Отель

   Я долго стоял и смотрел на старые стены, а воздух здесь был будто бы наэлектризован каким- то высшим чувством. Любви? Не знаю, но на душе у меня было очень спокойно и дышалось так, как дышится после дождя или долгого освободительного плача, как в детстве. Когда бабушка читала мне Евангелие, я лежал весь мокрый от жара бабушкиного тела и батареи и всегда воображал, что нахожусь в тех священных, пустынных землях, о которых я имел невеликое представление, разве что кроме того, что там было очень жарко, а люди скучали, прямо, как и я, лёжа с бабушкой. Бабушка всегда сопровождала библейские притчи своими выработанными духовной жизнью высказываниями, менявшими атмосферу этих притчей, делая их более торжественными чем они были на самом деле, более узко-народными, так казалось, что если вставить вместо святых имен Ваньку, Петьку или Федьку то изменится разве что форма, но не мораль.

   После бабушкиной кончины, я, повзрослев, напрочь утратил все какие бы то ни было внешние проявления духовной стороны своей жизни, но внутри что-то оставалось, какое-то легкое трепетное, детское простодушие, которое не давало мне пройти мимо бездомной собаки, не прочувствовав её боли или не остановиться у попрошайки, пусть даже он был жуликом и горьким пьяницей, а мои друзья в возмущении не уводили меня от него. Потом в моей жизни было многое, иное даже стыдно вспоминать, да и прошёл я через все возможные круги веры и безверия. Будучи студентом, как это водится я был полон духом абсолюта, считал себя убежденным атеистом, но так никогда в душе себе и не признавался, что же все-таки меня убедило – стремление ли к бунту или просто потеря меры в себе. Но ведь правда, как это в действительности сложно и нелепо пытаться вызвать в себе какие- то колебания мистического, когда посмотришь на улицу, а там жизнь не ждёт, идёт полным ходом, а вместе с ней мои амбиции и возможности – моя молодость. Это можно сравнить с лавиной, которая сходит на дом, все выбегают из него на безопасное расстояние, а ты что- то скрупулезно ищешь, сам даже ещё не зная что, под кроватью или среди грязных носок. Ведь для полного чувства веры, нужно всегда быть в некоем духовном тонусе, когда твои мысли и энергия направлены на что-то сокровенное и глубоко обдуманное, в конце концов зрелое, нужно целенаправленно высекать в себе этот огонь – всё это очень походит на напряженное дрожание истины, которое требует усилий. Но я носился по этому миру словно опьяненный, мне нужно было только концентрированное удовольствие в виде заграничных поездок (так девочки грезили о Канадах и Франциях), вечеринок, алкоголя, когда я не думал ни о близких ни о их деньгах как все подростки, только лишь открещивался от правда и закрывал на неё глаза, и думается мне что если бы я начал глубоко углубляться в то, что меня убедило назваться атеистом, то мне понадобилась бы помощь психолога, а кроме того упустил бы невыносимо соблазнительную юбку, тоже довольно божественной природы.
   
    По мере того как я вырастал для себя, а возможности в моих руках стали воплощаться в более-менее ощутимую явь, со своими прелестями, которые в отдельные дни постепенно начинали вызывать во мне тоску – начиналось то чувство пресыщения знакомое всем взрослеющим людям, а так-же людям с запаздывающим развитием. Благоустройство собственного жилья, о котором я так грезил, ровный звук мотора новенькой машины доставлявшие мне раньше столько щенячего восторга и эстетического ликования, как и любовь, оттенки которой не уставали меня вдохновлять – всё это постепенно начинало входить в тоскливые сети привычки. Опустив самое тривиальное, я скажу лишь о любви – в те годы она меня сильно разочаровала. Было бы огромным счастьем для меня страдать от неразделенного чувства или мучиться от жгучих приступов ревности – в последствии я всеми силами старался вызывать в себе и то и другое – но напротив я настолько охладел ко всем роковым страстям и даже к уютному, ленивому течению любви, что нередко возникали мыли о крайних, возможно садистских усладах, когда удовольствие загрубевшей плоти доставляет только физическая боль. Дети, и сама мысль о дальнейшем своём, посмертном существовании в поколениях вызывала у меня иронические смешки, мне думалось что нет ничего нелепее загонять себя в эти рамки – как я тогда говорил- устаревшего взгляда на семью, прошлых поколений, ведь мне казалось, что существует же в современном мире право выбора, выбора, последствия которого я не мог ещё ощутить в силу эмпирических причин. Смерть подпирала смерть, а параллельно этому кошмару, который казался мне тогда беспросветным, я, после того как назывался агностиком, что было довольно потешным, ринулся в поисках духовного учения в эзотерические бормотания и восточные медитации, ринулся с головой и с новой надеждой на воскресение. Хочу ещё немного добавить в этом контексте моё небольшое наблюдение о том, что человек незаметно для себя становится другим в определенные этапы жизни и как бы мы не старались порою воплотить в себе некоторые черты из другого этапа, нами ещё не пройденного – всё это будет обречено на неудачу или по самой большей мере будет искусственным и наигранным. Так же и те, кто уже прошёл определенный этап своей жизни, смотрят назад и могут лишь вспоминать ощущения от тех черт, которыми они когда-то обладали, но которых больше не будет. Я думаю дело тут в мироощущении, или точнее в привычке ощущать себя во времени. Старые люди настолько привыкают и настраивают себя в течении дней и эмоциональных перепадов, что не обращают внимание на вещи, которые волнуют молодых, иными словами – исчезают для самих себя. Молодые же люди, как правило хотят перенимать мудрость, спокойствие и выдержку, но ощущение себя ещё настолько свежо, чувство самости настолько тонко, что они мечутся от незагрубения самих в себе. Но тем не менее эта смесь перенимаемых черт формирует новый этап.

