Третий угол в круглой комнате

               
     Третий угол в круглой комнате
               

                пьеса 
   
                Действующие лица:

Упрямцев Ярослав Анисимович – врач – хирург, увлекающийся поэзией

Муза – неопределённого возраста женщина,  опрятно одетая по моде конца девятнадцатого века.

                Х

    Небольшая, слабо освещённая комната. У левой стены диван, на нём мужчина в пижаме с седой бородкой и усиками «а-ля мушкетёр». У дивана стул и журнальный столик, на котором лежит ноутбук и стоят бутылка вина и белый бокал. Чуть далее слева шкаф, отстоящий от стены на пол метра, и служащий ещё одной вешалкой с крючками на задней стенке. Справа висят две картины – на одной река с деревянной церковью на дальнем берегу, на другой море, скалистый берег и одинокая чайка на воде. У стены прямо комод, на котором стоит старый музыкальный центр, а в тёмном правом углу чёрная ширма.
    Мужчина ворочается с боку на бок, встаёт, что-то печатает в ноутбуке, потом удаляет написанное, вскакивает и бормочет.
     -     Чёрт возьми, опять ерунда. Ну, что ж, буду спать.
      И ложится на диван лицом к стене.
Из вдруг из правого угла за ширмой слышится мягкий и даже шаловливый женский голос:
     -     Не нужны мы больше никому…
Мужчина вздрагивает, вскакивает, вновь стучит по клавишам ноутбука, бормоча: «А вот это сойдёт и прямо в тему».                И тут же укладывается вновь на диван. Минута и опять тот же голос произносит:
      -     Детям, жёнам и давно любовницам…
Мужчина нехотя встаёт, снова чертыхается и допечатывает услышанную строку. Сидит минуты две, затем снова ложится.
      Голос возникает оттуда же сразу.
     -      Юным по профессии поклонницам…
И тут он, бормоча что-то невнятное, похожее на ругательство, вновь вскакивает и печатает, оставаясь сидеть.
     -     Не нужны мы больше никому…- диктует нежный голос и он, нехотя, стучит по клавишам, перечитывает молча напечатанное, а потом повторяет вслух:

          Не нужны мы больше никому:
          Детям, жёнам и давно любовницам,
          Юным по профессии поклонницам
          Не нужны мы больше никому.

     -     Да, - бормочет мужчина, - Это точно про меня.
      Через минуту медленно встаёт и раскуривает трубку, смотря в потолок.
     -     Долго думаешь ты сегодня, зараза! – недовольно произносит он,
           - А мне ведь после сегодняшних трёх операций спать 
             хочется невозможно как, а тебе, видно, нет. Эх, любишь ты, Муза, мучить
             меня по ночам.
     Потом машет в отчаянии рукой, бросает трубку на журнальный столик и буквально падает на диван.
И вдруг из правого угла раздаётся:
     -      И ты, Ярик, тоже...
      Мужчина вздрагивает, садится, протирает глаза и крестится, громко шепча:
     -     Да, пора уменьшать дозу алкоголя, а то уже слуховые
            галлюцинации начинаются.
      И тут ширма падает, угол ярко освещается и в нём мы видим кресло, в котором сидит высокая стройная женщина с рыжими волосами, в длинном платье, накидке и шляпке – наряд конца девятнадцатого века.
      Мужчина видит её, вскакивает и бросается со страху за шкаф, потом осторожно выглядывает из-за него.
     -     Вы кто? – шёпотом говорит он, пугливо опять крестясь.
      Незнакомка машет рукой и весело произносит:
     -     Ваша Муза, Ярослав Анисимович.
      Тот резко, как от набросившейся на него бешеной собаки, прижимается спиной к стене, сильно ударяясь об неё головой.
     -     Да ну, чёрт возьми? Неужели вы наконец-то мне
            приснились? И что-то, очень поздно вы начали мне сегодня
           диктовать. И как вы здесь оказались? - боязливо спрашивает
           он, отодвигаясь от шкафа.
      Женщина смеётся.
     -     Божественной силой, доктор, божественной!               
      И  тут мужчина падает на колени, и бормочет, снова крестясь:               
     -     Свят, свят, этого мне ещё не хватало, Господи! Или
            подвыпившим врачам - поэтам снится не «белочка», а Муза?
      Женщина хохочет, потом кивает головой и грозит пальчиком.
     -     Ага, а также всем остальным стихоплётам с другими
           профессиями. И вы, Ярик, уже замучили меня своими
           постоянными виршами о несчастной любви.
     -     Да ну? – медленно поднимается он с колен и сморкается в
            платок, - И не называйте меня так – ненавижу.
     -     И почему? – удивлённо глядит на него Муза.
     -     Так меня называла вторая жена.
     -     Не любили её?
      Мужчина почёсывает затылок.
     -     Ну, как сказать. Просто я всю жизнь мечтал о даче…
      Муза делает пренебрежительный жест.
     -     Фу, как пошло и… меркантильно. Значит у ней была дача?
     -     Да.               
     -     О, Боже! Я начинаю в вас разочаровываться. Тем более,
            что основной виной этому является ещё и одно из последних
            ваших стихотворений.
     -     Это какое? – удивляется мужчина.
     -     А вот:

                Я стал безумно ненавидеть женский пол,
                Не потому, что много было их в мой век
                И не по присказке, твердящей часто, мол,
                Что курица не птица, женщина не человек.

     -     Ну, оно уже давно написано, - это во-первых, а во-вторых, и
            что там плохого? – усмехается мужчина, делая пару шагов к
            дивану, - Просто оно простое, извините за тавтологию и
            правдивое – любви ведь настоящей нет, как и всего остального нормального.
            Слушайте:

                Любви нет, лишь одно притворство
                И меркантильность на Земле.
                Ещё разврат, подлог, обжорство,
                Предательство. Как жалко мне!

     -     А что же тогда есть? – с интересом смотрит на мужчину Муза.
     -     Влюблённость и половое общение, то есть, как говорят
            французы: «Sexe appeli».
     -     Зов пола?
     -     Да и это у женщин заканчивается быстро. И, так сказать,
           любят они чаще всего не за ум и профессионализм, а за
            дорогие подарки.
     -     Да ну? – поднимает она левую бровь.
     -     Точно! – хмурится доктор.
     -     Но не может быть, чтобы наш пол был весь таким, Ярик!
           Вы, мужчины, тоже бываете меркантильными и эгоистами –
           сразу после… - она делает паузу, - общения вы
           поворачиваетесь на бок и даёте храпока, а женщине ведь
           нужна ещё простая ласка и благодарные нежные слова. Вы же,
           как в одном афоризме: « Post coitust omne animal tristi».
     -     После совокупления всякий зверь печален, в переводе с
            латыни?
     -     Да.
     -     Не все, - качает он головой.
     -     Но большинство. И не все женщины меркантильные, как вы
            говорите. Вот, например, ваша мама…
Мужчина хмыкает, подходит к столику, наливает вина в бокал, садится на диван и выпивает, громко говоря:
     -     Да мать – это святое!
     -     Так большая часть женщин – будущие матери, Ярик!
     -     Ну, не называйте меня так, женщина, пардон, Муза, прошу
            вас! - недовольно перебивает нежданную гостью он.
     -     А почему нет? Ведь ласково и красиво, по моему мнению,
            называла вас вторая жена. Но стихи, как я поняла, она
            вообще не любила как и вас, скорее всего.    
     -     Это точно! Она любила огород и коньяк, - огорчённо
            говорит мужчина, - Поэтому я и написал про неё вот это:

                Я умру не своей смертью-
                Ты убьёшь меня частой ссорой!
                И скандалов твоих круговертью
                Ты не стала мне в жизни опорой.

                Ещё хочется счастья, любви
                И ведь к этому много причин…
                Почему же такие, как ты
                Убивают своих мужчин?

     -     И что, она вас травила, то есть пыталась отравить? –
            морщится пренебрежительно Муза.
     -     Нет, - качает головой он.
     -     Била? – смеётся она.
     -     Ну, уж это… - гордо задирает подбородок вверх мужчина.
     -     А может быть… пыталась «заказать», как сейчас говорят?
     -     Не приведи, Всевышний! – крестится он, - Что за чушь вы
            порите!
     -     Так что?
     -     Скандалила часто и особенно подшофе.
     -     Она была алкоголичкой?
     -     Нет. Но любила выпить в компании, - морщится он, - Да и
            без неё.
     -     И довела вас до инфаркта или инсульта?
     -     Нет, до нейротоксикодермии.
     -     Боже, а это что такое?
     -     А это когда руки и лицо как у рыбы – всё в чешуйках, но не
            серебристого, а красного цвета и зудят невозможно как.
     -     И что? Кто вас тогда спас? Дерматологи?
      Мужчина чешет нос, отводя взгляд в сторону и чуть краснея.
     -     Одна хорошая женщина и… сухое красное вино.
     -     Любовница?
      Он елозит задом по дивану.
     -     Сначала да, ставшая потом последней третьей женой.
     -     И что дальше было со второй?
     -     Как что? Развод со скандалами, драками и матом.
     -     Грубо, Ярик, грубо. Вы же врач!
     -     Но зато правдиво. Ещё полгода такой жизни и я бы отправился на тот
            свет…
     -     А почему с первой развелись? Что, тоже не любила вас и
            ваши посредственные вирши? – печально смотрит на него
            Муза, - И неужели третья тоже? – 
      Мужчина опять чешет смущённо затылок.
     -     Ну, первая была студенческой любовью и практически 
            единственной в моей жизни, так сказать, девушкой. А вот
            кто я был для неё, так и не понял. Хотя она и родила мне
            сына.
     -     Что, лучше себе не нашли? – опять смеётся Муза, идёт к
            столику, садится на стул, вынимает из кармана платья
            такой же белый бокал и наливает себе вина, - Ну же,
            отвечайте!
     -     Почему? Были и лучше, но…- строит он недовольную мину, читая

             Простите, дамы, что не вас тогда любил,
             Порой не замечая нежных взглядов,
             И добивался тех, кому я был не мил,
             А вы к другим ушли за ворохи нарядов.
     Муза фыркает.
     -     Фу, как пошло про нас, женщин, вы написали! И что, Судьба
            - индейка толкала всегда вас к той, к которой не надо?
     -     Ну, да. Но первая супруга была из… столицы нашей
            Родины.
     -     А-а-а, а вот и ваш меркантильный интерес проявился! –
            осуждающе произносит гостья.
     -     Нет, она была просто не такой как все в городе моей юности,
            где мы познакомились в мединституте. Только она училась
            на педиатрическом факультете.
     -     Первая любовь придёт и уйдёт, как прилив и отлив! -
            вдруг напевает Муза, мечтательно глядя в потолок.
     -      А у меня тогда было другое мнение.
     -      И какое?
     -      А вот:
                Я с детства верил в вечную любовь,
                Но жизнь твердит совсем другое,
                Что, мол, не знать тебе уже покоя –
                Искать её ты, отрок, будешь вновь.

      -     Так кто в это верит, не пишет всю жизнь стихи о неудачной
             любви. Но её то, в смысле любви, к сожалению, говорят,
             нет, - хитро улыбается Муза, - Медики теперь считают, что
             есть страсть, обусловленная уровнем гормонов, который то
             понижаются, то  ярко вспыхивает, как молния.
      -     Тоже самое мне и сказала последняя жена.               
      -     Но первой своей избраннице хоть одно стихотворение
             посветили?
      -     Конечно, но только одно, слушайте. И кстати, эти стихи
             были тоже первыми в моей жизни.
      -     Первые для первой, - со смехом констатирует Муза.
      -     Да, - вздыхая произносит мужчина и произносит:

                Поезда спешат на север,
                Поезда проходят мимо.
                И платформы мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

                Кто-то ждёт вновь слова нежного,
                Поцелуя тихий звук…
                Мне лишь только ветры снежные
                И дождя холодный стук.

                Мы порой во взгляды верим,
                В каждой ищем лик любимой,
                А любовь, как мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

        Муза, соглашаясь с ним, кивает головой.
      -     Да, так чаще всего и бывает, Ярик. Такова жизнь, доктор.
             Действительно подчас мы любим не тех, кого надо.
      -     Это точно, - бормочет мужчина, - Любовь как болезнь –
             симптомы есть, а к чему они приведут неизвестно. И прошу
             вас, по возможности не называйте меня Яриком.
      -     А мне нравится, - категорично заявляет женщина, показывая
             большой палец правой руки, - Во!
                И тогда он, морщась, декламирует:

                Порой мы любим просто так,
                А не за ум и стройность тела,
                Что Бог создал, творя умело,
                Как вирши пишет не простак.

       Муза фыркает и наливает ещё себе вина, но его количество в бутылке не уменьшается, что приводит, увидевшего это мужчину в беспокойство. И он шепчет себе боязливо:
      -     А, может быть, ты не Муза, а ведьма? И пришла меня
             линчевать?
       А женщина, будто не слыша это, невозмутимо продолжает:
      -     И что? Вы думаете, что все мужики дураки или лохи, что
            любят просто так? Дудки, все они всегда в женщине видят
            прежде всего либо стройные ножки, либо красивую
            грудь, или зовущие похотливые глаза и пухлые губы, то
            есть то, что заметно сразу. А некоторые - хорошую квартиру
            в центре Москвы или дачу не более чем в пятидесяти
            километрах от неё. Кстати, а у вашей второй супруги она
            далеко была от столицы?
     -     Пятьдесят три километра.
     -     Вот видите, я оказалась права, - торжествующе, улыбается
            Муза.               
     -     И что, неужели правда то, что вы только что сказали про
            нас? – картинно удивляется мужчина.
     -     А вы, что ли, в первом браке лет сорок назад видели только
            модную «халу» на голове да милую бородавку под нижней
            губой? Нет, дорогой Ярик, вы видели главный город страны,
            где много отличных клиник, и где из вас могли бы
            сделать хорошего врача.
     -     Да не было этого! – вскакивает он и начинает возбуждённо
            ходить по комнате.
     -     Да было, было. А что, вы посредственный врач?               
     -     Нет, нормальный и прилично оперирующий до сих пор…               
     -     Ага, и всё потому, что вы, попали к известнейшему
            Академику и научились хорошо оперировать. А потом
            заболели «звёздной болезнью» и бросили жену с малым
            ребёнком?
     -     Откуда вы это знаете? – огорчённо удивляется он.
     -     А у нас там, - указывает хитро женщина на
            потолок пальцем, - своя разведка и на каждого бумагомарателя есть своё
            досье.
     -     Ух, ты! Та вот, нет, нет и ещё раз нет! – вскрикивает
            Ярослав, - Сыну было уже шестнадцать и он, всё уже
            понимая, сам однажды сказал: «Да когда же вы разведётесь в
            конце то концов?»
     Муза хмурится.
     -     Что, ссорились с женой часто?
     -     Нет, - трёт лицо мужчина руками, - Практически никогда.
           Тут другое…
     -     И что?
     -     Ну, не это…
     -     В смысле? – удивлённо раскрывает широко веки Муза, - Еду
           не готовила что ли?
     -     Нет, готовила.
     -     Лоботрясничала?
     -     Ни в коем случае! Пахала врачом в своём детском интернате
           как вол.
     -     А-а-а, значит не давала выпить после трудной операции?
      Доктор начинает нервно притоптывать ногой.
     -     Да нет, Господи прости!
     -     Так что?
     -     Ну, не выполняла… супружеский долг.
      Муза захлёбывается смехом.
     -     Ага-а-а! Вот вам сразу и ответ – вы были просто не её мужчиной
            или надоели ей частыми ночными поездками к своим
            пациентам и срочными операциями в нерабочее время. Было
            такое?
      Мужчина хмурится и вновь садится на диван, наливает себе вино.
     -     Да, было.
     -     А там ещё и дежурные медсестрички с фигурой, как у
           Джины Лоллобриджиды, да, Ярик?
       Тот закрывает лицо ладонями и кивает головой.
    -     Ага, попались? – хохочет чуть злобно Муза, - А вы говорите
           вечная любовь! Да вы простой бабник, доктор!
     Тот вскакивает, скрещивает руки, качает несколько раз головой из стороны в сторону, а потом, глубоко вздохнув, всё же кивает ею.
     И женщина победоносно произносит:
    -     Вот и попались вы, а писали то что, ёлки - палки?

          Я неверность, господа, сам ненавижу!
          Но когда твоя плоть позабыта опять,
          Хочется сразу прыгнуть в кровать,
          Где, поджидая тебя, лежит бесстыжая.

    -     Что, не так бывало? Да вы, Ярик, поэт - пошляк и
           хронический изменщик, то есть ходок!
    Мужчина качает отрицательно головой, вновь краснея.
    -     Нет, это было написано просто так и уже после развода…
    -     Который был для вас лёгким, как плевок в лужу? –
           перебивает его Муза, - И после этого вы пошли в разнос, то
           есть по бабам?
    -     Нет.
    -     А чем докажете?
     Мужчина начинает возмущённо ходить по комнате, бормоча:
    -     Ей ещё и доказательства подавай!
    -     Ну, что молчите? Защищайтесь, Ярик, чем хотите!   
    -     Ладно, я могу тогда только этим, то есть стихотворением, - раздражённо начинает
           диктовать он:

                Любовь потухла…
                Стали мы другие,
                Но ненависть не впрыгнула в сердца.
                Мы ждём какого-то исхода и конца,
                Осознавая, что друг другу мы уже чужие.
            
                Но что теперь?
                Открыта дверь
                И слова три мне посланы вдогонку,
                И два зрачка  прощальные ребёнка
                Рвут сразу напрочь околдованную твердь.

                Ну, что любовь,
                Ты путь или преграда
                За годы без надежд, ломающие зубы?
                И в кровь искусанные, горестные губы
                Иль тихий стон в ночи, лобзания, услада?

                Ух, эта хворь !
                Нам же её ведь надо
                В студёный день, что даже в окна вхож,
                Иль стал на ад расплавленный похож-
                Не будет нам уже достойнейшей наградой.

                Любовь – морковь?
                О, это примитивно, люди!
                Ведь овощ тот из грязной лезет из земли,
                Который с детства мы жевали, как могли.
                Не в нём беда, а кто нас завтра… приголубит!

     -     Посредственно, но местами верно, - соглашается Муза, -
            Так всё же, в чём причина первого развода, Ярослав? 
     Тот подходит к дивану, смотрит в ноутбук, а потом резко садится и отвечает:
    -     Я рано женился и…
    -     А-а-а,  вот в чём вся причина?, - перебивает его Муза, -
           Помню я ваши стихи с таким началом, помню.
    -     Так вы же сами их и диктовали мне тогда ночью, -
            оправдывается мужчина.
    -     Нет, мы, Музы, тоже любим поспать и культурно отдохнуть
           в компании. Так что тогда, наверное, я почивала и не могла вам
            такое подсказать.
    -     Значит, вы тоже там у себя гуляете, пьёте и развратничаете? –
           мстительно смеётся он,  идекламирует:

                Напьюсь и Муза прилетает,
                Подняв юбчонку до пупа,
                Но вряд ли мудрости добавит
                В сундук морали и добра.

    -     Или, - продолжает он:


                Что ты, Муза моя, диктуешь матом?
                Что, налил тебе сегодня мало вина?
                Да ты выпей сначала до самого дна,
                А потом называй меня фатом.
               
    -     Ну, такое услышать просто оскорбительно для нас, Муз, Ярослав! И мы
           не ругаемся, как извозчики.- величественно произносит она, -   
           А вообще, не Царское это дело устраивать пошлые оргии! И
           у нас любовь чаще платоническая, что подтверждается
           порядочными фразами - подсказками таким, как вы.
    -     То есть, вы хотите сказать, что вы все – Царицы и хорошие
           мои стихи – это ваши? И из какого же вы Царства, дама?
    -     Из Царства под названием ЛЮБОВЬ, - произносит
           торжественно Муза, - Ладно, колитесь, Ярослав, какая всё
           таки была причина первого развода?
    -     Ну, достали вы меня! – вскакивает он и опять возбуждённо
           ходит по комнате, - Хорошо, слушайте.

                Ах, зачем я таким родился-
                Странным, нежным и волевым?
                И зачем так рано женился,
                Не узнав тело, что делать с ним?

    -     А вот это уже подсказала я, - уверенно произносит гостья, -
          И, значит, я опять была права – дело именно в вас? Что же вас
           никто не научил, как надо обращаться с женщиной?
    -     Но это же сугубо интимное! – удивляется мужчина, садясь
           опять на диван, - И откуда всё же у вас такая информация?
    -     Оттуда же! – грубовато отвечает Муза, - Ведь мы приходим к
           вам ещё и во сне, а там вы такое вытворяете! Что, не было ни
           разу, когда начало стихотворения вы, так сказать, пишете в
           полусонном  состоянии, да ещё и в подпитии?
     Мужчина удивлённо смотрит на неё и согласно кивает.
    -     Да, и даже на английском языке.
    -     Вот именно! И давайте вернёмся к моему предыдущему
           вопросу, то есть к обучению любви. Что, некому, что ли, было вам
           подсказать, что и как?
    -     Да, отец погиб, когда мне было пять лет.
    -     А что, матушка не вышла потом повторно замуж?
    -     Бабушка не давала. Она из тех, кто рожает детей для себя, то
          есть, чтобы они ухаживали за ней, когда старость приходит.
          И вообще, меня воспитала улица.
    -    Ага, мат, драки и разговоры о грубом сексуальном эгоизме?
     Мужчина тяжело вздыхает, садится на диван и кивает головой:
    -     Именно так.
     Муза молчит минуты две, а потом с сожалением говорит:
    -     Да, не повезло вам, доктор, в детстве.               
     И вдруг шаловливо добавляет:               
    -     Слушайте, Ярик, а может быть, вы… импо?
     И тут он рассерженно вскакивает и машет руками.
    -     Нет, все другие были довольны.
    -     Кроме ваших жён? - смеётся Муза.
    -     Да ладно вам, тоже устроили судилище! – начинает он вновь 
           ходить возбуждённо по комнате.
    -     Успокойтесь, доктор, и не обижайтесь, - подходит она к нему
           и гладит по плечу, - Я, вообще то, вам друг, неблагодарный
           вы мой подопечный субъект!
    -     А знаете ли вы моё стихотворение о женщине - друге? –
           вдруг широко улыбается мужчина.
    -     Нет, - заинтересованно смотрит на него она.
    -     Так вот, запомните, женщин - друзей не бывает. А теперь  слушайте:

               Женщина друг – это что-то особое
               Будто ранний закат или слон-альбинос.
               Так как нет ласк, а кокетство убогое
               И, уходя, не целуешь в засос.

    -     Чушь какая-то, - фыркает Муза.
    -     Нет, вы послушайте концовку, пожалуйста, - наставительно
          произносит он.

              Тонка дружбы грань и понятия строгие-
              В душу не влезешь и взор не прочтёшь.
              Но точно скажу, что мечтают многие,
              Что ты любимой её назовёшь.

     Муза смотрит в потолок и вздыхает.
    -     Да, Ярослав, бывает и такое, вы правы. Но это не про меня – я
           своё уже давно отгуляла.
    -     Платонически? – смеётся он.
     Женщина пожимает плечами.
    -     Ну, если честно говорить, то не всегда.
    -     И давно?
    -     С первого Рождества Христова.
    -     О, Боже! Так сколько же вам лет, простите?
    -     Посчитайте сами, если, конечно, вас когда-нибудь   
           интересовали религиозные книги, - опять улыбается Муза.
     Мужчина хмурится.
    -     У меня с арифметикой всегда было плохо, поэтому я и пошёл
           в медицинский ВУЗ. Но вы, женщины, всё же ещё те штучки.
    -     В смысле?
    -     А вот:

                Целовать нелюбимого женщина
                Может ради блаженства обычного
                И вранья…До того неприличного,
                Словно и не с тобою повенчана.

    -     Да вы, мужики, тоже часто притворяетесь.
    -     Но не так искусно, как вы. И послушайте, что писал Алексей
           Толстой о женщинах в «Хождениях по мукам», а я это просто
           озвучил в стишке:


                Был прав Толстой: все бабы - кошки!
                Ласкаясь, когти могут выпустить,
                Детей блюдут в дому – лукошке,
                Откуда их бывает трудно выселить.

    -     Так вы при разводе всегда делили жилплощадь? –
           презрительно посмотрела на мужчину Муза.
    -     Ни в коем случае, клянусь! – прижимает ладони к груди он,
           как будто молясь.
    -     Ну, слава Богу, а то бы я вас стала просто ненавидеть и…
    -     Бросили ночью диктовать мне стихи? – печально
           перебивает он её.
    -     Может быть…
    -     И многие из вас, Муз, так делают?
    -     Почти все. Есть же хамы, пишущие стихи чуть ли не с матом.
    -     Ну, это сейчас даже где-то модно, - усмехнулся доктор,
          почёсывая бородку.
     Муза заметила это и её лицо посуровело.
    -     И вы, Ярик, тоже этим балуетесь?
    -     Нет, - снова покраснел он, - но у меня есть, правда, немного
           таких, которые я назвал «Стихи хулигана», но без
           нецензурных слов. Меня же воспитала не только улица, но и,
           скажем так, интеллигентная хирургическая среда, хотя…
    -     Некоторые всё же матерились? – перебила женщина его.
    -     Ну, что-то вроде этого. Бывает, что выскакивает что-то
           похожее из тебя во время тяжёлых операциях.
    -     Да, вот за это при подобных ситуациях я ещё могу как-то
           простить. Но у вас же не операционные братья, а сёстры?
    -     Естественно.
    -     И вам не стыдно перед ними было?
    -     Да, но есть моменты, когда не до стыда и особенно при
           возникновении неожиданных кровотечениях. И давайте
           закроем эту тему.
    -     Согласна. Но вы должны за это признание откупиться.
    -     В смысле, чем?
    -     Ну, прочитать одно из ваших хулиганских опусов. Ведь я же в
          их написании вам не помогала.
    -     Это точно! Тогда слушайте.
    -     Всенепременно! – хохочет Муза.

