Миха

Мы вышли из аэропорта Бен Гурион, встали и оглянулись. Вокруг кипела жизнь. Шатались антеннами финиковые пальмы, стучали зубами электрички, куда-то неторопливо и степенно шагали люди в кипах и меховых шапках (штраймлах). Нам, привыкшим к московской скорости,  хотелось наподдать местным по задницам, чтобы быстрее двигались.
Я встал и громко крикнул по-русски: «Как проехать до Арада?». К нам подскочил женский патруль с автоматами. В нем оказалась девочка из Одессы, на суржике объяснившая маршрут.
В Араде нас никто не встретил, точнее, пришли через час, отвели в заброшенную, захламленную квартиру с полувыбитым окном. Я не знал, что ночью будет холодно, и согласился на аренду, но когда стемнело, из трещины засквозило так сильно, что не спасли ватные одеяла. Света хлестала меня по щекам и рыдала. Я молча курил на кухне, поеживаясь и сплевывая вниз с третьего этажа. 
Утром я хотел поругаться с русскими эмигрантами, сдавшими такое жилье, но просто съехал в комнату к житомирской старушке. Перед расставанием эмигранты продали мне два пропуска в отель на берегу Мертвого моря.
Горный Арад находится в двадцати минутах езды от побережья, на котором среди пустыни стоят дорогие белоснежные отели. Никакого жилья рядом нет, один общественный пляж и закрытые недоступные загоны многоярусных исполинов.
Я не верил проданным пропускам, но приехав на маршрутке и сунувшись на общественный пятачок — зачуханный, шумный и тесный —  решил все-таки воспользоваться контрабандной ксивой. При входе нам не поверили: четыре охранника долго и осторожно перебирали мои вещи, как пластиковые бомбы Аль Каиды, но вытряхнув наружу поддельные пропуска, оставили нас в покое.
Мы бы заблудились в отеле, но рядом услышали русскую речь: два стриженных псориазника-зайца Леха и Миха повели меня на крышу, где можно загорать голым. Продуваемая огромная крыша открылась множеством топчанов, с привязанными скотчем простынями, на которых в различных позах жарились болезные с разных стран мира.
Я долго смотрел на их кожу, покрытую красными бляшками. Псориазники жаркому еврейскому солнцу подставляли уши, ноги, ягодицы, спины, шеи, локти и колени. Существовало поверье, что если три недели загорать на крыше, то псор проходит. Кому помогает на год, кому на три, кому на пять.
Я лег в семь и лежал до двенадцати, пытался читать ридер. Это очень трудно, поэтому вставал, ходил, пил бесплатный лимонад и ел халявное мороженое.
В двенадцать Леха и Миха  тайно пробрались на обед. Мне было стыдно идти с ними, и я съел два бутерброда, которые мне положила с собой Света, а потом вышел на побережье Мертвого моря. Там под зонтом сидела моя жена и кормила индейкой остроносого полосатого как матрас кота.
В даль, до неба, тянулась синяя глянцевая поверхность, разрезаемая у берега снежными кусками соли. От солнечных лучей, как от толстозадой лупы, над поверхностью воды стояло матовое зыбкое марево.
С разбега я вбежал в жаркое море, сотни жгучих брызг въелись мне в кожу и стали щипать глаза. С криком я выскочил обратно и побежал под душ промывать веки. Немцы, японцы, американцы, евреи недоуменно глазели и смеялись. В Мертвое море надо входить осторожно. Так входят в спальню к четырехлетнему ребенку, боясь потревожить сон.
Возле отеля на улице мы обнаружили Леху и Миху. Они вынесли со шведского стола арбузы, дыни, редиску, помидоры, лук, чеснок, киви, бананы, авокадо и кинзу и укладывали все это богатство в арендованную машину. Я полежал с Лехой и Михой еще с 15 до 18 на крыше, и мы вместе поехали  на их авто в Арад.
У Лехи в Москве была фирма грузчиков. В обед, когда нельзя загорать на крыше (лучи солнца жгучие и болезненные), он сидел в Макдональдсе на бесплатном вайфае и наблюдал по Интернету, как его развеселые снабженные маячками грузовички перевозят крупногабаритную поклажу по отдаленным районам нашей благословенной столицы и ставил неведомые мне закорючки в свою записную книжицу.
Чем занимался Миха, мне было неизвестно, да он и не говорил ничего. Каждую свободную минуту Миха летел в качалку, где трусил на беговой дорожке и вожделенно поглядывал на мою жену Свету. Я думал с ним поговорить, но решил дождаться отъезда, ведь машина арендована Лехой и Михой.
