Новелла Безумно влюбленный

      
   24 января мы отметили очередную годовщину рождения  великого сына нашего города, писателя, музыканта, художника и театрального деятеля Э.Т.А. Гофмана. Он прожил очень яркую, но недолгую жизнь, скончавшись  22 июля 1822 года в Берлине на 47 году жизни. После него осталось большое количество дневниковых записей, писем, воспоминаний. Одним из главных адресатов его писем и записок был Теодор фон Гиппель1 – крупный прусский чиновник в ранге тайного советника, племянник знаменитого обербургомистра Кенигсберга Гиппеля, ближайший друг Гофмана с детских лет. Так вот, среди рукописей Гофмана была обнаружена записка, адресованная Гиппелю, но почему-то не отправленная ему. Гофман был удивительным мастером мистификации, но здесь речь идет об исключительно правдивой истории, случившейся с ним в г. Бамберге, где он пребывал с 1808 по 1813 г.
      Рукопись хранилась в музее Гофмана в г. Бамберге, и обнаружена всемирно
известным профессором Шеммелем, главным библиотекарем Бамберга и президентом международного Гофмановского общества. В 2006 юбилейном году профессор
Шеммель совершил официальный визит на родину своего героя, а в 2009 году
он приезжал в Калининград  инкогнито, частным образом и передал эту ранее
 неизвестную рукопись для публикации в родном городе Гофмана.


                Новелла  "Безумно влюбленный"


      Дорогой друг! Эти записки я пишу в надежде, что они когда-нибудь попадут в твои руки. Кое-что из произошедшего в Бамберге тебе известно из моих писем.  Но многое ли можно написать в письме? Особенно о любви. Поверь, о безумной любви. Ты и сам испытал на себе, что пути Господни неисповедимы, и я хочу, чтобы ты знал, как провиденье подвинуло меня на путь писательства.

      После тех печальных событий, которые начали происходить в Варшаве2 с приходом туда французов в ноябре 1806 года, я, промучившись семь месяцев, решил уехать в Берлин. Хотел в Вену, и наш добрый друг Хитциг3 даже подготовил рекомендательные письма, но, то о чем мечталось, как всегда не случилось. В январе я отправил жену4 с малышкой Цециллией к ее родным в Познань. Мне удалось пристроить их во французский денежный обоз, который главный интендант Наполеона  маршал Дарю5 отправлял из Варшавы в Познань. А сам, проведя в Варшаве еще пару месяцев, все-таки решился на отъезд.  Сначала я заехал в Познань к жене, а уже оттуда направился в Берлин, куда и прибыл в середине июня. Однако жизнь в Берлине оказалась еще более невыносимой. Началось с того, что едва я поселился в гостинице «Адлер» на Дюнхофплатц, меня обокрали. Я лишился всех денег, которые мне удалось получить в долг для начала жизни в Берлине.
      Я оказался нищим в городе, где цены на хлеб и молоко росли ежедневно, а тысячи бывших  чиновников осаждали в поисках работы берлинские учреждения, надеясь
получить хотя бы минимальное пособие. Я писал музыкальные пьесы, но их никто не издавал, рисунки и шаржи никто не покупал, и даже мой кенигсбергский сосед  Захариас Вернер6, на которого я очень рассчитывал, отдал заказ на иллюстрации к своей драме «Атилла» другому художнику. А ведь я сделал уже половину иллюстраций к его пьесе. При этом положение Вернера было очень хорошим. Он был представлен королю Баварии, регулярно бывал в обществе герцога Готы, часто гостил у Гете и имел достаточно много денег. На мою просьбу передать мне заказ, чтобы я мог заработать хоть какие-то деньги, Вернер сказал мне: «А о Боге ты иногда думаешь или только о деньгах?».
      Я пытался заработать музыкой. Написал за полгода три фортепьянных сонаты, песни и оперу «Напиток бессмертия». Все это музыкальное богатство опубликовал в Берлине издатель Вернмейстер. Но получил я только 20 фридрихсдоров аванса, да 30 бесплатных экземпляров издания. Даже мои встречи с известными тебе блестящими писателями Шамиссо, Фихте, Цельтером, Бернгарди, Шлеймахером7 не утешали меня, да и никто из них не мог мне помочь. В Берлине свирепствовал голод, усугубленный стужей. В пивных пиво разбавляли водой, вместо любимого мною кофе заваривали сушеную морковь, табак заменяли смесями трав, которые при курении давали невыносимую вонь. К счастью, мне на некоторое время удалось найти тихую, уютную гавань в доме одной достойной, еще красивой и добропорядочной вдовы, имя которой я тебе не могу назвать. В конце концов, в середине апреля 1808 года я получил приглашение занять место капельмейстера в оперном театре г. Бамберга. Это был отклик на мое объявление о поиске работы, которые я дал еще полгода назад во «Всеобщие имперские ведомости». Мне предлагалось в сентябре приступить к работе в театре капельмейстером с годовым окладом 600 талеров. Моим единственным желанием было вырваться из Берлина и уехать в Бамберг. Однако на дорогу нужны были деньги, да и мой потрепавшийся гардероб нужно было привести в порядок, что задержало мой отъезд.