                Ах, ты, юность моя, блатная, разгульная,
                Кабаки, подворотни, запах крепких духов.
                И работа шальная и часто прогульная,
                И девицы за водку и хруст пирогов.

     -     Нет, такое мне не нравится, - морщится Муза.
     -     Тогда вот, - улыбается мужчина.

                Что-то стали стихи хулиганскими
                И порой даже ревности крики…
                Видно к старости штофы кабацкие
                Всё красивей творят твои лики.
     -     Ну, это ещё ничего, - неопределённо говорит женщина. А что, вы и со шпаной в
            своём, так сказать, уличном детстве общались?
     -     Было такое. Я же, в принципе, можно сказать послевоенный,
            а тогда банд, «малин» и просто опасных улиц, где жила одна
            шпана, было множество. И примером может послужить
            случай, когда пятнадцатилетний хулиган пырнул ножом
            подростка за… как вы думаете?
     -     Нет, вариантов, - нахмурилась Муза.
     -     За хоккейную клюшку.
     -     О, чёрт! – вырвалось у женщины.
     -     Вот именно. Да, страшно даже вспомнить те времена,
            которые мне до сих пор иногда снятся.
     -     Так какого же вы года рождения, если не секрет? –
            улыбнулась она.
     -     Сорок седьмого…
     -     Значит, семьдесят? Гм, а я бы вам столько не дала.
     -     Я тоже никогда бы столько себе не дал,  - игриво произносит
            он, подмигнув.
     -     Тогда многое, Ярослав, я могу вам тоже простить, - тихо
           произнесла она, - Ну, ладно, давайте вернёмся к нашим
            «баранам».
     -     В смысле?
     -     К гулящим мужикам.
     -     Вы нас оскорбляете, женщина.
     -     Кого?
     -     Да поэтов.
     -     А что, не за что? Вот признайтесь, только честно, сколько у
            вас было, если можно так назвать, романов?
     -     Это если сравнивать с кем-нибудь.
     -     Не поняла?
     -     Ну, все поэты были не однолюбы.
     -     Согласна. Но вы же не Есенин, не Маяковский и тем более
            не Пушкин…
     -     Остановитесь, пожалуйста, мадемуазель! Я сравниваю
            сейчас себя не с великими для меня людьми, а с известными
            гулёнами и...
     -     С кем же? – перебивает его Муза.
     -     Ну, с Казановой, Кларком Гейблом, Марлоном Брандо,
            Колином Фёртом, Ричардом Гиром, Аль Пачино и Аленом
            Делоном. И подобных за последние два века было более
            пятидесяти…
     -     Ничего себе замахнулись! Да, рыбак рыбака видит издалека.
            И что вы хотите сказать про себя в этом плане? – явно
            заинтересованно спросила женщина.
     -     А то, что по сравнению с ними я агнец Божий.
     -     Да ну? – недоверчиво смотрит она на мужчину.
     -     Точно, - закрывает глаза он и некоторое время молчит, как
            будто подсчитывает в уме своих любовниц.
     -     Так всё же? – возвращает его к действительности женщина,
            поправляя шляпку.
     -     Ну, как сказал Евгений Евстигнеев в моём любимом фильме
            «Ночные забавы» - н-надцать.
     -     Да вы шалунишка, Ярик! – захочет Муза, - И что, каждой
            посвящали стихи?
     -     Нет, не каждой, но бывало.
     -     А ну-ка прочитайте.
     -     Их достаточно много, вообще то...
     -     Ну, хотя бы первые четверостишия.
     -     Хорошо. Вот, например:

                Любимая женщина! Эти слова
                Не уходят из моей головы.
                Что это значит? Что скажет молва
                О потоке любви из груди.

     -     И это для любовницы? – удивляется Муза, - Мне кажется,
            что оно больше подходит для первой жены в медовый месяц.
     -     Так оно почти и есть. Но оно посвящено третьей жене, к
            которой у меня было самое сильное чувство.
     -     Тогда прочитайте всё же, что вы писали для других, -
            усаживается на диван женщина.
     -     Хорошо. Вот, слушайте:
     -     Всегда готова! – улыбнулась она.

                Я не могу без тебя жить,
                Без губ твоих, без твоих глаз!
                Хочу при встрече каждый раз
                Твою любовь я заслужить.

     -     Хорошо, но опять оно, мне кажется, написано для очень
            любимой женщины в букетно - конфетный период.
     -     Вы угадали – это тоже о последней жене.
     -     Тогда давайте всё же о любовницах.
     -     Слушаюсь, мадам.
     -     Я не мадам, а мадемуазель, - хмурится Муза.
     -     Простите.
     -     Прощаю, читайте.
     -     Есть, - отдаёт он картинно честь и, улыбаясь, декламирует:

                Колдунья с тонкими руками
                И чувственным красивым ртом,
                Меня глаза твои связали,
                А ноги…, но о том потом.

     -     Вот это другое дело, - улыбается Муза, садясь на стул, - Как
            связала, так и развязала. Дальше, прошу.
      И мужчина, мечтательно глядя в зал, произносит:

                Автобус двери растворил и ты вошла,
                Впорхнув как бабочка в цветастом одеянье,
                А я сидел в конце болваном у окна,
                Взглянул и чуть не потерял сознанье.

     -     Ну, вы и чувствительный прелюбодей, Ярик! Прямо какой-
            то охотник за женскими сердцами. Продолжайте.
     -     И вам это интересно слушать? – странно смотрит на Музу мужчина.
     -     А почему бы и нет? Может быть, я подскажу подобное
            какому-нибудь начинающему юному поэту.
     -      Ладно, внемлите:

                Наши встречи могут быть не часты,
                Но тем более они неповторимо сладки.
                И без них почти дни кажутся ужасны-
                Тянутся, как будто детские помадки.

                Но не вечно удовольствия страданье-
                Возраст всё ж прошепчет как-то утром:
                «Хватит баловаться, ждёт вас увяданье
                В этом скорбном мире и беспутном».

      -     Это уже из последних про них, верно?
      -     Верно.
      -     А давайте ещё, пожалуйста?
      -     Как скажете.

                За женщин тех, которых в юности любил
                Я поднимаю тот последний свой бокал.
                Пусть проживут они года, как я прожил
                До времени, когда для них я прошлым стал.

     -     А ничего! Ей Богу ничего, но оно больше похоже на тост,
            посвящённый всем вашим дамам.
     -     Это и есть тост, - печально посмотрел на неё мужчина, - Я
            всё же иногда их всех вспоминаю.
     -     Было хорошо с ними?
     -     Не со всеми и не всегда, - вздыхает он.
     -     Тогда почему вспоминаете?
     -     А вы, что ли, нет?
     -     Нет, мы, Музы, ветрены и, ладно, проехали. А посерьёзней
            что-нибудь у вас есть?
     -     Да, - тихо вдруг проговорил он.
     -     Так читайте же! – царственным жестом взмахивает рукой
            женщина.
     -     Хорошо, - смотрит ей прямо в глаза он.

                Не заменить тебя никем!
                Ни розами, ни новым телом…
                Каким-то ярым беспределом
                Стал мир мне без твоих проблем.

     -     Ого! – вскочила со стула Муза, - И что дальше?

                Не радует меня уже ничто:
                Ни говор птиц весенним утром,
                Ни спор гусар о чём-то мудром,
                Театр, балет – забыл про всё.
                Ну, вот! Ведь скоро я умру,
                Чтобы найти тебя на небе…
                Уж надоело в пьяном бреде
                Ласкать твой ридикюль в углу.

     Мужчина садится на диван и закрывает лицо ладонями.
     -     И это всё? – тихо произносит Муза и видно, что она явно
            поражена.
     -     Нет, - не отнимая рук от лица, произносит он.
     -     Так читайте же, читайте, мой поэт!
      Он опускает руки, наливает себе бокал вина и выпивает. Потом встаёт, смотрит в зал и произносит:

                Пистоль заряжен, к чёрту боль!
                Рука не дрогнет – свято дело
                Нажать на спуск. И тут же смело
                В объятьях очутиться вновь.

      Муза замирает на пару минут, потом подходит к мужчине и проводит ладонью по его щеке.
     -     Не ожидала от вас такого, Ярослав, - говорит она печально, -
            Здорово! Честное слово здорово и почти в старом стиле тех
            самых моих любимых времён.
     -     Спасибо, - тихо произносит он, наливает себе и Музе вина,
            и поднимает свой бокал, - Давайте выпьем не чокаясь,
            мадемуазель.
     -     За кого?
     -     За неё, эту женщину – она погибла в автокатастрофе.
     -     Боже мой! – отчаянно-печально произносит она, - И
           простите меня, пожалуйста.
     -     За что? – усмехается мужчина.
     -     За то, что вы не такой, как я думала раньше. Ещё что-нибудь
            прочтёте?
     -     Хорошо.
               
                Мы поздно встретились с тобой:
                Я старостью уже простужен
                И этот миф по имени «любовь»
                Нам вряд ли так теперь и нужен.

     -     Это тоже из последних? – спрашивает она.
     -     Почти. А как вы догадались?
     -     По первой строке. Отдаёт, так сказать, возрастом. Но
            неужели вы и последней своей жене изменяли?
     -     Ни в коем случае! Это посвящено профессиональной
            поэтессе, с которой я случайно познакомился.
     -     Родственные души оказались?
     -     Ага. У неё такие же откровенные стихи и по ним ясно,
            что в её жизни были любовные трагедии.
     -     Трагедии бывают у всех всегда, Ярослав. Почитайте ещё               
            что-нибудь, не подсказанное мною.
     -     Тогда вот:
                Полночный час, но я не сплю-
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

     -     А это кому посвящено? Очередной любовнице?
     -     Нет, опять последней супруге.
     -     А почему такие грустные? Ах, да, я и забыла – она тоже вас
            не любила?
     -     Не то, чтобы нет, но через несколько лет брака сказала:

                «Дала тебе я восемь лет своей любви
                И тебе хватит и по мне ты не скучай,
                И весь тут разговор!». «Нет, подожди!
                Сказать так - значит надоел и умирай?

     -     Ого, ничего себе! Она что, дура?
     -     Нет. Просто все свободные места в её жизни и в её сердце
            заняла дочь.
     -     Понятно. А самое последнее прочтите, пожалуйста.
     -     Ладно, слушайте:

                Третий угол в тёмной круглой комнате –
                Это жизнь моя, где было три жены.
                Не скажу, что прошлое как три тюрьмы,
                Но и радость коротка была - вы помните.

     -      Всё, больше не надо, - замахала рукой Муза, - такие стихи
            нагоняют тоску. А, кстати, что за три угла и почему комната
            круглая?
     -     А сами не догадываетесь?
     -     Ну, три угла – это три жены, по - видимому, а круглая… нет,
           даже не предполагаю.
     -     Круглая – это жизнь с этими жёнами, где всё в конце
            повторяется.
     -     То есть, недолгая любовь и её одинаковый исход?
     -     Да.
     -     Понятно. Ну, а была у вас такая женщина, о которой вы жалеете
            всю свою жизнь?
     -     Естественно.
     -     И когда это было?
     -     А ещё в первом браке, то есть в его конце, когда мы с женой
            стали спать в разных комнатах.
     -     И долго эта порознь длилась?
     -     Три года.
     -     Ого! Ну и терпеливый вы, Ярослав! А сколько всего вы с ней
            прожили?
     -     Девятнадцать лет.
     -     Вот это да! А со второй?
     -     Четырнадцать.
     -     Тоже большой срок, - качает Муза головой. А с третьей?
     -     Уже семнадцать.
     -     Что, без семьи в те годы не могли жить?
     -     Да.
     -     А сколько времени вы встречались с той, о которой я
            просила рассказать?
     -     Полгода.
     -     Мало. Но, как известно, дело не в длительности, а в
            эффективности, если так можно сказать. Что, красавицей
            была эта ваша пассия?
     -     Ещё какой!
     -     Интересно… Ну, ладно, хватит вспоминать о ней, а то вы
            опять впадёте в транс. Кстати, вы тоже посветили ей
            стихотворение?
     -     А как же!               
     -     Тогда прочитайте его полностью, пожалуйста. А то я слышу
            только первые четверостишья.
     -     Сами такое заказывали, - намеренно обиженно говорит
            мужчина.
     -     Ну, ладно, не сердитесь. И я вас слушаю внимательно.
     -     Хорошо, я готов.
     -     И я, - улыбается женщина.
      И он грустно начинает:

                День мною укорочен…
                Быстрее мысли мчит машина
                По Балаклавскому, шурша сухой листвой.
                Меня встречает кареглазая шатенка Нина,
                Хотя прекрасно знает - я давно не твой.

                Вот сэндвич на столе…
                Поёт своё Антонов
                И полог алькова откинут, смятая постель.
                Ты с сигаретою в руках, я ж без поклонов
                Торс обнажаю. Воет в форточку метель…

                А дома вновь враньё…
                И бегает, крича, сынишка –
                Та крепость, что навеки спрятала меня
                В кроватке рядом и в руке опять же книжка-
                Читаю сказки, вспоминая как ласкал тебя.

                Миг расставания короток
                И в слезах твоя подушка –
                Ведь наш ребёнок не увидит этот мир…
                И ночь последняя – неверная подружка
                Уж наступила, но не будет прежним «пир».

                Прошло полгода…
                И я в праздничном подпитии
                Лечу на Балаклавский и урчит машина,
                Но ты другого ждёшь - надёжное укрытие,
                А я стою у дома и кричу: «Тебя люблю я, Нина!»

      Муза грустно смотрит на мужчину и глубоко вздыхает.
     -     Понятно, Ярослав, вы не ушли к ней из-за сына?
     -     Да, ему было тогда семь лет.
     -     Ну, что ж, мы всегда чем-то жертвуем для блага других, и
            тем более родных, хотя вы всё-таки потом покинули семью.
            А можно задать вам вопрос несколько необычный и
            действительно интимный?
     -     Давайте, - кивает головой он.
     -     Хорошо. А вы помните, извините, - минутная пауза, -
            Помните свою первую женщину?
      Он мечтательно улыбается.
     -     Конечно.
     -     А ей вы тоже посветили стихи?
     -     Да, но она была юной глупышкой.
     -     Почему?
     -     Пошла рано в разнос… Жила с бабушкой, а родители уехали
            работать за границу.
     -     Понятно. Ну, я жду. И, пожалуйста, прочитайте это
            стихотворение тоже всё.
     -     Ладно, - кивает он опять и произносит:

                Я сижу у окна своего кабинета…
                Там зима и деревья в пушистом снегу,
                А мне грезится, что где-то летом согрета
                Моя первая женщина в сонном бреду.

                Как Судьба твоя вышла? Дорога прямая?
                Есть ли дети и муж, а быть может одна?
                Ведь тогда без любви, как невеста чужая
                Отдалась в темноте и не помнит рука.

                И не помнит рука мои лохмы мужские,
                Так как много их было - рано ты начала,
                Не успев школу кончить, познала простые
                Те движенья, что запомнятся навсегда.

                Но, возможно, и жизнь сделала подлость
                И пошла по рукам ты, сгребая бабло.
                И глаза твои стали как тёмная полость,
                Грудь обвисла, забыто людское добро.

                Но мне хочется, чтоб у тебя получилось
                Всё нормально - детишки и дом, и река.
                Не старела подольше и всё-таки свилось
                То гнездо, что зовётся семьёй на века.

     -     Молодец, хорошее пожелание. И где это было?
     -     Да всё в том же городе…
     -     Городе детства, юности и начавшейся взрослости?
     -     Угадали. Ну, что ж, мадемуазель, я вам ещё не надоел?
     -     А я?
     -     А вы моя великая помощница! И вот об этом следующее, хотя
            первое четверостишие из него я уже читал.
     -     Ничего. Я с удовольствие послушаю ещё раз.
 
                Полночный час, но я не сплю,
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

                Тот миг мелькнул, но след остался
                В моей душе скитальца…Что ж,
                Ты жизнь не сдвинешь, не вернёшь
                И трос меж нами оборвался.

                Кто б ни был рядом, память чтит,
                Но мысль останется не вечной.
                Ведь в этой схватке бесконечной
                Лишь тот, кто любит - победит.

                Лишь тот, кто любит, прав всегда
                В ученье, воспитанья веры,
                Как чтят философы без меры
                Свет жизни, что дарит звезда.

                Но как закончить этот стих?
                Не зачеркнуть ли эти строки?
                Со мной всегда букет мороки,
                Но я не зло, не фат, не псих.

                О, Муза, ты приходишь враз,
                Не спрашивая трезв я, пьян…
                Я стану пред тобой в бурьян,
                Скажу спасибо за подсказ…

       Муза смахивает якобы набежавшую слезу и говорит:
     -     Ну, спасибо, Ярослав, не ожидала от вас такого уважения и даже
            подобострастия.
     -     Но вы же МУЗА, и это должно писаться большими буквами!
            - поднял палец вверх он, - И вы часто, клянусь, меня
            спасали от жуткой депрессии, диктуя строчки, четверостишия, а               
            иногда и полностью стихотворения:

                О, если б не писать, то я давно бы спятил
                Иль выстрел в голову закончил мою жизнь,
                Но, слава Богу, мой последний афоризм
                Ещё не найден, хотя в жизни много пятен.

                И я склоняюсь весь в поклоне перед Музой,
                Что посещает меня часто и всегда подолгу.
                Я подчиняюсь этому подаренному долгу,
                Моля Всевышнего о том продлении союза.

     -     Ну, и подхалим вы, Ярослав! Ладно, проехали. А давайте всё-таки
            выпьем за это непродолжительное и ужасное, как вы
            считаете, но поистине прекрасное чувство под названием
            любовь.
     -     Давайте, - разливает остатки вина по бокалом мужчина и
            они, чокнувшись выпивают, а он вдруг шепчет себе под нос,
            - Надо было бы на брудершафт…
      Муза слышит это и хохочет.
     -     Да стара я уже для этого.
     -     По вам не скажешь – вы в вечной молодости!
     -     Да ладно вам! Ну, что, доктор - поэт, приходить мне ещё к вам?
     -     Обязательно. Но сейчас за вами алаверды, - подходит к ней
           ближе мужчина, улыбаясь.
     -     В смысле?
     -     Стихотворение, которое вы мне ещё не подсказали.
      Она на минуту замирает, а потом произносит:

                Что главное, любовь иль наслажденье?
                Хотя, мне кажется, что это целое одно.
                Твердишь ты: « Это лишь движенье
                Друг к другу. Больше, право, ничего».

                А где ж любовь ? И что ж такое это?
                Цепочка слов: люблю, хочу, отстань?
                Или томление до самого рассвета
                И долгий поцелуй, как солнца дань?

                Ну вот и всё! Растаяли опять все звуки
                И уж глаза твои не смотрят на меня.
                Возьми, любовь, на долгие поруки -
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Великолепно! – хватает Музу в свои объятия мужчина,
            поднимает и кружит вокруг себя, - Я обязательно это
            запомню и расскажу моей последней жене – пусть знает, в
            чём смысл жизни. И, кстати, у меня тоже есть что-то
            подобное на эту тему.
     -     Тогда читайте вы, не юный поэт!
      И мужчина, загадочно улыбаясь, произносит:

                Ты вся уже моя и взор твой нежен
                И я пленён навек твоею красотой!
                Ты как Великий лекарь прежний
                Всё хочешь окропить меня водой.

                Водой, которая подарит сладость
                От мелких и порой обычных слов,
                И я молю  «Нечаянную радость»,
                Продлить супружеский наш кров.

     -     Да, даже божественное какое-то окончание получилось. А
            как у вас сейчас с последней женой, если не секрет?
     -     А вот так: она устроилась работать недалеко от моего дома
            в аптеку (там её старые знакомые) и график -  два дня
            через два.
     -     Вполне удобно, - кивает головой Муза.
     -     Но…
     -     Что? Что-то не так? – удивлённо смотрит женщина на
            Ярослава.
     -     Да. Она, в общем-то, больше проживает сейчас у дочери,
            которая никак не выберет себе спутника жизни.
     -     А как же её работа?
     -     В первый день из двух её привозит туда на машине дочь, а
            вечером я везу её к себе переночевать, а утром назад в
            аптеку, откуда по окончании работы её опять забирает дочь
            в своё жилище. Затем жена два дня отдыхает у неё, а потом
            всё повторяется снова, как вечный конвейер.
     -     Так что, вы её видите всего два раза в неделю? – огорошено
            восклицает Муза.
     -     Да, - опускает голову мужчина.
     -     Господи, так вы теперь превратились в обычного держателя ночлежки!
     -     Вот именно – так получилось…
     -     Но она то, что-то для вас готовит из пищи?
     -     Не всегда. Я, в принципе, теперь сам себя обслуживаю, -
            горестно вздыхает Ярослав.
     -     И что, вы это считаете нормальной жизнью?
     -     Это так решила она сама, так как дочь боится одна ночевать
            в своей квартире.
     -     Так сколько же ей лет?
     -     Двадцать шесть.
     -      С ума сойти! – удивляется Муза, бормоча. - И скорее всего мать у неё
            под каблуком…
     -     Верно. Как была дочь в девятилетнем возрасте, когда я к ним
            пришёл, так и осталась командиршей.
     -     А, может быть, у ваше супруги есть… любовник и дочь
            просто прикрытие для неё?
     -     Да что вы, мадемуазель! Это в пятьдесят восемь то лет?
     -     Ну, может быть, вы и правы, - задумчиво произносит она, - И
            чем же вы занимаетесь наедине с собой?               
     -     Как чем? Продолжаю работать в больнице, а приходя домой,
            обедаю, час отдыхаю, а потом пишу стихи или рассказы,
            смотрю телевизор, но чаще слушаю музыку.
     -     Чёрт, так это прямо наказание какое-то? – опять восклицает
            Муза, - Не думали об этом?
     -     Думал, но я уже привык к такому существованию. Хотя, возможно,               
            вы и правы - это действительно не жизнь, а наказание за
            брошенных двух жён, бурную, так сказать, личную её
            составляющую и прочее и прочее… И по этому поводу
            слушайте:

                Ты мстишь за тех, кого когда-то бросил?
                Проклятья их тогда не были слышны Богу,
                Но вот тебя он вдруг услышал…Заморозил
                Мой мозг и чувства, принося одну тревогу.

      Муза качает головой и с сомнением смотрит на врача.
     -     А вам не скучно так в одиночестве встречать старость?
     -     Нет и я не считаю себя одиноким.
     -     Вас спасает ваше хобби, Ярослав?
     -     Конечно! Так как все мои персонажи – это близкие мне
           друзья, с которыми я периодически, так сказать, встречаюсь и
           разговариваю, извините, - зевает вдруг мужчина, смотрит на
           настенные часы и произносит, - И, наверное, мне и вам пора
           уже отдыхать – три ночи поди.               
     -     Да, - кивает головой Муза, - вы правы, пора на покой. И
            повторяю, если вы хотите, то такие встречи будут
            повторятся здесь же, то есть визави, или я могу приходить к
            вам во сне.
     -     Обязательно! Ну, что, тогда спокойно ночи, мадемуазель? –
            подходит Ярослав к Музе и галантно целует ей руку.               
     -      Спокойной ночи, - улыбаясь, отвечает она, - И спасибо вам
            за, так называемое, интервью, Ярик.
     -     И вам, мадемуазель, за все стихи, которые вы мне
            подсказали.
      Свет гаснет на минуту, а потом ярко вспыхивает и мы видим, что мужчина лежит на диване, похрапывая, и больше никого в комнате нет. И тут он поворачивается, встаёт, трёт глаза сжатыми кулачками и удивлённо смотрит на пустую бутылку от вина и два одинаковых бокала. Потом разводит руками, крестится три раза и, показывая сам себе кулак, произносит:
     -     Ну, и дошёл ты, доктор – пьёшь уже из двух бокалов!
      Затем встаёт, прохаживается по комнате, но вдруг останавливается, замирает на пару минут, а потом шлёпает себя ладонью по лбу.               
     -     Господи, прости меня, но надо же такое присниться - я и
           Муза обсуждаем наши стихи и мою жизнь! Вот это да! Нет,
           пора действительно завязывать со спиртным. Чёрт возьми,
           ну, вспоминай, Ярик, тьфу ты, - сплёвывает он на пол, - это короткое
           уменьшительно- ласкательное моё имя. Надоело!                Но тут же хватается за голову.
     -     Нет, она же, эта Муза, мне, кажется, при прощании прочитала мне               
            последнее своё стихотворение. И о чём же оно было? Ах, да:

                Возьми, любовь, на долгие поруки!               
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Да, она всё же права – настоящая любовь должна быть
            вечной и разлучить её вправе только Смерть!
      Медленно гаснет свет, а из музыкального центра слышится:

         Когда любовь умирает, некуда больше идти, прости.
         Когда до боли сжимает сердце от приторных фраз пустых.
         Когда любовь умирает, двое сжигают мосты в мечты,
         А я по острому краю в небо взлетаю зачем, скажи?

