Лонг-лист 4-го розыгрыша Кубка МФ ВСМ

Для Членов Жюри Конкурса:

Списки участников и их порядковые номера в Конкурсе:

автор 1 Карин Гур
автор 2 Светлана Казакова Саблина
автор 3 Андрей Смирнов
автор 4 Графоман Себастьян
автор 5 Карин Андреас
автор 6 Лариса Калыгина
автор 7 Нина Гаврикова
автор 8 Анна Ванян
автор 9 Нина Визгина
автор 10 Елена Резникова 2
автор 11 Лена Июльская
автор 12 Виктория 10
автор 13 Ольга Анциферова
автор 14 Жук Юля
автор 15 Дионмарк
автор 16 Валерий Старовойтов
автор 17 Власов Николай-2
автор 18 Гузель Рахматуллина
автор 19 Лайла Вандела
автор 20 Алексей Листовский
автор 21 Татьяна Разумова
автор 22 Сергей Азин
автор 23 Александр Костылев
автор 24 Екатерина Падукова
автор 25 Мик Александров
автор 26 Ави -Андрей Иванов
автор 27 Валерий Протасов
автор 28 Василиса Савицкая
автор 29 Екатерина Вейнгерова
автор 30 Андрей Штин
автор 31 Наталия Луговская
автор 32 Вера Шкодина
автор 33 Анна Кул
автор 34 Галина Гостева
автор 35 Татьяна Вяткина -Сергеева
автор 36 Владимир Волкович
автор 37 Дмитрий Коробков
автор 38 Стас Литвинов
автор 39 Елена Брюлина
автор 40 Тамара Авраменко
автор 41 Андрей Авдей


1/8 финала:

1. Лучшая подруга
Карин Гур
   Яна жила с мамой и бабушкой Серафимой недалеко от нас в старом домике, перестроенном из сарая. Её родители  давно развелись, но на летние каникулы Яна уезжала к папе в Москву. Возвращалась с обновками, новой формой, курткой,  сапогами.
  - Дин, я школу окончу, уеду к папе. Пусть мама без меня устраивает свою личную жизнь. – Яна  многое  знала о взрослой жизни, того, что для меня оставалось неизвестным. - Он пристроит меня в какой-нибудь институт. А потом я выйду замуж, главное - за богатенького.
  У Яны принцип «моё – моё и твоё – моё» проявился ещё в раннем детстве. Подаренные мне игрушки на день рождения, уносились с собой, прихватив  по пути и то, что ей особенно понравилось.
  Сидя за одной партой, после школы шли ко мне, обедали, я делала уроки, а Яна отсыпалась на диванчике. Проснувшись, переписывала всё к себе в тетрадку, ужинала и уходила домой. Мама никогда не сердилась и не жадничала:
  - Бедная девочка, ни семьи настоящей, ни заботы.   Выросшая в окружении любящих баб-дед-пап-мам, я не очень понимала, что значит «ни семьи». Знала, что Янина мама иногда исчезала, найдя себе очередного мужа и оставляла девочку с полуслепой бабкой.
  Вечером в спальне я изо всей силы сжимала веки, притворяясь спящей. В полуоткрытую дверь долетали отрывки разговоров между мамой и бабушкой. Однажды речь пошла о семье Яны.
  - Все они ведьмы, Серафима не одну семью разбила. Красивая была. Кудрявцева из-за неё утопилась, когда она её мужа увела, - бабушка рассказывала маме. - Знают  слово приворотное или траву, чтобы мужиков с ума сводить, говорят, в вино добавляют… –  они перешли на шёпот, остальное я не расслышала.
 Когда мне исполнилось тринадцать, наша семья собралась переезжать в Израиль. К тому времени Яна с мамой получили новую однокомнатную квартиру в другом конце города. Их домик завалился, бабушка Серафима умерла. Яна реже появлялась в нашем доме. Перед самым отъездом  прибежала, вся в слезах, обнимала и целовала меня, причитая:
   - Как же я буду без тебя теперь жить? Ты ведь моя самая лучшая подруга…
  Бросившись к моему чемодану, вытащила новый джинсовый костюм и розовую футболку с надписью «i love you baby». Мама купила эти вещи в Одессе на привозе и велела надеть в дорогу.
  - Дина, ты ведь моя лучшая подруга. Подари мне на память.  Ты в Израиле купишь миллион таких.
  Когда на следующий день мама обнаружила меня в старом спортивном костюме, тут же спросила:
  - Яне отдала? – и безнадёжно махнула рукой.
  Я думала тогда, что больше никогда её не увижу и это стоило джинсового костюма.
  - Дина! – раздался в трубке весёлый голос моей подруги Яны.  – Дина, я уже год в Израиле, только сейчас тебя нашла.  Я приеду к тебе на выходные.
  Мы проживали в караване в районе Гиват ха-Матоса. Через год я заканчивала школу. У меня появились новые друзья,  подруги и в настоящий момент я была влюблена. Мы  с Дороном  переживали восторги  робких прикосновений, объятий и прелесть первых  поцелуев, доходя до самой заветной черты,  нам обоим и хотелось и боязно было её переступить, и мы решили подождать ещё годик до окончания школы.
  Яна приехала в ближайший четверг. Она вытянулась, стала очень красивой девушкой. Смеясь, рассказала, что её мама нашла  мужа еврея. Они уехали с ним и поселились в Араде.
   - Динка, он такой жлоб. Орал на нас, ворчал: «Не лейте столько воды, моду завели мыться каждый день и стираться, выключайте за собой свет, всё стоит денег…» Сам не работал, ходил в ульпан*, чтобы попить там бесплатный чай  с печеньем. Мама бегала по уборкам, уставала, как собака. Плюнув, нашла другого, мы переезжаем в Иерусалим, где он с братом открывает фалафельную.
  В начале учебного года Яна появилась в нашем классе. А в декабре на ханукальные праздники приехала ко мне. Попив чаю с традиционными пончиками, мы вышли погулять по окрестностям. С высоты Гиват ха-Матоса  открывался восхитительный вид на вечерний Иерусалим. Закурив,  Яна приобняла меня за плечи:
   - Дина, ты моя лучшая подруга. Нам нужно поговорить.
   Я мысленно вздрогнула.
   - Ты не понимаешь, что нужно мальчикам от девочек и напрасно отказывала Дорону в близости. Ему плохо с тобой. Ты ведь не хочешь, чтобы ему было плохо?
  И, не дождавшись ответа, продолжила:
  - Короче, у нас уже всё с ним было. Он счастлив, отпусти его и не приставай с объяснениями.   
Я не знала, как жить с этим дальше. Повеситься, что ли? Напиться таблеток?  Как такое могло случиться? Он готов был ждать, он вроде любил меня и в один день разлюбил?  Какова же ценам его словам? Нет, я не сдамся,  вида не покажу, что со мной твориться, какой пожар бушует  внутри. Променял меня на другую?  Она и его бросит когда-нибудь. И тут всплыл в памяти бабушкин рассказ о ведьмах. Значит, и Яна ведьма, это у них семейственное. А с ведьмой куда мне  сражаться.
   Я отпустила и не приставала. Но Яну избегала, как только могла. Она, смеясь, демонстративно прогуливалась с Дороном в обнимку по школьному двору.
  Наступил тот день, когда 12 лет учёбы остались позади. Мы явились в школу получить «багрут»**.
  Яна нашла момент и, приклеившись ко мне, прошептала:
  - Я уезжаю в Америку, к папе. Бери себе Дорона обратно…
  Меня передёрнуло от отвращения. После неё… Это что-то вроде инцеста.
  Дорон не достался ни мне, ни ей. Призвавшись в армию, погиб в стычке с террористами.
  После школы мы расстались на долгих десять с лишним лет.  Успев отслужить в армии, выучиться на медсестру, вышла замуж и родила дочь Николь. Артур,  мой муж, закончил колледж, работал программистом, прилично зарабатывал, только без конца мотался по командировкам.
  Вернувшись в Израиль, Яна разыскала меня. Мы встретились в уютном кафе на улице Эмэк Рафаим.
  Она стала ещё красивей. Вся в белом, обилие украшений. Мужчины на неё заглядывались. За чашкой кофе Яна поделилась своими бедами:
  - Повезло же мне в Америке найти богатого израильтянина. Перед смертью написал завещание в мою пользу:  виллу в Кейсарии и прилично так деньжат… Его бывшие жёны, дети и внучата судятся со мной. Вступлю через полгода в наследство, шиш они увидят. Приезжайте ко мне на выходные, места полно, прислуга есть и убирают. и готовят. Во дворе бассейн, до моря пять минут хода.
  «Почему бы не съездить? – подумала я. – Яна, похоже, своего добилась, стала  обеспеченной женщиной, а с меня что брать?»
  Как же я ошибалась.
  На вилле нам понравилось.
  День прошёл весело. Вышколенная прислуга только успевала подавать и убирать. Я почти не сомневалась, что их зарплата не меньше моей и Артура вместе взятых.
   Я у неё побывала ещё пару раз, но на выходные выпадали смены в больнице и Артур с Николь ездили чаще.
  Отсудить всё полностью Яне не удалось, и она пришла с наследниками к компромиссу. Виллу продали, Яне выделили достаточно денег на покупку квартиры и дальнейшую безбедную жизнь.
  В один из вечеров подруга заявилась ко мне, попав как обычно к ужину. Артур накануне улетел в Австралию на какой-то симпозиум. Прикончив суп, второе, Яна стала крутить головой по сторонам:
  - Налей водки.
  - Ты не на машине?
  - Нет.
  Налила  стопку, бросила лёд.
  - Ты будешь? А где Николь?
  - У мамы, мне сегодня в ночь.
  - А где Артур?
  - Уехал в Сидней.
  Не успев договорить, я осознала, что сейчас произойдёт. Сев на табуретку рядом с Яной,  пыталась поймать её взгляд, но она уставилась на картину, висящую на стене.
  - Уехал, говоришь? В Сидней? Дина, ты моя лучшая подруга. Нам нужно поговорить. Артур не в Сиднее, он у меня. Я купила квартиру в Ашдоде, там мы будем жить. Ты мужика совсем загоняла этими командировками. Хватит, пусть теперь спокойно поработает в банке, я его устрою. Алименты Николь будет получать регулярно,  ипотеку за эту квартиру я покрою.
   Ведьма! Вот они её штучки, околдовала чужого мужа и увела, как когда-то Дорона. Выпила стопку, потом ещё одну, потом вспомнила, что мне сегодня на работу.  Я даже не злилась на Яну. А он, мой муж, и до сегодняшнего дня я думала, любимый муж, сбежал, как трус.
  - Пришли мне бумаги, я всё подпишу,  его я видеть не желаю, а сейчас уходи, мне нужно поспать перед работой.               
  Позвонив, поменялась сменами. Я бы не могла сегодня ухаживать за больными. Что она  делает с мужчинами,  более опытна в сексе?  Но Артур не просто изменил, он ушёл, вычеркнув прожитые совместные годы. Всю ночь проплакала над разбитым семейным «горшком», утром собрала «осколки», выбросила на мусор. У меня есть дочь, нужно жить дальше.
  Развелись мы быстро. Раз в две недели Артур приезжал повидаться с дочкой. Заранее присылал СМС, я предупреждала воспитательницу, чтобы ему отдали девочку. Раз в два месяца  разрешала забирать её на выходные к ним.
   Прошёл год. Яна сидит на моей кухне. У неё отличный аппетит. Особенно, когда  ужинает у меня. Похрустывая  квашеной капустой, Яна восхищённо качает головой:
   - Хорошая ты хозяйка, Динка. Как у тебя так вкусно получается? На комбайне нарезаешь?
   Неужели она приехала за капустой? Я отдам ей всю, вместе с банками.
   - Нет, я купила фирменный нож,  за десять минут… вжик, вжик…
   Но она уже не слушала. Аккуратно вытерла салфеткой рот, накрасила сиреневой помадой красиво изогнутые полные губы:
    - Дина, нам нужно поговорить. Ты же моя самая лучшая подруга…
    Мне стало страшно…
    - Дина, у меня была бурная молодость. Я теперь за это расплачиваюсь, не могу иметь детей. Отдай нам Николь. Ты одинока, а у нас она будет жить в полной семье. Я богата. Лучшая школа, репетиторы, танцы, компьютер – всё, что  пожелает. Париж и Лондон, Испания и Италия –  девочка увидит весь мир. А  ты пока сможешь устроить свою личную жизнь.
   Мне бы позавидовал А. Н. Островский. Подойдя к выходу, распахнула настежь дверь и хорошо поставленным голосом провинциальной ведущей актрисы молвила: 
  - Пошла вон!
  Больше я не разрешала увозить Николь. Садики закрылись на летние отпуска. Николь оставалась у мамы. Конец недели был свободен, я ехала  за дочкой. Мы поедем утром в Тель-Авив на море, будем объедаться мороженым, гамбургерами. А станет жарко, отправимся в торговый центр, купим кучу красивых обновок. Зазвонил мобильный. Я припарковалась у обочины.
  Мама была в истерике, пропала Николь. Девочка с подружкой гуляли на детской площадке, побежали за мячом. Подружка рассказала, что рядом  остановилась машина, красивая тётя позвала Николь и сказала, что они поедут встречать маму с работу. Николь попросила подружку передать бабушке, что она уехала с Яной.
    Через полчаса я была дома. Приняла душ, переоделась, сделала себе бутерброд, попила кофе. Неизвестно, когда  поем в следующий раз.
   Я ехала по направлению к Ашдоду. Машину вела, как самый дисциплинированный водитель, меня не раздражали ни пробки, ни жара. Я прибуду на место в целости и сохранности. Рядом лежали бутылка воды и сумка. Открыв её, кто-то любопытный  обнаружил  бы там косметичку, кошелёк, ключи и тщательно завёрнутый в кухонное полотенце нож. Острый фирменный нож, которым так удобно шинковать капусту.

                КОНЕЦ

* - курсы по изучению иврита
** - аттестат


2. Подарок
Светлана Казакова Саблина
 Лёха знал этого человека поверхностно, что называется, не вдаваясь в глубину: ну, бывший военный, ну чем-то руководил в местной администрации, ну,  на вторых ролях...
  А вот жена его Галина работала пусть и не под началом этого функционера, но в близких, так сказать, сферах. Отзывалась неплохо о Геннадии Борисовиче:
-Демагог, конечно, но не зарвавшийся, умеет себя вовремя останавливать. Окажет и помощь, но, если на то будет воля вышестоящего.
  Производил тот о себе впечатление как о  человеке бывалом, бойком, умеющим при случае вовремя ввернуть присказку, рассказать анекдот в рамках приличия.
Грянули очередные выборы и наш Геннадий Борисович вместе со своим начальником их не выиграли. Но, как говорится, толкаться локтями умели и где-то  пристроились, каждый уже по отдельности.

  Была весна.
  Мартовское солнце рьяно боролось с остатками сугробов.  Ошалевшие коты радовались пробуждению соков в своих жилах и начинали ристалища за очередную Мурку.  Взбодрившиеся птичьи аборигены на все лады приветствовали наступившую весну и готовились к схваткам за жильё с перелётной аристократией, возвращающейся с юга.
  Вот и Лёху пробрала вся эта весенняя какофония и решил он сделать подарок своей супружнице к восьмому марта. Да не просто подарок, а то, о чём его Гальяшек давно мечтала – норковую шубку. Пересчитав свой двухгодовой накопившийся денежный запас от калымов и заначек на непредвиденный случай, Лёха понял, что осилит такой сюрприз для жены. Зная размер и вкус своей ненаглядной, решил он это сделать втайне от неё.
  В радужном настроении, Лёха протиснулся в готовую к отъезду маршрутку. Рассчитавшись за проезд, плюхнувшись на оставшееся последнее пассажирское место, Лёха приготовился уже покемарить предстоявший час езды до областного города, но вдруг услышал знакомый голос.
  Геннадий Борисович сидел чуть впереди и отвечал на вопросы молодой местной  учительницы литературы о своём житье-бытье:
- Работаю помощником депутата в городской Думе. Да, тяжеловато… Вот и в выходной еду по рабочим делам…Нет, машиной не пользуюсь…Пробки…Возраст не тот…Проезд бесплатный…
 Лёху подмывало спросить о дорогах, очередной ухаб как раз напомнивший о плачевном их состоянии, да опередила его в этом собеседница Геннадия Борисовича:
- Наша область печально знаменита и своими дорогами, и уровнем заработной платы, занимая вторую строку в списке худших городов  по России. Как вы, товарищи депутаты, с этим боретесь?
-А вы?- парировал  помощник депутата,- Вы за страницами своего учебника плохо видите политическую кухню. Не так-то просто добиться нужного решения... Ваше политическое мышление даже не в начальном, а зародышевом состоянии, что Вы понимаете в государственных делах?
-Я честно учу детей, - ответила воспитанная учительница, постаравшаяся не заметить бестактности собеседника, и отвернулась  от Геннадия Борисовича.
 «Ну и сволочь,- подумал Лёха о функционере, пожалев его собеседницу, - Ему по Фому, а он про Ерёму". И хоть желание подремать само собой улетучилось, в спор вступать тоже расхотелось.
 Выборы  подарка в меховом  салоне заставили позабыть утреннюю досаду.
Лёха в пустующем отделе чувствовал себя почти набобом, а услужливость продавщиц просто  зашкаливала. Выбрав подходящую продавщицу по фигуре  почти идентичную его Галчонку, он заставил перемерить ту почти все модели нужного размера.
 В их выборах участвовали  все продавщицы: во-первых, не часто мужчина один выбирает такой подарок женщине. Ни одна из них не поверила, что жене был предназначен такой сюрприз, а Леха и не переубеждал. Во-вторых: Леха был парнем простецким, но не лохом, которого можно было просто развести на приобретение новомодной безделицы. Шубу он выбирал толково, любовно поглаживая мех очередной модели, разглядывая изнаночные швы и  спрашивая продавщицу, удобно ли той в этом фасоне. В-третьих: всегда приятно быть участником счастливого события, а покупка шубы в их суровом крае, где это нужно считать делом необходимым, на самом деле является делом исключительным.
 Лёха не ожидал  скидки, но обрадовался ей несказанно, уяснив для себя, что шубы и надо покупать в конце сезона. Оставшуюся разницу между ожидаемой и уплаченной суммой  решил потратить на себя и  пятилетнего сына, закупив недостающие инструменты для хозяйства и большую механическую машинку наследнику.
  Походы по магазинам заняли почти весь день, уже и Галина взволнованно допытывала Лёху по сотовому телефону, где это он потерялся? Лёха интригу держал( зная, что домой он сегодня подарок не принесёт, оставит его в гараже до праздника), и врал про очередной калым и просил наварить пельменей побольше.  В благостном расположении духа втиснулся он в рейсовый автобус и удачно совершил посадку на освободившееся место в задней части салона автобуса…
 "Хорошая шуба- предмет роскоши, как ни крути", думал Лёха, предвкушая радость своей супружницы. И он уже представлял, как радостно-изумлённым  воплем встретит она появление этого подарка в свой женский день, как закружит его по комнате, как задушит в своих объятьях,повиснув на нём, как к весёлой их возне присоединится сынишка, залившись счастливым смехом. В таких приятных думах он и не заметил, как уснул, крепко прижимая к груди драгоценный подарок.
  Лёха так бы  счастливо и проспал до конечной своей остановки, да разбудил его разгоревшийся скандал. Кондуктор отчитывала  какого-то мужчину в середине салона. По-видимому, на очередной остановке этот нахал оттолкнул входившую с ним женщину и занял место, на которое та рассчитывала.
   Мужчина, чем-то неуловимо напоминающий Геннадия Борисовича, сидел с важным, невозмутимым видом, прижимая  к себе свой кожаный портфель
   Возмущённые и уставшие пассажиры загудели, выплёскивая своё негодование и на этого мужчину, и на громкоголосую кондукторшу. И понеслось: "... такие дороги",  " ...такое правительство", "...такая жизнь", и Бог знает ещё  что...
 А Лёха подумал, что его-то жизнь  удалась. Он  незаметно погладил свой свёрток с  шубой и уставился в убегающие за окном придорожные кусты.

3. Мой океан
Андрей Мир
[Посвящается Sunny]
                "слаще мёда, сильнее льва"

Всё ты знаешь.
Знаешь и то, что у нерадивых ныряльщиков при резком изменении давления может буквально закипеть кровь. Глупые ныряльщики. Глупый я. Отчего перед погружением я инфантильно не задумался обо всём этом, не озаботился о теории, не изучил опыт и напутствия лучших, не получил сертификат, не посоветовался и не поторговался с продавцом специального оборудования, забыл подобрать оптимальный баллон с кислородом и вообще забыл весь воздух на берегу? От одного лишь вида спокойно колыхавшихся волн, я обезумел, забылся словно мотылёк, который завидел огонь костра, приподнимающий подол ночи. Жадно вдыхая неизведанный приятный аромат, задыхаясь, трескаясь грудью от переполнения, я побежал без оглядки, желая во что бы то ни стало… нырнуть... постичь, познать, ощутить вездесущность океана!
Лёгкие воздушные волны тяжёлыми дверьми захлопнулись надо мной, захватывая дух, пленяя сознание. Любуясь великолепными, острыми как бритва рифами, удивительно переливающимися под солнечными лучами, я позабыл о необходимости кислорода для поддержания жизни, обо всём позабыл, но каким-то чудесным образом продолжал дышать и погружался всё глубже. Моё погружение отнюдь не было похоже на приятный беззаботный сон: мысли путались, сердце учащённо прыгало в висках, кипела кровь. Уже через несколько часов, пролетевших в одно мгновение, вернуться на поверхность, выбраться на берег не представлялось возможным, - океан поработил меня, сделался моей частью, превратился в единственную мечту. Я задался целью достичь дна.
Цементом памяти скрепляло время кирпичи суток, укладывая их в ряды-месяцы, возводя стены лет, а моё погружение всё продолжалось. За столь длительное путешествие мне повстречалось несколько всплывающих ныряльщиков, с первыми из них хотелось обменяться жестами, но, заглядывая в их грустные лица, я чувствовал такое негодование и боль, что желание улиткой пряталось в раковину приличия. Тем не менее, даже не заговаривая с ними, я с лёгкостью читал их сердца, ведь океан долго учил меня чувствовать и ощущать; дна либо не существовало, либо ныряльщики не смогли коснуться его, но, так или иначе, они сдались, и, несмотря на горестные чувства, которыми они заражали, мне было радостно продолжать свой путь.
Первые годы погружения моё одиночество скрашивали разнообразные рыбы. Появлялись и исчезали они всегда неожиданно и со временем стали для меня настоящими друзьями, долгожданными как подарки. Обычно рыбы подплывали стайками, весело кружились вокруг, одни острыми зубками слегка покусывали меня, словно пробуя на вкус, другие щекотно пускали в мои уши пузыри воздуха, наполненные словами. Редко я разбирал, что они пытались донести до меня, редко внимал голосу океана. Треск лопавшихся пузырей, струйками летящих изо ртов молчаливых рыб, порой пробуждал воспоминания о прогулке под сводами величавых каштанов, держащих свои колючие, дозревающие плоды в длинных пальцах листвы. Рукав канала нежно обнимал, аллею, по которой я тогда прогуливался, соревнуясь в скорости с утками, проплывающими рядом, как вдруг моё внимание привлёк звонкий детский смех. Не вспомнить теперь, как выглядела маленькая девочка, играющая с другими детьми, разве что она была темноволосая, лёгкая, гонялась за мыльными пузырями, создавая их пластмассовым пистолетом, заряженным мыльной водой. Наконец, когда решительно все пузыри были пойманы, она замерла, замерли её маленькие друзья, замер я. "А сицас, вы долзны слопать все пузыли!", - задорно скомандовала она, выпуская очередную стаю переливающихся безобидных пуль... Рыбы приплывали ко мне то реже, то чаще, и вскоре я научился ценить каждый день, проведённый в их компании. Несколько раз меня делали счастливым огромные скаты, многие из которых мерно проплывали рядом, дразня и напоминая взмахами своих крыльев птиц, улетающих в закат, но некоторые из них подолгу завораживающе кружили вокруг, они хвастали рисунками, хорошо различимыми на их атласно-белых животах. Все рисунки были прекрасно исполнены карандашом и казались живыми на движущихся рыбах, - бесподобные моменты! Я чувствовал себя счастливым посетителем любимой галереи!
Я погружался всё глубже и глубже, рыбы перестали навещать меня. Сначала я успокаивал себя мыслями о том, что, быть может, настала некая океанская осень преходящая в зиму, или, напротив, весна, и рыбы, словно перелётные птицы, на время уплыли по своим делам. Затем мне думалось, что на подобной глубине рыбы не водятся, как в самом густом лесу порой встречается поляна, гостеприимно раскинувшая под лучами солнца сочно-зелёный ковёр, манящий своей нетронутой новизной, и настолько прекрасный, что деревья вокруг щадят его и по-взрослому не решаются порезвиться на нём. Но так или иначе время шло, а рыбы всё не появлялись.
В одно прекрасное утро меня окутал ласкающийся вездесущий свет, он не обжигал глаза и не был тусклым, он был похож на свет солнца, проникающий по утрам сквозь лёгкие шторы на окнах, будящий свет, его источником был сам океан. Как в недрах планеты, порой покрытой снегом, бывает спрятано огненное ядро, так и под тёмными волнами океана, бывает сокрыто солнце. Безумно приятно и невероятно захватывающе погружаться в объятиях света! ощущения подобны полёту в высоком небе, в котором летящий превращается в глаза, в чувства, не различает ни рук своих, ни ног, забывает себя. Иногда свет ненадолго пропадал, и опустошение колючим пледом накрывало мою душу. Впрочем, однажды коснувшись света, я перестал чувствовать себя одиноким в своём погружении, к тому же в короткие промежутки темноты несколько раз глаза мои различали мерцающий огонёк впереди. Сначала мне казалось, что это маяк, установленный на заветном дне, но так как он не приближался, а, напротив, постоянно отдалялся, становился всё более недосягаемым, мне чудилось, что это другой ныряльщик, и я готов был отдать всё что угодно лишь бы ускорить моё погружение. Затем, как и рыбы, огонёк исчез.
Один лишь загадочный свет продолжает навещать меня, и, словно умелый музыкант, он играет на струнах моего естества, вызывая разные чувства. То в сердцах я злюсь и начинаю проклинать медленность погружения, ненавидеть время и расстояние, то безумно радуюсь пройденному пути, недосягаемой глубине, глубине в которой я погряз, из которой никакими силами меня не вытащить, то мечтаю, фантазирую как выглядит океанское дно (в случае, если оно существует), то подозреваю океан в способности останавливать моё продвижение и даже обращать его вспять. С некоторого времени счастье стало моим спутником в этом путешествии, всеобъемлющее щемящее сердце счастье, счастье от того, что мне несказанно повезло, и я погружаюсь в бесподобно прекрасный, безумно глубокий океан, прозрачный и чистый словно воды горного родника, - детское счастье. Сейчас моё погружение продолжается, оно закончится с моим последним вздохом, и осознавать это до дрожи волнующе, ведь, как и все прочие, последний вздох, так же будет наполнен океаном, моим заветным океаном.

24-25.08.2016

4. Картинка
Графоман Себастьян
- Это что за безобразие? Убрать! – командует Наталья Терентьевна.
Майка краснеет, но молчит. Дежурный бросает на нее извиняющийся взгляд и заносит тряпку над доской. Майка отворачивается.
- На дисциплину в вашем классе, Майя Каримовна, мне уже неоднократно жаловались, - покровительственно произносит Терентьевна. – А дисциплина, как известно…
Майка не слушает. Плевать, что Терентьевна ее отчитывает перед всем классом. Всё равно не выгонит, хоть и терпеть не может. Кого она возьмет на ее место? Нет желающих. Вот и лает, потому что укусить нельзя. Пускай лает, все привыкли.
Майка смотрит на своих учеников. Их взгляды устремлены на доску за ее спиной, на то самое место в правом верхнем углу, где уже много месяцев подряд неизменно красуется картинка, обведенная рамкой со строгой надписью: «Не стирать». Майка вглядывается в напряженные лица, как в зеркало, и видит по оттенкам негодования и сочувствия, как исчезает картинка, уступая место стерильной белизне доски. 

***
Тогда, в самом начале, молодая и неопытная Майка перепробовала всё, чтобы хоть как-то расположить к себе класс. Пыталась прислушаться к Терентьевне и установить железную дисциплину. Срывалась, плакала, грозилась уйти, но в ответ получала только насмешки. Настороженные и колючие дети не подпускали ее к себе и безжалостно дразнили, испытывая на прочность. Майка напоминала себе, что учителя в этом классе не задерживались, разве можно винить детей за некоторую настороженность?  Она делала глубокий вдох, придумывала очередную интересную игру – но ничто не действовало. Класс смотрел насмешливо на ее ужимки, а после первых пяти минут и вовсе переставал обращать на нее внимание. По кабинету летали карандаши и точилки, в дверь то и дело заглядывали преисполненные фальшивого сочувствия мудрые коллеги. Дети скакали по партам и предпринимали попытки взобраться на шкаф. «Ничего удивительного, что вас все бросают!» - хотелось крикнуть Майке, но она сдерживалась из последних сил.
И всё же каждое утро она рассказывала своим ученикам, какие они замечательные, как она рада с ними работать, как ждет с нетерпением каждого урока. Отчаянно врала и знала, что они знают.
В тот день Майка сделала ставку на открытость. Нарядилась в любимые туфли с вышитыми на носках кошачьими мордочками, надела разноцветную блузку с узором из кошачьих силуэтов и зеленые бусы, зная, что выглядит несолидно. Но такая она и есть: маленькая, пестрая, как заморский попугай… Неужели и показав свою уязвимость, она не завоюет их расположения?
- Вы что, любите котов? – спросил кто-то из учеников.
- Очень люблю, - призналась Майка.
- Заметно, - констатировал другой ученик.
И всё, больше никакой разницы. Дальше урок пошел по накатанной колее. Майка настаивала, чтобы все открыли учебники, получала в ответ хамские замечания, выбегала в коридор плакать, возвращалась и обнаруживала, что дети рисуют на доске всякие пошлости. К концу последнего урока Майка сдалась.
Собрала книги на столе в учительской, разложила аккуратными стопками. Что-то вернуть в библиотеку, что-то – забрать домой. Пожалела наклейку на дверце своего шкафа. Оторвут и выбросят, это точно. Терентьевна давно на нее косо смотрит, видано ли – кошачий портрет в учительской… Попыталась снять наклейку, да та не поддалась. Ну что ж, так и будет.
Наконец пошла в кабинет. Стереть с доски неприличные картинки и слова, собрать вещи. В руке уже заполненное заявление, чтобы сразу же зайти и к Терентьевне.
Майка открыла дверь и замерла. С чисто вымытой доски ей дружелюбно улыбался кот.

***
Майка вспоминает, как полетело в мусорное ведро заявление, как замерли на пороге кабинета дети, рассматривая кота, которого она заботливо заключила в рамку и снабдила надписью, оберегающей от тряпки дежурного.
Автор шедевра так и не нашелся, да Майка и не искала. Ей хватало и того, что кот ободряюще улыбается ей каждое утро и напоминает, почему она решила остаться.
Кажется, именно в тот день класс оттаял.  То ли под воздействием чарующей кошачьей улыбки, то ли от уверенности, исходившей теперь от Майки.
На кота никто и никогда не покушался. Доску вокруг него тщательно мыли, иногда задевая рамку, но тут же старательно подрисовывая ее.
- Он навсегда останется в наших сердцах, - доносится с задней парты.
- Не сметь паясничать! – рявкает Терентьевна. И поворачивается к Майке: - Всё потому, деточка, что в вас нет стержня…
Давно уже ушла Терентьевна, в тумане продолжается урок. Никто не смотрит на пустую доску.
На перемене Майка сбегает в учительскую, а к началу следующего урока на учительский стол разноцветным веером ложится стопка рисунков. Тетрадные листы вперемешку с альбомными, новые с потрепанными. На всех изображены коты.

24.09.2016

5. Принесенная ветром
Карин Андреас
Берт Чарман обходил свое поместье, с удовольствием замечая перемены к лучшему. Вчера в его поместье побывала известная в округе сплетница Тина Хэвитон со своим кузеном Дэном. Этот визит порадовал Берта – теперь мужчина был твердо уверен что неприступная Стелла Хисттун непременно приедет к нему.
«Порой каприз девушки может иметь положительный результат», - усмехнулся своим мыслям хозяин великолепного поместья.
Синеглазый шатен разбил много сердец, но Стелла противилась его чарам и старательно избегала с ним встреч. Молодые люди познакомились на шумной свадьбе их общих знакомых Гарри и Элизабет. Берту удалось пригласить Стеллу лишь на один танец. Мужчина почувствовал что между ними прошла искра. Эта искра зажгла в нем огонь страсти. Оказывая Стелле мелкие знаки внимания, которые могли вскружить голову любой девушке, Берт так и не понял: нравится ли он ей.
Предчувствуя приезд девушки, Берт решил одеться небрежно, будто не ждал гостей и занимался поместьем. Берт надел рабочий костюм, рукава рубашки закатал до локтя, ворот открыл, в руках держал хлыст.
Солнечный безоблачный день сулил приятные события.
Сердце сурового на первый взгляд мужчины неожиданно для него самого забилось сильнее обычного.
«Уже? Стелла приближается? Мне послышался стук копыт?»
Берт повернулся спиной к тропинке ведущей к особняку и стал медленно обходить свой новый дом. Колонны по фасаду массивного двухэтажного здания вовсе не утяжеляли его. Возможно именно цвет слоновой кости придавал дому некую легкость. Перед домом садовник не оставил пустого места: клумбы из роз, пионов, тюльпанов и лилий словно грибы выросли вокруг особняка. Две изящные беседки обвитые розами стояли поодаль – к ним вели красивые дорожки обрамленные мелкими полевыми цветами. По просьбе хозяина садовник сохранил все старые деревья и посадил много новых. Будто сговорившись или от хорошего ухода, все деревья: плодовые и декоративные, стояли в цвету.
Цокот копыт слышался всё отчетливее. Берт повернулся к гостье после того как лошадь остановилась в нескольких шагах от него. Всадница смотрела улыбаясь. От быстрой езды ее щеки залил густой румянец. Темно-зеленое платье облегало изящную фигуру. Рыжие волосы слегка рассыпались по плечам. Зеленые глаза всадницы смотрели по сторонам с нескрываемым интересом. Изящная рука поправила прическу. Гостья легко соскользнула с седла и, угодив в объятия хозяина, слегка отстранилась - мужчина смог лишь на мгновенье удержать ее в руках.

- Каким ветром красивую розу занесло на мой пустырь? – насмешливо спросил хозяин дома.
- Тина мне расхвалила ваше поместье. Она в восторге от дивного сада и дома, хотя призналась что внутрь дома гостей вы не впускаете.
- Дом еще не готов принять гостей. Кому интересен пустой дом? В нем нет никакой мебели. Как вам сад?
- Великолепен! – воскликнула девушка.
- Осмотрим его? Можем прокатиться по поместью.
- Я его осмотрела, можно прогуляться по саду. Хочу насладиться ароматом цветущих деревьев. У вас есть деревья, которые нигде больше я не встречала. Возможно у вас они лучше ухожены. Какое дерево так благоухает? Чувствуется запах моря и клубники и еще чего-то очень вкусного.
- Это гуава, скоро появятся плоды.
Хозяин повел гостью по красивой дорожке вглубь сада. С куста сорвал бархатную темно-красную розу и дал гостье.
- Хочу признаться вам, я приехала из любопытства и не жалею об этом, - начала гостья, понюхав розу, и кокетливо склонила голову. – Все говорят, что вы хозяин слова и это правда. Немыслимо, как вам удалось всего за год свершить это чудо? Моё согласие в тот день было опрометчивым. Я была уверена в обратном. Не только я, все говорили, что это невозможно.
- Что именно невозможно? – усмехаясь уточнил Берт.
- Все видели в каком плачевном состоянии поместье: неказистый дом, заброшенный сад. Деревья казались погибшими, годными лишь на дрова.
Берт и Стелла некоторое время молча шли по дорожке. Обоих захлестнули воспоминания годичной давности.
Стелла избегала Берта – стоило ему появиться в обществе, она уезжала к себе. В тот вечер он ее перехитрил: объявил, что уезжает, но неожиданно вернулся. Пригласил девушку на танец в присутствии влиятельной дамы. Стелла не смогла отказать Берту.
- Вы считаете меня ветреным мужчиной, - во время танца не спросил, но заявил кавалер.
- О вас говорят разное, - уклончиво ответила дама.
- Вы верите сплетням? Может нам стоит немного пообщаться?
- Видимо вы меня считаете ветреной, раз предлагаете такое.
- Выходите за меня замуж: поживем вместе, узнаем друг друга.
- Вы смеетесь? Мне за вас замуж?
- Что не так? Что вас удивило?
- Вы думаете, что я оставлю свое поместье и перееду на ваш пустырь? Не смешите меня и окружающих, - ее глаза смотрели насмешливо.
- Вас смущает неопрятный дом и неухоженный сад? Дому нужна хозяйка. Я вам предлагаю стать ею.
- В такое поместье я не войду! – Стелла остановилась и отстранилась от кавалера.
Музыка закончилась вовремя, окружающие не заметили этого.
Берт пылко схватил Стеллу за локоть.
- Если я за год преображу поместье, вы выйдете за меня замуж?
- Но это немыслимо, - возразила Стелла, робко пытаясь освободить свой локоть.
- Это мои проблемы. Ваше дело обещать.
- Да, если сможете, - Стелла поняла что Берт не отпустит руку, пока она не обещает.

Мужчина ослабил хватку и проводил девушку до ее прежнего места. Затем быстрым шагом направился к хозяину дома.
- Генри, ты нотариус?
- Все об этом знают, - Генри стоял с бокалом шампанского. – О деле на вечеринке говорить не принято.
- Напротив, все удачные сделки заключаются на вечеринках. Пожалуйста, принеси мне бумагу и чернила, - попросил Берт.
- Это здесь, - хозяин указал на небольшой секретер.
Берт сел на стул. Генри положил перед ним бумагу, перо и чернила.
- Мисс Стелла Хисттун обещала мне свою руку и сердце, если я за год сделаю свое поместье самым образцовым в округе. Закрепим наши обещания на бумаге, - Берт начал писать.
Вокруг Берта стала собираться толпа.
- Позвольте, Берт, неужели Стелла согласна? – уточнил Генри.
Толпа расступилась, Стелла подошла к столику. Берт поставил свою подпись и уступил свое место девушке. Стелла села на стул, пробежалась глазами по тексту. Удивилась красивому, размашистому почерку и поставила свою подпись.
- Что вы скажете теперь, Стелла? Хотите жить в этом доме, гулять по этому саду? – Берт прервал молчание.
- Я проиграла. Я согласна, - краснея, тихо ответила девушка. – Признайтесь мне: откуда деньги? Это огромные затраты. Кто вам помог?
- На эти вопросы я никому не отвечу, но вам расскажу при одном условии, - после значительной паузы Берт уточнил, - подарите мне поцелуй.
- Здесь? На виду у ваших слуг? Нет, нет.
- Заглянем в беседку, оцените ее, вдохните аромат роз, - Берт взял ее за локоть и повел к беседке. - Выпейте со мной хотя бы лимонад.
Не успели они сесть на скамью в беседке, как появилась служанка с подносом в руках. На подносе стояли два стакана с лимонадом и тарелка с клубникой. Стелла взяла стакан и пригубила. Положила в рот пару клубничек. Служанка по знаку хозяина ушла.
Берт обнял Стеллу за талию и притянул к себе.
- Люблю девушек пахнущих клубникой. Где обещанный поцелуй?
Стелла потянулась к его губам и прикрыла глаза. Его горящие губы обожгли ее сухие от волнения уста.
- Считайте это нашим первым семейным секретом. В тот же день я пытался взять в долг. Все мне отказали, хотя среди них были и есть мои должники.
Стелла посмотрела удивленно.
- Не удивляйтесь, многие мне должны, но не собираются возвращать мне долг. Меня называют грубияном. Разве это так? Грубиян отобрал бы свое. Пойдем в дом, хочу показать вам нечто важное.
Стелла рассматривала дом с интересом. Дом был готов – в нем не хватало лишь мебели.
- На первом этаже парадный зал, библиотека, кухня и служебные помещения. На втором этаже спальни и гостевая комната. Мебели нет. Нужны деньги на мебель. У меня еще есть время, согласно договору: две недели.
Пол в зале блестел, потолок поражал своим рисунком напоминающим чистое небо, в стенах пустовали оригинальные ниши для картин.
- Порвите договор, я согласилась – вам этого мало? – прошептала гостья.
- Эта бумажка историческая ценность: наши дети будут гордиться нами, я надеюсь на это, - улыбаясь, возразил Берт. - Поднимемся на второй этаж, посмотрим на сад с балкона.
- Это портрет моей бабушки, - Берт указал на картину стоящую у стены центральной комнаты, - наверно повешу ее внизу. Рассмотрите ее внимательно и скажите что думаете о ней.
Стелла подошла к картине, отошла от нее, рассмотрела со всех сторон.
- Ваша бабушка была красавицей, это бесспорно. У нее прекрасный вкус: платье редчайшей красоты, драгоценности очень дорогие. Колье великолепной работы. Об этом колье рассказывают легенды.
- Колье взамен этих преображений. Как вам?
- Ах! Какая жалость! Столь дорогое колье. Злые языки утверждали, что вы промотали ваше наследство, в том числе дорогие и редкие драгоценности.
- Знаю, обо мне говорят, что я часто проигрываю в карты, но это не так. Признаюсь, иногда участвовал в сомнительных сделках и поэтому проигрывал в карты, желая задобрить нужных и влиятельных особ. Однако драгоценности я сохранил. Видимо кроме колье мне придется расстаться еще с одним украшением, но поместье стоит того. Зачем мне побрякушки, если любимая поставила мне условие: изменить поместье? Признаюсь, я рад, что ваш каприз заставил меня преобразить здесь всё. Старый дом я переделаю в домик для гостей.
- Не продавайте ничего, я дам вам необходимую сумму. Разве можно отдавать такую красоту? – растерянно пробормотала Стелла.
- Вероятно мне следовало сначала обратиться к вам с подобным предложением, но подозреваю, что у вас нет таких денег. Простите за откровенность.
- Кто купил колье?
- Не бойтесь, пока колье в кругу семьи. Колье приобрел мой дядюшка.
- У него нет наследников?
- Когда дядя Джордж со мной в хороших отношения, он говорит, что я его единственный наследник. Когда он со мной в ссоре, твердит что у него нет наследников, - рассмеялся Берт.
- Джордж дал вам сразу всю сумму? – удивилась Стелла.
- Нет, мой дядюшка не прост, но я заключил с ним сделку: он давал мне некую сумму на текущие расходы, которые я вычислял заранее. Когда Джордж увидел результаты первых месяцев работы, стал давать больше и работа пошла намного быстрее.
- Мне пора, - спохватилась гостья. - Мне привезти вам нужную сумму? Назовите ее.
- Нет, что вы, я сам заеду к вам, с вашего разрешения. Завтра утром вас устроит? – Берт подошел к Стелле вплотную и прошептал, - если позволишь мне поцеловать тебя, мы завтра вместе поедем в торговый дом и ты выберешь мебель на свой вкус.
Берт решительно обнял Стеллу за талию, притянул к себе и одарил страстным поцелуем.
«Хорошо что в комнате нет мебели», - подумала Стелла.
«Жаль что здесь нет мебели», - мелькнуло в его голове.
Стелла отстранилась.
- На сегодня достаточно, - прошептала гостья.
У порога дома слуга держал ее лошадь под уздцы. Берт взял гостью за талию и поднял, помогая взобраться на лошадь.
Сердце Стеллы билось учащенно – она не просто скакала домой, но сбегала от Берта.
«Первый поцелуй попал в цель», - Берт рассмеялся от счастья.
- Ах, Мамми, - Стелла бросилась в объятья своей тучной кормилицы, - я хотела хитростью отобрать у него договор, а он выкрал моё сердце одним поцелуем.

6. Как появился Млечный Путь
Лариса Калыгина
      В синем-синем океане, среди белоснежных льдов, жила большая медведица с маленьким сынишкой - шалунишкой - непослушным медвежонком да своей младшей сестрой - малой медведицей.
     Из-за проделок малыша в медвежьей семье стоял вечный переполох. Он был белым как снег. То, высунув алый язычок, весело и отчаянно носился, словно запущенный кем-то пушистый круглый снежок, то прятался среди белоснежных айсбергов. А мать и тётушка беспокойно искали его, чтобы накормить.
    Шалунишка только смеялся над ними. И пока над белым айсбергом не показывались чёрные угольки глаз, влажный чёрный нос да алый язычок, найти маленького мишку было невозможно.
    Иногда медвежонок плавал, тогда мать, глядя на синие воды, нетерпеливо оглядывалась и гадала, которая же из этих маленьких белых льдин превратится в ее пушистого медвежонка.
    Каждый день приплывал сюда наблюдать за ними любопытный дельфин. Как он удивлялся!
     Однажды медведица с полным ковшом молока спешила накормить медвежонка.      
Она остановилась в нерешительности. Малыш вновь спрятался.
    Приглядевшись, медведица заметила быстро выглянувшие из-за айсберга чёрный носик с алым язычком.
      Она крикнула:
 - Я вижу тебя!
    Шалунишка медвежонок вскочил на верхушку айсберга и  приготовился
к прыжку на следующий айсберг.
     - А - а - а! - закричал он, полетев вверх.
    Голубая льдина, на которой стояла медведица, вдруг треснула.
 Большой кит снизу подбросил её вверх, заскользив в свободном полёте...
    Медведица полетела в небо, превращаясь в созвездие Большой Медведицы. Отлетел её ковш, засверкав звёздами...  И пролитое молоко стало Млечным Путём.
     Так до сих пор хлопочут и волнуются о непослушном шалунишке Большая и Малая Медведицы, и сокрушаются о пролитом молоке, глядя на Млечный Путь.
А маленький голодный медвежонок, высунув алый язычок, скользит вокруг в поисках капель молока.
      Да с любопытством наблюдают за медведями созвездия Дельфина и Кита.

7. Осеннее утро
Нина Гаврикова
Сон прозрачной вуалью окутал город. Фонари не горели, машины не тарахтели, собаки молчали, прохожих под окном не было. Над дремлющим городом склонился угрюмый месяц, дотошно изучающий темные проёмы окон, не найдя ничего примечательного,  он схоронился в хмуром одиноком облаке. В наступивших сумерках во дворе нельзя было ничего не различить, только северный холодный ветер продолжал своё дело: шумно пыхтел в мелкие щёлочки деревянного переплёта, словно хотел коротким путём забраться в дом. Как только первые лучи нового утра дотянулись до кромочек крыш, исчез.
Мрачные мысли бабушки Клавы, не находя пристанища, кружились вокруг неё, образуя монотонную тяжёлую ауру; в сердечном клапане уже давно образовались глубокие трещины. Глаза невыносимо болели, веки отяжелели, но заснуть не могла. Старушка сидела на кухне у окна в инвалидном кресле в одной ночной сорочке, подпирая подбородок кулаками. Вся жизнь чёрно-белым калейдоскопом рассыпалась перед глазами. Каждый день похож на предшествующий. Ни желаний, ни душевных сил почти не осталось. Дух, как раненая, падающая с высоты птица, сложившая крылья, покидал больное тело. Зачем судьба выбрала именно её для этого бессмысленного существования? Вопросы без ответов беспомощно зависли в воздушном пространстве.
Женщина, потянувшись, опустила босую ступню на ледяной пол, холодок свежести поднялся от пятки до макушки. Руками подняла ногу обратно на подножку.
– Нынче осень ранняя! – уныло вздохнула она. Медленно передвигаясь по скрипучим половицам, подъехала к окну в большой комнате и посмотрела во двор. В центре - две стройные Берёзки, их посадили вместе с подругой, когда закончила школу. Молодые стволы тянулись к небу настолько близко друг к другу, что издалека могло показаться, что это одно большое дерево. Ещё вчера Берёзы выглядели нарядными, как ученицы во время выпускного бала в длинных вечерних платьях. За ночь длина подолов стала заметно короче. Многочисленные листья-лохмотья оказались беспорядочно разбросанными на поверхности земли.
- ПОДРУГА! Лучшая! Любимая! Интересно, где она сейчас? Что с ней? Двадцать лет дружбы... настоящей, крепкой, искренней. В школе и в техникуме сидели за одной партой. На работу устроились на одно предприятие. Постоянно созванивались, праздники отмечали весело, дружно, с размахом. Радость делили пополам... А горе? Кому нужна чужая беда, чужая боль? Столько лет верила в чудо? Напрасно с надеждой прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь на закрытую дверь, ждала, что подруга придёт, сядет рядом на краешек кровати, возьмёт за руку, заглянет в зелёный омут её глаз и спросит: «Как настроение, как дела?»
- Нет сил вспоминать, – прошлое подкинутой гремучей змеёй сдавило горло, стало тяжело дышать. Клавдия проехала на кухню, плеснула из чайника в чашку несколько капель воды, выпила. Вновь упёрлась глазами во двор. Слева от Берёз возвышалась добрая тётушка Осина, её посадил дедушка. Он тогда только-только вернулся с войны, и, чтобы хоть как-то облагородить пустырь перед домом, привёз веточку из леса. Бабушка рассказывала, что саженец прижился сразу. Почтенная Осина не раз испытала на себе веретено судьбы и сейчас не торопилась сбрасывать тёплый лиственный палантин, потому как берегла от стужи старые косточки. Справа ближе к окну, задрав голову к небу, находилась Сирень. Это папа привёз когда-то от своих родителей тоненький прутик и воткнул прямо в клумбу, никому ничего не сказав. Веточка разрослась, превратившись в роскошный куст, весь покрытый цветами, только тогда папа признался, что посадил как раз в тот день, когда пришел свататься. он был уверен, что избранница примет предложение. В этом году Сирень, видимо, поссорилась с хозяйкой Осенью, её крона осталась зелёной.
- Родители! Кто может быть дороже и ближе? Кто может только по одному твоему взгляду, по голосу, по шагам понять твоё настроение, состояние души? Вспомнилось, как в первый и последний раз получила двойку. Портфель еле тащила. казался неподъемным, в него будто кирпичей наложили. Ноги заплетались, не хотели слушаться и шаркали подошвами по земле. Мама, видимо, почувствовав неладное, в испуге выскочила на крыльцо и сразу засыпала вопросами: «Что случилось? Почему такой вид? Кто обидел?». «Двойку получила». «И всего-то?» – весело рассмеявшись, обняла и поцеловала она.
- Мама! Как давно лишилась маминой любви, ласки, заботы, а до сих пор хочется посадить на диван, взяв расчёску, забраться на спинку и заплетать тебе бесчисленное множество тонких косичек, при этом незаметно раскрывая сокровенные детские тайны и мечты, - непрошеная слеза покатилась по щеке.
 
За окном что-то изменилось, зашевелилось, двор ожил. Это вернулся ночной гость -  порыв Ветра; с Берёзок слетели остатки материи-листвы. Ещё порыв, тётушке Осине трудно сопротивляться неистовой силе ветра, тёплая накидка податливо распахнулась, стремительно съехав с покатых плеч, рухнула вниз. Сирень в страхе беспомощно прижалась к окну. Безобразник тряхнул её так, что остатки листьев осыпались, как ненужный мусор. Покончив с деревьями, Ветер решительно поднялся вверх, оседлав серое безликое облако, помчался на север.
Потеряв золотые наряды, деревья стали выглядеть оголёнными. Во дворе стало совсем неуютно. Чёрная промозглость заставила съёжиться от холода. Тоскливые размышления не давали покоя старушке:
– Вот так и моя стремительно пролетевшая собственная жизнь схожа с этими листочками. Насколько коротка жизнь...
Рассуждения прервал звонок в дверь. Старушка суетливо заторопилась, привычно вращая колёса коляски, выехала в прихожую, открыла дверь. Муж вернулся с ночной смены, следом появились сыновья с семьями.
– Бабушка, посмотри, мы привезли саженцы дубков. Давай дубки во дворе посадим, пусть вырастут большими-большими и крепкими, – в руках малыши держали молодые побеги деревьев. корни которых были аккуратно обёрнуты полиэтиленом.
– Хорошо, только оденусь, – жизненные силы возвращались, медленно заполняя молодым, задорным, живительным бальзамом образовавшиеся глубокие сердечные расщелины.
Муж пошёл в подвал за лопатой.
– Мы пока наберём в ведро воды, – перебивая друг друга, тараторили дети.
Обняв и поцеловав в щёчки своих любимцев, Клавдия направилась в спальню, подумав про себя: «А всё-таки жизнь прекрасна и она продолжается!»

