гл. 15 Подсечка

                Глава 15      
                Подсечка
      
       О неудаче группы Тиоракиса на железной дороге Дадуд узнал в тот же день из теленовостей  и...  испытал некоторое облегчение.
       Неуязвимость этого отряда боевиков  на фоне тех трудностей, которые испытывали все остальные, начинала его настораживать.  Было в этом что-то не вполне естественное.  Что-то вроде идеально ровной и картинно-зеленой полянки посреди неопрятного полусгнившего леса. И ступать всей ногой на эту соблазнительную, с виду совершенно твердую и удобную поверхность не   хотелось.
     Вообще-то,  Тиоракис нравился Дадуду. Нравился заочно, поскольку лично они не встречались. Из отчетов нелепо погибшего от дурацкой болезни Вагда вырисовывался почти идеальный образ бойца:  рассудительный, обстоятельный, аккуратный,  умелый,   имеющий  по любому вопросу собственное взвешенное мнение, но при этом вполне управляемый,  в меру смелый,  а в необходимых (действительно - необходимых!)  случаях  и очень смелый.... Да и "послужной список"  Тиоракиса говорил сам за себя: безупречно точный курьер, непреклонный исполнитель акций, а вот теперь и отличный руководитель группы... Вроде бы все прекрасно. Однако,  Дадуду не были вполне понятны мотивы,  приведшие Тиоракиса к столь активному участию в баскенском сопротивлении.               
       Ну, версенец, хотя и не чистокровный (по  словам  самого Тиоркиса - наполовину), ну, какие-то там семейные обиды на власть еще со Стиллеровских времен, ну, постоянное интеллигентское раздражение от великодержавных идиотизмов президента  вкупе с "Объединенным Отечеством" и... все? Неубедительно это было как-то для Дадуда.  Вот Увендра  ему был понятен. Увендра был дурак и, притом -  с идейным заскоком. Такого может занести куда угодно. А  Тиоракис - другое дело. У Тиоракиса просто обязана быть какая-то сверхзадача. Может быть,  честолюбие? Может,  он рассчитывает сорвать куш в случае победы? Это Дадуду  было бы вполне понятно. Он и сам надеялся сорвать куш.  А вот  Гамед, например,  считает Тиоракиса отчаянным игроком. Есть такой род игроков: умелые, расчетливые, удачливые, могущие обуздать любые движения своей души и,  в то же время,  отдать все во имя главной страсти -  самой игры. А не играть - не могут. Это часть натуры. Такая версия  Дадуда тоже устраивала,  но зато подразумевала вполне определенные сомнения: черт его знает,  в  какую игру и на чьей стороне может играть подобный  тип?
     Когда, в силу объективно продемонстрированных   Тиоракисом  качеств,  штаб Фронта увидел в нем будущего командира подразделения боевиков,   Дадуд не возражал,  но попросил не спешить с назначением.  Он направил в группу,  тогда еще возглавлявшуюся Вагдом, Крюка, которого сам завербовал  несколько лет назад, успел неоднократно лично проверить и убедиться в его безусловной преданности. Маами - есть маами!
     Крюк ни в коей мере не был глубоким аналитиком, но исправно доносил Вагду, а после его смерти -  Дадуду обо всех шагах Тиоракиса,  которые казались ему хоть в какой-то степени подозрительными. Ничего, что позволило бы уличить испытуемого  в двойной игре,  пока,  не находилось, но Крюк  упорно и тщательно продолжал порученное ему дело.
     И вот теперь он ранен.
     И не только ранен, но и спасен. Спасен  всё тем же Тиоракисом.
    
