Реанимация

           В  операционной было холодно. Я лежал, раскинув пристегнутые ремнями руки. По телу била дрожь, но не от страха, работала вентиляция. Стоящий за моей головой анестезиолог, подключал какие-то трубки, заодно что-то объясняя своему помощнику. Я его не слушал. Вокруг суетилось  много врачей в синих хирургических халатах и специальных шапочках. Но они меня  тоже не интересовали - я искал Его. Вдруг мой взгляд случайно упал вдоль стола, вдаль. Там, вдалеке,  в спокойной позе, как режиссер всего действия, знающий свое дело и оттого не делающий лишних движений, скромно, но готовый в любой момент заявить о себе, сидел Он - врач Сорокин. Я знал: его рукам суждено было решить - жить ли мне дальше и если жить, то с каким здоровьем. А ведь я еще молод - всего сорок лет. Наши глаза встретились буквально на долю секунды. Его доверительный взгляд,  смотрел испытывающе и изучающе, словно спрашивал меня: " Ну, что, Сережа, выдержишь?" Я почему-то отвел глаза, пытаясь настроиться.  Мне говорили, что нужно заранее приготовить приятные слова и произнести  их про себя, прежде чем анестезиолог меня усыпит...  Но я не успел... Резкий провал в бездну... Меня вдруг не стало...   
               
   "Дышать! Дайте дышать!" - стучал я ослабленным кулаком по краю кровати, чтобы меня заметили. В моем горле торчала трубка, через которую шел воздух. Я пытался одновременно дышать носом, но трубка всячески сбивала с ритма. Наконец меня заметили и спустя несколько рвотных минут  задышал, как раньше.
   Оглянулся. Оказывается я - в другой комнате. "Что же было со мной и сколько времени я провел в бездне?"...
   Пустота - как небытие. В помещении было темно. Горящие лампочки приборов, отслеживающих мои пульс и давление, тонкий, монотонный писк приборов давали ощущение, будто я нахожусь  в замкнутой, изолированной от цивилизаций, космической капсуле, несущей меня в черную пропасть вселенной. Вокруг никого не было, что усиливало страшные предчувствия. Тело меня не слушалось. Я пытался приподнять голову, оглянуться. С обеих сторон от меня стояли белые ширмы, закрывая  остальную часть реанимационной палаты.
  - Странно, - размышлял я, лежа на металлической, больничной кровати, - говорят, что во время нахождения человека в бессознании, его посещают видения или появляется перед ним длинный тоннель, по которому бежишь, когда выходишь из наркоза. Мне же совершенно ничего не виделось. Вот так умрешь, - и не узнаешь, что умер. А в мире все останется, как и раньше. Никто и не заметит этого. А как же душа? Способна ли она мыслить после смерти человека, что-то чувствовать? Ведь могло пройти не десять часов, а много лет пребывании в бессознании. И  я также ничего  не чувствовал бы?
       Тонкие прозрачные трубки капельниц опутывали меня, подчеркивая ощущение нахождения в каком- то фантастическом мире.
          - А может, я как раз и нахожусь в бездне? - слабея, подумалось. Я закрыл глаза, и провалился в неизвестность, где, словно, услышав мои размышления о потусторонней жизни, нахлынули то ли видения, то ли реальные события… :   
               
