Осколки лета

29 мар­та 1993 год

       Она из­ме­нила ему.

       Он ку­пил би­лет на ут­ренний по­езд и мчал, как бе­зум­ный, бук­валь­но пры­гал по коч­кам же­лез­но­дорож­ной стан­ции, ед­ва по­езд доб­рался до Нью-Й­ор­ка. Ста­ромод­ный до ко­лик, не смот­ря на мо­лодой воз­раст, он не­нави­дел ма­шины, но­вин­ки тех­ни­ки, лю­бые усо­вер­шенс­тво­вания, тер­пя их толь­ко из край­ней не­об­хо­димос­ти. Но сей­час он за­шел в ма­газин тех­ни­ки, что­бы ку­пить гро­моз­дкий фо­то­ап­па­рат толь­ко по­тому, что о нем так дав­но меч­та­ла Джу­ди. И это да­же сде­лало его счас­тли­вым. И ему да­же пон­ра­вил­ся фо­то­ап­па­рат. Он дер­жал его в ру­ках, как дру­гие дер­жат но­ворож­денно­го, с неж­ностью и за­ботой не­ся до­мой.

       Он ку­пил бу­кет цве­тов. Ее лю­бимые бе­лые ли­лии, от за­паха ко­торых его всег­да тош­ни­ло, но не сей­час. Он нес ог­ромный бу­кет в ру­ках, ед­ва за­мыкая коль­цо из паль­цев от ог­ромно­го раз­ме­ра, тер­пя уду­ша­ющий за­пах, ко­торый счи­тал от­кро­вен­ным зло­вони­ем и ле­тел до­мой.

       Он пе­реп­ры­гивал слов­но маль­чиш­ка по три сту­пень­ки на лес­тнич­ной клет­ке, приб­ли­жая се­бя к ней. Жи­вость фан­та­зии ри­сова­ла ему ее пух­лые гу­бы, тон­кую ли­нию шеи и ма­товое зо­лото во­лос, ее кур­но­сый, чуть вздер­ну­тый но­сик ще­ки, на ко­торых всег­да го­рел ру­мянец. Он не при­вык рас­ста­вать­ся с ней так на­дол­го. Они бы­ли зна­комы три­над­цать лет и са­мая боль­шая их раз­лу­ка дли­лась во­семь дней. В те­чении ко­торых она вып­ла­кала все гла­за, а он ед­ва не со­шел с ума.

       Они оба под­хо­дили к по­рогу трид­ца­тиле­тия, его юби­лей дол­жен был сос­то­ять­ся пос­ле­зав­тра, ее – тре­мя ме­сяца­ми поз­же, но все еще бы­ли влюб­ле­ны друг в дру­га, как под­рос­тки. Как в тот са­мый день, в са­мую пер­вую встре­чу, ког­да слу­чай­но стол­кну­лись в толь­ко что от­кры­том сту­ден­ческом ка­фе.

       Он вдруг вспом­нил, что не при­вез ей ни­чего слад­ко­го, как она про­сила и как всег­да жда­ла по его при­ходу с ра­боты, да­же с ноч­ных де­журств и, бу­дучи на пос­ледних сту­пень­ках лес­тни­цы, поч­ти ря­дом с дверью собс­твен­ной квар­ти­ры, раз­вернул­ся, пом­чав об­ратно в ма­газин, съ­ехав по пе­рилам, как ли­хой маль­чиш­ка, и ис­пачкав брю­ки.

       Он ос­та­вил бу­кет и фо­то­ап­па­рат ох­ранни­ку, бла­го, они дав­но уже бы­ли хо­роши­ми при­яте­лями, и пом­чался, как су­мас­шедший, в по­гоне за апель­си­нами, по пу­ти сгре­бая с пол­ки ко­роб­ку ее лю­бимых маф­фи­нов и еще что-то, ка­жет­ся, ки­ви, он не раз­гля­дел. Рас­пла­тив­шись и не заб­рав сда­чу на кас­се, он бе­жал до­мой со ско­ростью све­та, про­мочив бо­тин­ки в лу­жах и гря­зи. Она всег­да ру­гала, но сей­час не бу­дет, по­тому что они так дав­но не ви­делись, ка­кая чер­то­ва раз­ни­ца, гряз­ный ли он при­шел с до­роги, и как выг­ля­дит его обувь.

