Беглец номер тринадцать

        Люди так  привыкли к сотовым телефонам, что считают:  они были всегда. По ним знакомятся, договариваются о неотложных встречах, что-то меняют, когда, казалось, уже ничего нельзя изменить. В мгновение ока находят одноклассника, пропавшего из поля зрения еще со школьных времен.  Делают крутые повороты на виражах судьбы. Даже влюбляются. Теперь это в порядке вещей. Дошкольник еще не овладел лексикой родного языка, зато в смартфоне все функции знает. Прогресс! К нему быстро привыкаешь (хотя он и раздражает иногда, потому что хочется немножко консерватизма и стабильности). Между тем, трудно представить, но еще несколько лет назад о сотовой связи никто и слыхом не слыхивал. Радиотелефоны были достоянием спецслужб, а простые граждане довольствовались проводными «трубками», которые никак нельзя было носить при себе. Иногда хочется думать, что в те времена было больше романтики и человеческого тепла. Ведь когда смотришь  человеку в глаза, рождаются определенные эмоции. А что чувствуете вы, когда смотрите в пластиковый экранчик?..
        Конечно, о пользе сотовой связи много и пространно можно рассуждать. Примеров тому предостаточно. Спасенные рыбаки и заблудившиеся в лесу – самые банальные из них. А вот вообразите, что не оказалось у вас при себе такой карманной палочки-выручалочки. Плохо, конечно. Зато, быть может, это шанс получше узнать тех, кто рядом с тобой, ведь тут приходится рассчитывать не на волшебство нанотехнологий, а на нечто совсем другое?
       Впрочем, то тема особых размышлений о движениях, смысле, рамках и самодостаточности нашей жизни, придуманных не нами, как нам зачастую представляется, а объективностью Ее Величества эволюции, давшей человеку лишь немногим более того, что ему нужно для существования на Земле.
        А заговорил я обо всем этом потому, что вспомнил одну историю из своей юности, которая вряд ли  бы  могла произойти, будь изобретены в ту пору сотовые телефоны. Но их, увы, не было. Совсем не было. Об их грядущем нашествии никто даже не догадывался. Хотя... это не главное. А что главное, читатель решит сам.

                ***

      У павильона около локомотивного депо толпится очередь из студотрядовцев-проводников — всем нужно запастись чем-нибудь свеженьким и аппетитным на первые часы дороги. Опять опоздал на планерку, черт возьми, но на сей раз, надо полагать, наш бригадир, наш добрый дедушка Степан Матвеич, или просто Матвеич, мне не всыплет — ведь рейс-то последний, слава Богу. Ищу глазами Алину — её нигде нет, наверное, при¬нимает вагон. Алина — восемнадцатилетняя девушка, моя ровесница, белая-белая, высокая, красивая. Она родилась в Финляндии   и говорит на этом странном языке так же, как мы с вами на русском.
     -Ну как, товарищи, как живем? — спрашиваю, вежливо проталкиваясь вперед. — Тёть Ира, как у вас дела? Как работа... идёт? Ох, не завидую я вам, теть Ира. Теть Ира, сделайте-ка  мне пару лимонадика и пирожков штук десять.
     -Опять без очереди! — делает мне выговор Маша, проводница из соседнего вагона.
     -Куда без очереди! — раздается по цепочке.
     -Спокуха, товарищи! — произношу я блатное словечко с достоинством пароля. — Неужели вы позволите, чтоб ваша соотечественница Алина умерла с голоду!
     -Да ладно, пускай берет, озорник!
     -Спасибо вам, теть Ира, дай Бог здоровьица и мужика хорошего. Держи, — на сей раз я уже обращаюсь к младшему брату Юрке, семикласснику, которому тоже захотелось прокатиться на север в последние деньки летних каникул.
     А сейчас запрыгиваю я с пакетом провизии  в руках в свой общий, самый последний, кстати, вагон под тринадцатым номером, а Алина уже досочки в тамбуре колет. Моё дежурство ночью, прекрасно! Днём мне больше не вынес¬ти. Удивляюсь, откуда у Алины такая постоянная обходительность, такая участливость к пассажирам. Я бы обязательно где-нибудь сорвался. Правда, и благодарности мне пишут пореже... Но за счет Алины наш тринадцатый, нашу чёртову дюжину в этом плане всегда ставят в пример.
     Итак, ночка входит в свои права. Почти все спят и никто не надоедает с вопросами и просьбами. Под утро после первой длительной останов¬ки кто-то хлопает меня по плечу. Ба, лейтенант, тот самый, который две не¬дели назад ехал с нами с севера. Мы здороваемся, как старые знакомые.
     -Куда    на этот раз, лейтенант?
     -Теперь кости бросаю в Оленегорск, дела службы, погоди, все по порядку расскажу.
     -А я как назло только что почти целую бутылку "Рябинки" в раковину вылил. Прежние пассажиры оставили.
     -За этим дело не станет. Ресторан ведь через полчаса открывают.
     Просыпается Алина, умывается — настала её очередь работать. Я зову отдежурившую смену  Машу, на которую лейтенант в прошлый раз метил глаз.
     Лейтенант приносит из ресторана несколько бутылок марочного сухого вина, шоколад, конфеты, мандарины, Алина достает колбасу, стол в  купе отдыха оборудован, утренний собантуй начался. Брат с верхней полки глазеет на наше пиршество и жует хвост здоровенной копченой камбалы, тонкой, как лепесток.
     -Заметил, как солдатик из  купе быстро вымелся, как меня увидел? Армейская выправка! Машеньку соблазнять, видать, хотел. Форма — ах, погончики вы мои, прелесть — всегда дает свое преимущество! — гарцует лейтенант, бросая пыль в глаза в предвкушении общения с прекрасными дамами. — А вот морячки — другой разговор. Эти мальчики тоже с валютой, как и наш брат офицер, да похлеще еще гораздо, и на кулачках не дураки, насобачились там у себя с канатами, ох, не любят они нас. Ну так, поднимем бокалы, на брудершафт, а, Машенька? Ну, конечно, мы с тобой не так уж влюбчиво будем целоваться, как Владик с Алиной. Ну хватит, хватит, ребята, а то мне завидно. Приятно смотреть на счастливые парочки! Сколько, Маша, дала бы мне лет?
     -Года тридцать... тридцать два.
     -Ну спасибо, это рекорд. Столько мне еще никто не давал. Мне двадцать четыре года.
     Говорил он со смаком, залихвацки, разговор поглощал его полностью, и, казалось, любая мелочь охватывала все его интересы целиком. Чувствова-лось, он наслаждение находил в том, чтобы выговориться, перед кем — не важно. О коктейлях, винах он также рассуждал с большим вкусом, и вино выпивал торжественно, взатяжку, предварительно вдохновенно высказав самые приятные пожелания.
     Постучали.
     -Скажи, дорогой, какая счас станция, — спрашивает заглянувший к нам мужчина-южанин, от которого сильно разит сивухой.
     -Лепша.
     -Лепша?! Да ты брешешь, малый! Я вчера еще в Лепше садился, чтобы ехать в Вологду. Вот уж полсуток катаюсь, и обратно в Лепшу?! Как это так? Что за чушь!
     -Это уж у тебя надо спросить, дядя, как это ты так умудрился. Только Вологда давным-давно позади осталась, поезд идет в противоположную от нее  сторону, и придется сейчас слезать.
