Чокнутые

   Они просто берут и изображают счастливую супружескую пару.

   Полосы двустороннего движения пересекает перекати-поле. Дорожные указатели молчат. Там, где вечность отдаляется на двадцать миль от четырнадцатой магистрали, надписи на фонарных столбах гласят: "Норт-Битман: вонь и пустой мини-бар". Корявый подчерк судьбы. Медовый месяц в гостиницах и забегаловках; везде есть своя база отдыха, напоминающая больше некий абсурд из прошлого. Всегда вам могут предоставить автомат с сильногазированными напитками. Всегда есть тележка с мороженым и мужчина лет шестидесяти в кресле-качалке. В сумке ватные диски, тампоны, четыре чека с последних бензозаправочных станций, ножницы для ногтей, лак, тушь, краска для ресниц, обручальное кольцо с гравировкой: "Мик и Грейс", пятнадцать долларов и свёрток с "травкой". Вдали горы сменяются холмами. В зеркале заднего обзора отображается демонстрация кривых зубов. Воспоминания о том, как некто принюхивается на своей первой школьной линейке к духам классной руководительницы. Или о том, как девочка лет двенадцати рисует собственного апостола: разгневанного отца, в котором изредка сверкает тепло. Фальшиво и омерзительно.

   Рыжий парик, валяющийся на заднем сиденье в компании протухших бифштексов в бумажном пакете.

   Когда кто-то проверяет тех-осмотр или водительские права, они оба без остановки разговаривают о вымышленной свадьбе, о выдуманных гостях, о ненастоящей радости. Он занимается капиталовложениями, она работает в коммерческом банке. Он является портретом забытого Богом города, она домохозяйка. Иногда она может вычитать о вреде антисептиков или поболтать о том, какими тяжёлыми бывают первые роды. Да и вторые, впрочем... Порой она может заговорить о детском плаче по ночам под скрип кровати или двери в воображаемую детскую. Он же выдохнет и попросит избавить его от этой поездки. Хмурое лицо, глаза, защищённые солнцезащитными очками, искривлённая улыбка, показывающая, насколько громадными могут оказаться обычные домашние хлопоты. Разговоры о детях, бесконечные споры, бессмысленные доводы. В конце концов, мужчина, недавно постучавший в боковое окно "доджа", даже не приступает к проверке багажника.

   - Я думаю, это больше, чем просто любовь, - говорит Марк, переводя рычаг автоматической трансмиссии. Возможно, и Сара так считает. Ежедневно она напяливает на голову парик и выдумывает новую необыкновенную историю. То ли фанатка Ливерпуля, собирающая футбольные карточки, то ли незнакомка из "Фонда защиты животных". В Миссисипи она подрабатывает в зоопарке на полставки, в Орландо сиделкой для престарелой Ронды Мирелл. Она обожает читать журналы и следить за "звёздами" шоу-бизнеса. Молодая старушка, сбежавшая под чужим именем в неизвестность.

   По крайней мере, это лучший способ распрощаться с прошлым.

   Камеру поворачивают направо: мы видим флэшбэк, где Марк в кровавой жёлтой футболке смеётся, запираясь в ванной в двадцать втором номере отеля "Мил-Плейс". За тридцать или сорок миль отсюда, там же, где они были и где будут.

   Ему просто нравится Невада.

   Поэтому они здесь, а не в другом месте.

   В бардачке старый пистолет и стопка давно прочитанных и смятых газет. В консоли для мелочей завалялась упаковка с патронами.

   Она пилит ногти.

   Камеру поворачивают налево, и Сара объясняет своей соседке пожилого возраста, что нету никаких криков. Бывает и такое, что люди сами запугивают себя, ссылаясь на пошаговое осознание существования нечистой силы. Они накручивают себя и начинают действительно слышать странные звуки в той или иной комнате. Это сводит с ума, пожалуй. Она позвонит в полицию или обратиться в органы опеки, чтобы избавиться от кошмарного запаха, забившегося в мозгу, управляющего всеми её рецепторами, продолжающего забивать голову не таким уж и необходимым хламом. У неё плохо работает слуховой аппарат, у неё артрит, и она пьёт розовые капсулы "Ренитин". Копам можно сказать, что у неё галлюцинации.

   Сара твердит: "Старческий маразм".

   Сара твердит: "Параноидальная шизофрения".