8. На вершине Малого Маттерхорна
Анна Ванян
На вершину  Малого Матерхорна поднимается упрямо трамвай. Он скрипит, чувствуя в правый бок сильный напор ветра. Люди  в салоне трамвая молча смотрят вниз на рыжих оленей, которые бегут куда-то, испуганно задрав морды.  Я устаю смотреть. Закрываю глаза, замираю, будто слушаю музыку неба.  Рядом со мной австрийские горнолыжники о чем-то говорят. Я прислушиваюсь, но ничего не понимаю, кроме отдельных слов.
     Трамвай покоряет трехсотметровую высоту, тормозит между двумя платформами. Спортсмены открывают двери, торопливо выходят, закидывая лыжи на плечо, громыхают ботинками по тоннелю, слушая свист ветра.
    Я выхожу вместе со всеми, попадая как будто в царство вечного льда. Ледяные тросы, дыханием холода заиндевелые стекла и стены.
     За тоннелем солнце слепит глаза. Горнолыжники щурятся, достают перчатки, очки, застегивают молнии на суперкостюмах.  Снег блестит, покрытый ледяной коркой. Спортсмены проверяют крепления, застегивают аккуратно. Отталкиваясь палками, исчезают внизу за поворотом.
     Снег будто лед. Боюсь потерять лыжу.  Бежать по склону в ботинках приятного мало. С трудом застегиваю крепления. Слава Богу. Скольжу осторожно мимо флажков техникой чайника  - плугом. До трамплина далеко. Пока не думаю  о том, как буду прыгать. Пытаюсь сильнее напрягать ноги, чтобы получались плавные повороты.
     У трамплина тренер вскапывает склон, хмуриться, злобно втыкает лопату в замерзший ком снега.
     Я подъезжаю к метке разгона. Поправляю шлем и перчатки. Робко смотрю вниз на трамплин. Надо как-то собраться,  надо что-то сделать с собой. Это Швейцария, а не Москва.  Я все понимаю. Блин! Застываю опять как дура. Ноги ватные. На тренера лучше не смотреть. Метает громы и молнии. Была бы его воля,  кажется, прибил бы. Красный весь. Рыжими усами шевелит. Понятное дело, третий день в Швейцарии, а эта дура прыгнуть не может.
    Наташка Орехова и Сашка на меня не смотрят. Молча снимают лыжи, идут копать. Тренер орет:
   - А тебе приглашение нужно! Дура, лопату бери!
Спускаюсь под трамплины. Вместе со всеми разрыхляю склон.
     У Наташи болит спина. Поясом завязана поясница.  После каждого прыжка невыносимая боль. Наташа прыгает со среднего двойное прогнувшись с пируэтом. Это предел. Она не  сможет пригнуть трешку с большого трамплина.
     У тренера своя задача – тройное сальто с пируэтом.  Не прыгнет Наташа, будет прыгать другая.  Тройное сальто у девушек – это призовые места, это победы на международных соревнованиях.
     Сашка Михайлов прыгает тройные с винтами. Мужчины акробаты обязаны прыгать тройные с винтами.  Но для призового места этого мало. Нужны стабильные результаты. У Сашки разбиты колени. Две операции по удаление мениска. Он не сможет, как раньше, показывать стабильные результаты. Сашка не зациклен на своих болячках. О своих падениях рассказывает так, что все хватаются за животы.
     Только мне почему-то невесело. Я не прыгаю двойного сальто со среднего, и уж тем более тройное с большого. Я пытаюсь пока освоить одно сальто с маленького трамплина. Правда, уже умудрилась на первом сборе в Кировске сломать ключицу, а на втором сборе в Австрии удариться головой о трамплин.  Швейцария - это мой третий сбор. И я просто обязана прыгнуть. И не только с маленького, но по расчетам тренера – также и  со среднего  трамплина -  двойное сальто…
     Мои колени целы, спина не болит,  мой  спортивный стаж –  десять лет гимнастики в секциях  Динамо и ЦСКА.  Я перспективна, потому что умею крутить тройные сальто на батуте. По расчетам тренера, именно я имеют все шансы, чтобы занять в будущем лидирующее  место в сборной команде по фристайлу.
 
     Спортсмены не любят рассказывать о проблемах. Ты не ребенок.  Не можешь – уходи.  Наташа  недовольна мной. Понимает, сколько было потрачено денег, чтобы отправить меня на эти сборы. Но я не могу ей объяснить, что боюсь снова переломаться. Об этом между спортсменами  не говорят. Если хочешь прыгать, ты должна научиться преодолевать страхи. Какая чепуха – ключицу сломала, головой ударилась.  А чего ты хотела? Посмотри на Сашку.  Ты когда-нибудь слышала, чтобы он жаловался на свои болячки? Идет  и  прыгает.  А если, действительно, там что-то болит  - операция.  А потом опять встает на лыжи и  снова прыгает. Потому что по-другому во фристайле  нельзя.  А если не можешь, уходи. Есть много других профессий, где прыгать не надо. И убиваться тоже не надо.

     Вскопали снежную подушку. Подбираем разгон. Тренируем съезды со склона.  Наташа летает, как птица. Она не боится лыж.  А я, будто птенец, который все никак летать не научится, перетаптываюсь с одной лыжи на другую.  Смотрю со страхом на склон,  на снежную подушку и не могу понять, как с нее вообще съехать можно.  Цепляюсь  лыжами за малейшие катышки снега. Падаю и падаю  - лечу со склона кубарем.     Сколько же можно падать?
    Съезд с акробатического склона упирается в горнолыжную  трассу. Смотрю на проезжающих, беззаботных туристов и в ужасе понимаю, что обязана буду на огромной скорости после прыжка не только  притормозить, но и суметь  лавировать между туристами. Все мои страхи  не напрасны. На огромной скорости я умею ехать только прямо. Теперь же мне придется научиться поворачивать.
    Ладно, надо что-то делать. За спиной тренер. Руки развожу,  ладони и пальцы напряжены. Отталкиваюсь который раз лыжами со склона. Набираю бешеную скорость. Черт! Вижу туриста, степенного иностранца, не спеша плывущего по  трассе. Я не могу ему крикнуть на такой скорости.  Мгновение, и я пролетаю перед его носом, задевая кончики лыж. Упали вдвоем. Лежу, как каракатица, на лыжах. Слава Богу,  руки и ноги целы. Иностранец улыбается.  Слава Богу, он тоже цел. Улыбаюсь по-японски в ответ. Извиняюсь глупо. Сори,  сори!
    Поднимаюсь  лесенкой по склону с глупой улыбкой на лице. Тренер вне себя. Орет благим матом: «Ты что  делаешь,  дура! Под суд захотела! А если бы он головой ударился! А если бы  травму получил! Тебя что на лыжах поворачивать не учили!» Хватается за голову. Наверное, уже и сам не рад, что связался со мной.
    Наташа пытается помочь. Говорит: не бойся снега. Просто езжай напролом. Если ты будешь видеть каждую кочку,  споткнешься. Не думай о них. Представь себе, что ты здесь главная. И делай то, что тебе говорят.
   Ребята  прыгают с трамплинов. Рассекая воздух, вылетают в небо, натянутой струной. Я не могу представить, что когда-нибудь  смогу так прыгать. Замираю от страха, глядя на них. Тоже мне, акробатка.
    Ничего удивительного,  это обычное чувство самосохранения, отвечают специалисты.  Замечательно, только мне от этого не легче.
     Ладно, надо же все-таки что-то делать. Самой надоело бояться.  Тренер уже, по-моему, плюнул на меня. Поднимаюсь понуро до метки разгона. Встаю боком к склону. Руками машу:  вверх – в стороны – вниз, вверх - в стороны – вниз. Как положено, медитирую прыжок. Десятый раз поправляю шлем, крепления, перчатки.
    -  Да, хватит уже, да сколько ж можно!  - орет, машет, чтобы прыгала, в конце концов. Ребята подъехали, стоят возле тренера. Наташа кричит: «Не бойся! Ты справишься, ты сможешь!- машет. –« Езжай! Езжай!»
     Смотрю на ребят. Действительно, легче, когда  Наташа  стоит у трамплина. Самообман. Пытаюсь внушить, что меня подстрахуют. Будто на лонже  в гимнастическом зале или цирке. К сожалению, во фристайле еще  не придуманы страховочные тросы…
    Резкий выдох.  Мысли отключаю, будто в самолете пилот, нажимаю в себе нужные кнопки. Работает только тело, натренированное, как автомат.  Разгон, - холод, ледяной холод.  Сверкающий на солнце, трамплин надвигается на меня. Будто два самолета летят лоб в лоб, выполняя приказ не сворачивать с пути. Ш-ш-ш-ш-а! Лыжи выносят меня в воздух…
     Замедленная съемка. Ощущение полета.  В воздухе успеваю осознать, что уже все позади…   Падаю спиной на снежную подушку. Кубарем вниз. Лыжи разлетелись. Руками пытаюсь тормозить, зацепиться за склон. Будто снежный ком, вся белая с ног до головы. Порванный комбез.  На заднице огромная дыра. Вырванный клок синтепона.   
     Ребята и тренер у трамплина  надрываются от смеха. Закрывают носы. Якобы я им тут своими страхами воздух испортила.  Я не могу понять, шутят они ли нет. Во всяком случае, мне не до смеха.
    Чувствую, тренер немного успокоился. Страшно представить, если бы вообще не прыгнула.
     Во фристайле лучше не оглядываться назад и не говорить «если бы». Твое дело, прыгать и  не думать о ерунде. Правда, ребята и тренер  достаточно  суеверны.  К примеру, на тренировке не принято говорить  «последний прыжок».  Правильно будет  сказать «заключительный».  У каждого акробата перед прыжком свой набор определенных  движений. Наташа, к примеру, хлопает три раза кулаком об ладонь, и перед тем, как пойти на разгон, вытягивает вперед правую руку. Ну, а Сашка перед прыжком  трижды медитирует руками схему полета. И потом обязательно поправляет шлем. А у меня пока нет каких-то своих движений.  Глядя на ребят, перед подходом мысленно прокручиваю в голове одинарное сальто,  поднимая руки вверх – в стороны – вперед. Так, действительно, легче настроиться на прыжок.
    Первая  тренировка подходит к концу. Прыгнула с трамплина пятнадцать раз.
     Тренер фиксирует каждый прыжок в дневнике, чтобы в конце сбора подвести для себя и для ребят определенные  итоги. Я согласна. Это правильный подход к тренировочному процессу.
    Тренер, наконец, отпускает меня со склона.  Мокрая до трусов, съезжаю вниз техникой чайника. Тренер проносится мимо, не глядя на меня. Как и всегда, все время куда-то спешит.
     На вершину «Малого Маттерхорна» поднимается трамвай. Он везет  людей. Скрипит себе что-то под нос под музыку ветра. Все выше и выше  поднимается упрямый трамвай,  и будто исчезает в облаках  в царстве льда и вечного снега.
     Внизу у подножия Маттерхорна,  закидываю лыжи на плечо. В горнолыжных ботинках шагаю по траве.  Уставшая, закрываю глаза, будто слушая внутри себя музыку гор и неба.

9. Полет в осень
Нина Визгина
Равномерный шум самолета усыплял, убаюкивал, уносил в далекий мир грез. Лететь предстояло долго, почти всю ночь, но мысль о том, что скоро окажусь там, куда мечтала вернуться долгие годы, не давала успокоиться, не отпускала истосковавшееся сердце.
Скалистые отроги Тянь-Шаня, горная река с ледяной водой, столб песка – смерч из пустыни, неожиданные выстрелы, стоны раненых, женские крики и скорбные молитвы стариков. И ты, дорогой мой, в окровавленной рубашке. В неразберихе происходящего, среди толпы напуганных и слабых, ты оказался тогда единственной моей защитой и надеждой выбраться из огненного кошмара.
Как страшно вспоминать все это, как далеко запрятались воспоминания, но в глубине души я так долго мечтала о нашей встрече.

У меня за спиной оставалась зима, холодная, ледяная - моя зима, что окутала белоснежным одеялом российские просторы. А там, куда я летела, властвовали прикрытые скудными кустами горы и жаркие пески за ними.
Высохшие, тоскующие о весеннем паводке пастбища, незыблемые веками, непреклонные в гордом молчании песчаные барханы ожидали меня впереди.
Я, словно в нарушение природного порядка, возвращалась из зимы в осень. Там, у себя дома, покрытые изморозью деревья в солнечных лучах зимнего солнца пробуждали радужное настроение ожидания счастья. Чистая голубизна зимнего неба в ясные дни открывала бездонность космоса, но, несмотря на вселенский холод, вселяла при этом надежду на любовь и тепло, потому что следом неизбежно придет весна. И зажурчит талая вода, и защебечут птицы, и проснется все, что усыпила осень.
Осень... Я летела туда,  где зима еще не вступила в свои права. Там, не сбросив пока листву, кусты и деревья стояли гордо в убранстве желто-красной листвы, сопротивляясь порывам северного ветра, что все чаще прорывался через горные отроги.
Я летела туда, где обжигающий ветер пустынь, боролся с северными холодными вихрями, туда, где осень медленно, но неизбежно сдавала свои позиции надвигающейся зиме.
Я тосковала по тебе, я так тосковала по тебе все эти годы. Когда ярко блистало солнце, и когда холодная луна равнодушно светила в мое не занавешенное окно, я тосковала по тебе. День отвлекал работой, забивал мыслями о необходимых заботах, но в коротких перерывах, в мгновениях сиюминутных проблем я скучала по тебе. Ночью еще тоскливее и холоднее, когда в прилетающих снах ты уходил, исчезал, а я все не могла тебя догнать, остановить, уговорить остаться, чтобы ты понял, как сильно я тоскую по тебе, что не могу без тебя, что по-прежнему люблю тебя, единственного и на всю оставшуюся жизнь.
Но ты исчез из моей жизни на долгие годы, гордый, недосягаемый, окруженный славой и обещаниями всех земных благ. Я знала – ты уехал не один. Ты посчитал ее более удобной для себя, ведь она была с тобой одного рода - племени. Как ты заблуждался, но на осознание своих ошибок, тебе понадобилось несколько лет. Вот они и прошли эти годы – годы жизни без моей любви.
Я не смогла оставаться там, где все напоминало о тебе, где нам вместе пришлось пережить потерю близких друзей и крушение устоявшейся жизни. Я вернулась  домой, где зима сверкала снегами, а улицы шумели гомоном родного языка. Я простилась тогда с тобой, как считала, навсегда. Но, мой бог, я так скучала по тебе! И ты услышал мою боль, мою тоску, ты вернулся в наш старый город – город нашей юности. Ты пригласил меня, нет, ты назначил нашу встречу, и я приняла ее.
Но как же страшно, как трудно поверить, что ты вернулся, что снова будешь рядом. И тогда мне перестанет сниться тот ужасный сон, когда я не успевала, и ты один садился в автобус чужого маршрута - мне далеко до тебя, и я ничего не могу поделать, потому что это всего лишь сон, и ты не можешь слышать моего крика. Но в давнем кошмаре самым жутким было не то, что ты меня не слышал, а то, что даже не повернул головы, не оглянулся в надежде встретить мой взгляд.
Как не обернулся в тот день, когда мы расстались, как считали – навсегда. Ни память первого поцелуя, ни нежные ночи под чужим жарким небом, ни вместе пережитые невзгоды – ничто не удержало нас от расставания. Скорее всего, именно крах прежней жизни обусловил тогда нашу разлуку. Перед тобой открывался новый мир, и неожиданно там не оказалось места для меня. Или я сама так решила, ослепленная ревностью, уставшая от чужих нравов, боли и крови. Надо было выбирать новый путь, а каждый из нас видел его по-разному.
Счастье часто зависит от обстоятельств, а счастливый день порой стоит всей жизни. Таким днем стал для нас тот, когда мы вырвались из огненного кольца чужой войны, когда поняли, что нет ничего дороже жизни того, кого любишь. Как рвалось мое сердце от боли при виде расползающегося кровавого пятна на твоей белоснежной рубашке, как хотелось  закрыть глаза, заткнуть уши – только бы не видеть, не слышать весь это ужас.
Но я выдержала тогда, выстояла - потому, как рядом был ты. Только вот новых обстоятельств мы вынести не смогли или это я не смогла. Не смогла более жить на чужбине, а ты не захотел с этим мириться, не дал мне передышки, не стал ждать. Рядом осталась та, которая сразу приняла твой новый мир, изо всех сил стараясь затмить наше общее прошлое.
Нельзя кидаться такими ужасными словами как никогда, потому что если никогда, то это приговор и я все-таки сдержалась при расставании, не сказав, а лишь подумав, что никогда более не вернусь сюда.  Молчаливое прощание, недосказанность в твоих глазах остановила меня от необдуманных слов, оставляя надежду, возможность успеть что-то сделать для примирения со сложившимися обстоятельствами. Но я не успела…
И вот спустя годы я снова возвращалась туда, где меня ждал ты – мой единственный, мужчина с седыми висками и памятным шрамом на груди под самым сердцем, что несмотря ни на что помнило нашу любовь.
Я летела в осень, чтобы встретиться с тобой и больше не расставаться. Ты будешь, как всегда, сдержан и молчалив, и только в глазах твоих будет плескаться безмерная радость от нашей встречи – встречи навсегда.
Я также буду немногословна.
Я лишь тихо произнесу сквозь слезы:
«Ну, здравствуй, мой родной!»

10. Всевидящее око
Елена Резникова 2
Катя  была профессионалом во всем: и в  работе (врач  стоматолог), и в хобби         (электроника, что надо признать, довольно редко для женщин). Клиентов у нее  хватало всегда: она выполняла свою работу быстро, качественно и, главное, на совесть. У нее лечились и незнакомые люди, и знакомые, и родственники, и даже ее собственный муж. К слову будет сказано,  познакомились они   у нее на приеме. Андрей пришел к ней  по рекомендации своих друзей  лечить заболевший зуб и сразу в нее влюбился. С этого дня они стали встречаться.
    Многим известно понятие « умный дом». Так вот у Кати была умная квартира. Все до мелочей (в плане электроники)  было сделано самой хозяйкой этой квартиры. Но главное, что нравилось здесь Андрею, то, что никто не мог запросто войти сюда и их потревожить. У двери был не просто сложный  механический или кодовый замок, а  устройство, сканирующее сетчатку глаза. Так что попасть сюда просто так было невозможно!
     Когда Екатерина решила выйти замуж, подруги в один голос стали её отговаривать.
- Ты же знаешь, какой он ловелас! Ни одной юбки не пропустит! Наплачешься ты с ним! Подумай, на что ты себя обрекаешь! Одумайся!!
- Ничего (хитро улыбаясь, отвечала она)  я его быстро на путь истинный наставлю!
   По возвращению из свадебного путешествия Андрей решил возобновить отношения со своими бывшими подружками и дружками. Он был офисным работником,  никаких командировок у него не было и, чтобы оправдать своё отсутствие, ему надо было придумать что-то очень веское. На первый раз он решил, что скажет, будто проколол колесо, и пришлось долго  дожидаться техпомощи.
    Довольный своей сообразительностью, молодой человек (купив предварительно бутылку шампанского и коробку дорогих конфет) подъехал и дому одной из своих «бывших». Он еще несколько минут сидел в машине, раздумывая о том, правильно ли он поступает по отношению к Кате. Однако прежняя вольная жизнь все-таки пересилила его совесть, и он вышел из машины, дав себе слово, что задержится там очень недолго.    Каково же было его удивление, когда в метрах двухсот  от себя  Андрей увидел машину своей жены. Из нее вышла Екатерина и приветливо помахала ему рукой. От неожиданности он чуть не выронил подарки из рук.  Вовремя сообразив, быстро положил их себе на сидение. «Что ты тут делаешь!!?» - изумленно закричал он.
- Да вот, проезжала мимо. А ты?
- Я … Я тоже …проезжал мимо.
- Как здорово! Значит, это судьба нас с тобой свела! А  сейчас вместе поедем домой! (Радуясь, что все обошлось, Андрей поехал за машиной Кати.)
     Вторая, третья и все последующие  его попытки заехать хотя бы к одной из своих  «бывших», тоже оказывались  неудачными. Что он только не предпринимал:  и брал машины у  своих друзей, и ездил на общественном транспорте, и переодевался, и гримировался до неузнаваемости – ничего не помогало.   Его жена всегда оказывалась там, куда он приезжал, буквально через несколько минут.
     Друзья подшучивали над ним: « У тебя не жена, а какое-то Всевидящее око! Везде тебя отыщет». Андрею было неприятно слышать такие слова, но он любил Катю и всегда говорил: «Зато, если что-нибудь со мною вдруг случиться, она тут же примчится меня спасать!» « Да что с тобой может случиться, - хохотали друзья, - Ты же после «Спокойной ночи, малыши» спать сразу ложишься!! Да и куда тебя твое Всевидящее око отпустит!»
     Постепенно его жизнь вошла в иное русло: вместо ресторанов, баров   – театры, выставки, прогулки, вместо ночных тусовок – ночные походы в лес, в горы. У него появились новые увлечения, новые знакомые и друзья, с которыми было легко и просто. И постепенно его прежняя жизнь стала казаться такой далекой и призрачной.
*******
     Однажды начальник вызвал Андрея к себе и объявил, что завтра тот поедет в один из провинциальных  городков  в командировку, так как сотрудник, который должен был ехать, внезапно заболел. Эта новость несколько его ошеломила, но в глубине души он очень обрадовался (маленький черный чертенок  тут же выглянул из-за  его левого плеча). «Это – удача!»  - прохихикал он в ухо Андрею.
     Катя собрала необходимые вещи, сложила их в походный чемоданчик и пожелала мужу доброго пути.
     Уже было довольно поздно, когда  впереди показались огни городка. Андрей прибавил газу. Так далеко он практически не ездил и поэтому сильно устал. Хотелось скорее добраться до гостиницы и лечь спать.
     Дорога была практически пуста. Молодой человек включил дальний свет, и фары осветили далеко впереди  девушку с поднятой рукой. Похоже,  она ловила попутку. Даже издали было видно, что это была очень молодая, стройная, хорошо одетая блондинка. (Чертик опять выглянул из-за левого плеча.) « Не теряйся!» – опять захихикал он в ухо.
     Андрей остановился и приоткрыл окно. «Вас подвезти?» – спросил он у незнакомки.
- Нет, нет! Спасибо. У меня своя машина. Просто она что-то заглохла. Вы не посмотрите, что с ней случилось? А то стою тут уже давно,  и никто не останавливается. Вы первый!
- С удовольствием! Одну минутку.
  Андрей вышел из машины, пошел за блондинкой. Сильный удар по голове. И он провалился в темноту.
*******
      Дежурный хирург районной больницы был рад, что сегодня дежурство протекает тихо и мирно. Он уже собирался немного подремать (все равно все идет нормально), как его вызвали в приемный покой. Какой-то дальнобойщик привез молодого мужчину без сознания с пробитой головой. При нем ничего не было: ни вещей, ни документов, ни мобильного телефона. Осмотрев пострадавшего, врач коротко сказал: « В операционную!!». И пошел готовиться к операции.
     Утром в кабинет главного врача районной больницы постучали. Вошла красивая молодая женщина.
     «У вас в реанимации лежит мой муж. Я хотела бы знать, каково его состояние. Что нужно для его дальнейшего лечения? Говорите как есть. Я сама  - врач » - с порога проговорила  она.
       Главврач пригласил её присесть, и в течение нескольких минут они обговорили все, что надо. Катя пообещала, что к вечеру всё необходимое будет доставлено, а когда врачи разрешат, она заберет Андрея в одну из лучших столичных клиник.
       Она уже открывала дверь, чтобы выйти из кабинета, когда врач окликнул её. «Простите! А можно Вам задать вопрос?» - сказал он.
- Я Вас слушаю
- Прошу Вас простить меня за любопытство, но…  Как Вы узнали, что Ваш муж находится здесь? Мы  даже еще и в полицию не успели сообщить!
- Сердце подсказало!
   Молодая женщина закрыла дверь кабинета и, улыбаясь, пошла к выходу.
    Уже вставив  ключ в замок зажигания, Катя подумала: « Когда Андрюша поднимется на ноги, надо будет поменять ему пломбу. Что-то передатчик стал барахлить!»
     И она  помчалась в очередной раз спасать своего непутевого, но такого любимого мужа.

11. Развод
Лена Июльская
   - Всё,хватит, натерпелась. Подаю заявление на развод!- в сердцах кричала  Петровна.
    - Да  подавай ,подавай ,испугала. Я ,может, всю жизнь только об этом и мечтал , - сося папироску , махал рукой подвыпивший  Семёныч.
    - И  подам  ,думаешь, не подам ? Завтра же пойду в суд и отдам лично Валентине Ивановне.
     И  они развелись. Написали объявление о размене трехкомнатной квартиры.  Петровна  была на пенсии.  Семёныч ещё работал  и зарабатывал  неплохо.
   
    На  следующий день  после развода он пришёл , как обычно , на обед домой. И  только дома  вспомнил , что они ведь развелись , а он для себя обеда , конечно, не приготовил.
    -Дай  поесть-то, -  по-свойски сказал он.
    -А кто ты такой, чтоб тебя кормить ? - с гордостью  ответила она.
    -Ну, хотя бы старый  знакомый.
    - Ой, у меня ,может,  старых знакомых не один десяток. Так что ж, прикажешь мне их всех кормить, так  что ли ? Рассмешил.
    -Ну,  а если я тебе заплачу , накормишь ?
    -Заплатишь ?! -  не ожидала такого поворота Петровна. - А что, одной мне, пожалуй, всё не съесть, уж лучше я тебе продам, чем выбрасывать за так.
 Только  цены будут ресторанные. Я  не хуже их готовлю.
    -Ресторанные  так ресторанные. Наливай, только побыстрей, а то время идет.
    -А что это вы мне тыкаете , гражданин ?
    Да, ладно, совсем уж разошлась, - сказал Семёныч, быстро уплетая  суп, который почему-то  показался  намного вкуснее, чем раньше , может, потому ,что заплатил за него.
   Так  он и приходил каждый день домой обедать и платил. как в ресторане. И ему было хорошо- не надо возиться с этими продуктами, кастрюлями. И ей хорошо - всё лишние денежки. А готовить всё равно надо, что для одной, что для двоих - какая разница.
   Кроме обеда,он  пользовался кухней-рестораном на дому и утром, и вечером. Благо денег было много.
    Петровну всё дальше увлекала идея домашнего ресторана. Она специально сходила в единственный  ресторан в их небольшом  городке. Посмотрела, как оформлены столы, написано меню , как подают , во что одеты официантки.  В общем, запомнила всё,что могла.
     Однажды Семёныч  пришёл  домой и застыл у дверей на кухню. На столе белая скатерть, ваза с цветами,около  тарелки  лежат  салфетка и ещё  какая-то бумажка.  Он подошёл к столу, взял бумажку и прочитал : "Меню".
   -Тьфу, ты, ну выдумала бабка.
   Однако  прочитал его, и на последней строчке взгляд остановился : водка, -100 грамм - 40 рублей.
   - Что будем кушать ?-  спросила Петровна, войдя на кухню.
    Семёныч поднял глаза и слегка оторопел, не узнав своей жены. Нарядное платье облегало откуда-то взявшуюся фигуру,поверх был надет аккуратный белый фартук ,волосы  убраны в "причёску". А  главное, лицо её озаряла улыбка.
    -Мне,  пожалуйста, всё самое дорогое   и,пожалуй, водки 100 граммов, нет 200 граммов.
    Но Петровна долго не могла выдержать своей новой роли.
    -Ага! -обрадовалась она,-  значит, всё-таки не бросил, а я уж подумала: неужели образумился ,дай, думаю, проверю.
    -Проверю. Эх ты! Опять за своё - начинаешь заводиться. А я, может быть, с тобой  на брудершафт хотел .
    -Ой, стала бы я с тобой на брудершафт пить.  Больше мне делать нечего.
    А  самой  почему-то стало немного жаль Семёныча.
   Как-то раз Семёныч пришёл домой,но на кухне его никто не встречал. Петровна приболела. Вечером она говорит :
    -Хоть бы поясницу  натёр.
    -За деньги ,пожалуйста.
    -О,  изверг. Ладно заплачу. На ,помажь.
    -А  что это вы меня на "ты" называете ,гражданка?
    -Смеёшься?
    Так они и жили. По объявлению о размене  квартиры никто  не обращался. Вечерами  они  смотрели  телевизор, а  на ночь  расходились по своим комнатам. 
    Однажды длинным  зимним  вечером они  сидели  и играли в карты.
    Семёныч  говорит :
     -Послушайте ,Петровна, а что это вы всё одна да одна ?
     -А вам ,Семёныч,  не  скучно - всё один да один?
     -Да,  скучновато немного.
     -Да и мне вроде как тоже немного скучновато.
     -Слушай ,Петровна,а выходи ты за меня замуж.
     -А  что, надо подумать - кокетливо ответила она.

12. Тёмный пруд и белые лебеди
Виктория 10
Окна папиного директорского кабинета выходили на тёмный пруд красоты необыкновенной!
Современные дизайнеры садового ландшафта создают такие пруды искусственно, озеленяя берега плакучими ивами и тратят на это деньги заказчика. Папкин пруд был создан самой природой при некотором участии людей - просто вода, бьющая из подземного ключа заполнила воронку от авиационной бомбы, упавшей сюда во время войны, ивы выросли сами на благодатном украинском чернозёме (во время оккупации немцы вагонами вывозили этот чернозём в Германию!), а белые лебеди появились здесь вместе с новым директором кирпичного завода, который распорядился построить у пруда свой кабинет, а лебедей приобрёл неподалёку в заповедном хозяйстве.
Я не видела ничего красивее этого пруда в своей маленькой детской жизни!
-  Викочка! Одевай красное платье, да, самое любимое! Дядя Вася приехал! Едешь к папику!
 Дядя Вася - это папкин личный шофёр и мой личный друг. Платья у меня все в красном цвете, потому что в моей маленькой голове всё красное - это красивое.
Мама моя, не работая на производстве, называлась "иждивенкой", чем очень расстраивалась. Даже всхлипывала иногда:
- Да я же инженер-технолог, а сейчас пишусь "иждивенка"!  - Какая же я иждивенка! Дом, хозяйство, дети - всё на мне...
Но выбора нет: я - ребёнок-инвалид детства, мне нужен уход, и папе, как директору крупного завода, тоже нужен уход, и всей нашей домашней живности - кроликам, курам, уткам, индюкам, свинкам, козе и собаке тоже нужен мамин уход... 
Дом огромный, плодоносящий сад и огород, - дела хватает всем. У мамы есть помощница, но они всё равно с трудом успевают переделать всю домашнюю работу, потому что папа - очень компанейский человек! Он садится за огромный стол в саду или на крытой веранде с друзьями, родственниками, гостями, - всегда не менее сорока человек!
Все они много едят, в меру пьют, потом очень красиво и долго поют и русские, и украинские, и еврейские песни, перемежая их репертуаром оперным и опереточным...
Соседи давно смирились, особенно после того, как папа помогает им выписать машину-другую дефицитного по тем временам кирпича...
Когда я немного подрасту, я научусь ценить эти застолья; я повстречаюсь за немыслимых размеров родительским столом с замечательными и известными людьми, - писателями, философами, министрами и футбольными звёздами! И пока я буду учиться понимать все эти ужасно умные бесконечные разговоры, я всегда буду сидеть рядом с любимым, обожаемым папкой, вжимаясь в мягкий толстенький бок и, единолично завладев его рукой, пересчитывать на ней рыжие веснушки, имя которым - миллион... 
Мама шила для меня наряды изумительной красоты! Мама была портнихой от бога. Отучившись на курсах кройки и шитья в Ленинграде, когда папа короткий период времени преподавал там в Военной академии, мама даже сама преподавала на этих же курсах, так как имела большой талант портнихи. У неё шились даже женщины при министерских должностях из Киева. Записывались на полгода вперёд... 
Рабочий день свой мама начинала часа в три ночи, чтобы успеть продвинуть заказ, пока не начал  просыпаться её огромный дом...
Так вот, вернёмся к моим нарядам. Когда мама спрашивала, какое платье мне пошить (а шила она мне их два-три на неделе!), ответ был неизменным: 
- Красное!
Все смеялись, а я - так громче всех! Итак, я натягиваю любимую одёжку, дядя Вася взваливает меня на спину, - хожу я с трудом и дело это не люблю, - и идёт со мной к машине.
Я - изумительной красоты ребёнок с длинными белокурыми волосами, которые вьются крупными локонами, с огромными голубыми "мамиными" глазами, тонкой и слабой короткой "полиомиелитной" ногой и обожжённой в костре изуродованной рукой...
Скажу сразу: слёз надо мной никто не льёт, все относятся ко мне всерьёз, а к моему неумению и нежеланию самостоятельно передвигаться - как к данности.
Папа, брат и дядя Вася легко садят меня на спину, подхватывают за ноги, я обнимаю их сзади за шею, и вот она - такая желанная мобильность! Кстати, папа и брат таскали меня так лет до тринадцати, пока ноги не стали чиркать по земле... И пока брату не надоело моё бездействие и он не начал меня учить ходить. Но об этом потом. 
А сейчас мы с шофёром приближаемся к чёрной немецкой трофейный "Эмке" с красными(!) сиденьями, меня усаживают на переднее, папкино, сиденье, и "Эмка", немного пофурчав для приличия, отчаливает под шепоток соседей:
- Повезли калечку! Интересно, куда? 
Этот вопрос волнует и меня. Если к папе на пруд - то такая перспектива меня в последнее время не очень радует, потому что в последние пару месяцев мой визит на пруд обычно сочетается с визитом к заводскому зубному врачу. По поводу удаления молочных зубов. А боли я не выношу, натерпевшись от врачей за свою такую ещё короткую жизнь...
Кстати, я её до сих пор не выношу. Моя мама любила повторять:
- Господи! Да как же ты жить-то будешь - с такой-то чувствительностью?
Впрочем, ты и живёшь-то не благодаря, а вопреки...
В кресле у зубного меня держали за руки пару человек, а я вырывалась и орала:
-  Опомнитесь, люди! Где же ваша  интеллигентность?
И прочие благо-глупости, которые пятилетний ребёнок мог впитать при столь тесном общении с исключительно взрослым окружением... 
Но, к моему удивлению, на этот раз машина остановилась в самом центре нашего небольшого городка у областной поликлиники. Вокруг поликлиники кругами вилась очередь людей с проблемами передвижения: фронтовики, инвалиды всех сортов, полиомиелитные, как я, дети...
Пробираемся сквозь агрессивную толпу:
- Чего прёшь? Мы здесь уже 12 часов!
Протискиваемся к папе, который тут с ночи, и почти тут же заходим в кабинет - снимать мерки на протезную обувь. Меня долго рассматривают, обмеряют, просят пройтись. Я неохотно ковыляю с трудом, держась за стену... Покачивают головой:
- Вам бы на операцию её, папаша!   
Папка - принципиальный противник операции, он посмотрел других детей, которые были прооперированы, и теперь сидят в инвалидных креслах... Он ещё не знает, что именно он сделает, но только не операция! Как он оказался прав, мой дорогой, любимый, толстый папка!
Через месяц мы в точности повторим всю эту катавасию с очередью, проберёмся в кабинет по той же схеме: папа уже практически у двери кабинета, я - у дяди Васи на спине, - и получим заветную пару обуви... 
Ничего уродливее я не видела ни до, ни после в своей жизни! Огромный левый ботинок на шнуровке скорее походил на огромный утюг! "Платформа", как бы сейчас сказали, была высоченная двенадцати-сантиметровая, а сам ботинок доходил почти до колена! Правый был не многим лучше...
Мы их взяли брезгливо в руки, папа сдержанно поблагодарил и мы вышли наружу. Папа нашёл ближайшую свалку мусора, выбросил туда ботинки и тщательно вытер руки платком:
- Никогда, ты слышишь, никогда не носи подобную гадость!
Всю дорогу до папкиного кабинета на пруду мы хохотали, как сумасшедшие!
- Вася! Ты видел, что они пошили для моей королевы? И ещё хотели надеть ЭТО на неё! И ещё - оперировать! Ну и прохвосты! Нет, Викочка, поверь своему старому ослу-папке - мы их всех победим! 
Потом, уже на заводе, папка рассказывал сослуживцам свой визит к ортопедам в лицах - смешно передразнивая всех, он так хорошо умел это делать! - и все хохотали, представляя, как он выбрасывает, с таким трудом доставшуюся, ортопедическую панацею от всех бед - в мусор! 
А я, счастливая, с купленным по дороге вафельным стаканчиком мороженного в руке, окружённая влюблёнными в моего папку работниками кирпичного завода, сидела на берегу чудесного тёмного пруда на специально построенной для меня качельке - и болтала разными ногами, одна меньше другой, наблюдая за парой белых лебедей...

13. Первачок
Ольга Анциферова
   Сегодня  Митька  пришёл  с работы  рано,  расстроенный  и  даже злой.Дома  была  одна тёща - Петровна.
Жена  Валентина,  с сыновьями  Колькой и Петькой,  ещё  утром  уехала  в деревню  к  старшей  сестре, 
погостить на  недельку.
   -  Митя, ты  что-то  рано.  Опять  работы  нет?- спросила  Петровна.
   - Вот  ещё  и  эта  "на больную мозоль наступает", - буркнув  что-то  невразумительное, подумал 
Митька. -  И  что  это  за  жизнь? - мысленно  рассуждал он, - обещал же мастер, что  с  понедельника
будет  заказ, и  завод заработает  нормально. Они с Валюхой вчера  уже  размечтались,  что  детей
нынче  нормально  в школу соберут, а  к  зиме  вообще  вырулят  к  обычной  ранешней жизни. Так  ведь
нет,  опять  что-то  не срослось у  руководства  завода  с  заказчиками...  И сегодня  мастер  объявил,
что  всю бригаду отправляют в отпуск  без содержания.  Если  раньше  хоть  три дня  в  неделю  работали,
то сейчас -  без  содержания...  Как  вот тут  жить?  Семью кормить, детей одевать...? Будешь  тут злой!
И  уйти  некуда.  Куда  уйдёшь,  если в их  городке  один  только завод  и  остался,  все  позакрывались. А к  частникам  идти - тоже резона нет, на заводе
хоть стаж идёт...
   От  всего  этого  Митька  решил  напиться,  ну  не  напиться,  а выпить. А выпивал  он редко,  не
тянуло  его  как-то. Мужики  в бригаде  знали,  что  звать его обмыть  получку или  ещё  какое  событие 
бесполезно.  Иногда, правда, сам  захочет, то  останется, выпьет, но  долго с  ними  не  сидит.
   А сегодня  Митька  решил выпить, более  того,  выгнать   самогон, как  говорит  сосед  дядя  Вася,
простейшим  способом.  Он и  рассказал  Митьке Об этом способе, подробно  объяснив,  как  можно  выгнать
  первач из  бражки  без особых  приспособлений.  Бражка  на  ягодах  у  Валентины  стояла  в  кладовке в 
десятилитровой  бутыли.
   - Вот  попробую,  если  получится,  будем  с  братаном Серёгой  самогон  попивать.  Брат с семьёй
обещался  в  конце лета приехать в  гости. Денег  на  водку  нет, что же  я  брата  Валькиной брагой 
угощать  буду?
   Митька  отлил  из  бутыли  литра два  браги  в  большую  кастрюлю  и  принёс её  в  кухню.  Молча,
не глядя  на  тёщу, выбрал  на  полке  широкую  эмалированную  миску,  такую, которая  свободно 
входила  в  кастрюлю.  Поставил  миску  прямо  в  брагу,  на  дно  кастрюли.  Сверху кастрюлю  закрыл
крышкой  эмалированной  ручечкой  вниз.  Сосед  сказал,  что  именно  с  ручечки  будет  хорошо 
стекать в    миску  самогон.  А  на  крышку  поставил  ещё  одну  миску.  В  неё  надо  всё  время 
подливать   холодную  воду,  чтобы  образовывался  конденсат -  самогон.
   Петровна  молча  наблюдала  за  Митькой.  Она  понимала,  что  он  собрается делать и могла  бы 
даже  подсказать  Митьке  кое-что,  но  не  совалась, боясь нарваться  на  грубость. Слишком хорошо
она  знала характер  своего  зятя - добрый, но  вспыльчивый.  Под  горячую руку лучше  не  попадаться.
   А  Митька  налил  холодной  воды  в  верхнюю  чашку  и  поставил  всё  сооружение  на  огонь.
Хлопоча  таким образом, он  и  не заметил, как  настроение  его  улучшилось,  тяжесть  ушла  из души.
   - Может через  день-другой  и заказ  появится на  заводе, - думал  Митька, - ничего, настроится всё,
не  первый  раз...
   Он  несколько  раз  заглядывал  в  кастрюлю, то  убавлял, то прибавлял газ, пока  не  убедился, что
бражка  начала  кипеть  ровненько. 
   - Ну  вот, теперь  только  воду холодную  добавлять...
   Митька  присел  на  табурет. Петровна  мыла  посуду.
   - Суетится, - подумал с  добром  Митька, - всё  для  нас  старается. Вот знает, что жены с детьми
дома нет, а обед готовит, для  меня  готовит. Да и  вообще, что  уж говорить, последние месяцы семья,
почти  полностью жила  на пенсию тёщи. Если б  не она,  как бы они  жили...
    А ещё  Митька вспомнил, как  однажды  после  ссоры  с  женой,  он  случайно услышал, как  тёща 
ругала  свою дочь, говорила, что она сама  виновата  в  ссорах.  Защищала  его.
   - Тебе  бы  только  на  своём  настоять, помягче  надо, - наставляла она  Валентину, -  такого, как
Митька твой, где ещё  найдёшь. И работящий, и непьющий, детей  любит, да и  тебя дуру  любит... 
  После  того, подслушанного  разговора, Митька  стал  называть  тёщу  мамашей. А  раньше  никак  не
называл,  как-то  так  обходился,  да  много  они  с  ней  и  не  разговаривали.
   Мысли  Митьки  плавно  текли  дальше: - Ладно, вот  наберётся  сейчас  граммов  двести  и  хватит.
Приглашу  её,  вместе и выпьем.
   В  дверь  постучали, и тут же  в проёме  появилась голова  соседки  Нины. 
   - Петровна, выйди-ка  на минутку,  разговор  есть.
   Петровна вытерла  руки и  пошла  к Нине. На  столе  стояла  вымытая  посуда, которую  Петровна
собралась  переполоскать  ещё  раз,  и  тазик  с  чистой, тёплой  водой.
   Митька  заглянул  в  кастрюлю.   
   -  Таак,  пожалуй  и  хватит,- сказал  он,  увидев, что  в  миске, которая  стояла  среди  тихо
кипящей  браги,  накопилось  уже  граммов  двести  прозрачной  жидкости  с  характерным  спиртовым
запахом. Митька  выключил газ, снял  агрегат  с  плиты,  поставил  его  на  табурет, предварительно
положив  на  него деревянную  разделочную  доску.  Открыл  кастрюлю  и,  с большой  осторожностью,
вытащил  миску  с  драгоценной  жидкостью.  По  кухне  распространился  спиртной аромат.
   -Эх, первачок!-Митька втянул ноздрями  запах и даже  сглотнул  слюну  в  предвкушении..,-  Ну  вот, 
сейчас  остынет,  вылью  в  графинчик..., - мысленно  рассуждал  Митька, -  пусть   красиво  будет. 
Где  у  нас  графинчик? В  комнате, в  буфете... Он   И  он  отправился  искать
подходящий  графинчик.
   - Нина, ты  всё  поняла?  Соли  две  ложки  столовых  без  горки,  а  сахару - четыре....  Пойду
я, Нина,  мне  посуду  надо  домывать и  Митю  кормить. До  свиданья, - попрощалась  Петровна и
пошла  в  кухню.  Она  попробовала  рукой  воду  в  тазике: - Остыла,  но  ничего,  полоскать в  самый
раз.  И она  сноровисто  начала  своё  дело...
   Митька  появился  в  кухне  с графином  в  руках,  как  раз  в  тот  момент,  когда  тёща  спокойно
полоскала  в  тазу....  его миску  с самогоном...
   Митька  издал  стон...  Да  не  человеческий,  а  стон  затравленного  зверя...
   - Мааамааашааа,  ну  что  же  вы...? -  завопил  Митька.  Дальше  вырвались  слова  покрепче. Ему
не  так  жалко было самогон, жаль  было, что  не довёл до  конца, не  попробовал, получилось  ли...
Старался, старался,  и  вот  пропало  всё...
   Петровна  вскинула  испуганные  глаза  на  зятя,  на  его  побледневшее, растерянное  лицо, взглянула
на   графин  в  его руке,  на  миску  и  кастрюлю и  всё  поняла...
   -  Ой, Митенька,  я  же  случайно,  не  хотела  я, -  всхлипнула  Петровна, -  ой, Боже,  да  что
я  наделала.  Петровна  села  на  табурет  и  закрыла  лицо  руками.
   Третий  год  уже  жила Зинаида Петровна  с  дочкой и зятем  в  городе. Как умер  её  муж Павел,отец
Валентины, так и не   смогла  она вынести одиночества. Продала домик свой в  деревне  и  переехала  в
городскую  квартиру.  Зять получил  её  от  завода,  когда родился  у  них  второй  сын  Петька.
Квартира большая, четырёхкомнатная, два  балкона. Нашлась комнатка  и  ей. Всё  Зинаиде Петровне  тут
нравилось.И  печки топить  не  надо, и вода , и газ.  Магазины  рядом.  Внуков  она очень любила. 
Старалась семье  дочери помогать  во  всём.  И  зять  ей  нравился, характером  хоть и  шебутной бывает,
но  отходчивый.  И  как  это  у  неё  получилось сегодня? Ну  захотел  мужик выпить... Что  же  такого?
Он ведь  не  пьяница,  не  забулдыга какой... При  нынешней-то  жизни иногда  полезно  выпить...
   Митька  стоял и  смотрел  на  неё,  на  эту  далеко  немолодую  женщину,  мать  его  жены,
бабушку  его  детей.  И понимал,  как  ей  плохо  сейчас.  Волна  жалости  поднималась у  него  в
душе.
   - Что  уж  я  так  на  неё?  За  стакан  самогона ?- с  досадой  на  себя подумал  он.
   Митька  подошёл  к  Петровне,  сел  рядом  и  положил  руку  ей  на плечо:
   - Не  надо, мама,  не  переживайте.  Да  ну  его,  этот  самогон...
   - Митенька,  а  давай я  в  магазин  сбегаю,  чекушечку  тебе  куплю,  у  меня  от пенсии  ещё
осталось  денег  немного?
   - Нет, мама, не  надо.  Раз  раньше  не  пил,  то  и  начинать  не  стоит, - улыбнулся  Митька.
   Петровна молча  уткнулась  ему  в  плечо...

14. Подарок
Жук Юля
Когда мы появляемся на свет и начинаем осознавать окружающее, всё удивляет нас, пугает или восхищает, яркими мазками эмоций заполняя нашу картину мира. Мы взрослеем и перестаем удивляться. За новыми впечатлениями приходится выбираться в экзотические страны, потому что повседневная жизнь не оставляет уже ярких следов на нашей памяти. Но время от времени у каждого происходят удивительные события и встречи, меняющие сложившееся представление, не вписывающиеся в привычное.
Об одной из таких встреч я и хочу рассказать.
Лет шесть назад в конце января я познакомилась с Вероникой. У нас редко встречаются такие лица - открытые, улыбающиеся, лучащиеся счастьем. Оказалось, что на тот новый год она получила самый лучший подарок в своей жизни. Не пытайтесь угадать - уверена, что не получится. 31 декабря Веронике позвонили из больницы и сообщили, что по результатам анализов ей поставлен онкологический диагноз. И от этой замечательной новости она даже на излете января вся светилась радостью. Как же так? В чем здесь подвох?
Вы когда-нибудь задумывались почему мы так боимся смерти? Наш страх - не боль, не Страшный Суд, не адский огонь, наш страх - Неизвестность.
Неизвестность поселилась у девушки рядом с сердцем и с каждым днем сжимала его все сильнее. Но в Новогодний вечер раздался телефонный звонок и… 
Неизвестность покинула Веронику, уступив место Надежде.

15. Шиповник бабы Нюры
Дионмарк
В палисаднике нашего двора, под моим окном, рос небольшой куст декоративного шиповника. Из года в год, по весне, он распускался красивейшими цветками. Приятно было созерцать эту нежную красоту. Но, как говориться, всё имеет свой срок и вот настала очередная весна, а шиповник не покрылся молодой зеленью. Так и стоял оголённый и засыхающий, среди буйства красок оживающей природы ….
Смотрю, каждое утро из соседнего подъезда, ровно в шесть двадцать утра, я в это время выходил на работу, стала приходить старенькая бабушка Нюра. Худенькая, скрюченная от болезней, она приносила ведро воды и выливала под шиповник. Мы пару раз пытались вразумить её, объясняя, что дерево умерло - ни в какую.… Только  улыбалась и молчала, а утром опять приносила ведро и выливала. Пытались ей помочь, жалко было смотреть, как она тащит эту воду, не давала, опять беззубо улыбаясь.
 Прошло пару лет, старушка продолжала упорно, поливать куст. Доходило до абсурда, шёл дождь, а она всё равно выходила с водой. Слава богу, зимой это не делала, но как только снег сходил, опять и опять…
И вот в конце лета настал момент, когда бабушка не вышла в своё утреннее время. Я вышел с подъезда, сел на лавку и закурил. Бабушки не было, как-то неспокойно стало на душе. Докурив сигаретку, глянул на часы. Шесть двадцать пять… Работа, конечно, есть работа, но я зашёл в соседний подъезд. Жила она на первом этаже и дверь не закрывала, кого ей было бояться, все хорошо относились к ней…. Она умерла во сне с умиротворённой улыбкой на устах….
Бабу Нюру похоронили, приехал из Москвы внук, мы и не знали, что у неё кто-то есть…, ну да ладно, как говориться - не нам судить. Всё прошло благородно, почти все старожилы нашего дома присутствовали на похоронах, женщины немного поплакали, даже дождик небольшой всплакнул, когда закапывали старушку.
Прошло несколько дней, всё пошло своим чередом, но как-то было не привычно. Не зная зачем, выходя на работу, я набрал воды в ведро. В принципе не обременительно, с меня не убыло бы. И вот значит выхожу я из дому, и баа, наша вздорная соседка, Ксюша, тоже несёт ведро. Поздоровались, значит, мы и вылили воду под этот засохший шиповник. Так и повелось, всю осень поливали, то я, то соседка, а по вечерам еще и пенсионер с первого этажа…
После зимы, как только растаял снег, продолжили - поливали и поливали. В середине мая, корень шиповника сгнил, и куст упал…. Но из того места, где росло дерево, пробился росток.
 Теперь мы не носим воды, и каждую весну наслаждаемся красотой цветущего куста. Так и называем его - шиповник Нюры.

