гл. 2 Дар

                Глава 2
                Дар

               
          Агент "Штиль":  "Имея задание при возможности собирать любую информацию по известному Вам фигуранту, мне удалось навести на разговор о нем  инженера  нашего завода  С., с которым  я поддерживаю приятельские отношения,  и  о возможном знакомстве которого с фигурантом я получил информацию от моего инструктора. Контакт носил характер коллективной беседы в ходе корпоративной вечеринки сотрудников технических служб завода. В беседе участвовали еще пять человек (список прилагается). Ниже привожу изложение рассказа С., составленное на основе  расшифровки аудиозаписи (фрагмент):
   "... А школьное прозвище у него было - Остик.  Я тогда  был  учащимся девятой ступени. У меня была, скажу прямо,  нехорошая репутация в школе. Парень я был сильный и довольно наглый. Собрал вокруг себя небольшую шайку таких же сорванцов,  и стали мы изображать из себя эдакое бандитское братство. Кино насмотрелись. Один - за всех, все - за одного, закон молчания и тому подобная чепуха. Да! Ну, покуривали и даже немножко попивали... Подлавливали и  своих соучеников и ребят из других гимназий.... Брали у них "взаймы" деньги, которые давали  чадам родители... Разумеется,  без отдачи брали... Стыдно вспомнить... Сейчас... А тогда!  Остика, правда, не задевали. Черт его знает почему. Не попадался он нам как-то. Невидимым он был каким-то для нас. Уж как ему это удавалось - не знаю.
       Но однажды мы... ну, я с компанией,  здорово влипли...   
       Захаживала нередко к нам в гимназию одна дамочка из попечительского совета. Ну такая правильная, ну такая нудная, ну такая, к тому же,  активная... до рвоты. Ух и не любили мы её... Скачешь ты это, бывало на переменке по своим делам в приятном тебе темпе,  и при  уютном для тебя внешнем виде, и тут, не дай бог, эта зараза... И, как всегда при эскорте кого из педелей, а то и при директоре. И вот останавливает она тебя, голубчика,  и начинает, закатив глаза,  нудным голосом тебе вычитывать: и вид-то у тебя неаккуратный, недостойный, значит, звания гимназиста, и  продвижение-то у тебя по почтенному заведению недостаточно чинное,  и взгляд-то  у тебя  без должной меры  робости,  и надо-то тебе обратить внимание на такие-то, и такие-то примеры, и только тогда ты сможешь достичь того-то, и того-то, а если не внемлешь - то станешь таким-то,  и таким-то и попадешь туда-то,  и туда-то... Кошмар! А переменка-то  кончается, а курнуть-то ты по тихому в сортире не успел,  а сыграть-то в "три деньги" с приятелями не удалось,  а тиснуться слегка в темном углу у раздевалки спортзала с девчонкой из  параллели  не получилось, так как простоял ты все это замечательное время  столб столбом пред очами этой  дуры,  демонстрируя удрученный вид и, временами, механически кивая, дескать: понял, осознал...      
       Короче, однажды в конце урока, как сейчас помню -  истории Отечества, заявилась она к нам в класс вместе с директором.  Просидела с умным видом  минут десять - тут и звонок. Большая перемена. Все из класса вывалили,  а последними  - эта мымра с педелем и директором. Остановились  они недалеко от двери в класс  и о чем-то разглагольствуют. А я вижу,  что на педельской  кафедре стоит ее сумка (большая такая, почти с портфель), в которой она вечно бумаги какие-то таскала.  Вот я и говорю  своим дружкам  Клёце  и Винту: "Давайте ей "таракана" в кошелку сунем! У меня есть - только зарядить". "Таракан" - эта такая совсем надо сказать  безобидная шутка, по сравнению с теми,  которые у нас в арсенале были. Такой примитивный механизм из металлической скобки резинки и пуговицы. Натянутая между усиков скобы резинка взводилась вращением пуговицы, сквозь дырки которой эта резинка была продернута. Чтобы зафиксировать завод,  устройство заворачивалось в импровизированный конвертик из первой попавшейся  бумажки. Затем этот конвертик преподносился, или просто подкладывался тому, кого хотели разыграть. Особенно здорово это получалось с девчонками. Разворачивает это она конвертик, и вот тут зажатые бумагой пуговица и скоба освобождаются  и начинают бешено вращаться  вокруг  оси, которую представляет из себя закрученная резинка. Ощущение чего-то живого, рвущегося из бумажки и, при этом,  тарахтящего - замечательное. Девчонки визжали,  как резанные. Особенно классно было,  если "таракана" на пол бросали, а сами со страху на стул запрыгивали, да еще юбку  задирали...          