                * * *               
       
       "То,  что Тиоракис,  в конце-концов, споткнулся  и провалил операцию,  это, в общем-то, нормально  -  рассуждал Дадуд, -  Это когда-то должно было произойти, если мы  имеем дело не с подставой. То,  что Крюк попал под пулю, тоже вполне естественно. Страхового полиса ему на этот случай никто не выписывал. Если предположить, что Тиоракис "перекрашенный" и понял, что Крюк к нему приставлен, то самое верное  -  было бы уложить его наповал, в ходе  возникшей с жандармами перестрелки. Такое дело очень легко можно устроить. Самое большое, чем Тиоракис рисковал бы в таком случае -  так это остаться у нас на подозрении.  Не более того. Но ведь он же пёр Крюка, можно сказать,  на себе несколько часов! А ведь мог попросту добить,  опять же,  ничем не рискуя. Остался бы без присмотра и в том же положении. Отстранять его от руководства группой никаких оснований нет. Нормальная была бы игра, если бы он работал против нас: все то же - только без  контроля. Очень удобно. Но он вытаскивает Крюка! Зачем? Если рассматривать его как "перекрашенного" - зачем?  Какая-то более глубокая комбинация?  Однако все  это, как бы  сказать... да, не алгоритмизируется. Ранение с неясным исходом, теперь вот, болезнь с неясным прогнозом... Вообще, кто такой Крюк, чтобы на нем какие-то расчеты строить? Что-то больно сложно. Надумано, как-то,  для комбинации... А вот в концепцию "игрок" - такие действия, пожалуй,  укладываются, да и в концепцию "куш в случае победы" тоже...
     Или все-таки  "перекрашенный"? Хотя, с другой стороны, где-то должен быть предел недоверию?  Парень прошел все проверки, в том числе,  кровью... Конечно, мог бить  по своим, чтобы завоевать доверие у нас... Однако,  сколько же надо пролить крови и какое время  безупречно работать на нашу организацию, чтобы я, к примеру, посчитал человека окончательно проверенным и полностью своим?  Тогда и Крюка можно  вечно считать на подозрении, да и кого угодно, кроме себя, конечно. Правда, если быть достаточно последовательным, то и себя надлежит поставить под вопрос.  Можно  ли  абсолютно гарантировать, что меня самого не используют, допустим "в  темную"?  Эдак,    до полной паранойи можно дойти! Нет, наверное, с проверкой Тиоракиса пора заканчивать. Достаточно.  Нет у меня ничего против него... Так, предубеждение какое-то неясное - не более.  А Крюка хорошо бы оттуда  вытащить. Заслужил. Да и с Тиоракисом нужно познакомиться лично. И не только мне. Тоже заслужил.  Если он скрытый честолюбец, пусть почувствует,  как и на каком уровне  его ценят. Пусть увидит возможные перспективы. Честолюбцам это полезно. Землю рыть будет. Если игрок - тоже хорошо. Его игра признана мастерской, и теперь  предлагается новое поле, новый кон, новая ставка. Это должно ему понравиться. А если он и то и другое - вдвойне хорошо!"
 
                * * *
             
       Парализованный астматик, прибывший на посадку   в кресле-каталке,    вызвал  у проводников спального вагона неподдельное сочувствие. Поскольку каталка  не проходила в узкое пространство вагонного коридора, они помогли молодому  человеку,  сопровождавшему больного,   довести инвалида,   с трудом  опиравшегося на, по-видимому,   очень больные ноги,  до  двухместного купе. Туда же занесли два небольших чемодана и скорбное колесное сидение, которое  в сложенном виде засунули на багажную полку, пристраховав, для верности,  специальным ремнем.
     Из билетов, которые спутник инвалида   предъявил кондуктору,  усматривалось,  что оба пассажира следуют в Баскен на довольно известный  курорт для астматиков. Какие-то там пещеры были уникальные: ровная температура, воздух, насыщенный молекулами подходящих минералов, отсутствие аллергенов, подземные горячие источники... и все такое.
    Здравница, несмотря на то,  что находилась на мятежной территории, тем не менее,  считалась  довольно безопасным местом. Этому парадоксальному обстоятельству способствовали два фактора. Во-первых  (или  во-вторых?) -  она  была расположена  в непосредственной близости от главного алмазодобывающего предприятия, чрезвычайно плотно прикрытого подразделениями жандармерии и частной охранной службы. А во-вторых (или во-первых?) - сам курорт, как бизнес, принадлежал выходцам из какого-то  баскенского клана, которые под себя, разумеется, не гадили и другим не давали.
    Проводники заверили Тиоракиса (именно он сопровождал инвалида), что заранее предупредят  о приближении к пересадочной станции и помогут ему и его подопечному выгрузится из поезда.  Ветка  рельсового пути,  уходившая в сторону Баскена, начиналась от железнодорожного узла, лежавшего  в  бывшей Черной Степи, всего в  трех десятках километров  от Кривой Горы, того самого города,   из которого когда-то был вынужден бежать  дед Тиоракиса вместе со всей своей семьей. Тиоракис почему-то вспомнил об этом, когда,  устроив совершенно не притворно больного (хотя и не астмой) Крюка на спальное место, вышел из купе и  стал,  от нечего делать, изучать  вывешенную между  вагонными окнами схему маршрута с указанием станций, времени прибытий, стоянок, и отправлений. Ему пришло в голову, что можно будет как-нибудь  и когда-нибудь заехать в это место посмотреть на декорацию, так сказать,  в которой имела начало семейная сага, неоднократно слышанная им в изложении матери. "Хотя,  какая там декорация! - подумал Тиоракис  -  В Кривой Горе,  наверное,  все десять раз переменилось за прошедшую пропасть лет. Это с мамой надо ехать. Вот она-то сможет сказать, похож нынешний город  - на город её детства или нет".
     За окном вагона, медленно проворачивалось пространство.  Однако, плавного его  перетекания  вдоль черты горизонта Тиоракис не замечал, хотя со стороны казалось, что он зачарованно смотрит на абсолютно не стоящий  такого внимания  пейзаж. На самом деле его взгляд был совершенно невидящим, а сам  он  витал где-то в своих мыслях.  Если бы кому-нибудь пришло в голову спросить у него, что он усмотрел за оконным стеклом, скажем,  минуту или десять минут назад,  Тиоракис не   нашелся бы,  что ответить.
    Было о чем поразмыслить. Последние недели,  насыщенные событиями  вновь потребовали напряжения всех физических и душевных сил, и снова поставили его в ситуацию трудного выбора.