16. Три матроса
Валерий Старовойтов
Две малютки по-весеннему празднично нарядные, гоняли сизарей. Голуби вспархивали, но не улетали.  Девочки - близняшки заливались от смеха, махали ручонкам и совсем не обращали внимания на свою маму, постоянно вскакивающую со скамейки на встречу,  неуверенным  пока первым шажочкам.  Крепкий старик с седой шкиперской бородкой,  украдкой подбрасывал птицам семечки. Его добрые глаза  светились детским озорством и весельем.  Мартовское солнце играло бликами на синей глади Стрелецкой бухты,  над которой возвышался обелиск из белого инкерманского камня. На лицевой стороне его – чугунный барельеф старшего краснофлотца Черноморского флота Ивана Карповича Голубца  закрывала  овальная  гирлянда живых цветов, а  сбоку к памятнику с изображением на нем медали «За оборону Севастополя» примостился скромный лавровый венок  с лентой, на которой золотыми буквами значилось: «Ивану от друзей на вечную память. 25.03.95». Надписи на двух мемориальных досках рассказывали о подвиге отважного моряка весной 1942 года. Старов пробежал бегло по ним глазами и присел на край скамейки, посредине которой  стояла шахматная доска с проигрышной позицией черных в эндшпиле.
 - Не желаете партию, молодой человек? – Голос старика был слегка хриплым  и приглушенным.
 - Простите, не понял, - Виталий повернулся  и увидел, что дед со шкиперской бородкой намеревается пересесть с другой скамейки поближе к нему.
 - Да пожалуй, время еще есть с полчаса. Если позволите, доиграем эту партию.
 - Хотите, за Босого доиграть или проиграть? – Хитрый взгляд из под густых, подернутых пеплом, бровей; плитка орденских планок на груди; горячее рукопожатие;  недавняя игра с птицами, чтобы порадовать малышей – все это располагало к  себе,  и Старов согласился.  Виталий любил фронтовиков.  Жизнь их скручивала в бараний рог репрессиями, войной и разрухой, а они выстояли и живут, снова мужественно перенося новые тяготы и лишения, но уже 90-х годов. Победители, которые по вселенским меркам доживают микросекунды на планете, сохраненной их мужеством и отвагой, живут хуже побежденных. Почему? А главное за что?! – Капитан 2 ранга – запаса  Старов  сотни раз задавал себе этот вопрос. Ответа не было. Видимо Господь решил их сделать всех святыми на небесах, домучив окончательно на земле. Из потертого рукава серого плаща лайковая перчатка протеза  была бережно уложена на бедро, и старик двинул на ослабевшие ряды черных  увесистую ладью, склонившись  крупным телом над шахматной доской. Виталий сделал довольно удачный ход и старик  начал напивать песенку себе под нос о бывшем напарнике по не доигранной партии:  «Бо-сой, босой не ходи с косой… за  утренней росой".  - Витя Босов, я -ваш покорный слуга и тезка Вано, – седая голова мотнула в сторону обелиска, на малых охотниках здешнее море утюжили. "Черное море, священный Байкал", - хриплый голос громко и радостно запел. – Шах!
Старов в пол-уха слышал короткие, рубленые фразы о службе трех друзей в морских частях погранвойск еще до войны.
 - В сорок первом, мы с Иваном на одном корабле служили. Немецкие подводные лодки на подступах к Севастополю отгоняли.
 - А ведь тоже в прошлом подводник, только на Севере служил.
 - Вот мы тебя и загоняем глубинными бомбами, а Босой тогда  плавучем краном командовал. Шах и мат! Кто по званию, батенька, будете? -  Старик широко улыбался, поглаживая предплечье изувеченной руки и, как бы извиняясь, добавил: «Ноет сволочь, к шторму, факт».
Виталий посмотрел вдоль синевы бухты. Перистые облака уже начали собираться на горизонте.
 - Капитан 2 ранга запаса Старов Виталий Николаевич, а ведь вы правы -  ночью заштормит!
 - Старшина 1 статьи в отставке Кузин Иван Тимофеевич!
 - Кузя, Кузя – якорный бабай, подсоби! – к  памятнику семенил с тяжелой авоськой сухенький, лысый старичок.
 - Вот и Босой. Виктор Иванович Босов собственной персоной с выпивоном и закусоном идет на бреющем.  Давайте  поможем, а то надорвется и до пятидесятилетия Великой победы не дотянет.

Виктор Иванович все говорил и говорил, суетясь подле седовласого старика и его молодого попутчика. Одиночество можно было понять, но не дай Бог пережить. Жена умерла. Дети разъехались, а старый человек все время  один. Время всегда безжалостно. Оно состоит из одних потерь: молодости, любви, близких, здоровья.....
 - Вдруг телеграмма, глазам  не верю. Кузя в гости пожаловал с самого Питера!
 -Дорогие мои фронтовики, почему общаетесь, простите, как пацаны – все кликухами? –  Виталий переложил ношу в другую руку и рассмеялся.
 - А у нас сегодня день памяти Ивана Карповича Голубца. Он заводила нашей компании был. Вот и говорил, что как война закончиться, начнем  Севастополь заново отстраивать и обращаться будем  друг к другу по кличкам, как в детстве. Мы все трое с Херсонеса. Не будешь же мне на кран орать:  «Виктор Иванович, майне».
 - Да лучше гаркнуть: «Босой, не спи! Замерзнешь»!   - Иван Тимофеевич шагал широко, что Старов едва успевал за ним.
- Вот дают отцы, им ведь уже по семьдесят пять, а скоры на язык и на ногу, - не переставал удивляться Виталий.
 - Ты уж извини, браток,  старых придурков, что припахали тебя. Вот сейчас за угол и  моя хата на Дыбенко.
Виталий занес авоську на махонькую кухню, и хотел было распрощаться с милыми стариками, но встретил решительный отпор, укор и даже гнев со стороны мощного фронтового первостатейного старшины Кузина. Босов распутывал провод телефонной трубки и тараторил: «Вы товарищ  капитан второго ранга, вот можете позвонить. Мне телефон к пятидесятилетию поставили".   - Военком, тоже  второго ранга, лично позвонил и поинтересовался про аппарат. Сейчас благодать, а на сорокалетие Победы, не ставили, хотя сам адмирал Ховрин такое распоряжение давал. А как думаешь, Виталий, на шестидесятилетие Победы, может быть новую квартиру дадут?!
 - Не будем о грустном, Босой, где «люминивые» кружки наши фронтовые?  - Из единственной комнаты доносился хрипловатый голос Ивана Тимофеевича. – Вот нашел, какого ты их лешего на сервант поставил……
 - Дорогие товарищи, - голос хозяина квартиры дрожал,   - давайте помянем  по русскому обычаю тех, кого с нами нет, кого забрала война, а кто уже и сам прибрался. Да пусть им будет земля пухом, а море домом. – Молча выпили, закусили. Босов засуетился с яичницей, но его друг здоровой рукой прижал за худые плечи к себе и чмокнул в лысину: «Эх,  Витек, сколько протянем, на том господу и спасибо. Давай за Вано по -  полной, и покалякаем «малехо» про двадцать пятое марта сорок второго, то память дырявая совсем стала – напомнишь чего, если сбрешу».  Настенный календарь  извещал о субботе 27 марта 1995 года.
 - Последняя декада марта стояла ветреная, сырая, не  как сегодня,  - предался воспоминаниям  Иван Тимофеевич. – Наш малый охотник «МО-121»,  загруженный под завязку  неделю безрезультатно проболтался вместе с другими кораблями дивизиона в поисках немецких лодок и вернулся в бухту, так и не сбросив не одной глубинной бомбы.
 - А я служил краснофлотцем на этой же базе, только на плавучем кране, и всегда их предупреждал, - Босов ткнул пальцем в сторону приятеля,  - что выгружать их семь крупных глубинных бомб не буду.  Врага  пусть топят, а не возят боезопас туда- сюда.
 - Восемь, как сейчас помню их лоснящиеся цилиндрические борта. Грузили еще порядка двадцати малых глубинных бомб на каждый катер,  - лицо в обрамлении седой шкиперской бородки слегка зарделось от «Столичной». - Мы немцев на том выходе не нашли, а вот они нас думаю  выследили, потому что часа два после швартовки последнего охотника поливали с воздуха, что «мама не горюй».
-  Видимо, немецкая подлодка сопроводила вас до входа в Стрелецкую бухту, а затем под прикрытием тумана всплыла и теллеграфировала координаты базы для коврового бомбометания авиацией? – Виталий умело разделывал тарань.
  - Не исключено. «Юнкерсы» налетели, как черти из преисподние, -  старик тяжело вздохнул.
 -  Тимофеевич, никак в толк не возьму, почему Вано на катере остался?! – Босой появился с шипящей на сале яичницей в дверях комнаты.
 - Иван остался на охотнике по приказанию штурмана  - осмотреть привод руля. Голубец был рулевой на «МО-121». Отрегулировал привод и собрался на базу. Бомбордировка застала его уже на берегу.
 -  Да, немец намастачился  базы крушить еще с Англии. Недавно прочитал, что точность их бомбежек определялась  радио - телеграфным коридором при полете на цели: с одной стороны одни точки наземная станция передает, с другой тире. Летчик и шпарит как по рельсам. Отклонился  в одну сторону – тире слышит, в другую точки! Так точно по курсу на цель и выходили. Немец дураком никогда не был. Воевал тоже "куда с добром". – Виталий с любопытством слушал разговор старых вояк.
 - Чего, товарищ  капитан второго ранга, так смотрите. Я ведь радистом на том же охотнике был, - и старик протезом постучал по столу: «Та, та, та-та-та».
 - Семерка, «Я на речку шла!» - Пропел Виталий.
 - Молодец, верно – семь. Точно, напевами азбуку Морзе учили.   Босой, наливай, флот в надежных руках. За нашу Победу. Ура!
Зазвонил телефон.  Виктор Иванович бросился на пятачок коридора к аппарату, но вернулся слегка расстроенным – ошиблись номером. Старов понял, что дед ждет звонка от родных и видимо уже давно.  Стало жаль сухонького старичка, и он, усаживая Босова возле себя, крепко пожал руку. Тот все понял, с благодарностью глянул на молодого гостя и продолжил рассказ: «Иван Голубец был решительным и смелым с детства. Видя, что огонь распространяется, он мгновенно уже по пылающим сходням  вернулся на катер».
 - Можно конечно рвать когти в такой ситуации, – взгляд из под густых бровей, подернутых пеплом, посветлел. – Но не в характере Голубца бросать корабль в беде.  Всего их стояло тогда у пирсов четыре охотника,  да Витек?
 - Все загруженные под завязку, рядом с  плавучим краном. Представляешь Виталий, что случилось бы, если рвануть 32 большие глубинные бомбы и под сотню малых?! – Виктор Иванович загорячился, зарумянился и побежал открывать форточку.
 - Да трагедия могла быть колоссальная,  - Старов представил чудовищные взрывы на катерах, которые могли привезти к детонации снарядов артиллерийских складов базы. Картинка  покореженных антенн от падения обломков крана на эсминец или крейсер, гарь, убитые и раненые – все это кадрами кинофильмов пролетело в голове.
 - Вано бросился к рычагу бомбосбрасывателя, конечно понимая, что в первую очередь на горящей посудине необходимо избавиться от опасного груза – больших глубинных бомб. Механизм не действовал, видимо заклинило от бомбежки. -  Балкон открывай. Душно. Точно погода изменится. – Кузин встал на величину своего богатырского роста и помог другу справиться с верхним шпингалетом давно не крашенной балконной двери.
Свежий воздух  заструился по ногам; побежал по довоенному, старому кожаному дивану и устремился к низкому потолку, лаская по ходу на стене две фотографии. Та, которая больше -в рамке  с изображением молодого, чубатого Виктора Ивановича, а рядом с ним, видимо, супруга: курносая девушка с уложенной косой на голове и комсомольским значком в лацкане подретушированного коричневого пиджака.  Та, которая поменьше , самодельная с веселыми лицами трех краснофлотцев на  фоне круглой колонны памятника затопленным кораблям другой обороны легендарного Севастополя. В 1855 году,  ровно сто лет назад,  вице-адмирал Нахимов затопил корабли флота, чтобы не дать возможности прорыва  со стороны моря.
 - Как тебе три флотских пижона?! Справа Голубец. – Старики усаживались за стол, и Кузин, поглаживая шкиперскую бородку,  ждал, когда его приятель разольет остатки водки.
 - Бравые моряки.  – Виталий встал из-за стола: «Дорогие Иван Тимофеевич, Виктор Иванович, низкий вам поклон за то, что сохранили мир, восстановили из разрухи страну, за то, что дали моему поколению учиться и жить, я Вам доложу, в самое  светлое время».
 - Спасибо, сынок.  - Босов  засуетился,  подкладывая консервы прямо из банки, на которой значилось «Бычки в томате».
 - Бомбосбрасыватель не сработал, и что тогда?  -  Старов все равно уже опоздал на все встречи и бизнес – совещания, поэтому решил дослушать историю про  краснофлотца Голубца. Жаль уйдут последние старики и не заменить не книгами, не новыми информационными технологиями по силе восприятия рассказы о Великой Отечественной войне. Что носиться с национальной идеей! Вот она перед вами, господин Президент. Перепишите голоса стариков; наснимайте  документальных фильмов с живыми воспоминаниями;  проявите политическую волю и на государственном уровне, а не на уровне самодеятельных поисковых отрядов (большое вам спасибо за это ребята – зам автора!), найдите и захороните все останки погибших;  придите в каждый дом  ветерана и закрепите за ним предпринимателя, снизив за это с него бремя административной нагрузки, да покажите все это на весь мир!
 - Голубец начал сбрасывать за борт бомбы, таская их на руках. – Спокойно ответил Кузин, ловко орудуя одной рукой,  открывая всем по бутылке пива.
 Виталий удивленно поднял глаза на старика.
 - Да именно так, - вторил фронтовому другу Босов, - Иван хороший спортсмен был.  Представляется мне, что тяжело видимо Ване пришлось с  первой бомбой, она ведь дура   килограмм под сто. Дальше у него пошло дело. Все в дыму, пламя к ногам приближается, ад кругом настоящий, а он бомбы, что деток малых  на руках через весь корабль проносит и за борт! Тут погреба на охотнике рванули, Ивану осколком зубы повышибало. – Старик горько вздохнул. – Ветер с  бухты дым относил, дальномерщики с эсминца в окуляры эту схватку с пожаром видели, потом рассказывали. Покончив с большими бомбами, Вано спрыгнул на бонн, на минуту прилег, чтобы отдышаться, да  рот промыть. Даотномерщики говорили, что не лицо, а месиво сплошное, только глаза целыми остались. Видимо тогда он и заметил, что огонь подбирается к водолазному ботику. Голубец отдал швартовы и отпихнул ботик ногой. Не пойму, на кой ему раненному еще и с ботиком пришлось возиться. Может насосом подачи воды хотел воспользоваться, чтобы пожар тушить, да не смог. Виктор, как думаешь?
 - Ботик единственный на всю базу целым оставался, с него накануне собирались водолазов мне под кран заводить. Трюма водой заполнялись, и кран устойчивость терял, а  начальник особого отдела на меня зуб имел и уже бумагу в особый отдел флота накатал, что я  вредитель, сознательно кран из строя выводил.  Расследование началось. Вот, если бы ботик сгорел, тогда и мне крышка, хлопнули бы у волнореза, «мама не горюй». – Виктор Иванович дополнил рассказ, так просто, что словно речь шла не о человеке - краснофлотце Босове,  а о роботе, запрограммированном на самоликвидацию. И добавил, словно оправдывая неведомого особиста: «Что, брат поделаешь, война».
 - Выходит, он  и тебя тогда спасал?!  - Иван Тимофеевич нахмурил пепельные брови,  - почему раньше молчал?
 - Выходит так, а молчал, потому что тема с душком, и чего ее ворошить, коль капитан Злабин -  особист нашей бригады погиб в бою на Сапун горе. Давай лучше про Вано докладывай! – Рассердился Босой.
 - Ладно тебе разворчался,  - Тимофеевич мирно чокнулся алюминиевой кружкой с хозяином дома и  Виталием.
 - «МО -121» весь в огне, каждую секунду мог взорваться – на стеллажах оставались еще малые глубинные бомбы. Вано снова вбежал на палубу горящего корабля, схватил две бомбы и за борт их! Я понимаю , он думал лишь об одном: «Уменьшить силу взрыва». – Старик замолчал.
С улицы доносился привычный ритм обычной мирной жизни. Виталий был в горящем отсеке подводной лодки. Яркая вспышка той аварии ударила в мозг: «Нет, страха не было. Появилось чувство сопричастности к выполнению общей задачи – спасти лодку. Натренированное тело машинально выполняло команды и все. Оставалась надежда в глубине сознания, что за переборкой твои товарищи, которые тоже знают четко, что предпринять. Сила -  в единстве экипажа, а здесь совсем другой случай – одиночество и яростное желание до неминуемого взрыва уменьшить его разрушительные последствия, чтобы сохранить жизнь на других кораблях. Всего-то, по масштабам времени, пятнадцатиминутная схватка с огнем в малом эпизоде из миллионов подобных  на войне. Вот этим и отличается подвиг от работы, за которую Вы, товарищ капитан 2 ранга, получали большие деньги».
Хриплый голос Кузина вернул Виталия в квартиру на улицу Дыбенко:  «Дальномерщики рассказывали, что на Голубце вспыхнула роба. Человек – факел с бомбой в руках бежал из последних сил к леерному заграждению, чтобы броситься в воду. Не успел Иван Карпович! - Кузин тяжело вздохнул, - катер взлетел на воздух. Но взрыв не причинил уже ощутимого вреда другим кораблям. 
 - Мы прибежали по тревоге, когда  от морского охотника осталось лишь горящее масляное пятно на воде. – Виктор Иванович поднялся.- Может чайку или как?
 - Лучше второе, Босой.
 - А ежели сердечко начнет прижимать?
 - Все равно, Витя,  мы обязаны ради светлой памяти Героя Советского Союза Ивана Голубца, нашего дорого Вано, дожить до пятидесятилетия и доживем. Так что тащи чачу, не жмись!
Вечерело. Перистые облака сбились в темные тучи, гонимые нордвестом над белыми барашками вздыбленных вод Стрелецкой бухты. Ветер сорвал лавровый венок с росписью золотом «Ивану от друзей»  и унес в море, где покоились останки матроса Голубца, геройски погибшего на той далекой войне.

17. Зимние раздумья
Власов Николай-2
     Лида, вернувшись  со студенческих каникул и не застав Петрова, впала в отчаяние. Происшедшие в ее отсутствие события не поддавались логическому объяснению, рушили все ее планы и сокровенные надежды. Она рассчитывала на последнюю встречу перед отъездом Петрова, чтобы сказать давно созревшее в ее душе заветное слово – «люблю». Под тяжестью невысказанного признания девушка приходила на место их трагического знакомства и летом, и зимой. Ведь и зима была свидетелем их встреч.
    - Как это все глупо! – сокрушалась Лида, перебирая в памяти отдельные эпизоды тех событий. В них не хватало  связать их в одно целое. Наверно, неожиданно возникшее тогда  в глубине души это слово. А как ей хотелось тогда объясниться, хоть  не на словах, а душою, немым томным взглядом, сбивчивым дыханием, истосковавшимся жадным поцелуем. Разве можно сейчас вместить всю тяжесть разлуки в крохотном, трепещем агонией любви сердце? Пребывая в безмерной тоске, оно кричало:
     «-Где же ты, мой милый? Почему не дождался, не поверил в искренность моих чувств? Уже вторая зима, а от тебя нет весточки».
      Девичьим страданиям внимала снежная стихия тревожным завыванием леденящего ветра и хлопьями снежинок, обжигая лицо. Лида в ответ кричала:
   «-Так мне и надо! Сильнее и больнее хлещите меня!» Ей казалось, что так  она  понесет заслуженное наказание за все свои просчеты и освободится от страданий. Но, увы! Они все останутся бессонным ночам. 
      Лида, после длительного перерыва, вновь достала свой дневник и записала: «-…дура я…многое упустила, недооценила натуру  Петрова,…практически сломала его жизнь. Лучше бы я тогда на реке утонула, зачем он меня спас?»
       Откровенность девушки была жестокой и не справедливой. Над дневником Лида засиживалась допоздна, зачастую продолжая свои рассуждения  в тревожных сновидениях. Жить в неопределенности, уже нет сил, и Лида отправилась на поиски любимого. Где она только не была. То попадала совершенно в другие северные места, где также базировались экспедиции, то по воле непогоды ее рейс самолета заносило с вынужденной посадкой на другие запасные аэродромы.
      Однажды Лиде, все же повезло. Самолет доставил ее в нужное место. Летчики этого экипажа знали трагедию Петрова по болезни. На Севере мир тесен, хотя необозримое снежное пространство.  Они упомянули  о Вале, за которую поначалу приняли свою пассажирку.
      Лида уточнила имя, подумав, что тут какая - то путаница. Но ответ получила однозначный: имя, которым бредил Петров, все же, Валя.
      Да, летчики были правы. Петров действительно часто впадал в состояние бессознательности и депрессии и выкрикивал все, что ему приходило в голову. С Валей, до знакомства с Лидой существовали дружеские отношения, даже любовь.
     Убедившись воочию в правдивости существования в болезненной памяти имя Вали, Лида, как ей не было тяжело, с горечью, с этим же рейсом самолета, покинула злополучную северную обитель.         
Вторая половина зимы выдалась снежной с частыми метелями и заносами. Родной город встретил Лиду после дальнего путешествия на дальний север к месту нахождения Петрова-c которым она собиралась связать свою судьбу супружескими узами, именно таким состоянием погоды при их первой встрече. Город в снежных сугробах. Из здания железнодорожного вокзала выход был   заблокирован. Пассажиры томились в ожидании, когда расчистят при вокзале территорию, выходящую в город. На это ушло пол - дня, к вечеру.
    Площадь ярко освещалась прожекторами. Продолжал падать снег. Лида, стоя на ее средине, сокрушенно рассуждала:
     «Все тот же вокзал и та же площадь в пушистом снежном убранстве. Все до боли знакомо и дорого. Здесь ничего не изменилось и напоминало о давно минувших событиях, связанных с этим местом. Вон там, Лида обратила взор в сторону, в которой в нескольких шагах, то самое место встречи с Петровым, когда-то…»
        На Лиду нахлынули тяжелые воспоминания, на глаза накатились слезы от их прошлого и настоящего. Обидно, нет слов, выразить эти чувства. Какое нелепое стечение обстоятельств, все сплелось в один клубок не разрешимых проблем. Обостряла окружающая обстановка. Мимо Лиды не ускользала ни одна деталь этого вечера. Она на них заострила внимание, от чего сердце учащенно билось. Этому была причина. У Лиды возникало такое ощущение, что будто бы сейчас должна состояться встреча с Петровым. Она даже посмотрела на свои часы, которые показывали то самое время их свидания. Оглядываясь по сторонам в надежде увидеть любимого. «Как, чертовски все совпадало, сокрушалась Лида, - все было как – будто вчера».
     Но вот ее сердце вздрогнуло, точно в испуге стая птиц. Она вспомнила о сопернице, с опаской посматривая по сторонам. В каждом прохожем ей казалась Валя.
    «Нет! – вскрикнула исступленно Лида,- нет, не отдам!» А следом более спокойно и рассудительно: неужели все  же придется отдать все, о чем мечтала. Что останется мне? Пустота и безотрадный этот зимний день».
      Лида продолжала себя казнить:
   « Все же  не верится в то, что Петров мог  назвать имя Вали? Неужели, коварная болезнь  потребовала  в жертву меня? Что же я тогда здесь навожу зимние думы, грезы, распускаю нюни?»               
     Закончив свои запальчивые рассуждения, Лида с комом горечи в сердце покинула злополучную привокзальную площадь.
                *

18. Карима
Гузель Рахматуллина
   В кабинете оперуполномоченного Суянского следственного изолятора  было накурено. Двое мужчин в гимнастерках сидели за столом, нахваливая изъятый в соседней деревне первач, который закусывали конфискованными сваренными вкрутую яйцами и зеленым луком. Их беседу прервал ворвавшийся в кабинет Малик Арсланов. Он с ходу подбежал к столу, плеснул в граненый стакан самогонки. Пока встречал и распределял по камерам следственно-арестованных, прибывших вечерним конвоем, мерз на холодном октябрьском ветру, его сослуживцы Марсель Саитов и Агзам Гаитов изрядно распробовали добытый накануне первачок.
- Малик,  садись, друг, рассказывай, кого привезли. Есть кто стоящий?
-Все, как обычно,- глотнув обжигающего первача, - неспешно ответил Малик,  зажмурившись от удовольствия, - хотя, постой, есть одна… ягодка.
-Ну-ну, - заторопил его охочий до удовольствий Марсель.
-Из Нижнекулево доставили дочку врага народа. Красавица… Глазищи большие, зеленые, брови писаные, косы длинные, а сама белая, как сметана.
-Ну-ну…
-Да не нукай, не запрягал,- Малик гордо отстранил  товарища, схватившего в нетерпении его за руку, - Гордячка, прямо держится, необъезженная кобылка.
-Вот мы ее и объездим, втроем,- грязно хохотнул,  до сих пор молчавший, Агзам.
          Малик побаивался Агзама. Он был старше их по званию и по возрасту, да и фору в жестоком обращении с арестантами мог дать любому.
Сослуживцы вновь наполнили  стаканы самогоном и тут же дружно опрокинули их. Агзам, отломив краюху черного хлеба, скомандовал:
- Веди-ка сюда эту лебедку, поглядим…
-Может не стоит, их еще и не оформили по положенности.
-Вот и оформим.
         Под грязный хохот товарищей Малик засеменил к выходу.
         Через пятнадцать минут вернулся, толка в спину прикладом ружья, совсем юную девушку. Опрятно одетая, с туго заплетенными черными косами, она робко переступила порог кабинета и подняла глаза. Пьяные чекисты на секунду лишились дара речи. Девушка действительно была хороша. Среднего роста, с тоненькой талией, высокой грудью, с нежным, почти детским румянцем на нежном лице, изумрудно-зелеными глазами, оттененными бархатистыми густыми темными ресницами под тонкими, как крылья ласточки, бровями, с длинной, ниже пояса, черной косой.
 Первым опомнился оперуполномоченный.
-Имя!
-Карима.
Агзам вплотную подошел к задержанной, дыша ей в лицо смрадным перегаром.
-Ты  знаешь, кто я?  Я – представитель власти! Его представитель - кивнул пьяный оперуполномоченный в сторону висевшего на стене портрета вождя всех народов. Что  скажу, то здесь  должны все исполнять…Раздевайся!
           Она даже не шевельнулась. Сжала губы и выпрямилась – не деревенская курица – королева. Его бесили такие гордячки, ведут себя, словно из царских кровей, а он рядом – быдло последнее.
Представитель власти, икнув от злости, со всего размаха ударил Кариму по лицу, и начал валить на стол, за которым они только что пили. И тут же получил стаканом по лбу. Из рассеченной брови представителя власти потекла струйка крови. Он отпрянул от нее, прижав ко лбу платок, услужливо протянутый  одним из собутыльников.
-Ах, ты су…руку на меня!!! А ну, выводи эту вражескую гниду на улицу, она у нас сейчас шелковой будет! сама попросил, чтоб оприходовали!
            Пьяные конвоиры выволокли за волосы несчастную девушку во двор бывшей каторжанской тюрьмы, а ныне изолятора ОГПУ.
-Еще умолять будешь, чтобы я тебя взял, кулацкое отродье!
            Агзам приказал Малику связать веревкой  руки девушки. Конвоир, привыкший издеваться над арестованными, с готовностью выполнил приказ. Другой конец веревки Агзам привязал к седлу и, усмехаясь, взобрался на лошадь. Еще раз, победно оглядев свою маленькую жертву, пришпорил вороную. 
          Карима бежала за лошадью, пока были силы. Представитель власти то и дело подгонял кобылу, наконец, девушка, выбившись из сил, упала. Несколько километров тащил он ее волоком по полю. Карима молчала. Наконец, устав, пьяный истязатель, остановился. Он слез с лошади и подошел к арестованной. Пинком перевернул ее на спину. 
           Одежда девушки превратилась в грязные клочья, кожа на запястьях, изрезанная веревкой, кровоточила. Глубокие ссадины покрывали еще недавно нежное, нетронутое личико, руки и ноги Каримы. Она не двигалась. Чекист похлопал   арестантку по щекам, но она в себя не приходила.
           Уже светало, нужно было возвращаться назад. Агзам перекинул полуживую девушку через седло  и поскакал на службу. Сбросив ее тело в тюремном  дворе, приказал Малику поместить несчастную в мертвецкую.
-Эта дура не выживет, брось ее там, как окочурится, отправишь весточку родным, чтоб забрали.
          Карима очнулась только к ночи. Она с трудом открыла глаза на распухшем от ударов Агзама лице, страшно хотелось пить. В мертвецкой было очень холодно. Встав на четвереньки, попыталась подползти к двери, но всюду натыкалась на окоченевшие трупы. Было очень страшно. Все тело колотило от нервного озноба. Проползла несколько метров и, обессилев, снова потеряла сознание. К утру девушке все же удалось доползти до двери. Она не могла кричать, губы были разбиты, дрожа от холода и страха, Карима царапалась в дверь.
          Обходя территорию, Марсель услышал, как кто-то скребется в мертвецкой. «Неужто кошка осталась?- подумал парень, приоткрывая дверь. Увидев Кариму, рассердился и  оттолкнул ее назад: «А, ты еще не подохла, иди назад, такой гордячке только там и место, среди таких же господ!».
           Отчаявшись на спасение, девушка упала между телами замученных «врагов народа», больше она не пыталась просить помощи.
          Через двое суток Малик отправил в деревню Нижнекулево весть о смерти следственно-арестованной Шакировой Каримы.
 Мариам, получив известие о гибели дочери, тяжело опустилась на лавку.  Несколько лет назад арестовали ее мужа кузнеца Шейха, который отказался вступать в колхоз. Чтобы хоть как-то спасти детей, она публично отказалась от мужа, вступила в колхоз, сдала  единственную корову и устроилась в лесничество на лесопосадку. Работа была тяжелая, но выбирать не приходилось. Четверых детей нужно кормить.   
Несколько дней назад арестовали старшую дочь Кариму, которая работая на току, насыпала в карман горстку зерна, чтобы вечером сварить голодной ораве младших братьев и сестре похлебку. Домой с работы Карима не вернулась. Донесла подруга Гаухар,  отомстив  за то, что гармонист  Шамиль, как-то на деревенских посиделках сказал, что Карима - самая красивая девушка на сто верст в округе… Теперь ее дочери нет. Мариам глухо зарыдала, уткнувшись в стеганное лоскутное одеяло. Кое-как накормив младших пустой похлебкой и уложив  спать,  женщина побрела к председателю, чтобы попросить лошадь.
         Рано утром, убитая горем мать, поехала в Суяны, где находилась тюрьма, чтобы забрать тело дочери. Дорога была долгой, завернувшись в телогрейку, женщина, подгоняя лошадь, думала о своей несчастной жизни.          Неспроста  в народе говорят, что дочь повторяет материнскую судьбу.
         Ей было десять лет, когда утонули  родители. Мариам и ее четырех сестер раздали деревенским муллам на воспитание. Их отец был священнослужителем. Когда  старшая сестра подросла, ее выдали замуж за Шейха. Но Галиябану прожила в замужестве недолго, умерла при родах. Тогда шестнадцатилетнюю Мариам насильно выдали за мужа сестры. Она не любила Шейха, который был вдвое старше ее. Хвастливый, легкомысленный  кузнец, так и не занял место в ее сердце. Родила ему четверых детей, но никогда не была с ним счастлива. Детей растила в строгости, но очень любила. Карима была старшей дочерью, красавицей, умницей, да еще и работала не покладая рук. А как пела! Городские артисты позавидуют.
        Мариам остановила лошадь у ворот тюрьмы. Бросив кобыле охапку сена, постучала в ворота. Ей никто не открыл, с той стороны крикнули, чтобы ждала.
        Через два часа ожидания к тюрьме подъехал всадник. Он спешился около нее.
-Тетушка, что ты здесь делаешь?
Мариам узнала в мужчине знакомого Шейха Ихсана. Он частенько приезжал к ее мужу в кузню. Она слышала, что Ихсан работал уполномоченным по проверке тюрем. Женщина протянула ему извещение о смерти дочери.
-Подожди меня здесь, тетушка.
         Примерно через час из ворот тюрьмы вынесли Кариму. Девушка была еще жива. Ихсан и Мариам увезли несчастную в больницу, в райцентр.
        Через месяц Мариам забрала дочь из больницы. Исхудавшая, с трудом оправившаяся от воспаления легких, Карима была не похожа на себя, прежнюю. Трое суток, проведенных с трупами, сделали свое дело. У девушки начались припадки.
          Мариам пыталась лечить дочь, возила в больницу, знахаркам, каждый применял какие-то свои методы, но девушка не поправлялась. Вечерами выходила во двор, садилась на крыльцо и пела тоскливые песни. Голос ее по-прежнему был хорош, мелодичен, песни лились из глубины души так пронзительно, что односельчане, заслышав пение, приходили и, слушая ее, плакали.
           Постепенно раны на теле зажили, оставив местами едва приметные шрамы, а растоптанная, поруганная душа лечению не поддавалась.
           К Кариме никто не сватался. Кому нужна больная жена? Шейх в деревню больше не вернулся, после освобождения уехал в город. Сыновья Гали и Ахат подросли и теперь. наравне со взрослыми, работали в колхозе. Младшенькая Фануза росла рукодельницей. Скатерти, которые она вязала, были в деревне нарасхват.
           В начале сорок шестого года в деревню назначили нового председателя-фронтовика Лукмана Идрисова.
           Карима, которой исполнилось двадцать семь лет, вдруг неожиданно расцвела. Казалось, что ее болезнь, наконец, отступила. Вскоре   Лукман переехал в их дом. Мариам не осуждала дочь. После войны в деревне мужчин почти не было. Видя, что любовь благотворно влияет на душевное состояние Каримы, радушно приняла зятя в своем доме. Летом Карима родила дочь.  Мариам очень любила  внучку. Девочка не была похожа на свою мать, коренастая, живая, с темными хитрющими глазками, она больше напоминала отца.
            Как-то Карима и Лукман ушли утром на работу. Мариам, провожая их, радовалась, что жизнь  дочери потихоньку налаживается. Накормив внучку, вышла во двор, чтобы почистить чугуны. Она набрала с вечера крупного речного песка и отскребала им до блеска чугунки, споласкивала  и опрокидывала на лавку, застеленную чистой тканью.
          Закончив свое дело, Мариам увидела нищенку, с тремя детьми. Женщина остановилась возле калитки и в изнеможении присела на лавочку, а оборванные и грязные ребятишки затеяли у ворот какую-то игру. В это время было много людей, которые в поисках пропитания, просили по деревням милостыню. Мариам, пожалев детей, зашла в дом и вынесла нищенке несколько кусков ржаного хлеба.
         Женщина встретила ее враждебно. Она была еще довольно молодой,  но выглядела старше своих лет.
-Мужа отняли, теперь  его детям подаете!
         Успокоив незнакомку, Мариам узнала, что женщину зовут Алсу, она -  жена Лукмана, а оборванные  ребятишки - их дети. Когда  мужа назначили в Нижнекулево председателем, он уехал, оставив свою семью, обещал вернуться. Прождав мужа полтора года, Алсу случайно услышала от односельчанина, что Лукман на новом месте нашел себе другую женщину. В тот же день, обманутая жена, собрала троих детей, и пешком пошла искать неверного супруга. Показав женщине дорогу до сельского совета, Мариам зашла в дом и собрала вещи несостоявшегося зятя.
            До утра успокаивала она рыдающую дочь, а к утру у Каримы случился сильнейший припадок. Она пролежала дома целую неделю. А председатель со своей семьей занял половину правления, к лету им выстроили новый дом. Вскоре, чтобы никто больше не посягнул на ее мужа, Алсу стала рожать председателю детей друг за дружкой.
         А Карима слабела на глазах. Зимой она сильно заболела и пошла в соседнюю деревню в больницу. Мариам осталась дома с внучкой. После обеда разыгрался сильный буран. Мариам несколько раз выходила за околицу, но дочери все не было. Сердце матери тревожно заныло, предчувствуя новую беду.
          Карима кружила и кружила по лесу, пытаясь отыскать тропу, ведущую в деревню, но  в который раз выходила к одному и тому же месту: небольшой поляне, на которой росла огромная береза с раздвоенным стволом.
          Наконец, женщина устала. Она присела у подножия березы, укутавшись до бровей пуховой шалью. Болезнь  отняла у нее все силы.
          Карима сидела и смотрела на крупные снежные  хлопья и вдруг улыбнулась. Впервые за последние годы ей  стало необыкновенно легко и светло на душе.
         А снег все падал и падал, устилая нежнейшим лебяжьим пухом округу, и дарил долгожданный покой еще одной неприкаянной душе.

19. Не понарошку
Лайла Вандела
Кавардак ревнивых мыслей в моей голове обжигал болью и сливался в непрерывный грохот: где мой муж? …Навеселе пошёл провожать кирнутых барышень...
И вот… Звонок в дверь заплясал-замигал мыслью о любимом. Но!..
- Как дела? – спросила соседка-училка, красуясь в расшитой бусинами шали.
Лицо «доброй» Людмилы было вычурно внимательным, улыбка - вежливой и заинтересованной.

Я принялась рассказывать о своих переживаниях. Но когда я дошла до середины своего эссе об исчезновении моего мужа после, кстати, её Дня Рождения, она перевела свои кроткие голубые глаза с моего лица на моих РЕЗВЯЩИХСЯ КОТОВ; и не сводила их с котов, покуда я не закончила. Тогда, по-прежнему не поднимая глаз, она выразила мне сочувствие в связи с тем, что я так стяжаюсь и, наконец, на меня посмотрела…

- Важней всего погода в доме. Всё остальное суета, – пропела Людмила под Ларису Долину.  – Прошла только одна ночь и утро. Никаких свидетельств того, что Дима как-то пострадал - нет, – кроткие и любезные интонации её голоса… выражение лица и глаз, которыми соседка прикрывала своё бессердечие… Всё было на месте!
- Но решение провести поддатых подстилок пришло в его голову не спонтанным экспромтом! Это ты заставила его пойти, чтобы добавить перца! Буквально - разняла нас друг от друга! – заревела я на весь подъезд, уже вслед уходящей профуре. - Где он гарцует теперь?!
- Гав-гав-гав! – разборзелась, как сука, подлячка.
- Ррр-мяу! – развозникались мои коты.
- Гавчи-гавчи, если считаешь, что носителями этики являются такие как ты ШКОЛЬНЫЕ ПЕДАГОГИНИ! ...Призванные мух летать учить! – завопила я ей вдогон по направлению. Ибо нЕфиг!!! как говорил Конфуций.
Не тратя больше «порох» на горе-училку горькие мысли снова замигали мне. Я бросилась в кровать и безуспешно пыталась выстрелить в свою боль слезами.
И тут кто-то плюхнулся ко мне! У него весёлое настроение и телодвижения. Самоуверенные глаза. Нет – не кот! …Он хорошо выпил, погулял, отдохнул и вернулся.

*****
Только ушла моя пронзительно-ревностная боль, и я вместе с мужем уснула, как в дверь позвонили…
- Кто был вашим собеседником? – спросил голос из темноты дверного глазка. - …Вы утром общались с вашей соседкой на повышенных тонах?
Я открыла дверь. Ко мне приблизилось удостоверение.
- А что случилось? – копнула я.
Помолчав, майор полиции Олег Булкун усилил мысль:
- У вас был конфликт с Людмилой Ярковской?
- Кровожадного - нет, - туманно ответила я.
И тут Булкуну позвонили; и он, махнув, (мол, с обывателями договорит потом), ринулся к лифту.
- Пожалуйста!.. Почему вы бежите?!!
- Потому что меня ждут! – донеслось в ответ.
- Где?
- На речке!
- Можно с вами?
- Идите все!!! – неоднозначный ответ показался вызовом…
Я натянула тесное трико, обтягивающее тело почти как водолазный костюм, и бросилась вдогонку майору, оставив распахнутой дверь! ...Навряд ли мой СПЯЩИЙ муж (на этот раз) понесётся вслед компании. А мне надо спешить!

*****
Первую картину, что я увидела, прибежав вслед за майором на залив, это – множество людей (в том числе и с кинокамерами). Они снимали, как водолазы что-то ищут на дне залива. И я подумала, что произошла какая-то впечатляющая катастрофа.
- Здесь что-то случилось? – спросила я у человека с кинокамерой…
И тут папарацци взялись за меня...
- Вы - жена местного музыканта и певца Дмитрия Харченко?
- Да.
- Что происходило до того, как ваша подруга-соседка пошла на речку (залив)? – подчалил ко мне оперативник.
- Людмила пошла на речку?
Я тут же была посвящена в весьма таинственное происшествие, но не была уверена, что оно как-то связано с моей персоной… ревнивой жены… (Такой ревнивой - что даже ничего не расспросила у мужа о его ночных приключениях, и не сделала ему нахлобучку! Ну, это же просто – СУПЕРРЕВНОСТЬ!)
*****
Когда из воды вышли мокрые водолазы, я в оцепенении, приросла к месту… Водолазы выудили из воды Людмилину вещь – расшитую большими (тяжёлыми) бусинами шаль, с которой она со вчерашнего дня не расставалась. 
Зубы у водолазов стучали, так что я едва разобрала слова…
- Ид-д-д-иотка бросилась в з-з-алив!
Водолазы выпили водки и зубы у них перестали стучать.
- Выудили кое-что из одежды. Но это всё! Течение быстрое, –  водолаз кивнул мокрой головой в сторону слияния канала и реки.
Чувствуя, что не умещаюсь в вычурность любых логических умозаключений, я опасливо разулыбалась… нелепо застывшей улыбкой.
 - Неужели Вы рады этому?! – майор Булкун аж сбился с ритма заполнения своих отчётов, услышав мой сдавленный смех.
- Нет, что Вы! Просто - стряхнула с себя оцепенение, – отшутилась я.
- Что же Вы подумали, когда засмеялись?
- Подумала, что Люда - чеканутик, если порешила с собой. Я всегда сардонически относилась к ней. Мне её очень жаль, но не жалко! Дело в том, что у неё всегда была НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ – разрушать чужие пары… А вчера она подкрепила ЭТОТ свой подлый имидж, организовав загул моего мужа!
Да, я побурлила немного, когда Люда пришла ко мне со своими ИЗДЁВКАМИ: мол что? и у тебя угнали мужа! Но я к Диме не ревную! Какая-то зацикленность на сторонних ЮБКАХ ему (рок-звезде!) совершенно не к лицу!
- Рок-звезде? Поподробнее, пожалуйста. Мы думали, что Дмитрий Харченко просто - мало кому известный музыкант.
- …Рок-звезда концепции Виктора Цоя!
- А это интересно…
- Ну, по крайней мере, он САМ так себя называет.
- Нам надо у него взять... не автограф, а показания.
 Следователь и корреспондент с кинокамерой проследовали следом за мной – в нашу с Димой квартиру...
 *****
- Ничего нам не расскажешь?! – воскричала я с порога.
 
И Дмитрий, (хоть его бедного и разбудили с похмелья), как настоящий артист, увидев оператора и нацеленную на него кинокамеру, вскочил в сценический прикид, и весело раскрутил лейтмотив СВОЙ ЖЕЛАННЕЙШИЙ…
 - Садитесь милостиевые государи! Супер! Каррроче!.. У меня новая творческая концепция… Это – не попса, не рок-панк, а – метание слов! Метания души!
Он схватил гитару, и запел:
                Понарошку пышущий оскал,
                Фатум слов выпуска-а-ал!..

- Наш тебе восторг-восторг! – перебила я мужа. – Давай рассказывай подробности того, чего я не знаю. Вчерашняя ночь! Всё, что касается женщин!!!
 И Дмитрий разыграл целый спектакль… Вот как отснял этот спектакль оператор с кинокамерой…
 *****
                Ещё косою острою трава в лугах не скошена,
                Ещё не вся черёмуха тебе в окошко брошена…
...Напевала именинница, зажав Дмитрия в прихожей, и пытаясь его облапить.
Неоднократно она впрямую говорила Дмитрию, что без ума от него, и хотела бы большего.
- Хочется-перехочется, - в упор её не видя, отвечал он. – Знаю, ты ничего не имела бы против и всех ОСТАЛЬНЫХ мужчин!? И за это я тебе благодарен! – Дмитрий всегда был галантен, изысканно-учтивый со всеми без исключения, и на дистанции ПРИЛИЧИЯ держал цирцей разманщиц и сирен!
- Все остальные?? Это ты говоришь девушке, серьёзно озабоченной поисками хотя бы ОДНОГО любовника??!
- Ах, вот как! Хорошо, что ты меня просветила! …Мне очень любопытна твоя программа перехвата меня у моей жены, но ДОБРЫЕ СОСЕДИ, поверь – это тоже неплохо.
- …Тогда – мои подруги!  Стань жертвой их благосклонности! – в таких тупиковых ситуациях Людмила выпускала свою тяжёлую артиллерию - в виде её более худых и таких же разнузданных (в плане раскрепощения ЧУЖИХ МУЖЕЙ) смутительниц.
- Значит, они все хотят меня?
- …А особенно, чтобы твоя СЛАВА коснулась их! – польстила Дмитрию Людмила в его творческих амбициях (славно успешного музыканта) но ошиблась…
- …Моя слава?? Тогда я тем более не прикоснусь к ним… к твоим щедро сеновальным отличницам! Предоставлю это Славе!
- А тебя не легко будет брать. Но жизнь такова, что всё в ней надо брать, что не даётся. И услада... Возьмёшь усладку? чтобы жизнь казалась сносной!
- Чтобы жизнь казалась сносной?? Потрясающе! А ты ЛЮБУЮ благородную тему можешь вЫвернуть наизнанку?
- Конечно! Будь достоин МАТЕРИАЛА, пошедшего на тебя... Осуществишь желания моих подружек - и СЛАВА коснётся тебя: мы станем армией твоих фанаток! (Если только будешь нежным.)
- Воспользуюсь случаем, пожалуй… Ведь кроме тебя ни одна образцовая соседка не посмеет мне сделать такое предложение, –  на лице Димы не дрогнул ни один мускул, хотя то что он говорил было насмешкой. – Слава коснётся и тебя, обещаю, если мне понравится как твои подруги будут меня брать!
- А у тебя есть какие-нибудь идеи? Как всё это можно устроить, чтобы Груня твоя меня не убила?
- Я всё же посоветовал бы тебе не строить планов – пусть события идут своим чередом! – говорил Дмитрий резко, ковано, чеканно, в манере Виктора Цоя, отворачивая от похотливой липучки подбородок.
…Всё это изобразил мой муж НА КАМЕРУ! Артистично! В лицах! Уверенно! И не пряча от меня глаз, как в той редкой семье, где владеют не только искусством любви, но и дружбы.
 
*****
 - Сегодня Людмила покончила собой! - с прискорбием объявила я мужу.
                Хватит плющить орбиту, вонять;
                Канву злыдней-дней пора закруглять, - спел Дима под гитару.
- Твоя бравурность неуместна. Я сказала СЕРЬЁЗНО о Людке, – цыкнула я.
- Быстро обними меня! – снова стеатральничал Дмитрий.
- Идеи новых песен у тебя поперёк лица так и светятся! А теперь вместо этого надо отстреливаться и отлыгаться, – обняла я мужа.
 Дмитрию объяснили, что свидетели видели, как Людмила зашла (прямо в одежде) глубоко (с головой!) в залив; и больше из воды не выходила. На Диму происшествие произвело впечатление, но при дальнейшем дознании он лишь вежливо улыбался, как будто, это мало его касалось.
 - Получается… – с азартом и вызовом воззрился на Дмитрия следователь… – Увидев, что слаженные действия тяжёлой артиллерии - Людмилы и других женщин, тобишь...
- ...КОМАРИЛЬИ СОСУЩЕЙ, тобишь! - перебила я. (Все рассмеялись.)
- Увидев, что действия КОМАРИЛЬИ СОСУЩЕЙ не привели к желанному итогу, т.е. разрыву или ссоре в вашей семье, Людмила испытала удар по самолюбию, плюс - приступ зависти (или, может, - СОВЕСТИ). И это привело к депрессии и самоубийтву?
- Там - и зависть, и нарушение её мятежного покоя НЕПОКОРНОСТЬЮ моей! Но, не верю я в Людмилино самоубийство! – вновь взыграл духом Дмитрий. – Могу треснуть, но совесть ли заевшая... зависть ли… - понятия растяжимые!
- Значит, вариант второй – убийство?! – наверное, ПОШУТИЛ следователь (он же – майор полиции - Олег Булкун, взявший на себя и обязанности следователя в связи с полученным дипломом).
- Ну, колись! Чем там закончился твой долгий экскорт экспедируемых Давалок?! – вопияла громким криком я.
- Я провёл их сначала до остановки такси. Затем Люба (отчаянная сообщница Людмилы) предложила всей компанией проехаться к её дому. Мол, ей одной - душераздирающе страшно. Затем – посмотреть коллекцию презентов от одесских друзей-моряков… Ну ЧТО она может со мной сделать?! Я и зашёл к ней...
Квартиру же она закрыла изнутри; подлезла под мои руки, и предложила остаться. Не выбивать же дверь? У ПОХИТИТЕЛЬНИЦ пришлось задержаться, но только и ждал утра, спокойно философски ОТКЛЁПЫВАЯСЬ ОТ ПЕРЕДКОВ вакханок.
- Что? - не вкурила я. (Все прыснули со смеха.)
- Но я чист! Ночь прошла в пении песен моих под гитару, в сложных психологических изысканиях, наблюдениях, а главное – в ожидании когда воровки чужих мужей вывихнутся от своей зависти, своих обид и сгорят от стыда!
- Да… классный корешь!.. – послышалось из стана папарацци.
- Окей! – продолжил следователь, обратившись к Дмитрию. - Людмила с вами в КОМПАНИИ всё это время оставалась?
- Да! Не только искушала меня (вперебивку Любе), но и видео снимала! хоть и в некондиции была. Ушла Людмила - уже когда я сном забылся.
- Атипические барышни, конечно! Что за охота вам была с ними дружить?
- Да, нетиповые! Из-за психологических изысканий мы и влились к ним в компанию! К этой «хунте»! - решила ИСЧЕРПАТЬ я все вопросы. - Ироничные детективы пописываю, видете ли, и мне всегда МАЛОХАРАКТЕРНОЕ в людях интересно. Согласитесь, преподаватель в школе – похитительница пап своих учеников!!! - поддала я пару...
- Ах уж, твою нечисть! – заволновались все.
- Да!.. – покачал головой следователь. - Иногда машины, заменяющие людей, не так плохо! ...Даже, при обучении детей! Значит, вариант второй – убийство?!

20. Арабески
Алексей Листовский
У нас нет надежды. Это осознание безнадежности – как дно, до которого ты достал, нырнув под воду. Но все же ты просишься к свету, - наверх. Снова и снова встаешь, идешь. Надеешься, ждешь чего-то.
Вот ребенок в метро на руках у матери – какой доверчивый взгляд! Это то доверие, не знающее сомнений, которое покоряет людей. Чистота и доверчивость взгляда, - ожидание счастья. У взрослых его уже нет. Доверие считается слабостью. Почему? Для чего все это?
Потом сидишь в парке на лавке, люди идут мимо, мимо... А у тебя такая тоска на душе! – кажется, камни начнут плакать.
И говоришь себе, твердишь одно: «Зачем? Зачем все это»?
Но что ты значишь во Вселенной? Пылинка, игра судьбы, мировой стихии, игра причудливых арабесок воли и сознания твоих древних предков.
Наивно ждать сочувствия от людей, которые никогда даже не пытались помочь тебе.
Это давно пора понять, чтобы не обманывать себя относительно своего состояния, ситуации, в которой ты находишься.
Но от кого ждать сочувствия? Есть ли оно вообще?
Отвлекаешься на что-то такое, что само по себе радуется, живет, светится, - забывая про свою безвыходность, идиотскую тоску, плачевное состояние. И что же? Разве это не лучше? Ведь все проходит. И счастье, и несчастье.
Что еще было за сегодня? Кажется, ничего. Никаких мыслей просто.
Сидел на лавке в парке, все силился что-то понять. Но безуспешно. Так и не понял.
Но было ли то, что понимать? Что можно понять? Разве не стали непонятными большинство людей? И понимать то было нечего. Вот, лучше просто смотреть, - смотреть без всякого понимания, на машины, светофоры, идущих людей, витрины магазинов, вечерние ветви деревьев. Разве ты еще не привык к причудам жизни? Разве ты не постиг еще ее непредсказуемости, непонятности, спонтанности?
Забудь же про свои тревожные мысли. Старайся вообще не думать, - не разгадать тебе загадки этой жизни, как неразгадана она всеми нашими предками, предшественниками. Нам ли думать над этими вопросами! Чтобы найти что то новое, надо признать, что ты ничем не обладаешь. Что все, что у тебя есть – старое. Попытайся так поступить. Попытайся принять дар, - который ты не сможешь создать своими руками. Попытайся принять то, что не сделаешь сам никогда, не смастеришь.