И песня Ирины Аллегровой  проигрывается до самого конца и на её фоне на сцену выходят актёры, которых встречают бурными аплодисментами настоящие поклонники театра.
                К О Н Е Ц


               
     Третий угол в круглой комнате
               

                пьеса 
   
                Действующие лица:

Упрямцев Ярослав Анисимович – врач – хирург, увлекающийся поэзией

Муза – неопределённого возраста женщина,  опрятно одетая по моде конца девятнадцатого века.

                Х

    Небольшая, слабо освещённая комната. У левой стены диван, на нём мужчина в пижаме с седой бородкой и усиками «а-ля мушкетёр». У дивана стул и журнальный столик, на котором лежит ноутбук и стоят бутылка вина и белый бокал. Чуть далее слева шкаф, отстоящий от стены на пол метра, и служащий ещё одной вешалкой с крючками на задней стенке. Справа висят две картины – на одной река с деревянной церковью на дальнем берегу, на другой море, скалистый берег и одинокая чайка на воде. У стены прямо комод, на котором стоит старый музыкальный центр, а в тёмном правом углу чёрная ширма.
    Мужчина ворочается с боку на бок, встаёт, что-то печатает в ноутбуке, потом удаляет написанное, вскакивает и бормочет.
     -     Чёрт возьми, опять ерунда. Ну, что ж, буду спать.
      И ложится на диван лицом к стене.
Из вдруг из правого угла за ширмой слышится мягкий и даже шаловливый женский голос:
     -     Не нужны мы больше никому…
Мужчина вздрагивает, вскакивает, вновь стучит по клавишам ноутбука, бормоча: «А вот это сойдёт и прямо в тему».                И тут же укладывается вновь на диван. Минута и опять тот же голос произносит:
      -     Детям, жёнам и давно любовницам…
Мужчина нехотя встаёт, снова чертыхается и допечатывает услышанную строку. Сидит минуты две, затем снова ложится.
      Голос возникает оттуда же сразу.
     -      Юным по профессии поклонницам…
И тут он, бормоча что-то невнятное, похожее на ругательство, вновь вскакивает и печатает, оставаясь сидеть.
     -     Не нужны мы больше никому…- диктует нежный голос и он, нехотя, стучит по клавишам, перечитывает молча напечатанное, а потом повторяет вслух:

          Не нужны мы больше никому:
          Детям, жёнам и давно любовницам,
          Юным по профессии поклонницам
          Не нужны мы больше никому.

     -     Да, - бормочет мужчина, - Это точно про меня.
      Через минуту медленно встаёт и раскуривает трубку, смотря в потолок.
     -     Долго думаешь ты сегодня, зараза! – недовольно произносит он,
           - А мне ведь после сегодняшних трёх операций спать 
             хочется невозможно как, а тебе, видно, нет. Эх, любишь ты, Муза, мучить
             меня по ночам.
     Потом машет в отчаянии рукой, бросает трубку на журнальный столик и буквально падает на диван.
И вдруг из правого угла раздаётся:
     -      И ты, Ярик, тоже...
      Мужчина вздрагивает, садится, протирает глаза и крестится, громко шепча:
     -     Да, пора уменьшать дозу алкоголя, а то уже слуховые
            галлюцинации начинаются.
      И тут ширма падает, угол ярко освещается и в нём мы видим кресло, в котором сидит высокая стройная женщина с рыжими волосами, в длинном платье, накидке и шляпке – наряд конца девятнадцатого века.
      Мужчина видит её, вскакивает и бросается со страху за шкаф, потом осторожно выглядывает из-за него.
     -     Вы кто? – шёпотом говорит он, пугливо опять крестясь.
      Незнакомка машет рукой и весело произносит:
     -     Ваша Муза, Ярослав Анисимович.
      Тот резко, как от набросившейся на него бешеной собаки, прижимается спиной к стене, сильно ударяясь об неё головой.
     -     Да ну, чёрт возьми? Неужели вы наконец-то мне
            приснились? И что-то, очень поздно вы начали мне сегодня
           диктовать. И как вы здесь оказались? - боязливо спрашивает
           он, отодвигаясь от шкафа.
      Женщина смеётся.
     -     Божественной силой, доктор, божественной!               
      И  тут мужчина падает на колени, и бормочет, снова крестясь:               
     -     Свят, свят, этого мне ещё не хватало, Господи! Или
            подвыпившим врачам - поэтам снится не «белочка», а Муза?
      Женщина хохочет, потом кивает головой и грозит пальчиком.
     -     Ага, а также всем остальным стихоплётам с другими
           профессиями. И вы, Ярик, уже замучили меня своими
           постоянными виршами о несчастной любви.
     -     Да ну? – медленно поднимается он с колен и сморкается в
            платок, - И не называйте меня так – ненавижу.
     -     И почему? – удивлённо глядит на него Муза.
     -     Так меня называла вторая жена.
     -     Не любили её?
      Мужчина почёсывает затылок.
     -     Ну, как сказать. Просто я всю жизнь мечтал о даче…
      Муза делает пренебрежительный жест.
     -     Фу, как пошло и… меркантильно. Значит у ней была дача?
     -     Да.               
     -     О, Боже! Я начинаю в вас разочаровываться. Тем более,
            что основной виной этому является ещё и одно из последних
            ваших стихотворений.
     -     Это какое? – удивляется мужчина.
     -     А вот:

                Я стал безумно ненавидеть женский пол,
                Не потому, что много было их в мой век
                И не по присказке, твердящей часто, мол,
                Что курица не птица, женщина не человек.

     -     Ну, оно уже давно написано, - это во-первых, а во-вторых, и
            что там плохого? – усмехается мужчина, делая пару шагов к
            дивану, - Просто оно простое, извините за тавтологию и
            правдивое – любви ведь настоящей нет, как и всего остального нормального.
            Слушайте:

                Любви нет, лишь одно притворство
                И меркантильность на Земле.
                Ещё разврат, подлог, обжорство,
                Предательство. Как жалко мне!

     -     А что же тогда есть? – с интересом смотрит на мужчину Муза.
     -     Влюблённость и половое общение, то есть, как говорят
            французы: «Sexe appeli».
     -     Зов пола?
     -     Да и это у женщин заканчивается быстро. И, так сказать,
           любят они чаще всего не за ум и профессионализм, а за
            дорогие подарки.
     -     Да ну? – поднимает она левую бровь.
     -     Точно! – хмурится доктор.
     -     Но не может быть, чтобы наш пол был весь таким, Ярик!
           Вы, мужчины, тоже бываете меркантильными и эгоистами –
           сразу после… - она делает паузу, - общения вы
           поворачиваетесь на бок и даёте храпока, а женщине ведь
           нужна ещё простая ласка и благодарные нежные слова. Вы же,
           как в одном афоризме: « Post coitust omne animal tristi».
     -     После совокупления всякий зверь печален, в переводе с
            латыни?
     -     Да.
     -     Не все, - качает он головой.
     -     Но большинство. И не все женщины меркантильные, как вы
            говорите. Вот, например, ваша мама…
Мужчина хмыкает, подходит к столику, наливает вина в бокал, садится на диван и выпивает, громко говоря:
     -     Да мать – это святое!
     -     Так большая часть женщин – будущие матери, Ярик!
     -     Ну, не называйте меня так, женщина, пардон, Муза, прошу
            вас! - недовольно перебивает нежданную гостью он.
     -     А почему нет? Ведь ласково и красиво, по моему мнению,
            называла вас вторая жена. Но стихи, как я поняла, она
            вообще не любила как и вас, скорее всего.    
     -     Это точно! Она любила огород и коньяк, - огорчённо
            говорит мужчина, - Поэтому я и написал про неё вот это:

                Я умру не своей смертью-
                Ты убьёшь меня частой ссорой!
                И скандалов твоих круговертью
                Ты не стала мне в жизни опорой.

                Ещё хочется счастья, любви
                И ведь к этому много причин…
                Почему же такие, как ты
                Убивают своих мужчин?

     -     И что, она вас травила, то есть пыталась отравить? –
            морщится пренебрежительно Муза.
     -     Нет, - качает головой он.
     -     Била? – смеётся она.
     -     Ну, уж это… - гордо задирает подбородок вверх мужчина.
     -     А может быть… пыталась «заказать», как сейчас говорят?
     -     Не приведи, Всевышний! – крестится он, - Что за чушь вы
            порите!
     -     Так что?
     -     Скандалила часто и особенно подшофе.
     -     Она была алкоголичкой?
     -     Нет. Но любила выпить в компании, - морщится он, - Да и
            без неё.
     -     И довела вас до инфаркта или инсульта?
     -     Нет, до нейротоксикодермии.
     -     Боже, а это что такое?
     -     А это когда руки и лицо как у рыбы – всё в чешуйках, но не
            серебристого, а красного цвета и зудят невозможно как.
     -     И что? Кто вас тогда спас? Дерматологи?
      Мужчина чешет нос, отводя взгляд в сторону и чуть краснея.
     -     Одна хорошая женщина и… сухое красное вино.
     -     Любовница?
      Он елозит задом по дивану.
     -     Сначала да, ставшая потом последней третьей женой.
     -     И что дальше было со второй?
     -     Как что? Развод со скандалами, драками и матом.
     -     Грубо, Ярик, грубо. Вы же врач!
     -     Но зато правдиво. Ещё полгода такой жизни и я бы отправился на тот
            свет…
     -     А почему с первой развелись? Что, тоже не любила вас и
            ваши посредственные вирши? – печально смотрит на него
            Муза, - И неужели третья тоже? – 
      Мужчина опять чешет смущённо затылок.
     -     Ну, первая была студенческой любовью и практически 
            единственной в моей жизни, так сказать, девушкой. А вот
            кто я был для неё, так и не понял. Хотя она и родила мне
            сына.
     -     Что, лучше себе не нашли? – опять смеётся Муза, идёт к
            столику, садится на стул, вынимает из кармана платья
            такой же белый бокал и наливает себе вина, - Ну же,
            отвечайте!
     -     Почему? Были и лучше, но…- строит он недовольную мину, читая

             Простите, дамы, что не вас тогда любил,
             Порой не замечая нежных взглядов,
             И добивался тех, кому я был не мил,
             А вы к другим ушли за ворохи нарядов.
     Муза фыркает.
     -     Фу, как пошло про нас, женщин, вы написали! И что, Судьба
            - индейка толкала всегда вас к той, к которой не надо?
     -     Ну, да. Но первая супруга была из… столицы нашей
            Родины.
     -     А-а-а, а вот и ваш меркантильный интерес проявился! –
            осуждающе произносит гостья.
     -     Нет, она была просто не такой как все в городе моей юности,
            где мы познакомились в мединституте. Только она училась
            на педиатрическом факультете.
     -     Первая любовь придёт и уйдёт, как прилив и отлив! -
            вдруг напевает Муза, мечтательно глядя в потолок.
     -      А у меня тогда было другое мнение.
     -      И какое?
     -      А вот:
                Я с детства верил в вечную любовь,
                Но жизнь твердит совсем другое,
                Что, мол, не знать тебе уже покоя –
                Искать её ты, отрок, будешь вновь.

      -     Так кто в это верит, не пишет всю жизнь стихи о неудачной
             любви. Но её то, в смысле любви, к сожалению, говорят,
             нет, - хитро улыбается Муза, - Медики теперь считают, что
             есть страсть, обусловленная уровнем гормонов, который то
             понижаются, то  ярко вспыхивает, как молния.
      -     Тоже самое мне и сказала последняя жена.               
      -     Но первой своей избраннице хоть одно стихотворение
             посветили?
      -     Конечно, но только одно, слушайте. И кстати, эти стихи
             были тоже первыми в моей жизни.
      -     Первые для первой, - со смехом констатирует Муза.
      -     Да, - вздыхая произносит мужчина и произносит:

                Поезда спешат на север,
                Поезда проходят мимо.
                И платформы мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

                Кто-то ждёт вновь слова нежного,
                Поцелуя тихий звук…
                Мне лишь только ветры снежные
                И дождя холодный стук.

                Мы порой во взгляды верим,
                В каждой ищем лик любимой,
                А любовь, как мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

        Муза, соглашаясь с ним, кивает головой.
      -     Да, так чаще всего и бывает, Ярик. Такова жизнь, доктор.
             Действительно подчас мы любим не тех, кого надо.
      -     Это точно, - бормочет мужчина, - Любовь как болезнь –
             симптомы есть, а к чему они приведут неизвестно. И прошу
             вас, по возможности не называйте меня Яриком.
      -     А мне нравится, - категорично заявляет женщина, показывая
             большой палец правой руки, - Во!
                И тогда он, морщась, декламирует:

                Порой мы любим просто так,
                А не за ум и стройность тела,
                Что Бог создал, творя умело,
                Как вирши пишет не простак.

       Муза фыркает и наливает ещё себе вина, но его количество в бутылке не уменьшается, что приводит, увидевшего это мужчину в беспокойство. И он шепчет себе боязливо:
      -     А, может быть, ты не Муза, а ведьма? И пришла меня
             линчевать?
       А женщина, будто не слыша это, невозмутимо продолжает:
      -     И что? Вы думаете, что все мужики дураки или лохи, что
            любят просто так? Дудки, все они всегда в женщине видят
            прежде всего либо стройные ножки, либо красивую
            грудь, или зовущие похотливые глаза и пухлые губы, то
            есть то, что заметно сразу. А некоторые - хорошую квартиру
            в центре Москвы или дачу не более чем в пятидесяти
            километрах от неё. Кстати, а у вашей второй супруги она
            далеко была от столицы?
     -     Пятьдесят три километра.
     -     Вот видите, я оказалась права, - торжествующе, улыбается
            Муза.               
     -     И что, неужели правда то, что вы только что сказали про
            нас? – картинно удивляется мужчина.
     -     А вы, что ли, в первом браке лет сорок назад видели только
            модную «халу» на голове да милую бородавку под нижней
            губой? Нет, дорогой Ярик, вы видели главный город страны,
            где много отличных клиник, и где из вас могли бы
            сделать хорошего врача.
     -     Да не было этого! – вскакивает он и начинает возбуждённо
            ходить по комнате.
     -     Да было, было. А что, вы посредственный врач?               
     -     Нет, нормальный и прилично оперирующий до сих пор…               
     -     Ага, и всё потому, что вы, попали к известнейшему
            Академику и научились хорошо оперировать. А потом
            заболели «звёздной болезнью» и бросили жену с малым
            ребёнком?
     -     Откуда вы это знаете? – огорчённо удивляется он.
     -     А у нас там, - указывает хитро женщина на
            потолок пальцем, - своя разведка и на каждого бумагомарателя есть своё
            досье.
     -     Ух, ты! Та вот, нет, нет и ещё раз нет! – вскрикивает
            Ярослав, - Сыну было уже шестнадцать и он, всё уже
            понимая, сам однажды сказал: «Да когда же вы разведётесь в
            конце то концов?»
     Муза хмурится.
     -     Что, ссорились с женой часто?
     -     Нет, - трёт лицо мужчина руками, - Практически никогда.
           Тут другое…
     -     И что?
     -     Ну, не это…
     -     В смысле? – удивлённо раскрывает широко веки Муза, - Еду
           не готовила что ли?
     -     Нет, готовила.
     -     Лоботрясничала?
     -     Ни в коем случае! Пахала врачом в своём детском интернате
           как вол.
     -     А-а-а, значит не давала выпить после трудной операции?
      Доктор начинает нервно притоптывать ногой.
     -     Да нет, Господи прости!
     -     Так что?
     -     Ну, не выполняла… супружеский долг.
      Муза захлёбывается смехом.
     -     Ага-а-а! Вот вам сразу и ответ – вы были просто не её мужчиной
            или надоели ей частыми ночными поездками к своим
            пациентам и срочными операциями в нерабочее время. Было
            такое?
      Мужчина хмурится и вновь садится на диван, наливает себе вино.
     -     Да, было.
     -     А там ещё и дежурные медсестрички с фигурой, как у
           Джины Лоллобриджиды, да, Ярик?
       Тот закрывает лицо ладонями и кивает головой.
    -     Ага, попались? – хохочет чуть злобно Муза, - А вы говорите
           вечная любовь! Да вы простой бабник, доктор!
     Тот вскакивает, скрещивает руки, качает несколько раз головой из стороны в сторону, а потом, глубоко вздохнув, всё же кивает ею.
     И женщина победоносно произносит:
    -     Вот и попались вы, а писали то что, ёлки - палки?

          Я неверность, господа, сам ненавижу!
          Но когда твоя плоть позабыта опять,
          Хочется сразу прыгнуть в кровать,
          Где, поджидая тебя, лежит бесстыжая.

    -     Что, не так бывало? Да вы, Ярик, поэт - пошляк и
           хронический изменщик, то есть ходок!
    Мужчина качает отрицательно головой, вновь краснея.
    -     Нет, это было написано просто так и уже после развода…
    -     Который был для вас лёгким, как плевок в лужу? –
           перебивает его Муза, - И после этого вы пошли в разнос, то
           есть по бабам?
    -     Нет.
    -     А чем докажете?
     Мужчина начинает возмущённо ходить по комнате, бормоча:
    -     Ей ещё и доказательства подавай!
    -     Ну, что молчите? Защищайтесь, Ярик, чем хотите!   
    -     Ладно, я могу тогда только этим, то есть стихотворением, - раздражённо начинает
           диктовать он:

                Любовь потухла…
                Стали мы другие,
                Но ненависть не впрыгнула в сердца.
                Мы ждём какого-то исхода и конца,
                Осознавая, что друг другу мы уже чужие.
            
                Но что теперь?
                Открыта дверь
                И слова три мне посланы вдогонку,
                И два зрачка  прощальные ребёнка
                Рвут сразу напрочь околдованную твердь.

                Ну, что любовь,
                Ты путь или преграда
                За годы без надежд, ломающие зубы?
                И в кровь искусанные, горестные губы
                Иль тихий стон в ночи, лобзания, услада?

                Ух, эта хворь !
                Нам же её ведь надо
                В студёный день, что даже в окна вхож,
                Иль стал на ад расплавленный похож-
                Не будет нам уже достойнейшей наградой.

                Любовь – морковь?
                О, это примитивно, люди!
                Ведь овощ тот из грязной лезет из земли,
                Который с детства мы жевали, как могли.
                Не в нём беда, а кто нас завтра… приголубит!

     -     Посредственно, но местами верно, - соглашается Муза, -
            Так всё же, в чём причина первого развода, Ярослав? 
     Тот подходит к дивану, смотрит в ноутбук, а потом резко садится и отвечает:
    -     Я рано женился и…
    -     А-а-а,  вот в чём вся причина?, - перебивает его Муза, -
           Помню я ваши стихи с таким началом, помню.
    -     Так вы же сами их и диктовали мне тогда ночью, -
            оправдывается мужчина.
    -     Нет, мы, Музы, тоже любим поспать и культурно отдохнуть
           в компании. Так что тогда, наверное, я почивала и не могла вам
            такое подсказать.
    -     Значит, вы тоже там у себя гуляете, пьёте и развратничаете? –
           мстительно смеётся он,  идекламирует:

                Напьюсь и Муза прилетает,
                Подняв юбчонку до пупа,
                Но вряд ли мудрости добавит
                В сундук морали и добра.

    -     Или, - продолжает он:


                Что ты, Муза моя, диктуешь матом?
                Что, налил тебе сегодня мало вина?
                Да ты выпей сначала до самого дна,
                А потом называй меня фатом.
               
    -     Ну, такое услышать просто оскорбительно для нас, Муз, Ярослав! И мы
           не ругаемся, как извозчики.- величественно произносит она, -   
           А вообще, не Царское это дело устраивать пошлые оргии! И
           у нас любовь чаще платоническая, что подтверждается
           порядочными фразами - подсказками таким, как вы.
    -     То есть, вы хотите сказать, что вы все – Царицы и хорошие
           мои стихи – это ваши? И из какого же вы Царства, дама?
    -     Из Царства под названием ЛЮБОВЬ, - произносит
           торжественно Муза, - Ладно, колитесь, Ярослав, какая всё
           таки была причина первого развода?
    -     Ну, достали вы меня! – вскакивает он и опять возбуждённо
           ходит по комнате, - Хорошо, слушайте.

                Ах, зачем я таким родился-
                Странным, нежным и волевым?
                И зачем так рано женился,
                Не узнав тело, что делать с ним?

    -     А вот это уже подсказала я, - уверенно произносит гостья, -
          И, значит, я опять была права – дело именно в вас? Что же вас
           никто не научил, как надо обращаться с женщиной?
    -     Но это же сугубо интимное! – удивляется мужчина, садясь
           опять на диван, - И откуда всё же у вас такая информация?
    -     Оттуда же! – грубовато отвечает Муза, - Ведь мы приходим к
           вам ещё и во сне, а там вы такое вытворяете! Что, не было ни
           разу, когда начало стихотворения вы, так сказать, пишете в
           полусонном  состоянии, да ещё и в подпитии?
     Мужчина удивлённо смотрит на неё и согласно кивает.
    -     Да, и даже на английском языке.
    -     Вот именно! И давайте вернёмся к моему предыдущему
           вопросу, то есть к обучению любви. Что, некому, что ли, было вам
           подсказать, что и как?
    -     Да, отец погиб, когда мне было пять лет.
    -     А что, матушка не вышла потом повторно замуж?
    -     Бабушка не давала. Она из тех, кто рожает детей для себя, то
          есть, чтобы они ухаживали за ней, когда старость приходит.
          И вообще, меня воспитала улица.
    -    Ага, мат, драки и разговоры о грубом сексуальном эгоизме?
     Мужчина тяжело вздыхает, садится на диван и кивает головой:
    -     Именно так.
     Муза молчит минуты две, а потом с сожалением говорит:
    -     Да, не повезло вам, доктор, в детстве.               
     И вдруг шаловливо добавляет:               
    -     Слушайте, Ярик, а может быть, вы… импо?
     И тут он рассерженно вскакивает и машет руками.
    -     Нет, все другие были довольны.
    -     Кроме ваших жён? - смеётся Муза.
    -     Да ладно вам, тоже устроили судилище! – начинает он вновь 
           ходить возбуждённо по комнате.
    -     Успокойтесь, доктор, и не обижайтесь, - подходит она к нему
           и гладит по плечу, - Я, вообще то, вам друг, неблагодарный
           вы мой подопечный субъект!
    -     А знаете ли вы моё стихотворение о женщине - друге? –
           вдруг широко улыбается мужчина.
    -     Нет, - заинтересованно смотрит на него она.
    -     Так вот, запомните, женщин - друзей не бывает. А теперь  слушайте:

               Женщина друг – это что-то особое
               Будто ранний закат или слон-альбинос.
               Так как нет ласк, а кокетство убогое
               И, уходя, не целуешь в засос.

    -     Чушь какая-то, - фыркает Муза.
    -     Нет, вы послушайте концовку, пожалуйста, - наставительно
          произносит он.

              Тонка дружбы грань и понятия строгие-
              В душу не влезешь и взор не прочтёшь.
              Но точно скажу, что мечтают многие,
              Что ты любимой её назовёшь.

     Муза смотрит в потолок и вздыхает.
    -     Да, Ярослав, бывает и такое, вы правы. Но это не про меня – я
           своё уже давно отгуляла.
    -     Платонически? – смеётся он.
     Женщина пожимает плечами.
    -     Ну, если честно говорить, то не всегда.
    -     И давно?
    -     С первого Рождества Христова.
    -     О, Боже! Так сколько же вам лет, простите?
    -     Посчитайте сами, если, конечно, вас когда-нибудь   
           интересовали религиозные книги, - опять улыбается Муза.
     Мужчина хмурится.
    -     У меня с арифметикой всегда было плохо, поэтому я и пошёл
           в медицинский ВУЗ. Но вы, женщины, всё же ещё те штучки.
    -     В смысле?
    -     А вот:

                Целовать нелюбимого женщина
                Может ради блаженства обычного
                И вранья…До того неприличного,
                Словно и не с тобою повенчана.

    -     Да вы, мужики, тоже часто притворяетесь.
    -     Но не так искусно, как вы. И послушайте, что писал Алексей
           Толстой о женщинах в «Хождениях по мукам», а я это просто
           озвучил в стишке:


                Был прав Толстой: все бабы - кошки!
                Ласкаясь, когти могут выпустить,
                Детей блюдут в дому – лукошке,
                Откуда их бывает трудно выселить.

    -     Так вы при разводе всегда делили жилплощадь? –
           презрительно посмотрела на мужчину Муза.
    -     Ни в коем случае, клянусь! – прижимает ладони к груди он,
           как будто молясь.
    -     Ну, слава Богу, а то бы я вас стала просто ненавидеть и…
    -     Бросили ночью диктовать мне стихи? – печально
           перебивает он её.
    -     Может быть…
    -     И многие из вас, Муз, так делают?
    -     Почти все. Есть же хамы, пишущие стихи чуть ли не с матом.
    -     Ну, это сейчас даже где-то модно, - усмехнулся доктор,
          почёсывая бородку.
     Муза заметила это и её лицо посуровело.
    -     И вы, Ярик, тоже этим балуетесь?
    -     Нет, - снова покраснел он, - но у меня есть, правда, немного
           таких, которые я назвал «Стихи хулигана», но без
           нецензурных слов. Меня же воспитала не только улица, но и,
           скажем так, интеллигентная хирургическая среда, хотя…
    -     Некоторые всё же матерились? – перебила женщина его.
    -     Ну, что-то вроде этого. Бывает, что выскакивает что-то
           похожее из тебя во время тяжёлых операциях.
    -     Да, вот за это при подобных ситуациях я ещё могу как-то
           простить. Но у вас же не операционные братья, а сёстры?
    -     Естественно.
    -     И вам не стыдно перед ними было?
    -     Да, но есть моменты, когда не до стыда и особенно при
           возникновении неожиданных кровотечениях. И давайте
           закроем эту тему.
    -     Согласна. Но вы должны за это признание откупиться.
    -     В смысле, чем?
    -     Ну, прочитать одно из ваших хулиганских опусов. Ведь я же в
          их написании вам не помогала.
    -     Это точно! Тогда слушайте.
    -     Всенепременно! – хохочет Муза.