      Я так подробно пишу о событиях, предшествующих моему отъезду в Бамберг, чтобы ты смог понять в каком  состоянии разлада я прибыл в город и увидел этот волшебный, удивительный женский, скорее даже детский образ, о котором я тебе хочу рассказать.

      1 сентября мы вместе с женой и скромным домашним скарбом въехали в Бамберг.  Это старый епископский город, одно время бывший императорской резиденцией, лежит в долине реки Регниц. Позднее он был присоединен к Баварскому королевству и стал  резиденцией герцога Баварского.

       Мои планы работы в театре были сразу катастрофически нарушены. Граф фон Соден8, который пригласил меня, передал и режиссуру, и весь театр некому Генриху Куно, а сам уехал в Вюрцбург. Куно оказался совсем не готовым к руководству театром, к тому же был высокомерен и легкомысленен. Театр стремительно шел к развалу. По этой причине я не занимался капельмейстерскими обязанностями в театре, а зарабатывал, сочиняя случайные музыкальные вещицы. Кроме того, стал давать уроки музыки и пения сливкам Бамбергского общества. Мне удалось заручиться рекомендациями дочери герцога Баварского принцессы Невштальской. Для ее дня рождения я сочинил очень недурной музыкально-поэтический пролог, которым и продирижировал в театре.

       Одним из семейств, в которое я стал вхож в качестве учителя музыки осенью 1808 года, было семейство консульши Марк. Мать семейства, вдова консула Марк, была постаревшей светской дамой, пытавшейся изо всех сил сохранить в доме вид некой респектабельности. Она приходилась свояченицей моему другу, знаменитому врачу Маркусу9. В семье росли две девочки. Старшей Юлии было 13 лет, младшей Вильгельмине – 11. Обе в меру талантливы и по-детски необыкновенно очаровательны.
       Я приходил к ним в дом дважды в неделю, занимался с ними пением и игрой на фортепьяно, затем частенько обедал с хозяйкой дома, которая иногда была не меру кокетлива и оживлена. В общем, до поры до времени ничего необычного. Но в один из дней середины мая, когда я пришел к ним в дом на занятия, младшая Вильгельмина была больна, и я репетировал с одной Юлией. Какое-то необыкновенное предчувствие сопровождало меня неотступно с самого утра, словно моя жизнь должна была решиться сегодня.  Мы повторяли арию «Gran Dio» из итальянской оперы «Сарджино». Юлия пела, стоя у окна, из которого лился яркий свет. Я аккомпанировал на рояле и, не отрываясь, смотрел на нее. Мной овладело острое беспокойство, что я  забуду ноты арии, и должен буду смотреть на нотные листы и переворачивать их. Для этого мне придется оторвать взгляд от моей «малышки». Невероятным усилием я сумел удержать в памяти текст арии и продолжал неотрывно смотреть на Юлию. Солнечные лучи просвечивали ее платье из тонкой, полупрозрачной ткани, и я вдруг увидел ее нежные плечи, напряженную от пения грудь и тонкую вибрирующую шейку. Когда моя певица дошла до кульминации арии и вся подобралась, чтобы взять верхнюю ноту, я вдруг заметил как вокруг тела моей ученицы, которое виднелось под легким платьем, появилось золотое свечение, которое длилось, пока звучал ее голос.
     «Вот она – истинная дева солнца» - пронеслось у меня в голове. Это счастливое возвращение моей юности, так я пятнадцать лет назад в Кенигсберге называл свою возлюбленную Дору Хатт10. Я что-то продолжал играть, мои руки сами по себе брали какие-то пассажи, но я не отдавал себе в этом отчета. Я видел только мою девочку и свечение, исходившее от нее. Юлия допела до конца, и теперь, с удивлением смотрела на меня. Я задыхался, ничего не мог сказать, прервал урок, схватил свой цилиндр и бросился прочь из дома.

