугался; как пытался справедливость восстановить – у богатых отбирал добро и бедным отдавал… В итоге мы пришли к выводу, что Дубровский – положительный персонаж.
И вдруг поднимается со своей задней парты вечно молчащий Вова К. и с чувством, очень страстно, произносит речь, которую все мы слушаем, раскрыв рты от изумления, – Вова наш заговорил.
- Дураки вы! – начал он. – У вас что совсем мозгов нет? Не понимаете разве, что Дубровский не может быть положительным героем! Он самый настоящий отрицательный герой!..
Сказав всё, в полной тишине Вова сел на своё место с чувством выполненного долга. Мы через мгновение, придя в себя от шока, вызванного тем, что заговорил великий молчальник, зашумели. Громче всех кричала Оля Г., успевшая к тому времени почти влюбиться в образ Дубровского:
- Что ты, Вовка, такое говоришь! Дубровский просто душка!
Евгения Павловна дала нам немного высказаться в защиту литературного образа, а потом предложила Вове аргументировать свои утверждения. Его аргументы никто не смог опровергнуть. Просто никто на образ Дубровского не смотрел с этих позиций.
А он сказал:
- Вы что дураки? Глупые? Как до вас не дойдёт? Не может хороший человек пропивать отцовские денежки, даже не интересуясь, как они отцу достались! Он ни капли не жалеет больного отца! Такого человека нельзя уважать!
После его слов наступила тишина. Думаю, в этот момент каждый по памяти восстанавливал пушкинский текст, где говорилось о том, что жил Владимир Дубровский слишком расточительно, позволяя себе роскошные прихоти, играя в карты, делая долги.
- Плохой сын Дубровский не может быть положительным героем! – в полной тишине произнёс Вовка и вновь сел на место.
На какое-то мгновение класс замер, а потом зашумел, словно летний дождь. Но спора не было, был единый вывод о том, что в этой повести только один положительный герой – Маша Троекурова.
  После этого случая все стали с уважением относиться к Вовке К. На уроках литературы он уже больше не молчал, а страстно высказывал своё мнение, понемногу начиная готовиться к урокам, читая произведения.  Наша Евгения Павловна была этому очень рада.
 Но больше всего была рада и счастлива его мама. Месяца через два она сошлась с мужчиной, который оказался очень добрым, хозяйственным. К удивлению многих, Вова сразу принял отчима. И больше мама его никогда не жаловалась, что ничего не может поделать с сыном. Наоборот, мама не уставала хвалиться Вовой, который вместе с отчимом занимался ремонтом дома и ещё взвалил на себя всю мужскую работу.
Так нас на уроках учили думать, понимать и оценивать чужие поступки. Я сама восемь лет отработала учителем в сельской школе, поэтому знаю, как трудно быть учителем. Ежедневно проходить контроль десятков пар внимательных, изучающих, всёвидящих глаз. Ничто не укроешь от этих глаз: о своих учителях ученики знают многое - их главные свойства характера и слабости, их заветные страсти и повадки. Так же и учителя знали о нас всё.
Как-то в девяностых годах прошлого века в передаче «Человек и закон» рассказали о московской учительнице, которая в семидесятых годах написала донос в КГБ на своих учеников – десятиклассников, обвинив их в антисоветских настроениях. И этим юношам и девушкам были поломаны судьбы. Нет, их не посадили в тюрьму, не отправили в психушку – им просто не дали возможности поступить в институты.
Как же нам повезло! Я очень часто с теплотой вспоминаю нашу учительницу истории Нину Ивановну Воробьёву. Удивительная была женщина! На её уроках всегда было интересно и увлекательно. В то время она уже была далеко не молодая женщина, но её отличала от других всегдашняя подтянутость – ни малейшей небрежности в одежде, жестах, интонации и ровное поведение. Она никогда не повышала голоса, не ругалась, не отчитывала провинившихся – лишь укоризненный взгляд или, редко, строго – грозный, но этого было достаточно – провинившемуся становилось стыдно и хотелось тут же сквозь землю провалиться.
 Когда мы учились в выпускном, десятом, классе очень часто её уроки переходили в диспуты. Как раз в это время в средствах массовой информации шла самая настоящая травля академика Сахарова и писателя Солженицына. Нам, молодым, трудно было во всём разобраться. И был в школе только один человек, который мог нам честно и правдиво ответить на возникавшие у нас вопросы. Этим человеком и была Нина Ивановна.
  Услышав о московской учительнице, я тут же вспомнила про Нину Ивановну и (в который раз!) восхитилась ею: она не только не предала нас, но и, как могла, удовлетворяла наш интерес. А какие провокационные вопросы мы задавали:
- Какую зарплату получает Леонид Ильич Брежнев?.. А правда, что его сын ездит в Африку пострелять  львов?..
С лёгкой руки Игоря Талькова поколение, родившееся сразу после войны и в 50-х годах, называют «обманутым». По словам Никиты Сергеевича Хрущёва, руководителя нашего государства в те годы, именно это поколение должно было жить при коммунизме. Не знаю, как других, но нас готовили к этой жизни – растили горячо любящими свою Родину, честными, принципиальными, ответственными за порученное дело.
Часто приходится слышать разговоры о том, что не было у нас никакого счастливого детства, мол, наоборот – счастье из нашего детства было украдено. Я принципиально не согласна с этими рассуждениями. Да, в нашем детстве не хватало красивых, ярких игрушек, одевали нас в одинаковые, пошитые для широкого народного потребления наряды, о натуральных шубках мы даже и не мечтали. Как не мечтали об отдельных комнатах и отдельных постелях. Мы имели то, что имели. Да, мало. Да, не всегда хорошего качества. Но мы были счастливы. Счастливы своей детской дружбой с приятелями во дворе, с одноклассниками. Мы были дружным, сплочённым коллективом, которому по плечу любое дело.
А наши дети… Иногда мне их очень жаль. Не смотря на все их компьютеры, шикарные игрушки, они не умеют организовать себя. В них столько пассивности и равнодушия, что иной раз страшно становится – как же можно жить-то так безынициативно, просто  плывя по течению (куда течение вынесет!). Я с удовольствием вспоминаю свое детство – в нём было столько событий, добрых и не очень, столько встреч с разными людьми.
Никто так и не дал точного определения счастья. У Гайдара в  рассказе «Чук и Гек» сказано: «Что такое счастье каждый понимал по-своему…» Я своё детство считаю счастливым: оно было наполнено настоящей дружбой, пионерскими делами и радостью открытия мира и людей вокруг.
И если бы появился вдруг волшебник и предложил мне прожить по-новому тот отрезок жизни, что приходится на детство, я бы попросила ещё раз прожить то, что было. Ничего в своём детстве я не хотела бы менять.

УРОКИ,  ДАННЫЕ  ВОЙНОЙ

Моё поколение пришло в мир почти сразу после войны. Поэтому война, словно ленточка в косичку вплеталась в нашу жизнь. Мы не видели войны, не застали развалин уничтоженных сёл и городов (мемориалы не в счёт!), но, минувшая до нашего появления на свет, война прочно вошла и в нашу жизнь, оставив в ней неизгладимый след.
Для нас слова «героизм» и «мужество» были наполнены огромным смыслом, а не просто звуками и буквами. Мы застали воинов-победителей, жили рядом с ними, могли своими детскими пальчиками трогать их шрамы. Народ только что пережил тяготы страшной, жестокой войны. Всё ещё было свежо в памяти. Только об этом и говорили, снимали прекрасные фильмы, писали книги и пели песни.
Мы выросли на песнях гражданской  и отечественной войн. Не только мальчишки, но и девчонки были заражены всеобщей готовностью, огромным желанием совершить подвиг во имя любимой Родины. Мы играли «в войну», и только тех, кого не любили, назначали быть фашистами, и, если попадали к ним «в плен», то по настоящему готовы были терпеть любые пытки, но не выдать своих друзей, товарищей по игре.
