гл. 8 Камень

                Глава 8
                Камень

    Печальный и трудный разговор со своей давней прихожанкой - пожилой и истерзанной нелегкой жизнью госпожой Ашбу  -  Хаардик воспринял как явный толчок судьбы в нужном ему направлении.
    Несчастная женщина жаловалась настоятелю на собственного внука и искала у священника одновременно совета, понимания и сочувствия.
    Страшная катастрофа с пассажирским автобусом на железнодорожном переезде, случившаяся уже  более десяти лет назад,  оставила мальчика без родителей, на попечении одной лишь бабушки.
Как это нередко бывает в подобных случаях,  самое чистое желание сторицей восполнить для сироты  навсегда  потерянную родительскую защиту, любовь и ласку сыграло не самую удачную роль в воспитании ребенка. В глазах бабушки внук непременно оказывался правым в любых конфликтах со сверстниками и взрослыми; он был, разумеется,  самым умным и способным, и только черствость да неумение воспитателей и учителей  не давали расцвести всем его великолепным дарованиям, за что педагогам жестоко доставалось от госпожи Ашбу. Она, к тому же,  буквально из кожи вон лезла, чтобы несчастный малолетка был полностью огражден от бытовых забот и имел, во всяком случае,  внешние атрибуты материального достатка,  не уступавшие тем,  какими  обладали  дети из так называемых благополучных семей,  находившиеся под полной родительской опекой.  В  отношении госпожи Ашбу к мальчику присутствовало даже какое-то пресмыкание,  как если бы  она чувствовала за собою  часть страшной вины, от ужасной несправедливости допущенной  по отношению к нему жестоким роком.
    Сирота, само собой, пользовался  самоотверженным попустительством бабушки на всю катушку. Он легко воспринял  исходивший от единственного близкого человека   тот  основной педагогический посыл, будто все вокруг должны ему уже ввиду одного того обстоятельства, что он имел несчастье остаться без родителей. Окружающие  почему-то не желали осознавать столь очевидного факта,  и претензии ребенка, подростка и, наконец,  юноши на исключительное к себе отношение  постоянно наталкивались  на соответствующее отторжение, прежде всего со стороны сверстников, не желавших по такому пустяковому поводу отдавать все возможные приоритеты не заслужившему этого товарищу.  Взрослые также с известным раздражением воспринимали манеру поведения мальчика,  сочетавшую в себе вечную настроенность на получение разного рода поблажек с  явным оттенком какого-то   неуместного высокомерия, которое иногда бывает свойственно личностям, считающим себя несправедливо недооцененными социумом. 
    Госпожа Ашбу, слыша от внука постоянные жалобы на конфликты,  возникавшие вокруг него и  во дворе,  и в гимназии, и с товарищами по детским играм,  и с педагогами яростно бросалась на защиту своего воспитанника,  тщетно требуя от «обидчиков» признания  его особого  статуса. Регулярно терпя поражения в этих битвах,  она еще больше жалела сироту и делала  ребенка  благодарным слушателем своих сетований на   жестокость этого мира и  природную черствость населяющих его двуногих  созданий. А сирота,  не получая положенного (как он считал)   вне родных стен,  все долги взыскивал с бабушки, постепенно превращаясь в отвратительного домашнего деспота.
    Однако, сам по себе деспотизм внука госпожа Ашбу еще перенесла бы, возможно и не замечая оного, подобно тому,  как рожденный и проведший всю жизнь в рабстве человек  иногда не только не понимает ужас своего положения, но и считает его вполне приемлемым, достойным и единственно возможным. 
Главная проблема приобрела явно финансовый оттенок. Подросший балбес стал активно тянутся за так называемыми престижными вещами,  далеко не все из которых были по силам  скромному бюджету пожилой опекунши. Внук,  в конце-концов,  смог понять,   что выжать из бабушки больше,  чем она отдает сама, нельзя,   но смириться с ограниченностью своих финансовых возможностей не захотел. Работа,  на которую молодой человек устроился  после окончания гимназии, как всякое первое дело,  давала самый скудный доход, едва окупая дорожные расходы  и  небогатое питание. С учетом особенностей  характера, ему было трудно рассчитывать на быстрый карьерный рост и   уже через полтора месяца он перешел на другое, почти такое же место, потом  - на третье, четвертое... , пока не убедился, что и здесь  его сиротство само по-себе    не  принесет никаких дивидендов.