       Он бе­жал до­мой, на хо­ду поз­до­ровав­шись с мисс Пат­рик, со­сед­кой, и взъ­еро­шив кос­ма­тую го­лову со­сед­ско­го пса Пиг­ги, ода­рив­ше­го его вза­мен трил­ли­оном слю­ны.

       Он поч­ти выр­вал за­мок, на ра­дос­тях не в сос­то­янии спра­вить­ся с клю­чом, рас­пахнул дверь, как мно­гие стра­да­ющие по вес­не рас­па­хива­ют до­ма ок­на пер­во­го мар­та. Он бе­жал к сво­ей же­не, к жен­щи­не, что в ру­ках нес­ла весь свет сра­зу.

       Он не ви­дел ее два ме­сяца и все о чем смел толь­ко меч­тать те­перь – пос­ко­рее упасть в ее объ­ятья, жад­но ища го­рячие гу­бы гу­бами.

       Он хо­тел ее в ту ми­нуту так, как ни­кого и ни­ког­да до это­го и ни­кого пос­ле.

       Он во­шел в спаль­ню, бук­валь­но сго­рая от же­лания пос­ко­рей приль­нуть к ней в дол­гом по­целуе, осы­пая ее эти­ми прок­ля­тыми ли­ли­ями, что до смер­ти не­нави­дел. Па­кеты с едой ос­та­лись на кух­не, он заш­вырнул их на стол, а мо­жет, ос­та­вил у две­рей – ка­кая раз­ни­ца? Он то­ропил­ся к ней, бе­жал, ле­тел. При­шел.


       … Джу­ди ле­жала в пос­те­ли. Ему бы сей­час приль­нуть к ее аро­мат­но­му, пах­ну­щему мя­той те­лу, за­рыть­ся бы в ее пу­шис­тые во­лосы, пос­мотреть в не­бес­ные гла­за. Ему бы сей­час об­ласкать ее на этой пос­те­ли, ведь он уми­ра­ет от жаж­ды… Но ему в этой пос­те­ли мес­та нет.

       Джу­ди ле­жала в пос­те­ли, прик­ры­вая об­на­жен­ные учас­тки те­ла то­нень­ким оде­ялом, из-под ко­торо­го все рав­но бы­ло вид­но нап­ря­жен­но-тор­ча­щие сос­ки, та­кие, ка­кие (он знал) бы­ва­ют у нее пос­ле ор­газма. В ее не­бес­но-го­лубых гла­зах зас­тыл не­мой воп­рос: за­чем? Она спра­шива­ла его – за­чем он при­ехал?

       Он хо­тел ска­зать, что при­ехал до­мой, но по­чувс­тво­вал, как этот дом вы­гоня­ет его, скво­зя вет­ром со всех ще­лей, что еще прош­лым ле­том он за­мазы­вал.

       Он был оди­ноким че­лове­ком. Без до­ма.

       Ее лю­бов­ник, сов­сем еще юнец, соп­ли­вый ма­лый, с пер­вы­ми про­бива­ющи­мися кус­тистос­тя­ми на ли­це, по­дарив ему наг­лый взгляд, вы­шел, пот­ря­хивая ге­нита­ли­ями, не удо­сужив­шись да­же за­вер­нуть­ся в по­лотен­це.

       Он сто­ял, как гро­мом по­ражен­ный, и дер­жал в ру­ке не ли­лии – нет. Об­ры­вав­шу­юся лен­ту собс­твен­но­го счастья.

