Гулянья в канун великого дня

Албанский поэтический фестиваль проходил в поминальном зале старинной лютеранской церкви небольшого шведского городка.
Вдоль светлой с высокими потолками комнаты вытянулись во всю длину узкие, покрытые белоснежными скатертями столы, сервированные к обеду в чопорном церемониале.
Как и полагается солидному мероприятию в лучших традициях режимных лет, торцовую стену венчал стол президиума, украшенный тремя одетыми в народные костюмы куклами, и тяжелыми, сосредоточенными бюстами здравствующих поэтов.

Торжественно одетые албанские гости со всех концов Швеции, прилегающих стран Европы, и даже Косово, сидя по обе стороны столов, внимали происходящему у в центре зала, где выстроилась живая очередь желающих подойти к микрофону коллег местной писательской организации, склонивших головы к листкам с текстами, которым суждено вот-вот прозвучать во весь голос, и покорить слушателей оригинальностью, в том числе авторской мысли, недоступной в виду отсутствия синхронного перевода. Иная же оригинальность вовсю возбуждала сознание увиденным.

Мы опоздали к началу, но увиденного было достаточно, чтобы, покручивая в пальцах высокую ножку сверкающего высокого бокала, судорожно искать глазами графин с холодной водой, оказавшийся хоть и поблизости, но, увы, уже опустошенным.
Прямо напротив точеный профиль современника - состоявшегося шведского поэта: над обритой головой куст седых волос в виде чуба, в ноздрях керамическое кольцо. Вытянутая и потерявшая красный цвет майка художественно дополнена в виду прохладной погоды связанными им же самим красно-пегими шерстяными рукавами, пристегнутыми огромными булавками так, что видны расхлябанные дырки, умело отвлекающие внимание от всего остального облика с короткими хлопчатобумажными зелеными штанами, и тяжелыми желтыми ботинками.

От него старательно отворачивались сидящие рядом вежливые албанские гости, в костюмах из дорогой, тонкой с отливом ткани, и при галстуках, сосредоточенно ожидающие, пока их в порядке очередности вызывал к микрофону ведущий. Прочитав одно свое стихотворение, они возвращались на место, и замолкали в уважительном внимании, давая выступить другому, и так по цепочке вплоть до замыкающего стол.
Награждение дипломами и памятными призами участников, как и ожидалось, сопровождали бурные аплодисменты. А трем представительницам органа управления местной писательской организации достались красные шарфы с гербами и надписями «Косово», в которых они немедленно были сфотографированы, после чего с гордостью продолжали обед не снимая их.

Переводчик разыскал среди шведских писателей представительницу иранского Курдистана, и, подняв ее над стулом, протянул для крепкого рукопожатия короткую руку через бритую голову поэта с пристегнутыми рукавами, сопровождая действо громкими на весь зал лозунгами «Да здравствует Курдистан!»

Все дружно поддержали этот призыв аплодисментами, и активист переводчик на время покинул сцену действия. Объявили обед. И я пошла искать организатора, энергичного и радостного албанского поэта, споткнулась о порожек в дверях поминального зала, и с размаху бухнулась на левое колено прямо у буфета. Хорошо помню, что в момент падения успела разглядеть плотной ткани, замызганный красный коврик, предательски отъехавший вперед под натиском моих рук, когда я пыталась на него опереться. Меня лихо подхватила под руки, и поставила на ноги какая-то невысокая, празднично одетая (белый верх, черный низ) албанская женщина, очевидно из оргкомитета, и, поинтересовавшись все ли хорошо со мной, тут же пригласила взять на тарелку еду, чего я в тот момент никак не могла даже представить себе по причине ошарашенного состояния. Парус белой рубашки организатора, навстречу которому я так упорно летела с высоко поднятой головой, метнулся в проходе, и я сразу же забыла, зачем к нему шла.