   А почему бы и нет? У них идеальная чистота дома, у неё заботливый отец, у которого никогда не было врагов, и целые стеллажи взаимности с другими людьми. Почему бы соседке не оказаться сумасшедшей? Или встревоженной непонятно чем?

   Сара твердит: "Помешательство".

   Позже именно это слово она напишет на холодном стекле, мысленно рисуя граффити на столах и стенах общественных туалетов. Она знает, что СПИД не лечится, тем не менее, ей об этом говорили миллионы раз. В любом справочнике есть название какого-нибудь венерического заболевания, и при этом у Сары раскалывается голова. При одном прочтении она напрочь обо всём забывает.

   Медицинская комиссия показывает: "У вас падает иммунитет". Ей нужно пройти всех врачей, чтобы устроиться на работу. В семнадцать она пыталась добиться эмансипации, но папаша дал твёрдый отказ.

   Пока что мы - ваши законные опекуны. 

   Убожество.

   - О многом надо подумать, - говорит Марк, сбрасывая скорость. Стрелка спидометра пробивает тринадцать миль в час. "Додж" сворачивает на обочину. Указатель впереди тараторит: "четвёртое федеральное шоссе". Конечно, они думали обо всём. Они обговаривали всё это. Они сжёвывали и выплёвывали, сжёвывали и выплёвывали, - они круглосуточно этим занимаются, - всю сложившуюся ситуацию.

   Камера рычит: Сара обсуждает с темнокожим офицером полиции здоровье миссис Тремпл. Видите ли, её первый сын погиб во Вьетнаме, а второй скончался от передозировки наркотиков. Она переболела менингитом задолго до переезда в Оклахому. А ещё у неё была мигрень достаточно продолжительное время. Может быть, паучок, запутавшийся в нитях её мозговых функций, и перестал плести паутину, но зато сама она не завязала пускать слухи. Плела свою паутину. Расшифровывала коды жирных интриг.

   Сару трясёт.

   Нужен пакет.

   Сара хочет больше всего в этой жизни в эту самую минуту блевануть. Это желание затмевает подарочный комплект в честь Дня Благодарения, ноутбук на четырнадцатый день рождения, первую вечеринку на восемнадцатилетие.

   Непереваренные куски ужасно прожаренной картошки фри вываливаются на поверхность. Куски будто бы сырого мяса, жидкого белого теста и арахиса выбираются наружу. Временные гости вашего кишечника, так и не побывавшие внутри. Они обнаруживают другой потайной лаз, вторую жопу.

   - ****ь! - выкрикивает она, вылезая из "доджа". Она наклоняется вперёд и, чтобы ускорить ещё один неприятный момент, запихивает два пальца в рот.

   - Тебе помочь?

   Нет.

   - Тебе точно не нужна моя помощь? Я, блин, говорил, что не стоит нам завтракать в "У свежего порога". Мне сразу не понравилось то местечко.

   Дело не в этом.

   Сквозь всхлипы масс, выливающихся наружу, возвращающихся в мир, Марк разбирает то, что говорит Сара. Три года назад это была не Сара. Лже-Сара, переименованная в Кристи. Из Кристи рождалась Дарси. Из Дарси Моника. Трудная пересадка, ударяющая память обломком разбившегося самолёта. Она забывала о тревожной кнопке, когда надо было на неё нажать, и вспоминала, когда всё складывалось чересчур великолепно, до такой степени, что появлялось ощущение, словно люди вживую играют роли.

   Она тут по единственной причине: её достала вся эта обстановка.

   Она плюнула в рожу папаше, собрала монатки и поймала "такси". Так звучит версия на тот случай, если все узнают об их вранье.

   Парень около яркого прожектора вертит камерой: Дарси закидывает свои трусы в стирку. То, что ты можешь позже пристраститься к алкоголю, меня не так сильно волнует, как твоё здоровье. Волосатая рука сжимает штанину. Пространство наполняется мёртвой тишиной. Количество поющих птиц и восхитительных картин сокращается до минимума, пока ты не понимаешь, что всё это - минимум.

   Кристи же относится ко всем переменам спокойно. У неё впервые идут месячные, и именно поэтому папаша заходит к ней в комнату.

   - Дьявол! - ругается Сара, выплёскивая всю себя на раскалённый асфальт. Солнце приближается к горизонту, а они ещё толком не определились, что будут делать дальше.