      Пришел в себя я только, оказавшись в своей квартире. Что это было? Настоящее чудо или мое воображение? Я не мог понять. В этом, несомненно, была какая-та тайна. С этого  момента образ моей юной ученицы не выходил у меня из головы. В мае мы с женой уже переехали на новую квартиру к трубачу оркестра Каспару Вармуту. Над квартирой, которая находилась на третьем этаже, был чердак, куда можно было попасть через маленький проем в потолке, скорее похожий на потайной лаз. Там у меня была оборудована поэтическая коморка, где всегда наготове были листы бумаги, перья и нотные листы. Находясь в странном, одновременно и возбужденном и просветленном состоянии, чего ранее мне никогда не удавалось достигнуть, я сходу набросал план новеллы, посвященной моему «alter ego» - капельмейстеру Крайслеру. Писалось мне необыкновенно легко, вдохновенно, с каким-то стремительным напором. И это замечательное состояние волей- неволей связывалось с чудесным утренним преображением Юлии. Ведь и первый свой опубликованный рассказ «Кавалер Глюк», как ты помнишь, я написал через три месяца после знакомства с Юлией. Если бы ты только знал, с какой неудержимой фантазией мне работалось. Так продолжалось почти каждый день. С утра, я давал уроки музыки в какой-нибудь семье, и обязательно у Марк. Затем яростно писал, обедал вместе с Гольбейном,11 который  к счастью пришел в театр на смену Куно, потом снова занимался с Юлией, вдохновленный сочинял или работал в театре, импровизировал на рояле, ужинал, пил в ресторане гостиницы «Розы» и писал, писал, мучаясь жестоким похмельем.

      В это время мы с Гольбейном ставили в театре пьесу Клейста «Кэтхен из Гейльборна». Персонаж юной Кэтхен необычным образом совместился у меня с моей маленькой Юлией. Юлия постепенно становилась воплощением магической силы любви, которая противостоит враждебному филистерскому миру. Любви скорей всего невозможной, недостигаемой любви. Но приблизиться к этой любовной вершине я мог,  только идя дорогой искусства.

     Это состояние возбуждения и просветленности, так сильно способствовавшее моей работе, продолжалось до ноября 1810 года. Тогда я понял, что люблю Юлию не духовно, не платонически, а со всей силой страсти, даже отчетливо понимая всю невозможность, всю нереальность взаимного чувства. Я продолжал давать уроки в доме у Юлии, иногда специально приходил пораньше, когда моя малышка еще не могла быть готова к занятиям. Мне хотелось увидеть ее несобранную, заспанную. Все это доставляло мне восхитительное наслаждение. Сидя за роялем, я как бы случайно касался ее руки, наклонялся к ней и вдыхал запах ее волос.  Все внутри меня ликовало, близость объекта вожделения и невозможность обнять девушку, восторг и отчаяние одновременно. Это наполняло меня вдохновением, и я работал как никогда. Идеи одна фантастичней другой непрерывно рождались у меня в голове, и все это расцвечивало мои прозаические опыты и музыку необыкновенно яркими образами.

