Так случилось

«Всякая мысль, выраженная словами, есть сила, действие которой беспредельно,» - это высказывание принадлежит великому нашему соотечественнику Льву Николаевичу Толстому. Какой громадный смысл таится в нём! Действительно, нет ничего сильнее слова! И магии сильнее нет, чем магия слова! Бессильное само по себе, произнесённое, слово становится могучим и непобедимым. Заряд его может убить, а может, наоборот, предотвратить поражение, спасти. Важно всегда помнить, что каждое озвученное слово несёт образ наших мыслей, наполненный не только логическим и эмоциональным содержанием, но и энергетическим. Ведь не даром русский народ боялся сглаза. Сглаза от слов, произнесённых! Пока мысль не выражена словами, она не обладает никакой энергетикой, а вот произнесённая… Бойтесь произносить страшные мысли: они могут материализоваться! Сколько раз за свою жизнь  я имела возможность убедиться в этом!
Помню, много лет назад, когда моему старшему сыну было всего два года, мы лежали с ним в детском отделении городской больницы. Уже тогда у него стоял диагноз – тяжёлая форма бронхиальной астмы и хроническая пневмония.
Было воскресенье. В обед «Скорая» доставила нас в больницу с обострением пневмонии. Как всегда, у Петра была очень высокая температура – около сорока или чуть выше. Он был без сознания, ни на что не реагировал. Вместо нормального дыхания появилась гармонь с порванными мехами – воздух из Петра вырывался со всхлипами, хрипами, свистами.
Дежурная врач сразу же положила его в процедурный кабинет и подключила капельницу. Видимо, других тяжёлых больных у неё не было – от моего сына она не отходила. Мы сидели по разные стороны перевязочного стола, на котором неподвижно лежал, находившийся вне времени и пространства, Петруша. Врач успокаивала меня, объясняя, что  сыну вводится очень сильное, дорогое импортное лекарство, которое просто чудеса творит. Она уверяла, что через несколько часов ребёнок забудет про болезнь и будет вновь подвижным и весёлым. Верилось этому с трудом. Лицо сынишки было такого белого цвета, что по сравнению с ним белоснежная наволочка на подушке казалась серой. Глаза его были закрыты, из приоткрытых губ свистело, хрипело.
Очень хотелось верить – всё будет хорошо, надо только набраться терпения и подождать: ценное лекарство капля за каплей входит в организм больного и накапливает силы для мощного удара по очагу воспаления. Верить и ждать… И я верила и ждала, сидя возле своего мальчика и держа в ладонях его маленькую ручонку, пышущую жаром, словно уголёк, вынутый из костра.
Врача вызвали в приёмный покой: привезли ребёнка в тяжёлом состоянии. Спустя какое-то время вновь прибывший уже лежал на кушетке рядом с Петрушей. Врач и медсестра склонились над ним, подключая капельницу. Это был мальчик гораздо младше Петра. Я не сразу заметила его необычность – он был Дауном. Врач сказала, что его привезли из специального Дома ребёнка для детей – инвалидов. До того дня я даже и не знала о существовании в городе такого учреждения. Медсестра ушла заниматься своими делами, и мы с врачом вновь остались одни. Я сидела возле Петра, врач – возле Дауна, и тихонько разговаривали. Точнее, говорила она, я только слушала.
- Вот вливаем последний пузырёк лекарства этому, по сути дела, никому не нужному ребёнку, родители которого отказались от него ещё в роддоме. Государству он тоже не особо нужен: висит на шее обузой – корми, пои, одевай его, медперсонал содержи, чтоб обихаживать, а отдачи никакой никогда не будет. Даже самой примитивной работы он никогда не сможет выполнять… Я сейчас спасаю его жизнь. Для кого? Для чего? – она помолчала немного и заговорила вновь. – Не понимаю я такой гуманности!.. Не дай Бог сейчас поступит ещё один тяжёлый ребёнок с пневмонией: я уже не смогу его спасти – запас лекарства у меня кончился. Получим лекарства теперь лишь завтра, когда откроется аптека. Вдруг привезут нормального ребёнка - любимое дитя родителей, бабушек, дедушек… Что я буду делать?