   В общей сложности, двадцать семь долларов. Хватит на ленч и одну ночь в задрипанной хибаре с тараканами и спермой на простыне. Замечательное воскрешение легендарной истории. Заговорить о проблематичности прямого эфира - что ж, это его идея. Идея Марка. Сара отреагировала на это настолько серьёзно, что ударила его по лицу.

   Вероятно, о них ничего не будет известно долгие годы, так как они не смогли открыть тот сейф.

   Они не сделали ничего грандиозного. Чтобы добиться сенсации, нужно быть предельно честным с самим собой и искренне делиться честностью с окружающими.

   Только вот заслуживают ли все они правды?

   На самом деле, дорога каждого из нас длинна до жути.

   Поворот камеры: она готовит для него обалденный ужин; муку смешать с солью, добавить маргарин и плавленый сыр, замесить тесто, завернуть его в полиэтилен и поместить на полчаса в холодильник. Отварить картофель в бульоне, приготовить картофельное пюре на основе молока. Нарезать тонкими ломтиками колбасный сыр. Слегка взбить три яйца, замесить сыр и яйца в картофельном пюре.

   Просто и гениально.

   Картофельный пирог, думает она. Это спасёт её на сегодня. Завтра она придумает что-нибудь ещё.

   Марк спрашивает:

   - Ты же в курсе, что нам придётся грабить?

   Она отвечает сквозь всхлипы блевотины:

   - Мне не до этого.

   Марк говорит:

   - Всё, что не делается, к лучшему. Что сделано, то сделано.

   Она отвечает сквозь всхлипы блевотины:

   - Ты ирландец?

   Марк спрашивает:

   - Разве не ты наблюдала за мной с самого моего рождения?

   Она говорит сквозь всхлипы блевотины:

   - Именно поэтому я ненавижу тебя, как и саму себя. Смысл в том, дорогой мой, что рано или поздно все мы умрём. Некоторые из нас этого не заслуживают.

   Марк спрашивает:

   - Я никогда не задавал тебе этот вопрос. Ты веришь в линии...

   Всхлипы блевотины перебивают Марка. Идёт голос, будто задыхающийся человек говорит:

   - Судьба сказала нам это сделать, и не мне читать тебе проповеди. Мы повзрослели раньше других. Мы необычные. Мы уникальны.

   Он и не подозревает, что картинки, застрявшие в её голове, под кожей всех вместе взятых вразумлений и мыслей, реальны. Они реальнее этого штата, реальнее картофельного пирога, реальнее его глупых вопросов.

   Рыжий парик по-прежнему на заднем сиденье в компании протухших бифштексов.

   Всё меняется, и мы не замечаем ничего. Мы замечаем что-то, и ничего не меняется.

   Украденные кредитные карточки, пять сворованных бумажников, новые имена, обновлённые сферы. Автомобиль принадлежал Марку, но не номерные знаки. Они чудом остались по эту сторону свободы.

   Восприятие самой свободы немного неверное, говорит Марк в ванной, тогда как Сара спит. Полностью обнажённый он пялится на своё тело в зеркале. Около пятнадцати минут он смотрит на тонкие ручки, на еле заметные кубики, покрывающие живот, на маленькие короткие пальцы.

   Каждую ночь, каждый мотель, каждую минуту, он думает о том, что его уникальность прозрачна подобно женитьбе. Подобно её замужеству. Обручальное кольцо, принадлежащее другим людям, маски, на самом деле, кишащие скорбью, угрюмые и еле натянутые на их лица. Месяцев через десять всё это пройдёт, Вселенную сокрушит волна более глобальных событий, а о них сотрут всю ведомость. Их оставят в покое. Наконец-то.

   Сара просыпается. Она требует крепкого кофе со сливками и коробку пончиков с сахарной пудрой или ванильным кремом. Не важно, какого качества будут эти пончики. Дерьмовые на вкус. Как всегда. Не имеет значения. Она просит его включить телевизор с одним центральным каналом новостей. Она умоляет его потом взять и заправить кровать. Она поражается, откуда в штате взялось столько гостиниц.

   - Нам везёт, - ухмыляется он, пялясь на кисти её рук.

   Твёрдая загорелая кожа.

   Грубая смуглость.

   Голубые глаза Марка так и выпучиваются. И каждое утро он открывает их с ней в постели, поражаясь, что знаком с ней. Знаком гораздо ближе. Знаком с рождения.