    Мы, конечно,   не надеялись увидеть,  как мымра на стул запрыгнет,  но даже представить себе это было приятно. Короче,  выдрал я у себя из какой-то тетрадки первый попавшийся лист и зарядил "таракана".  Клёца с Винтом на глазах  у мымры затеяли какую-то мелкую возню. Она, понятное дело, такое удовольствие упустить не могла и  погрузилась в процесс нравоучения. Директор и педель,  само собой, поддакивают. А я в это время у них за спиной,  шасть в класс, "таракана" -  в  кошелку,  и тем же манером  - обратно. При начале следующего урока мымра вплыла в класс, забрала свою суму и, благосклонно с нами попрощавшись,  удалилась.  А мы с Клёцей и Винтом погрузились в приятные размышления о возможных последствиях нашей шалости...   И совершенно напрасно. То есть последствия, конечно,  не замедлили явиться, но совершенно не те, которых мы ожидали.
     На следующее утро, уже через десять минуть после начала первого урока,  меня вызвали к директору. Причем даже не через школяра из дежурного  класса вызвали, а явился за мной лично куратор административной части -  второй после директора  человек в гимназии. Я, бодро так,  улыбнулся классу - дескать,  какая честь - и пошел, хотя у самого уже где-то под желудком замутило от предчувствия: что-то мы не то сделали...  Хотя, с другой стороны  - подумаешь! "Таракан"!  Не бомба ведь...
     Присутствие  оскорбленной общественницы в кабинете у директора меня не поразило (этого-то я ожидал), а вот то, что там же присутствовал  заместитель начальника нашей полицейской части  - меня не просто удивило, а испугало. Все-таки я, хотя и паршивец был порядочный, но все же  - мальчишка, сопляк. А тут такой серьёзный дядя по мою душу! И вот этот дядя при мундире и каскетке с  лаковым козырьком, привстает из-за стола, упираясь в столешницу кулаками  и,  сверля  меня профессиональным взглядом,  как рявкнет: "Деньги сюда!!!" Я с перепугу  стал карманы выворачивать, мелочь, что у меня была, вперемешку  с дрянью  какой-то и мусором  на стол высыпать.  А дядя в каскетке:  "Ты дурака тут не валяй!!! - и уже тихо шипящим голосом:   "Деньги, которые из сумки  у мадам  Вектроны  украли,  где?"
       В общем, оказалось, что в той сумке у мымры  была немалая сумма денег - тысяч двадцать рикстингов, вырученных накануне на каком-то благотворительном аукционе и предназначенных для передачи по назначению.  Она пёрла деньги из дома, что бы положить их до времени в банк, а по дороге заглянула  покрасоваться к нам в гимназию. Покрасовалась, это значит, и  приходит в банк, а денег - нетути!    Вывалила она на  банковскую стойку  содержимое своей кошелки,  перебирает его по листику, и тут... конвертик  из бумажки в клеточку. Она его торопливо так (понять можно!) разворачивает, а там... мой "таракан"!!!  Срабатывает он по полной программе (это все я, конечно,  только из рассказов знаю). Когда "таракан" затарахтел, мымра с воплем  отскочила от стойки,  а его инстинктивно от себя отшвырнула и прямо на банковскую девицу, а та - по классическому варианту:  визг на ультразвуке, с ногами на стул, и юбку  вверх, чуть не до пояса...  Охрана сбежалась, не знает что делать: то ли  хватать кого, то ли  каплями отпаивать, то ли на девицины коленки любоваться...    
       Смех-смехом, но между прочим, двадцать тысяч монет - это вам не мелочь,  отобранная у школяра, это - чистая уголовка.  Пылит  наша мымра к полицай-президенту со всеми уликами. Так, мол и так: дома положила деньги в сумку, по дороге зашла в гимназию, затем - в банк, и вот, вместо денег - это безобразие (то есть -  мой "таракан")! 