     -Одно смущает, — продолжал лейтенант после вынужденной паузы, - судьба индейка. Две недели назад я не просто так ехал. Вез труп друга в цинковом гробу. Авария с ракетой. Дело простого случая...

     Пробудился я в самом солнечном расцвете дня. Вдоль полотна уже тянулись высокие сопки, поглощенные  желтым искрящимся туманом; они были растворены в нем, словно светясь изнутри, и казалось, были не настоящими, а только лишь отраженными. Отовсюду глазели голубые водоемы, со всех сторон закованные в базальт. Нежно  пахло лесом и чем-то очень-очень знакомым  еще с детства.
Маленькая печка в тамбуре за металлическими дверками, где рас-положен водонагревательный котел, уже трещит — Алина варит обед. Ва¬гон переполнен.  Ну вот, часов шесть подежурю, передохну, а ночь снова моя.
Тут посещает нашу кают-компанию старый знакомым лейтенант в явно взбудораженном состоянии духа.
-Сижу я сейчас в ресторане, вдруг папаша рядом выкладывает че¬люсти на стол:  «Я за вас кровь проливал, а вы теперь вино распиваете, сволочи». Я еле сдержался. «Папаша, — говорю, — убери свои вставные челюсти и воткни их обратно!»  А он снова разразился: «Вы только хлеб жрать умеете». Тут еще несколько человек подмешалось к конфликту, папашу уже кто-то за грудки вздергивает, а меня зек какой-то по носу смазал. И пошла возня, несколько столов опрокинули, а зек все ко мне норовит, ну я ему рр-раз вот сюда... — о драке лейтенант рассказывал с хрустом, с блаженством профессионала, которые вновь сменились на возмущение, когда он в коридоре  пересказывал ту же самую историю седовласому отцу семейства.

И вот наступила последняя перед Мурманском белая ночь. Морской залив простирался без конца и без края в виде разветвленных фиордов, и сопки утонули в дымчатой  синеве. Воды западной части залива были  мутно-голубыми и бледными, а восточной —   нежно-розовыми до самого горизонта, у берегов же темно-розовыми, с отливом, как у хорошего червонного золота. Не верилось, что океан был холодным,  и глазам невольно хотелось угадывать пальмы в голых кус¬тарниках на далёких   островках. Кто-то из пассажиров тихо пел под гитару:

А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги…

Говорят, поэт написал эти стихи, сопровождая трактор на платформе товарного поезда... Что касается тайги, то ее, конечно, в Заполярье никакой нет и в помине, а вот тумана и романтики хватает. Место это — настоящая страна «зайцев», держи ухо востро. Вот уже появился бородач с охотничьим ружьем, билета, конечно, нет. Достаю ру¬лон билетов для продажи.
-Это все, — предупреждает он, показывая мелочь.
-Тогда высажу.
-Не высадишь! — спокойно и уверенно говорит он.
-Напарника позову  и высажу, хлопот-то.
-Вот еще полтинник, — сдается он. Так, с одним покончено. Но тут вваливается орава рыбаков и охотников, в общем, лесных бродяг. Их уже ни с каким «напарником» не высадишь, если не хочешь, чтоб высадили тебя.
-Дарагой, достань вина, хоть бутылку, не могу, трясет всего, — вскоре просит меня вновь откуда-то взявшийся путаник-южанин.
-Ты еще здесь?!. Свалился ты на мою голову! Откуда же я возьму бутылку?
Он извлекает из потайного кармана пачку денег, демонстрируя серьезность своей жажды и потенциальной щедрости.
-Нет у меня, я же сказал. Попробуй сходить в ресторан, может, откроют.
Кажется, отвязался. Но теперь появляется верзила-солдат в громад¬ных сапогах, которые издали относительно его фигуры кажутся до смешного маленькими.
-Ну и холодрыга! — ежится он. —  Но это еще ничего. Вот когда у нас в Африканде мороз на улице сорок семь, и лежишь у себя в казарме, а одеяла инеем покрылись, вот тогда и помереть не страшно. Сейчас я из отпуска еду. На гаупт¬вахту в такое время не суйся: топят только два раза в неделю.
(Да не удивляйся, дорогой читатель, но аборигены с удовольствием подтвердят тебе, что есть в северных российских местах такой населенный пункт — Африканда, названный так, видимо, каким-то изрядным шутником).
-Друг, может, дашь все же бутылочку? — это все тот же южный чело-век. — В ресторане не открывают. — Мне денег не жаль, у меня их много.
Я уже собирался что-то сказать резкое и решительное, но тут мой занудливый ночной клиент заглянул в спальное, случайно оказавшееся открытым, купе, где отдыхала Алина, и вдруг растаял:
-Вай, какая красивая!  Не жена твоя, нет? Разбуди ее, а?
-Не-не, ей дежурить еще, — я как можно поспешно закрыл дверь купе на ключ.

Наконец-то, кажется, все успокоились. Я выглянул в окно, за которым огромные пространства застыли, облаченные саваном белой ночи. Иногда на поверхность выходили нагроможденные друг на друга расколотые базальтовые пласты. Скудный иван-чай как-то умудрился протиснуться сквозь булыжные насыпи. В иссиня-черных сопках лишь расселины бе¬лели от снега. Поразительно, как могли  врезаться молнии сверкающих рельс в порой появляющиеся низкорослые, беспорядочные заросли, то¬нущие в болотистой топи, где жутко было очутиться одному. Но вот пути раздваиваются, растраиваются; впереди допотопное чудище, не то искореженный электровоз, не то тепловоз, старый мамонт, а в общем, массивная гора ржавого железа. Памятное место! Это рукотворное ископаемое каждый раз молчаливо приветствует меня здесь.
Вспоминаю о Матвеиче. На протяжении  всей поездки он что-то редко наведывался    к нам, я уж даже соскучился по нему... на свою голову. Дело в том, что раньше, насколько я помню, его всегда приносила нелегкая именно тогда, когда бы ему вовсе не следовало появляться. По какой-то иронии судьбы не было еще случая, чтоб он не заставал меня за чаепитием с Алиной  у нее в купе в средине состава (в то время мы работали с ней отдельно, в разных вагонах). Придет, ухмыльнется в усы, «Ах ты, старый кот!», скажет. Кстати, надо  отдать ему должное, это он перевел  ее ко мне в тринадцатый, а моего напарника Михаила к  Маше в двенадцатый, сославшись на то, что в общих вагонах обязательно должно быть  «по мужику». (Представителей   сильного пола  у нас в поезде только трое, включая самого Матвеича).
Итак,  о Матвеиче я грустил преждевременно. В последние часы рейса он достиг в своем правиле являться не во время непревзойденного  совершенства. Было это так. На одной из станций  ко мне вошли несколь¬ко молодых людей  и девушек якобы провожать кого-то. Количество прово-жающих меня смутило и сразу навлекло некое подозрение, ибо я приучился ко всяким фокусам. Вскоре выяснилось, что в моем вагоне их уже нет, хотя на перрон они не выходили. Они оказались, как и следовало ожидать, в следующем. Самая элементарная психология безбилетников. Парни ухмыляются. Вдруг молодая красивая девушка направляется ко мне навстречу, она весело и кокетливо начинает, словно ради смеха, оправдываться, чтоб я их «понял». Она очень жива и непосредственна, так что в меня тоже невольно вселяется ее шутливый настрой. На минуту, не более. Я возмущен    бесшабашной сверхнаглостью в массовом порядке и ничего «понимать» не хочу. С меня хватит! Михаил, профессиональному самолюбию которого также нанесен невосполнимый урон, немедленно  присоединяется ко мне. По его предложению мы перекрываем на ключ все ходы и выходы, так что голубчики не смогут вылезти на нужной им станции и получат достопамятный урок, а там пусть катят хоть до самого Мурманска!