                Ах, ты, юность моя, блатная, разгульная,
                Кабаки, подворотни, запах крепких духов.
                И работа шальная и часто прогульная,
                И девицы за водку и хруст пирогов.

     -     Нет, такое мне не нравится, - морщится Муза.
     -     Тогда вот, - улыбается мужчина.

                Что-то стали стихи хулиганскими
                И порой даже ревности крики…
                Видно к старости штофы кабацкие
                Всё красивей творят твои лики.
     -     Ну, это ещё ничего, - неопределённо говорит женщина. А что, вы и со шпаной в
            своём, так сказать, уличном детстве общались?
     -     Было такое. Я же, в принципе, можно сказать послевоенный,
            а тогда банд, «малин» и просто опасных улиц, где жила одна
            шпана, было множество. И примером может послужить
            случай, когда пятнадцатилетний хулиган пырнул ножом
            подростка за… как вы думаете?
     -     Нет, вариантов, - нахмурилась Муза.
     -     За хоккейную клюшку.
     -     О, чёрт! – вырвалось у женщины.
     -     Вот именно. Да, страшно даже вспомнить те времена,
            которые мне до сих пор иногда снятся.
     -     Так какого же вы года рождения, если не секрет? –
            улыбнулась она.
     -     Сорок седьмого…
     -     Значит, семьдесят? Гм, а я бы вам столько не дала.
     -     Я тоже никогда бы столько себе не дал,  - игриво произносит
            он, подмигнув.
     -     Тогда многое, Ярослав, я могу вам тоже простить, - тихо
           произнесла она, - Ну, ладно, давайте вернёмся к нашим
            «баранам».
     -     В смысле?
     -     К гулящим мужикам.
     -     Вы нас оскорбляете, женщина.
     -     Кого?
     -     Да поэтов.
     -     А что, не за что? Вот признайтесь, только честно, сколько у
            вас было, если можно так назвать, романов?
     -     Это если сравнивать с кем-нибудь.
     -     Не поняла?
     -     Ну, все поэты были не однолюбы.
     -     Согласна. Но вы же не Есенин, не Маяковский и тем более
            не Пушкин…
     -     Остановитесь, пожалуйста, мадемуазель! Я сравниваю
            сейчас себя не с великими для меня людьми, а с известными
            гулёнами и...
     -     С кем же? – перебивает его Муза.
     -     Ну, с Казановой, Кларком Гейблом, Марлоном Брандо,
            Колином Фёртом, Ричардом Гиром, Аль Пачино и Аленом
            Делоном. И подобных за последние два века было более
            пятидесяти…
     -     Ничего себе замахнулись! Да, рыбак рыбака видит издалека.
            И что вы хотите сказать про себя в этом плане? – явно
            заинтересованно спросила женщина.
     -     А то, что по сравнению с ними я агнец Божий.
     -     Да ну? – недоверчиво смотрит она на мужчину.
     -     Точно, - закрывает глаза он и некоторое время молчит, как
            будто подсчитывает в уме своих любовниц.
     -     Так всё же? – возвращает его к действительности женщина,
            поправляя шляпку.
     -     Ну, как сказал Евгений Евстигнеев в моём любимом фильме
            «Ночные забавы» - н-надцать.
     -     Да вы шалунишка, Ярик! – захочет Муза, - И что, каждой
            посвящали стихи?
     -     Нет, не каждой, но бывало.
     -     А ну-ка прочитайте.
     -     Их достаточно много, вообще то...
     -     Ну, хотя бы первые четверостишия.
     -     Хорошо. Вот, например:

                Любимая женщина! Эти слова
                Не уходят из моей головы.
                Что это значит? Что скажет молва
                О потоке любви из груди.

     -     И это для любовницы? – удивляется Муза, - Мне кажется,
            что оно больше подходит для первой жены в медовый месяц.
     -     Так оно почти и есть. Но оно посвящено третьей жене, к
            которой у меня было самое сильное чувство.
     -     Тогда прочитайте всё же, что вы писали для других, -
            усаживается на диван женщина.
     -     Хорошо. Вот, слушайте:
     -     Всегда готова! – улыбнулась она.

                Я не могу без тебя жить,
                Без губ твоих, без твоих глаз!
                Хочу при встрече каждый раз
                Твою любовь я заслужить.

     -     Хорошо, но опять оно, мне кажется, написано для очень
            любимой женщины в букетно - конфетный период.
     -     Вы угадали – это тоже о последней жене.
     -     Тогда давайте всё же о любовницах.
     -     Слушаюсь, мадам.
     -     Я не мадам, а мадемуазель, - хмурится Муза.
     -     Простите.
     -     Прощаю, читайте.
     -     Есть, - отдаёт он картинно честь и, улыбаясь, декламирует:

                Колдунья с тонкими руками
                И чувственным красивым ртом,
                Меня глаза твои связали,
                А ноги…, но о том потом.

     -     Вот это другое дело, - улыбается Муза, садясь на стул, - Как
            связала, так и развязала. Дальше, прошу.
      И мужчина, мечтательно глядя в зал, произносит:

                Автобус двери растворил и ты вошла,
                Впорхнув как бабочка в цветастом одеянье,
                А я сидел в конце болваном у окна,
                Взглянул и чуть не потерял сознанье.

     -     Ну, вы и чувствительный прелюбодей, Ярик! Прямо какой-
            то охотник за женскими сердцами. Продолжайте.
     -     И вам это интересно слушать? – странно смотрит на Музу мужчина.
     -     А почему бы и нет? Может быть, я подскажу подобное
            какому-нибудь начинающему юному поэту.
     -      Ладно, внемлите:

                Наши встречи могут быть не часты,
                Но тем более они неповторимо сладки.
                И без них почти дни кажутся ужасны-
                Тянутся, как будто детские помадки.

                Но не вечно удовольствия страданье-
                Возраст всё ж прошепчет как-то утром:
                «Хватит баловаться, ждёт вас увяданье
                В этом скорбном мире и беспутном».

      -     Это уже из последних про них, верно?
      -     Верно.
      -     А давайте ещё, пожалуйста?
      -     Как скажете.

                За женщин тех, которых в юности любил
                Я поднимаю тот последний свой бокал.
                Пусть проживут они года, как я прожил
                До времени, когда для них я прошлым стал.

     -     А ничего! Ей Богу ничего, но оно больше похоже на тост,
            посвящённый всем вашим дамам.
     -     Это и есть тост, - печально посмотрел на неё мужчина, - Я
            всё же иногда их всех вспоминаю.
     -     Было хорошо с ними?
     -     Не со всеми и не всегда, - вздыхает он.
     -     Тогда почему вспоминаете?
     -     А вы, что ли, нет?
     -     Нет, мы, Музы, ветрены и, ладно, проехали. А посерьёзней
            что-нибудь у вас есть?
     -     Да, - тихо вдруг проговорил он.
     -     Так читайте же! – царственным жестом взмахивает рукой
            женщина.
     -     Хорошо, - смотрит ей прямо в глаза он.

                Не заменить тебя никем!
                Ни розами, ни новым телом…
                Каким-то ярым беспределом
                Стал мир мне без твоих проблем.

     -     Ого! – вскочила со стула Муза, - И что дальше?

                Не радует меня уже ничто:
                Ни говор птиц весенним утром,
                Ни спор гусар о чём-то мудром,
                Театр, балет – забыл про всё.
                Ну, вот! Ведь скоро я умру,
                Чтобы найти тебя на небе…
                Уж надоело в пьяном бреде
                Ласкать твой ридикюль в углу.

     Мужчина садится на диван и закрывает лицо ладонями.
     -     И это всё? – тихо произносит Муза и видно, что она явно
            поражена.
     -     Нет, - не отнимая рук от лица, произносит он.
     -     Так читайте же, читайте, мой поэт!
      Он опускает руки, наливает себе бокал вина и выпивает. Потом встаёт, смотрит в зал и произносит:

                Пистоль заряжен, к чёрту боль!
                Рука не дрогнет – свято дело
                Нажать на спуск. И тут же смело
                В объятьях очутиться вновь.

      Муза замирает на пару минут, потом подходит к мужчине и проводит ладонью по его щеке.
     -     Не ожидала от вас такого, Ярослав, - говорит она печально, -
            Здорово! Честное слово здорово и почти в старом стиле тех
            самых моих любимых времён.
     -     Спасибо, - тихо произносит он, наливает себе и Музе вина,
            и поднимает свой бокал, - Давайте выпьем не чокаясь,
            мадемуазель.
     -     За кого?
     -     За неё, эту женщину – она погибла в автокатастрофе.
     -     Боже мой! – отчаянно-печально произносит она, - И
           простите меня, пожалуйста.
     -     За что? – усмехается мужчина.
     -     За то, что вы не такой, как я думала раньше. Ещё что-нибудь
            прочтёте?
     -     Хорошо.
               
                Мы поздно встретились с тобой:
                Я старостью уже простужен
                И этот миф по имени «любовь»
                Нам вряд ли так теперь и нужен.

     -     Это тоже из последних? – спрашивает она.
     -     Почти. А как вы догадались?
     -     По первой строке. Отдаёт, так сказать, возрастом. Но
            неужели вы и последней своей жене изменяли?
     -     Ни в коем случае! Это посвящено профессиональной
            поэтессе, с которой я случайно познакомился.
     -     Родственные души оказались?
     -     Ага. У неё такие же откровенные стихи и по ним ясно,
            что в её жизни были любовные трагедии.
     -     Трагедии бывают у всех всегда, Ярослав. Почитайте ещё               
            что-нибудь, не подсказанное мною.
     -     Тогда вот:
                Полночный час, но я не сплю-
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

     -     А это кому посвящено? Очередной любовнице?
     -     Нет, опять последней супруге.
     -     А почему такие грустные? Ах, да, я и забыла – она тоже вас
            не любила?
     -     Не то, чтобы нет, но через несколько лет брака сказала:

                «Дала тебе я восемь лет своей любви
                И тебе хватит и по мне ты не скучай,
                И весь тут разговор!». «Нет, подожди!
                Сказать так - значит надоел и умирай?

     -     Ого, ничего себе! Она что, дура?
     -     Нет. Просто все свободные места в её жизни и в её сердце
            заняла дочь.
     -     Понятно. А самое последнее прочтите, пожалуйста.
     -     Ладно, слушайте:

                Третий угол в тёмной круглой комнате –
                Это жизнь моя, где было три жены.
                Не скажу, что прошлое как три тюрьмы,
                Но и радость коротка была - вы помните.

     -      Всё, больше не надо, - замахала рукой Муза, - такие стихи
            нагоняют тоску. А, кстати, что за три угла и почему комната
            круглая?
     -     А сами не догадываетесь?
     -     Ну, три угла – это три жены, по - видимому, а круглая… нет,
           даже не предполагаю.
     -     Круглая – это жизнь с этими жёнами, где всё в конце
            повторяется.
     -     То есть, недолгая любовь и её одинаковый исход?
     -     Да.
     -     Понятно. Ну, а была у вас такая женщина, о которой вы жалеете
            всю свою жизнь?
     -     Естественно.
     -     И когда это было?
     -     А ещё в первом браке, то есть в его конце, когда мы с женой
            стали спать в разных комнатах.
     -     И долго эта порознь длилась?
     -     Три года.
     -     Ого! Ну и терпеливый вы, Ярослав! А сколько всего вы с ней
            прожили?
     -     Девятнадцать лет.
     -     Вот это да! А со второй?
     -     Четырнадцать.
     -     Тоже большой срок, - качает Муза головой. А с третьей?
     -     Уже семнадцать.
     -     Что, без семьи в те годы не могли жить?
     -     Да.
     -     А сколько времени вы встречались с той, о которой я
            просила рассказать?
     -     Полгода.
     -     Мало. Но, как известно, дело не в длительности, а в
            эффективности, если так можно сказать. Что, красавицей
            была эта ваша пассия?
     -     Ещё какой!
     -     Интересно… Ну, ладно, хватит вспоминать о ней, а то вы
            опять впадёте в транс. Кстати, вы тоже посветили ей
            стихотворение?
     -     А как же!               
     -     Тогда прочитайте его полностью, пожалуйста. А то я слышу
            только первые четверостишья.
     -     Сами такое заказывали, - намеренно обиженно говорит
            мужчина.
     -     Ну, ладно, не сердитесь. И я вас слушаю внимательно.
     -     Хорошо, я готов.
     -     И я, - улыбается женщина.
      И он грустно начинает:

                День мною укорочен…
                Быстрее мысли мчит машина
                По Балаклавскому, шурша сухой листвой.
                Меня встречает кареглазая шатенка Нина,
                Хотя прекрасно знает - я давно не твой.

                Вот сэндвич на столе…
                Поёт своё Антонов
                И полог алькова откинут, смятая постель.
                Ты с сигаретою в руках, я ж без поклонов
                Торс обнажаю. Воет в форточку метель…

                А дома вновь враньё…
                И бегает, крича, сынишка –
                Та крепость, что навеки спрятала меня
                В кроватке рядом и в руке опять же книжка-
                Читаю сказки, вспоминая как ласкал тебя.

                Миг расставания короток
                И в слезах твоя подушка –
                Ведь наш ребёнок не увидит этот мир…
                И ночь последняя – неверная подружка
                Уж наступила, но не будет прежним «пир».

                Прошло полгода…
                И я в праздничном подпитии
                Лечу на Балаклавский и урчит машина,
                Но ты другого ждёшь - надёжное укрытие,
                А я стою у дома и кричу: «Тебя люблю я, Нина!»

      Муза грустно смотрит на мужчину и глубоко вздыхает.
     -     Понятно, Ярослав, вы не ушли к ней из-за сына?
     -     Да, ему было тогда семь лет.
     -     Ну, что ж, мы всегда чем-то жертвуем для блага других, и
            тем более родных, хотя вы всё-таки потом покинули семью.
            А можно задать вам вопрос несколько необычный и
            действительно интимный?
     -     Давайте, - кивает головой он.
     -     Хорошо. А вы помните, извините, - минутная пауза, -
            Помните свою первую женщину?
      Он мечтательно улыбается.
     -     Конечно.
     -     А ей вы тоже посветили стихи?
     -     Да, но она была юной глупышкой.
     -     Почему?
     -     Пошла рано в разнос… Жила с бабушкой, а родители уехали
            работать за границу.
     -     Понятно. Ну, я жду. И, пожалуйста, прочитайте это
            стихотворение тоже всё.
     -     Ладно, - кивает он опять и произносит:

                Я сижу у окна своего кабинета…
                Там зима и деревья в пушистом снегу,
                А мне грезится, что где-то летом согрета
                Моя первая женщина в сонном бреду.

                Как Судьба твоя вышла? Дорога прямая?
                Есть ли дети и муж, а быть может одна?
                Ведь тогда без любви, как невеста чужая
                Отдалась в темноте и не помнит рука.

                И не помнит рука мои лохмы мужские,
                Так как много их было - рано ты начала,
                Не успев школу кончить, познала простые
                Те движенья, что запомнятся навсегда.

                Но, возможно, и жизнь сделала подлость
                И пошла по рукам ты, сгребая бабло.
                И глаза твои стали как тёмная полость,
                Грудь обвисла, забыто людское добро.

                Но мне хочется, чтоб у тебя получилось
                Всё нормально - детишки и дом, и река.
                Не старела подольше и всё-таки свилось
                То гнездо, что зовётся семьёй на века.

     -     Молодец, хорошее пожелание. И где это было?
     -     Да всё в том же городе…
     -     Городе детства, юности и начавшейся взрослости?
     -     Угадали. Ну, что ж, мадемуазель, я вам ещё не надоел?
     -     А я?
     -     А вы моя великая помощница! И вот об этом следующее, хотя
            первое четверостишие из него я уже читал.
     -     Ничего. Я с удовольствие послушаю ещё раз.
 
                Полночный час, но я не сплю,
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

                Тот миг мелькнул, но след остался
                В моей душе скитальца…Что ж,
                Ты жизнь не сдвинешь, не вернёшь
                И трос меж нами оборвался.

                Кто б ни был рядом, память чтит,
                Но мысль останется не вечной.
                Ведь в этой схватке бесконечной
                Лишь тот, кто любит - победит.

                Лишь тот, кто любит, прав всегда
                В ученье, воспитанья веры,
                Как чтят философы без меры
                Свет жизни, что дарит звезда.

                Но как закончить этот стих?
                Не зачеркнуть ли эти строки?
                Со мной всегда букет мороки,
                Но я не зло, не фат, не псих.

                О, Муза, ты приходишь враз,
                Не спрашивая трезв я, пьян…
                Я стану пред тобой в бурьян,
                Скажу спасибо за подсказ…

       Муза смахивает якобы набежавшую слезу и говорит:
     -     Ну, спасибо, Ярослав, не ожидала от вас такого уважения и даже
            подобострастия.
     -     Но вы же МУЗА, и это должно писаться большими буквами!
            - поднял палец вверх он, - И вы часто, клянусь, меня
            спасали от жуткой депрессии, диктуя строчки, четверостишия, а               
            иногда и полностью стихотворения:

                О, если б не писать, то я давно бы спятил
                Иль выстрел в голову закончил мою жизнь,
                Но, слава Богу, мой последний афоризм
                Ещё не найден, хотя в жизни много пятен.

                И я склоняюсь весь в поклоне перед Музой,
                Что посещает меня часто и всегда подолгу.
                Я подчиняюсь этому подаренному долгу,
                Моля Всевышнего о том продлении союза.

     -     Ну, и подхалим вы, Ярослав! Ладно, проехали. А давайте всё-таки
            выпьем за это непродолжительное и ужасное, как вы
            считаете, но поистине прекрасное чувство под названием
            любовь.
     -     Давайте, - разливает остатки вина по бокалом мужчина и
            они, чокнувшись выпивают, а он вдруг шепчет себе под нос,
            - Надо было бы на брудершафт…
      Муза слышит это и хохочет.
     -     Да стара я уже для этого.
     -     По вам не скажешь – вы в вечной молодости!
     -     Да ладно вам! Ну, что, доктор - поэт, приходить мне ещё к вам?
     -     Обязательно. Но сейчас за вами алаверды, - подходит к ней
           ближе мужчина, улыбаясь.
     -     В смысле?
     -     Стихотворение, которое вы мне ещё не подсказали.
      Она на минуту замирает, а потом произносит:

                Что главное, любовь иль наслажденье?
                Хотя, мне кажется, что это целое одно.
                Твердишь ты: « Это лишь движенье
                Друг к другу. Больше, право, ничего».

                А где ж любовь ? И что ж такое это?
                Цепочка слов: люблю, хочу, отстань?
                Или томление до самого рассвета
                И долгий поцелуй, как солнца дань?

                Ну вот и всё! Растаяли опять все звуки
                И уж глаза твои не смотрят на меня.
                Возьми, любовь, на долгие поруки -
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Великолепно! – хватает Музу в свои объятия мужчина,
            поднимает и кружит вокруг себя, - Я обязательно это
            запомню и расскажу моей последней жене – пусть знает, в
            чём смысл жизни. И, кстати, у меня тоже есть что-то
            подобное на эту тему.
     -     Тогда читайте вы, не юный поэт!
      И мужчина, загадочно улыбаясь, произносит:

                Ты вся уже моя и взор твой нежен
                И я пленён навек твоею красотой!
                Ты как Великий лекарь прежний
                Всё хочешь окропить меня водой.

                Водой, которая подарит сладость
                От мелких и порой обычных слов,
                И я молю  «Нечаянную радость»,
                Продлить супружеский наш кров.

     -     Да, даже божественное какое-то окончание получилось. А
            как у вас сейчас с последней женой, если не секрет?
     -     А вот так: она устроилась работать недалеко от моего дома
            в аптеку (там её старые знакомые) и график -  два дня
            через два.
     -     Вполне удобно, - кивает головой Муза.
     -     Но…
     -     Что? Что-то не так? – удивлённо смотрит женщина на
            Ярослава.
     -     Да. Она, в общем-то, больше проживает сейчас у дочери,
            которая никак не выберет себе спутника жизни.
     -     А как же её работа?
     -     В первый день из двух её привозит туда на машине дочь, а
            вечером я везу её к себе переночевать, а утром назад в
            аптеку, откуда по окончании работы её опять забирает дочь
            в своё жилище. Затем жена два дня отдыхает у неё, а потом
            всё повторяется снова, как вечный конвейер.
     -     Так что, вы её видите всего два раза в неделю? – огорошено
            восклицает Муза.
     -     Да, - опускает голову мужчина.
     -     Господи, так вы теперь превратились в обычного держателя ночлежки!
     -     Вот именно – так получилось…
     -     Но она то, что-то для вас готовит из пищи?
     -     Не всегда. Я, в принципе, теперь сам себя обслуживаю, -
            горестно вздыхает Ярослав.
     -     И что, вы это считаете нормальной жизнью?
     -     Это так решила она сама, так как дочь боится одна ночевать
            в своей квартире.
     -     Так сколько же ей лет?
     -     Двадцать шесть.
     -      С ума сойти! – удивляется Муза, бормоча. - И скорее всего мать у неё
            под каблуком…
     -     Верно. Как была дочь в девятилетнем возрасте, когда я к ним
            пришёл, так и осталась командиршей.
     -     А, может быть, у ваше супруги есть… любовник и дочь
            просто прикрытие для неё?
     -     Да что вы, мадемуазель! Это в пятьдесят восемь то лет?
     -     Ну, может быть, вы и правы, - задумчиво произносит она, - И
            чем же вы занимаетесь наедине с собой?               
     -     Как чем? Продолжаю работать в больнице, а приходя домой,
            обедаю, час отдыхаю, а потом пишу стихи или рассказы,
            смотрю телевизор, но чаще слушаю музыку.
     -     Чёрт, так это прямо наказание какое-то? – опять восклицает
            Муза, - Не думали об этом?
     -     Думал, но я уже привык к такому существованию. Хотя, возможно,               
            вы и правы - это действительно не жизнь, а наказание за
            брошенных двух жён, бурную, так сказать, личную её
            составляющую и прочее и прочее… И по этому поводу
            слушайте:

                Ты мстишь за тех, кого когда-то бросил?
                Проклятья их тогда не были слышны Богу,
                Но вот тебя он вдруг услышал…Заморозил
                Мой мозг и чувства, принося одну тревогу.

      Муза качает головой и с сомнением смотрит на врача.
     -     А вам не скучно так в одиночестве встречать старость?
     -     Нет и я не считаю себя одиноким.
     -     Вас спасает ваше хобби, Ярослав?
     -     Конечно! Так как все мои персонажи – это близкие мне
           друзья, с которыми я периодически, так сказать, встречаюсь и
           разговариваю, извините, - зевает вдруг мужчина, смотрит на
           настенные часы и произносит, - И, наверное, мне и вам пора
           уже отдыхать – три ночи поди.               
     -     Да, - кивает головой Муза, - вы правы, пора на покой. И
            повторяю, если вы хотите, то такие встречи будут
            повторятся здесь же, то есть визави, или я могу приходить к
            вам во сне.
     -     Обязательно! Ну, что, тогда спокойно ночи, мадемуазель? –
            подходит Ярослав к Музе и галантно целует ей руку.               
     -      Спокойной ночи, - улыбаясь, отвечает она, - И спасибо вам
            за, так называемое, интервью, Ярик.
     -     И вам, мадемуазель, за все стихи, которые вы мне
            подсказали.
      Свет гаснет на минуту, а потом ярко вспыхивает и мы видим, что мужчина лежит на диване, похрапывая, и больше никого в комнате нет. И тут он поворачивается, встаёт, трёт глаза сжатыми кулачками и удивлённо смотрит на пустую бутылку от вина и два одинаковых бокала. Потом разводит руками, крестится три раза и, показывая сам себе кулак, произносит:
     -     Ну, и дошёл ты, доктор – пьёшь уже из двух бокалов!
      Затем встаёт, прохаживается по комнате, но вдруг останавливается, замирает на пару минут, а потом шлёпает себя ладонью по лбу.               
     -     Господи, прости меня, но надо же такое присниться - я и
           Муза обсуждаем наши стихи и мою жизнь! Вот это да! Нет,
           пора действительно завязывать со спиртным. Чёрт возьми,
           ну, вспоминай, Ярик, тьфу ты, - сплёвывает он на пол, - это короткое
           уменьшительно- ласкательное моё имя. Надоело!                Но тут же хватается за голову.
     -     Нет, она же, эта Муза, мне, кажется, при прощании прочитала мне               
            последнее своё стихотворение. И о чём же оно было? Ах, да:

                Возьми, любовь, на долгие поруки!               
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Да, она всё же права – настоящая любовь должна быть
            вечной и разлучить её вправе только Смерть!
      Медленно гаснет свет, а из музыкального центра слышится:

         Когда любовь умирает, некуда больше идти, прости.
         Когда до боли сжимает сердце от приторных фраз пустых.
         Когда любовь умирает, двое сжигают мосты в мечты,
         А я по острому краю в небо взлетаю зачем, скажи?

И песня Ирины Аллегровой  проигрывается до самого конца и на её фоне на сцену выходят актёры, которых встречают бурными аплодисментами настоящие поклонники театра.
                К О Н Е Ц


               
     Третий угол в круглой комнате
               

                пьеса 
   
                Действующие лица:

Упрямцев Ярослав Анисимович – врач – хирург, увлекающийся поэзией

Муза – неопределённого возраста женщина,  опрятно одетая по моде конца девятнадцатого века.