    " … Холодный зимний ветер пытался залезть под тяжелый армейский тулуп. На лице у меня была тряпочная маска от обморожения, уходящая под завязанные клапаны шапки. Глаза, выглядывающие из под прорезей маски, зорко осматривали окружающую местность вокруг склада горюче-смазочных материалов.  На плече была винтовка с пристегнутым штыком.
     - Еще, примерно час стоять на посту, - размышлял я, - Ну и ветра здесь, в этой Монголии. Ужасно спать хочется. За сутки в карауле больше четырех часов и не поспишь, да и то урывками: то вводные по нападению условного противника, то земляные работы. Японец в любой момент может напасть. Приходится окопы рыть. И тяжелая же здесь земля, каменистая. Впереди - Хинганские горы.
       Я медленно шел, неся на себе снаряжение примерно на тридцать килограмм, внимательно оглядываясь.
       - Только не останавливаться, - тараща глаза, чтобы не заснуть, говорил я себе.
        - "По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед..." - глухо, почти про себя затянул я песню.
        Я остановился около стены желто-кирпичного одноэтажного склада. Глаза слипались.
         - Не спать, не спать, - уже, словно, во сне говорю я себе.
         И словно, наяву вижу: вот из-за угла крадется низенький человек. Его напряженные узенькие глазки злы и полны решимости. Он все ближе подходит ко мне сзади.
          - Открой глаза! Открой глаза! - кто - то кричит мне в ухо.
          Я вздрагиваю и в ужасе открываю глаза. Передо мной стоят незнакомые врачи в белых халатах.
       - Владимир Николаевич, - обращается ко мне старший, - Пора Вам выписываться. Скоро праздник 9 мая, нужно его дома встретить в кругу своих детей, внуков. Вы же ветеран войны с Японией, кажется?
         Я молчу, у меня нет сил говорить. Откуда силы на моем девятом десятке? Я понимаю, что стал не нужным.  Врачам, конечно, ни к чему моя смерть у них, в больнице. И дома тоже особо некому смотреть за мной, все днем в разъездах.  Лежишь, бывало,   в зловонии, и не знаешь, кто поможет. Не ходячий уже. Здесь хоть по утрам постель меняют.
           Я закрываю глаза. Врачи исчезают... Снова проваливаюсь в темноту...
           И снова холод. Опять холод...
- Давай, твоя очередь, - говорю я, приседая и аккуратно ставя на землю кислородный баллон.
- Не могу больше, - отвечает Васька, - сил нет.
    Я смотрю на своего сослуживца, тяжело дыша.
- Да, угораздило нас здесь всю войну с немцами просидеть в дальневосточных окопах, - думаю я, -  обидно. Писали рапорта, чтобы отправили на западный фронт. Нет, здесь нужны. Японцы - сволочи, угрожают. И когда мы пойдем на них? Баллон этот еще тащить на себе в часть. Машины от мороза не завелись, а кислород позарез нужен. Вот и тащим на себе четырнадцать километров.
      Неожиданно внутри всё похолодело:
     -      За  такие мысли могут и расстрелять.
И вдруг срываюсь:
      - Васька!  Бери баллон, иначе отметелю, мало не покажется! Замерзнем же здесь, нужно идти, - чуть не плача, ору я, подталкивая парня.
    Мы молча медленно идем... Снова моя очередь.
    - Это выполнение боевой задачи. Так надо... Так надо... - монотонно в такт тяжелым шагам мысленно произношу я.
    - Так надо... Так надо... - сильно стучит сердце в груди."
 
    Кто-то трогает меня, трясет. Сердце бешено стучит. Я открываю глаза. Возле моей кровати стоит врач Сорокин. Я с удивлением смотрю на него, ещё не понимая, где нахожусь.
   - Ну что, Сережа, выдержал? Как самочувствие?
  - Нормально, - тихо отвечаю я, шевеля сухими губами. Я немного приподнимаю правую  руку в приветствии. Сорокин берет мою ладонь в свою и уверенно добавляет:
  - Все будет хорошо. Думаю, завтра переведем из реанимации.
   Он еще немного задерживается, и, отпуская меня, переходит влево, за большую белую ширму.
   - Родственникам сообщили уже? - к кому-то обращается он. Жаль, не дожил Владимир Николаевич до праздника.
     Я приподнимаю голову и вижу, как санитары выносят накрытое простыней тело…

               
      Прошло какое-то время. Я лежал с открытыми глазами, направленными на темнеющий, забеленный потолок, совершенно не видя его.  Я уже не слышал противного писка приборов, нарушающих грозную, смертельную тишину палаты.  Переживания полностью овладели разумом.
       - Как это возможно, чтобы воспоминания умирающего человека пришли ко мне? Может есть еще такие  неизученные  способности человека, когда возможна передача мыслей в последние минуты жизни?
      В реанимации было постоянно темно. Сон не шёл.  Пришло ощущение, что я не один в этом пугающем непредсказуемостью пространстве. Память о бойце Красной Армии была так  отчетлива, что мне казалось, будто я его вижу,  что он не умер.
      - Да, он здесь, за ширмой, наш безвестный герой Владимир Николаевич, - шепчу я, - Мы должны знать о таких людях. Мы, все, живущие сейчас.
      Время словно застыло. Я неподвижно лежал на металлической, больничной кровати и мое внутреннее "я", где-то парило надо мной, поднимаясь всё выше и выше с осознанием обновления жизни, пролетев через пропасть реанимации.

Апрель 2017г.