Поезд останавливается, «голубчики» всполошились, засуетились, забегали и выбраться не могут. И тут несет старого чёрта бригадира, он открывает дверь, через которую гурьба счастливчиков и соскакивает на перрон. Матвеич, ничего не зная о  безбилетниках, недоумевает по поводу перекрытия, продирает Мишку по  всем костям и велит ему передать мне, что завтра устроит «вздрючку». «Вздрючки», правда, он никакой не устроил, так как ему растолковали, в чём дело. Вот такие пироги.
Наша досада прервана вырисовывающейся перед нашими глазами фантасмагорией: из белого тумана рождается  стая  прямоходящих  динозавров, забредших на водопой. Огромные краны в порту! Мытарствам конец!  Мурманск! Конец томительному ожиданию.
Да, теперь нам скоро предстоит приступить к привычным своим занятиям. А  с каким нетерпением ожидали мы окончания этой последней поездки на исходе лета, даже, помнится, подзапустили в дороге свои обязанности:  устали, не столько физически, сколько морально. Да и Матвеич вдруг что-то снизошел к нам:  от него слышались одни похвалы.
Мы простились с лейтенантом, проразвлекались в Мурманске целый день, и теперь, когда  возвратились, до подачи поезда из тупика на вокзал оставалось полчаса. Алина сразу же легла спать (ей предстояло дежурить в ночь), а я взял единственную завалявшуюся сигарету «Малти-филтр», подаренную одним моряком загранплавания, и закурил ее от нечего делать. Просто не хотелось думать о том, что еще немного, и я уже не свой, я снова контролёр, кондуктор, истопник, кто угодно, и я уже не принадлежу себе. Так я праздно глазел из открытой  двери там¬бура на идущие в порт тягачи и краны, пока проходивший мимо дорожный рабочий не бросил мне, что  наш вагон отцепят, и обратно мы не поедем.
Я всполошился, но тут случился бригадир Матвеич, который по обыкновению перед  отправкой проверял нашу готовность, и полюбопыт-ствовал у меня на сей счет, кто мне мог сказать такую глупость. Я  окончательно успокоился, надел стройотрядовку и собрался поменять табличку с тринадцатым номером на первый (вагон наш на обратном пути становился головным).
Состав пригнали, как всегда, ко второй платформе, и до посадки оставалось минут десять.  Вдруг в противоположном тамбуре по¬слышалось громыхание, навстречу мне выбежала Маша со взбалмошным смехом, крикнула, что нас всё-таки отцепляют, что мы счаст¬ливые, можем отдыхать до самой Вологды, сгребла в охапку все наши рассчи¬танные до первой стоянки  дрова, набранные нами у лесобазы, где мы обыкновенно  подзаправлялись ими, так как там было навалом мелких древесных отходов — «Вы еще успеете, наберете». Едва она переступила порог своего вагона, как по ступенькам к нам в два счета перемахнул чумазый парень в желтой спецовке со здоровенной монтажкой в руке, колупнул ею что-то без разговоров, и бедная наша коробочка стала медленно откатываться прочь. Маша и Михаил только и успели что, так махнуть мне рукой; потом, словно опомнившись, Маша прокричала еще что-то — я уже позднее понял, просила купить палтуса холодного копчения. 
Вагончик наш шустро катился  в неизвестном направлении. Сколько-то секунд я оторопело глазел на удалявшийся вокзал, потом пошел будить Алину. Когда мы остановились, она в одних тапочках побежала обратно узнать у бригадира Матвеича, что же всё-таки произошло и что нам следует предпринимать. Она надеялась, что нам удастся уехать со своим пассажирским.
Мы с братом в панической спешке стали спихивать в рюкзаки наш нехитрый скарб, полагая, что скоро бросим сбежавший вагон и подерем к нашим. Тем временем маневровый локомотив покатил нас в обратную сторону, а потом опять назад; так нас перегоняли с пути на путь с четверть часа, и когда окончательно потащили в тупик,  я увидел, как наш поезд, часть нашего родного города, дрейфующий его остров, тронулся. Тронулся... Он  уходил. И Алина оставалась там. А я был один, с младшим братом, которого так не хотела отпускать со мной мама, волнуясь за него... И вообще, исполняю ли я служебный долг, или всего лишь жертва безалаберности или чьей-то злой шутки? Вот когда  мне по-настоящему захотелось вдруг курить, вот бы когда пришлась кстати праздно выдымленная сигарета, но увы, второй такой не  было. Теперь единственное, что я делал — пристально и жадно вглядывался с тревогой в мелькавшую скудную панораму пересекающихся рельсов, будто стремился в них разглядеть ответ на град сыплющихся вопросов.
Мы с братом молчали. Да и о чём могли мы говорить. Происшедшее было по мень¬шей мере странным, нелепым, просто ужасным. Ни одного проблеска ясности. Одни в чуждой неизвестности. «Купи палтуса!» — прозвенел в ушах голос Маши. Я пнул в сердцах рюкзак. Название какое-то дурацкое. Издевательское. Тоже мне «палтус». Теперь  все вещи можно снова вытряхивать обратно, теперь уже все равно.
-Ничего, жратва у нас есть, — успокаивающе произнес я, как будто весь корень нерешенных проблем состоял только в ней. Брат молчал. За¬молк и я, погрузившись в свои думы. Вдруг Юрка заорал:
-Алина, Алина!
  Я бросился к распахнутой двери. И точно, у будки  стрелочника стояла Алина.
-Владик, я приду! — успела как-то нервно выкрикнуть она, невольно подавшись навстречу, и пропала в миг. Значит, она не уехала, значит, она тут! Кажется, огромная каменная плита отлегла у меня от сердца.
Наконец, нас поставили на прикол на старом месте в тупике. Мы оказались  крайними в числе других соседствующих и сцепленных с нами вагонов-неудачников с самых разных направлений. Вот показалась и Алина. Мы обнялись без слов. В руках у нее были два маршрутных листа. Теперь ситуа¬ция несколько прояснилась. Оказалось, техническое обслуживание на-шего тринадцатого было просрочено по халатности депо, и дальнейшая его эксплуатация без профилактического осмотра в мастерских запрещалась. Нам следовало сопровождать его до самого конца, до сдачи в мастерские в нашем городе. В ноль часов мы должны были двинуться.
-Знала бы ты, какие свирепые тигры скребли у меня на душе!
-Да я как вообразила, как вы здесь останетесь одни, так сразу и побежала сюда, хотя Матвеич меня оставлял. Я б никогда не простила себе, если б уехала.
Мы снова радостно обнялись. До полуночи оставалось несколько часов. Попробовали установить контакты с собратьями по несчастью, как и всякие  представители высокоразвитой цивилизации, несущейся в космической бездне, но все двери в вагоны были заперты, а на стук никто не реаги¬ровал. Терпение наше было исчерпано.