21. Первопроходцы
Татьяна Разумова
  Нежно-жёлтая. Жёлтая стоит вода в полыньях Ледовитого Океана - далеко на юге от вас. Блеклое солнце растеклось по водной глади - сделало ещё один "птичий скок" над розовым да жёлтым кругами горизонта. И за бортом "Рузвельта" тоже ляжет сегодня жёлтая заря.
  У меня нынче два Роба, два товарища. Жилистый, ловкий и бодрый капитан шхуны "Рузвельт" - Роберт Бартлетт - он теперь начальник продовольственных подотрядов. И ты, Роб. Предводитель первопроходцев. Мужчина огромного роста. Не принимающий упрёков в несправедливости. Собирающийся с силами для итогового недельного рывка к цели. Покалеченный в своих прежних попытках достичь полюса. Перепроверяющий сейчас, заново обдумывающий каждую мелочь, каждую деталь принятого плана. Я любуюсь тобою, мой великан с огромными заиндевевшими усами, со снежистой бородой. Люди, в чьих глазах я привыкла отражаться за минувшие тысячелетия, чаще коренасты и узкоглазы, как вон те эскимосы, правящие собачьими упряжками. Даже поморы, выстроившие дома на Груманте, не были так велики ростом, как ты.
  Стылая Бездна над головой. Стылая Бездна под метрами льда. Зреющая в снежном блеске слепота. Марево безмолвной пустыни. Только бойкий юноша-эскимос Укеа различит сорок цветов снега. И только твой верный спутник - негр Мэтью различит сорок цветов меня, Стылой Бездны.
  Ты усвоил, Роб, что Арктика не простит ошибок, и, собираясь в последнюю экспедицию, просчитал каждый шаг, каждый грамм продовольствия, одежды и оборудования. Первым от мыса Колумбия, где вы оставили "Рузвельта", стартовал с помощниками твой товарищ - Роб Бартлетт. Вышел, чтобы заготовить на пути основного отряда стоянки с запасами продовольствия. Была полярная ночь и, оттеснив зелёный виток северного сияния, я гляделась в огоньки керосиновых фонарей, с которыми шёл авангард. Продовольственные подотряды уходили вперёд а потом, уставшие, выложившиеся на обеспечении маршрута, отсылались тобой обратно вместе с их собачьими упряжками и помощниками-эскимосами. Таково условие участия в вашей команде первопроходцев: никто не знает, насколько приблизится к полюсу, ты сам в любой момент отошлёшь любого назад или выберешь достойным продолжить путь.
  Сегодня, в день сосредоточения перед последним, недельным рывком из всего продовольственного авангарда с тобою остались только капитан Роб да верный Мэтью с их эскимосами. Торят в торосах дорогу. Мореход Роб полон надежд. Он уже вычислил оптимальное направление к полюсу с учётом дрейфа льдин. Мэтью доволен тем, что ты улучаешь возможности прилечь в сани - ноги после ампутаций отмороженных пальцев, сделанных тебе в гренландском походе, уже не те. Самый последний шанс дойти до полюса - пятьдесят три. Вслушиваясь в токи твоей крови, я чую, что изуродованным ногам уже никогда не отогреться.
  Что не сумел ты, суровый Роб, разделить с товарищем Робом? Почёт Арктического клуба? Риск встретить на вершине земного шара что-то нежданное? Голод в пути? Несколько потерянных часов, умаляющих торжество просчитанной тобою системы скоростного продвижения к полюсу? Видел? Я вместе с тобою смотрела в глаза Роберту Бартлетту, когда ты подошёл, чтобы отослать его назад.
  Когда ты обратился к нему: "Мне бесконечно жаль..."
  Стылая Бездна над головой. Стылая Бездна под метрами льда... Капитан Роберт Бартлетт благополучно дойдёт со своими эскимосами до "Рузвельта", и я дождусь его в новых арктических экспедициях. Вы с негром Мэтью останетесь торить дорогу по очереди. К полюсу, а после того, как ты проведёшь там все измерения, доказывающие достижение цели, обратно - к мысу Колумбия. В день твоей славы Мэтью с его эскимосами будет идти первым. Он проложит в торосах последние километры пути и усядется поджидать тебя, Роберт Пири, на вершине земного шара.

22. Оттенки тепла
Сергей Азин
Глупая ситуация. Глупая, неуместная, но случившаяся ситуация. Даже смешно.
- Что будем делать?
- Хороший вопрос...
Это очень своеобразное тепло - тепло истерики. Тепло без тепла – вроде, и кровь гуляет, и пар изо рта, и все эти жесты-взмахи. Должно греть, но холодно. Холодно, но без ощущения холода, без этих иголок в озябших конечностях.
Ночь, тайга, зимник светит серебром луны. Мы вдвоём у немой машины, в одночасье ставшей всего лишь холодным железом.
- Да, я не заправился, да забыл, что индикатор топлива не работает, да глупо, да до ближайшего жилья двадцать километров, да зима, да ночь.
В ответ лишь слёзы, вот со слезами вдруг начал чувствовать мороз. Всё-таки истерика лишь иллюзия, фантом - движение без движения, как холодный огонь с монитора. От горящего на экране костра - не согреешься...
Приседаем и прыгаем, греемся. Деревянными руками подбрасываю монетку, ловлю:
- Решка – ночуем здесь, орел – идём до базы.
- Орел?
- Нет, решка.
Снова эмоции без движения, как свет без тепла. Успокаиваемся быстро, прыгаем.
- Так, повернуть, сначала повернуть машину, так чтобы от ветра, чтобы багажник поймал бакштаг.
- Будем жечь костер прямо на дороге?
- Тут дорога-то – не разгуляться. Так, тропа среди леса, а вытаптывать площадку нет никакого желания. Да и машина – идеальный отражатель, да ещё и приют какой-никакой.
Повернули, уже теплее. Тепло труда самое честное, самое искреннее, - это же прямая работа сердца.
- Пройдись вдоль обочины, наруби лапника и набери бересты. Хоть согреешься.
- А ты?
- Сухару валить.
- А чем? Руками?
- Вот.
- Что это?
- Батыга, нож такой, разберёшься.
- Им резать?
- Ветки руби, это же почти топор, только лезвие ножом, как у копья. А бересту можно руками надрать. Поищи ту, которая сама уже отходит.
- А, поняла.
- Только как можно больше и того и того.
- Ладно.
- Главное бересты побольше.
Остывать у рождающегося огня приятно. Не страшно за уходящее тепло, знаешь, что сейчас вернётся. И вернётся сторицей.
- Ты прям наседка, такое гнездо свила, прям как на перине )
- Да, разошлась )
- А хотела в замёрзшей машине спать.
- Нет, просто не верилось.
- Вспотела, мокрая как курица )
- Да )
- Прям фитнес?
- Круче )
Тепло от огня - это всегда сказка, всегда история. Здесь и рождение, и рост, и мгновения затухания, и внезапные всплески. Маленькая жизнь.
- Так странно, испытывать чувства к стихии.
- Почему?
- Ну, она же без души и разума, такая какая есть, - горит не по доброй воли, а потому что горит.
- Мы все такие как есть.
- Но мы-то властны.
- Властны гореть, потому что горим, но считать, что горим, потому что хотим?
- Да ты философ )
- Я же говорила, ты меня недооцениваешь.
- Но ведь всё-таки оценил.
- Ага, и сам оценился.
- В смысле?
- Важничал, важничал, а в итоге…
- Что в итоге?
- Как ребенок...
- Все мы дети, только строим из себя.
- С тобой хорошо.
- Главное – тепло.
Тепло человека – оно совсем другое. Огонь как маленькое солнце - бьет волнами, докуда дойдут, дотуда дойдут, а человек – он душу греет. Как-то так незаметно, но глубоко - ни грелка, ни обогреватель не дают такого тепла. Даже кошка и собака, они ближе к огню, - как войдут в режим и начнут генерировать, то хоть отодвигайся, а то обожжешься. Человек совсем другое, он как вода - обволакивает, но стоит разорвать объятья, и сразу как и не было тепла. Но и не вода - от воды мурашки, когда из неё на холод, а с человеком мурашки до. И нет ни у чего такой глубины.
Хотя от человека, конечно, зависит какое тепло. Некоторые как камни – забирают, а потом держат и отдают по чуть-чуть, с неохотой. Другие как дерево - только зеркалят твоё, но не дают своего в ответ. Третьи – так и вообще лед льдом, - максимум растают, но от этого ни холодно, ни жарко. Редкость это – человек, чьё тепло в тебе отзывается волной внутреннего тепла, рождающейся в ответ.

- А он снег не протопит?
- Нет, не протопит, - тут специальная конструкция, ни вверх ни вниз, только в бока тепло идёт.
- Геологи придумали?
- Нет, до них еще, сейчас и не узнаешь кто первый, - это как нож или топор.
- Но в Африке ведь нет таких костров?
- А им и незачем )
- Не потухнет?
- Нет, он сейчас вот так двухметровыми углями тлеть и будет, - одна большая батарея.
- Отец научил?
- Сам научился
- Как сам?
- По видеоинструкции из интернета.
- Инструкции?
- Ага, инструкции, как по выбору пылесоса.
- Не знала, что есть такие инструкции.
- Спи давай…
Самое загадочное – тепло рассвета. Вроде тоже иллюзия, внушение, как от истерики, но нет - правда тепло. Стоит только появиться солнцу, и сразу становится теплее. Неужели оно правда так быстро прогревает воздух? Или это тепло оправданной надежды? Сбывшегося ожидания?
- Просыпайся, родная, завтрак готов.
- Уже родная, после первой же ночи?
- Это так, к слову.
- Говорил, тяжело довериться людям, боишься отношений, а оказалось - одна ночь, и уже родная.
- Сказал же, к слову.
- Я слышала, не парься.
- К слову о том, что доверие порождает доверие.
- Ты мне не оставил выбора.
- Ты сделал выбор еще до этой ночи )
- Это да...
- Ладно, остынет.
- А кто тебе сказал, что завтрак в постель – это только чай?
- Кофе и круассаны в городе остались.
- Так и знала, что их ты тоже забыл.
Тепло движения очень забавная вещь - и не замечаешь его, пока не поймешь, что уже потом обливаешься. Вроде просто идешь, болтаешь, точь в точь как променад в парке, да вот только тепло. Действительно как в компьютерной игре, - видишь пейзаж, но не видишь холода. Только по звукам и понимаешь, что холодно. Скрип снега и порывы ветра - это ведь холодно?
- Главное – успеть засветло.
- Никогда столько не ходила.
- Ничего, всё всегда бывает в первый раз.
- А ты ведь обещал легкую прогулку.
- А мы и так налегке, без рюкзаков )
- Сколько ещё?
- Придём затемно.
- Ты же говорил, можем успеть?
- Издержки профессии – привык ставить завышенные цели, чтобы стопроцентно укладываться в приземлённые задачи.
- Ты хоть что-то планируешь чётко, без запасов или недочетов?
- Выходные на диване.
Забавно, но жилье как рассвет, - так же от одного вида теплее на душе, роднее как-то. Лес, лес, а тут избушка, дымок. Даже лай собак не пугает, а успокаивает, - никакое лихо теперь уж точно не тронет. Можно победоносно прошептать:
- Стужа, стужа, я не твой.
Правду говорят, греют стены, одним своим видом греют. Греют и придают сил, особенно когда бредёшь уже на автопилоте, - одним усилием воли.

- Как вас вообще сюда занесло-то, ребята? - спросил Игнатьич, разливая чай. Зовут его, конечно, как-то совсем не так, но почему-то напросилось это Игнатьич…
- Да вот, решили посмотреть на ледопад, - без обиняков сознался я, прямо как школьник, впервые оказавшийся у директора.
- Неужто Нерва замёрз всё-таки? - издевательски проронил старичок, пряча под бородой и бровями ухмыляющийся морщинистый смайлик
- Не до конца, - отмахнулся я.
- Мы думали, он уже растаял, - включилась в игру Маша.
- Нерва ревёт даже в самые лютые морозы, - такую мощь никакая стужа ни скует. Никакой холод ему рта не закроет...
- Говорите, только завтра хозяин приедет? - в очередной раз перебил я басню старика.
- Да, да, только завтра, - сам уже без генератора третий день, ни света, ни телевизора. Спутниковый телефон и тот уже не шипит.
- А Серёжка уверял, что застывает, что даже лазят там.
- Да какой там, хотя, может, один, другой из перекатов и промерзает, - умеют лишённые общения, люди чувствовать на подкорке, стоило только мне перемениться в лице, как Игнатьич сразу всё понял, перестал нагнетать.
- Как вы вообще на своей машине добрались-то туда? - виртуозно сменив тему, продолжил старик.
- На честном слове и на одном крыле, - благодарно ответил я.
- И не говорите, уверена была что застрянем, не доедем.
- Так мы и застряли, - поправил я раззадоренную разговором Марию.
- На обратном пути это не считается, - отмахнулась она.
- И то верно, посмотрели хоть на крикуна Нерву, он внимание любит. Совсем как кошка, хоть и грозный камень.
Своё тепло – самая корыстная вещь в этом мире. Не понимаю, какое ещё нужно богатство, когда залезешь под одеяло и чувствуешь - твоё. Прям как дракон над златом, только, конечно, не так чёрство, - тепло это всё-таки жизнь, а не металл. Впрочем, можно поспорить: благо или грех – жадность к жизни. Уверен, что благо, точнее плевать на порицающих эту жадность, - они просто не знают, что такое чувствовать тепло своей жизни, ощущать его до последней капли.
Неужели есть те, кто не знает каково это - переживать радость обладания жизнью?

- Твоя очередь.
- Не, не пойду.
- Это почему?
- Одному скучно, да и лень, - согрелся уже.
- Иди мойся.
- Может, ты всё-таки со мной, еще разик? Веником тебя попарю.
- Игнатьича позови.
- Это не то.
- Вот ты значит какой?
- Какой такой? Что тут такого?
- Одна ночь ничего не значит.
- Это тут причём?
- Не причём.
- Хотя, да, тем более просто объятья.
- Тем более.
- Хотя не просто, совсем не просто.
- Иди в баню.

Жар и пар - это совсем другое тепло. Это даже не тепло печи - комфортное и привычное, как электрический свет. Это совсем не само собой разумеющееся тепло цивилизации, - это что то из глубины веков. Это язычество - немыслимый ритуал поклонения противоположностям, смешению огня и воды.
Баня – это опьянение от тепла. Даже если не выпил ни грамма - пьян от этого угара. Пьянящее тепло жара и пара очищает само по себе, просто сразу чувствуешь себя совсем иным.
А контраст? Только в бане понимаешь, что снег, в который ты прыгал, действительно холодный. Это принятие мороза в тепле - это что-то действительно религиозное. Причастие к таким истинам, что не подобрать слов. В этом единстве парадоксов и противоположностей и есть суть мира.
Баня - это таинство.
- Ну вот, а не хотел идти.
- Да я так, рисовался.
- Спать.
- Как скажешь.
- Сережа, ну согласись приятно ведь когда чистый.
- Приятно чувствовать, как ты пахнешь.
- А как я пахну?
- Собой.
- А это как?
- Так и никак иначе.
- И зачем я только в это ввязалась?
- Влюбилась, я же неотразим.
- А ты?
- А я тоже наконец-то научился любить.

Тепло страсти – оно как тепло движения. Тот же всепоглощающий поток, превращающий мир лишь в картинки и звуки. Это даже не опьянение бани, а именно растворение, какое то небытие, дурман. Сладкий, безумный, но дурман.

Тепло любви совсем другое. Это даже глубже объятий, это как закат - радость принятия бездны. Это когда ты счастлив во всех своих проявлениях, не боишься ни пустоты, ни наготы, ни мечты, ни сомнения. Это радость перерождения.

Так хорошо, так тепло на душе, что хочется одновременно и кричать, и плакать, и смеяться, и молчать.

Это самое ценное тепло.

- Просыпайтесь, голубки, хозяин приехал, - нарушая тепло сна, прогремел Игнатьич, а затем словно в оправдание, ласково добавил, - Пора возвращаться домой.

23. Ангина осенняя
Александр Костылев
Нет пути спать, есть, говорить и даже дышать
Без достижения пика амплитуды боли
На вечное рабство свободы рвется отдаться душа
Если страданья придумал Иисус по собственной воле.
Кашель мятой картонной коробкой дерёт глотку,
Сцеживает частоколом зубов мокроту
Безысходностью чай отрезвляет как горячая водка
Медовым дисбалансом сдерживаю на краю приступа рвоту
Провожу удушающий приём, до хрипоты подухи
Горло распорото с изнанки от уха до уха
Иногда короткими хороводами, озаряем соплями нос
Застенчивыми девчонками плывущими из тени берез
Где разложены по цветам серой радуги осенневластные недуги
Знобит – я обнят за плечи присутствием нелюбимой подруги
Ангины.

Меня разбудил гулкий стук, нет, это - не в дверь стучат, подумал я через несколько минут напряженных попыток добиться молчанием того, чтобы настойчивые визитеры ушли, увенчались смутным осознанием того, что стучат прямо по голове. Стук зарождается в висках по обе стороны головы и гулким эхом раскатывается по всей полости головы напоследок набрасывая на глаза белую завесу пелены.. Я силился встать, но оказалось, что это невозможно. Электричество предательски било мышцы, кусало их наугад по всему телу, но в движение они не приходили, да и самое тело, казалось, весит теперь целую тонну. Я перевернулся. В горле клокотал расплавленный свинец. Мускулатура усиленно трепетала, вне моей воли и контроля. Прошло еще какое-то время полузабытья под непрекращающийся бой Курантов в башке. Башка была словно Башня перенесшая тяжелый бой. Отдельно стоящая старая бессмысленная и бестолковая башня, которая ничем не может оправдать свое существование. Ни управлением, ни обороной, ни эстетикой. Тело разбросано по комнате отдельными постройками во главе с Башней, но тесного сотрудничества меж ними нет. Нет постовых, нет часовых, нет персонала. Нет никого. Только Башня, постройки подвластно неподвластные башне и комната. В каторжном труде прошли несколько шагов к ванной, шатаясь, держась за стены, я упал на раковину, открыл воду, выпил сколько то воды, намочил голову, лицо и руки до плеч. Сразу стало немного яснее и светлее, обратный путь показался немного короче и, упав на кровать, я снова забылся липким сиропным морфийным сном. Меня разбудил телефон. Он настойчиво пытался просверлить дыру в мою голову, несмотря на все мои протесты. Ответил. На обратном конце провода был Петя. О чем мы говорили, я не помню. Помню, что одел куртку, кроссовки, шапку и поднялся на лифте на 10 этаж. Меня угостили градусником, какими-то колесами, которые я засунул в рот и сжевал, пока ехал обратно на шестой. Градусник показал 39,4 по Цельсию. Комната, пастель, сон. Я очнулся. В одной из построек требовали жрать. Я поплелся на кухню, сунул пельмени в микроволновку, достал, налил воду, снова сунул... Удивительно вкусная вещь. Удивительно питательная вещь - пельмени. Казалось, Башня воодушевилась подчинением одного из строений и решила пойти в наступление. Моросил наглый холодный дождь. В аптеке была очередь. Один посетитель, покупавший гандоны. И сам он - гандон. Минут десять выбирал. Битва затянулась. Мне хотелось лечь, но было не куда лечь. Я сел на корточки и прислонился к витрине. Вывел из транса меня голос продавщицы: "Молодой человек, что Вам?". Разве не видно, что мне? - Порошок, витамин С, и что-нибудь от горла, оплата - картой. Если честно, я так бы тут и сидел. Мне уже уютно, тепло...
Дома в ход было пущено все из аптечного пакета. После порошка стало легче. Вечером я смог минут на двадцать подняться снова к Пете. Угощали супом.Таким горячим, на жирном бульоне, супом. Таким приятным, обволакивающим все нутро супом, живительным теплом. Посоветовали лечь спать. Телефоны засланными лазутчиками молчали. Я набрал маме, сказать что все хорошо. Со здоровьем ? - отлично. Хорошо, что выходной. На работу - завтра.
5\11\13

24. Письмо из будущего
Екатерина Падукова
Маша не спеша возвращалась из школы домой. Сегодня пятница. Завтра выходной и можно будет поспать подольше. Войдя в подъезд, она заглянула в почтовый ящик и достала конверт. Конверт был необычной овальной формы и фиолетового цвета. Вместо марки напечатано было крупным шрифтом : "НИИвремени", а ниже:
кому: Маше
от кого: Марии Алексеевны
и еще ниже: письмо из будущего.

Маша, зажав письмо в руке, быстро поднялась по лестнице, достала ключ от двери,  но ключ не попадал в отверстие замка. Маша вновь и вновь попыталась открыть дверь и вдруг заметила, что дверь... чужая! Оглядевшись по сторонам, она поняла, что дом тоже чужой!
- Где это я? - испуганно подумала Маша и сбежала по лестнице вниз. Здесь она обнаружила, что город тоже чужой и люди чужие!..
Маша ущипнула себя: может, это сон? Нет, это был не сон. Страх охватил её! Но вдруг она услышала, что кто-то ее позвал:
- Машенька!.. Мария Алексеевна! Ну сколько можно ждать, мы опаздываем!
Маша оглянулась и увидела незнакомого мужчину, лет пятидесяти, который, открыв дверцу дорогого автомобиля, торопил Машу сесть в машину.
- Откуда вы меня знаете? - по-взрослому, с удивлением спросила Маша.
- Не надо шуток, Мария Алексеевна, нас ждет шеф!

И машина, с такой скоростью рванула, что Маша от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла, они уже были в вестибюле огромного здания. Потолок и все стены были зеркальные и - о, Боже! - Маша увидела себя... Нет, это была не двенадцатилетняя девочка - пухленькая, с торчащими косичками, а взрослая женщина, лет сорока, стройная с белокурыми волосами, приподнятыми и заколотыми на затылке.

- Поспешите, Мария Алексеевна, - взволнованным голосом говорил ее провожатый, уводя Машу за собой.
Они прошли по длинному коридору, затем повернули налево, спустились вниз по лестнице и остановились у двери с табличкой "НИИвремени". Постучав в дверь, вошли в кабинет. Навстречу им встал из-за стола полный лысоватый, с радостным лицом, человек и, еще более радостным голосом, объявил:
- Мы победили, дорогая Мария Алексеевна!.. Спасибо Вам!.. Мы установили связь... поздравляю Вас ... - он долго говорил о каком-то научном эксперименте, размахивал руками, восторженно смеялся... наконец, назначив встречу на завтра, распорядился отвести Марию Алексеевну домой.
- Где же мой дом? - подумала Маша, садясь в автомобиль. Не успела оглянуться, как оказалась у ворот большого дома и только ахнула: "Ну и скорость!"
Из дверей дома выбежали радостные дети - девочка и мальчик лет десяти-двенадцати:
- Мама!.. Мама!
И Маша нежно обняла и поцеловала их.
- Катя! Коля! Дайте маме отдышаться - окликнул детей мужчина и подойдя к Маше,  обнял ее и спросил:
- Все хорошо? Что сказали в НИИвремени? Я очень волновался!
И Маша улыбаясь, как будто они давно знакомы, ответила:
- Да! Все хорошо! Не волнуйся, милый!
Войдя в дом, Маша увидела большую гостиную. Навстречу ей вышла красивая умная собака и легла у ее ног. Маша машинально погладила собаку по голове и огляделась.Это был очень красивый дом, с множеством комнат, верандой выходящей в сад... Войдя в спальню, Маша почувствовала усталость и, присев в кресло, задремала...
ей чудилось... будто она маленькая девочка... ей слышался голос, настолько знакомый, настолько родной, будто с нею говорила она сама:
- Помнишь, ты думала, что когда вырастешь, то наступит для тебя счастливая жизнь?.. Я знаю о чем ты мечтала! Ты мечтала, чтобы у тебя была собственная комната, куда бы ты могла пригласить своих друзей. Ты мечтала о сестре или брате, потому, что одной было очень одиноко. "Ну хотя бы щенка мне подарите!" - просила ты своих родителей и вздыхала, понимая, что в однокомнатной квартире это невозможно. О, как тебе хотелось вместе с мамой и папой сходить куда-нибудь - в кино, в парк! Но папа вечно был занят, мама устало отмахивалась: "Отстань!" Ты обижалась, но знала, что они тебя очень любят. И только бабушка... Ты помнишь бабушку? Только она могла часами слушать тебя и отвечать на бесконечные вопросы, только она могла развеять все твои сомнения и обиды...
Да! Ты всю жизнь будешь помнить самых близких и родных тебе людей: маму, папу, бабушку, рассказывать о них своим детям... и с болью вспоминать те минуты, когда огорчала их... и когда не успела сказать им, как сильно ты их любила...

- Не успела сказать?.. - повторила Маша, слушая знакомый голос и глядя сквозь толщу лет... в далекое будущее...
- Кто Вы?
- Я - это Ты! До свидания, Маша...

- Маша, просыпайся, опоздаешь в школу!
Маша, открыв глаза, удивленно смотрит на маму:
- Мам, мне сон приснился... я получила письмо из будущего...
- Опять на ночь насмотрелась всякой всячины... я спешу на работу... завтрак на столе...
- Подожди, мама... Подожди, пожалуйста... Я тебя люблю!.. Я очень-очень тебя люблю!
Мама, присев на край дивана, обняла дочь и улыбнулась:
- Я тебя тоже очень люблю! Какая ты уже... большая у меня!

Проводив маму до двери, Маша вернулась в комнату и... увидела фиолетовый конверт.Открыв его, она прочитала:
"Добро пожаловать в будущее!"
 
25. Пятак
Мик Александров
    Валька Соловьёва, после восьмого класса выучилась на киномеханика. Профессия до той поры в деревне не известная, а потому не понятная и всеми обсуждаемая. Кино в деревне мало кто видел, клуба не было никогда, да и электричества, до недавнего времени тоже не было, какое уж там кино. И вдруг, киномеханик, ладно бы ещё агроном, или ветеринар, если в доярки не охота, а то совсем что-то бестолковое.
 - Это же надо придумать, - рассуждали в деревне, - кино крутить, что и за работа такая. Понятно, не хочет молодёжь, как мы, хлеб да скотину растить, всё полегче хотят, лишь бы не работать. Но уж кино крутить, ни в какие ворота. У Голубевых вон, два сына метро строят в Ленинграде, а дочки в Калинине, швеями работают, понятно. У Бодровых сын моряк, рыбу ловит, в Мурманске, и сестёр забрал, поварихами выучились, хорошее дело, нужное. У Абрамовых на военного учится, приедет в отпуск, красавец, высоченный, командиром будет. А тут киномеханница, не пойми что.
    Жила теперь Валька в другой деревне, большой, где был клуб, и народ кино смотреть ходил. Но  своих не забывала, часто приезжала, на велосипеде, с огородом помочь, с сенокосом. И вот однажды договорилась в колхозе, привезти кино в родную деревню. Председатель, для такого дела разрешил взять свой ГАЗик, и шофёра дал на целый день. Валька погрузила свой киноаппарат, банки с плёнками, провода, сделала из белой простыни экран и отправилась на председательском ГАЗике, показывать кино землякам. Кинотеатром решено было сделать овин, места много, электричество есть, и окон нет, свет мешать не будет, для кино место очень подходящее.

    Мишка носился по деревне, верхом на палке, другой палкой, как саблей рубя врагов, в виде лопухов и крапивы. Когда по дороге пропылил ГАЗик, и повернул к овину, Мишка помчался вслед за ним, бросив верного коня и саблю на лавочке у дома бабки Шматихи. Пропустить такое интересное дело, как машина, конечно нельзя, даже возможно, что шофёр, когда поедет, возьмёт прокатить.  Увидев у овина Вальку Соловьёву, вытаскивающую железные банки, Мишка поздоровался:
 - Здорово, Валюха, ты чего к нам, молотить? Так уж всё, отмолотились, и яровые, и овёс.
 - Нет, Мишка, я кино привезла. Сейчас киноаппарат установим, приладим экран, и вечером покажем кино. Ты обеги деревню, сообщи всем, пусть приходят, только с собой скамейки пусть возьмут или табуретки, да денег на билет, по пятачку.
 - У нас кино? – мальчишка не поверил своим ушам, - настоящее, как в клубе.
 - Конечно настоящее, - рассмеялась Валька, - беги, давай собирай народ, да пятак не забудь и табуретку.
Мишка уже бежал, забыв даже посмотреть и потрогать машину, до того ли, когда такие дела, нёсся в деревню со всех ног, крича и захлёбываясь от счастья:
 - Кино привезли, к нам кино привезли, в овине кино показывают!
От дома к дому, обежав всю деревню, всем встречным, сидящим на лавочках старикам, и копающимся в огородах, он с радостью рассказывал, что Валька Соловьёва привезла настоящее кино, и будет показывать, что всем надо срочно брать скамейки и пятаки и идти смотреть кино. Добежав до своего дома, Мишка кинулся внутрь, мамки нигде не было, проверив на огороде и в бане, снова метнулся в дом.
 - Куда она запропастилась, к папке на пастбище что ли ушла, вот проходит и кино не увидит.
Схватив табуретку, выскочил на улицу, и что есть мочи побежал к овину. Вдруг Мишка остановился:
 - Пятака то на билет нету, и мамки нету, где же взять? Надо попросить у деда Кулика, все говорят, что у него денег целый сундук. Правда, так же говорят, что Кулик жадный, что у него снегу зимой не выпросишь, но ведь это кино, в такой просьбе отказать нельзя, да и спросить всё равно больше не у кого.
Мишка помчался к деду. Тот как всегда сидел посреди избы, обложившись прутьями, и плёл корзинку.
 - Дедушка, дедушка, дай скорее пятак, там Валька Соловьёва кино привезла, показывать будет в овине. – Закричал с порога.
Дедушка продолжал плести, не обращая на внука ни малейшего внимания.
 - Глухой, - вспомнил Мишка, - не слышит ни чего, - и подойдя ближе, закричал в самое ухо:
 - Пятачок дай на кино, кино будут в овине показывать.
Дедушка Кулик, как ни в чём не бывало, доплёл прутик и встал, подошёл к буфету, достал большую литровую банку.
 - На.
 - Совсем старый оглох, - подумал Мишка, с удивлением глядя на деда.
 - Мне пятак надо, - закричал он, что есть мочи, - пять копеек!
 - Вот я и говорю, «на» - повторил Кулик, суя банку внуку, - иди, набери малинки.
Мишка ни чего не понимал, какая малинка, когда надо пятачок, когда там кино. Рехнулся, что ли дед, на старости, зачем то суёт банку, про малину говорит, точно рехнулся.
 - Кино привезли, Валька Соловьёва, - заорал, как мог громко, - билет стоит пятак, дай пятак!
 - Набери малины банку, получишь пятак, - невозмутимо проговорил дед.
До Мишки дошло, Это Кулик малины захотел, и просто так пятачка не даст, только, когда получит ягоды. Выхватил банку и кинулся в огород, к малиннику. Малины было совсем мало, уже отошла, но надо насобирать, иначе не видать не пятака не кино. Глотая от обиды слёзы, обдирая руки об колючие малиновые ветки, начал рвать ягоды, хорошо ещё малина крупная, садовая, а так бы не в жизнь не насобирать. Вперемешку с листьями и мусором, банку кое-как набрал, но поторопился, зацепился за ветку, упал, рассыпав ягоды в траву. От такой несправедливости, Мишка завыл в голос, слёзы хлынули ручьём.
 - Вот дед, жадюга, пять копеек пожалел, наверное, уже все кино смотрят, а я тут малину собираю.
Так плача, ползая по траве, потом снова перейдя в малинник, насобирал банку второй раз, и аккуратно, что бы больше не рассыпать, понёс деду.
 - Вот и хорошо, - встретил внука Кулик, - бабушка варенья тебе наварит, держи свой пятак.
Схватив пятак, Мишка помчался к овину, с пол дороги вернулся за забытой табуреткой, а прибежав понял, что успел, кино ещё не началось, да и народ не собрался, так что торопился напрасно.
    О чём было кино, Мишка не помнил, да и не посмотрел он его как следует, уснул на половине, и мамка унесла его после сеанса домой на руках. А вот пятак, запомнился на всю жизнь, и только спустя много лет, он понял, как прав был дедушка, какую науку преподнёс совсем ещё маленькому Мишке.
    Вальку Соловьёву, после кино, в деревне зауважали, больше её работу никчёмной никто не считал, а она ещё несколько раз приезжала со своим киноаппаратом в родную деревню, показывать кино односельчанам.

26. Богом целованные - новелла о божьих людях-ангелах
Ави -Андрей Иванов
С детства заметил в себе одну черту. Во мне всегда вызывали какой-то особенный душевный трепет люди с физическими и психическими отклонениями. Инвалиды,калеки, люди с детским церебральным параличом, с синдромом Дауна, хромые, слепые, глухонемые, заикающиеся, умственно-отсталые. Их часто недолюбливали сверстники, насмехались, презирали по-детски жестоко.
Как это объяснить, не знаю. Но, от таких людей я чувствовал, кроме обычной жалости к ним, ещё и какой-то особенный приятный покой, лёгкость и радость. Ощущал какую-то их бесхитростность, простоту, чистоту их больной души и тела. Но, тогда я не понимал, что это за чувства. Обижать и презирать инвалидов я бы никогда даже не смог. Я, наоборот, тянулся к ним, таким странным и одиноким.

Например, в раннем детстве я дружил с мальчиком Костей. Он был несколько умственно-отсталый. Заторможенный. Над ним смеялись многие ребята в нашем дворе, крутили пальцем у виска, никто с ним не играл и не дружил. Дети дразнили его дураком и идиотом. А мне почему-то было очень светло рядом с этим добрым и простоватым парнишкой. Очень спокойно и хорошо. Только повзрослев, я смог понять эти чувства и разобраться в себе.
Мы мало разговаривали. Просто иногда ходили попрыгать по складу брёвен на старом бумажном комбинате. Бегали там. Прятались, смеялись.
Бумажный комбинат в Чехове - это такое волшебное место, где древесину перерабатывают в рулоны бумаги. Там были огромные, просто гигантские залежи леса. Место, конечно, особенное, идеальное для детских игр и прогулок. Загадочно-необыкновенное.
Какая-то тайна жила во всех этих закоулках, в огромных, массивных залежах деревьев. В норах между стволов, в сумерках сваленных сосен и пихт.
Особенный живой запах древесины, еловой смолы, опилок, стружки. Мы с упоением  прыгали по горам из древесных стволов. Будто на  далёкой, безлюдной планете.
Костя часто смущался и улыбался без причины. Мне нравилось слушать его восторженные рассказы неважно о чём. Рассказывал он как то наивно, несколько глуповато, не по возрасту. Он был выше, сильней меня физически. А я был такой худенький и слабый, молчаливый.
Так приятен был его тихо журчащий голос. Простоватый, спокойный, и всегда очень, очень добрый. Я ощущал с ним некое равновесие, безопасность и покой. А, может быть, уже тогда, в детстве, какое то ещё неосознанное своё превосходство. Но этим превосходством я никогда не воспользовался. А наоборот, старался всегда поддерживать, защищать Костю от обид, колких насмешек, злых шалостей и грубостей дворовых ребят.
Ещё мы с ним любили просто гулять по берегу нашего Охотского моря. В любую погоду. Плеск прибрежных волн, свежий ветерок Татарского пролива. Отвесные строгие скалы ближних сопок. Неспешная ходьба. Сидим у костерка с приятным дымом, кидаем камешки в воду. Чайки кричат. Пахнет океаном, простором и свободой. Вдалеке небо сходится и дружит с морем. Бесконечная черта горизонта. Над ней красное солнце.
Под ногами песок с овальными камешками, сырые после штора ракушки, обтёсанные морской водой древние деревяшки. Очень много разбросанных волнами кустов  засохшей и свежей морской капусты.
Я любил больше слушать, чем говорить.
Особенно великолепно было в шторм, в бурю... Море кипело, кричало, рычало, булькало. В небе тоже грохот и хаос. В душе от этой стихии возникал торжественный восторг. Не было страшно. Наоборот, поселялся странный покой в душе.
Интересное дело, но рядом с такими людьми у меня от макушки до копчика ощущались волны приятных мурашек. И я совсем замолкал, просто наслаждался. Будто Ангел Небесный был рядом со мной при этих людях. Я чувствовал рядом не только оболочку обычного больного человека, а именно присутствие в нём чего-то чистого, светлого и таинственного. Доброго и божественного.
Потом, уже во взрослой жизни, я заметил, что это всегда так происходит у меня и до сих пор. Порой вижу в церкви, в больнице, на улице или просто в транспорте маленького или взрослого человека с синдромом Дауна или глухонемого. И почти всегда ощущаю что-то необыкновенное. Но такое приятное и тихое, может даже Божественное. Тёплое и спокойное блаженство. Радостное присутствие Светлого Ангела. В этих людях. Целованных Богом. Они хоть и особенные, но такие безгрешные и очень-очень простые.
Расскажу ещё один случай.
После университета я работал в маленькой заводской газетке. Называлась она "Новатор". Сначала работал простым журналистом. Затем ответственным секретарём. Потом уже редактором.
И был у нас в редакции один всеобщий любимец. Он не работал в штате газеты. Просто часто заходил поболтать, попить кофейку, приносил листики со своими карандашными рисунками, юмористические картинки, которые придумывал и рисовал  он. И мы их ставили в свежий номер нашей газетки. Никогда ему не отказывали. Потому, что эти его рисунки всегда были по доброму весёлые, смешные и очень добрые.
Назовём его Олег. Он был обычный инженер в конструкторском бюро нашего завода.
Так вот. Стоило Олегу зайти в комнату редакции, даже не успев сказать ни слова, он производил своим появлением какую то удивительную метаморфозу в моей душе. Сначала от макушки головы по спине до самого копчика волнами накрывали мурашки. Становилось блаженно, умиротворённо и, даже, если я был очень утомлённый от журналистской работы, написания статей в номер, усталость ума сразу проходила, приходила свежесть восприятия и тихая радость. Я замечал по лицам моих коллег, что эти чувства испытывал не один я.
Тембр голоса у Олега глубокий, внутренний, бархатистый, такой баритон, какой обычно обожают все женщины. Но не только его голос обволакивал нас блаженством. А добрая, радостная, необычайно сильная аура этого человека. Его поле, энергетика, такая чистая, приятная, гармоничная и светлая.
У Олега был низкий рост и большой горб на спине с рождения. Какая-то травма при родах. Ходил он как-то даже не совсем прямо, а немного в бок. Особенно трудно ему было подниматься без лифта к нам на пятый этаж редакции. Но заходил он часто. Приносил не только свои юморные рисунки, но и конфетки девчонкам, пирожные и шоколадки от души.
При этом лицо всегда выражало некое по-детски светлое благодушие и тёплое расположение ко всем людям. У нас в редакции его все просто обожали. От фотографа, до редактора. Я любил с ним курить и разговаривать в перерыве на обед.
Потом я понял, что если человек лишен чего-то в одном, то Господь обязательно компенсирует этот недостаток в чём-то другом. Таково справедливое Божественное равновесие.
Конечно, не спорю, бывают и озлобленные на весь мир, обиженные и не очень добрые инвалиды. Но, основная масса людей с физическими, психическими или эмоциональными отклонениями - это Богом целованные люди. Светлые, Добрые, Простые, Незлобивые, немного грустные и тихие, часто молчаливые, но по сути своей глубоко душевные и сердечные. Я имею право ошибаться.
Только мой опыт подсказывает, что Господь именно с теми и в тех, кто много страдал, болел, был чего то лишён, здоровья, полноценности или ума, и остался при этом добрым человеком...
Да, если честно, не кривя душой, сказать о себе. То я и сам, хоть и не инвалид, но тоже не совсем ровный эмоционально. Какой-то как бы раненный, что ли? Неприспособленный, наивный, доверчивый. Может быть, поэтому мне и хорошо с такими же...
Положив руку на сердце, добавлю, мне с совсем правильными, очень нормальными, успешными и продвинутыми материально людьми немного скучновато, что ли... Не знаю, о чём с ними говорить. О деньгах? О проблемах? О карьере? А зачем?
Над нашими головами одно небо, одно общее на всех солнце. Воздух в наших лёгких один, как и для всех на планете. Бог у нас такой родной и вечный. Тоже один на всех.
Я радостный и благодарный. У меня для счастья уже всё есть. Вот, такой вот я взрослый, по-детски счастливый бумбараш...

27. Фрёкен-писательница
Валерий Протасов
   Они встретились странным образом. Он увидел её фотографию на задней обложке её же книги. Это были рассказы, очень простые, о простых людях и простых вещах и потому очень узнаваемые и близкие. У неё было старческое лицо, вероятно, с сухой кожей, совершенно лишённое женской чувственности, с прямым длинным, не совсем тонким носом. Над верхней губой сжатого рта пролегли две глубокие бороздки. Светлые, немного запавшие глаза смотрели с печально-смиренным лукавством. Они много повидали на своём веку, но счастья, о котором она по-фински застенчиво мечтала в девичьей молодости, так и не рассмотрели ни на горизонте, ни вблизи. Конечно, у неё были одна-две встречи, но она так и осталась фрёкен, не девой, но незамужней женщиной. Лоб был закрыт волной лежавших косой волной волос стального цвета, и сказать, какой он формы не представлялось возможным. По тому кусочку, который остался открытым, можно было предполагать, что эта часть её головы не вызвала бы нареканий у антропологов.  Между бровей, над переносицей время провело две складки. Сбоку у закрытых надкрылий носа также поселились, и, по-видимому довольно давно, две косые контррельефные линии. Анатомическое строение лица, как и его мимические черты, говорили о принадлежности к северному типу и темпераменте умеренном, но глубоком и вдумчивом. Красавицей её и отдалённо назвать было нельзя. В средние века её, возможно, причислили бы к тому виду женщин, которых называли ведьмами, слишком много ведающими и потому страшными существами. Возможно, её прародительницы потому и уцелели, что жили на отдалённом севере Европы, куда не достигал палящий огонь мужской похоти и яростного фанатизма, и не были подозрительно красивы.
Он подошёл к ней, исполненный самого доброго чувства. привыкший выражать свои чувства, как придёт в голову, протянул  руку, дотронулся до кончика её носа указательным пальцем и, улыбаясь, сказал:
-  Ужасная женщина. Но как хорошо пишет!
- А вы… вы… ненормальный, - немного задыхаясь от охватившего её волнения, не зная, как поделикатнее выразить свои чувства, сказала она со свойственной ей прямотой. Да и как ещё могла женщина выразить своё недоумение и возмущение таким странным способом знакомиться?
- Я не сумасшедший, - успокоил он фрёкен писательницу. - Просто эксцентрический человек. Может быть, немного ненормальный. Но, впрочем, вполне безопасный. К тому же, искренний почитатель вашего таланта.
- Вот ещё, - ответила она, - нужен мне такой почитатель. Вы всех берёте за эту выдающуюся часть лица при первом знакомстве? А. может быть, и потом водите за нос?
- Я удостоил такого внимания именно вас. Наверное, в этом есть свой смысл. Притом, я слышал: так здороваются где-то в Океании. Прошу простить. Я не хотел вас обидеть.
- Я и не обижаюсь. Очень надо обижаться на ненормальных.
- Вот и славно, - сказал он. И лицо его осветилось такой детской улыбкой, что и она поневоле ответила ему тем же.
- Я поступил так потому, - продолжал он, - что почувствовал в вас что-то близкое, родное. Мне захотелось приласкать вас, как ласкают ребёнка. Вы простили меня?
Она хмыкнула, приподняв плечи и глядя на него с тем выражением, с каким мудрые старые женщины смотрят на причуды подростка.
- Обещайте больше так не делать. Или делать только в крайних случаях. Согласны?
- Конечно, дорогая и любимая фрёкен писательница. В следующий раз я принесу к вашим ногам букет фиалок или незабудок. Что вам больше нравится?
Она несколько секунд помедлила с ответом, перебирая в уме, какие цветы ей больше по вкусу. Никто уже очень давно не дарил ей ни те, ни другие, ни вообще никакие. Никто никогда, за исключением минут самой интимной близости не позволял себе так вольно прикасаться к ней. И всё же, какие цветы ей хотелось бы видеть у своих ног? Он ждал.
- Фиалки, - наконец сказала она.
Какой у неё был голос, он не знал, потому что и встреча, и диалог происходили только у него в уме.

28. Барон
Василиса Савицкая
- Где он?! - я забежал в ворота и еле отдышавшись, выкрикнул...