     Но однажды, видимо в злой час, ему на глаза попалась реклама какого-то из многочисленных "механических казино",  которые, как раз об эту пору, своим буйным цветом  заполонили не только  сам Ялагил,  но и весь кантон.  На красочном плакате из чрева игрального автомата вытекала сверкающая лава монет, а утонувшие в ней по щиколотку красивые девушка и парень  душили друг друга в неистово радостных объятиях. Вокруг счастливчиков были живописно разбросаны  чуть туманные образы их  чудесно сбывающихся мечтаний: роскошный красный кабриолет на горном шоссе,   белоснежный (конечно же!) парус над дивно-бирюзовым морем,  уютный домик на очаровательной лужайке и что-то еще столь же  соблазнительное. Молодой человек,  не долго думая (он вообще не любил, да и не умел долго думать),  вошел в таинственно затемненный зал,   радужно сверкавший из своих глубин   ярко подсвеченными  окнами  игровых табло.  У внука госпожи Ашбу  в этот раз было с собой совсем не много денег, и он быстро проиграл  все, что имел. Тем не менее молодой человек покинул игровой зал с твердым убеждением, что только досадная случайность не позволила ему получить на свои гроши  солидную прибыль.  И всего через три месяца сирота, с завидным  упорством  спустивший в бескомпромиссных поединках с волшебными ящиками   все имевшиеся в доме собственные и,  разумеется, бабушкины деньги, понес в скупку вещи...
   
                * * *
    По собственным наблюдениям, Хаардик Фантес делил игроков на три основные категории.
Первую и не очень большую  составляли те, для которых в игре самым ценным была сама игра. Эти не играть не могли вовсе, успешно гибли, сжигаемые своей страстью, но иногда давали миру потрясающих  профессионалов в своей области.  Ко второй — настоятель относил известную прослойку преступников, которых игра интересовала только как возможность  с помощью откровенно жульнических приемов вытянуть у  опьяненных азартом участников принадлежащие последним материальные ценности. 
И наконец третью, самую многочисленную категорию,  составляла огромная масса примитивно-корыстных и, одновременно, наивных людей, коих неодолимо влекла надежда неожиданно,  и без каких-либо материальных, физических или интеллектуальных затрат разбогатеть. Этими людьми двигала прежде всего вера. Вера в то, что  затерянный в океане вероятности Случай именно для них всплывет  из глубин статистических множеств, что чудо  можно поймать своими руками, если поудачнее нажать на рычаг, пускающий механизм игрального аппарата, что можно серьезно увеличить возможность выигрыша, если покупать лотерейные билеты по  какой-то специальной системе... и все остальное в таком же роде. Именно подобные люди составляют  опору, надежду и главную добычу индустрии азарта.
  Священник, проанализировав  горестную повесть госпожи Ашбу,   без  труда  отнес её бестолкового внука именно к этой  последней категории.  Другой пастырь на его месте посоветовал бы прибегнуть к обычно рекомендуемому в  подобных случаях средству:  искренней молитве и  упованию на Промысел Великой Сущности.  Но Хаардик, как известно, был не таков.  Он всегда  старался помочь Богу одеть его добрые дела в одежды каких-нибудь доступных людям  методик, а еще лучше,  подыскать в качестве орудия Божьей воли подходящего исполнителя из  числа смертных. Как-то надежнее получалось...
    «Ну чем из этого балбеса можно выбить его глупую веру в то, что ему вот-вот повезет, и он, наконец, разбогатеет,  -  размышлял настоятель краснокаменного храма, - Доводы разума, это похоже, не для него... Разве только другая вера?...   Постойте, постойте!... Вот оно!»   

                * * *

    Внук госпожи Ашбу решительно не понимал, зачем бабка притащила его в церковь к какому-то дурацкому попу.   Согласиться на это идиотское мероприятие  его заставило только  надежда на  материальное воздаяние. В виде компенсации ему была обещана некая небольшая денежная сумма, которая, несомненно,  должна была (наконец!)  положить начало полосе оглушительных побед в его длительном и упорном сражении с изворотливой удачей.  Даже если бы бабка призналась,  что единственной целью посещения священника является  душеспасительная беседа, он бы все равно пошел. Выслушать чей-то бред — это можно перенести, а вот отсутствие денег — нет.