                * * *

    После всех приключений,  связанных с "неудачной"  диверсией  на железной дороге,  нужно было организовать и,  что самое сложное, безошибочно и убедительно сыграть   нелегкий спектакль с эвакуацией  Крюка из его временного убежища.
    Когда, при разработке операции,   старую и самую занюханную дачу на краю поселка  определяли в качестве места, куда будет доставлен раненный боевик, предполагалось,  что он там и загнется. А, собственно   утилизация трупа,  должна была стать  проблемой "баскенцев". Утащат они его в подступавший прямо к даче лес и там зароют,  или оставят на месте до весны (в качестве сюрприза настоящим хозяевам дома) - для целей комбинации в изначальном её виде значения не имело. Ни мешать,  ни помогать боевикам в этом деле никто не собирался 
    Зато теперь,  когда Крюк остался в живых и планы  в отношении него изменились, задача как-то поестественнее  обставить его вывоз в более безопасное, с точки зрения боевиков,  место, легла на плечи гэберовцев.
     Просто подлететь к даче на машине,  быстро сунуть туда Крюка  и также споро ретироваться,  возможности не представлялось.  К убогой обители  не было нормальной дороги. Асфальт заканчивался  у въезда в поселок, примерно в полукилометре от злополучного дома. Здесь была поворотная площадка автобуса и маленький магазинчик, которым  в летнее время пользовались дачники, а зимой - редкие постоянные жители поселка. От этого места к домику вела простая, не отсыпанная даже щебнем, грунтовая дорога,  раскисшая от бесконечных дождей и   с каждым  поворотом становившаяся все более неухоженной и непроезжей.
     Оставить машину на площадке  перед любопытствующими взорами скучающего продавца, а также навещающих его старожилов, и отправиться вглубь поселка с носилками,  означало обеспечить себе совершенно нежелательную встречу с полицейскими  на выходе. Приехать поздно ночью? Опять же - магазинный сторож при телефоне,  да еще пост жандармерии как раз в месте примыкания к автотрассе   ответвления до дачного поселка. Наверняка остановят и проверят. Можно, конечно, предупредить полицейских, но это означает совершенно лишнюю, даже в этой среде, огласку того факта, что ФБГБ проводит какую-то комбинацию.  Да и слишком много посторонних для дела глаз увидят, кого не следует.  Так что -  это только в самом крайнем случае!  Кроме того, слишком явная "зеленая улица", могла  вызвать подозрения и у самого Крюка (он дураком отнюдь  не был), и у тех из боевиков, которых Тиоракису придется привлечь для помощи. Не жандармов же просить  носилки тащить!   
    Оставалось делать все таким образом, как если бы "гэберовцы"  в этом вовсе не участвовали.
    Утром, едва рассвело,  Тиоракис на взятой напрокат машине отправился по,  ставшему  уже привычным за последние дни,  маршруту. На выезде из города он подхватил поджидавшего  его в условленном месте Увендру. Свою помощь предлагал и Гамед, но Тиоракис отказался, справедливо заметив,  что   наличие в компании очевидного баскенца  при возможных проверках может усложнить  отношения с жандармами, которые начнут землю рыть и, не дай Бог,  накопают чего... Особенно на обратном пути, когда в машине будет раненый. Хотя, конечно,  тащить по лесу на носилках немаленького Крюка втроем было бы не в пример легче.
     Примерно через час  после выезда из города Тиоракис свернул с трассы на   довольно большую асфальтовую площадку, предназначенную  для отдыха автомобилистов,  и поставил автомашину  в её дальнем от дороги углу,  неподалеку  от кирпичной будки туалета и мусорного контейнера. Здесь оказалась еще одна машина,  и Тиоракис почувствовал, как Увендра, по своему обыкновению,  напрягся. За время, прошедшее с их первого совместного дела,  он стал дергаться гораздо меньше, тем более, что, вроде бы, уверовал в счастливую звезду Тиоракиса, но побороть себя до конца не мог.
    "Эта машина действительно некстати, - подумал Тиоракис,  - но, будем надеяться, что  ненужный свидетель быстро уберется".
    - Сходи-ка  в туалет - обратился он к Увендре.
    -  Мне не нужно -  механически ответил тот.
    - Ты что?! Дурак совсем?! - тихо взбесился Тиоракис - Сходи проверь!
    - А...  да, да! - спохватился Увендра и полез из машины.
  Подойдя к будке,  Увендра брезгливо взялся за дверную ручку и потянул на себя. Дверь была закрыта изнутри. Тогда  он отошел на несколько шагов  и стал ждать. Через полминуты из туалета вышел мужчина, на лице которого были написаны все его мысли по поводу дорожной службы, должной обеспечивать санитарное состояние мест общественного пользования.  Предварительно омыв подошвы ботинок в ближайшей луже, он уселся в свое авто и немедленно укатил. На площадке, кроме Тиоракиса и Увендры,  более никого не осталось. Мимо по мокрой трассе проносились редкие машины. Перенасыщенный влагой воздух был готов разродиться очередной чахоточной моросью.
    Площадка  находилась метрах в  восьмистах  не доезжая до жандармского поста и тупикового ответвления к дачам. Некрутой поворот трассы  делал и само место отдыха,  и подъезд к нему,  совершенно невидимыми для блюстителей порядка. Это было очень удобно. От площадки в лес под прямым углом уходила  узкая и не очень хорошо прочищенная просека. Примерно через  семьсот метров ее подрезала полузаросшая   лесная дорога,  которая, попетляв  километра полтора по лесу,   выводила в  тылы дачного поселка в непосредственной близости  от халупы,  где отлеживался Крюк. Этот путь был известен Тиоракису еще с того времени, когда он, готовя  вместе со Стаарзом спектакль на железной дороге,  изучал по карте место своего будущего "подвига". Этой же дорогой он воспользовался, когда привозил к раненому  Крюку  доктора и Гамеда, и по ней же совершал свои тайные визиты к больному в течение следующих пяти дней.   
  Тиоракис открыл  дверь багажника машины, выгрузил складные медицинские носилки,  добытые все через того же баскенского доктора, запер автомобиль,  и они с  Увендрой,  не мешкая,   двинулись к месту назначения.
    Немного менее  чем через час,  лесная дорога вывела их на опушку леса за дачным поселком. Искомый дом был совсем рядом -  метрах  в тридцати. Тем не менее, Тиоракис несколько минут внимательно осматривал все доступное его взгляду пространство,  памятуя о том, что в какой-то из предшествующих визитов он  умудрился попасть на глаза некоему бдительному аборигену,  который не преминул донести в полицию, что и послужило причиной нынешней срочной эвакуации.
    Не заметив ничего подозрительного, Тиоракис рывком преодолел открытое пространство до двери и скрылся в помещении. Увендру он оставил  в кустах, заранее строго проинструктировав  о действиях,  на случай если,  в доме окажется засада. "Ждешь ровно минуту,  - внушал он напарнику,   когда  они еще ехали по шоссе - По часам, понимаешь? Если через минуту я тебя не зову, немедленно уходишь и сообщаешь по связи, что я засыпался. Если засада проявит себя раньше, само собой смываешься немедленно. Все понял?"
    Тиоракис, разумеется,  знал,  что никакой засады в доме не будет, но игра требовала достоверности во всех деталях.
    Увендра часто переводил взгляд с секундной стрелки  ручных часов на дверь  и обратно. Напряженно прислушивался. Секунды капали вязко,  как мед с ложки. На тридцать пятом скачке стрелки  дверь в дом спокойно приотворилась,  из проема наполовину высунулся Тиоракис,  быстро огляделся и сделал приглашающий жест в сторону Увендры. Увендра разложив  носилки, оставил их на  более или менее ровном месте за кустами, а сам  также,  как и Тиоракис,  рывком кинулся к дому.