                Х

    Небольшая, слабо освещённая комната. У левой стены диван, на нём мужчина в пижаме с седой бородкой и усиками «а-ля мушкетёр». У дивана стул и журнальный столик, на котором лежит ноутбук и стоят бутылка вина и белый бокал. Чуть далее слева шкаф, отстоящий от стены на пол метра, и служащий ещё одной вешалкой с крючками на задней стенке. Справа висят две картины – на одной река с деревянной церковью на дальнем берегу, на другой море, скалистый берег и одинокая чайка на воде. У стены прямо комод, на котором стоит старый музыкальный центр, а в тёмном правом углу чёрная ширма.
    Мужчина ворочается с боку на бок, встаёт, что-то печатает в ноутбуке, потом удаляет написанное, вскакивает и бормочет.
     -     Чёрт возьми, опять ерунда. Ну, что ж, буду спать.
      И ложится на диван лицом к стене.
Из вдруг из правого угла за ширмой слышится мягкий и даже шаловливый женский голос:
     -     Не нужны мы больше никому…
Мужчина вздрагивает, вскакивает, вновь стучит по клавишам ноутбука, бормоча: «А вот это сойдёт и прямо в тему».                И тут же укладывается вновь на диван. Минута и опять тот же голос произносит:
      -     Детям, жёнам и давно любовницам…
Мужчина нехотя встаёт, снова чертыхается и допечатывает услышанную строку. Сидит минуты две, затем снова ложится.
      Голос возникает оттуда же сразу.
     -      Юным по профессии поклонницам…
И тут он, бормоча что-то невнятное, похожее на ругательство, вновь вскакивает и печатает, оставаясь сидеть.
     -     Не нужны мы больше никому…- диктует нежный голос и он, нехотя, стучит по клавишам, перечитывает молча напечатанное, а потом повторяет вслух:

          Не нужны мы больше никому:
          Детям, жёнам и давно любовницам,
          Юным по профессии поклонницам
          Не нужны мы больше никому.

     -     Да, - бормочет мужчина, - Это точно про меня.
      Через минуту медленно встаёт и раскуривает трубку, смотря в потолок.
     -     Долго думаешь ты сегодня, зараза! – недовольно произносит он,
           - А мне ведь после сегодняшних трёх операций спать 
             хочется невозможно как, а тебе, видно, нет. Эх, любишь ты, Муза, мучить
             меня по ночам.
     Потом машет в отчаянии рукой, бросает трубку на журнальный столик и буквально падает на диван.
И вдруг из правого угла раздаётся:
     -      И ты, Ярик, тоже...
      Мужчина вздрагивает, садится, протирает глаза и крестится, громко шепча:
     -     Да, пора уменьшать дозу алкоголя, а то уже слуховые
            галлюцинации начинаются.
      И тут ширма падает, угол ярко освещается и в нём мы видим кресло, в котором сидит высокая стройная женщина с рыжими волосами, в длинном платье, накидке и шляпке – наряд конца девятнадцатого века.
      Мужчина видит её, вскакивает и бросается со страху за шкаф, потом осторожно выглядывает из-за него.
     -     Вы кто? – шёпотом говорит он, пугливо опять крестясь.
      Незнакомка машет рукой и весело произносит:
     -     Ваша Муза, Ярослав Анисимович.
      Тот резко, как от набросившейся на него бешеной собаки, прижимается спиной к стене, сильно ударяясь об неё головой.
     -     Да ну, чёрт возьми? Неужели вы наконец-то мне
            приснились? И что-то, очень поздно вы начали мне сегодня
           диктовать. И как вы здесь оказались? - боязливо спрашивает
           он, отодвигаясь от шкафа.
      Женщина смеётся.
     -     Божественной силой, доктор, божественной!               
      И  тут мужчина падает на колени, и бормочет, снова крестясь:               
     -     Свят, свят, этого мне ещё не хватало, Господи! Или
            подвыпившим врачам - поэтам снится не «белочка», а Муза?
      Женщина хохочет, потом кивает головой и грозит пальчиком.
     -     Ага, а также всем остальным стихоплётам с другими
           профессиями. И вы, Ярик, уже замучили меня своими
           постоянными виршами о несчастной любви.
     -     Да ну? – медленно поднимается он с колен и сморкается в
            платок, - И не называйте меня так – ненавижу.
     -     И почему? – удивлённо глядит на него Муза.
     -     Так меня называла вторая жена.
     -     Не любили её?
      Мужчина почёсывает затылок.
     -     Ну, как сказать. Просто я всю жизнь мечтал о даче…
      Муза делает пренебрежительный жест.
     -     Фу, как пошло и… меркантильно. Значит у ней была дача?
     -     Да.               
     -     О, Боже! Я начинаю в вас разочаровываться. Тем более,
            что основной виной этому является ещё и одно из последних
            ваших стихотворений.
     -     Это какое? – удивляется мужчина.
     -     А вот:

                Я стал безумно ненавидеть женский пол,
                Не потому, что много было их в мой век
                И не по присказке, твердящей часто, мол,
                Что курица не птица, женщина не человек.

     -     Ну, оно уже давно написано, - это во-первых, а во-вторых, и
            что там плохого? – усмехается мужчина, делая пару шагов к
            дивану, - Просто оно простое, извините за тавтологию и
            правдивое – любви ведь настоящей нет, как и всего остального нормального.
            Слушайте:

                Любви нет, лишь одно притворство
                И меркантильность на Земле.
                Ещё разврат, подлог, обжорство,
                Предательство. Как жалко мне!

     -     А что же тогда есть? – с интересом смотрит на мужчину Муза.
     -     Влюблённость и половое общение, то есть, как говорят
            французы: «Sexe appeli».
     -     Зов пола?
     -     Да и это у женщин заканчивается быстро. И, так сказать,
           любят они чаще всего не за ум и профессионализм, а за
            дорогие подарки.
     -     Да ну? – поднимает она левую бровь.
     -     Точно! – хмурится доктор.
     -     Но не может быть, чтобы наш пол был весь таким, Ярик!
           Вы, мужчины, тоже бываете меркантильными и эгоистами –
           сразу после… - она делает паузу, - общения вы
           поворачиваетесь на бок и даёте храпока, а женщине ведь
           нужна ещё простая ласка и благодарные нежные слова. Вы же,
           как в одном афоризме: « Post coitust omne animal tristi».
     -     После совокупления всякий зверь печален, в переводе с
            латыни?
     -     Да.
     -     Не все, - качает он головой.
     -     Но большинство. И не все женщины меркантильные, как вы
            говорите. Вот, например, ваша мама…
Мужчина хмыкает, подходит к столику, наливает вина в бокал, садится на диван и выпивает, громко говоря:
     -     Да мать – это святое!
     -     Так большая часть женщин – будущие матери, Ярик!
     -     Ну, не называйте меня так, женщина, пардон, Муза, прошу
            вас! - недовольно перебивает нежданную гостью он.
     -     А почему нет? Ведь ласково и красиво, по моему мнению,
            называла вас вторая жена. Но стихи, как я поняла, она
            вообще не любила как и вас, скорее всего.    
     -     Это точно! Она любила огород и коньяк, - огорчённо
            говорит мужчина, - Поэтому я и написал про неё вот это:

                Я умру не своей смертью-
                Ты убьёшь меня частой ссорой!
                И скандалов твоих круговертью
                Ты не стала мне в жизни опорой.

                Ещё хочется счастья, любви
                И ведь к этому много причин…
                Почему же такие, как ты
                Убивают своих мужчин?

     -     И что, она вас травила, то есть пыталась отравить? –
            морщится пренебрежительно Муза.
     -     Нет, - качает головой он.
     -     Била? – смеётся она.
     -     Ну, уж это… - гордо задирает подбородок вверх мужчина.
     -     А может быть… пыталась «заказать», как сейчас говорят?
     -     Не приведи, Всевышний! – крестится он, - Что за чушь вы
            порите!
     -     Так что?
     -     Скандалила часто и особенно подшофе.
     -     Она была алкоголичкой?
     -     Нет. Но любила выпить в компании, - морщится он, - Да и
            без неё.
     -     И довела вас до инфаркта или инсульта?
     -     Нет, до нейротоксикодермии.
     -     Боже, а это что такое?
     -     А это когда руки и лицо как у рыбы – всё в чешуйках, но не
            серебристого, а красного цвета и зудят невозможно как.
     -     И что? Кто вас тогда спас? Дерматологи?
      Мужчина чешет нос, отводя взгляд в сторону и чуть краснея.
     -     Одна хорошая женщина и… сухое красное вино.
     -     Любовница?
      Он елозит задом по дивану.
     -     Сначала да, ставшая потом последней третьей женой.
     -     И что дальше было со второй?
     -     Как что? Развод со скандалами, драками и матом.
     -     Грубо, Ярик, грубо. Вы же врач!
     -     Но зато правдиво. Ещё полгода такой жизни и я бы отправился на тот
            свет…
     -     А почему с первой развелись? Что, тоже не любила вас и
            ваши посредственные вирши? – печально смотрит на него
            Муза, - И неужели третья тоже? – 
      Мужчина опять чешет смущённо затылок.
     -     Ну, первая была студенческой любовью и практически 
            единственной в моей жизни, так сказать, девушкой. А вот
            кто я был для неё, так и не понял. Хотя она и родила мне
            сына.
     -     Что, лучше себе не нашли? – опять смеётся Муза, идёт к
            столику, садится на стул, вынимает из кармана платья
            такой же белый бокал и наливает себе вина, - Ну же,
            отвечайте!
     -     Почему? Были и лучше, но…- строит он недовольную мину, читая

             Простите, дамы, что не вас тогда любил,
             Порой не замечая нежных взглядов,
             И добивался тех, кому я был не мил,
             А вы к другим ушли за ворохи нарядов.
     Муза фыркает.
     -     Фу, как пошло про нас, женщин, вы написали! И что, Судьба
            - индейка толкала всегда вас к той, к которой не надо?
     -     Ну, да. Но первая супруга была из… столицы нашей
            Родины.
     -     А-а-а, а вот и ваш меркантильный интерес проявился! –
            осуждающе произносит гостья.
     -     Нет, она была просто не такой как все в городе моей юности,
            где мы познакомились в мединституте. Только она училась
            на педиатрическом факультете.
     -     Первая любовь придёт и уйдёт, как прилив и отлив! -
            вдруг напевает Муза, мечтательно глядя в потолок.
     -      А у меня тогда было другое мнение.
     -      И какое?
     -      А вот:
                Я с детства верил в вечную любовь,
                Но жизнь твердит совсем другое,
                Что, мол, не знать тебе уже покоя –
                Искать её ты, отрок, будешь вновь.

      -     Так кто в это верит, не пишет всю жизнь стихи о неудачной
             любви. Но её то, в смысле любви, к сожалению, говорят,
             нет, - хитро улыбается Муза, - Медики теперь считают, что
             есть страсть, обусловленная уровнем гормонов, который то
             понижаются, то  ярко вспыхивает, как молния.
      -     Тоже самое мне и сказала последняя жена.               
      -     Но первой своей избраннице хоть одно стихотворение
             посветили?
      -     Конечно, но только одно, слушайте. И кстати, эти стихи
             были тоже первыми в моей жизни.
      -     Первые для первой, - со смехом констатирует Муза.
      -     Да, - вздыхая произносит мужчина и произносит:

                Поезда спешат на север,
                Поезда проходят мимо.
                И платформы мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

                Кто-то ждёт вновь слова нежного,
                Поцелуя тихий звук…
                Мне лишь только ветры снежные
                И дождя холодный стук.

                Мы порой во взгляды верим,
                В каждой ищем лик любимой,
                А любовь, как мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

        Муза, соглашаясь с ним, кивает головой.
      -     Да, так чаще всего и бывает, Ярик. Такова жизнь, доктор.
             Действительно подчас мы любим не тех, кого надо.
      -     Это точно, - бормочет мужчина, - Любовь как болезнь –
             симптомы есть, а к чему они приведут неизвестно. И прошу
             вас, по возможности не называйте меня Яриком.
      -     А мне нравится, - категорично заявляет женщина, показывая
             большой палец правой руки, - Во!
                И тогда он, морщась, декламирует:

                Порой мы любим просто так,
                А не за ум и стройность тела,
                Что Бог создал, творя умело,
                Как вирши пишет не простак.

       Муза фыркает и наливает ещё себе вина, но его количество в бутылке не уменьшается, что приводит, увидевшего это мужчину в беспокойство. И он шепчет себе боязливо:
      -     А, может быть, ты не Муза, а ведьма? И пришла меня
             линчевать?
       А женщина, будто не слыша это, невозмутимо продолжает:
      -     И что? Вы думаете, что все мужики дураки или лохи, что
            любят просто так? Дудки, все они всегда в женщине видят
            прежде всего либо стройные ножки, либо красивую
            грудь, или зовущие похотливые глаза и пухлые губы, то
            есть то, что заметно сразу. А некоторые - хорошую квартиру
            в центре Москвы или дачу не более чем в пятидесяти
            километрах от неё. Кстати, а у вашей второй супруги она
            далеко была от столицы?
     -     Пятьдесят три километра.
     -     Вот видите, я оказалась права, - торжествующе, улыбается
            Муза.               
     -     И что, неужели правда то, что вы только что сказали про
            нас? – картинно удивляется мужчина.
     -     А вы, что ли, в первом браке лет сорок назад видели только
            модную «халу» на голове да милую бородавку под нижней
            губой? Нет, дорогой Ярик, вы видели главный город страны,
            где много отличных клиник, и где из вас могли бы
            сделать хорошего врача.
     -     Да не было этого! – вскакивает он и начинает возбуждённо
            ходить по комнате.
     -     Да было, было. А что, вы посредственный врач?               
     -     Нет, нормальный и прилично оперирующий до сих пор…               
     -     Ага, и всё потому, что вы, попали к известнейшему
            Академику и научились хорошо оперировать. А потом
            заболели «звёздной болезнью» и бросили жену с малым
            ребёнком?
     -     Откуда вы это знаете? – огорчённо удивляется он.
     -     А у нас там, - указывает хитро женщина на
            потолок пальцем, - своя разведка и на каждого бумагомарателя есть своё
            досье.
     -     Ух, ты! Та вот, нет, нет и ещё раз нет! – вскрикивает
            Ярослав, - Сыну было уже шестнадцать и он, всё уже
            понимая, сам однажды сказал: «Да когда же вы разведётесь в
            конце то концов?»
     Муза хмурится.
     -     Что, ссорились с женой часто?
     -     Нет, - трёт лицо мужчина руками, - Практически никогда.
           Тут другое…
     -     И что?
     -     Ну, не это…
     -     В смысле? – удивлённо раскрывает широко веки Муза, - Еду
           не готовила что ли?
     -     Нет, готовила.
     -     Лоботрясничала?
     -     Ни в коем случае! Пахала врачом в своём детском интернате
           как вол.
     -     А-а-а, значит не давала выпить после трудной операции?
      Доктор начинает нервно притоптывать ногой.
     -     Да нет, Господи прости!
     -     Так что?
     -     Ну, не выполняла… супружеский долг.
      Муза захлёбывается смехом.
     -     Ага-а-а! Вот вам сразу и ответ – вы были просто не её мужчиной
            или надоели ей частыми ночными поездками к своим
            пациентам и срочными операциями в нерабочее время. Было
            такое?
      Мужчина хмурится и вновь садится на диван, наливает себе вино.
     -     Да, было.
     -     А там ещё и дежурные медсестрички с фигурой, как у
           Джины Лоллобриджиды, да, Ярик?
       Тот закрывает лицо ладонями и кивает головой.
    -     Ага, попались? – хохочет чуть злобно Муза, - А вы говорите
           вечная любовь! Да вы простой бабник, доктор!
     Тот вскакивает, скрещивает руки, качает несколько раз головой из стороны в сторону, а потом, глубоко вздохнув, всё же кивает ею.
     И женщина победоносно произносит:
    -     Вот и попались вы, а писали то что, ёлки - палки?

          Я неверность, господа, сам ненавижу!
          Но когда твоя плоть позабыта опять,
          Хочется сразу прыгнуть в кровать,
          Где, поджидая тебя, лежит бесстыжая.

    -     Что, не так бывало? Да вы, Ярик, поэт - пошляк и
           хронический изменщик, то есть ходок!
    Мужчина качает отрицательно головой, вновь краснея.
    -     Нет, это было написано просто так и уже после развода…
    -     Который был для вас лёгким, как плевок в лужу? –
           перебивает его Муза, - И после этого вы пошли в разнос, то
           есть по бабам?
    -     Нет.
    -     А чем докажете?
     Мужчина начинает возмущённо ходить по комнате, бормоча:
    -     Ей ещё и доказательства подавай!
    -     Ну, что молчите? Защищайтесь, Ярик, чем хотите!   
    -     Ладно, я могу тогда только этим, то есть стихотворением, - раздражённо начинает
           диктовать он:

                Любовь потухла…
                Стали мы другие,
                Но ненависть не впрыгнула в сердца.
                Мы ждём какого-то исхода и конца,
                Осознавая, что друг другу мы уже чужие.
            
                Но что теперь?
                Открыта дверь
                И слова три мне посланы вдогонку,
                И два зрачка  прощальные ребёнка
                Рвут сразу напрочь околдованную твердь.

                Ну, что любовь,
                Ты путь или преграда
                За годы без надежд, ломающие зубы?
                И в кровь искусанные, горестные губы
                Иль тихий стон в ночи, лобзания, услада?

                Ух, эта хворь !
                Нам же её ведь надо
                В студёный день, что даже в окна вхож,
                Иль стал на ад расплавленный похож-
                Не будет нам уже достойнейшей наградой.

                Любовь – морковь?
                О, это примитивно, люди!
                Ведь овощ тот из грязной лезет из земли,
                Который с детства мы жевали, как могли.
                Не в нём беда, а кто нас завтра… приголубит!

     -     Посредственно, но местами верно, - соглашается Муза, -
            Так всё же, в чём причина первого развода, Ярослав? 
     Тот подходит к дивану, смотрит в ноутбук, а потом резко садится и отвечает:
    -     Я рано женился и…
    -     А-а-а,  вот в чём вся причина?, - перебивает его Муза, -
           Помню я ваши стихи с таким началом, помню.
    -     Так вы же сами их и диктовали мне тогда ночью, -
            оправдывается мужчина.
    -     Нет, мы, Музы, тоже любим поспать и культурно отдохнуть
           в компании. Так что тогда, наверное, я почивала и не могла вам
            такое подсказать.
    -     Значит, вы тоже там у себя гуляете, пьёте и развратничаете? –
           мстительно смеётся он,  идекламирует:

                Напьюсь и Муза прилетает,
                Подняв юбчонку до пупа,
                Но вряд ли мудрости добавит
                В сундук морали и добра.

    -     Или, - продолжает он:


                Что ты, Муза моя, диктуешь матом?
                Что, налил тебе сегодня мало вина?
                Да ты выпей сначала до самого дна,
                А потом называй меня фатом.
               
    -     Ну, такое услышать просто оскорбительно для нас, Муз, Ярослав! И мы
           не ругаемся, как извозчики.- величественно произносит она, -   
           А вообще, не Царское это дело устраивать пошлые оргии! И
           у нас любовь чаще платоническая, что подтверждается
           порядочными фразами - подсказками таким, как вы.
    -     То есть, вы хотите сказать, что вы все – Царицы и хорошие
           мои стихи – это ваши? И из какого же вы Царства, дама?
    -     Из Царства под названием ЛЮБОВЬ, - произносит
           торжественно Муза, - Ладно, колитесь, Ярослав, какая всё
           таки была причина первого развода?
    -     Ну, достали вы меня! – вскакивает он и опять возбуждённо
           ходит по комнате, - Хорошо, слушайте.

                Ах, зачем я таким родился-
                Странным, нежным и волевым?
                И зачем так рано женился,
                Не узнав тело, что делать с ним?

    -     А вот это уже подсказала я, - уверенно произносит гостья, -
          И, значит, я опять была права – дело именно в вас? Что же вас
           никто не научил, как надо обращаться с женщиной?
    -     Но это же сугубо интимное! – удивляется мужчина, садясь
           опять на диван, - И откуда всё же у вас такая информация?
    -     Оттуда же! – грубовато отвечает Муза, - Ведь мы приходим к
           вам ещё и во сне, а там вы такое вытворяете! Что, не было ни
           разу, когда начало стихотворения вы, так сказать, пишете в
           полусонном  состоянии, да ещё и в подпитии?
     Мужчина удивлённо смотрит на неё и согласно кивает.
    -     Да, и даже на английском языке.
    -     Вот именно! И давайте вернёмся к моему предыдущему
           вопросу, то есть к обучению любви. Что, некому, что ли, было вам
           подсказать, что и как?
    -     Да, отец погиб, когда мне было пять лет.
    -     А что, матушка не вышла потом повторно замуж?
    -     Бабушка не давала. Она из тех, кто рожает детей для себя, то
          есть, чтобы они ухаживали за ней, когда старость приходит.
          И вообще, меня воспитала улица.
    -    Ага, мат, драки и разговоры о грубом сексуальном эгоизме?
     Мужчина тяжело вздыхает, садится на диван и кивает головой:
    -     Именно так.
     Муза молчит минуты две, а потом с сожалением говорит:
    -     Да, не повезло вам, доктор, в детстве.               
     И вдруг шаловливо добавляет:               
    -     Слушайте, Ярик, а может быть, вы… импо?
     И тут он рассерженно вскакивает и машет руками.
    -     Нет, все другие были довольны.
    -     Кроме ваших жён? - смеётся Муза.
    -     Да ладно вам, тоже устроили судилище! – начинает он вновь 
           ходить возбуждённо по комнате.
    -     Успокойтесь, доктор, и не обижайтесь, - подходит она к нему
           и гладит по плечу, - Я, вообще то, вам друг, неблагодарный
           вы мой подопечный субъект!
    -     А знаете ли вы моё стихотворение о женщине - друге? –
           вдруг широко улыбается мужчина.
    -     Нет, - заинтересованно смотрит на него она.
    -     Так вот, запомните, женщин - друзей не бывает. А теперь  слушайте:

               Женщина друг – это что-то особое
               Будто ранний закат или слон-альбинос.
               Так как нет ласк, а кокетство убогое
               И, уходя, не целуешь в засос.

    -     Чушь какая-то, - фыркает Муза.
    -     Нет, вы послушайте концовку, пожалуйста, - наставительно
          произносит он.

              Тонка дружбы грань и понятия строгие-
              В душу не влезешь и взор не прочтёшь.
              Но точно скажу, что мечтают многие,
              Что ты любимой её назовёшь.

     Муза смотрит в потолок и вздыхает.
    -     Да, Ярослав, бывает и такое, вы правы. Но это не про меня – я
           своё уже давно отгуляла.
    -     Платонически? – смеётся он.
     Женщина пожимает плечами.
    -     Ну, если честно говорить, то не всегда.
    -     И давно?
    -     С первого Рождества Христова.
    -     О, Боже! Так сколько же вам лет, простите?
    -     Посчитайте сами, если, конечно, вас когда-нибудь   
           интересовали религиозные книги, - опять улыбается Муза.
     Мужчина хмурится.
    -     У меня с арифметикой всегда было плохо, поэтому я и пошёл
           в медицинский ВУЗ. Но вы, женщины, всё же ещё те штучки.
    -     В смысле?
    -     А вот:

                Целовать нелюбимого женщина
                Может ради блаженства обычного
                И вранья…До того неприличного,
                Словно и не с тобою повенчана.

    -     Да вы, мужики, тоже часто притворяетесь.
    -     Но не так искусно, как вы. И послушайте, что писал Алексей
           Толстой о женщинах в «Хождениях по мукам», а я это просто
           озвучил в стишке:


                Был прав Толстой: все бабы - кошки!
                Ласкаясь, когти могут выпустить,
                Детей блюдут в дому – лукошке,
                Откуда их бывает трудно выселить.

    -     Так вы при разводе всегда делили жилплощадь? –
           презрительно посмотрела на мужчину Муза.
    -     Ни в коем случае, клянусь! – прижимает ладони к груди он,
           как будто молясь.
    -     Ну, слава Богу, а то бы я вас стала просто ненавидеть и…
    -     Бросили ночью диктовать мне стихи? – печально
           перебивает он её.
    -     Может быть…
    -     И многие из вас, Муз, так делают?
    -     Почти все. Есть же хамы, пишущие стихи чуть ли не с матом.
    -     Ну, это сейчас даже где-то модно, - усмехнулся доктор,
          почёсывая бородку.
     Муза заметила это и её лицо посуровело.
    -     И вы, Ярик, тоже этим балуетесь?
    -     Нет, - снова покраснел он, - но у меня есть, правда, немного
           таких, которые я назвал «Стихи хулигана», но без
           нецензурных слов. Меня же воспитала не только улица, но и,
           скажем так, интеллигентная хирургическая среда, хотя…
    -     Некоторые всё же матерились? – перебила женщина его.
    -     Ну, что-то вроде этого. Бывает, что выскакивает что-то
           похожее из тебя во время тяжёлых операциях.
    -     Да, вот за это при подобных ситуациях я ещё могу как-то
           простить. Но у вас же не операционные братья, а сёстры?
    -     Естественно.
    -     И вам не стыдно перед ними было?
    -     Да, но есть моменты, когда не до стыда и особенно при
           возникновении неожиданных кровотечениях. И давайте
           закроем эту тему.
    -     Согласна. Но вы должны за это признание откупиться.
    -     В смысле, чем?
    -     Ну, прочитать одно из ваших хулиганских опусов. Ведь я же в
          их написании вам не помогала.
    -     Это точно! Тогда слушайте.
    -     Всенепременно! – хохочет Муза.