   На протяжении долгих лет я прошёл путь от тибетских лам до зороастризма, прокатал своё тело по многим горным массивам и пустыням, что впрочем, с одной стороны, дало мне живописные, великолепные виды и целительный опыт путешественника, расслаблял свой затюканный мозг долгими медитациями и практиками и тогда мне казалось что в этом что то есть, это подтверждали многие научные исследования, а глаза мудрейших были настолько полны гармонии что не верить, не радоваться было невозможно. Однако мне было по-прежнему неспокойно. Не знаю сколько зла я причинил себе и близким- да я и сейчас его причиняю и буду это делать так как власти не имею – но тогда постепенно я начинал чувствовать что становлюсь сам себе невмоготу, но вместе с этим понимать что таким какой я есть в этой данности, я был всегда и остро ощутил своё простодушие, которое было со мной всегда, неотъемлимо составляло любую часть моих хождений по мукам, которое быть может и давало мной манипулировать многим людям а что всего опаснее – идеям, простодушие от которого я бежал и стеснялся, как будто бы меня уличили в воровстве в высоком обществе, ведь все мы всегда хотим казаться друг другу и самим себе более сложными, интригующими чем можем от себя требовать. Добро, как и простодушие всегда скучно – они не требуют ничего, кроме усилия, хотя бы простой мысли о нравственном идеале, пускай даже никогда не осуществимом. Изощренность всегда коварна, она даёт человеку всё, но взамен забирает у него ориентиры. Однажды я просто взял и приехал в свой родной городок, порвал со всеми друзьями – я думал что не найду сил этого сделать, но тем не менее нашёл – я стал искать страдания в простоте, а простоту в окружавшем меня. Да, на первых порах я стал искать нервно и истерически, как психически больной человек, только лишь страдания, как будет делать наверняка любой, пожелавший вдруг искупить себя. Лишь по прошествии ещё весьма долгого времени я начал получать невыразимую радость в долгих пеших прогулках, шуме кофейного кипятка в турке, деткой непредубежденности и очищающем тело и дух труде. Всё постепенно начинало трогать меня своей вечностью, нерушимостью так что настоящая истина казалась мне уже не чем-то абсурдным, находящимся в каком-то другом бытии и ради которого можно было попирать чувствами других людей, оправдывая себя великой целью, а тем что находится непосредственно в самих чувствах – истина в чувствах каждого из нас – у каждого по-своему терпеливая и обнаженная, которую мы без конца насилуем друг в друге, отставая свою правду. То, что чувствует обычный рабочий человек, приходящий домой с изнурительной работы, полностью компенсирует то что может знать человек искусства о каденции в музыке или перспективе в картинах. Их истина равноценна, и там, за вполне очевидной сопротивляемостью створок души, они внутри переживают, чувствуют угрызения совести и без конца мечутся, хотя многие так никогда и не узнают всю силу и правду в сопереживании другим. Я обратил свой взгляд на родную мне религию, фундамент которой заложили далёкие от моего народа люди в далекой земле, но которую мой народ обсмеял, выстрадал и взрастил на своей почве как нечто крайне самобытное, до того, что она перестала иметь какие-либо аналоги в мире. Тонкое чувство сопереживания и тёмной восхитительной меланхолии, которое ужилось за много веков с дикарской натурой и народной привычкой самообманываться. Всё это тронуло меня до глубины души и только теперь я стал чувствовать себя их частью, готовый страдать за них и отдать жизнь если потребуется, конечно же чередуясь с неподдельной ненавистью и яростью к моему народу, из-за их невежества, варварства, но это была ни в коем случае не мизантропия, потому что даже в гневе я верил в их великодушие.