                * * *
    Тиоракис хотел было перед дорогой сменить Крюку повязку на ноге, но бинты присохли к ране, и это долгое дело пришлось  оставить до лучших времен, и до более безопасного и удобного места.    Они быстро надели на раненого  принесенную с собою  теплую спортивную куртку, и помогли ему обуться.
    - Я попробую идти сам - предложил Крюк.
    - Ну, попробуй... - с сомнением ответил  Тиоракис и подставил ему плечо.
    Крюк,  обхватив Тиоракиса за шею,  поковылял к выходу. Он был явно слаб и раскоординирован, у него  кружилась голова, а присохшие к ране на ноге бинты сильно тянули, причиняя мучительную боль.  Уже за дверью стало окончательно ясно,  что пройти   более чем двухкилометровый путь по лесу Крюк не сможет. Он и сам это понял. Тиоракис и Увендра взяли  раненного  на сцепленные руки, как это им приходилось проделывать  в молодежных летних лагерях,  имитируя переноску "пострадавшего" в  соревнованиях на "полосе препятствий"  и,  тяжело отдуваясь, почти бегом преодолели открытое пространство до опушки леса, где за кустами поджидали носилки.
    Несмотря на то, что они очень торопились,  обратный путь до автомашины  занял  больше двух часов. Идти по лесной дороге с тяжелыми носилками, по разъезжающейся под ногами влажной глинистой почве, обходя поваленные  деревья, или лавируя между стволами, было очень нелегко. Приходилось часто останавливаться чтобы перевести дух.
    Не доходя метров пятидесяти до устья просеки, Тиоракис и Увендра занесли носилки  немного в сторону и опустили  их между деревьями.  Увендра остался с Крюком, а Тиоракис осторожно двинулся к площадке, чтобы убедиться в отсутствии на ней лишних наблюдателей.
    Наблюдатели были. И какие!
    Прямо перед радиатором автомашины Тиоракиса, как бы загораживая дорогу, боком стояла патрульная автомашина дорожной жандармерии. Один из жандармов оставался за рулем,  а второй, склонившись к стеклу задней пассажирской двери запертого автомобиля,  пытался рассмотреть его внутренности. "Вот это именно то, чего мне сейчас особенно недоставало!" - с ненавистью глядя на непрошеных гостей,  подумал Тиоракис. Однако,  нужно было что-то решать. Одна за другой полетели мысли,  предлагая   варианты: "Вернуться в лес,  пока они меня не заметили? Переждать? Черт его знает,  сколько они будут здесь торчать. Сколько они уже здесь торчат? Что у них за мысли по поводу моей машины? Может они думают, что она угнана и брошена?  Подождут-подождут, да вызовут эвакуатор! И что мы тогда делать будем?  В общем-то,  это дорожная жандармерия. Вряд ли, что серьезное. Нет,  надо выйти и разрулить ситуацию!  В конце-концов лично мне ничего не угрожает. Решено!"
    Однако,  вначале Тиоракис   быстро и бесшумно вернулся к носилкам. На всякий случай,  сделав  Увендре и Крюку предостерегающий   жест рукой  - тихо! - заговорил почти шепотом:   
    - Там, на площадке -  дорожная жандармерия. Интересуются нашей машиной. Думаю, ничего серьезного. Я к ним сейчас выйду и разберусь. Вам сидеть тихо, чтобы ни случилось. Даже если они меня заберут с собой, для какого-нибудь выяснения - сидеть и не дергаться.  Ничего подозрительного у меня нет. Отпустят - вернусь. Если вдруг,  не вернусь до темноты - вот тогда выкручивайтесь сами. Ясно?
    Увендра в ответ напряженно кивнул, а Крюк закрыл глаза.
     Тиоракис поднялся и,  заранее настраивая себя на нужный лад, вновь вышел на просеку, по которой  гуляющим шагом направился к площадке. 
      