Как-то совершенно случайно попав на чердак школы, мы нашли там старые сумки с еле видными красными крестами. В сумках были пропитанные кровью бинты. Они уже были почти чёрными. Как эти сумки попали на чердак, можно было только догадываться. Все знали, что во время войны в нашей школе был госпиталь.
Мы похоронили эти сумки на пустыре. Как положено по русскому обычаю, постояли молча над могилой. Я не знаю, как другие, но мне почему -то думалось о тех людях, чья кровь была на бинтах. Живы ли они? Кто они? Где живут? А может, кто-то из них похоронен на городском кладбище? Где бы и кто бы ни были они, для нас они – настоящие герои, потому что не жалели своей жизни, проливая кровь в боях за нашу прекрасную Родину.
«Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Советскую Родину...»
Кто из людей моего поколения не помнит этих слов торжественного обещания юных пионеров! Мы все учили его наизусть и красочно оформляли свою клятву на бумаге и сдавали на хранение старшей пионервожатой.
«Если я нарушу своё торжественное обещание, то пусть меня покарает презрение моих товарищей…»
Каждый из нас в торжественной обстановке в присутствии одноклассников, родителей и гостей читал наизусть слова этой клятвы.
«Клянусь! Клянусь! Клянусь!»
Эти слова словно ставили нас в один строй с героями – молодогвардейцами, отдавшими свои молодые жизни в борьбе за свободу Родины,  Олегом Кошевым, Сергеем Тюлениным, Любовью Шевцовой, Ульяной Громовой; накрывшим своим телом окно фашистского дзота, Александром Матросовым, спасшим своих товарищей от беспощадного пулемётного огня; подпольщицей - партизанкой Лизой Чайкиной и многими другими героями минувшей войны.
Это именно им мы давали свою клятву. Клялись любить свою Родину, как они – до последнего часа, до последнего вздоха. А, если будет нужно, то и жизнь за неё отдать, как это сделали они. Эту клятву сдержали представители моего поколения, выполняя интернациональный долг в Афганистане, куда их направила Родина…
Может это покажется странным, но самые главные уроки, которые лично мне дала учитель по имени жизнь, связаны с войной.

ВЕТЕРАН
 
Улица наша узкая. По обе стороны дороги тесно стоят дома. Зелени почти нет, лишь изредка пробивается кое-где сквозь асфальт хилый зелёный росточек.
А возле ворот дома, где жил мой дедушка, рос огромный дуб, уходя своими ветвями высоко в небо. Под дубом кем-то была сделана  лавочка, на которой очень любили сидеть пожилые мужчины с нашей улицы. Не так уж и много их было – как ни стараюсь напрягать память, но больше пяти человек не могу вспомнить. Мне почему-то врезались в память их споры о культурной революции, о Мао Дзе Дуне, о войне, о втором фронте, о Чемберлене...
Нам, детям, споры их были не интересны, но сидеть на коленях у дедушки, прижавшись к его могучей, крепкой груди, я очень любила. Замрёшь на руках у дедушки, а он своей широкой, жилистой ладонью гладит по голове, шее, спине. Так хорошо и покойно делается!
Но вместе с воспоминанием об ощущении счастливого покоя приходят беспокоящие душу воспоминания о человеке, имя которого память не сохранила, но его образ навечно засел во мне. Очень долго для меня образ воина – фронтовика Великой Отечественной войны ассоциировался с образом этого человека. И лишь став постарше, я поняла, что был он человеком слабым, и поэтому не может служить образцом, идеалом.
Был он худой, жилистый, но имел очень мощные мышцы на руках. Это и понятно – руки заменяли ему потерянные на войне ноги. Ездил он по улице на самодельной деревянной платформе с деревянными же колесами, посаженными на металлические штыри с болтами. Колёса его тележки – платформы издавали громкий, визжащий звук, который далеко разносился по улице. Почти всегда был он пьян.
Через столько лет я чётко помню этот образ: низенькая деревянная платформа (как только он на неё влезал!), к которой ремнями пристёгнуты культи ног, с подогнутыми под ними пустыми брючинами; на худом, жилистом теле прямо поверх грязной, бывшей когда-то голубой майки, одет тёмный пиджак; лицо небритое, с глубоко запавшими глазами; в одной руке – кирпич, с помощью которого он передвигается, а в другой – флаг, на белом шёлковом полотнище - чёрная фашистская свастика. Он медленно едет по улице, пьяным голосом выкрикивая слова песни «Вставай, страна огромная» и размахивая немецким штандартом. С его слов все знали, что флаг этот он лично добыл в бою.
Частенько он присоединялся к мужчинам, сидящим на лавочке под дубом. Обычно он молча слушал, но бывало, пытался принять участие в споре.
Помнится, как-то дедушка взялся стыдить его:
- Как тебе не стыдно! Неужели ты думаешь, что жизнь тебе была оставлена для того, чтобы ты её вот так пропивал ежедневно и ежечасно?!
В ответ мужчина огрызнулся:
- А что мне, калеке, делать?! Замуж за такой обрубок никто не пойдёт!
- Да разве в отсутствии ног дело! – дедушка от возмущения даже голос повысил. – Пьёшь ты – поэтому и не нужен никому! Кто же захочет жить с пьяницей! Верни себе человеческое обличье, тогда и жизнь твоя изменится!..
Мужчина от грозного голоса дедушки присмирел, бросил исподлобья взгляд побитой собаки, шмыгнул носом несколько раз, провёл по лицу грязной ладонью, словно смахивая несуществующие слёзы. Но его ужимки не подействовали – никто его не пожалел, не вступился, понимая справедливость дедушкиных слов. И тогда мужчина поменял тактику.
- Ты вот, Михалыч, ругаешь меня, - тоном незаслуженно обиженного ребёнка заговорил он, - а не знаешь, какая тяжесть у меня на душе лежит – я один остался в живых из целой роты…
Теперь уже на его глазах заблестели настоящие слёзы.
- Такие ребята полегли!.. – негромко, словно разговаривая сам с собой, произнёс он. – Жорик из Саратова… Юрка из Тулы… Потомственный оружейник, - с гордостью за товарища похвалился он. – Друг мой Сашка. Сколько мы с ним из одного котелка съели каши! Он всё мечтал меня с девушкой своей познакомить – она у него в институте училась на учителку. Красивая такая, строгая. Он её карточку всем показывал, говорил, что она его оберег… Не уберегла, получается… А я выжил. Меня к тому времени уже никто дома не ждал. Брат старший и отец погибли, а мать, мне сообщили, умерла – сердце у неё больное было. Девушку я себе до войны не завёл. Никому я не был нужен в этом мире. Никто меня не ждал. А судьба вот распорядилась, что именно я остался жить…
Он по-детски всхлипнул, громко шмыгая носом. Слёзы потекли по его давно немытому лицу, оставляя светлую дорожку за собой, и он вытирал их ладонями, при этом размазывая грязь по всему лицу.
Мне не доводилось до этого видеть плачущего мужчину, поэтому эти слёзы меня потрясли. Я была удивлена, что никто из взрослых не бросился его утешать и успокаивать. Наоборот, дядя Миша, живший в доме напротив, ответил ему, тяжело вздохнув:
- Эх, друг! Если вспомнить всех, кто погиб рядом с каждым из нас, думаю, не один день перечислять придётся. Вечная им память!
Сидящие рядом бывшие солдаты тихо заговорили, каждый вспоминая о своём.
Но гул их голосов перекрыл голос моего дедушки:
- Вот ради этой памяти и не имеешь ты права малодушничать и спиваться. Отличные ребята погибли, а ты остался в живых… Пусть без ног, но живой! Так живи, приноси пользу людям!..
Все зашумели, в поддержку дедушкиным словам каждый хотел что-то сказать.
Но не внял увещеваниям бывший солдат – продолжал пить. И умер – замёрз пьяный возле подъезда своего дома, сил не хватило, видимо, открыть входную дверь.