    Я прилетел в этот город сегодня рано утром чтобы провести здесь день, а утром следующим попасть на священную церемонию. Солнце, слепящее, обжигающее встретило меня очень радушно. Приехав с аэропорта в центр, первый делом я снял номер в недорогом отеле. По-английски мужчина на ресепшене изъяснялся очень неважно, но с достаточно узнаваемым акцентом. Оказалось, что он был моим соотечественником, перебравшимся сюда уже достаточно давно вместе с семьёй. Не знаю как я узнал что он мой земляк, по акценту ли или по его привычке обращаться с клиентами соответственно своему настроению, но заговорив с ним на родном языке я ожидал более теплой реакции, сродни той, когда встречаешь что то знакомое и давно искомое. Мужчина только лишь вежливо улыбнулся и как-то стеснительно попросил минуточку подождать, а вернувшись проводил меня в мой номер. Всю дорогу от ресепшена до номера, я наивно и даже может быть под конец настырно искал дружеских фраз и прочих близких душевных касаний. Показав мне мою комнату, в которой мне предстояло остановиться всего лишь на этот день он встал передо мной и казалось ждал каких-то следующих поручений, но у меня никаких поручений не было, мне просто хотелось немного поговорить с ним о его жизни, но он стоял и улыбался в тяжелом ожидании, так что мне стало неловко и я сказал просто:

-Спасибо вам. Мне всё здесь нравится, к тому же я останусь здесь всего на ночь.
Мужчина медленными шагами пошёл к выходу, но в дверях развернулся и произнёс:
- Знаете, кондиционеры не работают. Если вам станет вечером очень жарко, то рекомендую прогуляться перед сном – это успокаивает. Но на всякий случай есть прохладительные напитки в баре внизу, а окно открывать не стоит. И я очень прошу обратить внимания на мои слова насчёт окна.
- Почему же не стоит?
- Оно сломано, кроме того всегда вызывает сквозняк, на что жалуются другие постояльцы отеля. Знаю, может конечно показаться, что я ущемляю вас в каких- то правах, которые вы имеете и за которые заплатили, но поймите, что не я здесь всем распоряжаюсь, по крайней мере не могу влиять на ощущения комфорта постояльцев и всегда потакать их капризам. В первую очередь достанется от них именно вам, а я буду всего навсего отчитан начальством за недонесение вам информации.

  Я удивился такой расчётливости и степенной деловитости своего земляка, но его самоуверенность слегка начинала играть со мной в нехорошие игры, поэтому я ответил:
- Всего навсего? Вы не боитесь, что вас будет отчитывать само начальство, а не какие-то простые постояльцы? Ведь вас же могут уволить.
- Могу я вас спросить, хорошо ли вы знаете правила ведения гостиничного дела? Так я и думал. Вы не представляете себе, насколько незначителен упрёк начальства, вернее очень значителен и порою весьма и весьма ощутим материально, но в любом случае начальство всегда может устроить тебя заново, дать ту же самую работу, ведь здесь всегда есть большой недостаток в персонале. Но постояльцы - от них никуда не деться. Так как мы не зависим от них напрямую – я имею в виду именно мы, простой персонал, потому что в первую очередь мы зависим от начальства –то они вольны делать с нами что угодно и они не куда не деваются, многие снимают здесь номера многими месяцами, а мы? Мы вынуждены всё это терпеть.

  Всем своим лицом мужчина сделал вид, что он всё сказал, поэтому он резко повернулся, чуть ли не на каблуках и бодрым шагом пошёл обратно по коридору и вниз по лестнице за ресепшн-стойку. Я хотел сказать ему что-то ещё, что-то насущное, вылетевшее из головы и не касавшееся этих утомительных постояльцев и окна, но успел издать ему в след лишь несколько нечленораздельных звуков, которые всегда выходят из-за волнения, которое сковывает связки.

   В номере всё было очень просто, сдержанно, но чисто и аккуратно. Эта неброскость распространялась даже на настроение, которое оседало здесь как осадок в банке. Бежевые стены, лаковая тумба и легкая кровать с воздушным матрацем не приносили взгляду ничего нового, никаких размышлений о дизайне и моде. То, что здесь не было ничего лишнего, казалось-бы отлично уживалось с моим выработанным и отшлифованным простодушием, если бы я не стал скучать здесь в первые минуты своего пребывания. Подойдя к окну, я посмотрел на внутренний дворик отеля, где стояли две декоративные пальмы и шезлонги вокруг небольшого бассейна. Две женщины лежали в шезлонгах надвинув на глаза соломенные шляпки, которые были куплены явно в аэропорту, где ими торговали вразнос. «Наверняка американки» подумал я и разумеется они здесь не для такой личной цели какую преследую я. Так же я рассмотрел само окно, которое показалось мне тоже вполне обычным и совсем не сломанным, только краска кое- где облупилась, да ручка была такого состояния, как будто её дергали день и ночь.