Впоследствии пробел этот был восстановлен, и он крепко обнимал меня на виду у всего зала, и даже разрешил приобнять своему другу, сидящему в президиуме большого жури, но в серой уже рубашке, и обещал, что я такая умная и хорошая, и что даст мне возможность спеть тут перед всеми какую-нибудь русскую песню, потому, что я молодец, хорошо пою, кроме того, что  сама пишу стихи, и читаю их на других фестивалях. Но к концу мероприятия, будучи занятым раздачей призов и грамот, совершено об этом позабыл, чем сконфузил меня же, отказавшуюся ради этого выступления от сухого и сладкого и очень крошащегося печенья к кофе, чтобы не поцарапать горло, и придумавшей уже, что именно я скажу в микрофон собравшимся, на предмет таких вот дружеских встреч в момент взрывов и террористических атак во всем мире. В общем пришлось просто попрощаться, и опять крепко обниматься у выхода, при этом организатор сильно шлепнул себя по лысеющей голове с одиноко болтающимся клоком седых летящих волос на лбу, уверяя, что он, ах, забыл, ну ничего, в другой раз, и как мы рады.
По дороге домой вспоминала, что это не единственное, впрочем, из того, что он успел мне от всей души наобещать, и напрочь забыть за последнее время, но что никак не влияет на сложившееся устойчивое впечатление о нем: «В общем-то он хороший парень».

При выезде из города вдруг возникла маленькая, деревянная, пятнадцатого века церковь, уникальность которой изложена в школьных учебниках.
Гулкий колокольный звон разливался над окрестными полями, домиками, лесом, и прилегающим кладбищем.

Худощавый мужчина, очевидно служитель, едва помещался в невысоком дверном проеме, отчего казался калачей.
Он-то и разрешил зайти внутрь, но ненадолго, потому, что через пятнадцать минут служба, которая, вот же повезло, всего раз в месяц. В церкви пахло старым деревом, или еще чем-то старым, и, как контраст всему, - молодая, прелестная, одетая для службы в золотистые-белые одежды пастор, вежливо и с улыбкой протянула навстречу руку: вэлькомен (добро пожаловать!), разрешив сфотографировать, но без вспышки.

Сразу же, за спиной служителя возник дружный говорок группы окончивших духовное оздоровление женщин, ради них и открыта сегодня церковь, и звенят колокола, и приветливо ожидает у входа милая пастор.

Но события вокруг развивались совсем не радостные.
Страна сотрясалась от эха недавней террористической атаки, устроенной исламским фундаменталистом – узбеком, не получившим право на жительство в Швеции.
К дверям магазина, туда, где он совершил наезд на людей тяжелогрузом, несли и складывали лавины живых цветов потерявшие покой горожане. Стихийная многотысячная демонстрация прошла под лозунгом «Любовь». Телевизионная камера выхватила их толпы испуганное лицо рыдающей девушки, за плечами ее торчала из рюкзака бутылка минеральной воды, свидетель кропотливых и ответственных сборов на мероприятие. Сквозь рыдания слышалось: «Нам нужна любовь!» Так что стоящая напротив сомалийка в мусульманском платке принялась гладить её лицо, и доверительно приняла в объятия.

Казалось бы, порыв людей ответить любовью на зло уникален, и вызывает восхищение.
Но за всем этим почему-то проглядывает неестественное, гипертрофированно-показательное многодневное складывание в общую гору букетов цветов, образовавших высокий и длинный холм, и желание сделать сельфи в обнимку с добрым полицейским,  и публичное выражение скорби в виде многочисленных надписей на фанерной загородке, и приклеивание специально заготовленных кем-то разноцветных канцелярских бумажек с описанием своих  чувств, - словно за неимением в жизни чего-то важного, за неумением в иной ситуации выразить себя, многие пришли теперь по сигналу, открывшему шлюз: давай, тут все выражают скорбь, все с цветами и любовью. И, одев кеды на резиновой подошве, и рюкзак на плечи, и бутылку воды не забыть, вот пойду, мне надо туда, там все теперь… И, найдя то место, попав во всеобщий разгул эмоций, похожих, таких же, разрыдаться в камеру.