       Юнец вер­нулся. Не сдер­жавшись, он уда­рил его в ли­цо. По­том по чле­ну, скры­тому под тру­сами и кое-как на­деты­ми джин­са­ми с рас­стег­ну­той ши­рин­кой. Он прос­то оса­танел. Он лу­пил его, как бой­цов­скую гру­шу. Сла­день­кий маль­чик Джу­ди ог­ра­ничил­ся тем, что раз­бил ему оч­ки на пе­рено­сице и был от­прав­лен в но­ка­ут, а за­тем, соп­ро­вож­да­емый его гнев­ным кли­чем и ис­те­рич­ны­ми воп­ля­ми Джу­ди, выс­тавлен за дверь ку­барем по лес­тни­це.



       … Они си­дели в кух­не, ку­ря си­гаре­ту за си­гаре­той. Опух­шая уже от уда­ра ще­ка бо­лела, но еще ос­трее бы­ла боль в сер­дце, что он ис­пы­тал. Его бе­лые рас­све­ты ста­ли чер­ны­ми. Он буд­то стал маль­чи­ком сно­ва, по­теряв­шим до­рогу до­мой – на свою пла­нету.

       Он по­нял, что бал­кон от­крыт, толь­ко ког­да она са­ма зак­ры­ла его, ежась от хо­лода. Он прев­ра­тил­ся в бес­чувс­твен­но­го ро­бота, не спо­соб­но­го ощу­тить ни­чего, кро­ме ту­пых клин­ков, за­гоня­емых под ко­жу – ее пре­датель­ства.

       Она го­вори­ла. Пос­ле пя­ти си­гарет, три из ко­торых да­же не до­кури­ла, швы­ря­ясь ими в пе­пель­ни­цу в ви­де сло­ника, при­везен­ную со сва­деб­но­го пу­тешес­твия в Ин­дию.

       - Пол­го­да – это очень дол­го, пой­ми. Я не хо­тела, прос­то так… Так по­лучи­лось, Пи­тер.

       Ему бы­ло пле­вать на все, но от­че­го-то от­ча­ян­но хо­телось уз­нать те­перь имя со­пер­ни­ка. Он зак­рыл ли­цо ру­ками, раз­ра­жа­ясь сме­хом, в ко­тором слы­шались всхли­пыва­ния. Он за­мер, спря­тав ли­цо в ку­лак, весь прев­ра­тив­шись в слух. Она все го­вори­ла, по­тому что (так ему всег­да ка­залось) с по­лус­ло­ва по­нима­ла его же­лания.

       - Ке­вин – мой сту­дент. Он бе­рет у ме­ня уро­ки му­зыки триж­ды в не­делю. Од­нажды мы по­пали под дождь, ты тог­да толь­ко у­ехал, ме­сяца не прош­ло, и я приг­ла­сила его на чай. Мы прос­то про­мок­ли до нит­ки… Я не по­няла, как это про­изош­ло, ну и черт с ним! – она вдруг ста­ла хо­хотать, как бе­зум­ная. Оса­тане­ла.

       Бук­валь­но по­дор­вавшись со сво­его мес­та, за­бега­ла по кух­не, а по су­ти – по кру­гу, со­вер­шая неч­то по­доб­ное ведь­мов­ской пляс­ке, и поч­ти рва­ла на се­бе во­лосы.

       - Ну хо­чешь бей ме­ня? Хо­чешь? Ну про­изош­ло так – и что те­перь? Ухо­дить? Ра­зой­тись пос­ле столь­ких лет? Бро­сить ме­ня ре­шил, да? Или нет – я же знаю, как ты пос­ту­пишь, док­тор Твел­ви, мой ми­лый муж. Ты прыг­нешь в оче­ред­ной свой си­ний ав­то­бус и убе­жишь от ме­ня. На ка­кую-то кон­фе­рен­цию, в ка­кую-то ко­ман­ди­ров­ку. Док­тор Твел­ви – че­ловек, про­дол­жа­ющий бе­жать, прав­да? Да?