    В небольшой и скудно обставленной комнате, куда настоятель пригласил своих посетителей,  кроме него самого находился (сидел за столом) какой-то молодой человек. Увидев вошедших он  вежливо встал и  поздоровался. Затем все уселись вокруг того же стола, причем    внук госпожи Ашбу,  занимая свое место,  возвел очи горе, и шумно вздохнул, то ли сокрушенно, то ли обреченно-иронически, заранее выражая свое отношение ко всему, что он может здесь услышать.   Однако,  священник, к его удивлению, не спешил заговорить. Зато молодой человек,  сидевший напротив, поймав тоскующий  взгляд гостя,  несколько скованным  голосом произнес:
    - Поверь, тебе совершенно необходимо меня выслушать!
    Госпожа Ашбу, услышав такое начало разговора, внутренне напряглась, поскольку хорошо помнила об обычной реакции своего воспитанника на подобного рода заявления, от кого бы они не исходили. Произнеси эту фразу умудренный жизненным опытом и осененный авторитетом сана настоятель -  какая-то надежда завоевать внимание её капризного  внука, наверное, оставалась бы... А тут... неоперившийся птенец, тоже, наверное,  лет семнадцати-восемнадцати не более....   Такой  уж никак не мог надеяться влиять на её мальчика.  И в этом, отчасти,  бабушка сама была виновата. В  сложных взаимоотношениях внука со сверстниками, она  всегда и во всех случаях становилась на сторону своего подопечного, награждая истинных и мнимых обидчиков  уничижительными характеристиками, что, в конце концов, создало у ребенка твердое убеждение, будто  кроме него самого  на умные и справедливые речи и поступки  никто не способен.
    Тем более сильным была удивление бабушки, когда любимый внук,  только пару раз  моргнув белесыми ресницами, милостиво  и,  кажется,   даже заинтересовано  разрешил: "Ну, давай, слушаю..."
    Все дальнейшее оставило в душе госпожи Ашбу впечатление некоторого недоумения и двойственности. С одной стороны,  на её глазах произошла какая-то странная  вещь, бывшая сродни свалившемуся  с неба чуду,  с другой - можно было с не меньшим основанием посчитать себя старой дурой, которая совершенно напрасно  вынесла сор из избы и зря  затеяла весь этот поход к священнику, так как обожаемый внук, похоже, справился со своей  проблемой самостоятельно.
  А выглядело  это так.
    Увещеваемый против всех ожиданий внимательно слушал  совершенно тривиальную по содержанию и, при этом  довольно сбивчивую речь юноши, внешность которого оставляла смутное впечатление, что где-то уже приходилось его видеть. Представленные аргументы казались совершенно  примитивными.  Госпожа Ашбу и сама могла сказать  такое (и даже не раз говорила!) своему внуку, правда,  безрезультатно.  Ну, дескать,  такого рода игры устраиваются их организаторами  для того,  чтобы обогащать себя, а отнюдь не игроков; что-то про отсутствие реальной возможности выиграть по крупному...   Молодой человек, правда,  приплел еще  математику какую-то, но в общем говорил то же самое  - жульничают!  И все это под соусом весьма часто повторяемого, как заклинание: "Поверь мне!" Ввиду того, что Госпожа Ашбу сама была твердо убеждена в тех прописных истинах, которые   произносили уста наивного проповедника, она совершенно не могла оценить меру воздействия на её внука всех этих трюизмов.
  Когда юноша, которого настоятель Фантес называл Острихсом,  завершил свое неожиданное  назидание, внук госпожи Ашбу вновь поморгал своими почти бесцветными  ресницами и изрек: "Ну, да...  Все правильно... А то  я не знаю!  Дурят, конечно. Чего объяснять-то? Я как раз, решил больше туда не ходить. Без меня обойдутся!  Вы  тут все  меня за дурака, что ли совсем держите?"
  Произнеся все это, внук уставился на бабушку,  как бы молчаливо вопрошая: " Ну?  Все?" 