Когда его хоронили, вынесли на всеобщее обозрение солдатские его награды: орден Славы и медаль «За отвагу». Вся улица пришла проститься с бывшим фронтовиком. Говорили, каким он замечательным парнем был до войны – учился в техникуме, собирался работать вместе с отцом и старшим братом на заводе. С довоенной фотографии, что отыскал кто-то, смотрел на нас молодой, красивый парень с открытым взглядом и добрыми, весёлыми глазами.
Как бы всё было прекрасно, если б не было войны! Даже будучи ребёнком, я догадалась, что это война виновата в том, что случилось.
Встреча с этим человеком стала для меня одним из важных уроков жизни. Я поняла – иногда для того, чтобы жить, требуется гораздо больше мужества и сил, чем для героической смерти.
Прошло больше сорока лет, и я уже могу подводить какие-то промежуточные итоги своей жизни. Могу честно сказать, что образ этого инвалида – ветерана жил рядом со мной всегда. Иногда, в самые трудные минуты, когда, казалось, у меня уже не было сил сопротивляться жизненным невзгодам и испытаниям, я вспоминала этот образ и тут же во мне поднималась волна энергии и негодования: «Я не хочу быть слабой! Это стыдно и унизительно!» Так ветеран помогает мне жить.
ВДОВА

Как-то, когда мы учились в пятом или шестом классе, к нам в школу пришел военком. Почему-то он пришёл прямо в наш класс. Помнится, кто-то из учителей представил его нам, но даже и без представления мы бы к нему отнеслись с уважением и вниманием – его военная форма уже о многом говорила. Он, уважая своё и чужое время, сразу заговорил о деле:
- Ребята, тут совсем рядом с вашей школой живёт одна пожилая женщина. Имя её Мария Ивановна Бабурина.
Я навострила уши: это же бабка из второго подъезда дома, где живут мои родители. Живёт она одна, и все соседи её очень не любят: она никогда ни с кем не разговаривает – молча пройдёт и - ни тебе здрасте, ни до свидания.
- Женщина эта, - продолжал военком, - вдова и мать погибших на войне солдат. Мы привезли ей сегодня дрова. Так случилось, что не смог я организовать солдат, чтобы их сложить – начались учения, потому и пришёл к вам с просьбой – выручайте, помогите вдове дрова сложить, чтобы их не растащили.
Мои одноклассники зашумели, закричали – какой разговор, конечно, мы поможем. А я сидела так, словно свалился на меня, на мою голову целый мешок с мукой – и оглушило, и присыпало. Оказывается, что бабка Бабариха, как мы её дразнили с молчаливого одобрения взрослых, потеряла на войне своих самых близких людей и теперь одиноко доживает свой век. Мне стало стыдно за своё отношение к этой женщине. Захотелось побежать сразу к ней и попросить прощения.
Я еле дождалась окончания уроков. Вместе со звонком с последнего урока мы повыскакивали с мест и побежали к предупреждённой военкомом вдове. Она ждала нас, сидя на скамеечке во дворе. Я подошла к ней и первой заговорила:
- Мария Ивановна, простите меня, пожалуйста, честное слово я никогда больше не буду Вас дразнить.
Она улыбнулась мягко и добро. На короткий миг лицо её осветилось, словно на него упал лучик солнца. Но почти сразу же на него вернулась обычная маска равнодушия и безразличия.
- Спасибо вам, ребята, что пришли помочь, - ровным спокойным голосом произнесла вдова.
Она показала нам, куда нужно сложить дрова, попыталась помогать нам таскать поленья, но тут же задохнулась и присела отдышаться. Видимо, здоровье у неё было неважное. Мы предложили ей сидя руководить процессом, а сами, выстроившись в цепочку, быстро перекидали и сложили в поленницу сваленные в кучу дрова.
В который раз сейчас удивляюсь – никого из взрослых не было, никто нас не контролировал, не организовывал. Нас просто попросили о помощи, и мы эту помощь оказали. Ни у кого из нас даже мысли не возникло, что можно не сделать обещанного.
После работы Мария Ивановна пригласила нас к себе. Я впервые попала к ней в комнату. Вошла с благоговением, словно в музей. А там и было как в музее. В музее простой русской семьи. Семьи, потерявшей на войне всю мужскую часть – мужа-отца и двоих сынов. Их увеличенные фотографии висели на стене напротив двери. Обычные, ничем не примечательные лица, серьёзные, сосредоточенные, с внимательными зорко смотрящими прямо на нас глазами. Было в их взгляде что-то такое, словно они все трое знали что-то, о чём мы, их потомки, даже и не догадываемся.
Мария Ивановна, перехватив мой взгляд, с гордостью сказала:
- Это мои мужчины. В середине муж Фёдор Михайлович. Погиб в сорок первом под Москвой…
Она смахнула навернувшиеся на глаза слезы.
- Справа - мой старший сын Александр Фёдорович. Он сгорел в танке в августе сорок второго. В войну приезжал ко мне его боевой товарищ, рассказал о нём, как героически сын мой старший воевал, бил проклятых фашистов… Привёз мне вещи сына: учебник геометрии (сын был студентом пединститута) да томик стихов Михаила Светлова.
Мы молча стояли и слушали. Каким-то необъяснимым чутьём мы, дети, поняли, что женщине необходимо выговориться, с кем-то поделиться своим горем.
- Слева от отца, - уже тише продолжала она, - младшенький Алёшенька… Алексей Фёдорович. Его не призывали. Он сам напросился на фронт. Говорил, что должен отомстить фашистам за отца и брата. Я не смогла его удержать…
Она уже не скрывала своих слёз. Мы стояли, опустив головы, ощущая свою какую-то непонятную вину перед этой женщиной, потерявшей всех, кто был ею любим, кто был дорог.
Уголками белого платочка, что был повязан на голове, промокнула она глаза и продолжила рассказ:
- Алёша мой дошёл до Берлина. Узнал о конце войны. Письмо прислал, радовался, что Победа, что живой и здоровый, обещал скоро вернуться… - она ещё раз промокнула глаза. - Погиб он в Праге. Похоронку я получила на него уже в конце июня сорок пятого, после Парада Победы… Думала, что хоть одного, младшенького, оставит мне война, но она, коварная, всех забрала. Ещё и посмеялась напоследок. Я готовилась к встрече с сыном. Каждый день ждала его, а он уже больше месяца был мёртв… Ни одной могилки у меня нет. Ничего нет, кроме этих портретов. Вот сижу и беседую с ними целыми днями, рассказываю им, как жизнь в стране налаживается.
Словно очнувшись, она спохватилась:
- Ой, что это я вас держу так! Садитесь к столу. Сейчас будем пить чай с вареньем малиновым. Мой Алёшенька его очень любил.
Она усадила нас за круглый стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью. Пить чай пришлось по очереди – у хозяйки было всего четыре кружки.
Дожидаясь своей очереди, я оглядела комнату и была потрясена обстановкой, в которой  жила эта старая женщина. Железная кровать, покрытая накрахмаленным покрывалом, с горой пузатых подушек. Тумбочка с целой грудой старых газет. Деревянная полочка на стене со старыми школьными учебниками. Старый продавленный диван с высокой спинкой. На спинке дивана - маленькая деревянная полочка, на которой по росту расположились три слоника, так и не принёсших хозяйке счастья. Всюду  запах валерьянки и ещё каких-то трав и снадобий. От этой нерадостной картины веяло затаённой болью и сплошным одиночеством.
Не только я - все чувствовали себя очень скованно, поэтому и поспешили поскорее уйти. Мария Ивановна задержала меня, начав благодарить за оказанную помощь. Я пыталась объяснить, что это не моя заслуга, но она и слышать не хотела никаких возражений. Уже прощаясь, она подарила мне книгу Константина Симонова «Живые и мёртвые».
- Читай, Танечка, это правда о войне. Всё так и было.
Я взяла книгу, поблагодарила и, попрощавшись с хозяйкой, быстро покинула эту комнату, в которой так тяжело было находиться, словно в склепе.