       Он не по­нимал ее, не мог по­нять, че­го она хо­чет, о чем во­пит. Это по­ходи­ло на бред чок­нувшей­ся от соз­на­ния ви­ны жен­щи­ны, а не на ее всег­да здра­вые рас­сужде­ния.

       Он толь­ко те­перь пос­мотрел на нее, вдруг по­разив­шись то­му, как она сей­час урод­ли­ва. Рот пе­реко­шен, ис­крив­лен на­бок, на лбу за­лег­ла глу­бокая склад­ка мор­щин, гла­за вы­леза­ют из ор­бит, вол­нистые во­лосы, в ко­торых он всег­да ку­пал­ся ру­ками по­хожи на во­роно­во гнез­до. Она бы­ла урод­ли­ва, она бы­ла чу­жой. Те­перь – во всех смыс­лах. Он смот­рел на нее, не от­ра­жая ни­каких эмо­ций на ли­це. Внут­ри бур­ли­ла бу­ря, она вдруг про­тяну­ла к не­му ру­ки, и – сюр­ре­ализм, не ина­че! – по­лез­ла об­ни­мать­ся.

       Нет. Он знал – она прос­то хо­чет спря­тать ли­цо, буд­то это спо­соб­но по­мочь ей спря­тать ее ложь. Он боль­ше не до­верял объ­ять­ям.
       Он те­перь не лю­бил об­ни­мать­ся.

       Он мол­ча ото­шел к две­ри, прис­ло­нив­шись спи­ной о ко­сяк. В го­лове ка­кими-то ма­тема­тичес­ки­ми под­сче­тами про­нес­лось, что для ли­лий, от­равля­ющих его обо­няние, нет под­хо­дящей ва­зы, что он по­ка не снял с кар­точки ко­ман­ди­ровоч­ные, что вче­ра бы­ла да­та пла­теж­ки за во­ду, что он за­был в по­ез­де сол­нце­защит­ные оч­ки, без ко­торых поч­ти не мог об­хо­дить­ся в ви­ду сла­бого зре­ния, он по­думал о том, что на­до бы на­кор­мить ко­та, но нет кор­ма, преж­де чем вспом­нил, что и ко­та нет – ста­рый друг Чар­ли ис­пустил дух еще три го­да на­зад.

       В соз­на­нии слов­но ка­русель кру­тилась глу­пая, те­перь уже не нуж­ная, нич­тожная ин­форма­ция, од­на кар­тинка сме­няла дру­гую, всег­да бо­лее яр­кую и зри­мую. Она все так же сто­яла, не­ук­лю­же про­тянув ру­ки к его шее, а он – прис­ло­нив­шись пле­чом к двер­но­му ко­сяку.

       Ког­да он вы­ходил, ощу­щение бы­ло та­кое, слов­но он хо­чет вы­нес­ти му­сор. Как буд­то бы он сей­час вер­нется, че­рез ми­нуту, или две, вот толь­ко пе­реку­рит, преж­де чем зах­лопнуть за со­бой дверь подъ­ез­да. И вмес­те с тем, он по­нимал, что ушел нав­сегда.

       По­шел дождь, у не­го не бы­ло с со­бой зон­ти­ка. Он прос­то­ял три ча­са на ав­то­бус­ной ос­та­нов­ке, нап­расно ку­та­ясь в тон­кую кур­тку и пы­та­ясь сог­реть­ся с по­мощью шар­фа. Ря­дом с ним си­дел пес – гряз­ный, ста­рый, с из­му­чен­ны­ми гла­зами и дур­ным за­пахом из пас­ти. Он си­дел и не ше­велил­ся, толь­ко про­пус­кал си­ние ав­то­бусы вмес­те с ним. Они оба бы­ли без­домны – док­тор Твел­ви и пес.