Потеря чувства меры порой рискует привести к ситуации прямо противоположной желаемому.
Об этом думала я на следующий день, пока ходила от одного к другому парикмахерскому салону, выбирая, где подешевле постричься, и наблюдала в них скучающих парикмахеров, пустые кресла, и полное отсутствие клиентов, поскольку предлагаемые расценки пугали еще у входа: простая стрижка в эквиваленте примерно пятьдесят евро.
Капитализм приятен возможностью конкуренции. Вот и хорошо. Как раз через дорогу от моего дома, в расцвеченном рекламой подвале, молодой, с непропорциональной объемной фигурой курд из Ирака стрижёт всех за пятнадцать евро, это ли не лучший выбор? На всякий случай поинтересовалась, сколько стоит стрижка для дам. Окинул беглым взором мои сколотые на затылке волосы, и назвал двадцать.
- Отлично. Запись предварительная нужна?
- Нет, просто жди.
На огромном во всю стену кожаном диване с большими ткаными подушками развалились мальчик, его отец, и посторонний дедушка.

За окном весеннее яркое солнце. А здесь тяжелый мужской дух заполнял помещение.
Парикмахер медленно кружил с жужжащей электробритвой вокруг продолговатой головы мальчика, и все время оглядывается на двери. Эта его привычка вызывала во мне тайный страх. Наконец он обрил мальчику всю голову за исключение большого чуба.
- Гелем намазать?
- Да, хочу.

Чужой дедушка уже устроился в кресло, когда из соседней комнаты вдруг возник с веником и совком необыкновенно худой темноволосый парень в шапке бейсболке, по всем приметам брат парикмахера, и сгреб с пола состриженные волосы. Парикмахер, то и дело оглядываясь на дверь, постриг дедушке волосы в ушах, и брови, и за ушами.  Дедушка молча встал с кресла, и направился к кассе.

- Пожалуйста, - жестом пригасил меня.
Я люблю знакомится с мастерами, и всегда спрашиваю, как его, или ее зовут, но, в силу специфики памяти, тут же мгновенно и прочно забываю, навсегда, так что вежливый ответ, что его зовут как-то вроде Бахрит, я тут же, мгновенно забыла, он кивнул головой на все мои представления о форме стрижки, и принялся поливать мою голову из разбрызгивателя для орошения цветов, постоянно оглядываясь на дверь. Желая поддержать установившиеся между нами доверительные отношения, я проинформировала его, что вчера вечером видела в центре города манифестацию курдов с флагами, не знает ли он почему, он не знал, да к тому же заметно нервничал из-за важности предстоящего действа, и потому, что владел лишь небольшим арсеналом шведских слов. «Просто так?» - поинтересовалась я. «Просто так», - ответил он, - и пыхтя провел расческой, разделяя пряди волос. Он сосредоточенно работал, прижимаясь к моему плечу мягким животом.  Волнение его выдавала потливость, и нетвердость жестов. Он очень старался, ясно давая понять, чтобы я не мешала своими дурацкими вопросами. Ну я и перестала говорить, заулыбавшись своему отражению в зеркале. Вышел брат-подметальщик уже без кепки, и непроизвольно заулыбался мне в ответ. Как, все-таки, улыбка цепляет, и порождает в людях ответные реакции.

Мастер тоже нечаянно наткнулся на мою улыбку, и тоже заулыбался.  Один раз показал мне в зеркало состриженную длину.
- Может чуть покороче? Как думаешь?
- Можно. И опять принялся за работу, но, внезапно потеряв интерес ко мне, и моей стрижке, бросил все, и  ушел в соседнее помещение, откуда послышалась монотонная перебранка с братом-подметалой, о чем то своем, на непонятном мне языке, при этом интонации выражали то ли обиду, то ли раздражение, а может это просто язык такой. Вдоволь набухтевшись, вернулся обратно, и, то и дело оглядываясь на дверь, докончил стрижку. Принялся было феном сушить мне волосы, чтобы уложить, но, после первого же рывка, изменил решение, (И так хорошо!) -  поскольку волос много, а сумму он, не подумав, назначил маленькую, так что отложил фен в сторону, и, сняв с меня покрывало, пригласил к кассе. Вопросов о том нравится ли мне не последовало. Дискуссий и возражений не принималось.

Аппарат для снятия денег с карточки зажужжал, и заглох уже после того, как я нажала все нужные кнопки для оплаты. Оказалось, кончилась бумага. Он попытался вставить новый рулончик, но что-то не сработало.
- Тебе квитанция нужна?
- Хотелось бы.
Он простучал по старинному кассовому аппарату, и выдал мне квитанцию, которую я положила в карман, даже не взглянув на нее, и, ушла, пожелав доброго дня.
Благодаря природной послушности моих волос завиваться и укладываться как я хочу, общее впечатление получилось такое: вполне даже неплохо нашими общими усилиями.
Позже, проверив счет, обнаружила, что деньги не сняты. Поэтому, на завтра сняла в банкомате нужную сумму, и вернула ему в виде наличности, со взаимными благодарностями и расшаркиваниями.