Посчитали деньги. Их оказалось слишком мало для длительного путешествия, полного неопределенностей. Правда, у нас имелись два мешка с порожними бутылками, с помощью которых можно было поправить наше плачевное материальное положение, и мы отправились в пункт приема стеклотары. После сдачи посуды нас выпроваживали из ларька десятки голодно-завидующих глаз тех, кому еще предстояло томиться в очереди. Я слегка поотстал, собирая по пути палки для печки, и когда набрал уже полный ворох отменной продукции, из-за которой меня не  было видно, Алина вернулась вся запыхавшаяся:
-Бросай всё! Вагона нет.
Я  ещё продолжал по инерции идти вперед, не веря в вероятность такого оборота дела, да и жалко было  расставаться со своими стараниями. Но она раздраженно, растерянно оборвала меня:
-Бросай же!
Вот когда я собственными глазами убедился, что все вагоны на месте, а нашего нет, только тогда  по-настоящему осознал всю злую иронию приключившегося. Мы, на ночь глядя, лишились единственного нашего оча-га в этой незнакомой далекой стороне, отброшенной от нашего дома на тысячи   километров. Но, кажется, пока я ещё не давал себе пол¬ного отчёта во всей тягости происшедшего, ещё надеялся, что тринадца¬тый где-то рядом: всегда хочется верить в хорошее, когда ты не один. Вскоре, однако, выяснилось, что в ближайшей округе о нем ни слуху ни духу. Я бросился к дежурной  у шлагбаума, потом к дежурному по стан¬ции (а станций в порту множество). Того не оказалось, но его помощник настоятельно посоветовал идти по северо-восточному ответвлению, что мы и не замедлили исполнить, сразу же удостоверившись, что задача у нас не из легких, ибо ответвление  это состояло из доброй сотни путей и десятков огромных поездов, которым конца-краю нет, так что четкость данного нам совета была не менее  значима, чем указание перста в небо. Я до того доползал под брюхами рефрижераторов, нефтеналивных цистерн, герметичных спецфургонов и обычных платформ, что  в конечном итоге потерял и Алину  с Юркой. Встал на один из путей, вглядываясь вдаль, пытаясь их отыскать, отряхнулся... И оторопел на мгновенье. Хорошо, что не на два: откуда-то из сумрака ночи на меня катилась, бесшумно скользя по рельсам, огромная стодвадцатитонная бочара на четырех осях. (При формировании составов вагоны часто сталкивают с горки, и они, как призраки, почти не издавая никаких звуков, едут сами по себе). Я вовремя отскочил, шпалы под неимоверным гнетом покорно погрузились  в землю, рельсы задрожали, как игрушечные.
У горизонта таял краешек маленького лилового солнца, через всю вселенную перебросились две радуги — одна яркая, другая бледная; перед глазами висел такой же лиловый туман, едва различимые лиловые корабли уходили в лиловое ледяное море, и по алым рельсам гремел нескончаемый  грузовой состав. И ничего больше не было, кроме пустого чужого неба,  расцвеченного красками, казалось, иного, не нашего времени. Если и находился здесь злополучный беглец, то найти его умудрился бы разве что писатель-фантаст в дебрях своих умозрений. Впрочем, теперь на повестке надвигающейся ночи блистал только один вопрос: где отыскать моих    заблудших – Алину и Юрку.
Я рассказал свою историю машинис¬ту тепловоза-маневренника, после  чего получил незамедлительный совет обратиться к главному диспетчеру и предложение подбросить меня до той точки, откуда мы начали путешествие на северо-восток. Но, по большому счету, наверное, уже не диспетчер нужен был мне сейчас, а, скорее всего, психотерапевт. Я обшарил куртку:  ни документов, ни денег — они остались в потерявшемся вагоне. Не буду перечислять все перипе¬тии и подробности, сопутствующие моим поискам, в общем, что-то натолкнуло меня на  предположение, что Алина и Юра должны бы догадаться ожи¬дать меня у единственного наиболее знакомого нам здесь места — обычной стоянки  нашего состава, хотя мы о том и не договаривались. Ведь не раз же я был свидетелем дальнозоркости чувств Алины, что по моим  понятиям прямо могло    соотноситься с трезвостью  ума.
К моему  великому  счастью предположения оправдались, ребята оказались там!  На Алине лица не было, она беззвучно и без слез плакала – иначе не умела. Я расцеловал её, и она ожила.
-Вот... избить тебя хотела, а увидела и... и, — она бросилась ко мне на шею.
Не медля ни  минуты, мы отправились  к диспетчерской — высокой башне с полностью застекленным для лучшего обзора верхним этажом. За дверью с табличкой  «Посторонним вход строго воспрещен» посреди круглого зала сидел  за пультом парень в наушниках, пальцы его правой руки бегали по клавиатуре, левая то и дело хватала и бросала телефонные трубки, ноги жали педали с хладнокровием и привычностью великого комбинатора. Я залпом на одном дыхании выпалил уже вызубренный наизусть рассказ о наших скитаниях, что сделал не без некоторого эффекта, потому как заставил оператора заулыбаться. Великий комбинатор спросил номер нашего вагона, без чего он бессилен был что-либо предпринять, я открыл рот и... онемел от ужаса: ведь  «тринадцать» был порядковый номер в составе, а заводской, который был  нужен, который отливается на специальной табличке, крепящейся к корпусу, я не знал! Все, все рухнуло... Но тут со второго плана  выступила Алина и произнесла быстро:
  -Двадцать два-сорок шесть.
-Ну что ж, идите  вон туда, на северо-восток.
-Но мы были там.
-Увы, более точного адреса дать не могу.
  И пошли мы в указанном направлении градус  в градус... Встреченный  нами сцепщик, связавшись по рации с коллегами, дал более конкретные  координаты, но и они ни к чему не привели.
-Вагон же не песчинка! — в сердцах воскликнул я. — Знает ли здесь кто хоть что-нибудь! Очень странно, что у них нет столкновений и крушений!
Вот ужа три часа мы кидались туда-сюда, как сумасшедшие замыленные лошади. И Господь, видно, внял нашим мольбам, и в награду за усер¬дие,  с тем, чтоб поостудить нас, разверз небеса. Поднялся слепящий вихрь, и на наши головы обрушился бешеный и беспощадный ливень с градом. В  какие-то секунды на одеждах не осталось и сухой ниточки, а зуб не схо¬дился на зуб от приятного прохладительного душа. Гром неистовствовал.
И вот  мы снова у диспетчера, измочаленные и  выдохшиеся. Парень приблизился к окну и словно добрый  волшебник указал нам длинным пальцем на юг:
  -Видите, во-он  там в стороне стоят четыре  вагона?
-Ну!
-Среди них и ваш.
-То есть как наш?.. Наш?! Точно наш?
-Ну конечно, — и добрый маг-выручитель  даже спустился вниз и показал,  куда нам следовать. —Только когда ваш поезд отходит, не знаю. Во всяком случае не раньше трех ночи.
Мы не знали, как его отблагодарить. Не выдержав, не  сговариваясь, как-то разом мы припустились бежать, все быстрее и быстрее, забыв про всякую усталость, вновь освеженные.