Никогда больше Мария Ивановна Бабурина не разговаривала ни с кем из нас. Проходила молча мимо, не отвечая на наши приветствия. Так улитка высунется из своей раковины, покажет свои чудные рожки и снова спрячется внутрь. И сколько не проси, не ковыряй её гвоздиком, не стучи по ракушке – не покажется.
Но я уже знала её тайну и поэтому ничуть не обижалась на её равнодушие – каждый защищается, как может. Сильным не нужна жалость. Им, как и всем, нужна лишь любовь. Мария Ивановна жила в прошлом, жила воспоминаниями о былой любви. И, видимо, в этом было её счастье. А если человек счастлив без нас, не стоит лезть к нему и мешать.
Вспомнив про Марию Ивановну Бабурину, я вдруг поймала себя на мысли, что неосознанно всю жизнь брала пример с этой женщины – гордо, с высоко поднятой головой шествовавшей по жизни, никому не показывая своего горя и страданий.
Мы живём, не задумываясь о том, что ничто в жизни нашей не проходит бесследно. Каждая встреча нам даётся для приобретения какого-то опыта. Всё оказывает влияние на нашу жизнь: и обстановка, и природа, но больше всего окружающие нас люди. Крупинка, микрочастичка каждого встреченного нами человека остаётся в нас до конца жизни. Неспроста вспомнила я о Марии Ивановне: это она показала мне, каким гордым должен быть человек, как надо встречать и преодолевать трудности и страдания.
Всего нам в этой жизни отмеряно вдоволь. Горестей и страданий ровно столько, сколько мы в состоянии вынести;  счастья  и радости столько, сколько мы заслуживаем. Всем по-разному. Но не каждый умеет с честью переносить испытания. Не хватает гордости и стойкости. Мария Ивановна Бабурина преподала мне главнейший урок жизни - не жалей себя и не давай этого делать другим - пропадёшь.

ЛЮБОВЬ  К  РОДИНЕ

С пятого класса я сама вызвалась быть вожатой в классе, где училась моя сестра (она младше меня на 4 года), и была ею, пока не закончила школу. Вместе с ребятами из подшефного класса занималась изучением истории Великой Отечественной войны, а потом историей концентрационных лагерей, что создали фашисты на территории Европы. Как-то сам собой создался клуб красных следопытов, который стал разыскивать бывших узников фашистских концлагерей. Мы нашли несколько человек, организовывали с ними встречи, поздравляли их с Днём Победы.
Как-то получилось, что ближе всех мы сошлись с Ниной Степановной Зониной. Эта женщина шестнадцатилетней девчонкой в самом начале войны поступила в Горьковскую школу радистов, а летом 1942 года была отправлена на оккупированную фашистами территорию Белоруссии, чтобы быть радистом у резидента нашей разведки. Но долго работать на ключе ей не довелось – нашёлся предатель, и она была схвачена немцами и передана в гестапо (тайную полицию фашистов), где её пытали, чтобы узнать место нахождения нашего разведчика. Ничего она не сказала, и после двух месяцев заточения её отправили в концлагерь Освенцим, где она находилась больше двух лет. Чудом ей удалось выжить. Перед самым освобождением Освенцима нашими войсками она вместе с другими узниками была угнана вглубь Германии – в Берген-Бельзен, где её и освободили англо -американские войска. И вновь чудо помогло ей вернуться на Родину – не раздумывая, она вскочила прямо на ходу в вагон уходящего на Родину эшелона с русскими военнопленными.
Тогда, много лет назад, она сказала нам, что, вернувшись на Родину, попала в фильтрационный лагерь. Что это такое, она не пояснила, а мы и не поинтересовались. Нам казалось, что это была какая-то необходимая проверка (человек же вернулся из плена), не занявшая много времени. Нам казалось так естественно, что русский человек не захотел остаться за границей. Никакие посулы красивой жизни, никакие угрозы не смогли заставить молодую девушку  изменить своё решение о возвращении на Родину. Родина, словно магнит, притягивала её к себе.
В наших глазах Нина Степановна была настоящим героем, человеком удивительным, и в то же время она была простой и совершенно обыкновенной женщиной. Мы преклонялись перед её мужеством и стойкостью, нам очень хотелось что-то сделать лично для неё.
Не придумав ничего другого, мы, дети, сами решили прийти на рабочее место Нины Степановны и прямо в цеху поздравить её с Днём победы. Безо всякого вмешательства взрослых мы подготовили небольшой концерт из стихотворений и песен военных лет.
Все в парадной пионерской форме (белый верх, тёмный низ и красные шёлковые галстуки на груди) с горном, барабаном и отрядным флагом мы пришли на проходную комбината искусственной подошвы (в обиходе КИП).
Спустя столько лет удивляюсь нашей детской наглости и наивности – пришли на предприятие безо всякой предварительной договорённости и согласования, пришли, даже не зная, в каком цеху работает Нина Степановна и работает ли в этот день вообще.
Нина Степановна работала, и нас даже проводили в цех. Мы вошли, как и подобает пионерскому отряду, торжественным шагом под звуки горна и барабана. Все рабочие цеха были шокированы – появления детей в цеху никто не ожидал. Работа была остановлена, станки выключены, и в наступившей тишине я своим звонким, уже тогда хорошо поставленным, голосом произнесла:
- Наш пионерский отряд пришёл поздравить с Днём Победы участницу Великой Отечественной войны, подпольщицу, узницу фашистских концлагерей, Нину Степановну Зонину.
По цеху прошёл ропот: никто не знал о таком эпизоде жизни незаметной, ничем из общей массы не выделяющейся, работницы. Все начали оглядываться, искать виновницу торжества, которая скромно стояла, спрятавшись за станком. Она нас тоже не ждала.
Нашёлся стул, на который была усажена Нина Степановна. Все остальные работники цеха встали полукругом. Мне думается, что в этой толпе рабочих были и люди из других цехов. Пока мы шли до нужного нам цеха, весть о нашем прибытии моментально разнеслась по комбинату.
Сейчас я и сама очень люблю смотреть и слушать, как выступают дети. Особенно, когда они читают стихи «с чувством, с толком, с расстановкой». В тот день, много лет назад, польщённые вниманием взрослых, мы очень старались, душу вкладывали в стихи и песни. Думаю, что получалось у нас неплохо: помнится, на глазах у взрослых людей, в основном пожилых, стояли слёзы.
Под сводами цеха зазвучала песня «Вставай, страна огромная» Лебедева - Кумача.  Не было в те годы фонограмм и караоке – пели вживую без музыкального сопровождения. Песня, рождённая звонкими детскими голосами, была подхвачена взрослыми. Мгновение – и под сводами огромного сумрачного цеха звучал многоголосый хор. Мелодия лилась так стройно и слаженно, словно исполнял её давно сложившийся и хорошо спевшийся коллектив. Не было больше ни детей, ни взрослых – существовал единый организм, переполненный чувствами.
Трудно рассказывать о вещах, связанных с чувствами. Одни и те же события могут вызывать совершенно разные чувства у разных людей: не зря народ сложил пословицу – на вкус и цвет товарища нет. Но в тот миг, казалось, чувства у всех были одни. Никогда я не испытывала такого разрывающего душу восторга и праведного гнева. Песня словно показала дремлющее в каждом из нас могущество, которое никакому врагу не победить, как бы ни был он силён. В своей повседневной жизни мы можем быть разными: добрыми и злыми, честными и не очень, сильными и слабыми, но в минуты всеобщего единения, вызванного общим горем или, как тогда, бередящей душу песней, свет добра, справедливости, любви к своему ближнему, к Родине наполняет каждого из нас силой великой, которая, сливаясь с силой рядом находящихся товарищей, становится не просто отдельной силой, а огромной мощью, которую уже никаким бедам и врагам не победить. Так весной небольшой ручеёк принимает в себя талые воды и становится мощной рекой, разрушающей любые преграды на своём пути. Песня изменила нас, из незнакомых и чужих превратила в родных и близких.
