Дедушка

Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!

С.Есенин


  Старое, старинное зеркало с потрескавшейся амальгамой в массивной раме из мореного дуба  отражало высокого худощавого старика с кустистыми бровями над пронзительными черными, глубоко посаженными  глазами и годовалого щекастого малыша  на его  руках.
-Не в нашу ты породу уродился,- зловеще не то шепчет, не то шипит старик, поднося кроху близко-близко к зеркалу,- смотри, ты на нас ничем не похож… Ненужный, никчемный. Ох, и нахлебаемся мы ещё с тобой!
Он скривил рот в неком подобии саркастической улыбки, обнажив сверкающие железные зубы. Возможно, это испугало маленького мальчика, а может быть, ему стало душно в пыльном полумраке комнаты. Он громко заревел  и, извиваясь ужом, стал вырываться из  костлявых дедовых рук.
-Размазня, рохля,- проворчал дед, брезгливо отстраняя от себя плачущее дитя…
  Он рос замкнутым, тревожным, боящимся даже собственной тени ребенком. Страх был его постоянным спутником с тех пор, как он себя помнил - первобытный, необъяснимый страх, леденящее,  гнетущее, ноющее предчувствие беды. Редкую ночь ему не снились кошмары в старом родительском доме …а кошмары ли это были? Сны и реальность замысловато переплетались в его сознании, доводя до панического исступления. По ночам ветхий деревянный дом наполнялся странными звуками и видениями. То где-то тихонько скрипела половица. То в сенях кто-то протяжно, шумно вздыхал. То сквозь щель в рассохшейся ставне глядел чей-то светящийся желтый глаз. Он  лежал в своей кровати, боясь даже пикнуть или пошевелиться. С наступлением ночи все предметы в его  комнате казалось,  оживали  и начинали жить своей потусторонней, пугающей жизнью, причудливо меняя очертания и даже двигаясь. Вот тонкий  сгорбленный остов настольной лампы  подобрался, словно кошка перед прыжком. Массивный комод потихоньку подкрадывался к нему из темного угла, подволакивая своё тяжеленное неуклюжее туловище на коротеньких кривеньких  ножках. И зеркало. В нём тьма сгущалась, клубилась, складываясь то в черную мужскую фигуру, то в огромный череп с пустыми глазницами, в которых нет-нет, да и вспыхивали тусклые красноватые всполохи. Не в силах больше всё это выносить, он зажмуривался,  тихо  поскуливая, скукоживался, прятал голову под подушку, да так и засыпал, проваливаясь в цепкие объятия беспокойного, удушающего ночного кошмара.  Во сне он непременно падал, бесконечно падал, падал в тёмный колодец, больно ударяясь о его холодные каменные стены  и никогда не достигал дна…
  Едва научившись оформлять свои мысли в связанную речь, он  попробовал рассказать о своих ночных ужасах родителям. Но они не воспринимали всерьез его россказни, лишь посмеивались, мол, у мальчика разыгралось воображение, пройдёт.
-Балован он у вас, не мытьём, так катаньем внимание к себе привлекает, не хочет спать один в комнате - сурово хмурилась бабушка.
-И в кого он только такой выродился,- бубнил дед,- вот погодите, вырастет он, узнаете, почём фунт лиха.
  Впрочем, дед иногда пребывал и в благодушном расположении духа. Он любил  разговаривать с дедом в те редкие минуты, когда он его не отталкивал. А разговаривать с дедом было о чём- он очень любил читать. Старинный книжный шкаф в льежском стиле, битком набитый собраниями сочинений классиков  всего мира, невесть когда и откуда взявшийся в их ветхом  деревянном доме, был гордостью и святая святых деда. Дед был ветераном войны, и отечество иногда вспоминало его былые заслуги, одаривая его к праздникам и юбилеям многотомными изданиями Джека Лондона, Фенимора Купера, Сомерсета Моэма, Эрнеста Хемингуэя… Открыв очередной внушительный том, дед водил узловатыми длинными пальцами по пожелтевшим страницам без картинок и читал вслух. Робко присев рядом с дедом на краешек продавленной софы, мальчик внимательно слушал истории о дальних странах и морях, о героях с диковинными именами …и неизменно поломанными судьбами и погибелью в конце.