-Двадцать два-сорок шесть, на-а-аш! — заорал опередивший нас с Алиной Юрка. Как это часто случается, собака была зарыта не у черта на куличках, а под самым носом. Мы бегали, прыгали, обнимались. Когда выжали последнюю одежду, я отправился за бумагой для растопки, которой были набиты стоящие под навесом мусорные ящики неподалеку. Мне пришла в голову мысль о том, что, как это ни па¬радоксально, то нервное напряжение, которое в обычных условиях томи¬тельного ожидания так драматизирует обстановку и с особой неприят¬ностью изматывает организм, в таких стремительных эксцессах погони и поиска, когда каждые мускул переполнен энергией, наоборот, очень благотворно  и просто необходимо, ведь здесь дается реальный и скорейший выход всем душевным порывам. Так что после  стольких физических передряг я не ощущал никакой моральной или нервной усталости, а был свеж, будто  занимался спортом и пил эликсир бодрости.
  Мы дали обет больше не покидать нашего сумасбродного беглеца. Только теперь мы, наконец, заметили, что продрогли насквозь и по-волчьи голодны. И хотя топлива кот наплакал, вскоре очень весело трещало в топке и в кипятильнике. Наконец-то настоящая за весь день пища была приготовлена, а брат уже мертвецки спал, сонно пробормотав, что ничего не хочет. И мы тоже  вскоре заснули.

Утром пробудились в каком-то большом городе. Нас спереди и сзади, справа и слева окружали фургоны и контейнеры на колесах. Мы очутились в грузовом царстве, в таком желанно спокойном, и в то же время неприятно  молчаливом, может быть, по той причине, что у его обитателей,  как  у всяких ящиков, хоть и на колесах, было сходство с последним человеческим прибежищем. Я приподнялся на цыпочках, выглядывая из окна, чтоб порадовать Алину и Юрку, в каком же городе мы находимся, всмотрелся в надпись на здании со шпилем, и у  меня мурашки по спине забегали: мы по-прежнему стояли в Мурманске. В довершение всех зол Алина заболела после вчерашнего освежительного купания, так милостливо и кстати предоставленного небесами, и крепко заснула.
Я бродил сам не свой, не зная, за что мне взяться. Листая брошенную на секретер служебки  помятую тетрадь, обнаружил вложенный в нее листок со следующим содержанием: «Любаша, милая, здравствуй! Нахожусь  на дежурстве, делать нечего, читать нет настроения, решила писать тебе, что взбредет в голову. Сейчас вот какой-то  полустанок, а стоим  целых одиннадцать минут. Скорей бы уж Мурманск, а там обратно...»  Недописанное Алиной  письмо. Столько в нем было простоты и самой чистой откровенности, которая как никому понятна была именно мне, что меня оно тронуло до самого сердца. Сколько мы пробудем ещё здесь! Ей-ей, мне  бы не избежать  нахлынувших сантиментов, если б не решимость раз и навсегда узнать, когда же мы, наконец, вы¬беремся из этой западни. Алина, которая окончательно рассталась с усталостью, но не  с недугами, увы, её одолевавшими, вопреки принятому зароку посоветовала мне отправиться снова к диспетчеру и возвращаться как можно быстрее.
Я шел вдоль состава довольно  долго — он был нескончаем. И если бы не случись рядом служительница из рефрижератора, которой я задал ставший сакраментальным   вопрос по поводу наших перспектив, стал бы я кататься не в тринадцатом, а на том самом колесе фортуны,  очень иногда напоминающем колесо, на коем в старину казнили ослушников. Оказалось, что поезд должен тронуться сейчас. (Собственно, я не расслышал, «в час» или  «сейчас», но  в том не было большой разницы, потому что мои золотые показывали ровно час дня). И я припустился бежать назад что есть духу, благодаря чему благополучно успел добраться до «дома».
-Что  же не трогается твой поезд? — спросил Юрка, успевший утратить всякою веру в успех.
-Присоединяйся лучше к нам, - предложила Алина, которая соревнова-лась с братом в стрельбе по мишеням из духового пистолета. Юра снова выразил сомнение в правдивости слов служительницы из рефрижератора, и его была не прочь поддержать Алина, но в разгар нашей перепалки вдали раздалось что-то вроде нарастающей громоподобной автоматной очереди, пол выскользнул в момент из-под ног, все страшно затряслось, у меня на затылке выросла большущая шишка (потому как я пытался попасть на сиденье, и вместо этого угодил в дверной косяк), а Лина и Юрий, ввиду того, что такой попытки не предпринимали, как подкошенные, повалились кубарем на пол. Вдобавок, что-то сорвалось с полки и бабахнулось мне на колени. Столь «мягкие» толчки после работы в пассажирском экспрессе для нас были довольно непривычны.
-Едем!! — хором заблажили мы. — Ура-а!
С волнением и радостью провожали мы город, в который неизвестно еще когда попадем снова, а может, не попадем никогда. А скорость километрово¬го работяги нарастала. Ах, как захорошело у нас на душе! Когда радость наша вошла в привычные берега, мы взялись за немудреное хозяйство. Чередой пробегали за окнами станции, на которых мы когда-то стояли, принимая пассажиров, с каждой из них было связано что-то особенное, запомнившееся и ставшее твоей собственной частицей.
-Пулозеро, Алина! — кричал я. — Помнишь дядю, что подарил тебе корзину брусники за твое личико, и ещё предупреждал меня, что непростительно держать такую пташку без должного присмотра?
-А скоро Оленегорск, — отвечала она. — Как-то там служится  нашему лейтенантику?
На одной из станций, где мы остановились, я открыл дверь, и какая-то девушка махнула мне рукой:
-Эй, проводник, а я тебя знаю! Еще место помог тогда мне найти.
Кто бы мог подумать, что меня знали здесь, в  диком необжитом краю, что у меня здесь были знакомые, о которых я и не по¬дозревал! Мы разговорились с ней,  я поведал о своих приключениях.
-Ничего, — успокоила она. — Эти поезда не так уж медленно идут. Возьми, — она протянула мне целлофановый мешочек с картошкой. — При-годится!
И вот снова мелькает привычный ландшафт. На злаченой ряби тронутых бирюзой озер, чаще всего раскинутых в форме  ладони с растопыренными пальцами и окруженных густыми травами, на ровном ельнике, на песчаных вьющихся дорогах и тропах лежало прикосновение заботливого тепла, и всё было младенческим, только ещё проснувшимся, приветливым и затаенно-робким. Иногда на берегу такого озера встре¬чалась покосившаяся избенка, обнесенная изгородью, за которой паслись серые  овцы. Порой по пустынным улочкам какого-нибудь поселка из нескольких уютных двухэтажных коттеджиков проходили два-три рыбака, которые несли больше рыболовных снастей, чем улова, и опять была солнечная тишина.
Я включил кипятильник — работает, чертяга, греется, что весело подтверждает красная сигнальная лампочка на щите. Мы приступили к отменному обеду — джем, вареная колбаса, яйца, картошка, булочки, маринованные кабачки, суп, так вкусно приготовленный мастерицей Алиной.
-Живём, как короли! — сказал я.
-Живём, как короли! — сказала Алина.
-Как короли! — подтвердил брат.
-А ведь наш тринадцатый самый счастливый вагон на свете, ребята, правда! — сказала Алина. — Который час?