   Я принял душ и как всегда под струями воды мои мысли яснели и тело получало кратковременный отдых. Затем я спустился вниз и купив баночку газировки сел в большой кожаный диван. Люди проходили мимо меня самые обычные – скучающий обслуживающий персонал, ловкими движениями менял в воду в кулере и что-то делал с кофейным автоматом, постояльцы в халатах или густо накрашенные женщины стояли у бара, пили коктейли, а затем удалялись по лестницам в скучные номера. Мужчина на ресепшн, всегда делал вид постоянной занятости и то и дело щелкал по клавиатуре компьютера, хотя наверняка отлично знал, что выглядит глупо, так как я смотрю на него, и так же он скорее всего злился на меня за мою навязчивость, как будто было что-то удивительное в том, что мы оказались земляками и я воспринял это как мотив к сближению. Я вполне его понимал – до меня тут было так же суетливо, но более привычнее и спокойнее так как у других постояльцев, по большей мере иностранцев, не было никаких мотивов, которыми бы они злоупотребляли как люди моей национальности. Но ведь всё было так искренне и исходило от того-же простодушия, что мне стало грустно. Я не хотел его злить и поэтому решил прогуляться по улицам города, но как только я встал, в вестибюль вошли те самые две предполагаемые американки и, хотя я знал, что они должны были войти через другой, задний вход, всё же ничему не удивился, так как был по натуре рассеян и только сосредоточие на происходящем могло мне помочь в таких ситуациях. Я дружески улыбнулся им, качнув в руке, в знак приветствия баночкой газировки, и они захихикали молодым, девическим смехом, достаточно неподдельным и отвечающим их виду и очевидности натуры. От такого смеха мне самому захотелось с ними рассмеяться, так как я вполне помнил этот смех моей молодости, ещё бесконтрольный и чистый, пусть даже он был ироничен или саркастичен. «Американки» оглядываясь и смеясь удалились по противоположной лестнице в другое крыло номеров.

   Прогулял я до самого позднего вечера, исследовав все примечательные места города и справившись о грядущей утренней церемонии. Зайдя в отель, мужчина на ресепшене, показался мне необычно учтивым и славным парнем, даже справился о моих впечатлениях от города, комментируя мои рассказы своими замечаниями. Наконец я почувствовал какие-то нити сближения с этим человеком и подумал, что быть может я просто много требовал от него и даже решил поведать ему о цели моего визита. Когда я её рассказал, то лицо мужчины выразило удивление и как будто неверие от того что я мог так думать о истинной сущности моей цели. Наверняка так на тебя будет смотреть твой коллега по работе, когда ты решишь ему поведать что ждёшь рождественских подарков в пустых чулках, развешанных у себя в одинокой квартире.
 
   Когда я собирался подняться по лестнице, он вдруг выпалил, словно забыл меня спросить, но теперь вспомнил:

- Надеюсь вы хорошо себя чувствуете прогулявшись? Похождения после прохладного вечера быстро навеют на вас спокойный сон. Возьмите с собой газировки, если хотите.
- Спасибо. Я сегодня выпил так много газировки, что кажется спать мне ночью не придётся. Хе-хе-хе.
То, что мужчина хотел меня отчего то предостеречь, было очевидным. Такие намёки не рассмотрит разве что близорукий и я улыбаясь стал подниматься по лестнице в свой номер.

   Как только я оказался в комнате, сразу прыгнул на кровать не разуваясь, расстегнув только рубашку и оголив грудь, лежа на спине. Всё было тихо, даже слишком, а воздух был очень густ и влажен, от чего над верхней губой и на груди выступила испарина. Немного поворочавшись, я наконец уснул.