  В школе странноватый, нелюдимый, неразговорчивый мальчик всегда держался особняком, никто не горел желанием с ним водиться. Оставшись со своими кошмарами один на один, он пытался с ними бороться, но безуспешно. Всё так же по ночам он боялся странных звуков и теней. Однажды ночью он, почти поборов свой страх, встал с кровати по нужде…Возвращаясь обратно, он ненароком обернулся на старое зеркало, и, увидев в нем сутулую черную фигуру, заполошно закричал, кинулся к спасительной кровати, наступив босой ногой на что-то колючее, по дороге грохнулся плашмя и перебулгачил весь дом. Наутро мама, строгая женщина с чёрными глазами-угольками под вечно нахмуренными бровями, такими же, как у деда, решила сводить мальчика к знахарке, отчитать испуг. Дед был закоренелым атеистом и конечно же не верил ни в Бога, ни в дьявола, ни в молитвы, ни в заговоры и всё приговаривал:
-Не в нашу он породу, ох, не в нашу. Погодите, натерпитесь вы еще от него позора.
-Нет, но куда это годится? Здоровенный парень уже, а всё ноги с кровати боится спускать,- огорчалась мать.
Бабка-знахарка жила на соседней улице. Помнится, они приходили к ней несколько раз. Она что-то шептала, жгла свечи, выливала расплавленный воск в миску с водой, давала матери с собой травы в полотняных мешочках. Но мальчику это нисколько не помогало…
  Со временем он научился сосуществовать со своими страхами. Нет, он от них не избавился насовсем, ему удалось лишь загнать их далеко, спрятать от окружающих в темные, далекие закоулки своего подсознания, туда, где никто их не найдет. Постепенно загадочный, мрачно-красивый юноша  приобрел друзей и подруг,  их привлекала его начитанность и какая-то утонченная отрешенность. Он  бывал завсегдатаем на готических тусовках, сочинял сам  грустные стихи. На одном из таких вечеров он и познакомился со своею будущей супругой, девушкой с похожей историей жизни.
  Как это водится, они поженились, обзавелись двумя очаровательными детишками-погодками, мальчиком и девочкой. В повседневных мирских заботах увлечение готикой и мрачные настроения у обоих постепенно сошли на нет. Жить стали в его доме, отстроив вместо него двухэтажный современный коттедж. Давно уж не было ни дедушки, ни бабушки, ни родителей. Книги из шкафа в льежском стиле перекочевали в районную библиотеку, дабы не занимать слишком много места. Комнаты были просторными и светлыми, у них часто бывали гости, дом был наполнен детским смехом, радостными голосами, ароматом пирогов.
  Как-то раз он возился в саду, окучивая новые розовые кусты. Детишки, играя и резвясь, забрались на чердак. Некоторое время он слышал их возню и смех, внезапно они притихли.
-Вылезайте оттуда, не то поранитесь о старые ржавые гвозди!- крикнул он.
-Папа, папочка, иди скорей сюда!- позвал его сынок.
Забытое предчувствие беды противно зашевелилось под кожей мурашками. Бросив тяпку на землю, он поспешил к детям на чердак.
На чердаке было темно. Сильно стукнувшись головой о притолоку, он чертыхнулся и полез в карман за фонариком.
-Пап, посмотри, какое страшное! В нём привидения шевелятся!- раздался голос сынишки откуда-то из темноты.
Луч фонарика выхватил в углу детей, склонившихся над чем-то в углу…
Старое, старинное зеркало в массивной раме из мореного дуба валялось среди прочего хлама в пыли и паутине. Поверхность его потускнела, растрескалась на мириады осколков.
-Дети, идите в дом,- вдруг охрипшим голосом прокаркал он.
Неизвестно, сколько времени он простоял вот так, неотрывно смотря, будто завороженный, на бесконечное множество своих отражений в пыльных осколках.
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...