Пока исчезают кости

     Бутылка проскользила по серым волнам и ударилась в борт лодки. Старик, умирающий от возраста, положил тяжелые весла и достал её. В бутылке оказался текст, написанный на чьей-то коже. В неразборчивых каракулях пряталась история о группе, что рискнула спуститься туда, куда не спускались люди, за тем, что никому не нужно.
     «Если ты это читаешь, значит мои кости уже доедают спутники. Пока они ещё представляют рельеф – читай, это мои щеки, это то, что я нашел. Мы спустились так глубоко, что свет стерся из нашей памяти. Мы пробивались через черную землю в сопровождении поющих крыс, покинувших собранные гнезда. Мокрые своды покрывали саваны червей. Путь сводил нас с ума, искореженные узкие дорожки постоянно изгибались, бились о камни, продирались через гнилые корни, извивающиеся в жестах одиночества. Что мы видели там? Огромные горы из пепла, покрытые льдом, в них застыли ружья и флаги ушедших эпох. Водные реки, идущие вверх, отливающие синими спектрами. Черепа и кости, ставшие как камни – острые, твердые, покрытые трещинами, сухие, бесчеловечные. Звуки следовали за нами по узким норам, шипели и шептали. Отговаривали идти, держали руки на плечах, но нам было всё равно. И вот. Однажды. Даже звуки исчезли. Мы остались в тишине шагов. Топ. Топ. Топ. А потом и они. Исчезли. Как свет. В этот момент пропала и вся команда, я оказался один. Плыл в этой шершавой тьме. В бездне наедине с собой. Я почувствовал… тебе это сейчас трудно понять, но возможно ты поймешь, я почувствовал космос и всю жизнь там, сужающуюся до рук на шее. Мне было страшно. Дико. Невозможно. Руки сдавливали мне воздух. Кадык давил на кости. Но я плыл. И руки соскользнули с шеи. Мимо проплывали невидимые лица, слегка касаясь носами. Вдали я услышал море. Волну, что разбилась о камни. И ещё. И ещё. Это открыло во мне новый прилив. Я побежал. Мимо меня проносились рыбы, бившие хвостами о стены, скрипящие о помощи, задыхающиеся. Но я не мог остановиться. Где-то вдали море. Оно плещет! Зовёт меня! А рыб всё больше устилало пол. Звуки шлепков, их агоний, стали сливаться в единый шум, в массу, в вибрации туннелей. А я всё бежал и бежал, скользя и спотыкаясь. В лицо ударили брызги, а затем и неясный свет. Тихий такой, низкий, как гул. Передо мной предстало место, что я видел во снах и на картах. О котором говорили шепотом, либо молчали. Ртутное озеро – скопище яда и боли. Посреди серой смерти возвышается остров, скала из окаменевшей плоти. На вершине скалы стоит храм из костей, сложенный безупречно искусно. Косточка к косточке. Круглые арки, пилоны и купола. Идеальные костяные изгибы внушают трепет в его творцов. Внутри храма стоит легкий туман, не дающий полностью оценить масштаб данной конструкции. Он мягко покрывает скамьи из пористых костей, словно вуаль лицо невесты или вдовы. На некоторых скамьях сидят давно истлевшие фигуры с замками на головах. Внутри на стенах тонким слоем натянуты серые лица, полуживые фрески. На них весь спектр эмоций: рот растянутый в улыбке, впадины глаз, выражающие горе вместе с бровями, лоб, озадаченный судьбой. Если в эти лица долго вглядываться, то можно услышать легкий свист за спиной. Посреди храма, на круглой площади зиждется огромное металлическое распятие – символ власти. Вокруг него обвивается давно слившейся телами хор. Их лица переплетаются в узор, калейдоскоп тел. Руки изгибаются в танце вне времени. Хор тихо поёт. От этих звуков бегут мурашки по спине. Они как детский голос вдалеке, как хрип старика перед смертью, как крик убийцы и жертвы в одном лице. Из букета тел медленно вылазят наверх тонкие кости, как паучьи лапки. Отростки цепляются за веревки под потолком и вытаскивают из тумана колокола. Могучие и древние, из черного железа. Когда же из них хор производит звук – мелкая рябь пробегает по озеру вокруг. И в этот момент, плоть хора раздвигается, открывая мне огромный глаз – суть этого места. Его взгляд проникает внутрь тебя с легким жжением в груди. А ты проникаешь в него. Его серая радужка меняется и переливается как дым, как море в непогоду, а затем замирает, словно поверхность Луны. Ты углубляешься внутрь. В космическую тьму зрачка. И среди тех звезд, что не вспыхнут никогда, мне открылась истина. Миры из домов, сшитые нитками, существа, которые пожирали себя и себя же рожали, ледяные лица под теплыми масками, черные дыры, тонкие пальцы и детские руки. В десятках образов сливалась картина всего мира. Все секреты, слившиеся в губы, шепчущие ночью три слова… Если ты это дочитал, значит моя обезумевшая команда доела мои кости. А значит от меня ничего уже не осталось, кроме этой записки в твоих руках. Береги её, умирающий человек. Ибо даже мои щеки скоро истлеют в твоих пальцах.»
     Старик оглянулся в страхе, но никого всё так же не было. Море шуршало под ним. Рыба билась хвостом в сетях. А где-то вдали на берегу раздавался колокольный звон означающий утро.