Полицай-президент, само собой, связался с нашим околотком  и поручил  в этом деле  срочно разобраться. При осмотре бумажки в клеточку, в которую был завернут таракан, выяснилось,  что выдрана эта бумажка  из школьной тетрадки, и содержит она  хвост  решения  какой-то школьной задачки с проставленной под ним зелеными чернилами оценкой. Одним словом дельце для начинающего сыщика. Педель по математике,  отысканный уже в собственном доме,  тут же признал свою зеленую закорюку и припомнил что задачка-то из контрольной, которую он проводил в классе девятой ступени. Посмотрел свои записи и выяснил,  какой это был вариант и кто из учеников его решал.  Взяли пачку  тетрадок из нашего класса, бывших  на проверке, сравнили почерки... и вот он - я, собственной персоной! Тот,  кто залезал в сумку! А, следовательно,   -  вор. 
       Клёцу и Винта тоже  потянули, поскольку вся гимназия была в курсе, что все шкоды мы делали вместе. Им быстренько объяснили, дескать "дружок ваш всё  уже рассказал про то, как деньги воровали", и они,  понятное дело в штаны наложили, потому, что «кино - кином», а реально с легавыми дело иметь  - совсем другая история. "Да,  - говорят,  -  мы ему (мне, то есть) помогали, насчет "таракана",  но про деньги ничего не знали  - это он (я, то есть) сам..."  Короче говоря,  дело можно сказать, готово и катится бы мне  для начала в специнтернат для малолетних правонарушителей, но тут происходит совершенно фантастическая вещь....
     Остик (не друг мне,  не приятель, между прочим, а так – соученик)  идет в кабинет к директору гимназии.  Директор  в это время лично поит каплями  госпожу Вектрону, которая  из гимназии не уходит,  так как надеется, что в результате скорого и справедливого следствия к ней вернуться общественные денежки.  Остика  туда ( что тоже удивительно)  впускают, ибо он заявляет, что имеет сообщить госпоже Вектроне нечто очень важное. И там, проникновенно так,  глядя ей в глаза произносит ровным таким голосом свое знаменитое: "Поверьте!".  "Поверьте,  - говорит - уважаемая госпожа Вектрона, что они (это он нас с Клёцей и Винтом имел ввиду) денег не брали.  Пропажа произошла, вероятно, где-то в другом месте". И все.  Совершенно дурацкая, ничего не значащая, ни на что не опирающаяся фраза,   произнесенная каким-то мальчишкой. И, несмотря на это, и сама мымра и директор и пара педелей которые тоже были там (сочувствовали) безо всякого перехода начинают обсуждать вопрос: а где, в каком месте могли пропасть деньги, если не в гимназии. Дальше  - больше: мымра идет к заместителю начальника полицейского участка, который в учительской продолжает брать объяснения у всех, кто может хоть что-нибудь рассказать, и чуть ли не силой забирает  свое заявление, утверждая, что у неё возникло твердое убеждение, что деньги исчезли не здесь, не в гимназии.  Пораженный  и отчасти разозленный легавый убирается восвояси. Директор провожает мымру до дверей, говоря: "Но за эту выходку, за "таракана" этого,  мы их строго накажем! Будьте уверены! Это, знаете ли, дерзость! Этого так оставлять нельзя!"  Меня  выпускают из кабинета куратора по административной части, где я находился во временной изоляции под его же присмотром, с  запиской к родителям прибыть в школу для обсуждения моего дерзкого поведения. Фигня какая-то! Я ничего не понимаю, кроме того, что обвинение в краже с меня, похоже, снято. Зато в гимназии все уже, конечно,  всё знают,  и до моего сведения картину событий доводят в деталях частью реальных, частью (не без того) придуманных.   Как  это Остику удалось,  я, естественно, и помыслить себе не мог, но  почувствовал ,что есть в нем какая-то чертовщинка. И не только у меня такое впечатление сложилось, надо сказать.  После этого  появилось у меня к нему (да и не только у меня), не то чтобы даже благодарность, а какая-то,  замешанная на сладкой жути почтительность,  что ли... Я уже его как ровесника не воспринимал. Смотрел на него снизу вверх и при этом не чувствовал себя униженным, а скорее, наоборот,  гордым знакомством... Как если бы он был каким-нибудь знаменитым артистом, там,  или  спортсменом... 