Сразу после песни зазвучали стихи. Читали и девочки, и мальчики. Мне очень много за мою школьную жизнь пришлось выступать, читая стихи. Но такого концерта на моей памяти больше нет. И такие благодарные, откликающиеся душой и сердцем, слушатели редко встречались.
В конце наших выступлений мы поздравили Нину Степановну с Днём Победы и вручили ей букет красных тюльпанов. Женщина не скрывала своих слёз.
Помнится, что сразу же вышел в круг, на импровизированную сцену, начальник цеха. Он заговорил о том, что к стыду своему не знал о своей работнице ничего такого. В цеху постоянно чествуют ветеранов войны, но о том, что их скромная Нина Зонина тоже принимала участие в войне, они не знали.
- Спасибо вам, ребята! Спасибо за то, что вы рассказали нам о человеке, рядом с которым мы трудимся уже много лет.
Он поздравил Нину Степановну с праздником, пожелал ей, как водится, успехов в работе и личного счастья. Затем женщины – работницы бросились обнимать и поздравлять свою товарку. А она, заливаясь слезами смущения, умиления, счастья, бормотала:
- Спасибо!.. Спасибо, милые!
Провожали нас обратно до проходной всем цехом. Шли точно на демонстрации посередине широкой дороги с развёрнутым пионерским флагом под горн и барабан. Встречные машины останавливались и прижимались к краю дороги. Все спрашивали:
- Откуда пионеры? Почему они здесь?
А рабочие с гордостью отвечали:
- Они нашу Ниночку приходили поздравлять. Оказывается, Ниночка–то наша – фронтовичка. Она подпольщицей была, а потом ещё и в Освенциме… Это ребята, спасибо им, рассказали…
Мы были очень довольны собой. На проходной нас ещё раз долго благодарили, говорили, какие мы молодцы, отличные ребята, настоящие будущие строители коммунизма, такой смене, как мы, не страшно будет страну передать.
Мы и сами гордились собой и знали - нам, когда мы вот так вместе, любое дело по плечу. Если потребуется, любой из нас готов совершить подвиг во имя своей Родины, самой лучшей страны на свете, самой доброй, самой честной, самой справедливой. Мы гордились своей Родиной и были счастливы, что именно в этой стране родились и живём.
О том, что страна наша не так уж и справедлива и честна, что столько жуткого и тёмного есть в её истории, узнали мы лишь тогда, когда стали совершенно взрослыми. Как же тяжело было расставаться с детскими представлениями! И всё же каждый из нас искренне любит свою Родину. Хороша она или нет, но это наша Родина, а Родина, как и мать, у человека может быть лишь одна. Поэтому и любим её такой, какая она есть. Пусть частенько бывает «за державу обидно», но мы никогда не сможем покинуть её: жизнь вне Родины для нас невозможна.

СМЕРТНЫЙ  ГРЕХ

Самый дорогой и любимый человек… При жизни был он  «дедуся». Мне и в голову не приходило назвать его как-то иначе - любила я его сильно. И всегда гордилась им.
Окружающие величали дедушку Пётр Михайлович… Один раз, правда, довелось быть свидетелем, когда всеми уважаемого человека обозвали, словно мальчишку, «Петькой». Это было летом 1972 года в Москве.
Мы только что сошли с поезда на перрон Ярославского вокзала. Дедушка шёл впереди и нёс чемодан в одной руке, а в другой – сумку. Вдруг откуда-то раздался мужской голос: «Петь-ка-а-а!» Что случилось с моим попутчиком! Его было не узнать: он оглянулся, бросил вещи и, словно молодой телёнок, подпрыгивая и высоко подбрасывая ноги, побежал через железнодорожные пути навстречу какому-то незнакомому человеку.
Я стояла, широко открыв глаза от изумления, и смотрела, как пожилые мужчины с криками «Петька!... Лёшка!..» хлопают друг друга по плечам, обнимаются, целуются, а потом смахивают слёзы. Оказалось, встретились два друга – однополчанина…
Во мне живёт светлый образ деда, запомнившийся с детства: большой и добрый великан с седыми, лохматыми бровями, крупным мясистым носом и с озорной улыбкой мальчишки. А как заливисто он смеялся, если было чему! Мои сыновья унаследовали от него это умение смеяться весело, открыто и заразительно, да так, что все, кто находится рядом, обязательно хотя бы улыбнутся…
Прошёл мой дедушка три войны: с белофиннами, немцами и японцами. Удивительный всё же был человек - немногословный и замкнутый, но при этом очень добрый и справедливый. Меня всегда поражала его скромность: никогда он не выставлял напоказ солдатских наград (а было чем похвастаться!), ничего не требовал за свои заслуги.
И ещё – несмотря на внушительные размеры (рост метр восемьдесят), был миролюбивым и тихим. Несколько раз я видела, как бывший солдат успокаивал перебравшего соседа, зло и жестоко избивавшего жену и детей. Он просто подходил,  клал большие ладони пьяному мужику на плечи, смотрел в глаза и спрашивал тихим, спокойным голосом: «Тебе не стыдно?!» И тому действительно становилось стыдно.
То ли из скромности, то ли по другой причине дедушка не любил рассказывать о войне. А у меня в юности была какая-то прямо патологическая потребность: хотелось узнать и понять, что же такое война.
Как и многие сверстники, часто задавала я себе вопрос - а смогла бы я выдержать пытки, издевательства, даже принять мученическую смерть, но не выдать товарищей, не предать своей Родины? Естественно, отвечала на него положительно: казалось, быть героем просто -  в фильмах и книгах обыкновенные девушки легко совершают подвиги и становятся героями.
Как же я им завидовала! Как обижалась на судьбу за то, что не вовремя появилась на свет! Мне так хотелось совершить подвиг во имя Родины, я даже готова была и жизнь отдать. Отдать жизнь за Родину – нет большего счастья! Я готова была всех врагов уничтожить, не задумываясь...
Как в юности всё кажется просто! Но жизнь устроена сложно, запутанно! Даже своего самого дорогого человека я поняла лишь сейчас...
Он не слишком жаловал советский кинематограф. «Как в кино!» - такова была чаще всего его оценка. Лишь фильм «Живые и мёртвые» ему понравился. А мне показалось, что эта картина слишком тяжёлая и жестокая. Кто ж знал тогда, что правда о войне такая и есть – страшная, безжалостная, кровавая.
Помню, я в десятом классе готовилась к уроку литературы и учила стихотворение Юлии Друниной:
Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву и тысячу – во сне…
Кто говорит, что на войне не страшно, -
Тот ничего не знает о войне.
Строчки запомнились мне буквально с первого раза, но я всё повторяла и повторяла вслух эти несколько предложений, словно пыталась проникнуть в их смысл с разных сторон. Жутью какой-то веяло от этих четырёх строчек.
- Кто это написал?
Я вздрогнула от неожиданности, потому что даже не слышала, как ко мне в комнату вошёл дедушка.
- Ой! Ты меня напугал! – произнесла я, глядя на него.
- Так кто же автор строк, что ты учишь? – повторил он свой вопрос.