Однажды Миха подошел к моей жене и стал соблазнять ее Массадом — крепостью в пустыне, в которой сидели евреи, когда их осаждали римляне. Я и Леха не хотели тратиться на бензин, но глаза Светы загорелись, и мы поехали в горы, чтобы полазить по руинам. Машину мы оставили у подножия крепостных стен и взобрались на туристическую площадку. Нам открылась бескрайняя и молчаливая равнина, залитая испепеляющими солнечными лучами. На местах стоянки римских легионов проглядывались четкие квадраты, над нами парили птицы. Миха у самого края стены, так, что боязно не то что стоять, но и смотреть, что-то увлечено рассказывал Свете, тыкая пальцами, то в синагогу, то в водохранилище. Хотелось пить. Я стоял и размышлял. Мне чудился металлический гул, исходящий от римских легионов, перекличка защитников крепости, скрежет клинков и свет костров стражи. Я вдруг ощутил всю глубину их молитв и проникся непростым и странным для человека моего времени решением совершить самоубийство, но не попасть в руки врага.
— Пойдем, — сказал я жене, и под неодобрительным взглядом Михи мы стали спускаться с горы к машине.
Леха подошел к автомобилю первым, открыл дверь, сел за руль.
— Поехали, — заулыбался он, и машина беззлобным конвоирам потащилась по пустынным холмам, отпихивая из-под колес бурые кусочки песчаной породы.
Вечером, уложив Свету отдохнуть, я решил прогуляться по Араду, на улице я встретил Миху, и он увязался за мной. Зашли в арабское кафе. Продавцы весело и непринужденно крутили лаваши на пальцах и кричали нам на ломаном русском: «Горбачев, матрешка, Путин», — улыбаясь во весь рот, сверкая белоснежными зубами. Казалось, сейчас бездрожжевой блин сорвется с их коричневых ладошек и улетит птицей, но вместо этого уже через какое-то время пышущие жаром шавермы, набитые индейкой и овощами лежали перед нами на бумажных тарелочках, залитые кетчупом и майонезом.
Миха, отхлебнув черный асфальтовый кофе полез в бумажник и достал фотографию детей и жены: прелестной голубоглазой блондинки в тонком бирюзовом платье. Так как разговаривать было не о чем, Миха спросил меня:
— Чем занимаешься?
Я ответил уклончиво. Землей. Мол, еще в девяностые достался большой участок в провинции, почти СОТ, который я расширил, а потом поделил на полосы и теперь сдаю для дачного строительства.
— Ну а ты? — я немного прищурился, поднял со стола чашку с дымящимся напитком, откусил шаверму. Бледный, желтоватый майонез вылез наружу яблочным повидлом.
Миха рассказывал странные вещи, и поначалу я ему не поверил. Как поверить человеку, болеющему псориазом, что он зарабатывает на жизнь тем, что делает женщинам детей, хотя если не брать в расчет псор, то Михаил был прекрасен: фактурный пресс с кубиками, накаченное молодцеватое тело, знание истории и философии и даже смутное представление о поэзии.
— А жена знает? — спросил я.
Мне представилось, как он вечером приходит домой, а там накрыт стол. На накрахмаленной белоснежной скатерти стоят фарфоровые тарелки с обжигающим чесночным борщом, над которым клубится соблазнительный пар, стеклянная миска ароматного салата из свежих овощей  радует глаз, приборы разложены по строевому уставу, музыкально гудит чайник. Подбежали чистенькие детки «папа здравствуй», чмок в щеку.
— Марта? Марта — умница! — Миша улыбнулся и потянулся за зубочисткой.
— А как знакомишься с женщинами?
— Я фирмам с банками доноров не доверяю. Сарафанное радио и Интернет, — Миша откинулся на стуле.
Где-то далеко в горах жгучее светило Давида опускалось оранжевым исполином. Смутная ночная мгла наползала на притихший городок. Зажглись алые лупоглазые фонари. Жара спала. Десятки стариков и старух выползли из домов вдохнуть умиротворяющей прохлады и расселись вокруг центрального фонтана. Было еще не поздно, черноголовые дети катались на скейтах и роликовых коньках.
— А с первой случайно познакомила одногруппница. Сказала, у нее родственница тридцати восьми лет хочет забеременеть. У меня в мыслях ничего не было, но посмотрел, влюбился, а ей ничего от меня кроме ребенка не надо. Как две полоски появилось, выставила, дала денег. Говорит, бери, иначе думать будешь, что сын твой. Я взял. Потом само пошло.
Мы расплатились. Пошли по своим арендованным жилищам. Утром со Светой уехали в Иерусалим. Терли обручальные кольца о гроб Господен, спускались в Палестине в ясли Христа, подошли к Стене плача. Света сказала, должно помочь.