    Да, а деньги, между  прочим,  через несколько дней, нашлись. Тиснул их воспитывавшийся в доме мадам Вектроны племянник, страдавший легкой олигофренией. Он видел, как она положила  деньги в сумку перед выходом из дома  и,  пока тетка на минутку забежала в сортир,  тиснул  их.  Через три дня  его, как несовершеннолетнего,  задержала полиция нравов за посещение игорного зала и сдала на руки родственнице. Ну, она на него нажала,  и тот, напустив порядочно соплей,  признался, и деньги,  припрятанные здесь же,  в доме,  вернул. К счастью, потратить он успел только какую-то мелочь. Между прочим,  эта старая клизма Вектрона – была жутко набожная тетка. Так она прямо и стала считать, что Остик  - перст божий, который отвел её от греха ложного обвинения…

                * * *               
         
    В досье  имелось еще не менее двух десятков такого же рода рассказов одноклассников Острихса,  его учителей,  а также тех, кто в пору его юношества встречался с ним  по самым разным поводам,  или просто знал его,   как мальчика с соседней улицы.
    И из всех этих рассказов выходило, что Острихс обладал весьма своеобразным даром, который можно было бы назвать даром убеждения, если бы не то обстоятельство, что он  никогда никого ни в чем не убеждал, в том смысле, как об этом принято говорить.   То есть  ему  не нужно было  оперировать какими-нибудь логическими конструкциями, что бы опровергнуть  чьи-либо аргументы,  или, скажем, приводить доказательства, ссылаться на научные факты или авторитет уважаемого человека,  чтобы заставить тех, с кем он общался,   воспринять его точку зрения. Нет! Ему было достаточно произнести свое волшебное: "Поверьте!" - и все, что он произносил после этого,  большинством людей,  по совершенно непонятной причине воспринималось, как истина в последней инстанции и, нередко, как руководство к действию.      
    Очевидцы почти в один голос рассказывали, что сказанное Острихсом каким-то образом входило в сознание и воспринималось даже не как привнесенное со стороны новое, а как собственное давнее убеждение, как совершенно очевидная вещь, против которой и возражать-то странно... Это наваждение, в зависимости от каких-то  персональных качеств  человека  могло продолжаться короткое время (несколько часов) или  тянуться довольно долго (недели, месяцы). Затем впечатление проходило,  и человек с удивлением думал, как это он так запросто  переменил свое мнение  и образ действий по тому или иному вопросу.
    Так что, скорее,  дар Острихса можно было бы назвать - даром внушения веры.         
    Из тех же рассказов можно было заключить, что сам Острихс какое-то время своего дара, по-видимому, не замечал, и, во всяком случае,  им не злоупотреблял. То есть никто не мог сказать, что он  когда-либо попытался целенаправленно поставить под свой контроль какого-нибудь человека или группу людей и руководить ими в своих, интересах.
    Но те, кто понял и оценил силу,  а также  потенциальные возможности этого феномена, вскоре нашлись.
      
                * * *


     Зима в Ялагиле  довольно хлипкая:  достаточно крепкие  морозы могут продолжаться от силы дней семь десять в году. За это время на нескольких озерах и прудах, находящихся в черте города,  образуется  ледовый покров.  То он слабее, то - крепче, но по-настоящему надежным не бывает никогда. И, хотя все это прекрасно знают, некая   неизъяснимая страсть, сочетанная с извечной человеческой беспечностью и неистребимым убеждением в собственной удачливости, заставляют значительное число жителей города, даже взрослых, не говоря уже о малолетках,  испытывать свою судьбу,   снова и снова выходя на неверную опору.  Кто-то не в силах справиться с азартом рыбака, кто-то  не может преодолеть искушения пролететь несколько сот метров на коньках по ледяной поверхности, кто-то  удовлетворяет детскую,  счастливую и одновременно роковую,  потребность познания окружающего мира: а вот, например, как близко можно подойти к краю во-о-о-он  той полыньи?    