…Вчера я приехал в деревню после длительной командировки. Я не был тут месяцев шесть, а может и больше. Работа поглощала всегда меня полностью, но сейчас бизнес-проект, который должен был мне принести практически миллион месячного дохода, пусть и местных денег, взвинтил мой мозг до предела. Я напрочь забыл обо всем: о родне, друзьях, обо всем, что интересовало меня еще совсем недавно. Я даже забыл о нем...
Когда я зашел в дом, бабушка, Галина Михайловна, женщина сухая, а точнее сказать металлическая, окинула меня взглядом, в котором скрывают то ли презрение, то ли злобу. То, что я был виноват, знал очень четко, но поймите и меня, такие деньжищи не каждый день на голову падают. Я погрузился этой самой голой в поставленную цель, во что бы то ни стало выиграть тендер и подписать этот выгодный проект.
- У тебя не было при себе телефона? - сухо, со свойственным ей металлическим оттенком в голосе, от которого всегда становилось не по себе, спросила меня бабушка, наливая чай в маленькую ажурную фарфоровую кружку. Бабушка была тонкого телосложения, всегда в строгих длинных платьях и четкими правилами в голове. Весь ее дом, был под стать ей. Не смотря на то, что на улице был двадцать первый век, приезжая к ней в село казалось, отматывал лет двести назад.
- Ба, у меня был телефон, - отхлебнув чай, осознавая свою вину перед ней, тихо сказал я. Да, я взрослый человек, солидный мужчина, но я действительно был виноват. Она была всегда рядом, с самого детства. Мои родители как-то  улетели в Сингапур по работе и так из него и не вернулись. Бабушка заменила мне всех. Своим характером с оттенком металла она поставила меня на ноги, дав хорошее образование, и как мне казалось, в душу ценностей она мне тоже не забыла вложить. Несмотря на её строгость и сухость, внутри, когда я, взрослея, научился туда заглядывать, была добрая и уставшая быть сильной женщина. Но показывать бабушка это не любила, а я делал вид, что не замечаю.
- Я шесть месяцев и двенадцать дней ждала твой звонок. Ты думаешь этому можно найти объяснение? К тебе прозвониться было невозможно, мне постоянно говорили, что ты находишься не в зоне доступа. Как ты думаешь, я себя чувствовала все это время нормально?
То, что вызывало у меня безумный восторг в этом человеке, так это то, что она никогда не выказывала своих эмоций. Как бы больно ей не было, как бы она не переживала, волновалась и расстраивалась - внешне она всегда была спокойна.
- Бабуль, я привез тебе подарок, - я попытался свернуть с разговора в сторону. -  Я понимаю, что не прав и прощения мне нет, но я же слал тебе сообщения, что жив и здоров.
- Ну, если ты считаешь, что этого достаточно, тогда тема закрыта, - сказала она, ополоснула свою фарфоровую чашку, из которой допила чай, и поставила ее в сервант.
- Я не считаю, - подошел я и обнял её сзади. - Я действительно поступил мерзко, но полностью раскаиваюсь и больше так не буду.
- В пять лет это звучало менее убедительно, нежели в тридцать пять, - повернувшись ко мне, она прижала свои сухие губы, собранные в гофре морщин, в знак примирения.
- Я привез подарок тебе и Барону, кстати, как он? Я очень по нему скучал.
Барона бабушка подарила мне на день рождения. Пятнадцать лет, практически юбилей. Своего рода такая точка отсчёта почти взрослой жизни. Но взросление меня не радовало. Меня вообще ничего не радовало, и чем больше мой мозг наполнялся сознательностью, тем больше я понимал, что ничего от этой жизни не хочу. Без родителей мне было сложно видеть все ее краски, а в пятнадцать лет эти краски до безумия слепили глаза, вызывая слезы. Я был в жуткой депрессии, с которой не могли справиться даже лучшие специалисты, которых бабушка свозила ко мне со всех сторон света. Все консультации заканчивались тем, что я впадал в уныние все больше и в итоге у меня стали появляться мысли о самоубийстве. Справиться со смертью родителей я не мог. И вот бабушка, испробовав все действенные и недейственные методы, пошла ва-банк. Поняв, что фотоаппарат, компьютер и прочая атрибутика, заводящая подростков, на меня не действует, с людьми, той есть детьми моего возраста, я не схожусь, все больше и больше погружаясь в одиночество, и закрываюсь от мира, она купила мне лошадь. Точнее коня - Барона. Имя у него уже было, а я особо и не возражал.
Я не знаю, что произошло, но эта животина поглотила меня полностью. Мы были вместе и днем и ночью. С первой встречи мы срослись друг с другом как родные братья. Конь был молодой, переводя на человеческий возраст примерно такой же, как и я. Понимали мы друг друга с полувзгляда. Я постепенно стал отходить от мрачных мыслей, конные прогулки и общение с Бароном действовали успокаивающе.
Конь понимал мое настроение, впрочем, как и я его. Сказать, что я его любил, не сказать ничего. Он был для меня всем - и родителем, и другом, и братом. После несчастья случившегося с мамой и папой я замкнулся и остался абсолютно один. Мне тяжело было сходиться с ребятами, общение меня напрягало, а на движение просто не было сил. Когда появился Барон, мне стало не так одиноко, но когда я понял, что мы дышим одним воздухом, думает одними мыслями, спим под одним солнцем и луной, я понял, что ближе друга не найду. Барон тянул меня вперед, заставляя двигаться и жить. Откуда он имел такие психологические познания, я не знал и по сей день, но факт оставался фактом.
Однажды, гуляя с ним в лесу, мы углубились и отдались от дома, перейдя незаметно на территорию соседнего села. Мальчишки из этого района не дружили с нами, а мы не хотели дожить с ними. Холодная война велась уже пару лет, иногда достигая опасных размеров. Я, как правило, сидел дома, и в войне задействован не был, но сейчас, гуляя с Бароном, наткнувшись на ребят, понял, что попал. Объяснять, что не при делах было глупо, да и не собирался я это делать. На их лицах злоба, кулаки сжаты. Я напрягся. Телосложение у меня атлетическое, сила есть, но я сам - их трое. Приготовившись к драке, потихоньку разминая кулаки, я понимал, что защитить себя мне не удастся, но убегать было не в моих правилах.
Как только один из ребят, вероятно главный, сделал шаг ко мне, Барон, который все это время стоял в стороне и спокойно жевал траву, резко, практически прыжком сделал шаг вперёд, преградив ему дорогу. Но село, коней все знают, это в городе шок и паника при виде громадины такой, а тут...
- Кобылу убери, ушлепок, - угрожающе раздалось из-за коня. Но Барон, казалось, понимал все слова. Обозвать его кобылой не мог никто, так же как и меня ушлепком. Как только последняя буква слетела с уст пацана, так тут же мягкие губы лошади подхватили его аккуратно за ногу и сбросили в канаву, которая была рядом. Не ожидая такой реакции, скатываясь по листьям вниз, воинственно настроенный ещё минуту назад подросток, от испуга стал орать и звать на помощь. Двое, которые были рядом, кинулись за ним в канаву, а я спокойно запрыгнув Барону на спину, поехал к дому.
Затем, как-то Барон вытащил меня из воды, практически спасая от смерти. Мы ловили рыбу и купались. День был жаркий. Река была исследована вдоль и поперек, откуда взялась яма, которая стала всасывать меня, увлекая течением вниз и в сторону, понять я так и не смог. Все проистекло так резко, что я даже не успел крикнуть. На берегу был я и мой конь, который в это время, как всегда, спокойно пожёвывал траву. Барон был умным, таким умным как не всегда бывают люди. Это я знал точно, но казалось, он чувствовал меня каким-то своим лошадиным чувством везде и всегда, даже когда не был рядом. Когда я уже погрузился в воду после безуспешных попыток хотя бы вынырнуть и набрать воздуха в легкие и понял, что это конец, как вдруг под ногами я почувствовал знакомую твердую спину, которая толкнула меня вверх, давая возможность вдохнуть. Затем подхватив, Барон выволок меня на берег и только тогда, осмотрев цел ли я, принялся, как ни в чем не бывало, опять есть траву...
...Когда я уезжал, Барон нервничал. Я нервничал не меньше. Он ходил по стойлу взад и вперед, постоянно нервно фыркая, подергивая хвостом. Расставание было тяжелым, в машине я плакал, думаю, он тоже, но потом...
Потом понеслось, завертелось. Наверное, я пытаюсь себя оправдать. Я просто оказался сволочью и предателем, который погрузившись с головой в цифры и купюры номиналом в сотни баксов забыл напрочь о самом ценном. Да, я чувствовал себя сейчас именно гадом, который переступил и пошел дальше, даже не обернувшись.
- Барона нет, - голос бабушки обухом опустил меня на землю. Улыбка идиотски повисла на скулах.
- Той есть, как нет? - я сел на стул, переваривая услышанное.
- К тебе не возможно было дозвониться. Когда тебя ждать я не знала. Удивляюсь, что вообще дождалась, - не смогла промолчать бабушка и не всунуть мне в бок шпильку обиды. - Барон на бойне, он упал на ноги. Я пыталась найти врачей, я пыталась отвезти его в город, но сынок, мне семьдесят с лишним лет и я не так сильна как двадцать или тридцать лет назад. А у нас врачей хороших нет. Я не могла смотреть, как он мучается, с каждым днем ему становилось все хуже, он не молод. Он ждал тебя. Каждый день ждал. Когда ходить мог, подходил ко мне, голову на колени клал и вздыхал. А еще телефон все носом тыкал, умная скотина была. Его забрали вчера. Думаю все уже кончено…
…Двигатель мотора резанул резким звуком пространство, машина рванула, оставляя за собой клуб пыли.
- Где он?! - я забежал в ворота, и еле отдышавшись, выкрикнул...
Старый дед, сидя на пне за воротами, от испуга выронил папиросу и закашлялся.
- Ты че орешь?
- Где Барон?! - не сбавляя оборотов, еще громче проорал я.
- Барон?.. А, это тот, которого вчера привезли... Дк, не знаю, вчера и должны были его, того... Надо глянуть... Я тут это, как бы сторож, погодь, щас узнаю, - старик медленно поднялся и шатающейся походкой пошел вглубь двора. Вокруг было пусто и тихо. Я ступил вслед за ним, не желая стоять на месте. Жуткое место. По телу табуном пронеслись муравьи, а возле горла забродила тошнота.
Дед скрылся за какой-то дверью, оставив меня одного среди этой воющей болью тишины. Его не было минут пятнадцать. Я мялся с ноги на ногу, и казалось, вечность течет по мне потом, медленно вытягивая жилы. Я ждал, ждал, проклиная себя. Я проклинал себя за то, что предал. Предал единственного верного мне друга, который был всегда рядом, все это время. Он был предан мне, он защищал меня и спасал, а я развернулся и оставил его одного. Одного погибать. Оставил на растерзание живодерам, у которых даже не екнет. Барон! Я предал свою бабушку, я оставил их тут одних, умотав за тысячи километров, окунувшись с головой в водоворот жизни. Жизнь бурлила полным ходом, и мне некогда было даже подумать, что я сволочь! А сейчас, за этим пятнадцать - двадцать минут я навёрстывал упущенное. Я думал. Я передумал все, что смог, я орал про себя прощение, которое уже не смогу сказать ему глядя в глаза. Вывод был не утешительный. Как не крути, а предателем был я!
- Слушай, дружище, - скрипнула дверь, и из-за нее показался уже знакомый старик. В телогрейке, шапке-ушанке, в валенках. На улице была поздняя весна, но думаю, форма одежды на нем не менялась в любое время года. Стойкий запах перегара пронизывал воздух насквозь. Тут по-другому нельзя, жуткое место.
- Где Барон? - сказала я, и услышал свой голос, со стороны. В голове шум, в желудке ноет, в глазах - слезы.
- Дк, я и говорю, тут дело такое. Вчера Васька, как бы тебе сказать, ну мы, если, что скидку сделаем. Васька он хороший, пьет только. Вот вчера в запой и ушел, работу, обещанную, и не сделал. Но сказал, полцены вернет. Ты верь ему, он хоть и запойный, но честный.
Сквозь шум, переварив заплетающиеся от алкоголя слова собеседника, я очнулся.
- Где барон! Он жив?!
- Дк, - дед от крика вжался в дверь, тыча пальцем куда-то за ангар. - Где вчера сгрузили, там, поди, и лежит. Ходить то не ходют.
Я, скачком преодолев расстояние в три метра, добежал до задней стенки ангара и свернул, куда указывал скрюченный палец деда. Высокая не кошеная трава, стояла, пялясь острыми копьями в небо, достигая высотой мне пояса. Я осмотрелся. Чуть поодаль трава смята и видно, что часть её прижата к земле. Я подбежал к прогалине и остановился. Сердце колотилось, пытаясь выпрыгнуть из груди. Черная, когда-то практически глянцевая шерсть, сверкающая на солнце, играя мышцами, была покрыта пылью сбитой в комья грязи. Ноги вытянуты неестественно в сторону, голова завалена на бок. Конь лежал в одной позе, не шевелясь, и лишь вздымающиеся бока указывали на то, что он дышит! Тихо, беззвучно, с натяжкой.
- Барон, - я упал на колени и слезы покатились из глаз. - Прости меня, Барон.
Он резко подняла голову, но от нехватки сил, шея зашаталась, и голова стала опять валиться набок, я резко подставил руки, схватив ее практически возле земли, прижал к себе. Он поднял свои черные глаза на меня, тяжело вздохнул, и по его щекам потекли слезы.
- Прости меня родной, - я прижался головой к его горячей щеке. На какой-то миг он отодвинулся чуть назад, он всегда так делал когда обижался, но через секунду прижался изо всех оставшихся сил ко мне. Простил...
…Операция длилась шесть часов. Лучшие ветеринары страны, лучшая клиника, лучший уход. Вскоре мы сделали первый шаг. Я был рядом, не покидая его не на секунду. Плевать на работу, плевать на деньги. Я все время просил у него прощения, которого не заслуживал, а он прижимал ко мне свою черную морду, давая понять, что давно простил и не злится…

29. Львиное мясо
Екатерина Вейнгерова
Я люблю в садике есть. И гулять. И прыгать. И баловаться. И в шашки играть, если выигрываю. Не люблю спать в тихий час, и когда на обед дают печенку.  Ее никто в группе не любит, и всегда оставляют на тарелке.  Только Костик Смирнов хитренький. Чтобы Наталья Николаевна не ругалась, он эту печенку в карманы пихает. Ждет, пока она отвернется или отойдет, и пихает. А потом потихоньку выкидывает. Только он не просто так… Если в мусорку кинешь, то сразу заметят. И будешь потом как дурак сидеть наказанный. Все прыгают, веселятся, а ты на стуле сидишь! Разве справедливо? Он поэтому кидает, где не видно: за штору, в сушилку для обуви. Только в последний раз Костик выкинул печенку в сапоги. Они за шкафчиками у входной двери стояли. Только оказалось, что это сапоги Натальи Николаевны. Ему потом здорово от мамы влетело.
 Вот как-то прихожу я в пятницу в группу, а Женька Щеглов выбегает и кричит:
- Гришка, ты что опаздываешь?! Ты же все пропустил!
- Зато я белку видел и с двумя кошками познакомился.
- А мы… а мы… - и Женька даже запрыгал на одной ножке, - ты не за что не догадаешься!
Тут я заметил, что мама смотрит на прыгающего Женьку и тоже запрыгал. А что? Пусть не хвастается! Я еще лучше прыгать умею и по деревьям лазить.
- Гришка! Мы сегодня будем есть ЛЬВИНОЕ МЯСО!
Я так и приземлился на скамейку.
- Врешь! А разве львиное мясо едят?
- Сам врешь! Наталья Николаевна сказала, что раз мы печенку не едим, нам вместо нее будут давать львиное мясо. Правда здорово?
- Еще бы не здорово!
Я даже проголодался и захотел обедать сразу, еще до завтрака. Но до обеда нужно было еще съесть завтрак и сходить на прогулку. На прогулке мы играли в охотников. Костика выбрали львом. Он рыжий и громче всех рычит. А мы с Женькой и Андрюшкой Капустиным охотники. Мы даже ружья из палок сделали. Но потом у нас их отобрали. Сказали, что с палками бегать нельзя. Пришлось идти на льва с голыми руками. А девочки устроили в песочнице костер и собирались готовить жаркое. Только Костик не соглашался идти на жаркое и лягался.
За обедом мы быстренько проглотили борщ и нам дали гречневую кашу с львиным мясом и подливкой. Я попробовал - ничего так. Вкусно! Нам всем было вкусно. И мы взяли добавку. А Ксюша Тумская не взяла:
- Это, - говорит, - на печенку похоже.
Понимала бы что в львином мясе!

В выходные мама обычно печет пирог. Я люблю с капустой, с сыром и с яблоками. Но самый мой любимый – с сосиской. А в этот раз мне не повезло: капусту мама сварила в супе, сыр я съел с макаронами на завтрак, а  последнее яблоко сгрыз, когда смотрел мультики. Остались три сосиски в морозилке. Но не пускать же последнюю еду на пирог? Надо идти в магазин.
Тут папа подмигнул маме:
- А что? Давненько мы не готовили львиное мясо!
 Я даже подпрыгнул на табуретке:
- Львиное мясо! Ура!
Мама тихонько засмеялась:
- Что же делать? Отправить тебя, папа, на охоту?
А папу и отправлять нечего: он уже в ботинках у двери. Поцеловал нас и был таков. Только мы его и видели! Мама надела фартук и отправилась на кухню:
- Раз сегодня на обед будет львиное мясо, то надо к нему картошки нажарить с луком. Гришка, пойдешь помогать?
-Конечно, пойду!
Я уже давно маме помогаю готовить. Пацаны в саду как узнали сначала смеяться стали. Только они еще мелюзга и не понимают:  вот вырастешь, женишься. А жена тебе и говорит: «Иди, Гриша, манную кашу есть». А я ей: «Фигушки! Я себе лучше торт испеку с котлетами!»
Почистили мы картошки, за лук принялись. Тут до меня дошло: «Как же папа на льва будет охотиться? Он же ушел без оружия! А вдруг лев его съест? Тогда не мы будем есть львиное мясо, а лев - папино». И так мне за папу обидно стало, что я заплакал. Мама посмотрела на меня:
- Сынок, тебе от лука глаза щиплет? Иди-ка умойся холодной водой.
Я кивнул и не стал ничего говорить. А то вдруг мама тоже плакать начнет? Тогда у меня два горя будет.
Тут я услышал, как открылась входная дверь. Я сразу вскочил и рванул в коридор. А там папа.
- Мясо! Ты раздобыл львиное мясо?!
- Раздобыл. Вот. Неси на кухню.
Я выхватил у папы сумку и побежал к маме. Она его хорошенько помыла и положила в миску. Я смотрел во все глаза: темное, блестящее. И совсем не страшное. Мне почему-то казалось, что оно должно быть рыжее и с клыками.
Потом мы его порезали, пожарили в сметане с луком и картошкой. За обедом я съел три тарелки. И все смотрел на папу: «Надо же какой он оказывается сильный! Самого льва завалил голыми руками!»
- Пап, а ты льва как победил?
Папа засмеялся:
-Я ужасно сильный!
- А где же ты  льва раздобыл?
Но папа не ответил, потому что мама отправила меня спать на тихий час. А я так хотел обсудить с папой охоту на львов! Вместо этого пришлось снимать штаны и ложиться в кровать. Мама меня поцеловала и ушла. Тогда я достал из-под кровати свой тайник – большую жестяную коробку. Она ужасно красивая: черная с красным нарисованным драконом, извергающим пламя. Там раньше хранился чай, а потом я стал хранить коллекцию билетиков. Нужные как раз лежали сверху. Я взял один, нашел на нем номер, подкрался к телефону и потихоньку позвонил в зоопарк. Там ответила какая-то тетя:
- Московский зоопарк. Слушаем вас?
- Алло, скажите, а у вас лев есть?
- Есть, мальчик. Приходи на него посмотреть.
- А он хорошо себя чувствует?
- Хорошо!
И зоопарковая тетя положила трубку.  А я задумался: на какого льва тогда охотился папа?

30. Этта. Глава 3
Андрей Штин
    Оставшееся до высадки время я провёл у себя в каюте, подготавливая свою экипировку и размышляя над словами Зарубина. Конечно, он был прав, нельзя вечно жить прошлым, но так просто взять и вычеркнуть его из своей жизни тоже невозможно, а уж тем более, сейчас не самое подходящее время разбираться в своих отношениях с Милой. Первым делом необходимо было спасти людей и сделать свою работу, ради которой мы сюда прилетели, а именно – выяснить, что же всё-таки происходит на XL17-4. Однако из головы никак не выходили слова Сергея про Этту и я снова вспомнил тот роковой момент...   
Это случилось два стандартных земных года назад. Тогда я уже долгое время работал в Спасательном корпусе космофлота, где и познакомился с очаровательной девушкой из медицинской службы Эттой Варшавской. Мы тогда быстро с ней сошлись и между нами завязались сильные и очень серьёзные отношения. Работа там была как раз на мой вкус, как говорится, «из огня да в полымя». Ситуации были разные, постоянно приходилось искать нестандартное решение. Каждый отдельный случай учил нас новому и давал бесценный опыт на будущее. Я координировал поиск пострадавших и участвовал в работах по спасению и эвакуации людей, а Этта занималась оказанием экстренной медицинской помощи пострадавшим прямо на месте. Кстати, там же тогда работал психологом и Сергей Зарубин. У нас с Эттой были большие планы на совместное будущее, но как я уже говорил выше, ситуации, когда люди попадали в беду, редко повторялись. И вот, произошла та самая, которая изменила меня и всю мою дальнейшую жизнь.
        Произошло это на Ириде, третьей планете звезды ТС81. Планета была не совсем пригодна для полноценной колонизации людьми. Хотя, благодаря магнитному полю и относительно небольшому слою атмосферы, работать на ней было возможно. Правда без компрессионного костюма и резервного дыхательного аппарата долго находиться на ней было невозможно. Людей она заинтересовала богатыми залежами иридиевых руд, отсюда произошло и название планеты. Начались промышленные разработки их месторождений. Но, как это обычно всегда и бывает, беда подкралась незаметно. С теми, кто долгое время работал там, стало происходить что-то необъяснимое. Люди начинали вести себя неадекватно, намеренно выводили из строя оборудование, вели себя агрессивно с коллегами и почти всегда заканчивали свою жизнь актами суицида.
И таких случаев становилось всё больше и больше, их число росло в геометрической прогрессии. После подробного изучения ситуации стало ясно, что работа и вибрация подземных механизмов вызывали так называемый «стон земли». Иными словами - однородная порода планеты начинала источать звуковые волны низкой частоты. Эти волны не сразу воспринимались слухом, но постепенно разрушительно действовали на  разум, сознание и психику людей. 
    Тогда было принято решение о замене рабочих на поверхности планеты на дистанционно управляемую технику и автоматы, а обслуживающий её персонал перевести на орбиту. Эту-то эвакуацию как раз и предстояло выполнить нашему Спасательному корпусу. Работа у нас сразу не заладилась. Многие из работавших на рудниках Ириды, которых мы должны были эвакуировать, бросались на нас с оружием и отказывались подчиняться нашим приказам. Но, благодаря работе Сергея Зарубина и парализаторам, почти все из них были перевезены с поверхности планеты на орбитальные станции. 
    Остальные же, около пятидесяти человек, скрылись на территории одной из баз со штольнями. Их тоже надо было найти и переправить на орбиту. Тут-то всё и случилось. Мы локализовали беглецов и вступили с ними в переговоры, но как  Сергей ни старался - всё было напрасно. Ответом на его слова были только выстрелы и отказ даже поговорить с нами! Оставался лишь один выход – отвлечь их бдительность и пустить усыпляющий газ.
 
    В течение часа нам должны были доставить газ, а пока мы все ещё пытались  с ними договориться. Выяснилось, что среди них были тяжелораненые, многие из которых находились в критическом состоянии! Тогда Этта сказала - она пойдёт туда и будет оказывать им необходимую медицинскую помощь, иначе те погибнут от ран. Как мы только её не отговаривали, угрожали ей списанием из корпуса - она была непоколебима! Все, кроме неё, понимали, что это верная гибель. Мы знали, она даже не дойдёт живой до этих людей - они же её и застрелят! Видя, что спорить с ней бесполезно, я, не церемонясь, схватил её и, пытаясь удержать, потянулся за парализатором, но она вывернулась, как кошка, успев выхватить из моей кобуры оружие. Отпрыгнув в сторону на пару метров, она посмотрела мне в глаза и сказала: «Я не смогу больше так жить, зная о том, что не сумела им помочь! Прости меня, Алекс, я тебя люблю, но иначе я не могу!». После этих слов она поднесла ствол к своему виску и нажала на спуск...
    Когда я отошёл от парализатаров, мне рассказали - я пытался убить спасённых нами же людей, но меня вовремя остановили, а точнее, нейтрализовали.  После недолгих разбирательств нас с Сергеем временно отстранили от работы. Меня - из-за нервного срыва, а Зарубина - из-за того, что не смог предотвратить тот выстрел и нас обоих отправили на переаттестацию. Спустя некоторое время мы ушли из Спасательного корпуса и начали работать уже в контрольных экспедициях. Но после того выстрела я стал совсем другим человеком и, как говорят все мои старые знакомые, сильно изменился.   
    Мои воспоминания и размышления прервал сигнал в дверь моей каюты. Интересно, кто это вместо того, чтобы вызвать меня по интеркому, решил нанести мне визит? Пока я гадал, кому это я понадобился, в дверь просигналили ещё раз, уже настойчивее. Теряясь в своих догадках, я открыл дверь и растерялся - на пороге стояла Мила и она была явно вне себя от злости.
    - Почему?! – спросила она, влетев на мою территорию как ураган.
    - Что почему?! – удивлённо спросил я в ответ.
    - Согласно уставу космофлота в критических ситуациях десантная группа должна составлять тридцать процентов от состава команды. И там это чётко и ясно сказано! В нашем случае - три человека! Ты - это понятно, ты - руководитель экспедиции,– и я сразу отметил, как она бесцеремонно перешла на «ты». Всё-таки тот поцелуй у её каюты, похоже, и правда был моей ошибкой. Она так же, не церемонясь, продолжила: - Зарубин, он всё-таки врач и психолог, но какого чёрта с вами летит командир нашего корабля?! Что происходит, Алекс? Туда должна лететь я, как экзобиолог, а не Берзин!
    Всё-таки Сергей оказался совершенно прав тогда в каюте у Берзина, она была особенно хороша в этот момент - один в один разгневанная дикая кошка, которая прямо сейчас расцарапает мне лицо! И нужно было срочно спасать его, как в прямом, так и в переносном смысле слова!
    - Во-первых, Мила, соблюдайте субординацию, - попытался я охладить её пыл. – А во-вторых, в данный момент это уже не контрольная, а спасательная экспедиция и у нас с Сергеем Зарубиным есть для этого необходимый опыт. Берзин летит с нами в качестве пилота посадочного модуля. Он отличный пилот. Вы же не хотите, чтобы там с нами случилось что-нибудь плохое или вы не согласны со мной?
Глядя на девушку, а вернее на то, что с ней происходило, я понял - Зарубин и Берзин были абсолютно правы в своих словах относительно неё. Прелестное создание рыдало на моем плече, заливая его слезами! И это могло  продолжаться долго, если бы не прозвучал сигнал вызова из интеркома. Пришло время заняться делом. Я мягко отстранил Милу от себя и, нежно взяв её голову в свои руки, попытался успокоить:
    - Ну, все, не плачь. Все будет хорошо, поверь мне. Мы скоро вернёмся и тогда поговорим с тобой, я обещаю тебе.
    - Я, я... – она попыталась ещё что-то  сказать мне, но время поджимало и, взяв всё необходимое, я вышел из своей каюты.

31. Лунный Цветок, или Сказка об окаменевшем сердце
 
Наталия Луговская
В одной небольшой горной деревушке, уютно расположившейся под защитой высоких заснеженных вершин, жила девушка по имени Айгуль, что означает Лунный Цветок. И действительно Айгуль была нежна и прелестна, как ночная фиалка, и столь же добра, сколь прекрасна. Многие стремились завоевать расположение девушки. Она была приветлива со всеми, но не торопилась отдавать кому-то своего сердца. А любила Айгуль горы... Много времени проводила она за сбором целебных трав и ягод, то поднимаясь высоко, почти к самому леднику, то спускаясь вниз по каменистым уступам, в ущелье. И не было в окружающих горах ни одной, даже самой малоприметной тропинки, не исхоженной Айгуль. Девушка знала полезные свойства всех растений, произрастающих в её родных горах, и готова была помочь всякому страждущему.
Однажды Айгуль услышала в горах пение, настолько чудесное, что замерла она в восторге, почти не дыша, словно боясь спугнуть чуткое горное эхо, многократно усилившее и разнёсшее по округе необыкновенной красоты голос. Голос принадлежал юному чабану Айтугану, пасшему свою отару на небольшом плато по другую сторону ущелья. Зачарованная волшебным пением девушка перебралась по висячему над пропастью мосту и приблизилась к юноше, чтобы выразить своё восхищение. Молодые люди, лишь встретившись взглядами, сразу же понравились друг другу. Айгуль стала часто приходить на зелёную лужайку, она усаживалась в тени и слушала, слушала дивные песни Айтугана. Пастух пел о том, как прекрасен мир вокруг, о загадочной земле там за перевалом, о глазах и улыбке самой красивой девушки на свете по имени Лунный Цветок…
Вскоре о любви Айгуль и Айтугана заговорили люди, похоже, дело шло к свадьбе, все были рады и счастливы, что их замечательный союз свяжет два маленьких селения, разделённых глубоким ущельем. Но судьба распорядилась иначе…

Как-то ранним утром, когда едва поднявшееся над горизонтом солнце позолотило скалистые склоны гор, пришёл Айтуган к сакле Айгуль и постучал в маленькое оконце. Обрадованная девушка выбежала навстречу своему любимому, но пастух был очень серьёзен. С печалью на лице он поведал ей о дервише, несколько дней жившем в его хижине перед тем, как уйти за перевал. Гостю очень понравилось пение Айтугана, он без устали хвалил его голос. А ещё он рассказал о городах, лежащих в той загадочной земле за Большим Перевалом, и заверил юношу, что люди в тех городах высоко ценят талант и платят немалые деньги только за удовольствие наслаждаться им, и даже возводят для этого огромные белокаменные сакли, называемые театром. И позвал странник Айтугана с собой. Однако тот отказался покидать родной дом, любимую Айгуль, но совсем потерял с того дня покой. Своими восторженными речами смутил гость разум молодого пастуха, вскружил ему голову нескромными мечтами. Несколько дней не пил, не ел Айтуган, всё смотрел в сторону, куда ушёл дервиш, он продал своих овец и решил попытать счастья в чужой земле, поискать лучшей доли. С тем он и пришёл к Айгуль.
- Не плачь, - сказал Айтуган вмиг погрустневшей девушке, вытирая слёзы на её милом личике, - я вернусь, вот заработаю много денег, заплачу калым твоему отцу и заберу тебя в город. Мы будем жить с тобой в большом доме с красивым садом, и тебе не надо будет разбивать свои маленькие ножки, ранить их об острые камни, лазая по скалам, а мне всю жизнь пасти овец.
- Хорошо, иди, я буду ждать тебя, - вымолвила, наконец, Айгуль, - только я хочу, чтобы ты взял с собой это.
И она протянула ему своё сердце.
- Пусть хранит оно тебя, оберегает от бед, от лихих людей, согревает в холод жаром моей любви и приносит желанную прохладу в зной, окутывая моей нежностью. Только и ты береги его и заботься о нём, теперь ты единственный его защитник. И не забудь вернуть его мне, я же не смогу жить без сердца, - рассмеялась она сквозь слёзы.
Поблагодарил Айтуган Айгуль, бережно завернул трепетное любящее сердце в салфетку, убрал его в холщовую дорожную суму. И ушёл в сторону солнца…
Неблизким оказался путь Айтугана, прошло много времени с тех пор, как оставил он свою любимую Айгуль. Юный горец превратился в красивого стройного мужчину. Поначалу он очень тосковал в разлуке, и сердце Айгуль утешало его и скрашивало одиночество. Когда Айтуган брал его в ладони, целовал, ласкал, нежно прижимал к груди, ощущал его биение рядом со своим сердцем, он чувствовал, что его Айгуль с ним, и это прибавляло ему сил. Но постепенно за новыми заботами, за новыми впечатлениями милый образ стал отдаляться, тускнеть, и чем реже вспоминал о нём Айтуган, тем всё тише билось сердце Айгуль.
Не обманул дервиш пастуха. Людям, живущим в долине, пришлись по душе песни сладкоголосого акына. И вскоре он сменил базары и чайханы, где впервые стал показывать силу своего таланта, на роскошные гостиные богатых людей, холщовую дорожную суму - на изысканно расшитую золотыми нитями и бисером сумку из бархата, хранившую остывающее сердце Айгуль. Впрочем, сумка пополнилась ещё несколькими сердцами, свежими, молодыми, горячими, стучащими наперебой, иногда в унисон, а чаще создавая ужасную какофонию.  Но это не раздражало и не утомляло абсолютный слух Айтугана, ему льстила жертвенность и преданность женщин. Многих из них, как и Айгуль, завораживал волшебный голос певца. Обзавёлся бывший пастух и дюжиной приятелей и полюбилось ему проводить свой досуг в их шумной компании.
Как-то раз, выпив слишком много горячительного, расхвастался Айтуган своими победами, раскрыл бархатную сумку и высыпал из неё на стол женские сердца, чем вызвал одобрительные и немного завистливые возгласы сотрапезников.
- А что это за булыжник?! – вдруг в изумлении вскричал один из них. – Зачем ты это таскаешь?
И увидел Айтуган, что сердце Айгуль и в самом деле превратилось в камень. Он взвесил его на ладони, оно было тяжёлым и холодным.
- И правда, - усмехнулся Айтуган, - зачем оно мне теперь такое?
 Переезжая в другой город, выбросил он по дороге ненужное, надоевшее, тяготившее его сердце Айгуль и перестал думать о нём. А поднявшийся внезапно ветер разметал пыль, запечатлевшую следы ног Айтугана и копыт его коня, словно тех и не было вовсе.
Неизвестно, как долго пролежал камень среди прочих камней под палящими лучами солнца, иссушаемый ветрами, иссекаемый дождями и снегами, но споткнулся однажды об него путешественник-пилигрим Ильгиз. Он обошёл немало земель в поисках края, где было бы вольготно его сердцу и покойно душе. Ильгиз поднял камень, он показался ему необычайно красивым. Удивился путешественник, много видевший разных диковинок на своём веку,  сложному причудливому рисунку камня и долго любовался им, а потом он сунул камень за пазуху и продолжил свой путь. Камень нагрелся от человеческого тепла, начал потихоньку оживать, и забилось снова сердце Айгуль. Ещё больше удивился путешественник, когда понял, что именно попалось ему под ноги. И решил Ильгиз во что бы то ни стало вернуть сердце хозяину. С приближением к нужному месту сердце становилось всё горячее, стучало всё громче, оно указывало дорогу пилигриму, стоило ему отклониться немного в сторону от правильного пути, как сердце теряло свой жар и редкими становились его удары. Скоро добрался Ильгиз до Большого Перевала, а там уже ничто не могло сбить его с пути.
Айгуль вышла навстречу путнику. Теперь это была не жизнерадостная юная красавица, а больная усталая женщина. И сказал тогда  Ильгиз Айгуль:
- Я принёс тебе твоё сердце. Я нашёл его на дороге среди камней и много дней заботился о нём, согревал теплом своего тела, оно сроднилось с моим сердцем и стало с ним одним целым. Позволь мне, дорогая Айгуль, и дальше заботиться о нём, как о своём собственном.
И вспыхнули радостью и благодарностью глаза Айгуль, заиграл румянец на бледных впалых щеках и стали исчезать следы многолетних страданий с её лица. Оглянулся Ильгиз вокруг и понял, что нашёл именно то место, которое искал всю жизнь.
Долго и счастливо жили Айгуль и Ильгиз, любили и заботились друг о друге до самого конца, родились у них трое сыновей и две дочери, а затем внуки и правнуки. Потомки их рода до сих пор живут высоко в горах, многочисленные отпрыски разлетелись по всему свету, но свято берегут, чтут эту семейную легенду и передают её, как реликвию, из поколения в поколение.

Вместо послесловия

Благодарю тебя, дорогой мой Читатель, за то, что ты дочитал до конца эту сказочно правдивую историю. Хотя как оно было на самом деле и было ли вообще, кто его знает... Но если тебе на твоём жизненном пути попадётся под ноги камень, не торопись откидывать его в сторону, вдруг это чьё-нибудь сердце, окаменевшее от боли, холода и одиночества.

32. Выстрел
Вера Шкодина
Санька  при свете лампы доделывала уроки.
Скоро  экзамены, одиннадцатый класс,и прощай, школа.
Решила поступать на филфак в единственный педвуз в области и только из-за любви к литературе.
       В Челябинск на журфак мать запретила категорически: «Девочку одну да в незнакомый  город? Нет! Здесь  все-таки  тетка родная, поживешь у нее и  или в общежитии».
        Санька молча покорилась. С матерью  спорить бесполезно.Одноглазый дымчатый кот, по кличке Кутузов, внезапно с силой  скакнул на  грудь. Санька  шатнулась на спинку стула, и разом прогремел выстрел.
Буквально мимо  носа что-то просвистело и воткнулось в ковер на стене. Занавеска задержала  выбитые стекла, которые  падали    со звоном на подоконник.
Санька оцепенела.
         Из  горницы выскочил отец:
- Нагнись!
Выключил свет.  Стало темно.
За окном тревожно раскачивались акации, доносился отчаянный лай разбуженных псов.
          Мать, которая  всегда отличалась  сумасшедшей  храбростью, кинулась во двор, открыла ворота. Никого.
          Отец шарил  в темноте рукой за шкафом, никак не мог найти ружье.
Руки у него тряслись. Он бормотал что-то.
         Санька сидела на корточках, обхватив руками плечи и перепуганно шептала:
-Ой, мамочка, ой, мамочка!
-Что же это такое, господи,- плачущим голосом приговаривала мать, пытаясь найти, чем  бы заткнуть дыру в стекле.
-Из ружья шарахнули, - бормотал отец, выковыривая что-то из стены, - сволочи!
-Да за что же это такое! - вскричала мать, выпрямляясь.-Отец! За что это, отец?! Нет, это не по мою душу приходили! И девчонка тут ни при чем! Отец!
Это ты что-то натворил, отец? Чего молчишь? Говори!
-За  зерно мстят, наверное,- опустился на стул, - за зерно, мать. Вчера четверых задержал, мешки  тащили с тока.
-А кто хоть помнишь?
-Где там! Ночь. Сиганули в кусты, мешки, правда, побросали.
-И надо тебе было?
-Как же, мать, что  что ж я... Собачьи сыны! Не дождутся! - выдавил он, ощетинившись, - с ружьем ходить буду! Сволочи! Я войну прошел, мать!
Санька потом недоумевала.
Как же это? Какие  у них могут быть враги?
Мать обожали все шалопаи и бездельники, которых она учила или выпускала. Открытки поздравительные слали со всего света, даже из тюрьмы. Санька помнит, как перед входом в магазин толпа  великовозрастных детин вытянулась, руки по швам,  по команде: «На Татьяну Тимофеевну равняйсь!» И они с матерью сквозь строй вошли в магазин. Саньке было смешно, а мать, чуть улыбнувшись, погрозила им пальцем. Если Санька приходила в клуб на концерт или в кино, будучи еще малышкой,чьи-то сильные руки провожали ее на первый ряд с шепотом: «Татьяны Тимофеевны дочка». И так до старших классов
Отца уважали за  справедливость и побаивались  за  крутой характер и требовательность. Еще бы! Он единственный в районе и области побывал на ВДНХ за высокие показатели на ферме по надоям. Столько наград привез, столько впечатлений. С последней дойки всегда возвращался позже всех, а дорога — через ток. Сторож спит или боится,а народ тащит мешками.  Не может равнодушно пройти. Неужели за это? Не хочется верить.
Так вопросы и повисли. Милиция ни до чего не докопалась.
А Санька  без труда сдала все предметы и прошла по конкурсу, хотя  он был очень высокий: сразу выпускались все одиннадцатые  и все десятые  одновременно с переходом на десятилетку.
Курс филфака — сто человек. Одна из тем сочинения  - образ Павки Корчагина.   
   Санька обожала зту книгу. Почти  заканчивая, покосилась на соседей справа — списывают, слева - то же самое. Испугалась. Вдруг делает что-то не так.  Оценку получила  "отлично и хорошо". Вспомнила, что только одна на весь курс не шпаргалила. Как же они будут преподавать литературу?Вот это да!
   Начались студенческие будни. Каждую субботу  - домой, сорок километров автобусом. В понедельник  в  шесть  утра с сумкой, набитой продуктами, к автобусу.. К девяти успеваешь. Общежитие рядом с вузом.
   Однажды дали маленький автобус, билетов не было. А поселок большой и народу много. Одноклассники открыли окно и втащили ее, так и ехала на коленях у друзей.
   Был еще случай: вовремя не взяла билет, стала высматривать своих, рядом стоит  парень  и протягивает билет. Симпатичный, высокий, светловолосый. Места оказались рядом. Деньги не взял.
   Общительная Санька трещала всю дорогу. Он молча слушал с легкой улыбкой. Какое-то тепло исходило от него, расставаться не хотелось. Договорились встретиться вечером.  Робкий, предупредительный, таких  Санька  не встречала. Улыбается, молчит. Санька  болтает  без умолку, потом теряется. Что-то в нем обволакивающее, непонятное. Лучше  уйти.
   Так продолжалось почти месяц. Ни поцелуев, ни объятий. Будто изучает с пристрастием.  Волнующе и непонятно. Однажды вечером их увидела двоюродная сестра Надя. Тревожно взглянула и упорхнула. Когда Санька приехала в очередной раз домой, в гостях была тетя Юля. Разговор  с матерью был взволнованный.  Вошла Санька. Обе глянули на нее тревожно, даже испуганно, и смолкли. Чего тетка приезжала, мать не сказала,  но вдруг стала напряженной, какой-то сосредоточенной. Санька решила, что с отцом проблемы. Погуливал. Как-то  случайно  услышала,  как  мать со слезами выговаривала  ему  за какую -то зазнобу.
Санька не влезала в их дела. Не  принято было такое.
На каникулы ехали домой вместе, опять случайно. Он учился в торговом техникуме. И что удивительно, его тоже звали Владимиром,  как старшего брата, и  тоже Николаевич.
 -Да мы с тобой родственники, только фамилия у тебя другая — Коробкин,-смеялась Санька
Сходили вместе на  футбольную площадку, что была за селом,в березовом околке, потом пошли бродить по лесу. Рвали подснежники, пили березовый сок. Начал целовать дерзко, грубо. Санька  - мастер спорта по спортивной гимнастике. Полетел на траву, успокоился.
 -Ты чего?» -удивилась Санька,- опьянел от сока.?
 -Пойдем к тебе, познакомиться с родителями?
 -Татьяны Тимофеевны не боишься? - расхохоталась Санька. - Её даже хулиганье остерегается!
 -Знаю, все равно пойдем,- отвечает.
 -Какой-то ты сегодня странный,-заметила Санька,- пойдем,потом не жалуйся!
 Ситуация её  стала забавлять. Чего он надумал? Замуж она не собиралась. Учеба прежде всего. Да и избранник не всегда понятен и предсказуем. Не знаешь, что на уме и чего ожидать, хотя притягивает чем-то,  ну прямо Монтэ-Кристо!
Пока шли, говорила и смеялась она, он сосредоточенно молчал, почти не слушал.
 -Боится, трусишка, -думала Санька, - дурень, что надумал.? Вошли. Мать шила на машинке, взглянула и молча начала подниматься, глядя на них расширенными от ужаса глазами. И вдруг рухнула всем телом на пол, цепляясь за стулья. Дикий крик Саньки. Скорая, уколы. Месяц на больничном. Санька рядом.
    Оказалось, как она потом объясняла помертвевшими губами, это был внебрачный сын  бывшей любовницы отца, которая когда-то работала на ферме, забеременела и родила в один день с матерью, тоже назвав сына Владимиром и дав отчество Николая.   
От бессилия и отчаяния? 
Казалось, давно забытый скандал.
Но зачем он появился в  жизни Саньки, сводный брат? И этот визит к матери. Сделать больно? Месть? А за что Саньке мстить? Да и мать в чем виновата? Сколько седых волос добавило тогда это событие в её роскошные золотые волосы. 
И все это сквозь молчание. Никогда эта история не озвучивалась в доме.
Когда мать упала, он сразу исчез. Будто злодей какой-то. Даже  не похоже это на него. Мягкий, уступчивый характер. Сколько же ненависти надо иметь! Откуда такое?
Санька всю неделю выслеживала его.
Скрывался.
-Ну, не на ту напал!Я все из тебя вытрясу.!
Злилась, а внутри все равно жалость теплится.
Бедный братик! Почему я не знала? В одной школе учились. Виделись. Помню всегда так пристально смотрел. Да мало ли, кто смотрит. Нравлюсь, видно. Не подходит, ну и ладно, подумаешь!
Саньку тогда провожали ребята постарше, уже отслужившие в армии. С ними было интереснее.
    Вышел торопливо из дверей техникума. Вздрогнул, увидев Саньку и, как приговоренный, медленно приблизился с обреченно опущенной головой. Шли молча. Санька не торопила. Молчали.
-Это я в тебя  тогда стрелял! -  закричал он неожиданно, почти фальцетом  - это я!  Понимаешь!  Я,Я!
Санька остановилась изумленно, вдруг стали ватными и подкосились ноги. Дотащил её до  лавочки.Усадил. Страшная тишина. Санька не могла вымолвить ни слова. И потом хрипло выдавила:
-За что?!
-Я...я ненавидел вас всех и тебя... Вы всё знали! Знали! -  закричал вибрирующим голосом, -  вы всегда смеялись надо мной, я был никому, никому  не нужен! Меня на нашей улице с детства звали байстрюком, безотцовщиной. Пинали, как собаку взрослые, дразнили пацаны. Я дрался и ненавидел вас и всю вашу семью!
Вы были счастливые. У вас был отец и мать. Вас было трое детей.Вы были красивые, дружные. А я никто, я байстрюк!
Голос его срывался, переходил на шипящий  шепот.
      Санька постепенно  приходила в себя.
-Но я, я,  можешь не верить, я ничего не знала!-отчаянно закричала она, потрясенная. Я точно ничего не знала! Санька закрыла лицо руками. Ужас! Ужас! Это невозможно! Никогда, никто в нашей семье ничего не говорил о том, что у нас есть брат! Понимаешь! Никогда никто не знал!Почему ты не подошел ко мне, к братьям, почему? Не сказал? Почему.?
-Я не верю, не верю!  Вы всё знали! Я учился у твоей матери по математике, и она делала вид, что не знает, кто я! А сама знала! Знала!
-Мать чем провинилась перед тобой? -  проговорила Санька,задыхаясь, изумленно, с ужасом глядя ему  в глаза.-  Ты меня  ведь мог убить!Понимаешь! Безумец! Ты безумец! Ты ненормальный! Если бы кот на меня не прыгнул, ты попал бы прямо в голову! Я в чем виновата перед тобой?! В чем, скажи?!
-Ты  всегда смеялась надо мной! -   вскочил он,  - в тот день я пришел в спортзал, ты занималась на кольцах. Я подпрыгнул, ухватился, но подтянуться не смог. Ты начала смеяться надо мной и назвала меня «ливерной колбаской». Ты знала! Знала, кто я! Ты смеялась. Я ненавидел тебя, -  почти шепотом добавил он и вдруг  разрыдался,  трясясь и захлебываясь словами.
     Санька с ужасом, оцепенело смотрела на него, но  вдруг  жалость и боль   сдавили горло,  перехватило дыхание. Она безотчетно  вдруг погладила   его по голове, как маленького. Слезы  потекли из ее глаз, она молча размазывала их по щекам.
      Продолжая всхлипывать, он внезапно, вздрагивающим голосом  добавил:
-Я у отца по вечерам подрабатывал, он в тот вечер так на меня орал! А я его сын! Он как на чужого орал, понимаешь! Я тогда выкрал ружье у дядьки и  пришел убить тебя, чтобы всем вам было больно, как мне!
но я... я не знаю , не знаю, почему, почему я выстрелил! Меня трясло тогда  от злости и ненависти! Я сам, сам  пойду в милицию, сдамся!,  - закричал он внезапно,  Я не трус! Не трус! Поняла!   
-Замолчи! -  окончательно придя в себя , жестко заговорила Санька. - Это было три года назад. Я тебе запрещаю поднимать  вопрос. Мне дороже  здоровье моей матери. А ведь тогда, растягивая слова,  холодно проговорила она, - меня знаешь, кто спас? Кутузов.
-Кто?- удивленно поднял глаза.
-Кот одноглазый наш. Кличка Кутузов.Может, почувствовал, не знаю.
А ты, ты  чего это  в лесу на меня набросился?- повернулась , вглядывась в него.
-Я...я хотел изнасиловать.
- Чего?! -изумилась Санька, - мастера спорта?!Меня?!  Послушай, скажи, кто тебя науськивал все-таки: стрелять, насиловать? Я не верю, что это родилось в твоей голове.Нет, не может быть, что сам. Кто?  Говори! Не твой характер. Кто? Мать?
 -Это.. Нет, не мать, никогда, это дядька ...Василий научил.. . И ружье дал.
-Понятно. А у тебя головы нет, - грустно заключила Санька.  Полный дурак! Мог в тюрьму загреметь. И вся биография.  Ладно. Нам не надо больше встречаться. Мне больно и обидно на тебя смотреть. Уходя, добавила, оглянувшись:
-Когда будешь жениться, выбери умную жену. Иначе собьют тебя с пути. Не дядька, так еще кто-нибудь.
-Ты не сердишься на меня! - закричал он вслед.Ты простишь меня?Когда-нибудь? -добавил он жалким голосом
 -Живи! - жестко ответила Санька.
Больше они не встречались. Спустя годы Санька узнала случайно, что женился, живет в городе.  А взял в жены разведенку, с маленьким сыном.  Хорошая, умная, говорят, девчонка и красавица. Иногда Санька вынимает из альбома фотографию, где они рядом в лесу с подснежниками, друзья сфотографировали по их просьбе. Братик. Милое лицо, и похож на нее и отца.

33. Нештатна ситуация
Анна Кул
     Звуки были странными и, похоже, не земными. На фоне общего гула, не очень сильного, можно даже сказать, успокаивающего, слышались отдельные всплески, вскрики, вздохи, завывания. Напряжённо вслушиваясь в эти звуки, Макс своего тела не чувствовал, попытаться открыть глаза ему даже не приходило в голову. Он как-то сразу понял, что умер и находится где-то там, наверху. «Наверное, в чистилище, – немного подумав, решил молодой человек, – сразу же в ад меня не могли отправить. Да и не за что, вроде». Потом он услышал музыку, вернее, пение. Но пел не человек. «Ангел, – решил Макс, с напряжением вслушиваясь в льющуюся мелодию, – на земле такой красивой музыки я никогда не слышал». Вдруг пение прекратилось, и раздался громкий кошачий вопль:
     – Мяу!
     От неожиданности Макс сразу же открыл глаза и опешил: он лежал в лесу, по крайней мере, впереди, сбоку и высоко вверху виднелись только огромные деревья. Молодой человек с осторожностью пошевелил правой рукой и понял, что она вполне даже действует. Однако, скосив с опаской глаза вниз, тела своего не увидел. Снова пошевелил рукой и попытался её приподнять, и рука вдруг откуда-то вынырнула. Тогда Макс сел и понял, что он лежит во мху – на огромном ковре-поляне из мягкого и невероятно красивого красного мха.
     – Живой, – сначала шёпотом, а потом во всю мочь своих лёгких закричал «воскресший».
     Макс, с группой музыкантов, летел на гастроли в Сибирь. За час до посадки кто-то из пассажиров заметил дым в одном из двигателей самолёта и громко закричал. В салоне паника начаться не успела, только бортпроводница пробежала в сторону кабины пилотов, после чего командир прокричал, что они заходят на вынужденную посадку, всем пристегнуться. Больше Макс ничего не помнил. Да, было ещё ощущение резкого падения, но не самолёта, а его тела. И вот теперь он сидел в дремучем лесу на сказочно-прекрасной поляне изо мха.
     – Кап-кап-кап, дзынь-дзынь-блюк. Нет, опять что-то не то получается, – чёрный и очень пушистый кот нервно отбивал хвостом ритм.
     Потом он внимательно прислушался к разнообразным звукам леса.
     – Нигде больше таких красивых звуков нельзя услышать, только в лесу, – рассуждал кот вслух, – в поле как-то выходил, так там только и раздаётся: «ши-и-и» или «шу-у-у», в крайнем случае, «фу-у-у». А здесь капелька росы упала, вода в ручье прозвенела, белочка орешек разгрызла, мишка в чащобу ломанулся, а птички, птички – что ни звук, то чудо, какая музыка.
     И кот запел. Он пел то, что слышал вокруг себя каждый день, знакомые и неожиданно новые звуки соединял не как попало, а чтобы напевно получалось. Пел, и понимал, что очень хорошо поёт:
     – Вот, наконец, получилось. Сегодня ночью пойду в деревню деткам колыбельные песни петь.
     Вдруг из чащобы леса раздался крик, громкий, испуганный. Кричал, явно, человек:
     – Эй, кто тут есть?! Вы меня слышите? Помогите!
     Кот прижал уши и воинственно задрал хвост. Потом задумался на мгновение и понял, что тоже боится, так же, как и кричащий человек. Решив, что люди по деревьям почти не лазают, буквально влетел на самую высокую сосну и там притаился. Через минуту он увидел молодого человека, идущего как раз в его сторону. Парень, видимо, не зная, куда двигаться дальше, остановился. Кот внимательно его разглядывал из своего укрытия: «Без оружия, вроде. Молодой, испуганный. Как сюда попал? Здесь человек сроду не водился». А вслух поинтересовался:
     – Кто такой? Как сюда попал?
     Молодой человек завертел головой, заулыбался:
     – Максом меня зовут. Я музыкант. Думаю, что самолёт, на котором мы летели, попал в аварию. Меня, видимо, выкинуло из самолёта в лес. А вы где? Я вас не вижу.
     – Да вот он я, на сосне, сейчас спущусь.
     Макс повернулся на звук голоса и увидел, что по сосне проворно спускается огромный чёрный кот. Молодой человек замер от неожиданности и, судорожно вздохнув, решил: «Разбился я всё же. Насмерть. Не пойму, вроде кот, а, может быть, черти так выглядят?»
     Кот уселся напротив Макса и хорошо поставленным человеческим голосом спросил:
     – Чего вздыхаешь? Котов не видел? Меня, значит, кот Баюн зовут, будем знакомы, – и протянул Максу, поражённому невероятностью происходящего, свою лапу.
     Молодой человек с осторожностью пожал протянутую лапу и спросил:
     – Я что-то не пойму, мы где сейчас находимся?
     Кот подозрительно уставился на Макса:
     – Слепой, что ли?
     – Почему слепой? Вполне зрячий.
     – А что же спрашиваешь, не видишь, что в лесу стоим. Да ты и сам только что сказал, что из самолёта в лес свалился.
     – То есть, вы хотите сказать, что мы находимся в настоящем, самом обыкновенном, лесу, но при этом в нём водятся говорящие коты?
     Кот неожиданно резко развернулся и пошёл в глубь леса. Макс испугался, что останется снова один:
     – Подождите, вы куда?! Я вас чем-то обидел?
     – Да с тобой же общаться невозможно. Мало того, что ты слепой, ты ещё и глухой. Я тебе про говорящих котов разве что-то сказал?
     Молодой человек окончательно растерялся:
     – А вы?
     – Я?! – у кота от возмущения шерсть встала дыбом. – Да какой же я кот? Я же Баюн. Я сказки рассказываю и песни пою. Ты, наверное, подумал, что я ещё и мышей ловлю?
     – А что, не ловите?
     Кот махнул лапой:
     – Да их в нашем лесу уж триста лет, как нету. Я ещё по молодости их всех извёл, теперь за белками по деревьям гоняюсь.
У Макса в голове завертелись, закрутились какие-то отзвуки знаний про кота Баюна.
     – Так ведь кот Баюн вроде злой должен быть, своими песнями людей усыпляет, а потом что хочет, то с человеком и делает. Или я ошибаюсь? – с надеждой в голосе поинтересовался Макс.
     – О, дорогой, что-то ты какую старину припомнил! Я как на золотой цепи у Александра Сергеевича походил вправо-влево, понял, что залог моего творческого успеха в хороших песнях да стихах. И перестал народ пугать. Теперь сочиню новую песню, иду в деревню или в ближайший город детям колыбельную петь. Их родители меня за это вкусненьким подкармливают, а у детей хороший музыкальный слух развивается. Слушай, что-то мы с тобой всё про меня, да про меня. Тебя Максом, кажется, зовут? И ты что-то там про музыкантов рассказывал…
     Молодой человек радостно закивал головой:
     – Всё точно. Получается, мы с вами коллеги.
     Кот презрительно фыркнул:
     – Коллеги… Ну-ка, спой чего-нибудь.
     Макс, понимая, что от его пения сейчас очень много зависит, судорожно соображал, что бы такое исполнить, что могло бы сравниться с той прекрасной мелодией, которой, как он теперь понимал, недавно заливался Баюн. Сначала хотел спеть что-то из классики, потом роковую или даже джазовую вещь (Макс был хорошим артистом, мог исполнить почти любой репертуар).
     Но, учитывая то, что перед ним сидел очень необычный слушатель, просто решил спеть свою любимую мелодию. Прикрыл глаза, и запел. Он исполнял так, что снова потерял себя, не думал о том, где он и что с ним. И только открыв глаза, увидел, что кот лежит рядом и внимательно слушает.
     – Слушай, а ты молодец, хорошую песню придумал.
     Макс смутился:
     – Да это не моя песня, её придумал один парень, композитор, значит, типа вас.
     – А ты-то её почему так хорошо знаешь?
     – Так, услышал песню, понравилась, ноты нашёл, и все дела.
     – Так, вот с этого места поподробнее, – перебил его Баюн, – что значит «ноты нашёл», это что за штука такая, ноты твои?
     Удивлённый Макс прочитал коту небольшую лекцию про нотную грамоту.
     – Ты хочешь сказать, что любой звук, который я сейчас издам, соответствует какой-то ноте?! Например, вот этот: мур-мур-мяу.
     – Соль-соль-фа-ми.
     – Да что же это за жизнь такая?! – вдруг заорал Баюн. – Пятьсот лет жизни коту под хвост! Это ж, сколько песен пропало! Ты что, не мог раньше сюда свалиться?!
     Вот так случилось чудо: сказочно-талантливый композитор нашёл своего лучшего исполнителя, а человечество услышало множество новых прекрасных песен. Такое удачное стечение не совсем удачных обстоятельств. Представляете, что бы было, если бы не случилась та нештатная поломка двигателя?!
34. Крещенская молитва
Галина Гостева
               
       После окончания Абаканского Педагогического Института в 1980 году, мой муж Сергей увез меня, тоненькую, наивную, голубоглазую блондиночку, к себе домой в Туву.
        Этот случай произошел со мной в 1999 году в городе Кызыле. Я работала тогда учителем Английского языка в школе. Времена были суровые: заработную плату месяцами не выдавали; ходила  почти  всюду пешком, так как денег на проезд  в автобусе не было; дополнительной работы  никакой не чурались, даже просто за еду.
        В те годы  в Туве было мало православных. Действовали всего три прихода: в Кызыле,в Туране и в Сарыг-Сепе. Этим воспользовались многочисленные  зарубежные проповедники сектантского типа. Ими открывались различные протестантские молельные дома. Все это проводилось  под лозунгом свободы совести, свободы выбора.
         Для верующих буддистов был возведен великолепный  буддийский храм -  хурээ. Также  в  Туве было зарегистрировано несколько  действующих шаманских обществ. Шаманизм   -  древнее религиозное верование тувинцев. Тувинский народ сохранил это величайшее народное богатство . В настоящее время  шаманизм Тувы  приобрел мировую известность.

