Всем фибрам не прикажешь!

Глава из книг "Корреспондентские застольные".


Если и есть в училище праздник самый, что ни есть, настоящий, душевный, то это день донора! Всегда жалею, что он возмутительно редко проводится. Хотя…
Начало-то, конечно, у этого радостного действа не слишком праздничное. По той простой причине, что завтракать нельзя. Согласно медицинским показаниям. Ибо сдавать кровь нужно исключительно натощак. Что очень печально. Да и, согласитесь, мерзкое какое-то слово –– «натощак». И по содержанию, и по звучанию, и вообще… такой паук филологический. Вызывающий отвращение. Лично у меня, по крайней мере. Да нет, чего там лично? Можно подумать, что другие любят это мучительное состояние: натощак!

Ручаюсь за 99,9% курсантов. Они его железно не любят. Одну десятую процента оставляю на всякий случай. Мало ли. Опрос-то не проводил. Из собственного опыта да по наблюдениям сужу.

Военное училище отличается от гражданского вуза уже хотя бы тем, что здесь всё по распорядку. И неотвратимая физическая зарядка в том числе. А она у нас, к слову, отнюдь не 10 минут занимает. И это… интенсивная такая, обстоятельная. С военно-спортивными комплексами и оптимистическими бегами. Ну да. Бег –– это жизнь, если кто не знал. А после возвращения в расположение зарядившийся сверх всякой меры организм демонстративно обозначает зверский аппетит, вызывающе урча желудком. И вдруг приученный к распорядку желудок вместо вожделенного завтрака получает сюрпри-и-из –– тот самый натощак!

Затосковать бы организму, но некогда. Надо быстро умываться, бриться, заправлять койку, готовиться к утреннему осмотру. А потом весь курс ведут в медпункт. Строем. Но зато обратно будем возвращаться самостоятельно. Размеренным прогулочным шагом. Всяк сам по себе. Правда, справедливости ради, замечу, что шаг станет то и дело сменяться короткими перебежками. (Ибо голод –– не тётка). Серый медпункт быстро исчезнет за спиной, а солнечно-жёлтая столовая столь же быстро закроет собой полнеба. А в ней, братцы…

В ней всё совсем-совсем не так, как каждый день. Там душистый винегрет, борщ наваристый, рассыпчатая гречка, котлеты сочные, компота сладкого хоть залейся. И потом ты, счастливый, сытый и беззаботный, встаёшь из-за стола не по ненавистной команде «Встать! Выходи строиться!», а сам. Когда захочешь! И даже вот это уже праздник.

Но он настанет чуточку позже. А сейчас я лежу на клеёнчатом топчане. А рядом отдыхают от училищных будней ещё пять таких же лежальцев на топчанах. У нас из вен на левой руке торчат полые толстые иглы, соединённые с полупрозрачными гибкими трубками. По трубам тёмная кровь льётся прямо в специальную короткую бутылку с делениями. Но ныне они ни к чему, деления-то. Просто бутылка должна наполниться, да и всё. У меня на душе пушисто и комфортно. Ну да, а чего? Самое страшное, а именно момент нащупывания моей «блуждающей» вены и протыкания её иглой, давно уже позади. Балдей, студент военной жизни!

Я и балдею. А вот, между прочим, тот, кто лежит по соседству, кажется, совсем не балдеет. Наоборот. Чем больше крови в его бутылке, тем бледнее его лицо. В зелень уже что-то отдаёт. А моя специальная тара почти под горлышко заполнена. Зову медсестру. Заодно обращаю её просвещённое внимание на своего зеленеющего соседа. Меня живо разъединяют с бутылкой, суют проспиртованную ватку в локтевой сгиб, свободен. Спустя несколько минут выходит сосед. Шатается и вдруг оседает, заваливаясь набок. Его подхватывают, а выскочившая следом медсестра принимается привычно маячить под носом бедолаги неизменной проспиртованной ваткой. Только спирт нашатырный, предназначенный для поднятия мёртвых. Ну или потерявших сознание. Оклемался парень. Ему бы, конечно, вообще кровь не сдавать. Вон какой худой! Но лицо упрямое, твёрдое. Ни за что не отказался бы от сдачи крови. Уважаю.

А теперь… Котлеты!!! Винегрет! Горкой! Компот с белым хлебом! Много! Хочешь добавки? Бери добавку! Не лопнешь? Да щас!

Потом выходишь из столовой, никуда не торопясь, и с чувством перекуриваешь это дело. Вы же знаете: поел и не покурил –– это всё равно, что не поел. Правда, сегодня-то уж поел так поел! Желудок ликует. Организм, неожиданно выпавший из привычного училищного ритма, счастлив. Пожалуй, засмолю-ка ещё одну сигаретку. По случаю законной неторопливости и домашнего обеда.

А в расположении нынче совсем не военно как-то. Но хорошо очень. Я валяюсь на койке!!! Днём! И читаю детектив! Хотя надо бы конспекты полистать. А то ведь завтра семинар. Ну и фиг с ним, успею ещё подготовиться.

И однокурсники тоже валяются с полным осознанием момента. Читают или спят. Некоторые просто потолок мечтательно разглядывают. Или лениво треплются друг с другом, лёжа на кроватях. Сейчас может ротный зайти. А мы не подскочим! И он нам не скажет своё сакраментальное: «А это что ещё за лежбище котиков?!» И не начнёт сыпать налево и направо нарядами вне очереди. Сегодня совершенно официально и безнаказанно валяться можно.

Это ли не великий праздник?! А вовсе даже не то, что на занятия идти не надо и что тебя не привлекут ни к каким работам.

«Любите ли вы театр, как люблю его я? Всем сердцем! Всеми фибрами души своей!» Примерно так говорили разновеликие актрисы в возвышенном проникновенном монологе. Это понятно. Они же всё-таки актрисы. А мои курсантские «всефибры» принадлежат сдаче крови государству. Фибрам не прикажешь.

О! Ротный возникает в высоком дверном проёме спального помещения. Капитан Поцеловкин собственной неподражаемой персоной. Он поразительно похож на актёра Александра Лазарева. Раньше на львовской гарнизонной гауптвахте служил, нынче нас воспитывает. А что? Вполне себе логичный карьерный рост. Любимая воспитательная фраза звучит так: «Товарищ курсант, я вас посажу-у-у…» Нараспев звучит, почти ласково. И крутит при этом ротный надетую кольцом на длинный указательный палец большую связку отнюдь не английских ключей. И улыбается проникновенной акульей улыбкой. А ключики-то наверняка ещё те, с гауптвахты.

Поцеловкин с очень нехорошим, многообещающим прищуром окидывает взглядом ряды коек с валяющимися курсантами, играет желваками, разворачивается и молча уходит.

С днём донора, товарищ капитан!

…И вот именно его-то, кстати, потом и посадили. За расхищение казённого имущества.