    Этот период времени  всегда был бедствием для  Ялагильского муниципалитета, полицейского управления и пожарных,  на которых  было возложено  проведение спасательных  операций. Не проходило зимы, чтобы человек тридцать не проваливались под лед, причем,   четыре или пять из них обязательно и, при этом,  окончательно  тонули. Никакие  предупредительные таблички на берегах водоемов,  разъяснения по радио и телевидению, в местной газете и на родительских собраниях в гимназиях и лицеях,  не действовали.
     И вот тогда,  та самая мадам Вектрона, вездесущая общественница,  на полном серьезе заподозрившая Острихса (после известной истории) в принадлежности к ангельскому чину, на совместном заседании общественного совета при муниципалитете и руководителей муниципальных служб, посвященном приближающейся эпидемии утоплений, предложила,  чтобы именно он, "этот удивительный мальчик", выступил,  хотя бы по радио, с предупреждением об опасности ледяных забав. Председатель муниципалитета воспринял это предложение более чем скептически, полицай-президент пожал плечами, а вот директор гимназии, в которой учился Острихс,  неожиданно горячо поддержал почтенную матрону.
     - Знаете, действительно очень, очень необычный юноша. В смысле способностей влиять на товарищей, прежде всего. Мне,  как педагогу и детскому психологу, даже непонятно, на чем это влияние основывается. Как-то все с ним очень нестандартно... но совершенно определенно в этом что-то есть. В конце концов,  все равно же мы будем проводить обычную разъяснительную кампанию. Даже если мальчик сможет повлиять хоть на какую-то часть аудитории, я имею ввиду, прежде всего,  детей, это уже будет хорошо. Даже если на одну трагедию станет меньше.
       Вступил начальник пожарного управления:
     - Может быть действительно? Может быть,   пацаны пацану больше поверят, а? Хуже-то не будет?
       - Да я, собственно, не против - сказал председатель муниципалитета - давайте попробуем... Господин референт!  Обеспечьте  время на  городском  радио- и телевизионном каналах.  Записали?  Ну,  а с мальчиком, этим, как его... Острихсом?  Да,  с ним вы господин директор, и вы госпожа Вектрона организуйте все сами,  договорились?  Так, двигаемся дальше по плану мероприятий...      

                * * *
     Острихсу тогда только-только  исполнилось семнадцать лет и через полгода он должен был закончить обучение в гимназии. Предложение директора принять участие в разъяснительной компании его сначала удивило. Но ненадолго. Он к этому времени уже сам начинал понимать, что кое-что действительно может. Кроме того, он не был  юношей совершенно лишенным честолюбия, и предложение  выступить не где-нибудь,  а  по радио и телевидению вызвало в нем если и не восторг, то, во всяком случае,  приятный подъем.
Конечно же, он согласился. При записи в студии он только прибавил в нескольких ударных местах, в составленный  муниципалитетом текст обращения-предостережения, свое любимое "поверьте": "Поверьте, это очень опасно!... Поверьте, прежде чем выйти на лед необходимо убедиться... Поверьте, в этом случае выходить на лед нельзя...". Все время пока на  водоемах Ялагила  держался лед обращение  два раза в день, утром и вечером повторялось в блоках городских новостей.
    Кроме того,  в городе, как обычно, была создана небольшая пропагандистская группа из чинов полиции и пожарной охраны,  которая  выезжала в гимназии и лицеи с соответствующими разъяснениями. В муниципалитете обосновано полагали, что школьники вряд ли увлекаются новостными программами, а если их собрали в актовом зале  школы (лучше вместо какого-нибудь урока!) то, хоть и вполуха, они информацию прослушают.       Острихса,  по настоянию мадам Вектроны,  включили в состав этой бригады,  и он   выступил "от имени старших учащихся"  по тому же вопросу  почти во  всех гимназиях и лицеях города,  сделавшись, тем самым,  знаменитостью  среди школяров.
    А к концу зимы он сделался и городской знаменитостью, потому что статистика происшествий в том сезоне приятно ошеломила всех.
  Конечно, же нашлись чудаки, которые  все-таки провалились под лед, но таких было всего семь, а утонул только один!