   Да. Люди просыпаются оттого что их сну, глубокому или простой дрёме, мешают. Так и мне в конце концов стал очень мешать этот удушливый воздух, и я ясно заметил, что к нему добавился помимо его густоты, какая-то неопределенная вонь, как будто кто-то испортил воздух самым нахальным образом прямо у моего лица. Я встал, снял рубашку, которая пропиталась потом и прошёл в ванную чтобы умыться. Холодная вода лишь на мгновение охладила моё тело, но лёгкие судорожно стали вбирать в себя весь оставшийся в этом проклятом номере воздух. Открыв дверь, я посмотрел вдаль на пространство тёмного коридора, слабо освещаемого настенными лампочками. То ли по стечению случайного то ли по невезению, что опять же является случайным, все лампочки вдруг погасли и впереди осталась лишь темнота, только свет из моей комнаты немного рассеивал мрак в пределах моей вытянутой руки. Я захотел спуститься вниз, в вестибюль, где должно было быть заметно прохладнее и свежее чем в этих адских номерах, поэтому достав из чемодана и надев, не застёгивая чистую рубашку, я буквально на ощупь вышел в этот темный коридор. Опираясь на стены, я шёл по направлению к свету, который лился из круглого окошка над лестницей, по которой мне ещё предстояло спуститься. Шёл я, как мне казалось достаточно долго, но голубоватый свет в конце коридора всё не приближался, но зато обернувшись назад - на мгновение уже подумав забыть об этой маленькой авантюре, вернуться в номер и прождать до утра – я так же заметил, что свет из моего номера находится одинаково далеко, поэтому решив, что идти вперед или назад так же равносильно, то решил пойти вперед. Когда нечаянно мне удавалось слишком громко надавливать на двери номеров, мимо которых я шёл опираясь, оттуда раздавались то покашливания, то переменчивый храп, который невозможно было отнести к какому-то одному полу. Тут мне показалось что впереди меня, всего в нескольких шагах, кто-то устало вздохнул. Не мог же я сказать громко «кто здесь?» и тем самым обречь себя на резкое включение хищного света в коридоре, так как я уже не мог точно понять, что для меня опаснее – темнота к которой я уже неплохо адаптировался или свет. Вследствие чего я продолжал с опаской идти вперёд, пока не коснулся коленом чего-то мягкого. Тут же до моих ноздрей донёсся запах дорогого парфюма, который мог быть родом только из страны, которая исторически специализировалась на таких вещах. Я не выдержал, приторный запах духов как будто выбил меня из состояния осторожности, к тому же мне так и так надо было как-то перейти через это препятствие, и спросил исключительно тихим, но вкрадчивым шёпотом по-английски:
- Кто здесь?
В ответ меня схватили за ногу, чуть пониже коленки и казалось этим нажимом вниз, хотели посадить рядом. Я сел около неизвестного, прикоснувшись спиной к двери номера, чем подвергал себя несомненной опасности. Тут мне пришло в голову, не знаю почему, что это могла быть одна из тех девушек «американок».
- Это вы? Одна из тех девушек, которых я сегодня видел?
-Тише вы. Всех разбудите. Не знаю за кого вы меня приняли и сколько девушек вы сегодня видели за день, но если я сама правильно поняла кто вы, то боюсь вы не ошибаетесь.
- Мне нужно туда вниз, в вестибюль. Очень хочется пить. А в этих проклятых номерах нет воды и душно как будто в раскаленной пещере. Разве что они делают так специально, чтобы мы в потёмках шли за их водой.
«Американка» помолчала с минуту, а затем ответила:
- Сижу тут уже больше часа – поздно пришла с прогулки, а подружка закрылась изнутри и спит беспробудно. Я даже практически заснула, пока вы меня не разбудили толчком.
- Извините. Но почему вы не остались там в вестибюле? Насколько я помню там стоит отличный кожаный диван и могу вас уверить спалось бы там куда более спокойно чем в номере.
- Ну знаете, я конечно люблю побаловаться, но чтобы остаться спать в вестибюле…Для того и предназначены эти номера - чтобы в них спать, как бы некомфортно в них не было. Я же молодая девушка из другой страны, а не одна из тех дамочек бальзаковского возраста, которые ровно в полночь пьют тут кофеёк.

  До конца я не понимал, чего хотела эта молодая «Американка», но сидя представлял и думал какой же из тех двух девиц, она могла быть – которая была с завивающейся чёлкой золотистых волос, в чёрных очках-хамелеонах, или же другой – каштановой брюнеткой в полупрозрачном платье. Я не знал, чего ждала тут эта девушка у двери, но знал чего хочу я, а именно выпить баночку газировки, заодно сходить там внизу в туалет, потому что мне казалось что я сейчас взорвусь от переизбытка жидкости. Странно то, что я всё равно хотел пить как загнанная собака.
- Мне нужно спуститься туда.
- Я бы не советовала вам сейчас там ошиваться. Отель уже спит, а тот мужчина на ресепшн крайне раздражителен, к тому же вам не удастся скоротать время на диване, так как в данный момент, да и вообще всегда мужчина спит на нём по ночам, когда нет никаких ночных постояльцев. Когда я зашла в отель, он чуть ли не зашипел на меня от злости.
- Да он странный малый…мой земляк…впрочем, вам это наверное не важно. Да чёрт возьми, почему же всё так сложно! Отели никогда не спят!
- Тсссс! Тише прошу вас, не стоит никого тут будить. Вы не знали, что в номере 54 живёт мать с грудным ребёнком, который если проснётся доставит ей так много проблем и хлопот? Однако в одном вы правы, вы это очень тонко заметили – отели никогда не спят.
- Вы как хотите, но я иду дальше.
- Дело ваше.
 