          Возрожденные древние культовые обряды: очищение людей от сглазов, напастей и хворей; проводы усопших в мир иной; освящение земли, источников воды, гор  всегда сопровождаются  камланием  шаманов.

         Вот в такой атмосфере я жила и работала тогда. Бывшая коммунистка, атеистка по воспитанию, я не была, к счастью, фанатиком и не осуждала людей, к какой бы вере они не относились.

         Честно признаться, я вообще не задумывалась тогда о религии, о православии, о  благочестии. Я думала в то время о том, как одеть, обуть  и прокормить моих троих детей; как мне выбраться из нужды и нищеты; где достать деньги, чтобы рассчитаться с многочисленными долгами. Муж в " Водоканале" попал под сокращение и пока не определился с новым местом работы.

        18 января мне позвонили из одного молельного дома и попросили меня побыть переводчицей у одной семейной пары, приехавшей к ним с проповедью из Шотландии. Насчет оплаты сразу предупредили, что денег нет, но я смогу с ними отобедать.  Я согласилась сразу.

        Крещенское утро 19 января выдалось в тот год на редкость морозным. По радио объявили, что температура воздуха в городе составляет 46 градусов ниже нуля.  Я растопила сухими дровами печку в доме, засыпала угля сверху, оделась  потеплее и пошла в молельный дом. Мужа дома не было.Он уехал навестить родственников за Саянами.

         Восточный микрорайон города, где я жила, состоял в основном из частных домов. По вечерам и ранними утрами было боязно выходить на улицу, так как на ночь хозяева спускали с цепей своих собак, и те , с громким лаем, носились за одинокими прохожими. На всякий случай я прихватила с собой черенок от сломанной лопаты.

        На улице было совсем темно. Фонари на столбах перестали светить еще  год назад. Во многих домах свет еле пробивался наружу из под закрытых ставен.   Из-за сильного мороза собаки и те не желали вылезать из теплых конур. Улицы были пустынны. В гордом одиночестве я шагала по серому,  от  хлопьев  сажи, снегу, скрипящему под ногами.

       Мне казалось, что мороз крепчал с каждой минутой. Горожане просыпались.  Растапливали печки в домах. Дымки над крышами домов поднимались сначала  реденькими струйками, а затем, словно гигантские оплавленные  свечи,  встали над трубами стройными рядами.  Развиднелось  нехотя.

        Идти мне надо было километра два – три. Прошагав с километр,я почувствовала, что стала замерзать. Пальцы на руках и ногах оледенели. И, немудрено, так как перчатки были тоненькие, а  кожаные сапоги давно пора было выбросить на свалку. Поскольку я укутала все лицо до самых  глаз  вязаной шалью, то от дыхания густые ресницы и брови вразлет заиндевели, покрылись  куржаком.

        Я  уже совсем было  вознамерилась поворотить домой, но подумала о тех верующих, которые, так же по лютому холоду идут в молельный дом на встречу с  приехавшими из Шотландии проповедниками, и мне стало стыдно.

        И вдруг, неожиданно даже для себя, я обратилась к Богу: «Господи! Прости Ты меня, атеистку неверующую, за все мои грехи вольные и невольные. Я  поняла, что я недостойна переводить Твои Заповеди Божьи сегодня в День Крещения Господня. Я и не напрашивалась, Господи. Они меня сами об этом попросили.

        Я, ведь, денег не беру.  Покормят меня, и то хорошо.  И  тогда я дома не буду  есть, и моим детям  еды больше достанется. Разве я виновата, что веду две учительских ставки, а зарплаты по полгода не вижу. А как жить, Господи? Если бы не огород, то давно бы уже с голода умерли.

         А они себе золотые унитазы  покупают, в шампанском купаются, за рубежом недвижимость приобретают. Пойми меня правильно, Господи! Не завидую я им. И деньги в их карманах не считаю. Наверное, Ты  лучше знаешь, кому  как жить, кому сколько денег получать.  У каждого свой путь на этой земле. У каждого свой крест.

         Возможно, Господи, Ты против  того, чтобы я шла  к этим сектантам. Но и они искренне верят в Тебя. Славят Тебя! Следуют  Твоим Божьим Заповедям. Они не пьют.  Не воруют. Не курят. Не употребляют наркотики. Они читают Библию, Господи. И сегодня они придут, чтобы отпраздновать Крещение Господне! А, я тут замерзаю и не могу дальше идти».
          И вдруг я почувствовала, что мне жарко стало. Было такое ощущение, что сверху меня как бы накрыли конусообразной воронкой, излучающей тепло.  Страха не было. Было изумление, перерастающее в восторг.  Возникло  чувство  искренней благодарности Богу.

          Я опустила воротник пальто, раскутала лицо, перевязала шаль, протерла носовым платком оттаявшие рессницы и брови, зачем-то сняла перчатки. Холода я больше не ощущала.

         Откуда-то пришло знание: я земная женщина тесно связана с  нашим  могущественным Небесным Отцом –  Творцом всего сущего на земле. Я нахожусь под Его защитой. Я больше не одинока. И я прошептала: « Благодарю Тебя, Господи, за все. Благодарю! Благодарю!»
          Когда я вошла в молельный дом, то все подумали, что меня привезли на машине. Все удивлялись, что я пришла с такого мороза и нисколько не замерзла.
         Далее все прошло просто замечательно: и с переводом я справилась успешно; и во время обеда успела тесно пообщаться с Майклом и Руфь из Шотландии;  и много благодарственных слов выслушала от верующих.
         В 5 часов вечера я снова пешком пошла домой по морозу. Дорогой я размышляла  о том, что же произошло со мной утром , и даже не заметила, как оказалась у ворот своего дома.
         Открывая калитку в темноте, я увидела какую-то свернутую бумажку на земле, подняла ее, не разглядывая, и сунула в карман. Почтальоны обычно запихивали в щели ворот письма, извещения, открытки, приглашения, так как почтовые ящики давно уже были раскурочены хулиганами.
          Раздевшись и погрев  руки у печки, я стала собирать  детям ужин на стол, рассказывая им о встрече в молельном доме с шотландцами. Затем я вспомнила о бумажке, которую засунула  в карман. Я вынула ее и обомлела. В  руках у меня оказалась стодолларовая купюра. Дети  радостно захлопали в ладоши. А я села на стул и разрыдалась.
         В банк я не пошла. Там бы стали выяснять, откуда у меня доллары. Я пошла на рынок к менялам. Доллар стоил в то время официально 25 рублей.  Менялы согласились обменять мои доллары по их курсу: то есть, по 18 рублей за один доллар.
         Я получила на руки  почти мою месячную зарплату. Мы жили с детьми на эти деньги два месяца. А затем нам  учителям,  выдали зарплату с сентября по декабрь 1998 года. К счастью, и муж устроился на работу электриком в Каа-Хемский угольный разрез.
         Через некоторое время я, 40-летняя Петрова Елена Ивановна, покрестилась в православной церкви города Кызыла. Мои друзья и муж до сих пор удивляются: что такого должно было произойти, чтобы бывший комсорг группы, бывший секретарь первичной партийной организации школы, агитатор – пропагандист  вдруг разом стала  верующей.
         Я никому и ничего объяснять не стала. Зачем? У каждого на этой земле свое предназначение  и свой канал постижения истины. Неисповедимы Пути Господни!    

35.Путь к себе
Татьяна Вяткина -Сергеева
Раннее утро едва вступившей в свои права весны. Солнце еще только пытается проснуться и поспорить с морозом – кто сильнее?  Холодный воздух покалывает  нос и горло,  но глаза радует солнечный свет и надежда, что пройдет  каких-то пару часов и станет тепло, по крайней мере сегодня, а завтра…  Завтра будет завтра.
Машина скорой помощи подошла к крыльцу больницы. В нее, с желанием поскорее согреться, стали садиться пациенты, отправленные врачами для дальнейшего лечения в «область», как говорят в народе, что в переводе обозначает «в больницы областного центра».

Больные здесь были так сказать «всех мастей»: молодые, средних лет, пенсионеры, но колоритней всех был высокий, крепкий мужчина, с седыми космами отросших вьющихся  неухоженных волос, из-под которых смотрели выразительные, разбойничьи глаза, одетый в больничную пижаму  и  накинутую на  плечи дубленку, которая топорщилась  как кусок пересушенной кожи. Тапки-шлепки,обутые на босые ноги завершали странный наряд богатыря. Забинтованные руки мужчина беспомощно держал перед собой, боясь дотронуться ими до чего-нибудь, чтобы не причинить лишнюю боль.
Усевшись на сиденья, установленные по бокам салона, пассажиры незаметно разглядывали друг друга, пытаясь угадать диагноз соседей. Это было нелегко. Только один больной с забинтованными руками  был с явным диагнозом «серьезная травма».
Автомобиль тронулся. Постепенно, перекрывая равномерный гул мотора, люди стали общаться. Две пожилые женщины, сидевшие рядом, поведали друг другу горестные истории своих сердечных болезней. Старик, опираясь трясущимися руками на трость, сказал, что едет в «глазную больницу» делать операцию на глазах, которые почти ничего не видят. Женщины стали уверять его, что через неделю он вернется домой зрячим молодцом и будет только одна беда.
- Какая? – поинтересовался дед.
Женщины, подтолкнув друг друга локтями, засмеялись. Наконец, одна ответила:
- Да бабки своей испугаешься. Сейчас, небось, она у тебя красавица?
- Да ну вас, чумные! – засмущался дед.
Пассажиры засмеялись. Обстановка разрядилась и все уже более непринужденно стали посматривать друг на друга.
Неожиданно раздался голос травмированного, все это время молча баюкавшего свои руки:
- А я вот еду… руки отрезать.
В машине установилась тишина. Все взгляды были обращены на мужчину. Наконец пассажиры выдохнули,  и раздался первый вопрос:
- Так что с тобой случилось-то?
- Пожар. Дом тушил.
- Свой?
- Свой.
- И что?
- Да выгорело нутро, только стены остались, да вот эта дубленка, - дернул плечами больной, - и ту в приемном покое испортили. Как доставили меня сюда в ней мокрой, так лахудры из приемного и засунули ее в шкаф, не просушили даже. Теперь вот топорщится. Толку с нее никакого.
- А живешь-то с кем?
-  А ни с кем. Один я. Сторожем работаю в хозяйстве. Мужики вот  в гости пришли восьмое марта отмечать. Праздник ведь. Посидели, чуток выпили, да и заснули, а проснулись – горим! Похватали одежду да на улицу. Выскочил, смотрю на дом, а в голове мысли: «И что теперь?» А потом: «Документы! Деньги!» Ну и  кинулся в огонь, а когда выскочил, меня стали водой заливать – горела одежда. И вот – руки, - горестно посмотрел на забинтованные кисти мужчина.
- Вот горе-то, - пригорюнилась женщина-сердечница, - так может быть, еще не отрежут. В области-то врачи хорошие, не чета нашим.
- Молчи, мать, - блеснув глазами, ответил погорелец, - сказали, что гангрена и теперь только один выход…
- Как же так получилось? – спросил мужчина средних лет, все это время сидевший молча, - ожоги не лечили, что ли?
- Так наши коновалы, когда меня привезли в больницу, обнаружили у меня воспаление легких и принялись лечить воспаление, а руки – так, в придачу. Вот и вылечили. Еду теперь, - склонил буйную седую голову мужчина.
- А ты же вроде еще молодой? – поинтересовалась одна из сердечниц.
- Так, ясно – не старый. Это от горя у меня вид такой  и голова поседела. А так я – о-го-го! – блеснул глазами мужчина.
- Вот говоришь о-го-го! А смотреть кому за тобой? Что ж ты не женатый? – опять полюбопытствовала женщина.
- Да был я женатый! Знаете, как я свою жену нашел? – встрепенулся мужчина, - Я ведь военный, бывший военный. На пенсии я.  А с женой своей  как встретился на выходе из магазина, так голову и потерял. Сразу понял, что моя судьба. Познакомился с ней, а она и не сопротивлялась. Да и кто ж мог устоять против такого красавца? – глаза мужчины  весело заискрились, но вмиг потухли, увидев свои забинтованные руки, уже готовые оставить его навсегда.
- Так и где же твоя благоверная? – не отставала все та же сердечница.
- Я же рассказываю. Познакомились сразу. И я тут же без всяких предисловий объяснил ей, что как военный  временем свободным не располагаю. Есть только два дня на оформление брака. И если она согласна, то могу все быстро устроить.  Я, конечно, блефовал и абсолютно не верил в ее согласие. Но случилось чудо – она согласилась!  Пришлось мне побегать! Но пара бутылок отличного коньяка с набором шоколада сделали свое дело  – на следующий день  работница загса, к слову – ничего себе бабенка,  зарегистрировала наш брак.
Свадьба была немноголюдная, но очень веселая. Мой друг со своей женой и я со своей невестой славно повеселились в ресторане! А на следующий день мы с моим солнышком отъезжали в часть. И не поверите – просто сказочная жизнь началась у нас! Уж как мы любили друг друга… А потом Светка забеременела. Тоже счастье. И вот уже на седьмом месяце она была, как приключилась эта беда.
- С женой что-то приключилось? – спросил старик.
- Да нет, ее Бог миловал. А меня бес попутал, вернее медсестра Вика из нашей санчасти. И не хотел, а случилось.
- Понятно. Что, бросила жена? – хмуро спросила вторая сердечница.
- В тот же день, как узнала, так и уехала домой. Вот как быстро сошлись, так быстро и расстались, - ответил мужчина.
- И что? Не виделся с ней никогда?  – удивился старик.
- Да нет. Не хотела она меня видеть. Сообщила только, что дочка родилась.  Деньги я им отсылал. А видеться не виделся. Светка замуж вышла и просила не травмировать девочку. А я, если честно, не очень и стремился. Жизнь как понеслась, не успевал оглядываться. Весело жил, дни не считал. Тут и пенсия подоспела. Вернулся вот на родину, в деревню свою. Родительский дом пустой стоял. Думал, на гражданке найду себе женщину хорошую, будем жить душа в душу. Нашел… - закончил рассказ погорелец.

В машине установилась тишина. Кроме гула мотора пару минут не было ни звука. Однако первая сердечница не утерпела:
- Так ты же понимаешь, что после больницы в дом инвалидов отправишься, если некому за тобой смотреть будет. Может,  поищешь родственников каких?
- Как будет, так и будет. Никого искать не буду, – обреченно вздохнул мужчина.
Тем временем машина ехала уже по улицам областного центра.
- Кардиологический центр, - объявил водитель, - в четыре часа буду опять здесь, подходите, назад поедем.
- Нет, милый, не жди нас, - отозвались женщины, - на операцию мы, так что остаемся здесь.
- Понятно!
- Удачи! Поправляйтесь! – напутствовали женщин пассажиры.
Машина поехала дальше. Минут через пятнадцать водитель объявил:
- Ожоговый центр!
Мужчина, бережно прижимая к груди свои обожженные руки, вышел из машины. Водитель взял пакет с его документами и попросил пассажиров немного подождать, пока он отведет погорельца в приемный покой.
И вот только в эту минуту не выдержали нервы несчастного. Приподняв свои бесполезные, но такие нужные руки, обратив свои разбойничьи глаза ввысь, мужчина произнес, срываясь на крик:
- Господи! Сохрани мои руки!

36. Трапеза в тайге
Владимир Волкович
Сурова природа уральская, но богата, и обильна. Неисчислимыми дарами  жалует она народ. Зверь пушной от белки до медведя, олени, лоси, косули быстроногие. В лесу грибы да ягоды землю ковром устилают, заросли малины и смородины на сотни метров тянутся. В озёрах таёжных, да в реках студёных рыба плещется, кишмя кишит, много корма для неё природой приготовлено.
И народ уральский под стать природе  — неразговорчивый, с виду суровый, крепкий, как кремень. А если ближе с уральцем сойдёшься, то поймёшь, что добрый он, отзывчивый, душою широкий. Не жадный, незлобивый, на людей не обидчивый.

К деду Луке из Москвы сын приехал в гости, тоже Лука. С ним жена Полина и двое ребятишек — старший Бориска, пятнадцати лет и его сестрёнка Настенька — девяти.
Лука — в росте за два метра вымахал, да в плечах широк, кулаки, словно кувалды чугунные. Но ранен был во время войны, долгие годы  ходить не мог, в коляске передвигался. Потом операцию на позвоночнике сделали, постепенно снова ходить научился. Сын статью в отца пошёл, чемпион по боевому самбо, в Главном разведывательном управлении служил.
Один жил Лука старший, жена давно померла, сын, как уехал лет двадцать тому в Москву, ещё школьником, так и остался там. Домой редко наведывался.
Добираться на Северный Урал в таёжный посёлок не просто, не всегда проехать можно.
– Деда, деда! — кричала Настенька откуда-то из-за деревьев, — посмотри, что я нашла!
Она выскочила на полянку, держа в руках огромный гриб. — Это кто, его можно кушать?
– Это белый гриб, боровик, царь-гриб. Изо всех грибов самый главный, самый важный, самый крепкий. Погляди, как гордо выпрямился и шляпу носит с достоинством. — Дед положил гриб в корзинку Настеньки. — А вот сейчас мы на просеку выходим, там уже другие грибы водятся.
Тайгу пересекала широкая просека, посредине которой высились мачты линии электропередач. Просека заросла кустарником, мелкими деревцами, прорывающимися из старых пеньков, высокой травою.
– Настюха, поди сюда, погляди какое чудо я нашёл, —  склонившийся над пеньком Бориска позвал сестру. Настя нехотя приблизилась и вдруг упала на колени перед пенёчком.
– Ой, какие! — Перед ней дружной семьёй стояли опята. — Это, наверное, папа, — ткнула она пальчиком в самый большой гриб, стоящий во главе остальных, — а это мама, а это детки, как их много.
Бориска достал ножик и приготовился резать.
– Сейчас они перейдут в твою корзинку.
– Нет, нет, не дам! — закричала девочка и загородила собой пенёчек.
– Отойди, Настя, это же грибы.
– Нет, не дам резать! — в глазах у Настеньки показались слёзы, — мне маленьких жалко.
– Что тут у вас случилось? — не торопясь подошёл дед Лука.
– Настюха не даёт грибы резать, — объяснил Бориска.
– Они маленькие, ещё не выросли, зачем их резать, — плача оправдывалась Настенька.
– Понимаешь, внученька, — заговорил Лука, — если их не срезать, они вырастут и сгниют. А если срезать, то на грибнице этой, вот, видишь, мягкий мох снизу, снова вырастут грибы.
– Резайте, кого хотите, — заявила девочка, — а я маленьких есть не буду.
– Ну, характер, — усмехнулся в усы Лука старший, — вся в маму.
Вечером ели вкуснейший грибной суп, в тарелку Настеньке мама Полина старательно отбирала только крупные опята.
– Так, сегодня ляжем спать пораньше, завтра с утра рванём на рыбалку, — объявил дед Лука. — Ночи у нас с середины августа уже холодные, пусть Настенька на печи спит.
Полина днём протопила печь, настояла там грибной отвар. Настенька с удовольствием забралась на широкую уютную русскую печь и вскоре заснула.
Старенький, защитного цвета,  УАЗик, недовольно рыча, выбрался, наконец, на пригорок, с которого открывалась тихая гладь таёжного озера.
– Всё, дальше нам уже не проехать, — сообщил дед Лука. — Вытаскивайте пожитки, немного протопаем пешочком. Здесь с километр всего.
Вскоре Лука старший с сыном и внуками уже устраивали бивуак на берегу. Дед готовил рыбачьи снасти, а Лука поставил палатку, разложил припасы и приготовил место для костра. Бориска, взяв топорик, пошёл вырубить две крестовины и крепкую поперечину.
Настенька всем помогала.
– Ну, гвардия, пошли к озеру, — скомандовал дед.
Внуки и сын гуськом двинулись за ним. Тайга вплотную подступала к илистым берегам, и от этого озеро казалось тёмным и страшноватым. Настенька замедлила шаг и озиралась по сторонам.
– А тут никаких леших и водяных не водится, — осторожно поинтересовалась она у деда, начитавшись русских народных сказок.
– Нет! Косолапый, бывало, наведается, водички попить, да рыбки половить, да сохатый заглянет из чащобы лесной на глади озёрной отдохнуть. — Настенька опасливо покосилась на деда — шутит или правда? Но дед спокойно улыбался. — Озёра наши чистые, прозрачные, человеком ещё не загаженные потому, как человеки здесь не часто бывают. Вода холодная, долго в ней бывать не рекомендуется, а Настеньке лучше на берегу остаться.
– Я тоже хочу в водичку, я с папой вместе буду, — недовольным тоном протянула Настенька.
– Объясняю, как ловить, всем слушать внимательно. Заходим в воду выше колен. Вот эта верёвка из лесы называется кукан, она надевается на пояс, как ремень, и застёгивается вот таким маленьким карабинчиком. Ловим на маленькую удочку – донку, с резиновым наконечником – кивком. У всех есть баночки с червями, мы их насаживаем на крючок и забрасываем леску около своих ног. Сквозь воду видно, как рыба подплывает и заглатывает наживку. Подсекаем. На кукане спица, её просовываем сквозь жабры, закрываем карабин  и пойманная рыба остаётся на поясе. Всем ясно? Ну, в процессе будет видно.
Дед первым вошёл в воду, а ним Бориска и последним Лука, держа за руку Настеньку.
– Ай, вода холодная! — закричала Настенька.
– Я же говорил, что тебе лучше на берегу, — ответил дед.
– Нет, я с папой, — возразила упрямая внучка.
Некоторое время все молчали, ожидая рыбу, которая вскоре появилась.
Первым, как и полагалось, подсёк дед Лука:
– Ага, с почином тебя, папа, — прокомментировал сын.
И следом раздался крик Настеньки:
– Ой, рыба кушает мои ножки, ой-ё-ёй! Она забултыхала ногами.
– Тихо, дочка, — урезонил её Лука, — всю рыбу распугаешь.
– А что она меня кушает, — обиженно протянула Настенька.
– Иди на берег, ты — девочка, должна заниматься хозяйством, продукты готовить, посуду. А мы — мужчины, добытчики, сейчас рыбы  наловим и будем уху варить, тройную. Ты такой нигде больше не попробуешь.
Настенька осторожно двинулась к берегу.
Через полчаса дед Лука скомандовал на выход:
– Вода холодная, долго находиться в ней не рекомендуется. Да здесь всегда клюёт, рыбой озеро наше кишит, смотри, у всех есть улов.
Бориска показал своё умение разжигать костёр, он уже два года был в секции туристов. Лука быстро очистил рыбу и священнодействие началось. Когда вода в ведёрке закипела, дед опустил туда несколько рыбин. По мере варки, вынимал рыбу и загружал новую, добавлял картофель, овощи, пряности, какие-то коренья, траву, сорванную тут же. Запах, от которого все не успевали глотать слюнки, поплыл над тайгой.
– Ну, когда же она сварится? — Прыгала вокруг костра нетерпеливая Настенька.
– А ты сходи пока, погуляй по бережку на воду посмотри, вон деревца ветви свои к ней наклонили, как будто пьют.
Настенька пошла вдоль берега, выбрала себе большую ветлу, пробралась на самый краешек её, нависающий над тёмной озёрной гладью, села, свесив ноги, едва воды не касаясь. Запела тоненьким голоском, глядя в воду:
– В воде сидел кузнечик, совсем, как огуречик, зелёненький он был…
Вдруг под ней вздулся большой водяной пузырь, коснувшись ног. Хлопотавшие у костра мужчины услышали истошный крик, а затем характерный шум упавшего в воду тела. Всего несколько секунд понадобилось отцу, чтобы добежать от костра до дерева. Настеньки нигде не было видно. Сбросив куртку, Лука нырнул. Бориска прибежал на помощь, но она не понадобилась, отец уже выплывал, держа над водой дочку.
Вскоре все сидели у костра мокрые, озябшие, возбуждённые. Лука завернув Настеньку в  свою защитную куртку, попросил отца:
– Папа, подбрось-ка дровишек? Скоро у тебя там уха будет, а то мы уже умираем без горячего?
– Сейчас, сейчас, потерпите, — дед помешивал варево, — миски готовы?
– Готовы, — ответил Лука, отламывая краюхи от буханки чёрного хлеба.
Вскоре только ложки постукивали о пластиковые миски.
– Ничего вкуснее не едал, — признался Лука, наливая себе вторую миску.
– Эх, жаль, мама не попробует, — протянул Бориска.
– Мама нам задаст трёпку за то, что три мужика за одной пигалицей не усмотрели, — пошутил отец.
– Никакая я не пигалица, — обидчиво  произнесла Настя, опорожнившая целую миску ухи, и уже отогревшаяся после купания, — там на меня водяной напал.
– Ну, так уж прямо и водяной, скажи ещё, что ты видела его, — насмешливо протянул дед.
– Видела, конечно, видела. Он такой большой, немного колышется, как студень с глазами и волосы зелёные.
– Ух, какие страсти рассказываешь, — притворно испугался дед.
– Ну, а ты расскажи, папа, что это было? — попросил отца Лука.
– Тут на озере, в некоторых местах, где водяные ямы, такой болотный газ скапливается под дном, а потом неожиданно выходит на поверхность. Вот Настенька испугалась, упала, а там как раз яма оказалась метра два глубиной. Но папа у вас быстрый и реакция отменная, не дал дочке утонуть.
– А как бы вы без меня домой пришли? — лукаво поинтересовалась Настенька, — мама бы вас на порог не пустила, вот.
– Это да, это правильно, — согласился дед, и похвалил невестку, — мама у вас серьёзная.
– Ничего, мы в Москве на рыбалку поедем, ушицу сварим, и маме дадим попробовать, она у нас хотя и серьёзная, но добрая, — успокоил всех Лука, — и, обращаясь к деду, спросил, – рецептик нам дашь, папа?
– Дам, отчего не дать? Только там у вас и рыба не та, и вода не чиста, — констатировал Лука старший, — а кроме того, к рецептику ещё и руки нужны, да и голова, немножко.

37. Алазань
Дмитрий Коробков
       Эта история, рассказанная ниже, не происходила в Алазанской долине, тогда ещё Грузинской ССР. Однако имеет к ней самое прямое отношение, и произошла с Вовкой Фоминым, моим однокурсником. Мы учились в институте, на вечернем отделении одного из московских ВУЗов. Ежедневное посещение было обязательным, но не регулярным, особенно после преодоления своеобразного рубежа третьего курса, с сопроматом.
        Приходит он в четверг, вечером, весь в растрёпанных чувствах.
       — Ты что такой смурной? — спрашиваю его.
       — Да, как сказать, объяснить, почти невозможно.
       — А ты попробуй, я же не дурак.
       — Помнишь, я тебе про Лауру рассказывал?
       — Как не помнить...
       И он мне поведал о том, что она просила привезти ей из Сухуми, куда Вовка летал в прошлые выходные на экскурсию, бутылку хорошего вина местного разлива.
       Лаура, была той девушкой, отношениями с которой Вовка особенно дорожил. Иногда она этим пользовалась и выдавала ему свои «маленькие капризы». Вино он, конечно, привёз. Да вот Лаура вдруг неожиданно заболела. Встретиться им было невозможно, в силу объективных обстоятельств. Поскольку работали они в одном учреждении, то и вино, Вовка решил оставить у себя на работе, в столе. А девчонки из его отдела, вчера устроили там себе девичник, после работы. Увлеклись и «раскулачили» Вовкин стол. Они просто представления не имели, что значила для него эта бутылка вина.
       Узнав об этом по телефону, Лаура просто повесила трубку, успев сказать ему, больным голосом, что ей всё понятно. Больше, к телефону, она не подходила».
       — Мне надо обратно в Сухуми, — вдруг встрепенулся он.
       — Ты что с приветом? Ты из-за этой ссоры в Сухуми собрался? Да она через день забудет!
       — Я не забуду, ни разговора, ни голоса её. Ты не слышал, как она говорила. Я обещал, и должен привезти!
       — Ну, ты совсем чокнулся. Ты серьёзно полетишь в другой город за бутылкой вина?
       — У тебя деньги есть?
       Всей требуемой суммы, у меня, естественно не было. Стоимость билетов мы только могли прикинуть приблизительно. Поговорив, между парами занятий, с другими ребятами, более солидными, чем мы, нашли, кто сможет одолжить завтра денег, без лишних разговоров.
       Пятница. Вовка заскочил в институт только за деньгами и сразу в авиакассы.
       — У нас в понедельник лабораторная, — напомнил я ему, — пропускать нельзя.
       — До понедельника, как до Луны. Я завтра туда, и обратно. В воскресенье, — к ней. Ладно, пока. Я, погнал.
       В авиакассах продали билет только до Сухуми: «Обратный, купите на месте, — заверила Фомина, серьёзная женщина в кассовом окошке».
       Потрачено почти половина занятых денег. Теперь у него оставалось на обратный билет, пару бутылок вина да перекусить что-нибудь в дороге. Вернувшись, домой, Вовка сказал маме, что утром уезжает к другу на дачу. «Возможно с ночёвкой, — как знать на какой рейс ему достанется обратный билет. Зачем её волновать зря, если придётся задержаться».

       Утром, мама успела испечь, им с другом, ватрушек «с собой на дачу».
Фомин поднялся по трапу на борт ИЛ-86 в приподнятом настроении. Неделю назад, он уже летал этим маршрутом, что немного забавляло его перед полётом. В самолёте он занял своё место, пристегнулся ремнём, не дожидаясь объявлений бортпроводницы. В полёте, Фомин наслаждался потрясающими видами, проплывавшими мимо иллюминатора самолёта. Скользя над облаками, он поражался многообразием, казалось бы, одинаковых картин.
       Приземление было штатным. Вовка решил сразу приобрести обратный билет, чтобы точно знать, сколько свободного времени и денег останется в его распоряжении. Очередь в кассу оказалась большой. Он занял её и вышел на улицу, перекурить свой перелёт. Вернувшись к кассам, обнаружил, что очередь совершенно не двигается, но прибывает. Сверившись с расписанием отправляющихся в Москву рейсов, он посчитал, что будет правильнее, съездить в город за вином, а, уже вернувшись, ждать в очереди «до упора».
       Заняв ещё раз себе место, среди желающих приобрести билет на самолёт; вдруг первая пройдёт пока его не будет, Вовка бодро вышел из здания аэропорта. Сразу, напротив выхода, останавливался автобус, направляющийся в центр города. Фомин запрыгнул в него, устроившись у окошка. Он снова смотрел на местные селения вдоль дороги, потом город, а вот и улицы, по которым он гулял неделю назад.
       Вовка выскочил из автобуса, у того самого магазина, где уже совершал покупку. На этот раз, он решил купить не одну бутылку, учитывая возможные форс-мажорные обстоятельства. Пара бутылок хорошего вина местного розлива позвякивала в его сумке. «Нечего тут гулять, — подумал он, про себя, — город я уже видел, — весь обошёл. Надо торопиться в аэропорт, если что, лучше там посижу, перекушу в хинкальной». Дождавшись автобуса, с чувством того, что всё идёт по намеченному плану, он стал любоваться обратной дорогой.
       Войдя в здание аэропорта, Фомин не нашёл своей очереди, но приятно удивился тем, что открылись ещё несколько окошек, приблизив его к обратному билету.
       — Один до Москвы, на ближайший рейс, — сказал Вовка, протягивая в кассовое окошко паспорт с деньгами.
       — На Москву, билетов нет, — ответило окошко.
       — Ну, дайте на любой другой, только сегодня, пожалуйста.
       — Ближайший рейс на Москву, на который есть билеты, — только через месяц. Брать будете?
       «Через месяц»!? Фомин, с деньгами, вложенными в паспортом, отошёл в сторону. «Как, через месяц? Я, не понял». Он сунул всё в карман, оглядываясь по сторонам. Всё было реально, он не спит. Вышел на улицу, закурил. «Какой месяц? У меня денег только на обратный билет. Я, хрен знает, где от дома, в чужом городе». Увидев скамейку, Фомин переместил своё тело на неё. Снова закурил, пытаясь выйти из прострации и подавленности. Подняв отяжелевшую голову, он водил пустым взглядом, по сторонам. Хинкальная, та самая, что он приметил, уезжая в город. Есть он уже не хотел, но жажда, повела его в это заведение. Вовка взял кружку пива, и выпил её залпом. Вернулся на скамейку. Пытаясь успокоить себя, Фомин стал рассуждать, о любой другой возможности своего перемещения, в родной город. «Ведь есть здесь ещё что-то, помимо самолётов и автобусов? Что? Вокзал! — вдруг осенило его». Вовка, чуть не подпрыгнул на месте. «Конечно же, — вокзал! Ведь здесь должны быть поезда! Что я за идиот! — он схватил в охапку, сумку с вином, отыскивая взглядом автобус».
       — До железнодорожного вокзала, на каком тут доехать?
       — Садись, — ответил водитель автобуса.
       Опять у окошка, но только на этот раз с нервной тревогой, от пережитого потрясения. Теперь Вовка смотрел из автобуса, не замечая ничего. Его взгляд словно был устремлён к железнодорожному вокзалу, сквозь местные дворы и домики, на которые он не обращая ни малейшего внимания. Пятый раз он, за одну неделю, он ехал по этой дороге. Вот, и вокзал. Фомин, как бегун на стадионе срывается с низкого старта, устремился искать билетную кассу. «Очередь, и здесь опять очередь, и только одно окошко, — нервничал он, вставая за полной дамой, — странная какая-то очередь, совсем не двигается. Все ходят туда — сюда, окошко открыто, а с билетами, никто не отходит». Вдруг, чуть позади него послышался чей-то лёгкий шепоток: «Билетов нет…». Фомин нервно завертелся на месте, будто пытаясь взлететь, и обратился к женщине впереди:
       — А что не двигаемся?
       — Билетов нет. Бронь ждём.
       Всё рухнуло, внутри Фомина. Он потерялся, до такой степени, какая ему даже не могла присниться, в страшном сне. «Нет билетов, — это катастрофа! Что же делать? Других транспортов я не знаю. Автобусы в Москву отсюда ходят?»
       — В Тбилиси, билетов нет, — вдруг донеслось до его ушей.
       — В Тбилиси нет? — громко переспросил он из своего транса, обращаясь в сторону услышанной фразы.
       — В Тбилиси, нет! — подтвердили ему.
       — А в Москву, есть? — крикнул он, обращаясь уже ко всем присутствующим.
       — Вы в кассе спросите, что кричать, — направили его.
       — Вы, тоже в Тбилиси? — начал он торопливый опрос, впередистоящих граждан, перебегая от одного к другому, в направлении заветного окошка.
       Их утвердительное молчание, вздохи, или кивки головой, довели его до кассовой амбразуры.
       — А до Москвы, девушка, есть?
       — Да, Вас какой поезд интересует?
       — Любой, ближайший поезд!
       — Ближайший, — проходящий, через восемнадцать минут место .....
       Фомин уже не слышал подробностей, просовывая в окошко деньги. Не камень, глыба, свалилась с его плеч, высвобождая скомканные в аэропорту крылья. Заплатив за дырявый кусок картонки, именуемой билетом, смешные деньги, у него ещё оставалось пятнадцать минут чистого времени на покупку съестного себе в дорогу. Он вдруг почувствовал страшный голод. Голод воодушевления и счастья. «На всё про всё, у меня десять минут, — прикидывал Вовка, — и бегом, обратно на платформу, ловить свой вагон. Стоянка-то всего пара минут, как ещё уедет без меня, вот смеху будет, или чего».
       Быстро купив каких-то пирожков и воды в дорогу, Вовка кинулся искать нужную платформу. Подошёл поезд. Он отдал свой билет проводнице, вскочил в вагон. Его боковое место, было почти в конце вагона. Усевшись на эту полу полку со столиком, Вовка только теперь начал успокаиваться. На лице появилась глуповатая улыбка. Мир стал обретать гармонию. В его сознание постепенно стало приходить то, что поезд этот будет ехать весь завтрашний день и ещё ночь. «В Москву, я попаду только в понедельник, зато рано утром, и успею на работу, — прикидывал Фомин, — разницы стоимости этого плацкарта, от авиабилета, хватит ещё на буфет, и нужно оставить на парикмахерскую». Брился и мылся Вовка только сегодня утром, а к понедельнику, его голова будет выглядеть не самым лучшим образом. «Надо сначала, ватрушки мамины съесть». После чая, Фомин совсем уже расслабился и почувствовав, наконец, усталость лёг на разложенную полку. Без единой мысли перед сном, он провалился в него, утрамбовываемый монотонным покачиванием движущегося поезда.

       Следующий день проходил в томительном ожидании возвращения домой. Какой насыщенный, и активный был день предыдущий, и вот этот, — полная ему противоположность. Все кроссворды были разгаданы, и единственным развлечением Фомина, оставались короткие остановки поезда, на которых он мог выйти на платформу. Пирожки у бабулек скрашивали однообразие его поездки. Наконец наступил вечер, когда можно было отвернуться от шатающийся по проходу пассажиров.
       Долгожданное утро, и дорогой сердцу, московский вокзал. «Вот, я и дома, — с удовольствием подумал Вовка, — напротив работы есть парикмахерская, сначала туда».
       — Помыть голову и побриться, пожалуйста!
       «Как приятно она массирует его голову с душистым шампунем, — наслаждался вернувшийся путешественник, — так бы и сидеть здесь. И не ходить на работу, но Лаура! Сегодня она должна появиться на работе, после больничного. А тут я, весь такой душистый, и с обещанным вином…».
       Тёплые струйки воды, полотенце на голову. Компресс на щетину, и миленькая девушка, виртуозно орудуя опасной бритвой, возвращает его к прежнему облику. Финальные брызги одеколона, как салют в честь окончания его неожиданного приключения.
       Лауре, он, конечно же, ничего не расскажет, о своём скоротечном вояже за бутылочкой вина.

Июль 2015 г.

38. Тревожная ночь
Стас Литвинов
Хмурое утро ветряного октябрьского дня висело над Ленинградом, время от времени проливаясь мелким дождём. Звенели мокрые трамваи, а автомашины проносились вдоль набережной Невы, расплёскивая лужи. Прохожие прятались под зонтами.  Они нахохлившись,  подняв воротники направлялись по каким-то своим делам. У гранитной набережной лейтенанта Шмидта, уцепившись швартовыми за берег, стоит грузовой теплоход «Костомукша». На стенку подана сходня, у которой в дождевике и с мокрой повязкой вахтенного на рукаве плаща, несёт вахту матрос, охраняя покой своего судна. Оно сегодня ночью прошло сверху разводку мостов и сейчас заканчиваются обычные портовые проверки, чтобы получить разрешение на выход в море.
«Костомукша» стоит с грузом круглого леса в трюмах. На люковых крышках трюмов у него погружен тот же лес. Этот груз на палубе называется «караваном», высота которого от палубы 3-3,5 метра. Для погрузки «каравана» в специальные гнёзда на главной палубе устанавливаются вертикально 4-х метровые брёвна и обязательно комлем вниз, к которым во время погрузки приваливаются пучки брёвен, составляющих перевозимый груз. Лес в караване кладётся вдоль судна, а вертикально стоящие брёвна, называемые «стензельные стойки», не дают палубному грузу свалиться за борт при качке. Но это ещё не всё. К главной палубе приварены специальные рымы, к которым при помощи соединительных скоб крепятся достаточно толстые тросы, опоясывающие погруженные брёвна. Поскольку тросы идут с обоих бортов, то между собой они на верху каравана стягиваются винтовыми талрепами. Тросы, талрепы, скобы, цепи и глаголь-гаки созданы русскими руками и имеет русский запас прочности. И кстати, важное дополнение: перевозка палубного груза на морских судах идёт на страх и риск отправителя. Это касается и леса на палубе.
За выполнением контролирующими лицами своих обязанностей незаметно проходит время. Часы показывают 11 часов. Дождь прекратился. Из-за редких серых туч выглядывает неяркое солнце, подсохли палубы и уволенные на берег вернулись на судно. Дверь в капитанскую каюту распахнута и за столом опрокидывает последнюю рюмку инспектор, оформивший  выход в море. К общему удовлетворению все формальности позади и последние рукопожатия подтверждают окончание делового визита. Старпом идёт проводить инспектора до трапа, а капитан берёт инициативу в свои руки:-
- Владимир Николаевич! – обращается он к старшему механику. – Давай готовь машины. Через полчаса будем отходить.
- Игорь!  Запроси «Добро» на переход от Шмидта по каналу в море, – даёт капитан команду третьему штурману. – И не забудь предупредить соседей.
А соседние суда, стоящие борт о борт с «Костомукшей», предупредить надо обязательно, чтобы они в свою очередь приготовились к перешвартовке.
Капитан Юрий Андреевич, крепкий, уверенный в себе, невысокий мужчина с начинающей лысеть головой убирает в стол лишние бумаги и, накинув на широкие плечи форменную куртку, направляется в ходовую рубку.

- Юрий Андреевич! Нам «Добро» на выход. Просят не задерживаться и доложить время отхода от набережной Шмидта, – доложил третий штурман, когда капитан появился в ходовой рубке. Старпом закончил проверку запуска главных двигателей и подтвердил:-
– Всё готово к отходу, Юрий Андреевич!
               
Середина дня, прохладный ветер и неяркое солнце. Соседние суда отходят, давая возможность «Костомукше» начать движение. Прямо по носу в сотне метров мост Шмидта. По нему движение трамваев, автомобилей. Пешеходы на мосту останавливаются и смотрят на отходящее от стенки судно. Его корма остаётся в тиховоде у стенки, а в носовую часть начинает ударять струя течения Невы, выходящая из разводного пролёта моста. Она захватывает судно и помогает разворачивать его вниз по течению. По бортам проходят кварталы Ленинграда и огромные корпуса его заводов. Временная задержка в Ленинграде окончена.
            
Рейс, который выполняет «Костомукша» - каботажный. Он погрузил свой груз в порту Онега, что на Белом море и должен доставить его в Калининград. Там на бумкомбинатах из этого хвойного северного леса сделают газетную бумагу. Шёл 1965 год и порт Онега в то время представлял собою «101-й километр», куда в преддверии студенческой олимпиады из Москвы были высланы десятки девиц «облегчённого» поведения. Эти девицы заметно скрашивали быт моряков на судах, производящих погрузку в этом богом забытом месте.
Финский залив весь ощетинился западными злыми волнами. Их гнал свежий шестибалльный ветер и белые гребни двухметровых волн покрывали всё видимое пространство. Время от времени «Костомукша» ударялась в очередной вал и её полностью накрывала превратившаяся в мелкие брызги волна. Согласно принятому прогнозу, над Северным морем углублялся очередной осенний циклон, который будет смещаться на Балтику и принесёт с собой сильные ветра. Вот уже по Центральной Балтике дают постепенное усиление юго-западных ветров до 7-8 баллов. Волна 4 метра. 

Капитан Юрий Андреевич нрав имел крутой и в нужный момент мог постоять за принятое им решение. Сейчас, когда судно оставило по корме Финский залив и трёхметровая волна Северной Балтики начинает раскачивать «Костомукшу», ему припомнился недавний случай необычной перевозки десантных судов на воздушной подушке. Они обычно, распустив свои резиновые юбки, отдыхали на бетонной стенке одной из гаваней Балтийска. Вот их-то и требовалось доставить в Кронштадт. В тот раз, получив необычное задание, погрузили на люковые крышки каждого трюма по одному такому десантному кораблю. Сразу же выявились разногласия в вопросе крепления на переходе морем этих необычных плавсредств. Офицер, ответственный за погрузку, имел на руках приказ начальника штаба, где вопрос крепления уже оговорен, а потому никакой самодеятельности с чьей бы то ни было стороны быть не могло. Однако, Юрий Андреевич не согласился  с назначенной схемой крепления, где главным элементом крепежа была обычная проволока, соответственно закрученная. Он предложил свой вариант и судовой такелаж, который, по его мнению, более соответствовал данному случаю. Однако приказы в ВМФ СССР не обсуждаются, а вот кто оказался прав, стало ясно через несколько часов после выхода из Балтийска.

В тот раз метеорологи базы ВМФ не подтвердили штормовое предупреждение, данное метеостанцией торгового порта. В результате, после выхода в открытое море четырёхметровая волна оборвала проволочное крепления одного из судов на воздушной подушке и оно, шлёпая по волнам резиной своей юбки, просто уплыло в бушующее море. Наступали сумерки, свистел западный ветер 8 баллов и "Костомукша" испытывала сильную качку. Реальная угроза была и для других катеров. Потому оставалось держаться носом против волны, следить за утерянным "десантником" и ждать подхода спасательного судна. Когда подошёл спасатель, «потеря» уже продрейфовала мимо мыса Таран и была волнами выброшена на местный пляж. На следующее утро спасатель завёл на него буксир, стащил в воду и всем пришлось вернуться в Балтийск, где десантное судно было заново водворёно на прежнее место и закреплёно, как ранее предлагал Юрий Андреевич.

В этом рейсе Северную Балтику прошли сильно раскачиваясь на западном ветре, но стензельные стойки каравана выдерживали накренения судна. Остался за линией горизонта вход в Ирбенский пролив, рейд Вентспилса и невидимая параллель Лиепаи. Осенняя темнота опускается на море и скрывает одинокий лесовоз, идущий Южной Балтикой. Он обозначает своё присутствие в этом мире ходовыми огнями. Западный ветер 8 баллов добавляет  высоту набегающим волнам. Юрий Андреевич устраивается в своём кресле, предварительно закрепив его. Новый прогноз обещает временами усиление до 9-ти баллов.

А ветер воет и воет. Капитан смотрит сквозь толстое стекло лобового иллюминатора ходовой рубки на неспокойное море. Он готов в любой момент вмешаться в действия вахтенного штурмана и взять ответственность на себя.  В темноте исчезли несущиеся по небу низкие тучи, проливающие время от времени дождь. Через фальшборт на палубу обрушивается очередная волна, и кипящая вода сплошным потоком вновь сливается в море. Ощущается увеличение наклонов судна от проходящих волн. Время 20.00 - сменилась  вахта.  Автомат не может удержать курс и перешли на ручное управление рулём. Третий штурман делает необходимые записи в черновом журнале и тоже пристраивается у иллюминатора, пытаясь рассмотреть горизонт и возможных собратьев.  На его взгляд волнение значительно усилилось и сейчас волна порядка 5-ти метров.

- Юрий Андреевич! – обращается старпом к капитану. -  Качка стала сильней. Может быть, стоит повернуть на волну, убавить ход и подождать до утра?

- Подождём ещё с поворотом. Пока идти можно, - капитан понимает, что старпом высказал здравую мысль, но решает ещё потерпеть. - Иди, отдыхай. Только сначала пройдись по помещениям, посмотри, чтобы был порядок.
 
Капитан остаётся в своём кресле, но время от времени встаёт, чтобы размяться.

Игорь! – обращается он к третьему штурману. - Замерь-ка ветер.

Третий штурман берёт анемометр, фонарик, секундомер, тёплую куртку и в темноте поднимается на верхний мостик. Сняв замеры и вернувшись в тишину рубки, Игорь берётся за расчеты. В этот момент судно особенно сильно повалилось на правый борт и всем в рубке пришлось ухватиться за что возможно, чтобы удержаться на ногах. В конечной точке крена вдруг раздаётся громкий треск ломающихся брёвен. Что-то происходит с караваном?

- Игорь! – кричит капитан штурману, - включи всё палубное освещение!

Вспыхивают люстры и видна невероятная картина: почти все стензельные стойки правого борта сломаны в 1-2 метра от  главной палубы и вся масса леса свалилась на правый борт, повиснув на стальных тросах. Возник постоянный крен порядка 15 градусов. На следующем сильном крене с тем же громким треском переламываются и остальные стойки по правому борту. "Костомукша"  больше не выходит из крена, лишь глубже проваливается, когда проходит большая волна.

- Право на борт! – Капитан даёт полный ход, пытаясь поставить судно носом против волны. – Держать 270!

Имея значительный крен на правый борт и освещая палубными люстрами хаос от развалившегося  каравана, "Костомукша" нехотя ответила на перекладку руля и начала медленно разворачиваться против волнения.

- На румбе 270! - Доложил рулевой и капитан уменьшил ход, чтобы только удерживаться против волны.

- Юрий Андреевич! – обратился к нему штурман. - Ветер западный 9 баллов.

В рубке уже появились старпом, второй помощник и старший механик. Тут же и боцман. В каютах захлопали двери и в коридорах слышны тревожные голоса. Все смотрели на то, во что превратился так хорошо державшийся караван. Палубы обоих бортов завалены торчащими в разные стороны брёвнами и по ним не пройти. Спустить сейчас караван за борт - задача невыполнимая. В темноту и нагромождение брёвен нельзя посылать людей, чтобы выбить контрольные чеки глаголь-гаков и разобщить стягивающие брёвна тросы. Крен постоянный около 15 градусов на правый борт. Надо стараться держаться против волны и не попасть в бортовую качку. Капитан включил принудительную трансляцию, коротко сообщил экипажу о создавшейся обстановке и запретил выход на главную палубу:

-  Внимание! У нас сдвинулся караван на правый борт. Крен 15 градусов. Будем держаться против волны. Команде собраться в столовой и быть готовыми к любой неожиданности. Иметь при себе документы и спасательные жилеты.  Дождёмся рассвета, а там будет видно, что можно предпринять.
 Спокойный тон капитана внёс ясность в создавшуюся обстановку.
- А вы, - обратился капитан к старпому и старшему механику, - спуститесь вниз, проверьте всё и успокойте людей. 

Медленно длилась нескончаемая ночь. Время от времени через судно прокатывалась очередная волна, шевеля торчащие в разные стороны и стянутые тросами брёвна. К постоянному крену на правый борт стали относиться как к чему-то неизбежному. Изредка среди мчащихся туч несмело выглядывала луна, высвечивая бесконечную череду чёрных волн, окаймлённых белыми гребнями. Когда появлялась особо крупная волна, то «Костомукша» врезалась в неё, содрогалась, а караван терял отдельные брёвна. В такие моменты судно накренялось сильнее, добавляя в сердца людей тревогу. Иногда остатки волны, прокатившись по трюмам, разбивались о лобовую стенку надстройки и накрывали её облаком брызг. На смене вахт в 04.00 замерили ветер.

- Ну, вот! – бодро обратился ко всем присутствующим капитан. - Ветер уже начал убиваться. Кстати, волнение тоже уменьшается. Смотришь, к рассвету ещё стихнет.
- Да, хорошо бы – согласились все с капитаном.

Медленно приходит рассвет. Появились очертания шлюпок, поручней трапов, вентиляционных головок. Стала видна картина лежащего на правом борту судна, его развалившийся караван, торчащие в беспорядке брёвна и натянутые стальные тросы. Раннее утро. Ветер продолжает стихать и заходить к юго-западу. Заметно уменьшилась высота волн и Юрий Андреевич решил, что пора ложиться на последний курс, который выведет «Костомукшу» на рейд Балтийска. Главное повернуть очень осторожно.

- Сергей Иванович! Давай-ка ложимся на свой курс, - обратился он к старпому. – Думаю, что мы сможем держать такую бортовую волну.

Аккуратно легли на курс 175 градусов. Двухметровая волна пошла от юго-запада,  что позволило увеличить скорость хода. Команда после тревожной ночи спокойно спала. Обычная жизнь вернулась на судно.
Во второй половине дня совсем распогодилось, волна не превышала  1,5 метра, а ветер зашёл на южный. «Костомукша» с большим креном на правый борт зашла на внешний рейд Балтийска и, удерживаясь на входном створе, ожидала подхода лоцманского катера. Она выглядела необычно: сильный крен на правый борт, развалившийся караван леса на палубе, частично висящий на тросах на правом борту, и торчащие иглами ежа сломанные стензельные стойки. Всё говорило о тяжелой погоде, в которую попало судно. Однако его появление на входных створах Балтийска подсказывало, что всё кончилось благополучно. Катер долго искал возможность безопасно подойти к борту и передать лоцмана.
Юрий Андреевич был в прекрасном настроении, поскольку основные проблемы остались позади и оставшийся переход по каналу в Калиниград никаких проблем не представлял. А вот каким образом снимать развалившийся караван? После пережитого это вообще не вопрос. Ласковое солнце и приятный ветерок. Жизнь была хороша!