     А какое наслаждение бывать с Юлией в обществе, наблюдать за ней, аккомпанировать ее пению. Иногда мне доводилось танцевать с моей малышкой, после чего я не мог уснуть до утра всё это время и страсть, отдавая музыке и моим литературным опытам. Однако, постепенно жажда обладать моей Кэтхен нарастала, пока не овладела полностью моим сознанием. Теперь я не мог ни писать, ни работать. Я не уловил момента, когда перешел невидимую грань, за которой терялась моя способность творить. Я впал в отчаяние не только от того, что не мог обладать своей возлюбленной, но и от ощущения своей творческой беспомощности. Вся моя натура была поглощена единственным желанием – овладеть не только душой, но и телом моей ученицы. Дело дошло до того, что я в воображении овладевал Кэтхен, и это превращалось в мой реальный, тайный оргазм. Я серьезно рассматривал вариант моего бегства в Италию, бегства от любви, от Бамбергского общества, от жены. Вскоре в театр Бамберга приехала молодая актриса мадемуазель Нойгер, которая ранее в Берлине играла в амплуа травести. Здесь она была на ролях вторых любовных героинь, но сохранила не только подростковое очарование, но и девичью фигуру. Я как морской вихрь мгновенно вскружил ей голову и со всей страстью овладевал ею, воображая, что держу в своих объятиях мою Юлию. Это связь длилась более двух месяцев и позволила мне не сойти с ума. Но и это противоядие утратило свое действие. Я почти ежедневно доходил до бешенства. Кончилось тем, что Юлия догадалась о моих чувствах. Догадалась и сразу отстранилась от меня. Я имел крайне неприятный разговор с консульшей Марк и был почти, что отлучен от их дома.

       В начале февраля до Бамберга дошло известие о двойном самоубийстве Клейста12 и его подруги Генриетты Фогель. Я возжелал подобной судьбы. Мне представлялась картина этой общей для нас с Юлией благословенной смерти. Еще теплое тело моей возлюбленной лежит на софе в бальном платье. Моя простреленная голова возлежит на ее бедре, хладеющие руки сжимают ладони моей подруги. Ужасная, шокирующая картина, но для меня она была сладостной. Это было безумие. Мои дневники были разрисованы изображениями стреляющих пистолетов.