  Только я хотел встать как дверь, к которой я сидел прислонившись спиной, отворилась и я влетел туда, наверное смешным со стороны, кувырком. Раздался семенящий стук каблуков по полу, небольшое восклицание, а затем едва сдерживающий себя смех двоих девушек. Так я попал в их комнату.

  Очутившись в другом номере, я встал и деловито осмотрелся. Девушки казалось меня не замечали вовсе, а только игриво щипали друг дружку за бедра и в шутку ругались:
- Можно было меня дождаться!
- А ты почему шлялась где-то так поздно!?
 
Я попытался прервать их игру, ворвавшись в разговор строгим мужчиной, которому нужны постоянные разъяснения и логический порядок.

- Девушки, я вовсе не планировал оказаться тут у вас среди ночи, а просто хотел спуститься вниз. То и дело мне мешают сделать элементарные вещи, всё это начинает мне надоедать и если вы позволите, то я сейчас выйду, включу свет в коридоре – чего я не понимаю, почему этого нельзя было сделать раньше – спущусь вниз и выпью воды, а затем пойду ровно таким шагом, который бы никак никого не разбудил и не доставил никакого расстройства моей гордости.

  Девушки словно окоченели от своих игр и по-прежнему не обращали на меня внимания. Я вышел из их номера полный решимости, нащупал снаружи у двери маленький выключатель и осветил коридор каким-то больничным светом.

  Мягким, спокойным, но вместе с тем твердым шагом я направился к лестнице, но на пол пути внезапно остановился, словно мне открылось нечто такое, чего я до этого момента не понимал, нечто похожее на свободу воли, после чего я повернулся и пошёл к себе в номер думая - «Заплатил ли я в конце концов или не заплатил?» Некоторые двери открывались и выглядывали опухшие, обрюзгшие лица полные недовольства. Но я так бойко, одушевленно, смотрел в их лица, как будто хотел сказать- «Чего вы в самом деле? Шутите что ли здесь все? Я никому не мешаю и что вы в конце концов мне сделаете?», что никто не решился ничего поставить мне в упрёк. Заходя в свой номер, мельком я увидел в приоткрытом соседском, как какой-то здоровенный мужчина собирался встать с кровати, но его подружка быстро закрыла дверь номера, после чего я и сам зашёл в свой.

   Воздух по-прежнему был очень спертый, такой, что я никак не мог оставаться здесь без должных мер, поэтому снял рубашку подошёл к окну и дрожащими от нетерпения пальцами открыл его. Невыразимое наслаждение: ночной ветерок жаркой страны обдувал мои волосы и лицо, щекоча ноздри и ресницы. По спине пошли мурашки удовольствия, так что я подумал о том, что как мало в сущности нужно человеку – всего то прохладный ветер после водянистой жары и духоты. Во внутреннем дворике стояли те самые пальмы, несколько шезлонгов. А в середине бассейна отражались молочно-бледные звёзды немного дрожа на ряби воды. Я вздохнул полной грудью, разделся и уснул. Самое последнее что я услышал сквозь сон, был плач маленького грудного ребёнка.

   На утро меня растолкали, буквально с силой растрясли за плечи. От такой неприятной неожиданности я нечаянно вскрикнул, а мои глаза долго не могли сфокусироваться на чём-то одном, как и моё сознание не могло попасть от такой встряски в разум. Это были те недолгие минуты, когда тело бодрствует само по себе и причинить ему можно что угодно, потом как ведь тело безобидно. Наконец сознание вскочило как на спешащий поезд, в сонный ум и я почувствовал огромные лапища на моих плечах, которые трясли меня как куклу. Сначала я просто испугался – это вам не шутки так будить человека, причём такими скотскими руками – и не стал открывать глаза из-за страха, затем в мгновение придя в себя, мне не захотелось открывать их из-за злости – пускай мол трясут сколько захотят, насмерть ведь не затрясут, только сами озлобятся – и поначалу такая мысль показался мне очень забавной и отомстительной, но когда меня ударили по щеке, всё той же грубой лапищей, я вывернулся как угорь и как ужаленный подлетел к окну.

- Что за бандитское своеволие?! – крикнул я сдавленным утренним голосом – Как вы сюда попали?

  Передо мной стоял мужчина огромного роста и редкой комплекции. В таком могучем теле свободно могло поместиться двое таких как я, хотя надо признаться и я был не из маленьких или тщедушных. Часто в молодости, девушки увлекались мною мимолётными интрижками, за мой хороший рост, осанку, доставшуюся от отца и прочими многозначительными вещами молодости. Мне говорили, что я красив, и я ничуть не смущался этим или пытался доказать обратно то, что было вполне очевидным, так как поступают таким образом только лжецы и потаённые лицемеры. Но такого огромного и в противоположность мне некрасивого человека я увидел впервые. Это был по-настоящему гигант из ветхого завета. Я посмотрел на его руки, которые трясли меня как болванчика и подумал, что стоило бы им немного сжать моё горло, то из меня мигом вышел бы дух. Разумеется, прежде чем закричать я оценил моего утреннего мучителя краем глаза, но не закричать я не мог – это было, что называется пиком человеческого возмущения, когда даже самый слабый и забитый человек начинает потрясать кулаком. Действительно, я совсем не имел никаких догадок о его бесшумном проникновении в мой номер. После вчерашнего блуждания в потёмках я закрыл дверь на щеколду, но теперь же она была распахнута и для чего-то подперта деревяшкой.