39. Коробка с хламом
Елена Брюлина
К школьному психологу Нинку привела их «классная» - молодая, только после института, учительница русского языка и литературы Ксения Владимировна. У нее были большие серые глаза и нежная улыбка. Нинка учительницу любила, поэтому и согласилась на ее уговоры.
Девятый «Г», где училась Нинка, был не простой. Его часто швыряли от учителя к учителю, а педагогический коллектив так и называл – «просто Г». Все в один голос  отговаривали молодую девушку брать это «просто Г», но не смотря на это, молодая учительница взяла руководство над «гэшками». Она быстро привязалась к ребятам, и дети отвечали ей любовью.

Вот и Нинка признала авторитет этой мягкой и доброй «училки». Перед дверью кабинета психолога она, полная и высокая девушка, вдруг опустилась на корточки, прижавшись спиной к стене, опустила голову к коленям и заплакала. И сразу стала маленькой и хрупкой девочкой, оставшейся одной во всем мире.
- Нина! – тихо позвала Ксения Владимировна, и ее мягкая теплая рука опустилась на голову девочки. – Пойдем, моя хорошая.
Нинка мотнула головой, но так, чтобы не сбросить руку учительницы.
- Ниночка, я знаю, как тебе страшно и больно…
- Никто не может этого знать! – резко выкрикнула Нина, выпрямившись. – Никто!
Она быстро вскочила и распахнула дверь кабинета. Женщина, сидевшая там за столом, подняла голову от какой-то тетради. Секунду она смотрела на вошедших, потом улыбнулась и пригласила войти.
- Здравствуйте, Лариса Анатольевна! Это Нина, помните, я просила Вас с ней поближе познакомиться?
-Здравствуйте! – поздоровалась Нина.
- Здравствуй, Нина! – еще шире улыбнулась «тетя психолог», как про себя ее назвала Нина.
Ксения Владимировна хотела уже их оставить, как девочка вцепилась в ее руку и умоляюще посмотрела на нее.
- Ну, что ты, Нина?! – ласково сказала Лариса Анатольевна, - Мы с тобой только поговорим.
- Останьтесь, я Вас очень прошу, Ксения Владимировна, – прошептала девочка. И столько тоски, страха и горя было в ее глазах и шепоте, что молодая учительница перевела взгляд на психолога. Та кивнула, и Ксения осталась.

***
В общем-то, особых проблем в школе у девочки не было. Училась она ровно, хоть и на тройки. Часто не прогуливала, почти не дерзила взрослым, с одноклассниками вела себя спокойно, и учителя на нее не жаловались. С приходом новой классной руководительницы у Нины даже появились четверки и пятерки по литературе.

Зато новой учительнице жаловались на девочку ее родители, точнее, папа и бабушка. Дома сладу с ней не было: хамила, хулиганила, дралась с младшим братом, не помогала по хозяйству и так далее. Но сами родственники почему-то не обращались к психологу, хотя Ксения не раз им про это говорила. Сама-то она понимала, что с ребенком творится неладное, вот и попросила школьного психолога поговорить с Ниной.
То, что у Нины не было мамы, учительница узнала, еще когда только брала классное руководство и знакомилась с «делами» ребят. Потом ей об этом сообщил Нинин папа. А недавно и сама Нинка ей призналась: «Если бы мама не умерла, я была бы красивой и… отличницей».

***
Ниночка росла доброй, ласковой и послушной девочкой. В садике и на танцах ее постоянно хвалили, а бабушки души в ней не чаяли. Даже когда умерла Ниночкина мама, девочка оставалась нежной и доброй. Может, даже стала еще ласковее, нет-нет, да и прижмется к воспитательнице, обхватит ручонками и стоит с закрытыми глазками.
Смерть мамы девочка перенесла, казалось бы, легко. Взрослые считали, что она была слишком маленькой, чтобы понять. Но Ниночка, в свои пять лет была достаточно развита и все поняла – мамы больше она не увидит никогда. Она плакала, но тогда плакали все – папа и бабушки, знакомые и незнакомые тети, толпами приходившие к ним в то время.
Еще бы – умница, красавица, совсем молодая женщина, да так быстро «сгорела». От этого слова Нину передергивало и по спине бежали ледяные мурашки. Слово «рак» стало для ребенка черной обуглившейся головней, утащивший в свое логово маму. А еще Нине становилось страшно, когда ее сравнивали с мамой. «Как жаль, такая красивая, молодая ушла! Ах, как Ниночка на мать похожа».
Нине хотелось плакать. Ей хотелось, чтобы папа, такой большой и сильный, взял ее на ручки, согрел и успокоил, как раньше, когда она плакала. Теперь папы рядом не было, хотя она видела его каждый день. Она не понимала, почему он не пожалеет ее. От этого она снова и снова плакала, а бабушки, знакомые и не очень тети успокаивали ее, делая все, чтобы «деточка не лила слезки».
А плакать все равно хотелось. От одиночества, горя, безысходности. Так Ниночка привыкла скрывать свои слезы при всех, и рыдать вечерами в подушку, когда ее укладывали в своей комнате и оставляли одну, думая, что ребенок спит. Став чуть постарше, Нина научилась разговаривать с мамой, выплескивая свою боль и тоску в слезах и ночных монологах.
Как ждала она, что однажды мама ей ответит. Или приснится и поговорит, и обнимет. Как хотелось ей услышать мамин голос, а самой говорить это волшебное слово «мама». Теперь, когда папа женился во второй раз,  тоска по маме стала еще сильнее, хотя мачеха была добра к девочке. Добра, но не как мама, конечно.
От мамы у Нины осталась ее короткая фата, лоскутки от ее парчевого свадебного платья, серебристые перчаточки. Нина собирала все, что напоминало ей о маме, в картонную коробку, хранившуюся в углу за диваном. Туда же она складывала разноцветные камушки и ракушки с моря, одежду для своих пупсов, мамины шейные платочки и шарфики.
Фотографии мамы  у Нины не было. Папа не разрешил повесить мамин портрет и все карточки в старом школьном ранце убрал на антресоль. Поэтому, когда Нине было особенно плохо, она перебирала свои «сокровища», целовала мамины перчатки, примеряла фату, и горе отпускало.
 Когда родился братик Сережка, все, в том числе и Нина, переключились на малыша. Он был красивым румяным и щекастым. Нина во всем помогала родителям, и старалась не замечать, как холодны стали с ней и папа, и его жена, и бабушка, которая жила с ними.

***
- Нина, Нина! Посмотри, у тебя кровь из губы потекла, – испуганно вскрикнула Ксения Владимировна. Нина посмотрела на нее затуманенными от слез глазами. Она старалась смотреть вверх, тогда слезы можно было сдержать, и они не лились наружу.
- Ниночка, ты здесь можешь плакать! Кричать и плакать, и смеяться, злиться и кидаться на эту «грушу» с кулаками, и даже – Лариса Анатольевна понизила голос до шепота – валяться по ковру, дрыгая ногами.
По лицу Нины скользнуло подобие улыбки. Она взяла предложенную салфетку и вытерла кровь. Она так сильно сдерживалась, чтобы не плакать, что прокусила нижнюю губу. Ксения села совсем рядом с ученицей и обняла ее. Нина уткнулась лицом ей в плечо и разрыдалась. Ее никто не успокаивал, не просил перестать лить слезы, только рука молодой учительницы, еле касаясь, гладила девочку по спине.
Дома Нина уснула. Она спала, пока с работы не вернулась мачеха. Заспанная, с опухшим от слез и сна лицом, Нина показалась в коридоре.
- Что с тобой? Ты заболела? – испуганно и строго спросила папина жена.
- Да нет, просто задремала.
- А за Сережкой в сад не ходила что ли?
У Нины все похолодело внутри. Она посмотрела на часы, было без пяти минут семь.
- Катя, извини, я сейчас сбегаю.
- Не надо, я бабушке позвоню, пусть заберет.
- Спасибо, а то что-то я не очень хорошо чувствую, - ответила Нина с благодарностью.
- Оно и видно, - без злобы сказала Катя и обняла падчерицу.
От бабушки, конечно, досталось. Но Нина к этому уже привыкла. Привыкла и к тому, что папа никогда не заступался за нее, не говоря уже о Кате. Бабушка всегда была недовольна внучкой, находила ей занятие и придиралась за малейшую оплошность. Нина давно поняла, что она неряха, неумеха, барахольщица, неуклюжая и нескладная. От этих знаний делать вообще ничего не хотелось. Все равно не получится, все равно не похвалят.
Нина хотела закрыться в своей комнате, но, вспомнив, что ее больше нет, села за свой стол, будто за уроки. Буквы снова расплывались, слезы капали. Она не понимала, почему Сережку бабушка любит больше. Почему его больше любят Катя и папа, понимать вроде уже начала, а вот бабушка…

***
Прошлым летом Нинку отправили в лагерь. Когда через три недели она вернулась, ее ждал «сюрприз»: в ее комнате сделали ремонт и купили новую мебель. Теперь это была комната их с братом. Сережка сидел на втором ярусе кровати, крутил штурвал приделанный к стене и звонил в колокол. Как оказалось, верхняя кровать предназначалась ей, Нинке.
В новом шкафу бабушка уже разложила все ее вещи. Сережка спрыгнул с кровати и распахнул дверцы гардероба. Нинка сразу поняла, что половины одежды нет. Она покопалась на своей полке, и не найдя нескольких любимых вещей, вопросительно посмотрела на брата.
- Ну-ка, Сережка, расскажи немножко: где мои остальные вещи? – пропела она в шутку, чтобы скрыть дрожь в голосе.
- Бабушка с папой отдали, сказали, тебе они не идут и ты из них, наверное, выросла.
Еще в Нинкином старом шкафу, под вещами в самой глубине, лежала фотография одного мальчика из старших классов. Он ей очень нравился. Спрашивать про фото не хотелось. Ощущение, что ее предали, влезли в ее самое сокровенное, не покидало ее.
Тут Нину словно пронзило током. Она огляделась, медленно обходя комнату. В дверях увидела сияющие лица папы и бабушки.
- Ну, как тебе наш сюрприз?
Медленно деля слова на слоги, уже чувствуя неотвратимость беды и глотая подступившие слезы, Нинка прошептала:
- Где. Моя. Коробка?
- Какая еще коробка?
- Моя! Картонная коробка. Она. Стояла. За. Диваном. В углу, - сквозь зубы выдавила девочка.
Папа с бабушкой переглянулись, улыбки сошли с их лиц.
- Мы ей комнату сделали! Мебель новую, обои, занавески! А она про ящик с хламом вспомнила! – возмутилась бабушка.
- Это не хлам! – закричала Нинка, - Не хлам! Не хлам, слышите! Не хлам!!!
- Ты неблагодарная! Мы столько денег угрохали! А у тебя одно барахло на уме.
- Не хлам, не хлам, не хлам, - захлебывалась в крике и плаче Нина.
Папа молчал, наклонив голову вниз. Бабушка распылялась все больше:
- Что ты молчишь, Алеша! Скажи своей неблагодарной дочери. Ведь все для нее сделали…
- Для кого? Для меня? Да вы Алешке все сделали, – кричала Нинка, - Вы отняли мою комнату, отняли самое дорогое… всё, что у меня было от…
Нина не успела закончить фразу, как тяжелая рука отца хлестнула по лицу и в ухе зазвенело. Она упала на ковер лицом вниз, ее трясло от рыданий, обиды и боли.

***
- Понимаете, Лариса Анатольевна? Это же не хлам?  - Нина вопросительно смотрела на психолога, - Это все, что было у меня маминого.
Нина размазывала кулаками слезы по лицу.
- Ведь этих вещей касались мамины руки. А они все выкинули. Даже не спросили.  Не хлам это был, не хлам! Правда, же?
- Нет, Нина, это не хлам! - Лариса старалась скрыть подступивший к горлу комок, - это самое настоящее твое сокровище.
- Было, - грустно усмехнулась Нинка.
- Не «было», а есть! Ведь ты помнишь и лоскуток платья, и цвет перчаток, и розочку на фате. И маму. Это всегда с тобой. И это нельзя выкинуть, потерять или испортить. Пока оно твое сокровище, оно будет с тобой – вот тут, - и «тетя психолог» прижала ладонь там, где находится сердце.
Нина прижала ладони к груди и закрыла глаза. Она чувствовала, как внутри нее разливается тепло и свет. Ей на миг показалось, что мамины руки легли на голову. Стало хорошо и спокойно. В этот момент раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Нинкин отец. За ним Нинка заметила свою учительницу. Она улыбнулась девочке и скрылась за дверью.

40. Таблетка для Снежной Королевы
Тамара Авраменко
Таблетка для Снежной Королевы.
рассказ
         Каштаны падали всю ночь, гулко ударяясь и отскакивая от земли. С треском лопалась кожура, являя на свет коричневое чудо.
      Галина Петровна проснулась от судороги. Свело икроножную мышцу. С трудом повернулась на бок, чтобы дотянуться до тумбочки, взяла на ощупь шпильку и стала тыкать в ногу. Постепенно боль отступила.
- О-хо-хо! Тяжёлая выдалась ночка, почти не спала. Сколько там настукало? – она нащупала под подушкой  фонарик и посветила на часы. – Шесть, а ещё такая темень. Дни всё короче, короче. Скоро задождит, носа на улицу не высунешь.
       Поворчав, она снова улеглась, пытаясь всё-таки заснуть, но голодная кошка напомнила о себе, пришлось встать.
- Холера тебе в бок! – ругнула она животное, наливая молоко в блюдце. – Лопай, бездельница!
       Галина Петровна давно жила одна и привыкла разговаривать сама с собой или с кошкой, которую подобрала на улице. К вершине своих преклонных лет насобирала она целый букет болезней. Каждый раз, занося в чёрный список новый диагноз, иронично-торжественно произносила:
- Приветствую вас, дорогая подагра (или что-то другое), в нашей дряхлой посудине под названием «тело»!
       А тело с каждым годом сдавало позиции. Ноги отекали и болели, голову потряхивало,  сердце порой выскакивало, поясницу заклинивало, печень вздувалась, и во рту стояла горечь.
       Галина Петровна проработала  долгие годы в паспортном столе в женском коллективе, что наложило определённый отпечаток на общение с людьми. За строгий характер и крутой нрав её прозвали Снежной Королевой. Она знала и не обижалась. Это даже льстило. Привыкшая к подношениям, склокам и интригам, оставшись на пенсии без «родной стихии», она тосковала и  разговаривала сама с собой. На чём свет стоит ругала  таблетки, раздражавшие её. Они  получали  имена бывших сотрудниц.  Выражения хозяйка не подбирала, главное выпустить пар.
- Ну, Елена Геннадьевна, старя вы корова , - обращалась она к розовой таблетке, - ваш наряд меня не проведёт. Я вас, отпетая мошенница, знаю. Опять поперёк горла станете, ни туда, ни сюда! А я вас в порошок, в порошок сотру, чтоб и духу вашего не было. – И она принималась толочь таблетку в ступке, орудуя пестиком. 
       В обед та же участь ждала жёлтую.
- Вас, Роза Яковлевна, слушать не желаю! Старая сплетница, балаболка! Каждый раз обещаете, что отёки на ногах сойдут, ан, нет! Враки! Чёрта с два! Приходится обращаться к товарищу Шиповнику. Дура я, что купила вас.
        Через 15 минут на очереди была белая в виде сердечка. Галина Петровна открыла дверцу серванта старого польского гарнитура. Гарнитур брала по очереди, в которую вписал её Владимир Николаевич, председатель профкома хлебозавода № 2. Ему срочно надо было прописать племянника. Хозяйка бережно достала чашку с блюдцем из сервиза «Мадонна», расписанного полураздетыми красавицами. Этот дефицит достал Иван Терентьевич.  Им с супругой в кратчайший срок она поменяла паспорта. Галина Петровна   налила в чашку воды из чайника, хотела запить лекарство, но рука дрогнула, и  таблетка упала.
- Ах ты, глупая Дашка! Не зря твоя фамилия Маловерова! Прогульщица и очковтирательница! Только недотёпа Харитонов мог поверить твоим  россказням о причинах опозданий. Начальник называется!
       Галина Петровна оглядела всё вокруг, но таблетки не нашла. Не помогли даже очки. Она взяла фонарик, с трудом опустилась на колени и заглянула под кровать.
- Ах, чтоб тебе пусто было! Куда ты подевалась, кукла крашеная! Никогда  не  прощу! Благодаря тебе все узнали о моём несчастье!
       От суеты и волнения, вызванного неприятными воспоминаниями, Галина Петровна устала и присела на диван, обмахиваясь газетой…
- Галя, мне предлагают повышение в городе Энске. Должность главного инженера. Это перспектива, - радостно сообщил супруг. - Дают квартиру, правда, на первых порах без удобств.  Завтра должен дать ответ.
- В Энск? В эту дыру? Я не поеду! – расстроилась Галина. – Таскать воду из колонки, газ в баллонах, туалет во дворе!
-  Через год обещают  трёхкомнатную в новом доме с удобствами.
-  Нет, Анатолий Юрьевич! И не думай, и не мечтай! Бросать работу, детей срывать с учёбы! Ради чего? Что я там буду делать? Хвосты коровам крутить? Это же деревня! – и чуть поостыв, подвела черту: - Тебе надо, едь сам.
      И он уехал. Устроился, звал, но она решила по-своему. Первые годы наезжал по праздникам, в отпуск, иногда просто без предупреждения, чтобы успокоить, позвать в очередной раз, сказать, как любит. Она продолжала крутить носом. Со временем приезды сократились. Соседки  удивлялись, как    можно было отпустить такого красавца одного, высокого, широкоплечего, весёлого.  Судачили и о любовнице мужа, с жалостью поглядывали на Галину. Она не верила, считала их болтовню бабскими сплетнями.
      Однажды, придя на работу, из коридора услышала Дашин голос.
- … не верите? Она сына родила от Анатолия Юрьевича. Какой же надо быть дурой… - увидев на пороге Галину, Даша умолкла на полуслове.
- Так кто у нас дура? – вызывающе спросила Галина.
- Это я о подружке. Сына родила недавно без мужа, - испугалась Даша.
       Скоро пришло письмо от Анатолия и бумаги на развод. Галина взяла больничный и предалась бабьему горю. Выплакалась, настрадалась вдоволь, в отдел вернулась строгая и озлобленная. Теперь она никому не давала спуску.  Сыновей растила тоже в строгости и не баловала лаской. Мальчишки выросли, выучились (отец помогал материально) и свили свои гнёзда, но с матерью жить не захотели. Как росли внуки, Галина видела по фотографиям.
        Теперь одиночество Снежной Королевы разделяла кошка, а ещё два раза в неделю наведывалась Людочка, социальный работник, под патронажем которой находилась пенсионерка Супрун Г.П.
- Я тебя, проклятая, из-под земли достану! – продолжала хозяйка угрожать пропавшей таблетке.
       Она  притащила пылесос. Обычно им орудовала Людочка. Но Галина Петровна подумала, что сегодня справится сама, хотя сердце колотилось бешено. Закончив,  вынула контейнер с мусором и тщательно вытряхнула его в расстеленную на полу старую простыню. Перебирая пальцами содержимое, Галина Петровна пыталась нащупать пропажу. Злосчастной таблетки здесь тоже не оказалось. Поиски отняли много сил, и она прилегла на диван.
- Славная девочка, эта Людочка. Такая вежливая и внимательная. Заметила, что дверцы в шкафу скрипят, позвала своего муженька. Олег – парень хоть куда, мастеровой. Поменял навесы и даже смазал про запас. Обещал лампу настольную отремонтировать, а то, как партизанка, в темноте с фонариком шастаю. Вообще, обещал со временем выключатель к самой кровати перенести, будет удобно. Красивая пара.  Да. Жизнь! Если бы не эта энская оторва…  Толик всё своими руками делал…
 
          …  О, как она ненавидела свою соперницу! Галине Петровне было стыдно вспоминать, какими путями она добывала о ней информацию, как выколола глаза на фото в газете, где эта гадина стояла рядом с её Толиком!  А как обрадовалась,  узнав о её недуге! «Пусть Анатолий и прожил с этой тварью двадцать  пять лет, но справедливость восторжествовала», - сделала вывод Снежная Королева. Когда же ей сообщили о смерти разлучницы, она вдруг почувствовала неловкость, будто сама в этом виновата, ведь столько раз желала ей смерти. Смогла бы она простить Анатолия? Нет! Ни за что! Никогда!
      
      Галина Петровна встала, опираясь на стул возле кровати.
- Во-от ты где, зараза! Всё равно нашла! От меня не спрячешься! – на сидении красовалась таблетка.
     Женщина отдёрнула занавеску, ветром заброшенную на спинку стула, закрыла форточку и увидела мужчину, идущего по длинной аллейке, ведущей к порогу. Высокий, широкоплечий, в тёмно-синей куртке, он шёл медленно, поглядывая  по сторонам и на окна, словно сомневаясь, зайти или нет.
- Толик? Толечка…  Всё-таки вернулся! - она тяжело рухнула на стул. – Ой! Я же не одета! -  морщинистая рука дёрнула халат на груди…

     Олег шёл в замок Снежной королевы. Весь вечер они обсуждали, как он это сделает. Конечно, сподручнее было бы Людмиле, но та наотрез
отказалась.
- У тебя лучше получится. Ты же мужик!
       Им повезло: старушка месяц назад оформила дарственную дома на Людмилу. Объяснила тем, что дети забыли её. Внуки тоже не приезжают.
- Анатолий Юрьевич, мой супруг, после 91-го стал бизнесменом, возглавил крупное АО. Старшего сына  забрал  к себе на предприятие, дал должность, купил квартиру. Младший женился на американке, укатил в Штаты. Досмотрите меня. Всё вам оставляю.
        Олег волновался. Ему предстояла нелёгкая задача.  «Займусь ремонтом лампы, а там видно будет», - успокаивал  себя.  Он открыл дверь ключом,  который дала Людмила. В квартире стояла тишина.
- Галина Петровна! – позвал тихонько, но никто не откликнулся.
        Она сидела на стуле у окна. Одна рука ухватилась за вырез халата, другая …  другая плетью свисала вниз. Застывший взгляд устремлён в окно. У ног хозяйки клубком свернулась кошка. Олег пощупал пульс, потом закрыл глаза Снежной Королевы и положил на стол телеграмму. Её принесли вчера.  «Умер папа. Приезжай. Твой сын Аркадий».
       А за окном всё падали и падали каштаны, гулко ударяясь и отскакивая от земли. С треском лопалась кожура, являя на  свет коричневое чудо.

                05.10.2016

41. Иванушка и Златовласка
Андрей Авдей
- По поверьям, русалка может оборачиваться и птицей, и зайцем. А если она живёт в болоте, то, выходит замуж за Болотника. И вот эта счастливая семейная пара, Болотник и Болотница охраняют утопленные клады и сокровища от людского ока.
- Хорош заливать, Иван, - хмыкнул пожилой старшина, - хотя, заливаешь ты складно.
- Николаич, вот что ты вмешиваешься, я ж до призыва в институте учился, изучал славянскую мифологию, - тот, кого назвали Иван, с наслаждением затянулся переданной кем-то из солдат самокруткой.
- Ты бы не сказки рассказывал, а за водой сходил, по карте за нами болото в километре, глядишь, встретишь своих болотников, заодно гранат и патронов попросишь, - добродушно хмыкнул старшина.
Красноармейцы рассмеялись.
- Ладно, давайте бидоны, схожу, - Иван с хрустом потянулся, - да и прогуляться не мешало бы.
***
Иван шёл по лесу и улыбался. Вокруг щебетали птицы, деловито сновали муравьи, лихой поползень с озадаченным писком носился по полуповаленной сосне. Солнце щедро грело своим теплом всё вокруг: этот лес, деревья, носящихся на перегонки стрекоз, оно грело эту землю. И как-то совсем не хотелось думать о том, что где-то под лучами летнего светила греются пушки, танки, ружья, пулемёты, несущие смерть. Не хотелось думать о том, что нагретая земля по локоть уже пропитана кровью, а изо всей группы студентов – филологов, попросившимися добровольцами на фронт, остался он один, за две недели войны дослужившийся до младшего сержанта, но так и не успевший перешить новые петлицы. Иван машинально потрогал нагрудной карман – там они, родимые, вручены комбатом месяц назад, он ещё помнил крепкое рукопожатие майора и пожелания успехов. Петлицы в кармане гимнастерки, а комбат – уже две недели как в земле: собой остановил танк. После боя собрали, что осталось, и похоронили вместе с остальными.
Не хотелось думать о том, что завтра утром опять атака, а гранат – с гулькин нос, да и патронов – по обойме на человека. Не хотелось думать о том, что завтра можно остаться на этом поле, остаться навсегда. Жутко, дико, безумно хотелось жить, жить, вдыхая полной грудью этот пьянящий густой воздух, пропитанный запахами хвои, можжевельника, грибов, пропитанный запахами жизни.

А кто знает, будет ли оно, это завтра. Может, после боя ты останешься на поле с разорванным животом, как Васька, или за пару секунд истечешь кровью, как Серёга. А может, как Андрюха, будешь в дикой агонии корчиться под гусеницами равнодушного к твоим крикам танка. Нет, так нельзя, надо наслаждаться этими минутами, пока ты ходишь по земле, а не лежишь в двух метрах под ней.
Иван рассмеялся, глядя, как трое воробьёв, непонятно как залетевших в лес, яростно чирикая, пытаются поделить уже распрощавшуюся с жизнью гусеницу.
Слева что-то зашелестело и, наученный горьким опытом, младший сержант упал на землю, выставив винтовку.
Никого, но дребезжание и, кажется, тихие стоны, не стихали.
«Зверь?».
Иван привстал и посмотрел вперёд: метрах в десяти, возле куста можжевельника яростно трепыхалось что-то маленькое.
Заяц. Точнее, зайчонок. Он изо всех сил пытался вырваться из капкана, но стальные зубья крепко держали окровавленную лапку.
«Ну вот и здорово, мясо не помешает, который день кишка кишке дулю тычет» - подумал Иван.
Он подошёл и взял косого за уши.
«У каждого своя судьба, малыш, твоя – накормить нас».
Заяц, словно поняв, что судьба отсчитывает последние секунды жизни, замер и посмотрел на Ивана. Глаза. Удивительные, не заячьи глаза. Тёмно – синие, глубокие и… И совсем без страха. Но в них была жажда жизни. Безумная жажда жизни.
Иван на секунду замер. Так на него смотрел Виталя, друг детства, которому взрывом оторвало ноги, а кровь хлестала так, что земля вокруг пропиталась за секунду. Он понимал, что остались минуты, но не хотел уходить. И в его глазах было такое же безумное желание остаться на этом свете. А потом Игорь, одногруппник, – прошитый очередью насквозь, харкая окровавленными кусками легких, смотрел на Ивана таким же взглядом – обречённым и с дикой жаждой жизни, пусть минуту, пусть секунду, но пожить ещё, посмотреть на небо, на воду, на землю, ну ещё немного, пожалуйста, Господи, ну что тебе стоит, Господи!

Иван положил косого на землю и, поднатужившись, раскрыл капкан. Заяц не шевелился.

«Давай, дружок, беги, вылечишься сам или мамка тебя вылечит, а перед боем брюхо набивать солдату – плохая примета. Беги».
И младший сержант легонько шлёпнул по дрожащему хвостику.
«Беги, дурилка картонная».
Заяц неуверенно пошевелил ушами, посмотрел на Ивана и…. прихрамывая, поскакал вглубь леса.
Иван улыбнулся и, громыхая бидонами, двинулся к болоту.

***
- Иванушка!
Младший сержант оглянулся – никого.
«Показалось».
- Иванушка, я здесь.
- Иванушкааааааааааааааааааааа.
Младший сержант посмотрел вправо и замер.
У края болота на пеньке сидела девушка. В белом полупрозрачном платье. Золотистые волосы рассыпались по плечам. Девушка медленно водила по ним серебряным гребнем, внимательно глядя на бойца.
«Глаза такие же, как у зайца», – подумал Иван.
- Это мои глаза, Иванушка, - она встала и, слегка прихрамывая, подошла к младшему сержанту.
- Кто ты?
- Я? – она рассмеялась и словно жемчужины раскатились по полу, - Болотница, русалка, выходила в лес посмотреть, что и как, но в капкан попала, а ты меня спас, солдатик, за то тебе и я, и муж мой, Болотник, по гроб жизни обязаны.
Невдалеке что-то булькнуло.
- Это… Это он? – Иван сглотнул.
- Да, не любит показываться, - девушка опять рассмеялась.
Иван не хотел верить, но, вот же она, перед ним, самая настоящая русалка,
- А как звать тебя, Златовласка?
- Златовласка? – русалка на секунду задумалась, - а мне нравится, ты согласен?
В болоте опять булькнуло.
- Как ты меня назвал, так и будет, Златовласка я, солдатик, - девушка ярко улыбнулась, - ну, рассказывай, спаситель мой, за чем пришёл.
- Воды бы, чистой, день жаркий, а мы, после боя, утром опять пойдут, - невпопад начал Иван.
Из воды высунулись руки, больше похожие на огромные лягушачьи лапы, и бидоны тихо поплыли в сторону.
- Муж мой принесёт сейчас, - Златовласка улыбнулась, - значит, ты богатырь былинный, землю родную защищать будешь?
- Я солдат и я не один, - в ответ улыбнулся Иван, - защищать будем родину нашу. Везде – и на земле, и на воде и, если даст Бог, в воздухе.
- Жаль, помочь я не могу тебе ничем, - вздохнула девушка, - только проход через болото покажу, а гранат и патронов нет у нас, извини, Иванушка.
- Откуда ты знаешь? – младший сержант не хотел и одновременно безумно желал верить в реальность происходящего.
- Межевички (Межевик – полевой дух в виде крохотного зелёного человечка, охраняет межи полей – авт.) рассказали о беде вашей, - Златовласка задумчиво посмотрела на возвращающиеся бидоны, - вы кочки там не сильно топчите, обижаются они, как детки малые.
- Передам своим, - Иван кивнул.
- И после боя возвращайся, живым, к нам, мы твои должники теперь, проси, что хочешь.
- Знаешь, Златовласка, - Иван потрогал нагрудной карман, - живым я не вернусь, неужто забыла примету – видеть русалку, расчёсывающую волосы, – к смерти.
- Глупости это, - девушка разозлилась, - бабки старые языками без меры мололи.
- Глупости не глупости, но задобрить тебя традиции велят, - Иван бережно достал из кармана петлицы, тускло блеснули зелёные треугольнички, - вот, возьми, это тебе, так и не перешил, видно, судьба мне умереть рядовым.
- Спасибо за подарок, но не наговаривай, - Златовласка вспыхнула, - а ты что молчишь?
В болоте возмущённо булькнуло.
- Простите, - Иван смущённо потупился, - но подарок прими, это самое дорогое, что у меня есть.
- Мы тебя ждем, Иванушка, помни – помощь потребуется, проси, - девушка посмотрела прямо в глаза, - и знай, что бы ни случилось, у нас ты найдёшь защиту, не верь сказкам.
- Спасибо, Златовласка, спасибо, Болотник, - младший сержант поклонился и, подхватив бидоны, зашагал к своим.

***
А потом был бой. И был ад. Воздух нес смерть. Безумные «лапотники» (лапотник или штука – штурмовик вермахта Ю-87, за неубираемые шасси получивший такое прозвище – авт.), пролетая над головами измученных бойцов, сбрасывали всё новые и новые бомбы, беспощадно била артиллерия, танки, словно играя, выбивали всё, что могло остановить продвижение пехоты, которая, напевая бравурные марши, шла в атаки. Сколько их было за день – никто не считал. Может, пять, а, может, двести.
Грохот, дым, пыль, вздыбленная земля, кровь, смерть, оторванные руки и ноги, безголовый старшина, опять кровь, опять взрывы, опять смерть, время исчезло, страх, позорно скуля, спрятался за поваленными деревьями. Но они не отступали.
Опять грохот, опять дым, опять вздыбленная земля и кровь, опять взрывы, выстрелы и смерть.

***
Златовласка и Болотник, прячась за корягой, смотрели на отступающую колонну. Солдаты шли молча, не разбирая дороги, сквозь болото, странным образом ставшее твёрдым, как шоссе, только кровь, сочившаяся из ран, быстро растворялась в мутной воде. Ивана не было.
- Он живой, он их прикрывает, - прошептала русалка.
Муж согласно булькнул.
Вдалеке раздался лай собак.
«Гонят нашего Иванушку».
- Смотри! – Златовласка показала вправо.
Иван, отстреливаясь, бежал по лесу.
- Быстрее!
Очередь. Перед ногами.
- Иванушка, беги к нам!
Словно услышав призыв, младший сержант резко повернул и побежал к болоту.
50 метров. 30 метров. 20 метров. 10.5.3.
Очередь…
Он взмахнул руками и рухнул в воду.
- Иванушкаааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Младший сержант открыл глаза и улыбнулся:
- Златовласка.
Холодные руки мягко подхватили снизу.
«Болотник держит», - догадался Иван.
- Иванушка, не умирай, - по лицу девушки покатились слезы.
- Прости, Златовласка, прости, что не защитили вас, - он закашлялся, по мутной воде поплыли кровавые разводы.
- Не умирай!
- Златовласка, ты обещала помочь!
- Мы сделаем всё, что ты скажешь, - русалка гладила уже заострившееся лицо бойца.
- Я хочу умереть на земле.
- Иванушкааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
***
Через несколько минут к болоту подошли немцы. Они были рады – эти безумные русские разбиты, можно расслабиться. А то, что плачущая девушка держит на руках убитого солдата – война есть война, к тому же эта фройлян чертовски хороша.
Гитлеровцы рассмеялись.
- Тише, не видите, он спит, - Златовласка посмотрела так, что смех стих мгновенно.
- Не мешайте ему, он устал, и его уже здесь нет.
В болоте что-то угрожающе булькнуло.
- И вас нет, нигде нет, ни на земле, ни в воде, ни в воздухе, - крик русалки перерос в стон, вода вздыбилась, лес зашумел так, что заглушил раскаты грома. Растерявшиеся немцы попытались было убежать но… мелькнула вспышка и всё исчезло.
И наступила тишина.

***
По поверьям, Болотник и Болотница охраняют утопленные клады и сокровища от людского ока. Говорят, где-то в лесу есть болото, в котором как самая святая реликвия хранится скромный могильный холмик, украшенный ветками и ракушками, у изголовья которого лежат потускневшие петлицы с зелёными треугольниками. А откроется это сокровище только тому, кто придёт, чтобы вспомнить, почтить память и поклониться.

; финала:

1-1. Я видела Бога
Карин Гур
                Светлой памяти моей бабушки - посвящается.

     Начало весны 1953 года стало для меня временем первых разочарований и потрясений.  Шестилетняя девочка, какой  была я в ту пору,  и слов таких не знала, но сегодня с высоты и отдалённости моих лет от детства, понимаю, что это были именно те чувства, которые я тогда испытала...
         А год назад... 
         В свои пять с половиной я начала отпочковываться от родителей, дедушки и бабушки, осознавать себя личностью с головой, переполненной массой вопросов, требующих немедленных ответов. Поскольку мама и папа большую часть времени были заняты на работе, глаза на жизнь открывала мне бабушка, объясняла так, как она эту самую жизнь понимала, не имея высшего образования, с трудом умея писать на русском.
         После того, как дедушка прочитывал газету, я брала её смотреть картинки. Самые интересные были в праздники: парад, дедушка Сталин на трибуне. Но то, что увидела тем майским днём, поразило  настолько, что я побежала к бабушке:
         - Ба... Прочитай, прочитай...
         На фотографии дедушка Сталин держал на руках маленькую девочку в  белой  блузочке, в волосах бант тоже белый  и большой. Она крепко обнимала его за шею.
         Бабушка призвала на помощь всю свою фантазию:
         - Эта девочка живёт в городе Москва, учится в школе на пятёрки, хорошо кушает, слушается маму, папу и дедушку с бабушкой.
         И всё? Просто хорошо кушать и быть отличницей? Этого достаточно, чтобы поехать в Москву и обнять дедушку Сталина?
         О, сладостное предчувствие исполнения желаний...
         Через несколько месяцев из тощего, салатового цвета заморыша, я превратилась в более чем упитанного ребёнка. Мальчишки на улице кричали мне: «Бочка», но я не обижалась. Откуда они могли знать, что я  уверено шла к осуществлению своей мечты.          
Наш небольшой городок пересекала длинная улица, начинающаяся  от пруда с одной стороны и спиртзавода  - с другой. Покрытая плохим выщербленным асфальтом, она лениво тянулась мимо бани, пересекала центральную трассу, тянущуюся из Винницы через Житомир до Киева.
       Мимо маленьких одноэтажных магазинов, в которых продавали селёдку, мясо, хлеб, нитки и пуговицы, керосин и подсолнечное масло  на разлив,  продолжалась до школы, в которую мне вскоре предстояло пойти, колхоза, суда и милиции до самого загадочного места – кладбища.
      Все маленькие улочки вливались в неё, как притоки в русло большой реки. И наша, в то время Базарная, пыльная летом, грязная  заболоченная весной и осенью, скользкая зимой, упиралась в неё под прямым углом. Наш дом был вторым от дороги.  И как только издалека раздавались звуки оркестра: «Там там та там, там та та та та та там...» все бежали смотреть на процессию. В этот раз пошла с бабушкой и я. Увиденное, мне очень понравилось: цветы, венки, машина, на которой стояла большая открытая коробка, оббитая красным сукном. Что было в коробке, я с высоты своего роста рассмотреть не могла, но толкала бабушку в бок и спрашивала:
      - Ба... ба... что это?
      Она шикнула на меня:
      - Стой тихо, дома расскажу.
      Так я впервые узнала, что люди умирают.
      - Это что значит: умирают?  - не могла не поинтересоваться я.
      - Засыпают навсегда, закрывают глазки и спят.
      Хорошее дело! Это как: ни кушать, ни играться... Подумав, я спросила:
      - И куда они деваются?
      - Боженька их забирает к себе на небо.
      Час от часу не легче... Это что ещё за боженька?
      Бабушка, как могла, втолковала, что это такой старик, который всё видит, всё знает и всё может. Почти, как дедушка Сталин.
      - Ба... А все умирают?
      - Все. – Бабушке была занята, этот разговор явно начинал ей надоедать и она стала отправлять меня играться к соседу ровеснику.
      Но я должна была выяснить для себя ещё кое-что важное:
      - А я? Я тоже умру?
      - Угу, только  это не скоро, ты будешь жить долго долго до ста  лет.
      Я с трудом считала, но по пальцам, отняв от ста пять, поняла, что жить мне ещё долгих девяносто пять лет. Ура!  Это так много!
      Потом, задрав голову, я высмотрела в небе седого старика с длинной белой бородой, во всём белом, сидящего на облаке. Он внимательно смотрел на меня, я смотрела на него, пока не заболела шея, а он уплыл куда-то по своим делам.
      Через несколько дней, получив от мамы денежку,  отправилась за вкусным мороженым. Тётенька в белом переднике  доставала его  из металлического бидона, накладывала  в бумажный стаканчик и вручала деревянную ложечку. Меня отпускали одну, это было близко от дома и дорогу не нужно было переходить. В это время издали появилась лошадь с телегой, на которой стояла коробка, точно такая, как раньше на машинах. Не было цветов, не было музыки, но я поняла, что кому-то исполнилось сто лет и его повезли умирать. Было жутко и страшно, но я решила дойти с повозкой до конца и посмотреть, что же происходит на самом деле. Коробка стояла низко, в ней лежала худая старуха в белом платочке, укрытая простынёй, со сложенными руками, в которые была воткнута палочка с перекладиной. Пристально вглядываясь в её лицо, старалась увидеть, как она моргнёт или повернётся на другой бок, но старушка лежала, не шевелясь. Дорога оказалась длинной, мороженое я съела, пальцы липли от сладости. Я хотела домой, пить, писать, но решила терпеть до конца.  Кто-то  дёрнул меня сзади за косичку. Я вздрогнула. Передо мной стояла наша соседка тётя Валя. У неё почти не было зубов и она шепелявила:
     - Рая, ты шо тут  делаешь? Ух и попадёт тепе от папушки.
     Это я и сама знала.
     - Я хотела посмотреть, как умирают...
     - Держись за руку, а то потеряися.
     Дома кончились, вдоль дороги  тянулись поля.
     Наконец телега въехала на странное место. С двух сторон виднелись холмики, огороженные маленькими заборами. Внутри стояли какие-то камни, большие палки с перепонками, кое где лежали цветы. Мы остановились у какой-то глубокой ямы. Коробку поставили на земляную насыпь. Откуда-то появился  толстый дядя, больше похожий на тётю в длинном чёрном платье. За спиной висел хвостик, на животе раскачивалась палочка с перекладиной, такая же, как у старухи, только очень большая и красивая.
     - Тёть Валя, это кто?
     - Патюшка.
     - Он этой старухи батешка, папа?
     - Рая, это поп(а я поняла «бог»). Был он совсем не похожий на белого старичка, сидящего на облачке. Нужно будет потом у бабушки всё расспросить.
     Коробку закрыли, опустили в яму и засыпали землёй. Старуха умерла. Бог быстренько что-то сказал, видно пообещал ей, что скоро её оттуда откопает и заберёт к себе на небо. Все стали быстро размахивать рукою сверху вниз, справа налево и кланяться до земли...
     Ох и влетело мне дома: целую неделю без кино и мороженого.
     Зато я видела Бога!    

Осень и зиму я проболела. Мама сказала соседке, что у меня «хараническое воспаление середнего уха». Вот так! У всех по два уха, а у меня ещё какое-то третье, середнее. Я долго смотрела на себя в зеркало, искала, но так  и не нашла, видно оно где-то на спине, а спину я не вижу. Приходила медсестра и делала в попу больнющий укол, а мама на ночь капала в ухо чем-то тёплым и ставила компресс.
      В тот день мама почему-то  не пошла  на работу, все куда-то бегали, по радио играла грустная музыка, папа без конца курил в холодном коридоре.  Потом пришёл сосед с сыновьями, все сидели и плакали. Старший его сын, комсомолец, сказал, что теперь всё кончилось и ничего уже не будет так хорошо, как раньше.
     Мама объяснила мне, что умер Сталин. Я не могла понять и смириться: как же так, а я? А моя мечта? А трибуна?  А большой белый  бант? Мне пришлось впервые в жизни испытать горечь несбывшихся надежд...
    Бабушка на кухне чистила картошку и тоже плакала.
    - Ба... а чё Сталину уже сто лет? И Боженька заберёт его  к себе?
    - Не.. – она уже забыла, что говорила мне полгода тому назад. – Он заболел и умер. Какое горе...
    Заболел и умер? Значит, не в сто лет умирают, а ещё, если болеют, тоже? А у меня это «хараническое воспаление...» Я побежала к маме:
    - Мама, ты мне не дашь умереть? Я ещё не хочу к Боженьке... Пусть мне делают уколы, я буду терпеть...
    Она обняла меня, долго целовала, успокаивала, что ни за что и никогда никому меня не отдаст.

     В сентябре 1991 года бабушке исполнилось 96 лет. Через три месяца она скончалась.

1-2. Сон Глафиры
Карин Гур
   Приснился Глафире сон, что она попала на Тот Свет. Что удивительно, ощущала она себя живой, легкой, здоровой и радостной, как только может чувствовать себя человек в самом раннем детстве. Тот Свет был сплошным голубым небом со всех сторон, не поймёшь, где верх, где низ, где налево, а где направо, и плавали по нему беленькие облака.  Далеко-далеко впереди, или сзади, где-то там, виднелось какое-то образование, над ним развевался чёрный пиратский флаг с черепом и скрещёнными костями...
   «Значит, мне туда», - почему-то решила Глафира и, прыгая по облакам, как по кочкам, быстренько добралась к своей цели.
   Перед ней был длиннющий высокий забор, деревянный с облупившейся краской и сломанными во многих местах штакетинами. Подивилась Глафира: как эта ветхая конструкция держится ни на чём? И зачем строить забор, если можно легко поднырнуть снизу или спланировать вовнутрь сверху?
    На заборе, перекособочившись от старости, висела дверь, тоже облезшая и расписанная всякими умными и похабными строчками. В левом углу красным цветом, как и положено, светилось: "Юля + Рома = Любовь".
    Какой-то шутник углём дописал: "До гроба!"
    В центре гвоздём выцарапано:
                ПРЕИСПОДНЯЯ
                Пастароним вход васпрещён!!!
               
                Приём круглосуточно.

   Над вырванным с мясом звонком ещё одна надпись:
                НЕ ЗВАНИТЬ!

   Похоже, что, не обращая внимания на предупреждение, звонили, потому убрали звонок с его законного места, чтобы не надоедал. На двери висел огромный ржавый амбарный замок. Не успела Глафира дотронуться до него, как скоба соскочила и ворота распахнулись. В этот миг из-за забора выскочил здоровенный голый мужик. Из одежды на нём была белая теннисная юбочка, которую уже давно не мешало постирать. На ногах – галоши, в руках он держал лук со стрелой, который наставил на Глашу:
   - Ты куда? 
   - Туда! – ткнула Глаша пальцем на дверь. – Мне повидать кое-кого необходимо.
   - Не положено! – гаркнул страж и огляделся по сторонам. – Ну, бывает делаем исключения, сама понимашь...
    Глафира не сразу сообразила, чего ему надо. Но не зря она школу закончила с золотой медалью! Ещё повезло, что прихватила с собой свою сумочку. В ней-то Глафира и стала рыться. Помада... духи... счета за электричество... вот! Кошелёк! Глафира вручила мужику всю свою наличность, где-то порядка 200 долларов.
   - Фе, - он недовольно скривился, - бумагу не берём, у тебя есть там что-нибудь существенное, материальное?
   Глаша растерялась:
   - Нет, вроде... Вот только бутерброд вчерашний с красной рыбой и салатом.
   - Давай! И не долго там. И не шуми. Ты кого ищешь-то?
   - Федю С. Знаешь?
   - Да кто ж его не знает? Тут к нему всё ходют да ходют. Популярный он вижу у вашего женского пола. Ладно, провожу тебя, а то заблудишься, того гляди, в райских кущах... ха-ха-ха... – Чавкая и облизывая пальцы, сторож отправился в путь.
    Глафира с трудом успевала за ним, оглядываясь на сторонам. Выглядел этот рай как-то очень не симпатично. Вокруг кучи мусора, пластиковые стаканчики и обёртки от мороженого. Цветы не политы и печально опустили долу увядшие бутоны. Трава, кусты и деревья покрыты слоем пыли. По бокам стоят вразброс шалаши, бунгало, покрытые пальмовыми листьями. Видимо, здесь и обитают усопшие.
   - Эй, как тебя?
   - Эгеем меня зовут. Чего тебе?
   - Почему у вас тут грязь такая и беспорядок? Что, убраться некому?
   - Некому и некогда. Тут, чтобы порядок навести, всех надо выселить и капитальный ремонт сделать. А это невозможно. Вот и существуем который век в нечеловеческих условиях. То воду отключают, то дождь льет сто лет безперестанку. А питание! Жуть, чем нас кормят.
   - Так вы бы пожаловались. – Глафира ткнула многозначительно пальцем вроде вверх.
   - Жаловались, писали в небесную канцелярию, даже забастовку устроили, один век ничего не делали. Никто даже не почувствовал.
   - Так взяли бы этих, из ада, пусть бы убирались.
   - Ну, ты даёшь! Какой ад! Нету у нас средств два ведомства содержать. Давно слились все воедино по воле Единого.
    Так за разговорами Глафира и Эгей приблизились к шалашу, на котором была прибита дощечка: «Федя С».
    - Вот тут он и обитает. Быстренько с ним переговори, я за тобой скоро явлюсь.
   Отодвинув драную занавеску, заменявшую вход в шалаш, Глафира едва не задохнулась. В помещении стояла пыль столбом, две, едва различимые фигурки в набедренных повязках шириной с ладонь, яростно подметали сухими ветками циновки, лежащие на полу. Федя сидел в углу, глотая пыль, равнодушный ко всему на свете.
   - Эй, стойте! – крикнула Глафира, выхватила у девиц веники и вытолкала их из шалаша. Схватив Фёдора за руку, вытянула наружу.
   - Глаш, ты что тут делаешь? Ты, что, тоже, того, преставилась? – откашлявшись, спросил он девушку.
   - Это кто такие? Голышом перед тобой выхаживают? – проигнорировав второй вопрос, поинтересовалась Глафира.
   - Гастарбайтеры из соседнего отсека, прислали на подработку. Глафира, ты ли это? – всё не мог прийти в себя мужчина.
   - Я, это я. Вот пришла выяснить с тобой кое-какие моменты непонятные.
   Пыль постепенно улеглась и они вернулись в шалаш.
   - Ты хочешь выяснить ? Это у меня куча вопросов. Ты мне скажи, зачем избавилась от нашей дочки?
   - Дочки!? Так это была девочка... Дурак, ты Федя, Я бы ни за что... Никогда... Ты оставил сообщение на телефоне, что едешь на ночь глядя в Дубки к своей этой прежней, Кате...
   - Я сказал, что еду к Кате? Я так сказал? – Федя так кричал, что от вибраций голоса пыль опять стала подыматься вверх. – Ты до конца дослушала-то? Да, я уехал в Дубки, мне позвонил Костя, брат двоюродный, что жена рожает, сутки разродится не может. Я уже смену закончил и домой собрался. Сразу тебе позвонил, ты не отвечала, сообщение оставил и рванул в Дубки. А на обратном пути, видно от усталости и от мыслей разных, машину занесло и...
   - Чёрт, я ведь и правда не дослушала...
   Глаша не успела договорить, как появился перед ней юноша, смуглый такой, вертлявый в чёрной теннисной юбке.
   - Звать изволили?
   - Сгинь, она новенькая, порядков наших не знает, - отмахнулся Федя и, уже обращаясь к Глаше, продолжил:
   - Как ты могла подумать? Я ведь только тебя одну любил. И гнал ночью домой потому что волновался, где ты так поздно и почему на мои звонки не ответила.
   Глаша застыла. Как же так, она была на работе допоздна, заканчивала экспериментальный расчёт. Так увлеклась, что потеряла счёт времени. А сообщение действительно до конца не дослушала, лишь как он сказал про Дубки, у неё крышу снесло. А когда узнала, что Федя разбился, на нервной почве у неё случился выкидыш. Что же делать теперь? Такой беспомощной она не ощущала себя ни разу в жизни. Нужно что-то делать!
   - Федя! Ты сиди тут и никуда не уходи, не улетай, я пойду к... – Она выразительно ткнула пальцем в крышу шалаша. – Пойду просить, чтобы Он всё исправил. Эй, Эгей!
   - Но это невозможно, тебя к нему никто не пустит.
   - А это мы ещё посмотрим! – И вышла наружу, где уже ждал сонный стражник, которого, похоже, оторвали от дневной сиесты.
   - Эгей, пошли!
   - Куда?
   - К Всевышнему, у меня к нему дело есть.
   - Ты чего? К нему нельзя. У него сейчас черти с жалобой.
   - С какой такой чёртовой жалобой?
   - Да они остались практически не у дел. Вот им кабельное телевидение отключили и подняли налоги на многодетность, а они...
   Глаша замахала руками:
   - Мне бы их заботы. – Она порылась в сумке:
   - Вот держи, печенье диетическое, пачка жвачки и... – Она с сожалением покрутила в руках упакованный розовый тюбик... – помада ланкомовская, новая.
   - А помада мне зачем?
   - То есть, как зачем? А на свидание пойдёшь к какой-нибудь симпатичной чертовке, пригодится.
   Эгей заулыбался:
   - И правда. Ладно, была не была. Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Держись покрепче.
    Глаша и оглянуться не успела, как оказалась в некой пещере в углу которой серебристо-золотистое облако вращалось во всех направлениях.  Внутри этого образования ещё что-то крутилось удивительно знакомое.
   - Ну, иди с Б-гом. Я подожду снаружи. – Эгей подтолкнул Глафиру в спину.
   Подойдя поближе и, присмотревшись, узнала. Это был кубик Рубика! Ну и дела творятся на Том Свете. Девушка подошла ещё ближе и молча стояла, дожидаясь пока Б-г сложил наконец все грани.
    - Слушай, Как Тебя Там. Я пришла просить исправить одно недоразумение. Помнишь, как Маргарита просила дьявола? И он вернул ей любимого. А я хочу обратно своего мужа и дочь! Будь милосердным.
   Облако молчало, но стало менять краски с серебристо-золотистых на сине-фиолетовые.
    - Не сердись! Мы людишки слабые, сотворим Ты знаешь что, а потом раскаиваемся...
    Облако почернело.
    - Да ладно тебе гневаться, - не сдавалась Глафира, – сидишь тут, ерундой всякой занимаешься. Знаешь ли, как живут твои подопечные усопшие у тебя под носом? Не знаешь. А мог бы поинтересоваться. Ни воды, ни удобств, полуголодные. Ты думаешь я молчать буду, когда вернусь? Про все твои проделки напишу в прессе и на ТВ программу сделаем у Талахова. Всё-таки это всех нас коснётся рано или поздно. Ты подумай, подумай...
    Облако стало потихоньку светлеть... Из глубины выдвинулось некое щупальце и стало жадно перебирать пальцами.
   «Ой, это же Он желает, чтобы я ему чего-нибудь отдала. А что? У меня уже ничего не осталось. Думай, Глаша, думай», - девушка схватила себя за голову и почувствовала под ладонями серьги в ушах. Это был подарок от прабабушки, подаренные ей в день её рождения, когда Глаше исполнилось пять лет. Серьги были дорогие, старинные, с бриллиантом и изумрудами. Глаша их ни разу с тех пор не снимала. Она с трудом отстегнула замочки и, вынув серьги из ушей, протянула их облаку. Б-г дал, Б-г взял...
 