- Юлия Друнина, воевавшая в пехоте простым санинструктором…
Дед помолчал немного, а потом вдруг начал рассказывать, сев рядом со мной на диван:
- Служил я морским пехотинцем... Всю войну прошёл... Разные случались бои. Где-то страшные, кровавые… А однажды собрались штурмовать небольшой городок, но оказалось, его уже партизаны освободили… Да-а… - дед немного помолчал. – Всякое бывало… Воевать врукопашную довелось с японцем на Дальнем Востоке… Окружили они нас кольцом. Кругом только камни – ни травинки, ни кустика. Выскочил на меня огромный японец… Я даже и не знал, что среди них такие великаны бывают. Растерялся, даже про автомат забыл…   Сцепились мы с ним, повалились на землю и принялись друг друга валтузить. К тому времени я закалённым бойцом стал. Но тут солдатский опыт был не нужен. Здесь, как в юности в деревне, сошлись стенка на стенку, и кто кого. Исход поединка решала только сила. Мы оба еле пыхтели от натуги. Видимо, силы были равны. Вдруг в какой-то момент почудилось, что мой враг начал сдавать, его хватка чуть ослабла. Я сразу же воспользовался этим: подмял японца и начал душить. Он хрипел под моими руками и страшно таращил глаза. Ещё мгновение, и дрогнули, проломились кости его гортани. Соперник  дёрнулся в последний раз и затих. А я не мог прийти в себя и оторвать глаз от этого убитого мной человека…
    Дед замолчал. Поднялся с дивана, подошёл к окну и, отвернувшись от меня, вновь заговорил:
- Конечно, за время войны я уничтожил много людей, но никогда не видел и не ощущал так близко смерти убитого мной человека… Смерти, виновником которой был я... Мне стало плохо. Я кое-как встал на ноги и стоял, шатаясь, держась обеими руками за голову. Казалось, что земля должна была вот-вот разверзнуться и поглотить меня… Такой тяжестью навалился этот смертный грех. Но подлетел ко мне друг мой Лёшка и вывел из ступора…
    Голос деда дрогнул. Наступила тишина. Его лица не было видно. Не могу поручиться, но показалось, что он ладонью смахнул непрошенную слезу. Может, и ошибаюсь, потому что, когда дедушка  повернулся, лицо его было, как обычно, спокойное, непроницаемое - свои чувства он умел держать при себе.
Подойдя ко мне, ветеран былых сражений сел рядом, положил большую, крепкую руку на моё плечо и сказал:
- Эх, Танюшка, девочка моя! Ты вот думаешь, сочиняет дед: не может так подробно помнить всё? – и тут же сам ответил. -  Да  этот бой я лет пятнадцать после войны во сне видел во всех подробностях. И каждую ночь всё переживал как в первый раз. Думал даже, что с ума сойду. Но как-то это прошло само…
    Дед замолчал, а я смотрела на него и видела перед собой совершенно другого, не знакомого мне человека. Мне, семнадцатилетней, тогда было не понять, как это можно мучиться, убив врага. Он – враг, и должен быть мёртвым. Сказал же фронтовой поэт Константин Симонов: «Сколько раз увидишь, столько и убей!»
    И лишь спустя много лет я поняла и смысл строчек Юлии Друниной, и своего деда – каким бы ни был враг, он, в первую очередь, человек, а убить человека – смертный грех.

ПРАЗДНИК  СО  СЛЕЗАМИ  НА  ГЛАЗАХ

9 мая, День Победы, в нашей семье был самым святым праздником. Сколько ни пытаюсь вспоминать праздники детства, самыми главными среди них всегда были День Победы,  Новый год и 8 марта.
День Победы отмечался почти всегда одинаково: с утра поход на городское кладбище на митинг, затем – домашнее застолье с пением военных песен. Но один такой праздник выбился из череды других.
В начале всё было, как всегда – мы пришли на кладбище, чтобы отдать дань памяти и уважения воинам-фронтовикам, живым и павшим.
В тот год на кладбище был сооружён целый мемориальный ансамбль, посвящённый воинам, умершим от ран в ивановских госпиталях, врачам и медработникам, день и ночь не отходившим от операционных столов и постелей раненных бойцов, женщинам текстильного края, проводившим на фронт отцов, мужей, сыновей и работавшим без выходных до самой Победы.
Мы стояли в толпе торжественно застывших людей. Объявлена минута молчания. Звучал метроном. И в этой тишине, дробимой ударами метронома, раздался сначала изумлённый, а потом и возмущённый крик:
- Куда? Куда дели могилу моей матери?
Это кричал невысокий лысоватый мужчина средних лет. На него зашикали со всех сторон, а он, не поддаваясь всеобщему настроению, продолжал кричать:
- Как вы не поймёте! Здесь была могила моей матери! А её, видимо, разровняли бульдозером и поставили эти бездушные камни!..
Послышались робкие слова соболезнования и понимания горя этого человека. Постепенно атмосфера накалялась.
Мужчина встал на колени и громко, в голос, рыдал. Откуда-то появились два милиционера, которые подхватили мужчину под руки и потащили, а он, безвольно обмякнув у них на руках, продолжал рыдать:
- Мама! Милая мама! Куда они тебя дели?! Только в прошлом году я поставил тебе новый памятник… Где ты, мама-а-а?!
По толпе пошёл ропот:
- Как же так! Поставить памятник на костях людей!.. И никакой памяти, никакой таблички от них не осталось!..
Кто-то попытался защитить власти:
- Где же ставить памятники, как не на кладбище!..
Но на этого человека со всех сторон обрушился град слов.
- Памятник можно было и в городе в любом сквере или в парке поставить, - говорил с упрёком в голосе старый ветеран. – А здесь… Лишить возможности человека отдавать дань памяти своим умершим родственникам – кто же такое выдумал! У него, наверное, вместо сердца булыжник. Что за мать его родила!..
- Его-то мать тут не лежит! – подхватила толстая пожилая женщина. – Не беспокойтесь, свою мать он наверняка похоронил в каком-нибудь престижном месте с мраморным памятником. У них только матери есть!..
- Да разве они думают о нас! – заворчал старый дед, что, опираясь на деревянную трость, стоял возле меня. – Надо было этот ансамбль поставить, его и поставили. Никто и не задумался, что у похороненных здесь людей могут быть ещё живые родственники, которым необходимо в родительский день приходить сюда… Не нами это заведено! Люди испокон веку чтили своих умерших, навещали, советовались с ними. Грех это великий!..
Я стояла с похолодевшим сердцем и не могла пошевелиться, словно это могилы моих родственников разорили. Куда же теперь идти, чтобы последний свой поклон им отдать?!..
Прошли годы, десятилетия, но память, по каким-то только ей ведомым причинам, цепко держится за эти воспоминания. Значит, они важны для меня. Это событие тоже не прошло бесследно – уважение к умершим, чужим, незнакомым людям, тому свидетельство.

ПАРТИЗАНСКАЯ  ДОЧЬ

Я иду по дороге, петляющей сквозь заваленные снегом поля и леса. Декабрьский мороз лижет ледяным языком щёки и нос. Холодный ветер засыпает в глаза мелкую снежную крупу.  Я глубже прячусь в  шерстяную шаль, что мама повязала мне поверх старенькой шубейки. Шаль закрывает почти всё лицо, видны лишь глаза. Но морозу всё нипочём. Время от времени поверх шали я прикладываю руку в варежке и дышу через рот, чтобы тёплым дыханием согреть нос и щёки. Ноги мои упрятаны в огромные валенки. Ни у кого в отряде не нашлось валенок моего размера, и поэтому на мои ноги намотаны толстые портянки, но всё равно нога болтается в широком валенке, как чайная ложка в стакане. Пятки начинает слегка жечь – видимо, уже стёрла ноги, и образовались мозоли…
День сегодня выдался морозный. Солнышко ярко светит, но совсем не греет. Деревья стоят покрытые толстым слоем инея. Оглянешься – вдоль дороги сказочное царство раскинулось. Кажется, ещё миг – и появится среди деревьев,  украшенных сверкающей бриллиантами  бахромой, сам Мороз Иванович или внучка его Снегурочка.