                Ах, ты, юность моя, блатная, разгульная,
                Кабаки, подворотни, запах крепких духов.
                И работа шальная и часто прогульная,
                И девицы за водку и хруст пирогов.

     -     Нет, такое мне не нравится, - морщится Муза.
     -     Тогда вот, - улыбается мужчина.

                Что-то стали стихи хулиганскими
                И порой даже ревности крики…
                Видно к старости штофы кабацкие
                Всё красивей творят твои лики.
     -     Ну, это ещё ничего, - неопределённо говорит женщина. А что, вы и со шпаной в
            своём, так сказать, уличном детстве общались?
     -     Было такое. Я же, в принципе, можно сказать послевоенный,
            а тогда банд, «малин» и просто опасных улиц, где жила одна
            шпана, было множество. И примером может послужить
            случай, когда пятнадцатилетний хулиган пырнул ножом
            подростка за… как вы думаете?
     -     Нет, вариантов, - нахмурилась Муза.
     -     За хоккейную клюшку.
     -     О, чёрт! – вырвалось у женщины.
     -     Вот именно. Да, страшно даже вспомнить те времена,
            которые мне до сих пор иногда снятся.
     -     Так какого же вы года рождения, если не секрет? –
            улыбнулась она.
     -     Сорок седьмого…
     -     Значит, семьдесят? Гм, а я бы вам столько не дала.
     -     Я тоже никогда бы столько себе не дал,  - игриво произносит
            он, подмигнув.
     -     Тогда многое, Ярослав, я могу вам тоже простить, - тихо
           произнесла она, - Ну, ладно, давайте вернёмся к нашим
            «баранам».
     -     В смысле?
     -     К гулящим мужикам.
     -     Вы нас оскорбляете, женщина.
     -     Кого?
     -     Да поэтов.
     -     А что, не за что? Вот признайтесь, только честно, сколько у
            вас было, если можно так назвать, романов?
     -     Это если сравнивать с кем-нибудь.
     -     Не поняла?
     -     Ну, все поэты были не однолюбы.
     -     Согласна. Но вы же не Есенин, не Маяковский и тем более
            не Пушкин…
     -     Остановитесь, пожалуйста, мадемуазель! Я сравниваю
            сейчас себя не с великими для меня людьми, а с известными
            гулёнами и...
     -     С кем же? – перебивает его Муза.
     -     Ну, с Казановой, Кларком Гейблом, Марлоном Брандо,
            Колином Фёртом, Ричардом Гиром, Аль Пачино и Аленом
            Делоном. И подобных за последние два века было более
            пятидесяти…
     -     Ничего себе замахнулись! Да, рыбак рыбака видит издалека.
            И что вы хотите сказать про себя в этом плане? – явно
            заинтересованно спросила женщина.
     -     А то, что по сравнению с ними я агнец Божий.
     -     Да ну? – недоверчиво смотрит она на мужчину.
     -     Точно, - закрывает глаза он и некоторое время молчит, как
            будто подсчитывает в уме своих любовниц.
     -     Так всё же? – возвращает его к действительности женщина,
            поправляя шляпку.
     -     Ну, как сказал Евгений Евстигнеев в моём любимом фильме
            «Ночные забавы» - н-надцать.
     -     Да вы шалунишка, Ярик! – захочет Муза, - И что, каждой
            посвящали стихи?
     -     Нет, не каждой, но бывало.
     -     А ну-ка прочитайте.
     -     Их достаточно много, вообще то...
     -     Ну, хотя бы первые четверостишия.
     -     Хорошо. Вот, например:

                Любимая женщина! Эти слова
                Не уходят из моей головы.
                Что это значит? Что скажет молва
                О потоке любви из груди.

     -     И это для любовницы? – удивляется Муза, - Мне кажется,
            что оно больше подходит для первой жены в медовый месяц.
     -     Так оно почти и есть. Но оно посвящено третьей жене, к
            которой у меня было самое сильное чувство.
     -     Тогда прочитайте всё же, что вы писали для других, -
            усаживается на диван женщина.
     -     Хорошо. Вот, слушайте:
     -     Всегда готова! – улыбнулась она.

                Я не могу без тебя жить,
                Без губ твоих, без твоих глаз!
                Хочу при встрече каждый раз
                Твою любовь я заслужить.

     -     Хорошо, но опять оно, мне кажется, написано для очень
            любимой женщины в букетно - конфетный период.
     -     Вы угадали – это тоже о последней жене.
     -     Тогда давайте всё же о любовницах.
     -     Слушаюсь, мадам.
     -     Я не мадам, а мадемуазель, - хмурится Муза.
     -     Простите.
     -     Прощаю, читайте.
     -     Есть, - отдаёт он картинно честь и, улыбаясь, декламирует:

                Колдунья с тонкими руками
                И чувственным красивым ртом,
                Меня глаза твои связали,
                А ноги…, но о том потом.

     -     Вот это другое дело, - улыбается Муза, садясь на стул, - Как
            связала, так и развязала. Дальше, прошу.
      И мужчина, мечтательно глядя в зал, произносит:

                Автобус двери растворил и ты вошла,
                Впорхнув как бабочка в цветастом одеянье,
                А я сидел в конце болваном у окна,
                Взглянул и чуть не потерял сознанье.

     -     Ну, вы и чувствительный прелюбодей, Ярик! Прямо какой-
            то охотник за женскими сердцами. Продолжайте.
     -     И вам это интересно слушать? – странно смотрит на Музу мужчина.
     -     А почему бы и нет? Может быть, я подскажу подобное
            какому-нибудь начинающему юному поэту.
     -      Ладно, внемлите:

                Наши встречи могут быть не часты,
                Но тем более они неповторимо сладки.
                И без них почти дни кажутся ужасны-
                Тянутся, как будто детские помадки.

                Но не вечно удовольствия страданье-
                Возраст всё ж прошепчет как-то утром:
                «Хватит баловаться, ждёт вас увяданье
                В этом скорбном мире и беспутном».

      -     Это уже из последних про них, верно?
      -     Верно.
      -     А давайте ещё, пожалуйста?
      -     Как скажете.

                За женщин тех, которых в юности любил
                Я поднимаю тот последний свой бокал.
                Пусть проживут они года, как я прожил
                До времени, когда для них я прошлым стал.

     -     А ничего! Ей Богу ничего, но оно больше похоже на тост,
            посвящённый всем вашим дамам.
     -     Это и есть тост, - печально посмотрел на неё мужчина, - Я
            всё же иногда их всех вспоминаю.
     -     Было хорошо с ними?
     -     Не со всеми и не всегда, - вздыхает он.
     -     Тогда почему вспоминаете?
     -     А вы, что ли, нет?
     -     Нет, мы, Музы, ветрены и, ладно, проехали. А посерьёзней
            что-нибудь у вас есть?
     -     Да, - тихо вдруг проговорил он.
     -     Так читайте же! – царственным жестом взмахивает рукой
            женщина.
     -     Хорошо, - смотрит ей прямо в глаза он.

                Не заменить тебя никем!
                Ни розами, ни новым телом…
                Каким-то ярым беспределом
                Стал мир мне без твоих проблем.

     -     Ого! – вскочила со стула Муза, - И что дальше?

                Не радует меня уже ничто:
                Ни говор птиц весенним утром,
                Ни спор гусар о чём-то мудром,
                Театр, балет – забыл про всё.
                Ну, вот! Ведь скоро я умру,
                Чтобы найти тебя на небе…
                Уж надоело в пьяном бреде
                Ласкать твой ридикюль в углу.

     Мужчина садится на диван и закрывает лицо ладонями.
     -     И это всё? – тихо произносит Муза и видно, что она явно
            поражена.
     -     Нет, - не отнимая рук от лица, произносит он.
     -     Так читайте же, читайте, мой поэт!
      Он опускает руки, наливает себе бокал вина и выпивает. Потом встаёт, смотрит в зал и произносит:

                Пистоль заряжен, к чёрту боль!
                Рука не дрогнет – свято дело
                Нажать на спуск. И тут же смело
                В объятьях очутиться вновь.

      Муза замирает на пару минут, потом подходит к мужчине и проводит ладонью по его щеке.
     -     Не ожидала от вас такого, Ярослав, - говорит она печально, -
            Здорово! Честное слово здорово и почти в старом стиле тех
            самых моих любимых времён.
     -     Спасибо, - тихо произносит он, наливает себе и Музе вина,
            и поднимает свой бокал, - Давайте выпьем не чокаясь,
            мадемуазель.
     -     За кого?
     -     За неё, эту женщину – она погибла в автокатастрофе.
     -     Боже мой! – отчаянно-печально произносит она, - И
           простите меня, пожалуйста.
     -     За что? – усмехается мужчина.
     -     За то, что вы не такой, как я думала раньше. Ещё что-нибудь
            прочтёте?
     -     Хорошо.
               
                Мы поздно встретились с тобой:
                Я старостью уже простужен
                И этот миф по имени «любовь»
                Нам вряд ли так теперь и нужен.

     -     Это тоже из последних? – спрашивает она.
     -     Почти. А как вы догадались?
     -     По первой строке. Отдаёт, так сказать, возрастом. Но
            неужели вы и последней своей жене изменяли?
     -     Ни в коем случае! Это посвящено профессиональной
            поэтессе, с которой я случайно познакомился.
     -     Родственные души оказались?
     -     Ага. У неё такие же откровенные стихи и по ним ясно,
            что в её жизни были любовные трагедии.
     -     Трагедии бывают у всех всегда, Ярослав. Почитайте ещё               
            что-нибудь, не подсказанное мною.
     -     Тогда вот:
                Полночный час, но я не сплю-
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

     -     А это кому посвящено? Очередной любовнице?
     -     Нет, опять последней супруге.
     -     А почему такие грустные? Ах, да, я и забыла – она тоже вас
            не любила?
     -     Не то, чтобы нет, но через несколько лет брака сказала:

                «Дала тебе я восемь лет своей любви
                И тебе хватит и по мне ты не скучай,
                И весь тут разговор!». «Нет, подожди!
                Сказать так - значит надоел и умирай?

     -     Ого, ничего себе! Она что, дура?
     -     Нет. Просто все свободные места в её жизни и в её сердце
            заняла дочь.
     -     Понятно. А самое последнее прочтите, пожалуйста.
     -     Ладно, слушайте:

                Третий угол в тёмной круглой комнате –
                Это жизнь моя, где было три жены.
                Не скажу, что прошлое как три тюрьмы,
                Но и радость коротка была - вы помните.

     -      Всё, больше не надо, - замахала рукой Муза, - такие стихи
            нагоняют тоску. А, кстати, что за три угла и почему комната
            круглая?
     -     А сами не догадываетесь?
     -     Ну, три угла – это три жены, по - видимому, а круглая… нет,
           даже не предполагаю.
     -     Круглая – это жизнь с этими жёнами, где всё в конце
            повторяется.
     -     То есть, недолгая любовь и её одинаковый исход?
     -     Да.
     -     Понятно. Ну, а была у вас такая женщина, о которой вы жалеете
            всю свою жизнь?
     -     Естественно.
     -     И когда это было?
     -     А ещё в первом браке, то есть в его конце, когда мы с женой
            стали спать в разных комнатах.
     -     И долго эта порознь длилась?
     -     Три года.
     -     Ого! Ну и терпеливый вы, Ярослав! А сколько всего вы с ней
            прожили?
     -     Девятнадцать лет.
     -     Вот это да! А со второй?
     -     Четырнадцать.
     -     Тоже большой срок, - качает Муза головой. А с третьей?
     -     Уже семнадцать.
     -     Что, без семьи в те годы не могли жить?
     -     Да.
     -     А сколько времени вы встречались с той, о которой я
            просила рассказать?
     -     Полгода.
     -     Мало. Но, как известно, дело не в длительности, а в
            эффективности, если так можно сказать. Что, красавицей
            была эта ваша пассия?
     -     Ещё какой!
     -     Интересно… Ну, ладно, хватит вспоминать о ней, а то вы
            опять впадёте в транс. Кстати, вы тоже посветили ей
            стихотворение?
     -     А как же!               
     -     Тогда прочитайте его полностью, пожалуйста. А то я слышу
            только первые четверостишья.
     -     Сами такое заказывали, - намеренно обиженно говорит
            мужчина.
     -     Ну, ладно, не сердитесь. И я вас слушаю внимательно.
     -     Хорошо, я готов.
     -     И я, - улыбается женщина.
      И он грустно начинает:

                День мною укорочен…
                Быстрее мысли мчит машина
                По Балаклавскому, шурша сухой листвой.
                Меня встречает кареглазая шатенка Нина,
                Хотя прекрасно знает - я давно не твой.

                Вот сэндвич на столе…
                Поёт своё Антонов
                И полог алькова откинут, смятая постель.
                Ты с сигаретою в руках, я ж без поклонов
                Торс обнажаю. Воет в форточку метель…

                А дома вновь враньё…
                И бегает, крича, сынишка –
                Та крепость, что навеки спрятала меня
                В кроватке рядом и в руке опять же книжка-
                Читаю сказки, вспоминая как ласкал тебя.

                Миг расставания короток
                И в слезах твоя подушка –
                Ведь наш ребёнок не увидит этот мир…
                И ночь последняя – неверная подружка
                Уж наступила, но не будет прежним «пир».

                Прошло полгода…
                И я в праздничном подпитии
                Лечу на Балаклавский и урчит машина,
                Но ты другого ждёшь - надёжное укрытие,
                А я стою у дома и кричу: «Тебя люблю я, Нина!»

      Муза грустно смотрит на мужчину и глубоко вздыхает.
     -     Понятно, Ярослав, вы не ушли к ней из-за сына?
     -     Да, ему было тогда семь лет.
     -     Ну, что ж, мы всегда чем-то жертвуем для блага других, и
            тем более родных, хотя вы всё-таки потом покинули семью.
            А можно задать вам вопрос несколько необычный и
            действительно интимный?
     -     Давайте, - кивает головой он.
     -     Хорошо. А вы помните, извините, - минутная пауза, -
            Помните свою первую женщину?
      Он мечтательно улыбается.
     -     Конечно.
     -     А ей вы тоже посветили стихи?
     -     Да, но она была юной глупышкой.
     -     Почему?
     -     Пошла рано в разнос… Жила с бабушкой, а родители уехали
            работать за границу.
     -     Понятно. Ну, я жду. И, пожалуйста, прочитайте это
            стихотворение тоже всё.
     -     Ладно, - кивает он опять и произносит:

                Я сижу у окна своего кабинета…
                Там зима и деревья в пушистом снегу,
                А мне грезится, что где-то летом согрета
                Моя первая женщина в сонном бреду.

                Как Судьба твоя вышла? Дорога прямая?
                Есть ли дети и муж, а быть может одна?
                Ведь тогда без любви, как невеста чужая
                Отдалась в темноте и не помнит рука.

                И не помнит рука мои лохмы мужские,
                Так как много их было - рано ты начала,
                Не успев школу кончить, познала простые
                Те движенья, что запомнятся навсегда.

                Но, возможно, и жизнь сделала подлость
                И пошла по рукам ты, сгребая бабло.
                И глаза твои стали как тёмная полость,
                Грудь обвисла, забыто людское добро.

                Но мне хочется, чтоб у тебя получилось
                Всё нормально - детишки и дом, и река.
                Не старела подольше и всё-таки свилось
                То гнездо, что зовётся семьёй на века.

     -     Молодец, хорошее пожелание. И где это было?
     -     Да всё в том же городе…
     -     Городе детства, юности и начавшейся взрослости?
     -     Угадали. Ну, что ж, мадемуазель, я вам ещё не надоел?
     -     А я?
     -     А вы моя великая помощница! И вот об этом следующее, хотя
            первое четверостишие из него я уже читал.
     -     Ничего. Я с удовольствие послушаю ещё раз.
 
                Полночный час, но я не сплю,
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

                Тот миг мелькнул, но след остался
                В моей душе скитальца…Что ж,
                Ты жизнь не сдвинешь, не вернёшь
                И трос меж нами оборвался.

                Кто б ни был рядом, память чтит,
                Но мысль останется не вечной.
                Ведь в этой схватке бесконечной
                Лишь тот, кто любит - победит.

                Лишь тот, кто любит, прав всегда
                В ученье, воспитанья веры,
                Как чтят философы без меры
                Свет жизни, что дарит звезда.

                Но как закончить этот стих?
                Не зачеркнуть ли эти строки?
                Со мной всегда букет мороки,
                Но я не зло, не фат, не псих.

                О, Муза, ты приходишь враз,
                Не спрашивая трезв я, пьян…
                Я стану пред тобой в бурьян,
                Скажу спасибо за подсказ…

       Муза смахивает якобы набежавшую слезу и говорит:
     -     Ну, спасибо, Ярослав, не ожидала от вас такого уважения и даже
            подобострастия.
     -     Но вы же МУЗА, и это должно писаться большими буквами!
            - поднял палец вверх он, - И вы часто, клянусь, меня
            спасали от жуткой депрессии, диктуя строчки, четверостишия, а               
            иногда и полностью стихотворения:

                О, если б не писать, то я давно бы спятил
                Иль выстрел в голову закончил мою жизнь,
                Но, слава Богу, мой последний афоризм
                Ещё не найден, хотя в жизни много пятен.

                И я склоняюсь весь в поклоне перед Музой,
                Что посещает меня часто и всегда подолгу.
                Я подчиняюсь этому подаренному долгу,
                Моля Всевышнего о том продлении союза.

     -     Ну, и подхалим вы, Ярослав! Ладно, проехали. А давайте всё-таки
            выпьем за это непродолжительное и ужасное, как вы
            считаете, но поистине прекрасное чувство под названием
            любовь.
     -     Давайте, - разливает остатки вина по бокалом мужчина и
            они, чокнувшись выпивают, а он вдруг шепчет себе под нос,
            - Надо было бы на брудершафт…
      Муза слышит это и хохочет.
     -     Да стара я уже для этого.
     -     По вам не скажешь – вы в вечной молодости!
     -     Да ладно вам! Ну, что, доктор - поэт, приходить мне ещё к вам?
     -     Обязательно. Но сейчас за вами алаверды, - подходит к ней
           ближе мужчина, улыбаясь.
     -     В смысле?
     -     Стихотворение, которое вы мне ещё не подсказали.
      Она на минуту замирает, а потом произносит:

                Что главное, любовь иль наслажденье?
                Хотя, мне кажется, что это целое одно.
                Твердишь ты: « Это лишь движенье
                Друг к другу. Больше, право, ничего».

                А где ж любовь ? И что ж такое это?
                Цепочка слов: люблю, хочу, отстань?
                Или томление до самого рассвета
                И долгий поцелуй, как солнца дань?

                Ну вот и всё! Растаяли опять все звуки
                И уж глаза твои не смотрят на меня.
                Возьми, любовь, на долгие поруки -
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Великолепно! – хватает Музу в свои объятия мужчина,
            поднимает и кружит вокруг себя, - Я обязательно это
            запомню и расскажу моей последней жене – пусть знает, в
            чём смысл жизни. И, кстати, у меня тоже есть что-то
            подобное на эту тему.
     -     Тогда читайте вы, не юный поэт!
      И мужчина, загадочно улыбаясь, произносит:

                Ты вся уже моя и взор твой нежен
                И я пленён навек твоею красотой!
                Ты как Великий лекарь прежний
                Всё хочешь окропить меня водой.

                Водой, которая подарит сладость
                От мелких и порой обычных слов,
                И я молю  «Нечаянную радость»,
                Продлить супружеский наш кров.

     -     Да, даже божественное какое-то окончание получилось. А
            как у вас сейчас с последней женой, если не секрет?
     -     А вот так: она устроилась работать недалеко от моего дома
            в аптеку (там её старые знакомые) и график -  два дня
            через два.
     -     Вполне удобно, - кивает головой Муза.
     -     Но…
     -     Что? Что-то не так? – удивлённо смотрит женщина на
            Ярослава.
     -     Да. Она, в общем-то, больше проживает сейчас у дочери,
            которая никак не выберет себе спутника жизни.
     -     А как же её работа?
     -     В первый день из двух её привозит туда на машине дочь, а
            вечером я везу её к себе переночевать, а утром назад в
            аптеку, откуда по окончании работы её опять забирает дочь
            в своё жилище. Затем жена два дня отдыхает у неё, а потом
            всё повторяется снова, как вечный конвейер.
     -     Так что, вы её видите всего два раза в неделю? – огорошено
            восклицает Муза.
     -     Да, - опускает голову мужчина.
     -     Господи, так вы теперь превратились в обычного держателя ночлежки!
     -     Вот именно – так получилось…
     -     Но она то, что-то для вас готовит из пищи?
     -     Не всегда. Я, в принципе, теперь сам себя обслуживаю, -
            горестно вздыхает Ярослав.
     -     И что, вы это считаете нормальной жизнью?
     -     Это так решила она сама, так как дочь боится одна ночевать
            в своей квартире.
     -     Так сколько же ей лет?
     -     Двадцать шесть.
     -      С ума сойти! – удивляется Муза, бормоча. - И скорее всего мать у неё
            под каблуком…
     -     Верно. Как была дочь в девятилетнем возрасте, когда я к ним
            пришёл, так и осталась командиршей.
     -     А, может быть, у ваше супруги есть… любовник и дочь
            просто прикрытие для неё?
     -     Да что вы, мадемуазель! Это в пятьдесят восемь то лет?
     -     Ну, может быть, вы и правы, - задумчиво произносит она, - И
            чем же вы занимаетесь наедине с собой?               
     -     Как чем? Продолжаю работать в больнице, а приходя домой,
            обедаю, час отдыхаю, а потом пишу стихи или рассказы,
            смотрю телевизор, но чаще слушаю музыку.
     -     Чёрт, так это прямо наказание какое-то? – опять восклицает
            Муза, - Не думали об этом?
     -     Думал, но я уже привык к такому существованию. Хотя, возможно,               
            вы и правы - это действительно не жизнь, а наказание за
            брошенных двух жён, бурную, так сказать, личную её
            составляющую и прочее и прочее… И по этому поводу
            слушайте:

                Ты мстишь за тех, кого когда-то бросил?
                Проклятья их тогда не были слышны Богу,
                Но вот тебя он вдруг услышал…Заморозил
                Мой мозг и чувства, принося одну тревогу.

      Муза качает головой и с сомнением смотрит на врача.
     -     А вам не скучно так в одиночестве встречать старость?
     -     Нет и я не считаю себя одиноким.
     -     Вас спасает ваше хобби, Ярослав?
     -     Конечно! Так как все мои персонажи – это близкие мне
           друзья, с которыми я периодически, так сказать, встречаюсь и
           разговариваю, извините, - зевает вдруг мужчина, смотрит на
           настенные часы и произносит, - И, наверное, мне и вам пора
           уже отдыхать – три ночи поди.               
     -     Да, - кивает головой Муза, - вы правы, пора на покой. И
            повторяю, если вы хотите, то такие встречи будут
            повторятся здесь же, то есть визави, или я могу приходить к
            вам во сне.
     -     Обязательно! Ну, что, тогда спокойно ночи, мадемуазель? –
            подходит Ярослав к Музе и галантно целует ей руку.               
     -      Спокойной ночи, - улыбаясь, отвечает она, - И спасибо вам
            за, так называемое, интервью, Ярик.
     -     И вам, мадемуазель, за все стихи, которые вы мне
            подсказали.
      Свет гаснет на минуту, а потом ярко вспыхивает и мы видим, что мужчина лежит на диване, похрапывая, и больше никого в комнате нет. И тут он поворачивается, встаёт, трёт глаза сжатыми кулачками и удивлённо смотрит на пустую бутылку от вина и два одинаковых бокала. Потом разводит руками, крестится три раза и, показывая сам себе кулак, произносит:
     -     Ну, и дошёл ты, доктор – пьёшь уже из двух бокалов!
      Затем встаёт, прохаживается по комнате, но вдруг останавливается, замирает на пару минут, а потом шлёпает себя ладонью по лбу.               
     -     Господи, прости меня, но надо же такое присниться - я и
           Муза обсуждаем наши стихи и мою жизнь! Вот это да! Нет,
           пора действительно завязывать со спиртным. Чёрт возьми,
           ну, вспоминай, Ярик, тьфу ты, - сплёвывает он на пол, - это короткое
           уменьшительно- ласкательное моё имя. Надоело!                Но тут же хватается за голову.
     -     Нет, она же, эта Муза, мне, кажется, при прощании прочитала мне               
            последнее своё стихотворение. И о чём же оно было? Ах, да:

                Возьми, любовь, на долгие поруки!               
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Да, она всё же права – настоящая любовь должна быть
            вечной и разлучить её вправе только Смерть!
      Медленно гаснет свет, а из музыкального центра слышится:

         Когда любовь умирает, некуда больше идти, прости.
         Когда до боли сжимает сердце от приторных фраз пустых.
         Когда любовь умирает, двое сжигают мосты в мечты,
         А я по острому краю в небо взлетаю зачем, скажи?

И песня Ирины Аллегровой  проигрывается до самого конца и на её фоне на сцену выходят актёры, которых встречают бурными аплодисментами настоящие поклонники театра.
                К О Н Е Ц


               
     Третий угол в круглой комнате
               

                пьеса 
   
                Действующие лица:

Упрямцев Ярослав Анисимович – врач – хирург, увлекающийся поэзией

Муза – неопределённого возраста женщина,  опрятно одетая по моде конца девятнадцатого века.