А вечером деньги со счета все-таки сняли. (Странно, почему так долго ждать пришлось?) Так что утром в страстную пятницу я опять пошла к нему в салон, где он один, кажется, во всем городе работал в праздник. Он любезно вернул мне деньги, (Что бы ты делал, если бы ни я?), и мы разговорились, при этом мне пришлось прилагать усилия, чтобы понять его полу-курдский выговор, жесты, мычания при поиске слов…  Но в результат стало ясно, что на мой пассаж: мол никого сегодня в городе нет, все уехали, - он ответил, что тоже уедет после обеда в Данию, к жене, он женился прошлым июлем, и теперь ждет, что жена переедет сюда. Кивнул головой, соглашаясь, что датский язык совсем кошмар, почти, как говорить с горячей кашей во рту, уж лучше здесь, точно!
В это время в дверях показался очередной его клиент с двумя детьми, так что простились, пожав друг другу руки, и у меня осталось ощущение мягких и теплых его ладоней. Очень милый человек.

Накануне Пасхи польский магазин «У братца» переполнен прибывшими к празднику деликатесами дальней родины, и нахлынувшими поляками.
Мы тоже накупили всевозможных радостей на немыслимую сумму.
- То-то братец руки потирает теперь: вот удача!
Дома с трепетом сняли целлофан с пасхального полена макового рулета с цукатами под названием «мазурка», и съели порядочный кусок. Да еще шоколадные вафли «Терамису», и квадратные конфеты с ликером «Адвокат».
Если варить белые куриные яйца в луковой шелухе, то они превращаются в аппетитно красные. Я специально купила накануне пару луковиц, заполнив остаток пакета луковой шелухой, так что продавщица в кассе удивилась, зачем я мусор покупаю, но ничего не сказала.

Из тайников кухонного стола извлечена была забытая машинка-овощерезка, которую мне когда-то рекомендовал польский продавец: «Ну и что ж, что небольшая, и примитивная, зато меньше деталей будет до змыванья!»
Однако, капусты, и моркови для салата оказалось так мало, что пришлось одеться, и сходить в магазин, и принести головку экологической голландской капусты, и пакет непомерно огромной моркови.

В большой миске перемешала, посолив от всей души, настриженные овощи, и разложила в две стеклянные банки, оставшиеся от варенья, подаренного мне на прошлое Рождество бывшим начальником, шефом районного отдела культуры, у которого свой дом и сад, и он любит сажать овощи и фрукты, и готовить, и варить варенье, и даже иногда продает домашние заготовки на рыночной площади.
Зацепила вилкой на пробу: «Пересолила, увы…»

Но к этому времени уже успели все вымыть, и поставить на место.
- Нет, надо разбавить оставшейся капустой!
Опять извлекли из тайников машинку, наладили ее, стригли капусту, и я вытряхнула обратно из банок в миску пересоленный салат, и опять перемешала его, и добавляла сахар, пока, наконец, был достигнут желаемый результат: «Теперь нормально!»

Салат занял свое место в банках.
Красные яйца уютно уложены в вазочку на желтую пасхальную салфетку.
- Что же мы теперь два дня смотреть на них будем, ждать?
- А! Давай, открывай гулянку, будем праздновать Пасху!

В соседней комнате работал телевизор. Комментатор вечерних новостей ВВС сообщил, что американские военные корабли подошли совсем близко к берегам Северной Кореи.
А правитель этой экстремально коммунистической страны устроил показательный военный парад с демонстрацией новых супербомб. Публично таскали их на длинных зеленых машинах по площади под громкие аплодисменты многотысячных, одинаково безразличных ему людей, которых он с готовностью разнесет одним нажатием ядерной кнопки, чтобы не уступить ни на ли, и доказать мощь и силу такому же экстремально упорному американскому правителю.
И кто успеет раньше, -...