      Через месяц ситуация ухудшилась еще сильней. Консульша Марк начала разговоры о замужестве Юлии. В Бамберг приехал некто Грепель13, который последние годы вел свои купеческие дела в Гамбурге. Перспектива выгодного брака, который мог сильно поправить финансовые дела семейства Марк, заставила действовать консульшу очень быстро. Она устраивала встречи дочери с Грепелем и всячески способствовала их сближению. И к моему удивлению Юлия благосклонно относилась к кандидатуре  этого жениха, представлявшегося мне полным болваном. Все это доставляло мне крайние страдания, казалось, что ужасный сфинкс схватил меня за волосы и бросил в трясину.
Как моя утонченная Юлия, которую я четыре года за руку вводил в храм музыки, как она может отдать себя человеку, который так далек от искусства?
       Огромными усилиями мне удалось заставить себя приступить к сочинению оперы «Ундина»14. Музыка на время спасла меня. Окончательная развязка наступила в начале сентября. На шестое число было назначено обручение Юлии и этого презренного типа. Я не мог спать, меня мучили кошмары. Накануне обручения я только под утро забылся тревожным сном. Мне приснился большой полосатый кот, который сидел на стволе старого дуба, хитро смотрел на меня сверху вниз и, примяукивая, говорил человеческим голосом: «Тебе надо освободиться, тебе надо освободиться из любовного плена. Твоя болезнь истечет из головы истукана». Я проснулся в холодном поту, но все-таки, собрав последние силы, отправился на церемонию.
      После обручения гости, и мы с Кунцем поехали в пригородное имение Поммерсфельден, где был устроен пикник. Купец, чувствовавший себя в центре внимания, решил под вечер прогуляться, будучи уже в солидном подпитии. Компания нехотя поплелась за ним. Он остановился под раскидистым дубом и стал выкрикивать всякие непристойности. Все сгрудились вокруг пьяного жениха. Вдруг мне показалась, что его непрерывно раскачивающаяся голова стала непомерно расти, огромные глаза вылезли из орбит, губы не могли скрыть лошадиных зубов, нос стал похож на баклажан, а уши превратились в  капустные листья. Голова купца стала больше его туловища и продолжала опасно раскачиваться на длинной шее. Невеста пыталась поддерживать жениха, но в один момент она не сумела удержать его, и он рухнул в грязь, едва не опрокинув Юлию, с трудом удержавшуюся на ногах. Вернее, это я успел удержать ее.
       Жених лежал, раскинув ноги и нелепо пыхтя. Голова его сдулась и почти приняла обычные размеры. Юлия побледнела, в отчаянии заломив руки. Я не удержался и крикнул:
- « Вот взгляните, лежит дрянь. Такое может случиться только с пошлыми прозаическими типами!». - Страшная боль пронзила меня, но это была не ревность, нет, безусловно, не ревность. Это было ощущение предательства, предательства мира искусства, творчества, моего мира в угоду миру пошлости и стяжательства. Меня как будто окатило потоком ледяной воды. Вместе с великой болью пришло очищение. Я почувствовал какое-то внутренне опустошение, и вместе с тем появилось ощущение свободы, странное напряжение последних месяцев свалилось с меня. Не видя ничего вокруг, я кинулся к экипажам и не помнил, как оказался дома. Очнулся я у себя в постели только к обеду следующего дня. «Все кончено, все кончено» - бесконечно повторял я себе. Два года безумной любви и счастья, два года любовного мученичества закончились гибелью моей возлюбленной. Да, именно, гибелью, та молодая женщина, которая уезжала в Гамбург, уже не имела никакого отношения к моей восхитительной Юлии. Все случившееся усугублялось моим паническим беспокойством, не потерял ли я навсегда в этой трагической развязке дар писательства. Но, к счастью, нет, лопнувшая голова купца и вытекшая из нее жидкость означали для меня возвращение способности творить.

      Вскоре я закончил новеллу «Дон Жуан»15, в которой убил таинственную певицу, приходившую ко мне в ложу, как бы выплеснув в этом всю свою боль и отчаяние. Этим я убил свою Юлию, убил ее в своей душе, убил в угоду своему таланту.

       Через полгода я покинул Бамберг. Все оставшиеся месяцы я посвятил литературе и опере «Ундина». Покинул с контрактом на издание всех своих написанных рассказов и тех, которые еще только предстояло написать. Последний год моих любовных переживаний сделал меня писателем.
      Все имеет свою цену, мой друг, все имеет свою цену, даже то, что бесценно.


Примечания:

1 Теодор фон Гиппель родился в 1775 году  в г. Гердауэн (г. Железнодорожный).
  Закончил,как и Гофман, юридический факультет Кенигсбергского университета,
  быстро продвинулся по госслужбе. Прославился тем, что в январе 1813 года
  написал для прусского короля Фридриха Вильгельма Ш воззвание «К прусскому
  народу», призывающее подняться совместно с Россией на борьбу против
  наполеоновских оккупантов. Возглавлял правительственную администрацию в г.
  Мариенвердере (г. Квидзин,Польша). Умер в 1843 году, похоронен в г. Бромберге
 (г. Быдгощ).

2Гофман был переведен в Варшаву в марте 1804 года. Его первая квартира находилась на
 улице Фрета в старой части города. Летом 1806 года Гофман переехал в большую
  квартиру на ул. Сенаторской. На этой же улице находился  дворец князей Мнишек, где
  с участием Гофмана было организовано Варшавское музыкальное общество. Здесь
  Гофман не только выступал в качестве исполнителя, композитора и дирижера, но и
  как художник расписывал концертный зал. После прихода в Варшаву французов
  прусские чиновники был изгнаны с работы и из служебных квартир. Гофман несколько
  месяцев прожил в чердачной комнате дворца Мнишек, где расположился штаб интен-
  данта маршала Дарю. В настоящее время во дворце на ул. Сенаторской расположено   
  посольство королевства Бельгия.