  Мужчина крякнул и почесал грудь, а затем ответил:
- Вы отрывали вчера ночью окно? Открывали или нет?

  Я посмотрел на окно, но оно было закрыто и никакие признаки не выдавали его ночное отворение, даже болтающаяся ручка была ровно в таком положении, в каком я рассматривал её вчера.
- Ну знаете. Объяснитесь сейчас же. Окно здесь играет самую последнюю роль, а вот как вы ворвались в мой номер и начали меня донимать - это первостепенно!

  Мужчина видимо любил чесать свою грудь, что являлось одной из вредных привычек, сопровождающих некоторых людей в эмоциональной перепалке, как и излишняя жестикуляция. Но обеспокоенным этот верзила точно никак не выглядел, чесал же он свою грудь скорее только лишь от скуки.

- Успокойтесь пожалуйста. Я не причинил вам никакого вреда, а за беспокойство и за самовольное вторжение прошу меня извинить – я видите ли работаю с дверями, ну знаете изготовка дверей, поэтому знаю о них всё что можно. Между прочим, эту дверь и замочный механизм сделал тоже я.

 Всё это он сказал без капли гордости, но и без искреннего выражения извинений.

- Мне просто интересно, кто вчера ночью из этого крыла открывал окно в своём номере. Но сначала скажите, Леонид вас предупреждал?
- Какой ещё Леонид? – я по-прежнему стоял у окна в трусах и майке и если бы я посмотрел вниз, то увидел бы что нижнее бельё моё не чисто, словно я ходил ночью в туалет и нечаянно помочился на себя. Всего этого я не увидел сначала, поэтому вид был у меня вызывающий – хотя что я мог сделать такому верзиле? – стоял скрестив руки, опершись на подоконник.

-Мужчина- администратор этого отеля. Раньше сквозняк не представлял никаких проблем и все спали с открытыми окнами, даже я так спал, ведь это просто кажется необходимым в этих жарких номерах, ведь так?
- Да…да пожалуй. Вчера было очень жарко.
- И…?
- И я просто сходил умыться, выпить баночку газировки.
- Так это вы вчера шатались ночью по коридору?
- Послушайте, не понимаю зачем вы ставите мне все эти сети, но вряд ли я был единственный, кому нужно было выйти из номера вчера в поздний час. Кроме того, не открывал я этого вашего чертового окна! А теперь если можно, мне нужно сделать утренние процедуры и покинуть этот негостеприимный отель, я очень спешу.

  Зачем я сказал неправду? Окно всю ночь должно было быть открытым, а открыл его я сам. Не из простой ли трусости перед физической силой?  Да и сила ли этого человека так напугала и смутила меня? Ведь помню же как пять пальцев весь вчерашний балаган и как я ходил по коридору и как встретил двух американок и как открыл окно. Что если всё это было просто ночным кошмаром, да и тот выдуманный под утро?

   Я обошёл кровать и хотел выйти из номера, но мужчина полностью распрямил своё огромное тело и встал, заслоняя проход. Это до того возмутило меня, что слёзы обиды подступили к горлу неприятным комком, смешиваясь с бессильной яростью взрослого человека, перед которым преграждают путь, так бессовестно пользуясь свой превосходящей физической силой.

   - Вы кажется очень нервничаете. Пожалуйста сядьте на стул. Ну не в нижнем же белье расхаживать по отелю? Причём в нижнем белье такой…кхм…простите свежести.
Отступив на два шага от верзилы и сев на стул, я молниеносным взглядом, чтобы этого не увидел мужчина, посмотрел на свои трусы и - о ужас! – все они были очень несвежи от вполне понятных причин. Крепко сдвинув бедра и сложив руки, мне было до того мучительно стыдно и непонятно от происходящего, что от нервов у меня задергался глаз.