-Четыре, — отвечал я, хотя до четырех еще было двадцать пять минут. Здесь, в медлительном товарняке, я так привык разбрасываться временем, что считал это простым округлением.  Да большей точности и не требовалось.
-Нефелиновые Пески, а там и Апатиты не за горами, - объявил Юрка.
-Да, точно. Сведения нужно о наличии мест бригадиру нести, — пошу-тил я. — Ну, неси сведения!
-Эх, только вот пассажирчика и не хватает нам, — призналась вдруг Алина.
Брат извлек из сумки задачник по алгебре, с которым не расставался. В этой науке он был по единодушному мнению учителей асом, и в отличие от меня, проявлял исключительный дар к точным наукам. Правда, в наличии у него ещё одного несомненного дара, литературного, не сомневался лишь один человек — я, потому как он умел так красиво и правдоподобно завираться, что никто, кроме меня и подумать бы не мог, что сие есть плоды щедрой фантазии мальчика с высоко развитым воображением и еще более высоко развитой простосердечной беззастенчивостью. Алина по¬корпела с ним над задачкой и скоро сдалась, приглашая и меня на непрошенный турнир, от чего я поспешно и громогласно отказался, сославшись на желание отдохнуть.
Я смотрел в окно, наслаждаясь благодатной картиной уплывающих синих сосен и таких же гор с заснеженными расселинами, овеянными солнцем и охваченными нежным, пригожим небом чистейшей сгущенной голубизны. Оставался позади хлипкий каркасный домик,  на односкатной крыше которого было выведено  белой краской метровыми буквами:
                «ОЛЯ, ЛЮБИМАЯ, СЧАСТЛИВО!» 
Кто была Оля и тот, отзвук чьей любви встречал и провожал здесь каждого — эта мысль осторожно  вливала в душу волнующее романтическое чувство, казалось, пришедшее из пережитого то ли в своей, то ли неведомой чужой жизни, странно знакомой, может быть, придуманной, может быть, приснившейся. Мистически вспыхнувшее дежа вю   — загадка восприятия? лишь внешне беспричинная  щемящая тревога?..
Вскоре Алина торжественно сообщила, что она совершенно здорова. Крепкий сон, горячий крепкий чай и мед свершили свое чудотворное воз-действие лучше всех казенных фармацевтических препаратов. И вновь наша троица принялась предаваться тому способу препровождения времени, который содержит очень много весёлых дурачеств, глупейшего щекотливого трепа, но очень мало пользы, к чему способны склоняться порой люди не только нашего возраста.
Надо сказать, когда Алина впервые очутилась у нас в квартире, мой брат впал в довольно глубокие сомнения, как к ней обращаться, на «ты» или на «вы», и во-вторых, как вообще следует понимать её присутствие и как к нему относиться. Разрешил он затруднение довольно простым способом, то есть соблаговолил совсем никак к ней не обращаться. Сразу после ее ухода он с довольно веселой миной на лице сообщил мне, что «она» проводит у них в отряде какую-то работу. Алина тоже узнала брата, конечно, не подав такому мелюзге никакого вида, но потом призналась мне, что была немало сконфужена, и в особеннос¬ти тем обстоятельством, что Юра ради проказы не удержится похвастать¬ся перед друзьями тому совпадению, что их новая вожатая очень инте¬ресуется не только отрядными делами, но и его старшим братом,  и в ущерб прочему похищает его чуть не каждый день на несколько часов.  Вдобавок ко всему она поначалу брата стеснялась. Теперь же они настолько освоились, что шутливо боролись друг с другом, причем Алина в большинстве случаев клала его на обе лопатки, хотя ему иногда благодаря ловкости удавалось взять верх. Алина учила нас хо¬дячим, необходимым в быту финским выражениям, и на пятый день, считая от начала нашего путешествия на север, нам удавалось подолгу заниматься служебными делами, не произнеся ни слова по-русски. Конечно, часто мы совсем ничего не понимали из того,  что начинала тараторить Алина. При пристальном внимании в ее русской речи можно было заметить очень легкий акцент в некоторых звуках. Впрочем, она сама утверждала, что и по-фински говорит фонетически не очень чисто.
В очередном городишке Алина осмелилась удалиться к голове поезда, чтоб узнать кой-что о дальнейшем нашем продвижении, и возвра¬щалась в сопровождении парня, проверяющего нагрев букс у каждого вагона и постукивавшего по колёсам молотком. Тот спросил, сколько же нас едет и, получив ответ, что двое и ребенок, поинтересо¬вался, чей же последний.
-Наш, — не моргнув, отвечала Алина.
-Ва-аш? — переспросил он. Его изумление стало бы, наверное, еще более значительным, если б он увидел самого «ребенка». Вскоре, однако, герой наш переключился на более волнующую Алину тему, а именно, когда мы отсюда выберемся, что по его уверению не ведал и аллах, ибо здесь господствовала полная анархия.
-Вот захочу и скажу, что у вашего вагона буксы перегреты — и отцепят вас. Неделю или две никто проверять не станет, и простоите тут. А потом скажу, что ошибся, вот и все.
После такого малоутешительного сообщения провидение оказалось настолько милостивым, что подготовило для нас весьма необыкновенный сюрприз, в чём в значительнейшей степени был повинен наме¬танный глаз моего братишки. Словом, побродив вдоль кромки полотна, он сообщил мне, что в одном из грузовых составов тоже стоит пассажирский вагон.
-Ну и что? — скептически пожал я плечами.
-Так ведь номер-то у него двадцать два-сорок семь. Он же наш, из нашего состава!
-Как наш, не может быть!   
Я все же не позволил себе отказаться от обзора пострадавшего собрата, постучал на всякий случай  в окно служебки, и вскоре оттуда высунулось лицо никого иного — я тогда, правда, по вполне  оправданной растерянности не мог это сразу определить — как Михаила. Не буду пе-редавать недоумения и восторги, вызванные неожиданной встречей, скажу только, что подоспевшая Алина с присущей ей не терпящей отлагательства живостью и неугомонностью бросилась навстречу Мишке, так что всех нас окончательно раззадорила.  Оказалось, подвели все те же несчаст¬ные перегревшиеся буксы, и теперь Михаил в одиночестве сопровождал вагон.
Внезапно что-то озарило Алину, и она воодушевленно сообщила вот что:
-Ребята, в этом городишке я праздновала когда-то со школьными подругами новый год, и здесь осталась одна моя знакомая, которую я видела всего один раз, я даже забыла ее имя. Сейчас она на практи¬ке после медучилища. Хотя, конечно, смешно идти к ней целой оравой, но давайте  все-таки попытаемся...
Мы с восторгом подхватили ее предложение, совершенно определенно узнав у дежурного по станции, что, как минимум, еще пять часов ни тот, ни другой составы  не тронутся с  места.