  Госпожа Ашбу,  в свою очередь, вопросительно посмотрела на священника, а тот коротко глянул на Острихся, который, оказавшись последним звеном в цепи переглядок,  возвратил  неуверенный взор Хаардику, и смог только пожать плечами.
  Настоятель Фантес, разумеется,  не представлял себе, каким, собственно, образом должно  заявлять  о себе чудо.  Во всяком случае,  квитанции, с надписью: "Свершилось!", - он не ожидал,   и даже какое-нибудь завалящее знамение, вроде отдаленного грома,  представлялось ему маловероятным.  Наверное  поэтому,  после некоторой заминки,  священник встрепенулся и заключил: "В общем-то - всё. Так кажется?"      
  Когда бабушка с внуком скрылись за дверью,  еще некоторое время можно было слышать их голоса. Госпожа Аашбу домогалась от новообращенного, чтобы он её окончательно успокоил:
  - Нет, ты мне скажи! Ты правда не будешь больше ходить в это ужасное место?
  А инфантильный балбес лениво отбрехивался:
  -  Да отстань  ты! Сказано тебе: не дурак я, сам все понимаю! И чего ты меня к попу потащила?
      
                * * *
    - Ну, как вы думаете? - немного переварив произошедшее,  спросил Острихс у Хаардика, - Это я?  Или он сам?
- Спроси,  чего полегче! - только и нашелся сказать священник, - Я-то предполагал, что ты это сам как-то чувствуешь... Разве нет? 
- Нет, не замечал  ничего такого...  -  как бы пытаясь найти подсказку внутри себя - отвечал  Острихс, -
- Только  то,  что  происходит... вроде, как происходит,   после...  Но,  ведь после,  это совершенно необязательно, что вследствие?  Так?   Вот и теперь, ей-богу  не знаю:  может и действительно  он сам?
  Хаардик забрав бороду в кулак и склонив голову,  задумался, но, через короткое время продолжил,  улыбнувшись:
- Тут, знаешь, наверное,  как? Как в каком-то анекдоте: один раз - случайность; два раза - везение, а три раза - уже привычка! А   кроме того,  кто-то из мудрых сказал: "Не важно верите вы в это или нет, главное - что это работает". Так вот из того, что я о тебе знаю, из того, что ты мне рассказал о себе сам, и из того, что я видел собственными глазами, я для себя делаю вывод:  работает!
  - В самом деле? -  спросил Острихс, с оттенком некоторого даже самодовольства в голосе, - Ну,   и как вы думаете господин Фантес:  тут-то уж точно нет никакого вреда?  В этом-то смысле все совершенно чисто?
  - По моему мнению - да! - совершенно уверенно подтвердил священник.
  -  То есть,  например,  в таком направлении использовать мою способность можно и нужно?  -  уже даже как-то требовательно вопрошал юноша.
  "А мальчик-то  сам так и рвется в пророки,  - подумал про себя Хаардик,  -  Горит бескорыстным желанием осчастливить мир. Как там в этой книжке было? "Счастье для всех!... Даром!.." Только уж больно жутко  все  закончилось...  Не дай Бог!  Впрочем, что это я?  Там была  работа пришельцев, насколько я помню, негуманоидов...  Мы же дело не с пришельцами собираемся иметь?"
    Закончив  короткий внутренний монолог,  священник в своей манере не стал выдвигать для  Острихса никаких собственных предложений. Хаардик часто пользовался этим приемом: давал до конца высказаться собеседнику, который уже шел в нужном направлении, и,  в подходящий момент  только одобрял  подобранный им, казалось   с поверхности,  ответ.  По наблюдениям настоятеля  Фантеса,  решения, которые люди считают своими,  они  реализуют  гораздо с  большим удовольствием и рвением, чем  навязанные  со стороны.
  - Как тебе сказать? - счел он возможным ответить Острихсу,  - Нужно или не нужно - это решать тебе...  А вот насчет «можно»... Тебя ведь беспокоит оценка того, что ты сегодня сделал,  с позиции добра и зла?  Я полагаю, это однозначно во благо. Так, что если и дальше в таком же духе... думаю, можно!
- Тогда, может быть,  попробуем реализовать мою идею? - тут же с воодушевлением отреагировал на авторитетное заключение  Острихс.
  - Уже идею?  Ну, что ж...   Излагай.