   - Пожалуйста, зачем вы меня так мучаете? Я могу вызвать полицию и будь уверены, они примут надлежащие меры.
   - Ооо прошу, прошу. Полиция здесь непременно появиться с минуты на минуту и боюсь все обстоятельства будут складываться очень плохо в сторону того, кто нарушил правило вчера ночью. И вот ещё: насчёт всей этой полиции и прочего – мужчина казалось распрямился ещё больше и заговорил более серьёзным голосом - я например, уже сейчас знаю что вина за произошедшее полностью лежит на вас, только вы не сознаётесь в этом и будь моя воля то задушил бы вас сейчас собственными руками как котёнка. Но знаете, что самое смешное? То, что всё за нас сделает закон, он запрещает любые здравые и логические разрешения конфликтов самостоятельно, как положено по справедливости. Всё что мы можем – это лишь пугать и голословить. Есть закон, есть тюрьма и лишь на их проницательность с предусмотрительностью мы можем надеяться. И знаете, я очень полагаюсь и надеюсь.

- Что случилось? Вы можете сказать, что здесь происходит?

- Вы имеете право знать. Так вот: вчерашней ночью, из-за пренебрежения негласным, но строгим правилом, которое основывалось не на прописном законе, а на чисто человеческой просьбе, кто- то – то есть вы- открыл окно в номере, чем вызвал сквозняк, который в свою очередь вызвал кашель у грудного ребёнка из 54 номера. Его мать живёт здесь с ним уже более полугода – муж бросил её без средств к существованию и просто скрылся – живут они в довольно стесненных условиях и лишь по милости начальства отеля. Вчерашний сквозняк вызвал у её ребенка непрекращающийся кашель, который перешел в одышку и ребёнок просто задохнулся до того как приехала скорая помощь.

  Я не мог в это поверить, но тут вдруг вспомнил как перед сном, перед самым падением в бессознательность, услышал детский плач.

- Но почему вы уверены, что это был я?
- Больше некому. В этом крыле –вы единственный новый постоялец, который мог бы пренебречь просьбой. Знайте, что теперь бедная женщина совсем обречена, ведь ей нужно схоронить малыша по такой жаре в кратчайшие сроки, а кремация в этой стране не практикуется. Ей не откуда взять деньги, и только представьте, как она страдает, ведь она оставит тело своего сыночка в чужой ей стране. Тельце, которое может быть уже сейчас распухает от климата в здешнем зачумленном морге. Но вот и полиция. Прошу вас, расскажите им всю правду и очистите совесть, так как я полагаю, что человек вы разумный и духовно развитый.

  Наконец мужчина вышел за дверь, пропустив после себя в мой номер двух служителей закона, одетых во всё черное и похожих на доберманов. Моё пребывание в этой стране затянулось.

             Благодатный огонь (Сон приснившийся ночью в отеле)
   
    Я долго стоял и смотрел на старые стены, а воздух здесь был будто бы наэлектризован каким- то высшим чувством. Любви? Не знаю, но на душе у меня было очень спокойно и дышалось так, как дышится после дождя или долгого освободительного плача, как в детстве.

   Толпа народа с незажженными свечами в руках окружала каменную архитектуру в основании которой был проход. Всё было пронизано неописуемым, литургическим ликованием и радость людей казалось вполне могла зажечь все свечи в их руках.

   Внезапно ко мне подошёл церковный служитель (наверное, я и сам был одним из них во сне) и поручил мне важную просьбу – незаметно проникнуть в проход кувуклия и что-то передать патриарху. Люди улыбались мне ожидая чуда, я прошёл через толпу и казалось не менее чудом то, что никто не увидел, как я зашёл в кувуклий. Патриарх стоял с тридцатью тремя свечами в руке, но отнюдь не молился о чуде, а разговаривал с каким-то мелким прислужником, похожим на оборванца в рясе. Патриарх удивился мне, но я передал ему, то что был должен, после чего он разрешил мне остаться и воочию увидеть чудо. Мы стали молиться с ним вместе, искренне и усердно, так я не молился никогда в жизни – под конец я верил всем сердцем (да и не мог не верить, ведь всё это происходило и раньше), что чудо сейчас свершиться, но тут краем глаза я заметил, что тот мелкий монашек тенью соскользнул вперед и просто-навсего поджёг камни, без шума и пыли! Я видел всё это а монашек видел меня и ехидно улыбался, встав в прежнюю позу. Патриарх воскликнул и вздохнул «Огонь сошёл! Милостив Господь!» Я как онемевший и вмиг потерявший веру по инерции всё молился и молился, пока Патриарх не поднял мою голову от груди и не умыл лицо огнём. Затем он вышел из прохода к людям, чтобы сообщить им великую, благую весть и разнести пламя огня по всему миру.

   Мелкий, грязный монашек захихикал и рассказал мне, что он такой же земляк, как и я, что часть пламени тридцати трёх свечей доставят срочным рейсом в нашу страну, а так же по пути оно будет гаснуть много раз от опасного сквозняка и что помимо всего прочего огромные охранники будут прикуривать от него сигаретки. Говорил он мне всё это в спину, но я шёл по направлению из кувуклия, навстречу большой толпе народа, чтобы рассказать им про всё и с достоинством принять свой суд.