В кромешней тьме мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж  дома с надписью «Аптека», и после не слишком уж продолжительного объяснения с узнаваниями были приняты двумя очаровательными невысо-кими девушками лет двадцати. В просторном холодном коридоре и в самом деле сильно пахло лекарствами, весь пол был уставлен колбами, ретор¬тами, треножниками, а в углу стоял желтоватый скелет, который всегда, как добрый хозяин и страж этих исполненных таинства кулуаров с согласием кивал черепом и приоткрывал нижнюю челюсть, приветственно  позвякивая правой кистью, стоило лишь наступить на выпиравшую, неуклюже обтесанную половицу. Итак, с согласия немого хранителя перед нами предстала доисторическая квартира со старинной печью в кухне, в гостиной — с дореволюционным деревянным   резным диваном, или, скорее, скамьей, покосившимся столиком с пузатыми кривыми ножками, двумя металлическими кроватями, прижавшимися к противоположным друг другу стенам, чуть менее древним шифоньером и давно источенной червяком этажеркой, среди содержимого которой помимо медицинских справочников притулился затертый, видавший виды  сборник Беллы Ахмадулиной, из тех, какие на советских толкучках загоняли  раз в двадцать больше его номинальной цены; на голых стенах в форме симметричных фигур — елочек, вееров — были наклеены вырезки из журналов с цветными фотографиями эстрадных звезд, актеров, ансамблей, просто эффектные этикетки с упаковки от колготок. На самодельном, но очень опрятно содержавшемся столике расположился музыкальный центр, с техническими свойствами которого мы вскоре и ознакомились.
А юные хозяюшки, порхающие взад и вперед, уснащая стол, среди всей этой патриархально-современной обстановки, словно снизошли сюда прямо из плутовского романа. Были здесь еще и два котенка, один рыжий, быстрый и озорной, другой серый, неторопливый интеллигент Вася. Рыжий так и норовил покачаться на занавеске, но покорно притихал под укоризненными возгласами, правда, не на долго, умудряясь вскарабкаться по твоей спине прямо на плечи, успев между прочим задеть смирного Васю. Нас настоятельно уверили, что ничего неудобного в нашем приходе нет, и за кофе свершилась прелестнейшая метаморфоза — мы почувствовали себя совершенно как в родном доме, расшутились, и беседа побежала сама по себе.
Вторая девушка работала бухгалтером, и на мое предположение, что это, должно быть, очень скучное занятие, с энтузиазмом мне протестовала, сказав, что посетители настолько разный и потешный народ, что с ними никогда не соскучишься. Я никогда не чувствовал слишком большого расположения к обществу Мишки — наедине со мной он был сдержан, серьезен и не подавал никакого повода  для юмора. Но дело в том, что они настолько  забавно  спорили и придурялись  с Алиной, что я всегда был рад Мишке, если со мной была моя беловолосая принцесса. Мишка обезьянничал, передразнивал ее, гладя меня и нарекая  ласковыми именами, что выходило очень забавно. Кроме того, они подковыривали друг друга, утрируя свои слабости, очень смеша всех.
Легко было болтать с разговорчивыми девушками и никак не хотелось покидать весёлую атмосферу беспечности, где рядом с тобой Алина, у которой портится настроение, если у меня не ладится с моим, которая рада, если радуюсь я, ну и  всё наоборот. Мы сердечно поблагодарили хозяюшек и расстались друзьями. С Мишкой нам тоже суждено было попрощаться —  его состав вскоре дал гудок.
Ближе к ночи, то есть когда  на сей раз настала очередь двинуться нам, для меня было некоторой неожиданностью обнаружить уверенно прогуливавшегося по вагону  высокого блондина, который не обратил даже на меня особого внимания, что не   благоприятствовало, конечно, внушению мне особого расположения к нему. В тот момент выпорхнула из служебки Алина и спеша развеять мое недоумение, прощебетала, что этот юноша очень просился доехать до станции Полярный Круг, где мы будем к полуночи, если непредвиденные за¬держки не помешают нам,  что он дикий турист и растранжирил все свои денежные ресурсы.
Молодой человек оказался нрава слишком живого, каковая его черта опять же отражалась на Алине, а не  на мне, так как его внимание полностью было обращено на неё, на что я поначалу  взирал сквозь паль¬цы, или, по крайней мере, в чём пытался убедить себя. И хотя существенный повод пока отсутствовал, выдержка стала покидать меня. Я сказал Алине, что пора готовить ужин, и блондин ретиво  бросился к ней на помощь, в особенности  докучая советами, сколько  класть лучка и перца. Воспользовавшись тем, что мы остались  одни, я уведомил его, что Алине и без него хорошо известно, что куда класть, и было бы лучше, если б он переваривал свои советы в своем собственном кишечнике. Когда я вернулся из тамбура, где рубил дрова, то вопреки оговорке, приведенной блондину, обнаружил некоторый прогресс в его поведении всё в том же направлении. Теперь он уже что-то шептал Алине на ухо, чуть ли не оперев подбородок о её плечо. Она удалилась в служебное купе за каким-то предметом обихода, где я громко, чтобы слышал блондин, и красочно охарактеризовал этого нахала, на что Алина гораздо более тихо отвечала, что мои беспокойства напрасны, и что очень смешно наблюдать, как уравновешенный, рассудительный и вместе с тем живой человек, каким я всегда был, превращается в такого... в такого мелочного сплетника...  в чем, может быть, она была права.
Однако растопив печку, я вновь застал блондина сидящим подле Алины, и от моего взгляда не ускользнуло, как с моим приходом она отстранилась от него. Правда, в моем присутствии она держалась с ним холодно, откуда я к своему удовольствию заключил, что она дорожит передо мной своей репутацией. Я с наслаждением тянул время, толчась около них, якобы прочищая фильтр в кипятильнике, и с таким же наслаждением наблюдая за мучениями блондина. Но растягивать такое удовольствие было не совсем в моих правилах, и блондина мне пришлось все же с выраже¬нием моего глубокого прискорбия весьма недвусмысленно выставить еще в Карельских Ручьях,  хоть и не без некоторых его потуг протестовать.
  Я не стал ни в чём укорять Алину, но и не потерпел, когда она намекнула, что виной всему моя необыкновенная ревность и несдержанность.
-Я устал тебя пасти в прошлые поездки, но видно, Господу не угодно было  помиловать меня и на этот раз.
-Но разве  виновата я, что человеку понравилась? А знаешь, он обещал мне райскую жизнь с ним, звал к себе, но я сказала, что тебя я никогда ни на кого не променяю. И он даже поцеловал меня...
  -Что?! И ты потерпела это?
Разгорячившись, я рассказал ей пару в общем-то невинных историй, связанных с женским полом, которые до той поры от нее скрывал, и довершил их  рассказом об очень неравнодушной ко мне темноокой красотке.
-Представь, как я был приятно поражен, что такая красивая особа сама — сама!  — два раза просила проводить ее до библиотеки, и я вежливо уклонялся, да, уклонялся, совсем не как ты с этим проходимцем. Но на третий раз я уж ее обязательно провожу! Ведь она от меня не отходит!
Алина очень расстроилась, хоть всячески старалась и не выдавать себя, а я, чувствуя себя слегка отомщенным за историю с блондином, залез на верхнюю полку и заснул.
Утром мы ни словом не обмолвились о вчерашнем происшествии, но Алина всем своим видом старалась показать, что не смотрит на меня, и во  всем пыталась обойтись без моей помощи. Я ругал и проклинал себя, но только в душе.
Ближе к полудню к Алине напросилась ехать цыганка средних лет. За оказанную услугу она разложила карты, которые, очевидно, служили только для отвода глаз (так как цыганка очень пристально смотрела все время в лицо Алине), и еще  в качестве предлога для весьма прозрачной символики, которая, конечно, обозначала реальные явления.
-Девица ты весёлая и характера доброго, — начала она, — счастлива будешь в жизни. Многие парни легко в тебя влюбляются, но любишь ты одного черного короля.