                Х

    Небольшая, слабо освещённая комната. У левой стены диван, на нём мужчина в пижаме с седой бородкой и усиками «а-ля мушкетёр». У дивана стул и журнальный столик, на котором лежит ноутбук и стоят бутылка вина и белый бокал. Чуть далее слева шкаф, отстоящий от стены на пол метра, и служащий ещё одной вешалкой с крючками на задней стенке. Справа висят две картины – на одной река с деревянной церковью на дальнем берегу, на другой море, скалистый берег и одинокая чайка на воде. У стены прямо комод, на котором стоит старый музыкальный центр, а в тёмном правом углу чёрная ширма.
    Мужчина ворочается с боку на бок, встаёт, что-то печатает в ноутбуке, потом удаляет написанное, вскакивает и бормочет.
     -     Чёрт возьми, опять ерунда. Ну, что ж, буду спать.
      И ложится на диван лицом к стене.
Из вдруг из правого угла за ширмой слышится мягкий и даже шаловливый женский голос:
     -     Не нужны мы больше никому…
Мужчина вздрагивает, вскакивает, вновь стучит по клавишам ноутбука, бормоча: «А вот это сойдёт и прямо в тему».                И тут же укладывается вновь на диван. Минута и опять тот же голос произносит:
      -     Детям, жёнам и давно любовницам…
Мужчина нехотя встаёт, снова чертыхается и допечатывает услышанную строку. Сидит минуты две, затем снова ложится.
      Голос возникает оттуда же сразу.
     -      Юным по профессии поклонницам…
И тут он, бормоча что-то невнятное, похожее на ругательство, вновь вскакивает и печатает, оставаясь сидеть.
     -     Не нужны мы больше никому…- диктует нежный голос и он, нехотя, стучит по клавишам, перечитывает молча напечатанное, а потом повторяет вслух:

          Не нужны мы больше никому:
          Детям, жёнам и давно любовницам,
          Юным по профессии поклонницам
          Не нужны мы больше никому.

     -     Да, - бормочет мужчина, - Это точно про меня.
      Через минуту медленно встаёт и раскуривает трубку, смотря в потолок.
     -     Долго думаешь ты сегодня, зараза! – недовольно произносит он,
           - А мне ведь после сегодняшних трёх операций спать 
             хочется невозможно как, а тебе, видно, нет. Эх, любишь ты, Муза, мучить
             меня по ночам.
     Потом машет в отчаянии рукой, бросает трубку на журнальный столик и буквально падает на диван.
И вдруг из правого угла раздаётся:
     -      И ты, Ярик, тоже...
      Мужчина вздрагивает, садится, протирает глаза и крестится, громко шепча:
     -     Да, пора уменьшать дозу алкоголя, а то уже слуховые
            галлюцинации начинаются.
      И тут ширма падает, угол ярко освещается и в нём мы видим кресло, в котором сидит высокая стройная женщина с рыжими волосами, в длинном платье, накидке и шляпке – наряд конца девятнадцатого века.
      Мужчина видит её, вскакивает и бросается со страху за шкаф, потом осторожно выглядывает из-за него.
     -     Вы кто? – шёпотом говорит он, пугливо опять крестясь.
      Незнакомка машет рукой и весело произносит:
     -     Ваша Муза, Ярослав Анисимович.
      Тот резко, как от набросившейся на него бешеной собаки, прижимается спиной к стене, сильно ударяясь об неё головой.
     -     Да ну, чёрт возьми? Неужели вы наконец-то мне
            приснились? И что-то, очень поздно вы начали мне сегодня
           диктовать. И как вы здесь оказались? - боязливо спрашивает
           он, отодвигаясь от шкафа.
      Женщина смеётся.
     -     Божественной силой, доктор, божественной!               
      И  тут мужчина падает на колени, и бормочет, снова крестясь:               
     -     Свят, свят, этого мне ещё не хватало, Господи! Или
            подвыпившим врачам - поэтам снится не «белочка», а Муза?
      Женщина хохочет, потом кивает головой и грозит пальчиком.
     -     Ага, а также всем остальным стихоплётам с другими
           профессиями. И вы, Ярик, уже замучили меня своими
           постоянными виршами о несчастной любви.
     -     Да ну? – медленно поднимается он с колен и сморкается в
            платок, - И не называйте меня так – ненавижу.
     -     И почему? – удивлённо глядит на него Муза.
     -     Так меня называла вторая жена.
     -     Не любили её?
      Мужчина почёсывает затылок.
     -     Ну, как сказать. Просто я всю жизнь мечтал о даче…
      Муза делает пренебрежительный жест.
     -     Фу, как пошло и… меркантильно. Значит у ней была дача?
     -     Да.               
     -     О, Боже! Я начинаю в вас разочаровываться. Тем более,
            что основной виной этому является ещё и одно из последних
            ваших стихотворений.
     -     Это какое? – удивляется мужчина.
     -     А вот:

                Я стал безумно ненавидеть женский пол,
                Не потому, что много было их в мой век
                И не по присказке, твердящей часто, мол,
                Что курица не птица, женщина не человек.

     -     Ну, оно уже давно написано, - это во-первых, а во-вторых, и
            что там плохого? – усмехается мужчина, делая пару шагов к
            дивану, - Просто оно простое, извините за тавтологию и
            правдивое – любви ведь настоящей нет, как и всего остального нормального.
            Слушайте:

                Любви нет, лишь одно притворство
                И меркантильность на Земле.
                Ещё разврат, подлог, обжорство,
                Предательство. Как жалко мне!

     -     А что же тогда есть? – с интересом смотрит на мужчину Муза.
     -     Влюблённость и половое общение, то есть, как говорят
            французы: «Sexe appeli».
     -     Зов пола?
     -     Да и это у женщин заканчивается быстро. И, так сказать,
           любят они чаще всего не за ум и профессионализм, а за
            дорогие подарки.
     -     Да ну? – поднимает она левую бровь.
     -     Точно! – хмурится доктор.
     -     Но не может быть, чтобы наш пол был весь таким, Ярик!
           Вы, мужчины, тоже бываете меркантильными и эгоистами –
           сразу после… - она делает паузу, - общения вы
           поворачиваетесь на бок и даёте храпока, а женщине ведь
           нужна ещё простая ласка и благодарные нежные слова. Вы же,
           как в одном афоризме: « Post coitust omne animal tristi».
     -     После совокупления всякий зверь печален, в переводе с
            латыни?
     -     Да.
     -     Не все, - качает он головой.
     -     Но большинство. И не все женщины меркантильные, как вы
            говорите. Вот, например, ваша мама…
Мужчина хмыкает, подходит к столику, наливает вина в бокал, садится на диван и выпивает, громко говоря:
     -     Да мать – это святое!
     -     Так большая часть женщин – будущие матери, Ярик!
     -     Ну, не называйте меня так, женщина, пардон, Муза, прошу
            вас! - недовольно перебивает нежданную гостью он.
     -     А почему нет? Ведь ласково и красиво, по моему мнению,
            называла вас вторая жена. Но стихи, как я поняла, она
            вообще не любила как и вас, скорее всего.    
     -     Это точно! Она любила огород и коньяк, - огорчённо
            говорит мужчина, - Поэтому я и написал про неё вот это:

                Я умру не своей смертью-
                Ты убьёшь меня частой ссорой!
                И скандалов твоих круговертью
                Ты не стала мне в жизни опорой.

                Ещё хочется счастья, любви
                И ведь к этому много причин…
                Почему же такие, как ты
                Убивают своих мужчин?

     -     И что, она вас травила, то есть пыталась отравить? –
            морщится пренебрежительно Муза.
     -     Нет, - качает головой он.
     -     Била? – смеётся она.
     -     Ну, уж это… - гордо задирает подбородок вверх мужчина.
     -     А может быть… пыталась «заказать», как сейчас говорят?
     -     Не приведи, Всевышний! – крестится он, - Что за чушь вы
            порите!
     -     Так что?
     -     Скандалила часто и особенно подшофе.
     -     Она была алкоголичкой?
     -     Нет. Но любила выпить в компании, - морщится он, - Да и
            без неё.
     -     И довела вас до инфаркта или инсульта?
     -     Нет, до нейротоксикодермии.
     -     Боже, а это что такое?
     -     А это когда руки и лицо как у рыбы – всё в чешуйках, но не
            серебристого, а красного цвета и зудят невозможно как.
     -     И что? Кто вас тогда спас? Дерматологи?
      Мужчина чешет нос, отводя взгляд в сторону и чуть краснея.
     -     Одна хорошая женщина и… сухое красное вино.
     -     Любовница?
      Он елозит задом по дивану.
     -     Сначала да, ставшая потом последней третьей женой.
     -     И что дальше было со второй?
     -     Как что? Развод со скандалами, драками и матом.
     -     Грубо, Ярик, грубо. Вы же врач!
     -     Но зато правдиво. Ещё полгода такой жизни и я бы отправился на тот
            свет…
     -     А почему с первой развелись? Что, тоже не любила вас и
            ваши посредственные вирши? – печально смотрит на него
            Муза, - И неужели третья тоже? – 
      Мужчина опять чешет смущённо затылок.
     -     Ну, первая была студенческой любовью и практически 
            единственной в моей жизни, так сказать, девушкой. А вот
            кто я был для неё, так и не понял. Хотя она и родила мне
            сына.
     -     Что, лучше себе не нашли? – опять смеётся Муза, идёт к
            столику, садится на стул, вынимает из кармана платья
            такой же белый бокал и наливает себе вина, - Ну же,
            отвечайте!
     -     Почему? Были и лучше, но…- строит он недовольную мину, читая

             Простите, дамы, что не вас тогда любил,
             Порой не замечая нежных взглядов,
             И добивался тех, кому я был не мил,
             А вы к другим ушли за ворохи нарядов.
     Муза фыркает.
     -     Фу, как пошло про нас, женщин, вы написали! И что, Судьба
            - индейка толкала всегда вас к той, к которой не надо?
     -     Ну, да. Но первая супруга была из… столицы нашей
            Родины.
     -     А-а-а, а вот и ваш меркантильный интерес проявился! –
            осуждающе произносит гостья.
     -     Нет, она была просто не такой как все в городе моей юности,
            где мы познакомились в мединституте. Только она училась
            на педиатрическом факультете.
     -     Первая любовь придёт и уйдёт, как прилив и отлив! -
            вдруг напевает Муза, мечтательно глядя в потолок.
     -      А у меня тогда было другое мнение.
     -      И какое?
     -      А вот:
                Я с детства верил в вечную любовь,
                Но жизнь твердит совсем другое,
                Что, мол, не знать тебе уже покоя –
                Искать её ты, отрок, будешь вновь.

      -     Так кто в это верит, не пишет всю жизнь стихи о неудачной
             любви. Но её то, в смысле любви, к сожалению, говорят,
             нет, - хитро улыбается Муза, - Медики теперь считают, что
             есть страсть, обусловленная уровнем гормонов, который то
             понижаются, то  ярко вспыхивает, как молния.
      -     Тоже самое мне и сказала последняя жена.               
      -     Но первой своей избраннице хоть одно стихотворение
             посветили?
      -     Конечно, но только одно, слушайте. И кстати, эти стихи
             были тоже первыми в моей жизни.
      -     Первые для первой, - со смехом констатирует Муза.
      -     Да, - вздыхая произносит мужчина и произносит:

                Поезда спешат на север,
                Поезда проходят мимо.
                И платформы мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

                Кто-то ждёт вновь слова нежного,
                Поцелуя тихий звук…
                Мне лишь только ветры снежные
                И дождя холодный стук.

                Мы порой во взгляды верим,
                В каждой ищем лик любимой,
                А любовь, как мокрый берег
                Проплывает молчаливо.

        Муза, соглашаясь с ним, кивает головой.
      -     Да, так чаще всего и бывает, Ярик. Такова жизнь, доктор.
             Действительно подчас мы любим не тех, кого надо.
      -     Это точно, - бормочет мужчина, - Любовь как болезнь –
             симптомы есть, а к чему они приведут неизвестно. И прошу
             вас, по возможности не называйте меня Яриком.
      -     А мне нравится, - категорично заявляет женщина, показывая
             большой палец правой руки, - Во!
                И тогда он, морщась, декламирует:

                Порой мы любим просто так,
                А не за ум и стройность тела,
                Что Бог создал, творя умело,
                Как вирши пишет не простак.

       Муза фыркает и наливает ещё себе вина, но его количество в бутылке не уменьшается, что приводит, увидевшего это мужчину в беспокойство. И он шепчет себе боязливо:
      -     А, может быть, ты не Муза, а ведьма? И пришла меня
             линчевать?
       А женщина, будто не слыша это, невозмутимо продолжает:
      -     И что? Вы думаете, что все мужики дураки или лохи, что
            любят просто так? Дудки, все они всегда в женщине видят
            прежде всего либо стройные ножки, либо красивую
            грудь, или зовущие похотливые глаза и пухлые губы, то
            есть то, что заметно сразу. А некоторые - хорошую квартиру
            в центре Москвы или дачу не более чем в пятидесяти
            километрах от неё. Кстати, а у вашей второй супруги она
            далеко была от столицы?
     -     Пятьдесят три километра.
     -     Вот видите, я оказалась права, - торжествующе, улыбается
            Муза.               
     -     И что, неужели правда то, что вы только что сказали про
            нас? – картинно удивляется мужчина.
     -     А вы, что ли, в первом браке лет сорок назад видели только
            модную «халу» на голове да милую бородавку под нижней
            губой? Нет, дорогой Ярик, вы видели главный город страны,
            где много отличных клиник, и где из вас могли бы
            сделать хорошего врача.
     -     Да не было этого! – вскакивает он и начинает возбуждённо
            ходить по комнате.
     -     Да было, было. А что, вы посредственный врач?               
     -     Нет, нормальный и прилично оперирующий до сих пор…               
     -     Ага, и всё потому, что вы, попали к известнейшему
            Академику и научились хорошо оперировать. А потом
            заболели «звёздной болезнью» и бросили жену с малым
            ребёнком?
     -     Откуда вы это знаете? – огорчённо удивляется он.
     -     А у нас там, - указывает хитро женщина на
            потолок пальцем, - своя разведка и на каждого бумагомарателя есть своё
            досье.
     -     Ух, ты! Та вот, нет, нет и ещё раз нет! – вскрикивает
            Ярослав, - Сыну было уже шестнадцать и он, всё уже
            понимая, сам однажды сказал: «Да когда же вы разведётесь в
            конце то концов?»
     Муза хмурится.
     -     Что, ссорились с женой часто?
     -     Нет, - трёт лицо мужчина руками, - Практически никогда.
           Тут другое…
     -     И что?
     -     Ну, не это…
     -     В смысле? – удивлённо раскрывает широко веки Муза, - Еду
           не готовила что ли?
     -     Нет, готовила.
     -     Лоботрясничала?
     -     Ни в коем случае! Пахала врачом в своём детском интернате
           как вол.
     -     А-а-а, значит не давала выпить после трудной операции?
      Доктор начинает нервно притоптывать ногой.
     -     Да нет, Господи прости!
     -     Так что?
     -     Ну, не выполняла… супружеский долг.
      Муза захлёбывается смехом.
     -     Ага-а-а! Вот вам сразу и ответ – вы были просто не её мужчиной
            или надоели ей частыми ночными поездками к своим
            пациентам и срочными операциями в нерабочее время. Было
            такое?
      Мужчина хмурится и вновь садится на диван, наливает себе вино.
     -     Да, было.
     -     А там ещё и дежурные медсестрички с фигурой, как у
           Джины Лоллобриджиды, да, Ярик?
       Тот закрывает лицо ладонями и кивает головой.
    -     Ага, попались? – хохочет чуть злобно Муза, - А вы говорите
           вечная любовь! Да вы простой бабник, доктор!
     Тот вскакивает, скрещивает руки, качает несколько раз головой из стороны в сторону, а потом, глубоко вздохнув, всё же кивает ею.
     И женщина победоносно произносит:
    -     Вот и попались вы, а писали то что, ёлки - палки?

          Я неверность, господа, сам ненавижу!
          Но когда твоя плоть позабыта опять,
          Хочется сразу прыгнуть в кровать,
          Где, поджидая тебя, лежит бесстыжая.

    -     Что, не так бывало? Да вы, Ярик, поэт - пошляк и
           хронический изменщик, то есть ходок!
    Мужчина качает отрицательно головой, вновь краснея.
    -     Нет, это было написано просто так и уже после развода…
    -     Который был для вас лёгким, как плевок в лужу? –
           перебивает его Муза, - И после этого вы пошли в разнос, то
           есть по бабам?
    -     Нет.
    -     А чем докажете?
     Мужчина начинает возмущённо ходить по комнате, бормоча:
    -     Ей ещё и доказательства подавай!
    -     Ну, что молчите? Защищайтесь, Ярик, чем хотите!   
    -     Ладно, я могу тогда только этим, то есть стихотворением, - раздражённо начинает
           диктовать он:

                Любовь потухла…
                Стали мы другие,
                Но ненависть не впрыгнула в сердца.
                Мы ждём какого-то исхода и конца,
                Осознавая, что друг другу мы уже чужие.
            
                Но что теперь?
                Открыта дверь
                И слова три мне посланы вдогонку,
                И два зрачка  прощальные ребёнка
                Рвут сразу напрочь околдованную твердь.

                Ну, что любовь,
                Ты путь или преграда
                За годы без надежд, ломающие зубы?
                И в кровь искусанные, горестные губы
                Иль тихий стон в ночи, лобзания, услада?

                Ух, эта хворь !
                Нам же её ведь надо
                В студёный день, что даже в окна вхож,
                Иль стал на ад расплавленный похож-
                Не будет нам уже достойнейшей наградой.

                Любовь – морковь?
                О, это примитивно, люди!
                Ведь овощ тот из грязной лезет из земли,
                Который с детства мы жевали, как могли.
                Не в нём беда, а кто нас завтра… приголубит!

     -     Посредственно, но местами верно, - соглашается Муза, -
            Так всё же, в чём причина первого развода, Ярослав? 
     Тот подходит к дивану, смотрит в ноутбук, а потом резко садится и отвечает:
    -     Я рано женился и…
    -     А-а-а,  вот в чём вся причина?, - перебивает его Муза, -
           Помню я ваши стихи с таким началом, помню.
    -     Так вы же сами их и диктовали мне тогда ночью, -
            оправдывается мужчина.
    -     Нет, мы, Музы, тоже любим поспать и культурно отдохнуть
           в компании. Так что тогда, наверное, я почивала и не могла вам
            такое подсказать.
    -     Значит, вы тоже там у себя гуляете, пьёте и развратничаете? –
           мстительно смеётся он,  идекламирует:

                Напьюсь и Муза прилетает,
                Подняв юбчонку до пупа,
                Но вряд ли мудрости добавит
                В сундук морали и добра.

    -     Или, - продолжает он:


                Что ты, Муза моя, диктуешь матом?
                Что, налил тебе сегодня мало вина?
                Да ты выпей сначала до самого дна,
                А потом называй меня фатом.
               
    -     Ну, такое услышать просто оскорбительно для нас, Муз, Ярослав! И мы
           не ругаемся, как извозчики.- величественно произносит она, -   
           А вообще, не Царское это дело устраивать пошлые оргии! И
           у нас любовь чаще платоническая, что подтверждается
           порядочными фразами - подсказками таким, как вы.
    -     То есть, вы хотите сказать, что вы все – Царицы и хорошие
           мои стихи – это ваши? И из какого же вы Царства, дама?
    -     Из Царства под названием ЛЮБОВЬ, - произносит
           торжественно Муза, - Ладно, колитесь, Ярослав, какая всё
           таки была причина первого развода?
    -     Ну, достали вы меня! – вскакивает он и опять возбуждённо
           ходит по комнате, - Хорошо, слушайте.

                Ах, зачем я таким родился-
                Странным, нежным и волевым?
                И зачем так рано женился,
                Не узнав тело, что делать с ним?

    -     А вот это уже подсказала я, - уверенно произносит гостья, -
          И, значит, я опять была права – дело именно в вас? Что же вас
           никто не научил, как надо обращаться с женщиной?
    -     Но это же сугубо интимное! – удивляется мужчина, садясь
           опять на диван, - И откуда всё же у вас такая информация?
    -     Оттуда же! – грубовато отвечает Муза, - Ведь мы приходим к
           вам ещё и во сне, а там вы такое вытворяете! Что, не было ни
           разу, когда начало стихотворения вы, так сказать, пишете в
           полусонном  состоянии, да ещё и в подпитии?
     Мужчина удивлённо смотрит на неё и согласно кивает.
    -     Да, и даже на английском языке.
    -     Вот именно! И давайте вернёмся к моему предыдущему
           вопросу, то есть к обучению любви. Что, некому, что ли, было вам
           подсказать, что и как?
    -     Да, отец погиб, когда мне было пять лет.
    -     А что, матушка не вышла потом повторно замуж?
    -     Бабушка не давала. Она из тех, кто рожает детей для себя, то
          есть, чтобы они ухаживали за ней, когда старость приходит.
          И вообще, меня воспитала улица.
    -    Ага, мат, драки и разговоры о грубом сексуальном эгоизме?
     Мужчина тяжело вздыхает, садится на диван и кивает головой:
    -     Именно так.
     Муза молчит минуты две, а потом с сожалением говорит:
    -     Да, не повезло вам, доктор, в детстве.               
     И вдруг шаловливо добавляет:               
    -     Слушайте, Ярик, а может быть, вы… импо?
     И тут он рассерженно вскакивает и машет руками.
    -     Нет, все другие были довольны.
    -     Кроме ваших жён? - смеётся Муза.
    -     Да ладно вам, тоже устроили судилище! – начинает он вновь 
           ходить возбуждённо по комнате.
    -     Успокойтесь, доктор, и не обижайтесь, - подходит она к нему
           и гладит по плечу, - Я, вообще то, вам друг, неблагодарный
           вы мой подопечный субъект!
    -     А знаете ли вы моё стихотворение о женщине - друге? –
           вдруг широко улыбается мужчина.
    -     Нет, - заинтересованно смотрит на него она.
    -     Так вот, запомните, женщин - друзей не бывает. А теперь  слушайте:

               Женщина друг – это что-то особое
               Будто ранний закат или слон-альбинос.
               Так как нет ласк, а кокетство убогое
               И, уходя, не целуешь в засос.

    -     Чушь какая-то, - фыркает Муза.
    -     Нет, вы послушайте концовку, пожалуйста, - наставительно
          произносит он.

              Тонка дружбы грань и понятия строгие-
              В душу не влезешь и взор не прочтёшь.
              Но точно скажу, что мечтают многие,
              Что ты любимой её назовёшь.

     Муза смотрит в потолок и вздыхает.
    -     Да, Ярослав, бывает и такое, вы правы. Но это не про меня – я
           своё уже давно отгуляла.
    -     Платонически? – смеётся он.
     Женщина пожимает плечами.
    -     Ну, если честно говорить, то не всегда.
    -     И давно?
    -     С первого Рождества Христова.
    -     О, Боже! Так сколько же вам лет, простите?
    -     Посчитайте сами, если, конечно, вас когда-нибудь   
           интересовали религиозные книги, - опять улыбается Муза.
     Мужчина хмурится.
    -     У меня с арифметикой всегда было плохо, поэтому я и пошёл
           в медицинский ВУЗ. Но вы, женщины, всё же ещё те штучки.
    -     В смысле?
    -     А вот:

                Целовать нелюбимого женщина
                Может ради блаженства обычного
                И вранья…До того неприличного,
                Словно и не с тобою повенчана.

    -     Да вы, мужики, тоже часто притворяетесь.
    -     Но не так искусно, как вы. И послушайте, что писал Алексей
           Толстой о женщинах в «Хождениях по мукам», а я это просто
           озвучил в стишке:


                Был прав Толстой: все бабы - кошки!
                Ласкаясь, когти могут выпустить,
                Детей блюдут в дому – лукошке,
                Откуда их бывает трудно выселить.

    -     Так вы при разводе всегда делили жилплощадь? –
           презрительно посмотрела на мужчину Муза.
    -     Ни в коем случае, клянусь! – прижимает ладони к груди он,
           как будто молясь.
    -     Ну, слава Богу, а то бы я вас стала просто ненавидеть и…
    -     Бросили ночью диктовать мне стихи? – печально
           перебивает он её.
    -     Может быть…
    -     И многие из вас, Муз, так делают?
    -     Почти все. Есть же хамы, пишущие стихи чуть ли не с матом.
    -     Ну, это сейчас даже где-то модно, - усмехнулся доктор,
          почёсывая бородку.
     Муза заметила это и её лицо посуровело.
    -     И вы, Ярик, тоже этим балуетесь?
    -     Нет, - снова покраснел он, - но у меня есть, правда, немного
           таких, которые я назвал «Стихи хулигана», но без
           нецензурных слов. Меня же воспитала не только улица, но и,
           скажем так, интеллигентная хирургическая среда, хотя…
    -     Некоторые всё же матерились? – перебила женщина его.
    -     Ну, что-то вроде этого. Бывает, что выскакивает что-то
           похожее из тебя во время тяжёлых операциях.
    -     Да, вот за это при подобных ситуациях я ещё могу как-то
           простить. Но у вас же не операционные братья, а сёстры?
    -     Естественно.
    -     И вам не стыдно перед ними было?
    -     Да, но есть моменты, когда не до стыда и особенно при
           возникновении неожиданных кровотечениях. И давайте
           закроем эту тему.
    -     Согласна. Но вы должны за это признание откупиться.
    -     В смысле, чем?
    -     Ну, прочитать одно из ваших хулиганских опусов. Ведь я же в
          их написании вам не помогала.
    -     Это точно! Тогда слушайте.
    -     Всенепременно! – хохочет Муза.