                * * *
    Вот идет праздный человек:  руки в карманах куртки, отсутствующий взгляд,  изредка поддает ногою влажную  опавшую листву. Вот он вышел на открытое место, как бы очнулся,  нашел себя в пространстве, увидел около своей машины жандарма, осознал, что это именно жандарм,  удивленно повел бровью и, отнюдь не суетливой, но   несколько более сосредоточенной  походкой,  подошел к одетому в форменную одежду человеку, который к этому времени  тоже внимательно его рассматривал.
    -  Здравствуйте, господин офицер! Что-нибудь не так?
    - Здравствуйте! - два пальца к козырьку каскетки -  Я субкорнет жандармерии  Хибд. Это ваша машина?
    - Да, а что? - на лице Тиоракиса выражение беззаботного интереса.
    - У вас все в порядке? -  следует профессионально провоцирующий  на беспокойство вопрос жандарма.
    - Вашими молитвами, господин субкорнет! Неужели я произвожу впечатление человека нуждающегося в помощи? - чуть-чуть иронии, чтобы не обидеть, а то докапываться начнет. 
    -  Дело в том, что за последние полтора часа мы трижды проезжали здесь. А  пустая машина все стоит и стоит. Решили проверить...  -  испытующий взгляд из-под каскетки.
    - Благодарю вас,  все в порядке,  - успокаивающее доброжелательство в ответ.
    - Можно посмотреть на ваши документы?  - вопрошает корректная бдительность.
    - Да, да! Разумеется! - отвечает  лояльное законопослушание. 
    Тиоракис не спеша достает из внутреннего кармана куртки документы и протягивает их жандарму. Жандарм погружается в многозначительное изучение.
    - Вы один?  -    
    - Нет. С товарищем. Но он еще в лесу.
    - А что он там делает?
    - А это имеет отношение к правилам дорожного движения, господин офицер?
    -  Господин Тиоракис! В наши обязанности входит следить за тем, чтобы придорожная зона не замусоривалась и,  - жандарм бросает красноречивый взгляд на кирпичную будку туалета,  - тому подобное...
     - Ах,  вот вы о чем! Упаси Боже,  господин офицер! Мы приличные люди. Просто вышли размяться, погулять. Зимний лес, знаете ли,    совершенно особенный: тишина, запах прелой листвы... Жалко снег растаял!  Договорились встретиться у машины. 
     - А ваш товарищ не заблудился?  - спрашивает до омерзения заботливый жандарм.
     - Не думаю. Он хорошо ориентируется. Если через пятнадцать минут не покажется,  я ему погужу.
    Жандарм явно настроен пообщаться, но в это время в патрульной автомашине пищит радиовызов,  раздаются  треск   и шипение эфира, а затем - неразборчиво гулкий текст какого-то сообщения. Сидящий  за рулем напарник Хибда опускает  стекло и лапидарно сообщает:
     - У эстакады авария. Поехали!
     Субкорнет жандармерии Хибд спешно возвращает Тиоракису документы, затем,  автоматически вскинув пальцы к козырьку, желает ему всего хорошего и ныряет в недра патрульной автомашины. Та срывается с места.            
       Все.
 
                * * *
            
        Далее пошло без заминок и происшествий. Тиоракис подогнал машину боком поближе к устью просеки и отправился за Увендрой и Крюком.
        - Ну, что там? - напряженно спросил Увендра.
       -  Ерунда, как я и думал. Делать им не хрена! Берись!
        Они почти бегом преодолели последние метры до машины и помогли Крюку устроиться на заднем сидении. После этого Увендра сложил  носилки и  оттащил их  метров за сто в лес, где положил на дно какой-то оплывшей канавы и закидал опавшей листвой. Оставлять такой странный предмет в мусорном контейнере  почему-то не хотелось, тащить с собою  - тоже.
        Нигде, даже на въезде в город,  их больше не останавливали и не проверяли. Впрочем, такой проверки Тиоракис и не боялся. Документы у всех были в порядке. А чтобы увидеть в сидящем на заднем сидении пассажире  боевика с огнестрельным ранением - это нужно было быть ясновидящим. В ясновидение Тиоракис не верил. 
               