   Она рассказывает темнокожему полицейскому о том, что кто-то раздул из мухи слона; в том же отделе некрологов раздувают из мух слонов (из блох котов, проще говоря, со слов десятилетнего мальчишки с кровоточащим пальцем), и она об этом знает не понаслышке, когда ради премии пишешь про мертвеца разные гадости, или, внедряясь в доверие жителей вашего прекрасного мегаполиса, радуешь их правдой, сложенной по кирпичикам фантазий; вот ты веришь прессе, вот ты вслушиваешься в бред пожилой дамы с барахлящим слуховым аппаратом, и у тебя всё нормально, потому что в этом плане, главное, вслушиваться. Но следует воздержаться от комментарий по поводу жёлтой полосы и всего нас волнующего. Темнокожий полицейский понимающе кивает. Всё нормально. Всё лучше некуда. Эта соседка, которая не может, тяжело не выдохнув, встать с постели, у которой, бывает, не выдерживает мочевой пузырь, столкнулась со злюками, брынчащими под черепной коробкой. Всё шепчут и шепчут. Сара скажет, что когда в отделе некрологов пишут про покойников в мешочке возможных красок, об этом умалчивает начальство, и ко всему этому добавляют почётную грамоту, - лепишь ты, значит, мол, у того журналиста, окончившего с отличием полиграфический (и ты могла поступить на полиграфический, если бы не Марк и не Кристи), был компромат на коррумпированных прокуроров, - ещё можно написать о том, что те или иные люди тесно связаны с порно-индустрией, или что их внебрачные дети в далёком прошедшем времени подавали заявления об изнасиловании, о махинациях в среде продуктовых магазинов, о протестах и забастовках, личностях, участвовавших в тех или иных мероприятиях, вызовах, масштабных террорах, о которых также было неизвестно. Раскатай губу, представься старушкой со слуховым аппаратом, выслушивавшей в детстве от матери или отца нравоучения, познававшая Свою эпоху взросления.

   Всё в порядке.

   Это не шоу с Заком Галифианакисом, куда приглашают популярных актёров Голливуда. Точнее, не то шоу, где можно свернуть интервью в юмористический комок.

    Он спрашивает:

   - Так тебе нужна моя помощь?

   Она отвечает:

   - Нет. Мне не нужна твоя помощь.

   Родинка деда передалась отцу, а теперь и ей. Вот она, на шее. Проклятое пятно - клеймо. Теперь это было её частью. Раньше она не обращала на это должного внимания, впрочем, как и Марк. Он ещё нависает над рабочим столом и впаривает очередному клиенту кухонный набор: "ЛаТок". Осязательно ощущается латекс, сзади слышатся разговоры коллег, пахнет больницей, компьютер выдаёт суммы, - щелчок клавиатуры, и ты прикарманил семь или восемь баксов.

   Сара летает в аэропорту. Третий класс, а она, как самая отличимая девочка, сидит и ждёт в зале ожидания папу. Только тогда, в том зале ожидания, когда вокруг ходили и бегали незнакомцы с полными чемоданами, она смотрела на родинку и на настенные часы, как на вещи.

   Родинка.

   Он говорит:

   - И всё-таки люди в рекламе продажны. Я продавал "Ваш домашний уют" и считал, что это ценно в некоторых кругах. Они назначают встречи на тусовках с дорогой выпивкой и приятным окружением. Типа деловые встречи... ты меня понимаешь?

   Он говорит:

   - Впаривание и Никакого Отрицания. Тебе это знакомо? Ты вешаешь лапшу на уши и себе и другим, и это тебе нет ещё двадцати. Моя память стёрлась, Донна.

   Сара всё сплёвывает куски картофеля, некогда застрявшие в горле. Во рту дерьмовый привкус. Апельсиновая жвачка. Латекс в руках. Они покинули территорию нормы и переехали за пределы её досягаемости. Это было прикольно. Высшее наслаждение. Да и с вшивой десяткой прокатило бы. Существовала бы машина времени, она бы ни за что не вернулась назад. С этой фантастической белибердой ничего назад не вернёшь. Раны на сердце на заживают и под кучей амнезии.

   Её голос автоматически тараторит, выкинув последний кусочек беды: "Ты мог быть слабоумным. До твоих четырёх мама с папой были уверены, что ты вырастишь тупым". Грубая кожа. Затвердевшая плоть. Мама с папой были уверены, что их дети будут нечестивыми. Что такое боль, что такое заточение в Аду - это не миф об Эдипе, не длинные речи, выброшенные впустую в исповедальне и не та физическая агония, от которой режет глаза и льются слёзы.