       Слу­чай­но опус­тив ру­ку в кар­ман, он на­щупал там кор­ку хле­ба, ко­торая всег­да соп­ро­вож­да­ла его в про­гул­ках – кор­мить го­лубей. Он по­ложил свою до­бычу пе­ред псом и тот при­нюхал­ся, бли­зору­ко щу­рясь, а за­тем, одоб­рив уго­щение, стал есть. Зу­бов у не­го яв­но бы­ло мень­ше чем на­до, же­вал он тя­жело, втя­гивая воз­дух в лег­кие вся­кий раз, ког­да под­би­рал но­вый ку­сок на ас­фаль­те.

       Пес по­дарил ему толь­ко один взгляд – ког­да он поч­ти на хо­ду зап­рыгнул-та­ки в си­ний ав­то­бус. Про­щаль­ный. И от­че­го-то ему по­дума­лось, что этот улич­ный пес, де­журив­ший на ос­та­нов­ке се­год­ня ум­рет. А мо­жет, зав­тра, кто зна­ет.

       Он сел, по сво­ему обык­но­вению, в са­мый ко­нец, на пос­леднее си­дение са­лона, ус­та­вил­ся в ок­но, на ко­тором боль­шие кап­ли ри­сова­ли при­чуд­ли­вый пей­заж и, под­пе­рев ще­ку ку­лаком, стал дре­мать. Но в этот по­лусон вры­валась Джу­ди со сво­ими прок­ля­тыми ли­ли­ями и за­пахом роз, что въ­ел­ся в его ру­баш­ку. Джу­ди сна­чала наг­ле­ла, не хо­тела ухо­дить из его мыс­лей, ма­нила улыб­кой и ще­ками, ко­торые (он за­метил) из пыш­ных бу­кетов ста­ли ос­тры­ми кин­жа­лами, а по­том вдруг, как-то осо­бен­но тра­гичес­ки вздох­нув, ис­па­рилась в не­бытие. В дру­гую Все­лен­ную. В кос­мос.




       И он по­нял – Джу­ди боль­ше нет. Бе­лые рас­све­ты окон­ча­тель­но унес­ла во­да, как те­чение Тем­зы уно­сит лис­тву осенью, го­ды жиз­ни с Джу­ди те­перь не­воз­можно бы­ло отыс­кать да­же в са­мых сек­ретных ар­хи­вах па­мяти. Все уш­ло – и пло­хое и хо­рошее. Ос­та­лись толь­ко ее рас­пахну­тые в фаль­ши­вых объ­ять­ях ру­ки и ти­хое «Пол­го­да – это очень дол­го, Пи­тер».

       Он поз­во­нил ее сы­ну, Де­ну, ве­чером то­го же дня, за­сыпая в ра­бочем ка­бине­те, поп­ро­сил при­вез­ти по­душ­ки. Ден при­вез, при­вез и че­модан, в ко­тором бы­ли сло­жены все его ру­баш­ки (в том же по­ряд­ке, что и ви­сели в шка­фу). Это бы­ла их пос­ледняя с па­сын­ком встре­ча.

       Ночью, вый­дя под за­тяну­тое гро­зовы­ми ту­чами не­бо, он выб­ро­сил это те­перь не­нуж­ное тряпье в ур­ну и уже из ок­на ка­бине­та наб­лю­дал, как счас­тли­вый, свое но­вое сок­ро­вище, до­быва­ет бомж, на­калы­вая одеж­ду на пал­ку, как на пи­ку.

       Он вы­курил семь си­гарет за ночь, по­ка го­лова не прев­ра­тилась в один сплош­ной гу­док. Тог­да лег на жес­ткий ди­ван, скру­тив­шись буб­ли­ком и дол­го слу­шал сно­ва при­пус­тивший­ся дождь.

       Ес­ли это бы­ло божь­им ис­пы­тани­ем, то док­тор Твел­ви не мог по­нять, че­го от не­го хо­чет Бог. От не­го, прос­то­го че­лове­ка?

       Впро­чем, он ни­ког­да не по­нимал Бо­га.


       Он ис­кал ос­колки ле­та каж­дый день.


       Она ему из­ме­нила.