Пока спит земля

               



                Подожди, не открывай
                предо мною суть Вселенной.




Изгладятся сны. Все, даже те, которые лелеем в памяти, как подарок судьбы, как прощение... как разрешение или оправдание. Изгладятся, и не останется на запыленных складках души ничего, кроме старых рубцов – памятных росчерков жизни, автографов невидимых хирургов, которые всё время что-то резали, отнимали, шили по живому. Наконец, выключаются лампы – «Операция закончена!» - и переходишь из темноты к свету, и проступает вдруг во мгле законом разрешенного наркотического опьянения образ твоей сердцевины – девочка, которую ты знала так давно.

Она когда-то в детстве пела «Stabat Mater» и чарующее лермонтовское «Выхожу один я на дорогу». Мне кажется, её кремнистый путь всё ещё блестит сквозь туман, но блестит уже намного слабее, тоньше, поймать его своей разросшейся и огрубевшей глубиной души всё труднее. Туман же всё гуще, всё более норовит запутать, покрыть забвением, да и неясно уже, какая моя звезда с какой звездой говорит. Остаётся стряхнуть пыль с эполет поручика Лермонтова, закрыть глаза, «забыться и заснуть» под ветвями тёмного дуба, грезя о Пятигорске, куда так хотелось съездить осенью.

Но изгладятся сны. И голосом своим теперь, уже спустя так много лет, пою один на один со своим сознанием медленную «Беловежскую пущу» и читаю «Фрагменты потерянных дней» любимого Рильке – когда никто не слышит, чтобы не отвечать ни перед кем за эту свою любовь. Хотя и до неё тоже никому нет никакого дела.

А девочка снова придёт, она приходит каждую ночь, когда, проснувшись в неурочный час, тихо лежу в больничной палате, слушая проходящие по Витебской железной дороге поезда. Их много по ночам: то длинный товарняк растянется на шестьдесят вагонов, убаюкивая своим мерным, негромким ходом, то металлически прогремит запоздалая электричка, то ухнет скорый поезд, где пассажиры мирно улеглись на застеленные полки, то, посвистывая встречному составу, подтянется к конечному пункту далёкий тихоход откуда-нибудь из Гомеля. В такие ночи девочка заглядывает в мои глаза и просит – «узнай меня!» И тогда меня пронзает щемящая боль оттого, что столько лет – столько лет! – я изгоняла её из своей странной души как можно дальше. Мне казалось, мы с ней когда-то договорились больше никогда не встречаться. И вот она сейчас, под стук колёс за окном, в такт моей «Беловежской пуще» выводит своё нежное:

«В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...»

Под эти божественные лермонтовские строки она не слышит, как я отвечаю ей, что слишком многое уже ушло, что движение вперед – есть дорога постоянных изменений. Посмотри на меня! Ты сама-то меня узнаёшь? Ты уверена во мне? Знаешь ли ты, какая это пропасть - время? Ты наивно пытаешься меня догнать, выбиваясь из сил, не понимая, что я ушла вперёд на целую вечность. Ты окликаешь меня, и я оглядываюсь назад во Вселенную – там, во мраке бытия светит микроскопическая тёплая звёздочка.

И вот наконец туман любви встречает утро, и оно несёт на своих плечах яркое апрельское солнце, выбравшееся из пелены снеговых туч. Лёгкий морозец бодро рвётся в окна, и с первой улыбкой врача вновь закручивается пружина дня, всё меньше болят росчерки хирурга, всё незаметнее ход поездов, теряющийся в звуках будничной городской суеты, всё больше истончаются и разглаживаются сны, всё меньше сотворяется смыслов.