                * * *
       Несколько дней до  отъезда в Баскен Крюк провел дома у Тиоракиса,  только не в родительской квартире, а в другой,  в Северо-Восточном дистрикте, снятой Тиоракисом еще весной по совету Стаарза.
       Причиной к тому  послужила некая  семейная проблема, которой Тиоракис поделился со своим куратором...
     Госпожа Тиоракис проявляла все большее беспокойство относительно образа жизни сына, который слишком часто,  и слишком надолго, по её мнению,  исчезал из дома. Она была вполне современной женщиной и понимала,  что молодой человек в таком возрасте уже не особенно  нуждается в материнской опеке и  может  оказаться полностью погруженным в собственные интересы, связанные и с женщинами,  и с друзьями,  и с зарабатыванием денег...  Однако,  материнское чувство так просто не отринешь. Трудно привыкнуть к неожиданным, иногда без предупреждения,   многодневным отлучкам даже вполне взрослого чада,  тяжело заснуть, пока не услышишь  хлопок  входной двери,  возвещающий,  что ребенок (Да, да! Для неё он всегда - ребенок) вернулся в родные стены из такого опасного внешнего мира; нелегко выслушивать уклончивые ответы сына  на вопросы,   рожденные беспокойным материнским сердцем; непросто принять даже самые горячие заверения мальчика (Да, да!  Именно мальчика!) от том,  что с учебой в университете у него все в порядке, когда решительно невозможно понять,  как он находит время для занятий,  подолгу пропадая, неизвестно где, и неизвестно с кем.
    Тиоракис со своей стороны хорошо понимал, что мучает мать, но посвятить её в секреты своей жизни тоже не мог.
     - Вы знаете, Ансельм, - после некоторого раздумья посоветовал Стаарз, -  вам нужно уехать от матери. Ну, я имею ввиду -  жить отдельно.
     - Да она с ума сойдет! - возразил Тиоракис.
    -  Скажем так, будет нелегко, -  продолжил развивать свою мысль старый оперативник, - но это будет один раз. А потом  ваша мама неизбежно смириться с тем, что вы живете своим домом,  и ей станет легче. Этим как бы многое выносится за скобки. Некоторым образом,  снимается инстинкт ответственности за птенца,  вставшего на крыло и покинувшего гнездо. Вы меня понимаете?
     - Смутно.
    - Ну, это от недостатка семейного опыта. Скажу по себе. Пока мой собственный сын жил дома,  моя жена ни ему,  ни мне покоя не давала.  Все воспитывала,  контролировала и   дознавалась:  что,  где,  когда и  с кем. Пока он не свинтил. А как свинтил, попричитала, конечно,  но через неделю уже -   как рукой сняло. Нет - и нет. Только когда приедет изредка в гости - в почетный угол его, кормить и никаких лишних расспросов. В общем,  настоятельно рекомендую...
     У "конторы" нашлась на этот случай подходящая квартирка -  с виду самая обыкновенная и не больно-то презентабельная, но зато  надлежащим образом оборудованная, в которой и сам Тиоракис мог чувствовать себя,  хотя и не очень приватно, однако,   в относительном покое,  а все ходы его возможных и весьма опасных гостей оказывались под наблюдением и контролем.
    И в самом деле,  госпожа Тиоракис  поначалу  восприняла идею сына кинуться в самостоятельное плавание по бытовому морю - в штыки. Прежде всего,  ей стали мерещится разного рода хищницы,  только и мечтающие  завладеть её  таким наивным, таким способным, таким красивым, и таким желанным для всех особей женского пола мальчиком. Причем это наглое завладение, как ей  мыслилось,  неизбежно должно было причинить ущерб успешному окончанию любимым сыном университетского курса и хорошему началу  его карьеры. Кроме того,  совершенно самостоятельная жизнь могла поставить под удар здоровье ребенка. Опасность сия простиралась от заурядного гастрита, который он непременно должен был заработать, будучи отлучен от материнского стола, до разного рода неприятностей, кои могли проистекать от неосторожного общения всё с теми же  хищницами. Наконец, снимать жилище - это просто дорого и совершенно непрактично,  при наличии, можно сказать,   целыми днями свободной родительской квартиры. Были и другие более мелкие возражения.