    Но… идёт война. Нет сказке места в дне сегодняшнем! На дороге в любую минуту может появиться колонна машин, набитых карателями. И тогда жизнь каждого из нас на этой дороге может оборваться мгновенно… 
Иду я в толпе незнакомых людей, бредущих в город. Дела у всех в городе разные: кто идёт в комендатуру, кто на базар, кто родственников проведать…
Я выполняю поручение папы – командира партизанского отряда. Такое задание мне выпало не в первый раз. Мне, четырнадцатилетней девчонке, маленького роста, худенькой, легче, чем взрослому человеку,  проходить через посты немецких солдат и полицаев. Никто не обращает на меня особого внимания…
По легенде иду к родственникам, что живут в городе,  мамка меня послала выменять сало на соль. В узелке, что я несу в руках, лежит кусок сала. Я не боюсь проверки: одежда моя костром не пахнет, оружия у меня нет – никто никогда не догадается, что я партизанка. Для всех  я - маленькая девочка…
Никому и в голову не придёт, как я ненавижу фашистов. У меня к ним личный счёт имеется. Они убивают невинных людей, жгут целые деревни. Из всей нашей деревни в живых остались только я с родителями да соседский мальчишка Лёшка Соковец…
Родители меня в отряд забрали, как только пошли слухи, что немцы жгут деревни прямо с людьми. Бабушка отказалась дом бросать, говорила, может, не сунется немец в партизанскую деревню… Мой восьмилетний братишка Василёк приболел малость, поэтому и остался с бабушкой… Их нет больше! Они погибли вместе со всей нашей деревней…
  А Лёшку партизаны на руках принесли: подобрали в лесу кровью залитого, с обожжёнными руками… Никому из взрослых Лёшка не рассказывал, как погибла наша деревня, а мне рассказал… Может, и не надо было ему этого делать: его рассказ потряс меня. Я словно своими глазами увидела гибель односельчан и родных.
…Немцы согнали в сарай на краю деревни всех жителей – и старых, и малых. Даже заставили принести тех, кто сам не мог идти. Выстроили всех в несколько рядов и приказали молиться Богу...   
Лёшка сказал, что многие молились, некоторые плакали… Старый дед Василь, живший в доме напротив нас, пытался уговорить палачей о помиловании хотя бы детей… Но они были непреклонны:
- Прощайтесь!..
Люди стали прощаться. В сарае поднялся страшный вой.
- Становитесь на коленки, отворачивайтесь к стене!..
Немцы и полицаи ударами автоматов и винтовок заставляли людей встать на колени. Лёшка говорит, что наша бабушка не встала на колени, а когда к ней подскочили немцы, крикнула им:
- Вы люди или звери?.. За что вы нас стреляете?.. Дети-то в чём перед вами провинились? Зачем стариков, что уже и ходить не могут, бьёте? Кто же вы, как не изверги!..
В ответ немцы начали стрелять из автоматов. Бабушка упала как подкошенная. Лёшка стоял сзади её, поэтому, падая, она повалила и его на землю. После на него попадали ещё трупы. Немцы стреляли долго. Они ходили между трупов и добивали раненых.
Лёшка слышал, как наш Василёк стонал:
- Ой, мамочка, как больно!..
Лёшка шептал ему:
- Тихо, Василь, потерпи...
Но братик мой сказал, что боль такая - силы нет терпеть, пусть уж гады добьют. И в него очередь из автомата как запустили, так и череп слетел, и мозги брызнули на стену…
Бедный мой братик!.. Он всегда так боялся боли! Один раз случайно палец порезал об осоку, увидел кровь и упал в обморок... А тут такое пережить довелось!.. Я горжусь своим братом! И бабушка моя – настоящий герой: не побоялась в глаза палачам сказать, что они изверги!.. Страшная им выпала доля!.. Лёшке тоже досталось – в него шесть пуль попало, но он всё же остался жив… Когда немцы подожгли сарай, он из-под трупов поднялся. Всё кругом горело, даже крыша. Дышать ему было нечем. Он со всех сил ударился в горящие двери, обе половинки двери и раскрылись. Лёшка упал и пополз к лесу. Как в лесу оказался – не помнит. Там в лесу его уже и подобрали партизаны… Руки у него в огромных пузырях от сильных ожогов, на теле 6 пулевых ранений… Но дух его не сломлен. Говорит, как поправится, будет убивать фашистских гадов… И я верю, что немцам от него ещё достанется. Пожалеют фрицы проклятые, что пришли к нам!..
Мне очень жалко и бабушку, и Василька, и всех наших соседей!.. Иногда я плачу, когда боль потери стальными когтями впивается в сердце, но стараюсь, чтобы в эти минуты меня никто не видел… Бедный Лёшка! Как он такое пережил и носит в своём сердце!..  Я умерла бы в том сарае от страха и никогда бы не смогла выбраться наружу... Лёшка смелый и сообразительный!
Маме и папе я не рассказываю подробности гибели бабушки и Василька. Берегу их. Им и так тяжело. И ещё я не хочу расстраивать маму: она без того, каждый день плачет…
Но фашистам ходить спокойно по нашей земле мы не дадим! Они пришли к нам незваными гостями и пытаются огнём и казнями устроить свой порядок. Ничего у них не получится: они запустили огонь по нашей земле, теперь у них под сапогами горит земля! И гореть будет, пока последний фашист не уберётся с нашей земли!..
За мыслями своими я и не заметила, как большая часть пути осталась позади. Впереди -  поворот, а там спуститься с горы – и вот он город. Шагать становится всё больнее: ноги мои уже, наверное, в кровь стёрты… Можно остановиться, присесть сбоку дороги и перемотать портянки. Но я не хочу отставать от идущих рядом людей: в толпе будет легче пройти немецкий пост…
Мне обязательно надо выполнить это задание и вернуться в отряд. Там ждут меня мама и папа. Я осталась у них единственным родственником. Маме было очень тяжело меня отпускать, но она у меня сильная, умная – ей известно, что это задание трудно выполнить взрослому человеку. Только ребёнок может пройти через все посты и без всяких подозрений явиться на конспиративную квартиру. Мама всё понимает. Она ждёт моего возвращения, волнуется. Я вернусь обязательно, мама!..
Вот уже и город виден как на ладони, осталось спуститься с горки. Метрах в двухстах от первых домов, прямо возле дороги, немцы установили деревянную будку, а дорогу перегородили шлагбаумом. В будке, видимо, топится печь, потому что из трубы дым столбом уходит в небо. Греются в тепле фашисты! Один полицай съёжился у шлагбаума. Увидел нас и бегом побежал в будку. Наверное, сообщать немцам о нашем приближении. И точно. Из будки выскочили три солдата с короткими чёрными автоматами в руках и двое русских полицаев с винтовками наперевес…
Ух, как я их всех ненавижу! Особенно больно смотреть на русских людей, подавшихся в услуженье к фашистам: часто их зверства превосходят по жестокости даже эсесовцев – так они хотят выслужиться, но всё равно новые хозяева относятся к ним с пренебрежением: человек, раз предавший, может предать и ещё…
Никто не думал, что столько предателей жило рядом. Война сорвала со всех маски и показала – кто есть кто. Наш сосед Федька Изотов, который не пошёл в Красную Армию служить из-за плоскостопия, говорят, служит у фашистов полицаем. А ведь он был до войны комсомольцем! Работал учётчиком и собирался ехать в город учиться на бухгалтера…
Нас заставили остановиться, не доходя шагов десять до шлагбаума, выстроиться в цепочку и по одному проходить на контроль. Я встала за тётенькой с санками, на которых привязано два узла. Первым к посту подошёл высокий худой старик.
- Документ! – полицай навёл винтовку прямо в грудь старика. – Партизан?
Дрожащими руками старый человек протянул свои бумаги.
- Да какой я партизан! Стар уже по лесам бегать, - глаза его прямо смотрят на предателя.
- Врёшь! – не выдержав прямого взгляда, полицай отвёл глаза и что-то тихо сказал своим приятелям.
Те подскочили к старику с двух сторон и начали внимательно осматривать и обнюхивать его одежду. Предъявленный дедом документ передан старшему немцу, а пока тот изучает бумагу, полицаи стащили со старика  тулуп и внимательно ощупывают одежду, не спрятано ли там чего.
После того, как немец махнул рукой, мол, пропускайте, полицаи толкнули старика к шлагбауму и вслед кинули тулуп. Съёжившись, старик молча оделся и пошёл в город.
Настала очередь тётки с санками.
- Куда идёшь, тётка? – спросил один из полицаев.
- На базар… Поизносились мои ребятишки. Надо им какую- никакую одежонку выменять.
- О, партизанен! – закричал немецкий солдат и наставил на тётку автомат.