   Боль и заточение в Аду - растущее пятно, доставшееся тебе по наследству.

   По мнению Сары, нету худшего ожога, чем след хренового человека, испортившего тебе всё. Зеркало смещает самооценку, унижая тебя и подталкивая к самоубийству.

   Марк не выдерживает и выкрикивает:

   - Не правда! У меня не было проблем со счётом и чтением! Я учился в среднеобразовательной школе, сдал все экзамены и, между прочим, сдал на "А".

   Она спрашивает: Мистер Маленький Член?

   Марк запрыгивает обратно в "додж", фыркая про себя.

   - Да, Мистер Маленький Член, но ничего не доказано. То есть, были домогательства с его стороны, и его сразу просекли. Он никого не тронул. Мастурбировал у себя в кабинете на фотоальбом.

   Сара улыбается:

   - Это смешно. Грустно, ужасно и смешно.

   Донна - это после Кристи. Если быть точной и аккуратной, Кристи - анализ. Не анализ мочи или крови. Нет. Анализ пунктика, в котором человек застревает на целую вечность.

   Она просит, эта Сара:
 
   - Поцелуй меня.

   Он мотает головой: нет.

   Она просит:

   - Поцелуй. Раз уж мы вместе за всё это взялись.

   Он мотает головой: мы брат и сестра, и я не извращенец.
 
   Она жуёт жвачку и строго предупреждает:

   - Тогда никаких "Люблю тебя". Засунь свою братскую любовь себе в задницу. Скажешь ещё, - я сломаю тебе нос.

   Договорились.

   Мы все современные люди, лепечут оба шерифу какого-то там третьего округа. Я бы никогда не смогла приготовить картофельное пюре без папочки, говорит она в кафе. Я бы никогда не прочитал о ветеринарах без любимой мамочки, говорит он менеджеру мотеля.

   Во всём надо видеть долю правду, даже если та правда выявляется чуть-чуть искажённой.

   В Сан-Диего он оператор, в Мэне он Таинственный Мистер, провожающий утро и встречающий вечер в чёрном костюме, в Нью-Йорке он организатор творческого кружка в библиотеке. Они - все личности, когда-то стремившиеся к грандиозности разными путями, неведомыми путями. Так они говорят людям, не знающим их. Так они врут копам, так они раздувают из слона муху. В том, что у тебя есть секрет, нету ничего позорного или незаконного. Скелеты в шкафу есть у всех. Это помогает нам не стрелять друг в друга.

   Это, как чудесная вакцина. Сыворотка лжи во благо.

   Если это и называют душевным ядом, то, лично, Сара назовёт это душевным спокойствием. Правда мешает видеть сны - правда и только правда, - и, закрывая глаза, прикрывая темноту другой темнотой, более реальной, если вы понимаете, сновидения так и не приходят.

   Сара говорит:

   - У пещерных людей не было такого оружия. Они защищали свои территории, ничего не унаследовав от несуществующей моды. Они сами пришли к толчкам развития, и у них не было учебных учреждений, указок и парт. Они не умели говорить, их речь ещё виляла в недостающем звене. Было меньше мятежей.

   Она говорит:

   - Поверь мне: правда не бывает сладкой. Она или горькая, или её нет вообще. По крайней мере, сейчас. Так что мы сделали всё правильно, ковбой.

   Камера вертится: Сара всё пропускает мимо ушей. Папаша наставляет: "Ты должна выучиться". Выучиться, как хорошо воспитанная девушка. Как ценительница истинного творения. Как сторонница привилегий.

   Всё было бы хорошо, если бы не та ночь в "хонде", когда сердце бешено колотится, руки трясутся, сухость во рту, - всё было бы хорошо, если бы папаша вовремя остановился бы, если бы он был тем папой, о котором мечтают дети, тем папой, которого не хочется задушить - задушить сладко спящего удовлетворённого педофила, - он говорит на незнакомом языке, и больше всего Кристи выводит из себя его прикосновения, эти омерзительные лапы хищника, незаметно подкравшегося к тебе, монстра, изувечившего тебя, травмировавшего твоё детство, разрушившего твоё счастье; всё бы ничего, если бы не та ночь в "хонде", когда он припарковался в лесочке и набросился на неё, беззащитную, но подготовленную, изучившую вместе с ним в тринадцать лет плюсы и минусы "плохого-хорошего дела"; папаша, который становится жертвой "сорвиголов", удравших прочь, укативших восвояси. Анекдотические персонажи, герои, актёры-сценаристы, которые занимались постановкой одной-единственной сцены годами, непроизвольно думая об этом, сбивая режим сна, ударяя по ритму депрессий.