    В отсутствие хоть какой-то возможности рассказать  матери всё, как есть, Тиоракису пришлось  разыграть для неё небольшое представление,   как он это неоднократно делал в детстве, когда ему хотелось чего-то добиться от родителей.
    Во-первых  - он  "оскорбился"(настолько сильно, чтобы дать маме почувствовать серьезность своей "обиды",  но не настолько, чтобы просто  уйти,  хлопнув дверью). Затем он стал давить на все доступные ему рычаги:  от довольно грубой,  но при этом вполне искренней  (такой парадокс возможен) лести, до обращений к родительскому честолюбию.
Вкратце, получалось что-то вроде: ты -  такая умная, такая прогрессивная, такая всё понимающая и такая любящая мама, - и вдруг отказываешь в элементарном доверии взращенному тобою же и в твоих же замечательных принципах чаду, каковое чадо, кстати, за последние годы, ничем не посрамило чести семьи, являя  всем образом своей жизни и поведения самые веские доказательства собственной совершенной взрослости и ответственности, что в совокупности дает все основания благословить его (чадо)  на несколько большую степень самостоятельности.
    Затем, он  основательно успокоил терзания госпожи Тиоракис по поводу уязвимости её сына со стороны  охотниц за неопытными молодыми людьми. С некоторой (хорошо отмеренной!)  долей смущения, сын несколько шире,  чем когда-либо ранее,   приоткрыл перед матерью дверцу в  тайное хранилище  его  собственных альковных тайн, и, оценив её реакцию, добавил в это блюдо пару щепоток легкого цинизма. Результат оказался вполне положительным.  Мать, как бы осуждающе, но,  по сути ,  одобрительно покачав головой из стороны в сторону, ласково толкнула сына ладонью в лоб и произнесла: "Котяра!  Вот ты кто! Весь в отца!"  Похоже,  она поверила, что несвоевременный семейный  плен  её отпрыску не грозит.
    Дальше пошло легче. Тиоракис довольно быстро  убедил мать,  что  медицински   он весьма просвещен, и хорошо знает, как следует избегать разного рода сопутствующих активной мужской жизни болезней, включая нежелательные беременности подружек. Что касается гастрита - то он скорее заработает сей недуг, будучи вынужденным постоянно сбегать из родительской квартиры, которая хотя и свободна почти  весь день (как справедливо заметила мама),  но вот вечером и ночью семейное гнездо столь же регулярно занято, в то время как он,  Тиоракис,  именно днем добросовестно учится в университете, а вот на все остальное (тут он позволил себе отчасти  смущенную,  но не лишенную некоторой  глумливости улыбку)  у него остаются как раз-таки вечер и ночь. "Не будучи анахоретом,  -  подытожил Тиоракис,  - я хочу иметь место, где бы мог свободно и в удобное для меня время встречаться с моими друзьями. Свободно и для них,  и для меня, и для тебя, мама.  У меня нет желания причинять тебе лишнее беспокойство.  Мне представляется, что для всего этого я уже достаточно взрослый. Не уподобляйся, мамуля, женщинам,  которые опекают своих сыновей до старости. Это недостойно ни тебя,  ни меня. Что касается денежной стороны вопроса, то ты знаешь -  я умудряюсь неплохо подрабатывать и как-нибудь справлюсь. Ну,  а не справлюсь - вернусь к тебе под крылышко. Примешь?" 
    В общем - уговорил.               
    Стаарз, как водится, оказался абсолютно прав. Оторвавшись от родительского дома, Тиоракис получил гораздо большую свободу действий  и избавился от докучливой необходимости  всякий раз  придумывать для обеспокоенной матери  оправдания  тому труднообъяснимому со стороны образу жизни,  который диктовала ему  его же тайная профессия...
    