- Какие партизаны!.. Что Вы!.. У меня детишки мал мала меньше – от 3 до 8 годов!.. – страх охватил женщину.
- Что везёшь в санках? – полицай подошёл к ней.
- Муки немного, сало да творог.
Полицай вырвал у женщины санки и принялся разматывать верёвки, что держали узлы.
- Что ж вы делаете? – забыв страх, женщина бросилась на защиту своего добра. – Я у детей своих отняла, чтоб им же одежонку достать, а вы что творите!?
Полицай, не слушая её, уже отвязал один из узлов. Женщина подскочила к нему. Немец, что стоял в стороне, выпустил очередь из автомата. Пули пронеслись над головой бедной женщины. От страха она села прямо в сугроб. Фашист весело захохотал:
- Russisch Schwein!..
Полицай уже тащил узелок в будку. Женщина со слезами, тихо струящимися по щекам, поднялась, потуже замотала верёвку на оставшемся узле и, молча, взяв документ свой, пошла в город.
Настала моя очередь. Я хромая приблизилась к шлагбауму.
- Куда идёшь? – равнодушно, безо всякого интереса, спросил полицай.
- Мать к тётке послала, - я решила изменить свою легенду. Мне совсем не хочется, чтобы у меня отбирали узелок. - Она обещала работу мне найти.
Полицай проворчал:
- Взрослым работы нет. А детям и подавно…
- А я не за деньги, я за еду работать буду! – как можно убедительнее вру я.
- Проходи! – полицай вовсе потерял ко мне интерес.
  Я со всех ног бросилась бежать в город, забыв про свои мозоли. Но они тут же напомнили о себе лёгким жжением...
Вот и нужный мне дом. Всё в порядке. На изгороди висит глиняная кринка, значит, меня ждут. Постучав условным стуком в окно, я вошла в дом.
Меня действительно ждали. В глаза мне бросился сидящий за столом Федька Изотов. От неожиданности я обомлела. Он тоже узнал меня.
- Ба, какие люди! – Федька вскочил со стула. Куражась, он обошёл меня кругом. – Знакомьтесь!.. – произнёс он, оборачиваясь.
И я увидела сзади его несколько, сидящих на лавке и на стульях, человек. Тут были люди в чёрной форме СС и двое в гражданской одежде с повязками полицаев. Я обернулась. Путь к спасению был отрезан немецким автоматчиком.
Федька уже подскочил ко мне, сдёрнул с меня шаль и повернул лицом к эсэсовскому офицеру.
- Знакомьтесь –  повторил он, - дочь партизанского командира собственной персоной!
Федька  говорил что-то ещё, но я не слышала, потому что не могла отвести глаз от эсэсовца. Почему – то я знала, что судьба моя в его руках. Он почувствовал, что я его выделила из всех, встал, подошёл поближе и заговорил со мной вдруг по – русски почти без акцента. В голосе его звучала поддельная доброта:
- Не бойся, милая! Мы тебе ничего не сделаем!
- Я и не боюсь! – смело сказала я, хотя сердечко моё от страха сбилось с ритма, и в животе образовалась пустота.
- Ты хорошая девочка! И наверняка очень любишь папу и маму. Я прав? – фашист уставился на меня, как волк на ягнёнка.
Я не понимала, к чему он клонит. И не чувствуя подвоха, ответила:
- Конечно.
- Вот и чудно! – обрадовался немец. Он обнял меня за плечи и продолжил:
- Твой папа совершает страшную ошибку, пытаясь воевать против нас. Он не понимает, что сила на нашей стороне. Москва уже давно нами взята, поэтому сопротивление бесполезно…
Я поняла, что меня пытаются обманом склонить к предательству. Я вскипела. Отшвырнув ненавистную руку от своего плеча, я закричала:
- Врёте! И Москву вы не взяли, и Красную Армию вам никогда не победить!.. И партизаны вас били и бить будут!..
Маска слетела с лица эсэсовца. Он со злостью ударил меня по лицу. Я отлетела в угол. Из носа у меня пошла кровь.
- Дура! – враг больше не скрывал своей злости. – Я хотел по-хорошему… Но теперь… Тебя будут бить, и ты всё равно расскажешь, где находится отряд твоего отца. У тебя не осталось выбора!
- Никогда! – вытирая кровь ладонью, я поднялась на ноги. – Никогда я не стану предателем!
Тут к фашисту подскочил Федька Изотов:
- Ваше благородие! Дозвольте мне заняться этой партизанской сучкой. Она у меня всё выложит, что нужно.
Офицер кивнул Изотову, достал из кармана белоснежный платок, вытер им руку, которой ударил меня, и сел за стол. Федька подошёл ко мне, крикнув своим полицаям:
- Вали её на лавку!
Я не успела опомниться, как была подхвачена и опрокинута на широкую лавку у окна. Изотов тут же стянул с меня валенки, портянки и чулки. На мгновение я почувствовала облегчение – ноги мои были свободны и огонь, обжигавший их, потух. Но радость моя не успела даже появиться: я не сводила глаз с предателя. Сначала мне было непонятно, что он собирается делать. Когда же он открыл дверцу печки и сунул в полыхающие жаром угли изогнутый конец кочерги, мне всё стало ясно…
Бедная моя мамочка! Как же ты теперь жить будешь?! Обоих твоих детей извели изверги-фашисты дьявольским огнём. Но одно утешение есть у тебя – приняли твои дети мученическую смерть как герои. Не было среди нас предателей!..
Прости меня, папочка, что не смогла выполнить твоё важное задание!.. Предал кто-то наше общее дело, дело борьбы с немецкими оккупантами. Но всё равно, умирая, я верю, что победа будет за нами…
В этот момент Федька поднёс раскалившееся до красноты железо к моим пяткам. Я попыталась дёрнуться, увернуться, но мужские руки крепко прижали меня к скамье.
Мгновение – и невыносимый жар жжёт мои ноги.
- А-а-а, - не смогла я сдержать крик, рвущийся, казалось, из самой глубины моего тела. – А-а-а…
…Кто-то сильно трясёт меня за плечо.
- Вставай, Таня! Просыпайся!
Я открываю глаза и ничего не могу понять – куда делись немцы, полицаи, Федька Изотов. Над моей головой огромное бледное небо с проступающими звёздами. У земли лёгким облачком клубится рассветный туман. Тянет сыростью и холодком. Прямо передо мной кучка, покрытых сединой пепла, ещё местами багровых, углей.
Чей-то знакомый голос говорит мне:
- Вставай! Ты заснула возле костра. Твои кеды слишком близко были у огня. Они уже плавятся. Беги к реке скорей! Студи свои кеды!..
Тут только до моего сознания пробивается неприятный, резкий запах палёной резины. И я, не раздумывая, бегу с высокого обрыва к Волге. Забегаю в воду почти по колено, останавливаюсь и начинаю понемногу приходить в себя…
Я Таня Печёнкина. В этом году закончила 7 классов. Сейчас лето. И я вместе со своим отрядом  из пионерского лагеря нахожусь в походе в небольшом волжском городке Плёс.
Никакой войны нет! Война закончилась 9 мая 1945 года задолго до моего рождения. Никогда я не жила в белорусском Полесье, никто из моих родных не был в партизанах, и брата Василька у меня нет!.. Всё это мне приснилось! Это был кошмарный сон, который благополучно развеялся…
И тогда, много лет назад, и сейчас я всё думаю, почему мне приснился этот сон? Столько лет прошло, как окончилась война, - и вдруг такой сон!.. Может, потому, что я столько лет до этого жалела о своём позднем появлении на свет и о том, что лишена возможности доказать свою любовь к Родине. А может, это пепел тех сожжённых людей в наших сердцах стучится?! Не слишком ли беспечно мы живём, забывая, какой ценой оплачена наша жизнь? Может, это они, мальчик Василёк, его бабушка и тысячи других людей, взывают к нашей памяти, памяти своих потомков – берегите мир, помните о нас! Они живы, пока мы их помним! Пока мы помним прошлое, оно не сможет повториться!..