Она говорила, а сама внимательно следила, чтобы лекарство попадало в организм Дауна.
…Прошло уже много лет. Мелкие подробности того дня стёрлись в глубинах памяти. Вспоминаются лишь отрывки. Словно лента фильма порвалась, а киномеханик, склеивая разорванные концы, выбросил часть эпизодов…
Петру полегчало. Его перевели в палату, куда ближе к ночи принесли и Дауна. Оба ребёнка спали спокойным сном. Температуры не было у обоих – кризис миновал. Даже гармонь с порванными  мехами куда-то делась. Я тоже прилегла, чтобы немного отдохнуть и даже успела заснуть, когда вдруг хрупкую больничную тишину разорвал страшный вопль. Я вскочила, не понимая, что происходит, кто кричит. Из коридора слышался звериный рык. Так кричит раненый зверь.
Выйдя из палаты, я увидела, стоящую возле двери процедурного кабинета, врача, которая обеими руками держала за плечи молодую женщину, качавшуюся из стороны в сторону. Зубами женщина рвала то ли цветную простынку, то ли какую-то одежду. При этом она издавала утробное рычание, от которого на моей голове зашевелились волосы.  В окружавшем этих двоих пространстве скопилось такое количество боли и горя, что, казалось, не выдержит сердце и лопнет.
Бедная женщина! Я поняла, что произошло что-то очень страшное. Где-то в глубине сознания  появилась догадка, которая сразу же стала уверенностью.
Врач пыталась успокоить молодую мамашу, что-то говоря о том, что она молодая, у неё ещё будут дети, что судьба такая, видно, у её сына – умереть. Подошла медсестра с валерьянкой, и мы все втроём попытались напоить женщину успокоительным, но та не реагировала на нас, продолжая раскачиваться и выть. Откуда-то появился мужчина – отец умершего ребёнка и, подхватив на руки, унёс женщину. Мы втроём сели на диван в холле, и врач рассказала мне, что с вечера привезла «Скорая» четырёхлетнего мальчика в очень тяжёлом состоянии, она обзвонила все отделения больницы в поисках нужного лекарства, но ничего не смогла найти… До последнего она делала всё, что могла, чтобы спасти ребёнка, но она не Бог…
- Как бы пригодилось лекарство, что я влила Дауну! Я сама накликала беду!.. Вроде и глаз у меня не чёрный, а, если вслух выскажу какое-нибудь опасение, обязательно оно обернётся бедой. Что меня за язык дёрнуло днём, когда капельницу ставила этому инвалиду! Даун-то жить будет, а вот четырёхлетний малыш уже нет!.. – и она неожиданно громко зарыдала.
Мы с медсестрой сначала растерялись, а потом принялись уже врача отпаивать всё той же валерьянкой. Теперь ей требовалась помощь: она всё твердила о своей вине в смерти ребёнка, ругала  своё милосердие и гуманность, проклиная свою профессию. Я, как могла, успокаивала её, что-то говорила о страшном стечении обстоятельств, о том, что обстоятельства бывают сильнее нас… Говорила что-то и ещё, а в голове в это время промелькнула эгоистичная мысль: страшно подумать, что на месте этого мальчика мог быть мой Петруша…Слава Богу, у нас обошлось!
…Я не знаю, как потом жила эта врач. Теперь-то  её уже, скорей всего, нет в живых: прошло более двадцати лет, а она уже тогда была пенсионного возраста. Мне, почему-то кажется, что она до конца  дней мучилась своей виной в смерти этого мальчика. Она спасла жизнь никому не нужного Дауна, заплатив за это жизнью полноценного ребёнка, любимого и обожаемого. Никто уже не скажет точно – можно ли было спасти того ребёнка, введи ему она лекарство, название которого за столько лет затерялось в моей памяти. Она выполнила свой врачебный долг, выполнила буквально: всё, что возможно было сделать в той ситуации, ею сделано, и не её вина, что для этого мальчика так несчастливо сложились обстоятельства – выходной и невозможно было достать необходимое лекарство. Так случилось. Но всё же… Всё же…
20 ноября 2005 года