                * * *

    Именно в эту квартиру,  со всеми необходимыми по игре предосторожностями,  Тиоракис привез раненного Крюка.
    Крюк был образцовым, мужественным больным. Он терпеливо сносил болезненные перевязки, не капризничал и не требовал к себе никакого дополнительного внимания, железно соблюдал  все требования конспирации так, что никто из соседей Тиоракиса не мог заподозрить, что в помещении находится еще кто-то, кроме  квартиросъемщика. Тиоракису пришло в голову, что Крюк, в целом,  ведет себя так, как мог бы вести, ну, скажем заболевший старший брат, которому неудобно, что он свалил на голову младшего -  заботы о себе, и делает все возможное, чтобы  эта обуза  не была слишком обременительной и не очень мешала братишке жить. На второй день пребывания у Тиоракиса,  Крюк даже инъекции антибиотика стал делать себе сам  и высказал беспокойство,  что необходимость ухода за ним  может помешать Тиоракису в учебе(!!!). Тиоракис мысленно выпучил глаза от удивления, а вслух довольно холодно заметил, что его уже и мать достала своими причитаниями по этому поводу,  и, что, дескать, не хватало еще только выслушивать нотации в этом смысле от товарищей борьбе.  На самом же деле он был,  до определенной степени,  тронут подобным отношением к  себе человека, которого  сам до настоящего времени, скорее всего,  ненавидел и числил в ряду  главных для себя опасностей.  Одновременно Тиоракис начинал понимать, что, по-видимому,  не ошибся, выбрав для своей партии неожиданное продолжение, и,  что та зловредная вражеская пешка, которая  раньше чудовищно мешала ему,  создавая постоянную угрозу и закрывая путь вперед, теперь может превратиться в  союзника и открыть дорогу для прорыва прямо в тыл противника на последнюю горизонталь доски.