   Всё было бы хорошо...

   Достучавшись до Марка, схватив папашу, надев на него наручники, возвращается Сара. Та Сара, которая вылезла из утроб матери. Та Сара, которая была нацелено зачата. Та Сара, от которой не было вестей лет семнадцать. Которая подверглась смерти и воскрешению, которая добралась до вершины через боль и страдания.

   Грандиозно!

   Они с Марком пристёгивают папашу наручниками к батареи в гараже и избивают. Он уже не может рассуждать, его дыхание сбито, и тогда они отрезают ему гениталии.

   Голос: "Я отрежу тебе твой пенис".

   Второй голос: "Она отрежет тебе твой пенис".

   Первый голос: "...И всем вам".

   - Стерилизация кошки - славное занятие, если ты хочешь домашнюю кошку, - говорит Сара, которая была Кристи, которая была кем-то ещё, которая сидит на пассажирском сиденье и ленится выплюнуть апельсиновую жвачку, наблюдая за подходом заката. - Так что мы всё сделали правильно.

   Она говорит:

   - Мы убили его.

   Марк перебивает:

   - Мы не убили маму только потому, что она подарила нам сломанную жизнь? У них в прошлом году был четвёртый юбилей, и, хочешь сказать, она не знала о его наклонностях?

   Она говорит:

   - Многие умеют притворяться. Они входят в образ, братишка. - Сара закуривает. Тушь растекается по лицу. Крошечные капли стекают по щекам. Они медленно преодолевают уготованный им путь подобно супружеской паре, сворачивающей с четвёртого шоссе.

   Голос: "Если ты пойдёшь в полицию, всё им расскажешь, мы не будем против. Представь, что мы связаны в крупной торговле. Покупателю не понравился предоставленный тобой товар. Разве это повод осуждать его?".

   Второй голос: "Покупателю не понравился предоставленный тобой товар. Разве это повод осуждать его?".

   - Марк, заткнись!

   Дорожные указатели всё молчат и молчат. Противное загробное молчание. Марк ничего не говорит сестре о том, приставал ли к нему папаша, хотя, возможно, Мистер Маленький Член и был эгоистичной больной скотиной, умеющей подбирать ключи к детскому доверию. Почасовые разговоры о том, откуда берутся сами дети, о том, что знать о чём-то взрослом - это раннее переосмысление, это ускоренное развитие, это шаги в эволюции, привели Сару с заключению, что она такая не одна. Неразделённая проблема, боль, - всё это преследует не только её одну.

   И куда они с Марком едут, неизвестно.

   К новым открытиям. К справедливости. К пустоте. Скрежет гремит в голове. Воздержание от курения приближает к точке кипения. Двигатель барахлит. Если кто-то и знает что-то о них, если их всё-таки разыскивают, в багажнике найдётся пластиковый пакет с трофеем. Если парик так обязателен, если всё впереди, и если папаша был всего лишь сессией, расстилающейся перед итоговым экзаменом и защитой диплома, то им предстоит бороздить просторы человеческой психики очень и очень долго.

   Сара говорит:

   - Мама боится.

   Она говорит:

   - И мы боимся.

   Дерьмовый привкус исчезает. Сара, которая вернулась, которая была Кристи, пилит ногти. Светят огни гостиницы. Эту ночь они запомнят. Она будет последней. Во всяком случае, последней перед новой жизнью, забытьем прошлого. То, что корпорации, банды, группировки по истреблению педофилов, вваливаются в разгромы, не значит, что это не правильно. Партии людей в масках с садовыми ножницами не говорят ни о чём. Их всё больше. Где-то там есть супружеская пара, колесящая на "додже", с обручальным кольцом с гравировкой: "Марк и Сара", подыскивающая укромное местечко для восстановления справедливости.

   Если так, если всё так хорошо, у Вселенной найдутся ответы на любые вопросы. Сара посмотрит на небо и не увидет звёзд, молящих о спасении.