                Ах, ты, юность моя, блатная, разгульная,
                Кабаки, подворотни, запах крепких духов.
                И работа шальная и часто прогульная,
                И девицы за водку и хруст пирогов.

     -     Нет, такое мне не нравится, - морщится Муза.
     -     Тогда вот, - улыбается мужчина.

                Что-то стали стихи хулиганскими
                И порой даже ревности крики…
                Видно к старости штофы кабацкие
                Всё красивей творят твои лики.
     -     Ну, это ещё ничего, - неопределённо говорит женщина. А что, вы и со шпаной в
            своём, так сказать, уличном детстве общались?
     -     Было такое. Я же, в принципе, можно сказать послевоенный,
            а тогда банд, «малин» и просто опасных улиц, где жила одна
            шпана, было множество. И примером может послужить
            случай, когда пятнадцатилетний хулиган пырнул ножом
            подростка за… как вы думаете?
     -     Нет, вариантов, - нахмурилась Муза.
     -     За хоккейную клюшку.
     -     О, чёрт! – вырвалось у женщины.
     -     Вот именно. Да, страшно даже вспомнить те времена,
            которые мне до сих пор иногда снятся.
     -     Так какого же вы года рождения, если не секрет? –
            улыбнулась она.
     -     Сорок седьмого…
     -     Значит, семьдесят? Гм, а я бы вам столько не дала.
     -     Я тоже никогда бы столько себе не дал,  - игриво произносит
            он, подмигнув.
     -     Тогда многое, Ярослав, я могу вам тоже простить, - тихо
           произнесла она, - Ну, ладно, давайте вернёмся к нашим
            «баранам».
     -     В смысле?
     -     К гулящим мужикам.
     -     Вы нас оскорбляете, женщина.
     -     Кого?
     -     Да поэтов.
     -     А что, не за что? Вот признайтесь, только честно, сколько у
            вас было, если можно так назвать, романов?
     -     Это если сравнивать с кем-нибудь.
     -     Не поняла?
     -     Ну, все поэты были не однолюбы.
     -     Согласна. Но вы же не Есенин, не Маяковский и тем более
            не Пушкин…
     -     Остановитесь, пожалуйста, мадемуазель! Я сравниваю
            сейчас себя не с великими для меня людьми, а с известными
            гулёнами и...
     -     С кем же? – перебивает его Муза.
     -     Ну, с Казановой, Кларком Гейблом, Марлоном Брандо,
            Колином Фёртом, Ричардом Гиром, Аль Пачино и Аленом
            Делоном. И подобных за последние два века было более
            пятидесяти…
     -     Ничего себе замахнулись! Да, рыбак рыбака видит издалека.
            И что вы хотите сказать про себя в этом плане? – явно
            заинтересованно спросила женщина.
     -     А то, что по сравнению с ними я агнец Божий.
     -     Да ну? – недоверчиво смотрит она на мужчину.
     -     Точно, - закрывает глаза он и некоторое время молчит, как
            будто подсчитывает в уме своих любовниц.
     -     Так всё же? – возвращает его к действительности женщина,
            поправляя шляпку.
     -     Ну, как сказал Евгений Евстигнеев в моём любимом фильме
            «Ночные забавы» - н-надцать.
     -     Да вы шалунишка, Ярик! – захочет Муза, - И что, каждой
            посвящали стихи?
     -     Нет, не каждой, но бывало.
     -     А ну-ка прочитайте.
     -     Их достаточно много, вообще то...
     -     Ну, хотя бы первые четверостишия.
     -     Хорошо. Вот, например:

                Любимая женщина! Эти слова
                Не уходят из моей головы.
                Что это значит? Что скажет молва
                О потоке любви из груди.

     -     И это для любовницы? – удивляется Муза, - Мне кажется,
            что оно больше подходит для первой жены в медовый месяц.
     -     Так оно почти и есть. Но оно посвящено третьей жене, к
            которой у меня было самое сильное чувство.
     -     Тогда прочитайте всё же, что вы писали для других, -
            усаживается на диван женщина.
     -     Хорошо. Вот, слушайте:
     -     Всегда готова! – улыбнулась она.

                Я не могу без тебя жить,
                Без губ твоих, без твоих глаз!
                Хочу при встрече каждый раз
                Твою любовь я заслужить.

     -     Хорошо, но опять оно, мне кажется, написано для очень
            любимой женщины в букетно - конфетный период.
     -     Вы угадали – это тоже о последней жене.
     -     Тогда давайте всё же о любовницах.
     -     Слушаюсь, мадам.
     -     Я не мадам, а мадемуазель, - хмурится Муза.
     -     Простите.
     -     Прощаю, читайте.
     -     Есть, - отдаёт он картинно честь и, улыбаясь, декламирует:

                Колдунья с тонкими руками
                И чувственным красивым ртом,
                Меня глаза твои связали,
                А ноги…, но о том потом.

     -     Вот это другое дело, - улыбается Муза, садясь на стул, - Как
            связала, так и развязала. Дальше, прошу.
      И мужчина, мечтательно глядя в зал, произносит:

                Автобус двери растворил и ты вошла,
                Впорхнув как бабочка в цветастом одеянье,
                А я сидел в конце болваном у окна,
                Взглянул и чуть не потерял сознанье.

     -     Ну, вы и чувствительный прелюбодей, Ярик! Прямо какой-
            то охотник за женскими сердцами. Продолжайте.
     -     И вам это интересно слушать? – странно смотрит на Музу мужчина.
     -     А почему бы и нет? Может быть, я подскажу подобное
            какому-нибудь начинающему юному поэту.
     -      Ладно, внемлите:

                Наши встречи могут быть не часты,
                Но тем более они неповторимо сладки.
                И без них почти дни кажутся ужасны-
                Тянутся, как будто детские помадки.

                Но не вечно удовольствия страданье-
                Возраст всё ж прошепчет как-то утром:
                «Хватит баловаться, ждёт вас увяданье
                В этом скорбном мире и беспутном».

      -     Это уже из последних про них, верно?
      -     Верно.
      -     А давайте ещё, пожалуйста?
      -     Как скажете.

                За женщин тех, которых в юности любил
                Я поднимаю тот последний свой бокал.
                Пусть проживут они года, как я прожил
                До времени, когда для них я прошлым стал.

     -     А ничего! Ей Богу ничего, но оно больше похоже на тост,
            посвящённый всем вашим дамам.
     -     Это и есть тост, - печально посмотрел на неё мужчина, - Я
            всё же иногда их всех вспоминаю.
     -     Было хорошо с ними?
     -     Не со всеми и не всегда, - вздыхает он.
     -     Тогда почему вспоминаете?
     -     А вы, что ли, нет?
     -     Нет, мы, Музы, ветрены и, ладно, проехали. А посерьёзней
            что-нибудь у вас есть?
     -     Да, - тихо вдруг проговорил он.
     -     Так читайте же! – царственным жестом взмахивает рукой
            женщина.
     -     Хорошо, - смотрит ей прямо в глаза он.

                Не заменить тебя никем!
                Ни розами, ни новым телом…
                Каким-то ярым беспределом
                Стал мир мне без твоих проблем.

     -     Ого! – вскочила со стула Муза, - И что дальше?

                Не радует меня уже ничто:
                Ни говор птиц весенним утром,
                Ни спор гусар о чём-то мудром,
                Театр, балет – забыл про всё.
                Ну, вот! Ведь скоро я умру,
                Чтобы найти тебя на небе…
                Уж надоело в пьяном бреде
                Ласкать твой ридикюль в углу.

     Мужчина садится на диван и закрывает лицо ладонями.
     -     И это всё? – тихо произносит Муза и видно, что она явно
            поражена.
     -     Нет, - не отнимая рук от лица, произносит он.
     -     Так читайте же, читайте, мой поэт!
      Он опускает руки, наливает себе бокал вина и выпивает. Потом встаёт, смотрит в зал и произносит:

                Пистоль заряжен, к чёрту боль!
                Рука не дрогнет – свято дело
                Нажать на спуск. И тут же смело
                В объятьях очутиться вновь.

      Муза замирает на пару минут, потом подходит к мужчине и проводит ладонью по его щеке.
     -     Не ожидала от вас такого, Ярослав, - говорит она печально, -
            Здорово! Честное слово здорово и почти в старом стиле тех
            самых моих любимых времён.
     -     Спасибо, - тихо произносит он, наливает себе и Музе вина,
            и поднимает свой бокал, - Давайте выпьем не чокаясь,
            мадемуазель.
     -     За кого?
     -     За неё, эту женщину – она погибла в автокатастрофе.
     -     Боже мой! – отчаянно-печально произносит она, - И
           простите меня, пожалуйста.
     -     За что? – усмехается мужчина.
     -     За то, что вы не такой, как я думала раньше. Ещё что-нибудь
            прочтёте?
     -     Хорошо.
               
                Мы поздно встретились с тобой:
                Я старостью уже простужен
                И этот миф по имени «любовь»
                Нам вряд ли так теперь и нужен.

     -     Это тоже из последних? – спрашивает она.
     -     Почти. А как вы догадались?
     -     По первой строке. Отдаёт, так сказать, возрастом. Но
            неужели вы и последней своей жене изменяли?
     -     Ни в коем случае! Это посвящено профессиональной
            поэтессе, с которой я случайно познакомился.
     -     Родственные души оказались?
     -     Ага. У неё такие же откровенные стихи и по ним ясно,
            что в её жизни были любовные трагедии.
     -     Трагедии бывают у всех всегда, Ярослав. Почитайте ещё               
            что-нибудь, не подсказанное мною.
     -     Тогда вот:
                Полночный час, но я не сплю-
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

     -     А это кому посвящено? Очередной любовнице?
     -     Нет, опять последней супруге.
     -     А почему такие грустные? Ах, да, я и забыла – она тоже вас
            не любила?
     -     Не то, чтобы нет, но через несколько лет брака сказала:

                «Дала тебе я восемь лет своей любви
                И тебе хватит и по мне ты не скучай,
                И весь тут разговор!». «Нет, подожди!
                Сказать так - значит надоел и умирай?

     -     Ого, ничего себе! Она что, дура?
     -     Нет. Просто все свободные места в её жизни и в её сердце
            заняла дочь.
     -     Понятно. А самое последнее прочтите, пожалуйста.
     -     Ладно, слушайте:

                Третий угол в тёмной круглой комнате –
                Это жизнь моя, где было три жены.
                Не скажу, что прошлое как три тюрьмы,
                Но и радость коротка была - вы помните.

     -      Всё, больше не надо, - замахала рукой Муза, - такие стихи
            нагоняют тоску. А, кстати, что за три угла и почему комната
            круглая?
     -     А сами не догадываетесь?
     -     Ну, три угла – это три жены, по - видимому, а круглая… нет,
           даже не предполагаю.
     -     Круглая – это жизнь с этими жёнами, где всё в конце
            повторяется.
     -     То есть, недолгая любовь и её одинаковый исход?
     -     Да.
     -     Понятно. Ну, а была у вас такая женщина, о которой вы жалеете
            всю свою жизнь?
     -     Естественно.
     -     И когда это было?
     -     А ещё в первом браке, то есть в его конце, когда мы с женой
            стали спать в разных комнатах.
     -     И долго эта порознь длилась?
     -     Три года.
     -     Ого! Ну и терпеливый вы, Ярослав! А сколько всего вы с ней
            прожили?
     -     Девятнадцать лет.
     -     Вот это да! А со второй?
     -     Четырнадцать.
     -     Тоже большой срок, - качает Муза головой. А с третьей?
     -     Уже семнадцать.
     -     Что, без семьи в те годы не могли жить?
     -     Да.
     -     А сколько времени вы встречались с той, о которой я
            просила рассказать?
     -     Полгода.
     -     Мало. Но, как известно, дело не в длительности, а в
            эффективности, если так можно сказать. Что, красавицей
            была эта ваша пассия?
     -     Ещё какой!
     -     Интересно… Ну, ладно, хватит вспоминать о ней, а то вы
            опять впадёте в транс. Кстати, вы тоже посветили ей
            стихотворение?
     -     А как же!               
     -     Тогда прочитайте его полностью, пожалуйста. А то я слышу
            только первые четверостишья.
     -     Сами такое заказывали, - намеренно обиженно говорит
            мужчина.
     -     Ну, ладно, не сердитесь. И я вас слушаю внимательно.
     -     Хорошо, я готов.
     -     И я, - улыбается женщина.
      И он грустно начинает:

                День мною укорочен…
                Быстрее мысли мчит машина
                По Балаклавскому, шурша сухой листвой.
                Меня встречает кареглазая шатенка Нина,
                Хотя прекрасно знает - я давно не твой.

                Вот сэндвич на столе…
                Поёт своё Антонов
                И полог алькова откинут, смятая постель.
                Ты с сигаретою в руках, я ж без поклонов
                Торс обнажаю. Воет в форточку метель…

                А дома вновь враньё…
                И бегает, крича, сынишка –
                Та крепость, что навеки спрятала меня
                В кроватке рядом и в руке опять же книжка-
                Читаю сказки, вспоминая как ласкал тебя.

                Миг расставания короток
                И в слезах твоя подушка –
                Ведь наш ребёнок не увидит этот мир…
                И ночь последняя – неверная подружка
                Уж наступила, но не будет прежним «пир».

                Прошло полгода…
                И я в праздничном подпитии
                Лечу на Балаклавский и урчит машина,
                Но ты другого ждёшь - надёжное укрытие,
                А я стою у дома и кричу: «Тебя люблю я, Нина!»

      Муза грустно смотрит на мужчину и глубоко вздыхает.
     -     Понятно, Ярослав, вы не ушли к ней из-за сына?
     -     Да, ему было тогда семь лет.
     -     Ну, что ж, мы всегда чем-то жертвуем для блага других, и
            тем более родных, хотя вы всё-таки потом покинули семью.
            А можно задать вам вопрос несколько необычный и
            действительно интимный?
     -     Давайте, - кивает головой он.
     -     Хорошо. А вы помните, извините, - минутная пауза, -
            Помните свою первую женщину?
      Он мечтательно улыбается.
     -     Конечно.
     -     А ей вы тоже посветили стихи?
     -     Да, но она была юной глупышкой.
     -     Почему?
     -     Пошла рано в разнос… Жила с бабушкой, а родители уехали
            работать за границу.
     -     Понятно. Ну, я жду. И, пожалуйста, прочитайте это
            стихотворение тоже всё.
     -     Ладно, - кивает он опять и произносит:

                Я сижу у окна своего кабинета…
                Там зима и деревья в пушистом снегу,
                А мне грезится, что где-то летом согрета
                Моя первая женщина в сонном бреду.

                Как Судьба твоя вышла? Дорога прямая?
                Есть ли дети и муж, а быть может одна?
                Ведь тогда без любви, как невеста чужая
                Отдалась в темноте и не помнит рука.

                И не помнит рука мои лохмы мужские,
                Так как много их было - рано ты начала,
                Не успев школу кончить, познала простые
                Те движенья, что запомнятся навсегда.

                Но, возможно, и жизнь сделала подлость
                И пошла по рукам ты, сгребая бабло.
                И глаза твои стали как тёмная полость,
                Грудь обвисла, забыто людское добро.

                Но мне хочется, чтоб у тебя получилось
                Всё нормально - детишки и дом, и река.
                Не старела подольше и всё-таки свилось
                То гнездо, что зовётся семьёй на века.

     -     Молодец, хорошее пожелание. И где это было?
     -     Да всё в том же городе…
     -     Городе детства, юности и начавшейся взрослости?
     -     Угадали. Ну, что ж, мадемуазель, я вам ещё не надоел?
     -     А я?
     -     А вы моя великая помощница! И вот об этом следующее, хотя
            первое четверостишие из него я уже читал.
     -     Ничего. Я с удовольствие послушаю ещё раз.
 
                Полночный час, но я не сплю,
                В глазах печаль и эти слёзы,
                Но видят юности берёзы,
                Что до сих пор тебя люблю.

                Тот миг мелькнул, но след остался
                В моей душе скитальца…Что ж,
                Ты жизнь не сдвинешь, не вернёшь
                И трос меж нами оборвался.

                Кто б ни был рядом, память чтит,
                Но мысль останется не вечной.
                Ведь в этой схватке бесконечной
                Лишь тот, кто любит - победит.

                Лишь тот, кто любит, прав всегда
                В ученье, воспитанья веры,
                Как чтят философы без меры
                Свет жизни, что дарит звезда.

                Но как закончить этот стих?
                Не зачеркнуть ли эти строки?
                Со мной всегда букет мороки,
                Но я не зло, не фат, не псих.

                О, Муза, ты приходишь враз,
                Не спрашивая трезв я, пьян…
                Я стану пред тобой в бурьян,
                Скажу спасибо за подсказ…

       Муза смахивает якобы набежавшую слезу и говорит:
     -     Ну, спасибо, Ярослав, не ожидала от вас такого уважения и даже
            подобострастия.
     -     Но вы же МУЗА, и это должно писаться большими буквами!
            - поднял палец вверх он, - И вы часто, клянусь, меня
            спасали от жуткой депрессии, диктуя строчки, четверостишия, а               
            иногда и полностью стихотворения:

                О, если б не писать, то я давно бы спятил
                Иль выстрел в голову закончил мою жизнь,
                Но, слава Богу, мой последний афоризм
                Ещё не найден, хотя в жизни много пятен.

                И я склоняюсь весь в поклоне перед Музой,
                Что посещает меня часто и всегда подолгу.
                Я подчиняюсь этому подаренному долгу,
                Моля Всевышнего о том продлении союза.

     -     Ну, и подхалим вы, Ярослав! Ладно, проехали. А давайте всё-таки
            выпьем за это непродолжительное и ужасное, как вы
            считаете, но поистине прекрасное чувство под названием
            любовь.
     -     Давайте, - разливает остатки вина по бокалом мужчина и
            они, чокнувшись выпивают, а он вдруг шепчет себе под нос,
            - Надо было бы на брудершафт…
      Муза слышит это и хохочет.
     -     Да стара я уже для этого.
     -     По вам не скажешь – вы в вечной молодости!
     -     Да ладно вам! Ну, что, доктор - поэт, приходить мне ещё к вам?
     -     Обязательно. Но сейчас за вами алаверды, - подходит к ней
           ближе мужчина, улыбаясь.
     -     В смысле?
     -     Стихотворение, которое вы мне ещё не подсказали.
      Она на минуту замирает, а потом произносит:

                Что главное, любовь иль наслажденье?
                Хотя, мне кажется, что это целое одно.
                Твердишь ты: « Это лишь движенье
                Друг к другу. Больше, право, ничего».

                А где ж любовь ? И что ж такое это?
                Цепочка слов: люблю, хочу, отстань?
                Или томление до самого рассвета
                И долгий поцелуй, как солнца дань?

                Ну вот и всё! Растаяли опять все звуки
                И уж глаза твои не смотрят на меня.
                Возьми, любовь, на долгие поруки -
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Великолепно! – хватает Музу в свои объятия мужчина,
            поднимает и кружит вокруг себя, - Я обязательно это
            запомню и расскажу моей последней жене – пусть знает, в
            чём смысл жизни. И, кстати, у меня тоже есть что-то
            подобное на эту тему.
     -     Тогда читайте вы, не юный поэт!
      И мужчина, загадочно улыбаясь, произносит:

                Ты вся уже моя и взор твой нежен
                И я пленён навек твоею красотой!
                Ты как Великий лекарь прежний
                Всё хочешь окропить меня водой.

                Водой, которая подарит сладость
                От мелких и порой обычных слов,
                И я молю  «Нечаянную радость»,
                Продлить супружеский наш кров.

     -     Да, даже божественное какое-то окончание получилось. А
            как у вас сейчас с последней женой, если не секрет?
     -     А вот так: она устроилась работать недалеко от моего дома
            в аптеку (там её старые знакомые) и график -  два дня
            через два.
     -     Вполне удобно, - кивает головой Муза.
     -     Но…
     -     Что? Что-то не так? – удивлённо смотрит женщина на
            Ярослава.
     -     Да. Она, в общем-то, больше проживает сейчас у дочери,
            которая никак не выберет себе спутника жизни.
     -     А как же её работа?
     -     В первый день из двух её привозит туда на машине дочь, а
            вечером я везу её к себе переночевать, а утром назад в
            аптеку, откуда по окончании работы её опять забирает дочь
            в своё жилище. Затем жена два дня отдыхает у неё, а потом
            всё повторяется снова, как вечный конвейер.
     -     Так что, вы её видите всего два раза в неделю? – огорошено
            восклицает Муза.
     -     Да, - опускает голову мужчина.
     -     Господи, так вы теперь превратились в обычного держателя ночлежки!
     -     Вот именно – так получилось…
     -     Но она то, что-то для вас готовит из пищи?
     -     Не всегда. Я, в принципе, теперь сам себя обслуживаю, -
            горестно вздыхает Ярослав.
     -     И что, вы это считаете нормальной жизнью?
     -     Это так решила она сама, так как дочь боится одна ночевать
            в своей квартире.
     -     Так сколько же ей лет?
     -     Двадцать шесть.
     -      С ума сойти! – удивляется Муза, бормоча. - И скорее всего мать у неё
            под каблуком…
     -     Верно. Как была дочь в девятилетнем возрасте, когда я к ним
            пришёл, так и осталась командиршей.
     -     А, может быть, у ваше супруги есть… любовник и дочь
            просто прикрытие для неё?
     -     Да что вы, мадемуазель! Это в пятьдесят восемь то лет?
     -     Ну, может быть, вы и правы, - задумчиво произносит она, - И
            чем же вы занимаетесь наедине с собой?               
     -     Как чем? Продолжаю работать в больнице, а приходя домой,
            обедаю, час отдыхаю, а потом пишу стихи или рассказы,
            смотрю телевизор, но чаще слушаю музыку.
     -     Чёрт, так это прямо наказание какое-то? – опять восклицает
            Муза, - Не думали об этом?
     -     Думал, но я уже привык к такому существованию. Хотя, возможно,               
            вы и правы - это действительно не жизнь, а наказание за
            брошенных двух жён, бурную, так сказать, личную её
            составляющую и прочее и прочее… И по этому поводу
            слушайте:

                Ты мстишь за тех, кого когда-то бросил?
                Проклятья их тогда не были слышны Богу,
                Но вот тебя он вдруг услышал…Заморозил
                Мой мозг и чувства, принося одну тревогу.

      Муза качает головой и с сомнением смотрит на врача.
     -     А вам не скучно так в одиночестве встречать старость?
     -     Нет и я не считаю себя одиноким.
     -     Вас спасает ваше хобби, Ярослав?
     -     Конечно! Так как все мои персонажи – это близкие мне
           друзья, с которыми я периодически, так сказать, встречаюсь и
           разговариваю, извините, - зевает вдруг мужчина, смотрит на
           настенные часы и произносит, - И, наверное, мне и вам пора
           уже отдыхать – три ночи поди.               
     -     Да, - кивает головой Муза, - вы правы, пора на покой. И
            повторяю, если вы хотите, то такие встречи будут
            повторятся здесь же, то есть визави, или я могу приходить к
            вам во сне.
     -     Обязательно! Ну, что, тогда спокойно ночи, мадемуазель? –
            подходит Ярослав к Музе и галантно целует ей руку.               
     -      Спокойной ночи, - улыбаясь, отвечает она, - И спасибо вам
            за, так называемое, интервью, Ярик.
     -     И вам, мадемуазель, за все стихи, которые вы мне
            подсказали.
      Свет гаснет на минуту, а потом ярко вспыхивает и мы видим, что мужчина лежит на диване, похрапывая, и больше никого в комнате нет. И тут он поворачивается, встаёт, трёт глаза сжатыми кулачками и удивлённо смотрит на пустую бутылку от вина и два одинаковых бокала. Потом разводит руками, крестится три раза и, показывая сам себе кулак, произносит:
     -     Ну, и дошёл ты, доктор – пьёшь уже из двух бокалов!
      Затем встаёт, прохаживается по комнате, но вдруг останавливается, замирает на пару минут, а потом шлёпает себя ладонью по лбу.               
     -     Господи, прости меня, но надо же такое присниться - я и
           Муза обсуждаем наши стихи и мою жизнь! Вот это да! Нет,
           пора действительно завязывать со спиртным. Чёрт возьми,
           ну, вспоминай, Ярик, тьфу ты, - сплёвывает он на пол, - это короткое
           уменьшительно- ласкательное моё имя. Надоело!                Но тут же хватается за голову.
     -     Нет, она же, эта Муза, мне, кажется, при прощании прочитала мне               
            последнее своё стихотворение. И о чём же оно было? Ах, да:

                Возьми, любовь, на долгие поруки!               
                Ведь скоро старятся супруги, не любя.

     -     Да, она всё же права – настоящая любовь должна быть
            вечной и разлучить её вправе только Смерть!
      Медленно гаснет свет, а из музыкального центра слышится:

         Когда любовь умирает, некуда больше идти, прости.
         Когда до боли сжимает сердце от приторных фраз пустых.
         Когда любовь умирает, двое сжигают мосты в мечты,
         А я по острому краю в небо взлетаю зачем, скажи?

И песня Ирины Аллегровой  проигрывается до самого конца и на её фоне на сцену выходят актёры, которых встречают бурными аплодисментами настоящие поклонники театра.
                К О Н Е Ц