Приемы цыганки показались мне очень наивными и тривиальными (я в силу своей смуглости вполне претендовал на звание «черного короля») и потому  лишь снисходительно улыбался ее говорильне.
-Но есть между тобой и черным королём заковыка, заковыка  может стать роковой. Темноглазая красавица любит его, — цыганка бросила карту с пиковой дамой, — а она так хороша, что он между тобой и ею как на перепутье двух дорог, — и она вдруг резко глянула мне в глаза своими черными сверкающими омутами. Я ухмыляться перестал и, честно говоря, меня мороз пробрал по коже.
-Он и сам не знает, какая из вас лучше, а раз не знает он, того не могу сказать и я. Но с тобой он дружит давно, и потому ты ему ближе и привычнее. Так смотри за чёрным королем, а с той девушкой не связывайся.
Я успел малость опомниться и теперь уверял себя, что «у всех у них, цыган», гадания стереотипные, рассчитанные на самое типичное в жизни, однако мне было немного не по себе от того нелепого чувства, что кто-то крадется за всеми моими потаенными мыслями и движениями души пята в пяту — такое чувство, наверное, когда-нибудь посещало вас в кошмарных снах.
-А ведь не веришь мне, — вдруг сказала цыганка. — Хочешь думать, что не веришь, хоть и засомневался уже. А ты верь, юноша, я тебя лет на пятнадцать старше. Мы, цыгане, не такие воры и вруны, как вы думаете. Вот девушка твоя верит. А ты, дорогой, на всё с усмешкой смотришь, потому что слишком доверяешь себе, грамоте своей, знанию. Ты не прям, хоть и не лгун, вспыльчив, но не отходчив. Характер у тебя не постоян¬ный и трудный:  весело идешь напролом, но на крутом повороте можешь сорваться. Есть в тебе божья жила, и через нее ты счастлив будешь.
Я остолбенел, хоть по какому-то недоразумению от растерянности продолжал лукаво улыбаться. Но тут поезд остановился, цыганка раскланя-лась, и след её простыл.
Алина села напротив меня, устремив долгий свей взгляд на меня, и ничего не говорила.
-А ведь она сказала правду, — произнесла, наконец, она. Я молчал, словно заколдованный.
-Именно таким я тебя и знала. И вчера, только еще вчера ты сам же говорил мне про ту черноглазую... А я в тебе души не чаяла... нет, ты меня не любишь...
Я схватил её за руку, я клеймил себя последними словами за жестокость, каялся, не зная, чем доказать свою преданность, проклинал цыганку, расстроившую наш покой вмешательством в то, в чём сам еще не разобрался, этого «бандита» блондина, свалившегося на голову, когда нас несло в жизнерадостном и счастливом вихре дороги и при¬ключений. Я боготворил Алину и винил себя во всём, я признался, что чувствую себя разбитым и униженным самим же собой. Она крепко прижалась ко мне, обняла, и по лицу её текли слёзы, она плакала и целовала меня.
-Я тебе верю, я понимаю тебя, потому что знаю тебя, как никто... Не нужно только ругать цыганку. Она хорошая и справедливая женщина, ты сам это и без меня знаешь. Но давай забудем её, скорее бы домой!
И вновь мы стремились на юг, глотая из окон молодой ветер и солнце, все ближе и ближе к дому, в ту радостную землю, где прошло детство и начиналась юность, откуда начали мы свой путь. А ослепляющие золотые лучи, предтечи юной осени, щедро осыпали наше кочующее жилище и полянку, на которую мы вышли, когда остановился поезд. Здесь, среди огня рябин, безмятежной лазури, чуть улыбнувшейся желтиз¬ны  берез, свежего елового запаха, такого знакомого запаха нового года, мы готовы были оставаться тысячу лет, здесь, у этого очага любви, тепла и приближающейся родины, а если б мы жили тысячу лет!..
-А помнишь, Алина, ту старуху с двумя бутылками в ларьке, где у нас принимали посуду? Она ведь не из-за этих бутылок пришла туда, а от скуки.
-А чего тебе вспомнилось?
-Так...
На опушке нашлось много шампиньонов, их у нас набралось целых полсумки, и они пришлись очень кстати, так как запасы продуктов почти все истощились. Хлеб тоже кончился, но Алина достала с верхней полки оставленную еще прежними проводниками высохшую буханку, на которую мы смотрели некогда с презрением, а теперь с удоволь¬ствием. Смочив её водой, ополовинили в один присест вместе с жарким, которого, между прочим, хватило нам и на обед, и на ужин.
  Весь следующий день поезд катил без передышки. Вы спросите, что же мы делали? Конечно же, трепались.
-А что ты подумал обо мне, когда первый раз увидел меня? — спросила Алина.
-Я подумал: «Такая хорошенькая девочка и совсем не хочет заме¬чать меня. Может быть, я ей совсем не понравлюсь».
-А мне если парень приглянулся, так я на него нарочно не смотрю.
-А потом, помнишь, когда я пришел к тебе — ты тогда ещё спала прямо в платьице — и сел к тебе на кровать, а ты проснулась, протяну¬ла мне руку, и тогда я решил, что мы станем мировыми друзьями.
Алина  заулыбалась и призналась:
-А это было задумано заранее. Я нарочно притворилась спящей, чтоб посмотреть, как ты станешь себя вести.
-Ну артистка! Сцена у тебя получилась так естественно!
Так пролетели послеполуденные часы (которые брат более благоразумно  потратил, углубившись в математическую науку).
  До нашего города оставалось каких-то часа два езды, и страна полярного дня длиной почти с лето лежала далеко позади.  Кто бы знал,  как стучали наши сердца, когда мы торжественно укладывали вещи и в последний раз прибирались в вагоне, теперь уже не после пассажиров, а только после себя!
Беспредельные пространства таких знакомых и приветливых, уже желтеющих лесов расстилались повсюду, и нескончаемый грузовой поезд  стремился  вперед, все быстрее и быстрее, словно оживший, явившийся из юрского периода гигантский бронтозавр, почуявший тепло. Мы подошли к окну, раскрыли его целиком и смотрели на уплываю¬щие, остающиеся позади острова полей и озер, и свежий теплый воздух жадно врывался к нам навстречу.
-А ведь всё кончается! — воскликнул я, и кто знает, чего было больше в этих словах, радости или сожаления. — И поездка, и лето, и студотряд... яростный, - пошутил я.
-Ах, если бы ещё денечек ехать! — вырвалось у Алины. — Вагончик дорогой. Дом наш родной!  Как мы тебя оставим! На кого ты нас покидаешь, зелененький ты наш!
  И «наш зелененький», словно услышав нежные взывания к нему, не дал так легко с собой распрощаться:  во-первых, по прибытии на маневрах у нас чуть не произошла история, подобная северной, но, к счастью, мы были достаточно научены предыдущим опытом, чтоб позволить ей повто¬риться; а во-вторых, его у нас попросту отказались принять за отсут¬ствием экипировщицы. И пришлось нам сторожить наш тринадцатый до утра  в ожидании последней, всего за три сотни шагов от на¬шего дома. Но, честно говоря, мы не жалели об этом и даже с радостью узнали об ожидавшем нас очередном злоключении, которыми фортуна не скупилась снабжать своего фаворита — чертову дюжину.