3Юлиус  Хитциг (1780-1849) – прусский чиновник,  с которым Гофман познакомился
  в 1804 в Варшаве и поддерживал тесные отношения всю жизнь. Благодаря Хитцигу
  Гофман вошел в культурные круги Варшавы, а затем Берлина. Знаменитую сказку
  «Щелкунчик и мышиный король» Гофман посвятил маленькому сыну Хитцига.
  Хитциг был первым биографом Гофмана.

4Гофман женился 26 июля 1802 года в Познани на польке Михалине Рорер-Тишинской,
 дочери польского чиновника младшего ранга. В 1805 году у них родилась дочь Цециллия.   
 Когда Гофман лишился работы, он отправил жену с дочерью в Познань, где в августе 
 1807 года двухлетняя дочь умерла.

5 Дарю - главный интендант великой армии Наполеона, гениальный организатор снабжения  в походах. В Варшаве его штаб расположился во дворце Мнишек, где было музыкальное общество. Видимо Гофман играл для Дарю и его офицеров на фортепьяно и скрипке и снискал его расположение. Благодарю этому получил возможность временно жить во дворце и отправить жену в Познань с французским обозом.

6 Захариас Вернер родился в Кенигсберге в 1769 году. Жил в одном доме с юным
 Гофманом на улице Постштрасе. Известный драматург и писатель, основатель жанра
 «Трагедия рока». Гофман написал музыку для его нескольких эпическим драм. В
 конце жизни был католическим священником в Вене, где умер в 1823 году.

7 Будущие великие писатели, оказавшие на Гофмана большое влияние.

8 Граф Юлиус Соден (1754-1831) – драматург и дипломат, владелец и
 руководитель театра в Бамберге, который, несмотря на популярность, был убыточным.
 В конце концов, из-за угрозы разорения граф отказался от театра в пользу Генриха
 Куно(1772-1829), артиста и книготорговца.

9 Доктор Маркус – модный врач, одним из первых начал использовать электрические
  явления в физиотерапии. Знатные больные съезжались к нему в Бамберг со всей Европы.
  Одно время владел Бамбергским театром, однако понес большие убытки и отдал театр.
  Дружил с Гофманом.

10 Дора Хатт была замужем за кенигсбергским виноторговцем. Юный Гофман давал ей
   уроки музыки и пения и влюбился в свою взрослую ученицу. Любовная связь
  длилась с 1793 по 1796 год, оказала значительное влияние на формирование
  личности Гофмана.Когда вокруг этой связи разразился скандал, Гофман в июне 1796
  года был вынужден срочно покинуть Кенигсберг.

11 Франц фон Гольбейн (1779-1855) – певец, актер и театральный деятель. 
   Познакомился с Гофманом в 1798 году в Берлине.

12 Генрих фон Клейст (1777-1855) – крупный немецкий писатель и драматург. С 1807 
   по  1810 год жил и работал в Кенигсберге. Покончил с жизнью вместе с
   возлюбленной на берегу озера Ванзее вблизи Берлина, что вызвало европейский
   резонанс.

13 Иоганн Грепель (1780-1821) – гамбургский купец, происходивший из Бамберга,
   владелец торгового дома «Грепель и сын». Муж Юлии Марк. Его богатый отец
   пользовался большим влиянием.

14  Опера «Ундина» («Русалка») - первая романтическая немецкая опера изучается
   во всех консерваториях мира. Либретто специально для Гофмана написал
   знаменитый писатель барон де Лямот Фуке (1767-1834). В Берлине первые двадцать
   спектаклей прошли с огромным успехом, после чего оперный театр на Жандармском
   рынке сгорел вместе с декорациями. Главную партию  пела прима Берлинской оперы
   Иоганна Эвнике, в которую Гофман был влюблен.

15 В основе сюжета новеллы «Дон Жуан» лежат события, связанные с постановкой
   оперы Моцарта «Дон Жуан» в провинциальном театре.