                ХХХ    
Глаша проснулась от детского плача, всё ещё под впечатлением сна.
     Приснится же такое...
     Федя рядом что-то пробормотал и повернулся на другой бок. Взяв на руки плачущую дочку, Глаша приложила её к груди. Ребёнок радостно зачмокал. Сонная Глаша сидела на краю постели. Вдруг, подняв голову, взглянула на себя в зеркало, висящее над прикроватной тумбочкой.
    Серёжек в ушах не было!


4-1. Заяц Сережа
Графоман Себастьян
- Смотри, что нашел, - окликнул жену Сергей.
Тамара нехотя пробралась через завалы и брезгливо поморщилась:
- Грязный какой… Выбрасывай.
Сергей нерешительно повертел в руках плюшевого зайца. Тридцать пять лет назад его, тогда еще ярко-желтого, пушистого и горького (можно подумать, вы сами никогда не пробовали на вкус плюшевые игрушки), звали Сережей в честь маленького хозяина. Заяц Сережа начинал свою жизнь с пластмассовыми черно-белыми глазами, пластмассовым же носом, плюшевой морковкой в лапе, ярким галстуком и шерстяной жилеткой. За годы дружбы с Сергеем он потерял оба глаза (их заменили пуговицы), нос, морковку и галстук. Жилетку Сергей снять так и не сумел, очень уж хитро была пришита. Но над ней поработала моль. Жизнь на антресолях оставила от шерстяной ткани только контур из ярких ворсинок. Само заячье туловище, когда-то защищенное жилеткой от солнца и грязи, тоже было в этом месте намного ярче. Остальной Сережа давно поблек и стал грязно-серым. Поначалу мама пыталась его чистить, но потом сдалась, и Сережа покрылся следами тех мест, где он побывал. Небольшое липкое пятно – камедь с абрикосового дерева. Дырка в ухе – опыт Сергея по разжиганию огня лупой. Лиловые разводы – от черники и шелковицы. Относительно равномерный серый фон – от макания в многочисленные лужи, чумазых объятий и валяния в уютной дачной пыли.
- Может, Сашке оставим? – предложил Сергей.
- Еще чего, заразу в дом тащить, - отрезала Тамара.
И Сергей послушно взял зайца за ухо и положил в мешок с мусором.
К вечеру родительская квартира все еще не была убрана, но у двери толпился десяток мусорных мешков. Хоть какое-то начало… Сергей и Тамара подхватили мешки и в два приема отнесли их во двор. Мусорный контейнер поглотил старый хлам, включая Сережу.
На следующее утро Сергей и Тамара вернулись, чтобы продолжить свой нелегкий труд. Заяц Сережа встречал их на бордюре возле мусорного бака.
Сергей вздрогнул и виновато отвел глаза. Он понимал, что это всего лишь бомжи и пенсионеры, регулярно рывшиеся в мусоре, пожалели зайца и вынули из мешка. Себе не взяли, но посадили на видное место: вдруг кто приютит? Всё лучше, чем сгореть…
Сергею вдруг стало стыдно.
- Пойдем, - дернула его за локоть Тамара. – Там работы еще на неделю, некогда на зайцев смотреть.
Вечером оказалось, что заяц обзавелся яркой детской шапочкой. Из-под нее смешно свисали его замусоленные уши. Весь старый заяц выглядел очень комично, если честно. Милая розовая шапочка, яркая и чистенькая, делала его только грязнее и уродливее. Тамара расхохоталась.
Больше они зайца не видели.

***
Сергей тяжело опустился на скамейку и достал бутылку. Он давно миновал ту стадию, когда пить на улице стыдно.
После смерти Тамары всё потеряло смысл. Домой не хотелось, да и не рады ему там. Сашка с женой переняли Тамарино мнение о Сергее и смотрели на него со смесью жалости и презрения. Сергей их понимал и не винил. Это Тамара молча тянула на себе всё хозяйство и мужа-тряпку, а молодым зачем такая обуза? Пускай себе живут…
И Сергей всё чаще сидел на скамейке допоздна, а потом брел домой, с трудом вставлял ключ в скважину, виновато плелся к себе в комнату и ложился в холодную постель, а утром старался улизнуть незамеченным, но постоянно натыкался на чей-нибудь укоризненный взгляд. Беспомощный и бесполезный старик, занимающий целую комнату и пропивающий пенсию...
Сегодня в жизни Сергея начался новый, последний виток. Он решил не идти домой.

Когда бутылка опустела, Сергей лег на скамейку и уснул.
Во сне он видел смеющуюся Тамару. Она хохотала так громко, что звук вырывался за грани сна. Или наоборот – кто-то на улице смеялся, заставляя Сергея видеть сны о Тамаре?
Наконец Сергей вырвался из липкой паутины сна и попытался встать. Тело слушалось плохо. А еще не отпускало ощущение чего-то лишнего. Сергей поморгал, окончательно открыл глаза и увидел, что кто-то укрыл его розовым пледом. Запах чистого, свежевыстиранного белья прорывался сквозь его собственные ароматы пота, перегара и несвежей одежды.
Не замечая струящихся по щекам слёз радости, Сергей закутался в плед и побрел домой. Он наконец-то понял, что ему делать.

***
Годом позже Сергей провел первую выставку игрушек, найденных на помойке. Люди стали приносить ему свои находки, и вскоре Сергей с помощью единомышленников открыл собственный музей.
Не проходит и дня, чтобы музей Сергея не пополнился новой игрушкой. Пока еще никто не принес ему Сережу, но Сергей ждет.


3.09.2016

4-2. Заяц для Дашеньки
Графоман Себастьян
Заяц сидел на прилавке и ждал. Он понимал, что никто его не купит. Кому он нужен такой? Нелепо розовый, отвратительно синтетический, да еще и музыкальный. Если прикоснуться к красному пластмассовому сердечку на лапе, заяц запоет сопливым голосом простуженного ребенка с цинковым ведром на голове.
Модных авторских мишек из шерсти альпийских коз раскупали сразу же и даже записывались в очередь. Долговязых тряпичных ангелов тоже разбирали. Один розовый заяц всё сидел и ждал, ждал…
На него прилепили красную бумажку, сообщающую о скидке. Потом еще одну. Это не помогало.
Заяц сидел и фантазировал о том, как его купят для какой-нибудь маленькой девочки. Может, она будет из бедной семьи, и он окажется ее первой и единственной игрушкой? Он ведь теперь самый дешевый во всем магазине. Доступное, почти бесплатное детское счастье. Батарейки скоро сядут, заткнув навеки неизвестного китайца, напевающего дурацкую мелодию. Кислотный мех чуть смягчится, потускнеет, перестанет быть таким вырвиглазным, поучаствовав в детских играх. Заяц станет такой же залюбленной игрушкой, как и все эксклюзивные медведи, которых торопятся купить своим детям люди побогаче. Девочка будет брать его с собой на прогулки, кормить супом из одуванчиков, лепить пластырь на воображаемые раны, оставляя на розовом мехе следы своей заботы…
Зайца посадили рядом с банкой леденцов возле кассы и перестали обновлять ценник. По вечерам лучи закатного солнца задевали пыльный розовый мех, выжигая на нем буроватые пятна. Заяц подумал, что хотя бы солнце его любит.
Но наступила осень, и солнце почти перестало появляться.
В один из таких пасмурных дней в магазин пришла женщина и купила зайца.
Сначала она хотела просто расплатиться за покупку, но потянулась за сдачей, задела красное сердечко и вдруг разглядела гнусаво запевшего зайца. Посмотрела на ценник, вернула сдачу:
- Зайца тоже пробейте, пожалуйста.
Сердце зайца (не красное, а другое, настоящее) замерло от радости. Неужели правда? Не может быть. А вдруг передумает?
Женщина не передумала. Она положила зайца в пакет и вышла на улицу. Заяц ничего не видел, но чувствовал, как щекочет мех холодный осенний воздух.
Сев на скамейку у автобусной остановки, женщина вдруг заговорила с зайцем:
- Я тебя отнесу к моей дочке, будешь ей песенки петь. Ты так замечательно поешь, зайка…
Заяц покраснел бы от смущения, если бы мог. А женщина продолжала:
- Ее зовут Дашенька. Ты ей очень понравишься.
Голос у женщины был хороший, немного дрожащий, как будто от волнения. Заяц осмотрел скромные покупки в пакете и заключил, что женщина наверняка бедная. Может быть, из-за опрометчивой покупки семье придется жить впроголодь, но зато у девочки Дашеньки будет друг. Удивительно ли, что голос женщины дрожит?
Заяц очень захотел подбодрить женщину, но не знал как.
Женщина сунула в пакет руку и погладила зайца по ушам. Заяц сосредоточился и послал ей заряд тепла. Кажется, женщина его почувствовала. Вздрогнула, замерла, потом погладила его снова.
А потом был тряский полупустой автобус. Женщина всё говорила с зайцем и рассказывала ему о Дашеньке. Заяц слушал внимательно, стараясь представить свою маленькую хозяйку. О, он будет самым верным ее другом, он будет дарить ей тепло и радость, вечно благодаря за то, что она наполнила смыслом его плюшевую жизнь… Заяц захлебывался от восторга.
Наконец приехали. Женщина вышла и понесла пакет, приговаривая:
- Ну вот, зайка, уже скоро, почти пришли… Скоро, скоро придем, тут недалеко.
И уже не зайцу:
- Здравствуй, милая. Здравствуй, моя хорошая. Как ты тут, Дашенька? Я тебе гостинцев принесла. И вот…
Женщина достала зайца, и он замер под взглядом огромных карих глаз Дашеньки, растерялся. Женщина коснулась красного сердечка, и заяц машинально запел.
Он продолжал петь, стоя лицом к Дашеньке, и даже не заметил, как женщина ушла. Что-то случилось с механизмом, и песенка не прекратилась, а всё шла и шла по кругу. Потом сели батарейки. А заяц всё стоял.
Стемнело. Заяц ощущал, как пропитывается тяжелой осенней влагой мех, и всё напевал про себя глупую песенку, надеясь, что маленькая хозяйка ее слышит. И отдавал, отдавал тепло, подаренное закатным солнцем. Теперь-то он понимал, почему оно так усердно грело его…
На могиле Дашеньки было сыро и холодно, но он никуда не ушел бы, даже если бы мог. Он ведь теперь ее заяц.

29.10.2016
6-1.Чёрные лебеди
Лариса Калыгина
     Жила одна волшебница. Она ходила в белоснежном платье с широкими рукавами, в которых прятались белые лебеди.
     По утрам она рано вставала. Шла на зелёный пригорок над землёю.
И выпускала белых лебедей в синее небо. Хлопали белоснежные крылья,и занимался белый день.
     А вечерами прилетали лебеди. И наступала ночь. Белая. Люди никогда не знали темноты. На земле всегда было светло.
     Волшебница предупреждала лебедей, чтобы они плавали лишь по синим озёрам и рекам. Она просила их никогда не заглядывать на один чёрный пруд.
    Лебеди были послушными. Слова хозяйки были для них законом. И всех радовали синие дни, брызжущие светом.
     Но однажды от лебединой стаи отделились три любопытных лебедёнка.
Они решили узнать тайну чёрного пруда.
     Молодые лебеди полетели и опустились на чёрный пруд.
     Там среди белых лилий спала чёрная ночь. Белоснежные перья лебедей окрасились в чёрный цвет.
     Увидев себя в зеркале пруда чёрными, лебеди испугались. Клювами они стали рвать черноту с крыльев, но безуспешно.
     Чёрные перья навсегда покрыли их, только на крыльях осталось немного белых перьев, да пух под перьями оставался белым. Как ни старались лебеди,ничего у них не получилось. Только красная кровь навечно окрасила их клювы.
     Вечером они вернулись к волшебнице. Она ужаснулась, увидев чёрных лебедей. Но волшебства ей не хватило, чтобы вновь превратить их в белых.
     Лебеди опустились. Темнота с их крыльев упала на землю и поползла по небу. Небо окрасилось в чёрный цвет.
     Так появились чёрные лебеди и принесли в мир тёмную ночь.
     Только утром, когда лебеди улетают, волшебница может собрать темноту и скатать её на запад. Тогда занимается светлый день.
6-2. Королева роз
Лариса Калыгина
      В далёкой южной стране живёт Королева роз. Она очень красива.
У неё золотисто-карие глаза, прекрасные волосы, украшенные розами,
и губы как лепестки алой розы.
     Королева гордо восседает на бордовом коне в зелёной сбруе. И, когда она скачет, развевается её волшебное воздушное платье с длинным разноцветным шлейфом. И от движения каждой складки платья, алой, как утренний свет,или малиновой, как вспышки заката, или белой, как снег, на всей земле расцветают розы алые, бордовые или белые...
     Много женихов из близких стран и дальних заморских государств сваталось к ней. Но никто не нравился своенравной Королеве.
     Однажды предложил ей руку и сердце царь Севера.
     Когда он улыбался Королеве, от его улыбок таяли глубокие северные снега и появлялись весенние ручьи. А над этими звонкими голубыми ручьями распевали песни прекрасные птицы...
     Но отказала и ему Королева роз.
     Нахмурился царь. И от грозного недовольства владыки мгновенно замёрзли северные ручьи и ледяными комочками упали на них замёрзшие птицы.
    Уехал в свои владения взбешенный царь Севера, унося в своей душе
задуманную месть.
    А Королева, проснувшись поутру, шла к водице в алых солнечных отблесках.
Умывалась из родника, садилась на своего бордового коня и скакала по долинам роз...
    Однажды в долине белых роз у синего озера она увидела золотого коня и спящего юношу. Он был красив и строен. Золотые волосы его разметались по белым цветам. Королева не могла оторвать глаз от юноши.
    От её внимательного взгляда длинные чёрные ресницы юноши вздрогнули,и тотчас его синие глаза утонули в глазах Королевы. Они долго не могли отвести глаз друг от друга.
    Юноша был сыном Солнца.
    Каждый день Королева роз и сын Солнца прогуливались по аллеям нежных роз, опьяняющих своим ароматом, слушали пение удивительных птиц, скакали на конях по голубым горам, а когда было очень жарко, Королева оставляла своё волшебное платье на берегу, и они долго купались в прохладной воде синего озера, а потом смеялись и вновь до изнеможения скакали на взмыленных конях по долинам белых, бордовых и алых роз...
     Сын Солнца и Королева роз полюбили друг друга.  Но юноше надо было вернуться домой, хотя бы ненадолго. А они уже не могли жить друг без друга. Вот потому и неразделимы понятия: роза и любовь,роза и солнце.
    Перед его возвращением домой они обручились. Королева роз стала невестой сына Солнца.
    Отъезжавшему жениху дала она в дорогу пояс со своего волшебного платья.
    Едет юноша по серой пыльной дороге, взмахнёт воздушным поясом -
перед ним аллея нежных цветов.
    Проедет мимо белых роз, а перед ним - аллея бордовых, за ней - алых
роз...
    Ласкаются к его ногам розы и опьяняют юношу своим ароматом. Обнимает его любовь Королевы.
    И вдруг навстречу юноше - серебряный всадник, злой и разъярённый.
    Это был недовольный царь Севера. По волшебному поясу он сразу узнал счастливого избранника и решил избавиться от соперника.
    - В жизни никогда не бывает всё безоблачно. Даже у розы - не только
прекрасный цветок, но и шипы! - грозно крикнул царь Севера. – Закончилось твоё счастье, сын Солнца! - и он околдовал его своим ледяным дыханием. - Спать тебе моим зимним сном целый год, пока твоя невеста не забудет тебя.    Юноша тотчас упал на аллею роз. А розы замёрзли и прижались к нему в стекляшках льда.
    Ждёт Королева своего жениха. Ждёт. Не дождётся.
    И вдруг смотрит в сад: розы - в снегу... лепестки звенят в льдинках.
    Поняла: беда случилась с возлюбленным. Стала она плакать, звать его,
но всё напрасно. Все глаза выплакала Королева по любимому.
    А женихи из близких стран и дальних заморских государств вновь к ней спешат свататься. И среди них - царь Севера.
    Год плачет Королева по любимому. Год вокруг неё увиваются женихи.
    Однажды она смахнула слёзы и вновь выглянула в окно дворца. Смотрит и не верит: розы цветут красивей, чем раньше.
    Поняла она: любимый вернулся. И загадала загадку женихам: была у меня золотая игла с алой нитью. Исчезла игла. Как я её искала! А сейчас она нашлась. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду.
    Долго женихи ломали свои мудрые головы над этой загадкой, а разгадать так и не смогли.
    - Покажись, мой любимый! - попросила Королева.
   И вошёл во дворец после долгого зимнего сна сын Солнца.
    - Вот вам и разгадка... - сказала Королева, - алая нить - это я,
а золотая игла - мой верный любимый. Куда игла, туда и нить.
     Пришлось женихам ни с чем уезжать.
     А Королева роз с сыном Солнца бросились навстречу друг другу в объятия.
     Они оседлали своих коней и вновь поскакали по зелёным долинам.
     Скачут рядом кони: золотой и бордовый в зелёной сбруе. И звенит смех, полный счастья.
     И развевается волшебное воздушное платье королевы с длинным разноцветным шлейфом. И от движения каждой складки платья, алой, как утренний свет, или малиновой, как вспышки заката, или белой, как снег, на всей земле расцветают розы алые, бордовые или белые...
     А торговцы продают эти сказочные цветы на шумных базарах и не знают,откуда у них такой удивительный цвет.

7-1. Удачная охота
Нина Гаврикова
Когда Таня принесла маленький пушистый комочек в дом, его долго и тщательно разглядывали. Восторгам не было предела! В коробке находилась очаровательная леди. С огромными выразительными глазами, цвет которых понять было невозможно: то ли голубые, то ли голубо-серые. Окрас у кошечки чёрный, на мордашке выше носа светилось белое пятнышко. Белоснежная манишка на груди. На передних лапках будто обуты светлые тапочки, а на задних – сапожки. Кончик хвоста тоже оставался белым.
Супруги, недолго думая, приняли решение назвать пушистую кошечку Баска. От старого русского слова «баско», что в старину обозначало — красиво и красивый.
Трепетно охраняя владения от посягательств посторонних пришельцев, прекрасная особа с первых месяцев жизни в доме стала полноправной хозяйкой. В один прохладный летний вечер она потихонечку прокралась на середину кухни и на мгновение замерла. Села на задние лапы, а передние подобрала под живот. Спина выгнулась дугой. Подняв голову, она стала внимательно смотреть в одну точку. Между печкой и перегородкой лежали, принесенные с улицы поленья, и в них явно кто-то шевелился. Кошечка передвинулась немного в сторону и уселась на задние лапки у скамьи с вёдрами.
Хозяева собирались ужинать, но, увидев начинающуюся охоту, решили помочь. Николай встал, подошел к Баске, бесшумно переставил вёдра, а потом скамью. Татьяна осторожно, чтобы не спугнуть незваного гостя, начала убирать по одному полешку. Переложив несколько рядов, женщина с изумлением заметила, что в самой середине торчит маленькая серая головка с крошечными прижатыми ушками, длинными усами и огромными испуганными глазами. Мышонок!
Несколько секунд Татьяна и мышонок неподвижно смотрели друг на друга. Потом хозяйка, держа в одной руке полено, беззвучно повернулась и пальцем свободной руки показала Баске, что неприятель находится здесь. Мышонок располагался выше уровня глаз кошки. Ей было не видно, как трусишка притих, спрятавшись, будто в глубоком ущелье, в выемке, образовавшейся между неплотно сложенными поленьями. Немая пауза затягивалась.
Вдруг на улице что-то громко треснуло. От оглушительного звука мышонок быстро выскочил из своего укрытия, Баска, как опытная рысь, прыгнула и стремительно понеслась за ним. Она пыталась поймать мышонка, который носился по дому. Он то молниеносно забирался под кровать, то опрометью мчался обратно на кухню, то, обежав вокруг ножки кухонного стола, стремительно проносился мимо дивана и снова летел под кровать. Сколько было совершено таких кругов, - не сосчитать. Баска гонялась за неприятелем до тех пор, пока тот не юркнул в щёлку между стеной и полом. Тогда обессиленная и раздосадованная неудачей охотница наклонилась у щёлки и стала терпеливо ждать.
Таня спустилась... со стола, на который, себя не помня, забралась когда началась охота, и только теперь заметила на полу упавшие со стола тарелки, две из которых разбились. Коля стоял в комнате на диване, он впопыхах заскочил на него прямо в тапочках.
Муж, вернувшись на кухню, помог прибраться, а когда порядок был восстановлен, спросил:
- Что будем делать, если Баска не поймает мышонка?
- Будем вместе дружно жить, - воскликнула Татьяна и легонько похлопала мужа по плечу. - Мне пора на работу.
Таня стала складывать в сумку сверток с сухариками, пачку с пакетиками чая, шоколадку, приговаривая:
- Сухарики буду грызть, чтобы не хотелось спать, с шоколадом чаю попью. До утра время, видимо, дремлет и движется очень медленно.
Когда жена ушла на работу, Николай, дождавшись вечера, стал смотреть телевизор, пока не заснул на диване.
На следующее утро, когда Татьяна вернулась домой, обнаружила озадаченного Николая. Видимо ночью кошечка продолжила охоту. Но получилось так, что белый мышонок заскочил в клетку, где недавно жил хомяк. Каким образом закрылась дверца в клетку, - не понятно, но незваный гость чувствовал себя в ней вполне комфортно. Баска сидела рядом и громко мурлыкала, будто говорила:
- Посмотрите! Это моя первая удачная охота!
В дверь негромко постучались. Таня торопливо открыла. Зашла соседка:
- Простите, к вам случайно мышонок не забегал?
- Белый? - уточнил Коля.
- Белый. Вчера внук решил выпустить мышонка во дворе на травку. Не успел отвернуться, как тот исчез. Весь вечер искали, да так и не нашли беглеца.
- А мне в потемках мышонок показался серым, - рассмеялась Татьяна.
- Так вы его видели?
- Думала, что вчера хорошо разглядела. Оказывается, ошиблась.
- Где сейчас наш любимец? – нетерпеливо спросила соседка.
- Клетку хомяка обживает под охраной Баски, - уточнил Николай.
- Как под охраной? Почему в клетке? Что с случилось с мышонком?
Николай прошел в комнату и вернулся с клеткой.
- Большое спасибо вам! От меня и от внука! – зачастила обрадованная соседка.
- Не нам благодарность - Баске.
    2008 год.

7-2. Секрет
Нина Гаврикова
Первые дни января выдались на редкость солнечными и теплыми. Снег, заметно подтаяв, начал тяжело оседать. Воздух как весной наполнился веселым теньканьем синиц и радостным чириканьем воробьев. Природа, будто пытаясь исправить допущенные за первый месяц зимы ошибки, наверстывала упущенное. И это было кстати! Целых две недели декабря шли бесконечные нудные дожди. За окном стояла ноябрьская серость и сырость. Осень капризничала, не хотела уступать место зиме. Лишь перед наступлением Нового года всю эту слякоть покрыл густой белоснежный покров.
Поселок находился в окружении леса. Местные жители, как могли, приспосабливались к переменам погоды. Дом семьи Изотовых стоял в самом центре. В выходной мама, как обычно, с самого утра хлопотала у печи, готовилась накормить домочадцев горячими пирогами. Отец, отключив звук, смотрел телевизор. А младшим сестренкам никак не сиделось на месте, и они, чтобы не разбудить старших - двух братьев и сестру, а заодно и скоротать время, вышли на прогулку.
- Вчера Танька приходила, у них под окном ночью кто-то сказочный городок построил. Я сбегала посмотреть. Представляешь, стоит высокий замок из снега с острыми башнями и круглыми окошками. Рядом – танк! Вместо дула - палка торчит. В него можно сверху забраться или сбоку. Я попробовала, получилось! – восхищенно рассказывала Люба.
- Вон, – показала рукой на соседский огород Эля.
- Пошли?
- Ага, - с полуслова поняла сестренка.
Девчонки спустились с крыльца, перешли широкую дорогу, проворно забрались на высокую обочину. Утопая ногами в мягком ослепительно белом пуху, двинулись к огороду. Остановились около полураскрытой калитки, сразу за ней находился снежный занос, один край которого нависал на изгородь, а противоположный опускался на грядки.
- Давай здесь замок делать, - предложила старшая сестра.
- Ага, - вертела маленькую деревянную лопатку в руках младшая. Сначала девчушки потоптались у калитки. Потом Люба руками в вязаных рукавичках начала выгребать из высокого бархана снег, а Эля его лопаткой откидывала в сторону. Увлеченные работой, они не замечали времени - главное сейчас было сделать сквозной проход. Спустя некоторое время Люба шустро выползла из снежной горы с другой стороны и с нескрываемым восторгом запрыгала на месте:
- Ура! Я здесь!
- А я? - фыркнула сестра, в тот момент она напомнила серого нахохлившегося воробья.
- Подожди, сейчас попробую дыру шире сделать, - быстро улеглась на спину, оттолкнулась ногами и очутилась внутри сугроба Люба. Через толстый слой снега было видно очертания солнышка. «Красота!» - подумала она, но не успела поднять руку, как вся эта глыба обрушилась. Девочка оказалась заживо погребенной в снежном месиве, попыталась крикнуть - рот мгновенно наполнился колючими льдинками, в глазах потемнело. Дышать с каждой минутой становилось труднее.
- Люба! - безумно испугавшись, откинув в сторону лопатку, стащив рукавички, как собачка лапками, рыла снег пятилетняя Эля. Она не замечала, как маленькие тоненькие пальчики обжигал смертельный холод. Ледяное стеклянное крошево врезалось в кожу ручек, забивалось под ноготки, но девочка не чувствовала боли. Щеки раскраснелись, из-под шапки выбилась прядь черных длинных волос. На глазах - смородинках застекленели слезы.
А Люба, находясь в заточении, не могла шевельнуть ни ногой, ни рукой. «Все! Конец! Вдруг Эля побежит к маме? Что будет?.. Страшно… Мне восемь лет…» - беспорядочный поток мыслей внезапно прервался, она почувствовала, как крохотная ладошка сестренки коснулась щеки, потом второй, бережно убрала снег со лба. Люба открыла глаза, солнышко ослепило, она зажмурилась, сделала глубокий вздох носом, выплюнула остатки снега, еле шевеля губами, чуть слышно произнесла:
- Жива! – попыталась открыть глаза, получилось, они уже немного привыкли к яркому свету.
- Ты чего? Я так испугалась? Зачем сугроб уронила?
- Я не уронила, он сам упал!
- Упал? А мне чего делать? Откуда я знаю, чего делать?
- Помоги.
Высвободившись из снежного плена, Люба попыталась встать, но ноги неожиданно подогнулись, и она рухнула вниз:
- Как ты поняла, где надо рыть?
- Как? Как? Не знаю! Испугалась, вот и начала рыть куда дотянулась.
Старшая сестра посмотрела на место, где стояла младшая, и будь у нее хоть на чуточку руки короче, то могло произойти непоправимое… но ей совсем не хотелось об этом думать. Горячая волна нежности поднялась от пят до макушки, щеки обожгло неведомым до этого дня нестерпимым огнем. По левой щеке медленно сползла горячая одинокая слеза.
- Милая моя спасительница, - усадила рядом младшую сестру Люба, бережно взяла ее руки в свои и начала медленно растирать окоченевшие пальчики.
– Замерзла?
- Нет.
- Только маме не говори! Пусть это будет секрет!
- Ладно, - согласилась спасительница.
Вдруг послышался звонкий веселый голос мамы:
- Пироги остывают, самовар вскипел, скорей бегите домой.
- Мамочка, уже идем, - в один голос ответили дочери

10-1. судьба и грабли
Елена Резникова 2
      Вот уж истину говорят: от судьбы не уйдешь! Жека это понял сразу, когда впервые наступил на грабли. Они с женой дачу купили,  и он зашел в старый сарай, оставшийся от прежних хозяев, посмотреть – что да как. И зашел-то очень осторожно. Оно  и понятно: сарай чужой, света в нем нет, что там навалено не известно. Сделал он шаг вперед, а тут грабли – хлоп его между глаз! Жека отскочил назад, стоит,  трет свой лоб, ничего понять не может. Успокоился, сходил  за фонариком, нашел грабли и поставил их в угол. На другой день жена пошла в сарае разбирать, а там  так темно, что  хоть глаз выколи. Она и начала его пилить: « Повесь лампочку» да «Повесь лампочку». Не хотел он идти, а куда денешься: жена  хуже генерала! Генерал поговорит, поговорит, да и  отстанет. А жена… Она не только не отстанет, а и  шею перепилить может. Взял Жека фонарик, лампочку, пошел в сарай. Посветил фонариком - грабли в углу стоят. Расчистил немного места для табуретки, залез на нее, лампочку вкрутил. Теперь проверить надо: горит ли она. Он осторожно слез с табуретки, осторожно подошел к выключателю. Щелк. Лампочка загорелась! Довольный собой, Жека сделал шаг назад: а грабли тут как тут! Хлоп его по затылку! У него аж дыхание перехватило. Постоял несколько минут.  Отдышался помаленьку, взял грабли и, осторожно ступая, добрался до противоположной стены и повесил их на крючок. Подергал за ручку. Они висели крепко.
     Через три дня жена послала его в сарай за молотком -  надумала картины по стенам развесить. «Он  на столе лежит с правой стороны от двери, – говорит -  Да свет не забудь включить, а то  не найдешь». Жека  зашел в сарай,  включил свет и сразу молоток увидел. Взял его в руки да не удержал. Молоток упал на пол и отлетел в сторону. Нагнулся Жека, поднял его. Распрямился… Хлоп! Грабли с крючка прямо на макушку ему упали! Рассердился он крепко.  Схватил их, выскочил из сарая и закинул за кусты малины. Неделя прошла без эксцессов.
   В пятницу жена сказала ему, что им надо обрезать малину. Ты, мол, с одной стороны будешь обстригать, а я – с другой. Жека согласился, только сказал: « Катя, ты давай справа начнешь резать, а я – слева» (он-то прекрасно помнил, куда забросил грабли). А Кате то что, хоть слева хоть справа, все одно – обрезать надо.  Пошел Жека в сарай за секаторами. Открыл дверь, свет включил, забрал инструменты со стола (жена их со вчерашнего вечера приготовила), шагнул в сторону. Хлоп! Грабли прямо в ухо ему «заехали». Тут соседям пришлось выслушать много добрых слов о чужой матери и ее граблях. На шум прибежала жена. Как выяснилось, три дня назад  она подобрала валявшиеся грабли и поставила их в сарай. «А то испортятся под дождем! » - объяснила Катя.  Жека был в не себя от ярости. Он схватил грабли, вышел на улицу,  разломал их  об колено и кинул в душ. « Сейчас уже осень, купаться в душе мы уж точно не будем. А буду мусор вывозить, выкину их к чертовой матери!» - подумал он.
   Через месяц наступила настоящая зима. Она пришла раньше обычного. Все вокруг засыпала белым снегом. Однако в городе очень скоро снег из белого превратился в грязно-серый. За  городом же (в дачном поселке)  он лежал чистый, пушистый, почти не тронутый цивилизацией. Вот и решили Жека и Катя  на дачу съездить, на лыжах покататься по первому снегу.
   Пока вещи в дом носили, Жека все  вспоминал, куда он лыжи осенью поставил (надо бы их мазью лыжной заранее смазать). Так и не вспомнив, решил спросить у жены. « Что ж за память у тебя такая! – сказала Катя – Ничего без моей помощи вспомнить не можешь! Ты же лыжи  в душе оставил. Собирался  их потом в сарай перенести, да так и не перенес». И правда, как это он запамятовал, что отнес лыжи туда. Жека накинул легкую  куртку (тут полминуты бегом, не больше)  и побежал в душ. Открыл дверь. Лыжи стояли напротив. Жека  шагнул внутрь, потянулся за лыжами. И… Грабли только этого  и ждали.  Хлоп! ... Словом,  попали куда достали!
    Сел Жека в душе на лавочку и не знает: плакать ему или смеяться. Ему и больно и смешно одновременно. Ведь кому расскажешь – не поверят, что он с граблями судьбою связан  как нитка с иголкой! И что теперь делать!?
     Тут  Катя пришла. « Ты куда пропал? – спрашивает – Уже двадцать минут тебя нет. Я думала, что с тобой что-то случилось!»  Рассказал Жека жене все как есть: и про грабли и про судьбу. Рассмеялась она и говорит: « Не переживай! Научу тебя как судьбу перехитрить!» И ведь научила. А наука та  оказалась проще некуда: складывай весь садовый инвентарь в ящик в одном месте.
    С тех пор Жека и грабли подружились. Они хоть и грабли, а порядок любят.
Вы спросите, а как же судьба? А что судьба. Она всегда дает возможность изменить себя, если видит, что человек стал на путь истинный!

10-2. Эффект Черного моря
Елена Резникова 2
   Они сидели, держа друг друга за руку, пустив босые ноги в воду. Там - далеко, далеко -  уставшее от сильной жары солнце медленно уходило с небосклона. Оно ненадолго зацепилось за край горы и тут же продолжило свое движение,  словно испугавшись, что острый край  ненароком оторвет от него кусочек и тем самым нарушит его идеальную красоту. Дорожка, бежавшая от солнца к берегу, плавно покачивалась на волнах, то разбиваясь на кусочки, то опять соединяясь в одно целое. «А ты помнишь, как мы первый раз были на море?» - спросила она.
- Конечно, помню. Нам с тобой тогда уж под пятьдесят было.
- Да…. раньше все как-то не получалось поехать. Сначала дети маленькие были, потом лихие девяностые наступили, не до моря было. Потом  детям высшее образование надо было дать, да и от хозяйства надолго не уедешь. Это в городе хорошо: закрыл квартиру на ключ  и понимай, как звали. А у нас…
- Мы тогда с тобой как белые люди отдыхали! Помнишь: и в  горы ездили, и к доменам, и в дельфинарий, и на водопады!
- А мамалыгу помнишь!!!?  Оказалось, что это каша из кукурузной крупы! Я дома часто ее варила, но она была  намного вкуснее, чем  та, что мы с тобой ели.
- А помнишь, как мы ночью ходили к морю и бросили монетки, чтобы опять к нему вернуться! Да вот не пришлось….
« Ба, дед – раздался за спиной голос их шестилетнего внука – а вы чего в темноте сидите? А… кино про море смотрите». Щелкнул выключатель, и комната озарилась ярким светом.
« А чего вы ноги в ванночку опустили?» - удивленно спросил внук. «Видишь ли – немного смутясь, сказал дед – мы с бабушкой представили, что сидим на берегу моря. А чтобы усилить эффект опустили ноги в воду» Внук улыбнулся во весь рот: «Класс!! Я сейчас!». Через две-три минуты он вернулся в комнату, неся перед собой маленький тазик, на дне которого плескалось немного воды. « Я тоже хочу к вам на море! Подвиньтесь!»
 И вот они уже втроем любовались вечерним закатом. « А знаете, – прервал молчание внук  - когда я вырасту, я куплю вам дом на море, чтобы вы получили этот эффект навсегда!»  Дедушка с бабушкой переглянулись.
    И только лампочка заметила, как блеснули слезинки в их глазах.
11-1. Прививка от грусти
Лена Июльская
Стеклянные   двери     бутика  не успевали  закрываться.  За  длинноногой  Викой  мельтешил  Николаша.  Монотонный гул  снующих  потоков  людей  давил  на перепонки.  Эскалаторы  крутились,  как  заведённые.   Окочурившиеся  манекены  безнадёжно  «косили»  под  живых.  Яркое  освещение  плескалось  в  сверкающих  зеркалах.  В  ноздрях  щекотилась  смесь  ароматов  парфюма  с запахами моря ,шоколада карамели.  Ритмичный  музыкальный  фон   будил  драйв.  Царила  эйфория  селебрити. 
  Мадам,  новая  коллекция  роскошных  коктейльных  платьев  знаменитых  ньюйоркских  стилистов.
-  Бросьте  ваши  заморские  штучки .  Навязываете,  что ни  попадя.  Мы  сами  с усами.   Николаша, смотри,  какие  клёвые  юбочки -  зазвучали  восторженные  нотки.
    Супруг  тяжело  вздохнул.  Старт  шопингу  дан.  Время  пошло.  Крепись  старина.  Открыв  кошелёк,  окинул  прощальным  взглядом  дорогие  купюры.
  Вешалки  на  контейнере  энергично  задвигались
-Ну  этот  принт  актуален  уже  много  лет.  Старьё.   Это   более современное,  но  длинновата.  А  в  такой-то  куда  пойдёшь?  Короткая  по  самое  « не могу» Где  супермодные  хиты?  -  амбиции  протестующе  закипали.
     Вау!  Зато  какой  сногсшибательный  ассортимент  брюк.     Клетка, полоска,  приталенные,  на  бёдрах,  трубочки,  клёш.  Вот  эти  прелесть!  Примерим. 
- Блин! Я  что  поправилась?  Николаша,  представляешь,  молния  не  застёгивается.  Срочно  на  диету.  Завтра же  в  спортзал.  Дай  размером  побольше. Ты  только  посмотри,  как  они  обезобразили  мою  изящную  попу  .  Вот  так  всегда  выбор   большой, а купить  нечего.  Не  будем  тратить  время  на   must  have.  Мне же  нужен  эффектный  образ, эпатирующий  публику.  Продефилировать   с шиком.
   Вновь  защёлкали  плечики на  контейнере,  как   косточки  на  бухгалтерских  счётах.
- Соблазнительное  платье цвета фуксии,  ну уж  очень  глубоко  декольтированное.  Проехали.  Это  слишком  яркое.  Дальше.  Мэйд  ин  Италия.   Роскошное  коктейльное  платье,  расшитое  стразами  и  стеклярусом.  Вариант.  -  экземпляр  повис  на  николашином  плече.  Как  тебе  этот золотистый  полупрозрачный  костюм?  - экземпляр  оказался  там же. -   О! Разве  можно  устоять  перед  творением  этого  бренда. Воплощение  мечты  многих  женщин -  туда же.
   Горка  выбранных  вещей  достигла  внушительных  размеров.   Пора в примерочную.  Вика  зашла  в кабинку.  Николаша  остался  стоять  напротив.  Рядом,  также  напротив  кабины ,   завис  мужчина  с  охапкой  товара.
   Увидев  друг  друга,  они  приободрились,  пытаясь  всё же  скрыть  тягость  невыносимого  положения.
-  Борюсик,  ты  что  там  уснул  что-ли?  Подай  мне   следующее.
   Глядя  на  кучи  вещей,   мужчины    ухмыльнулись,  кивая  головами.
-  Моя  говорит, что   шопинг – это  прививка  от  грусти -  оправдывался  Николаша.
- А  моя – что это  лучший  антидепрессант  - подхватил  тему  Борюсик.
- Да-а-а…. -  синхронно  протянули  страдающие  «половинки».
- А  по-моему  лучшая  прививка  от  грусти – это  футбол  - Николаша  вспомнил о  приятном.
-  Совершенно с  вами  согласен  коллега.   А  лучший  антидепрессант – это  рыбалка -  видимо  хобби  Борюсика.
-  Смотрю у вас  уже  мало  осталось  вещей  -  позавидовал  Николаша.
-  У  вас  побольше,  сочувствую.
-  Моя  меня   упрекает, что не тяну  на  имиджмейкера.
-  А  моей  подавай  стилист-шоппера.  Шопоголичка.
-  Ради  нас  ведь  стараются   -  сделал  вывод  Николаша.
- А  мы, ради  того,что  они  ради  нас,   здесь и  паримся  - Борюсик  платочком  обмакнул   бисеринки  пота.
      Женщины, надев   очередные  платья,  вышли  из  кабинок  покрутиться  перед  мужьями.  Повернувшись друг к  другу,  вдруг   остолбенели .  На  обеих  красовались  одинаковые  экземпляры . Как  прокажённые,  они   стремительно  скрылись  в кабинках.  Скорость  раздевания была  равносильна  скорости   скидывания  одежды при страстном  порыве вожделения. Изделия  удосужились  статуса  половых  тряпок.
  Происшедший  инцидент  пришёлся  мужчинам  по  вкусу.  Николаша  и Борюсик  понимающе  кивнули  друг  другу.  Нопасаран.
  И  во  вновь  вытянутые  руки  из  кабинок за  очередной  вещью,  дружно  вложили  одинаковые  платья.   Вика  украдкой  выглядывала  из  примерочной.
- Ну  как, нравится? Нежно  струящийся  шифон.   Я  неотразима.   Чем ни  Анджелина  Джоли?
  Из  второй кабинки  сделала  два  шага  вперёд  жена  Борюсика.
-  Вуаля.  Прекрасно ,  правда?  Талия, бюст.  Голливудская  дива.
   Смертельная  развязка  приближалась. Поворот  головы. Николаша от  страха  закрыл  глаза.  Мгновение  и   женщины  словно  испарились.  Растрёпанная,  раскрасневшаяся  Вика   вылетела  из  примерочной  кабинки.
-  Пойдём   скорей  отсюда.  Ширпотреб  меня  не  интересует.
  Николаша  сделал  дружеский  жест  коллеге  за  помощь  в  досрочном  освобождении.

11.2. Босоногий ангел
Лена Июльская
   Крохотная точка Звездолёта тонкой струйкой рассекала необозримое пространство Вселенной.  Появление незваного гостя вызывало откровенное любопытство у невидимых обитателей Космоса,  искусно   скрывающихся за занавесом  пугающей  тёмной материи.
       Неожиданно в кабине астронавтов  сработала тревожная кнопка,  озаряя полумрак пульсирующими вспышками красного света.
- Внимание! Всем членам экипажа! Корабль начинает отклоняться от курса в сторону границы Зоны действия Чёрной дыры.  Срочно принять экстренные меры. Задействовать резервные  энергоблоки. Скорость максимальная. Мощность двигателя на пределе. Помните- точка невозврата- наша гибель.
  Фрида сидела в уютном кресле пассажирского отсека. Она всё ещё не верила до конца, что решилась  отважиться на  столь дерзкое  путешествие. Космос манил её и в то же время пугал. Мрачный мир полный тайн и загадок.
  Последовал резкий толчок. Спина вдавилась в мягкий поролон. Голову как-будто кто-то  тащил  за волосы.  В груди что-то мешало дышать.
- Что случилось?! -  эмоциональность вырвавшегося вопроса осталась незамеченной остальными пассажирами, находящимися в странном заторможенном состоянии.
  Фрида повернулась к иллюминатору. За стеклом, сквозь завихряющиеся клубы  космической пыли, тускло светился звёздный туман.
- Вы наверно первый раз летите? -  дотронулся до её плеча мужчина с бородкой.
 - Да. Друзья вот посоветовали испытать экстрим.
- Не бойтесь. Всё будет хорошо.  Единственное, о чём бы я хотел вас предупредить, не пугаться , когда с вами начнут происходить непонятные вещи. Издержки Космоса. Постоянно деформирующиеся пространство и время.  Они то сжимаются, то вытягиваются. Это может спровоцировать виртуальное перемещение и перевоплощение. Но я всё же больше склоняюсь, что это проделки Белых дыр. Да, да  я не оговорился. Именно Белых.  Их попытки  реабилитировать кощунственное поведение своих коварных сестричек – Чёрных дыр.  Аппетит этих огромных невидимых звёзд безмерен.  Они  безразборчиво поглощают всё, что приближается к их границе.  И, казалось бы, все жертвы обречены на неизбежную безвозвратность, но тут на помощь  приходят благородные звёзды – Белые дыры.  Они излучают то, что поглотили их хищницы сестрички.  И  вот тут-то и начинается   нечто  таинственное.  Мы  вливаемся  в этот поток информации, где каждый успевает сделать лишь небольшой глоток.  Информация, попав в наш  мозг  записывается на файлы  памяти, предварительно  продемонстрировав своё содержание во всех красках,  сделав  нас  главными героями    своего представления.   Действие  разворачивается спонтанно, неожиданно, но деликатно с приятным привкусом экзотики , в  игривой  непринуждённой  форме.   Главное  не паникуйте,   воспринимайте этот аттракцион , как можно  более  естественно.  Знайте, что всё вернётся на свои места. А это лишь  маленький  фокус  волшебницы Вселенной.   –   старичок  замолчал,   склонив  голову.
- А когда это должно  произойти? -  Фрида смотрела на попутчика, понимая, что ответа она уже не дождётся  - Уснул что-ли? Так быстро.
  И  тут она сама почувствовала сонливость. Отяжелевшие веки послушно опускались. Она зачем-то пошевелила пальцами ног и удивилась. Я что босая?!  С трудом  открыла глаза. Взглянула вниз.  На ногах обуты ботинки.  Начинается уже – сделала вывод девушка.  Глаза вновь  закрылись. И открыть их уже не было сил.  Хотя  тело ощутило лёгкость. Не сковывал движения плотный комбинезон.  Она в летнем платьице, босая.   Куда-то идёт.  Свежий  воздух.  Только что прошёл дождь. Незнакомая терраса.  Она здесь  никогда не была.  Плетёное  кресло. На стене фонарь. У перил горшочки с цветами. Где она?!  Что она  здесь  делает?!  В любом случае ей было очень хорошо. Она чувствовала себя счастливой и жизнерадостной.
   Вновь последовал толчок. Фрида очнулась. Работала громкая  связь.
- Уважаемые пассажиры,  корабль подлетает к месту назначения.  Убедительная  просьба строго выполнять все инструкции бортпроводников, особенно  новичкам.
  Фрида  изумлённо ощупывала свой комбинезон.
- Когда же я успела переодеться?!
  Пассажиры тем временем, бурно поаплодировав в знак благодарности членам экипажа, готовились к выходу, а точнее к переходу.  Состыковка со станцией прошла успешно. Открыли люк. И все плавно поплыли из корабля на станцию.  Тут же всем предложили переобуться в специальную обувь с магнитными подошвами,  позволяющими спокойно передвигаться в вертикальном положении, невзирая на невесомость.
 Фрида, хоть и тренировалась на Земле, но всё равно с трудом переставляла ноги.  Прошаркав через небольшой тесный коридор, все очутились в  экстравагантной гостиной. Признаться дизайнерам удалось  виртуозно совместить мотивы Вселенной с земными достижениями.
  За столиками уже сидели туристы, прилетевшие ранее.
- Кого я вижу! Фрида!!!-  воскликнул импозантный юноша, спеша к ней навстречу. – Решилась наконец. Молодец. Вот видишь  совсем  не страшно.  А я тут как раз выбирал звезду, чтобы  назвать её твоим именем.  К сожалению безымянными остались только карликовые. Но  они сияют не хуже  больших.
- Спасибо, Глеб.  Очень мило с твоей стороны.  Хотела у тебя спросить. А ты тоже ощущал что-то необыкновенное,  когда  летел сюда.
- Конечно. Это происходит со всеми. А тебе что об этом  разве не говорили  на Земле? Классный  отрыв, скажи.
- И что же с тобой происходило?
- Со мной?  Ты не поверишь. Я был динозавром. Я реально чувствовал свои лапы, панцирь, хвост. Ходил весь такой при понтах. Уже назревала  крутая  разборка с конкурентом. Но  тут я очнулся.  А с тобой что было?
- Да вроде ничего особенного, но почему-то это меня так разволновало. До сих пор  не могу успокоиться. Какая-то терраса. Фонарики, цветы.  Я иду в летнем платьице, босиком, с распущенными волосами.
  Глеб  задумался
- Слушай, а  ты не могла бы набросать увиденное?
- Легко.
 Карандаш быстро двигался по листу бумаги, как будто понимая все произносимые слова.
- Постой, постой -   ещё  больше озадачился Глеб. – Разрази меня гром.  Я  кажется видел эту террасу. Или по крайней мере очень похожую на неё.  Недавно я ездил за город к другу. Неожиданно мой Порше заглох.  Хотя я только что проходил техосмотр.   Из рядом  стоящего  дома вышел мужчина.  Необычный такой. Я бы даже   сказал  странный. Колючий  взгляд глубоко  посаженных  глаз, пронизывающий насквозь.
  Я попросил подключиться к сети. Села батарея у телефона.  На  что он мне ответил.
- Это вам ни к чему. У  вас всё в порядке.
 Я в карман. Достаю сотик. Работает. Хотел вызвать неотложку. А он мне опять.
- И с машиной у вас всё в порядке. Можете ехать дальше.
  Завёл. Нормалёк. Я дар речи потерял. Но окончательно меня добили  его последние  слова.
- Отблагодарите меня потом. Мы с вами скоро увидимся.
  И ушёл. Прикинь. Я так и не понял,  что он имел в виду. Но я точно помню, что он  стоял именно  на  такой  террасе. Если хочешь можем потом туда съездить.
- Очень любопытно. Если не сказать больше- жутковато. Ну ладно вернёмся на Землю, там посмотрим.
  К их  столику  подкатился робот- официант. Поднос с заказом  послушно примагнитился к столешнице.  Прозрачные тюбики в форме фужеров с шампанским, прикреплённые скобочками  и мороженое в шарикообразных контейнерах.
- Приятного аппетита  -  металлический  голос  прозвенел  где-то внутри  железного  симпатяги.
  За  соседним столиком сидела семья. Мальчик лет  девяти не успел схватить выдавленную порцию  фруктового  пюре.  Яблочный  червячок  полетел в  сторону сцены.  Артисты уже  привыкли к подобным  подкармливаниям.  Конферансье, проглотив  летящий  десерт, объявил  белый  танец.  Одна из девушек уже было подошла к юноше, как под подошву её спецобуви  попал инородный предмет, нарушив притяжение. Юная леди стала медленно  взлетать, растерянно  хлопая  ресничками.  Юноша вовремя опомнился, обхватив её руками.  Раздались одобрительные аплодисменты   зрителей.
-  Весело здесь у вас -  улыбалась Фрида.
- Разве на Земле такое увидишь?  - Глеб пытался убедить её, что она  не зря отважилась  на полёт. – За рождение  новой звезды под названием Фрида – Глеб поднял  тюбик-фужер с шампанским. Жаль, но скоро станцию снабдят специальным оборудованием  полностью убирающим невесомость. И таких забавных казусов уже не увидишь. Слишком много неудобств оно создаёт.  Не знаю, что будет потом, если даже сейчас некоторые товарищи иногда рвутся подышать свежим воздухом, рискуя стать вечным скитальцем во Вселенной.
- Допускаю, что можно забыться,где ты находишься. Сидишь почти, как  на Земле. Только вместо окон – иллюминаторы, а вместо фонарей – Звёзды. Но всё равно хочется скорее домой.
- Ничего через недельку – обратно – успокаивал её Глеб.
     Вернувшись  на Землю, Фрида с Глебом отправились  искать дом с загадочной террасой.
-  Где-то здесь он должен быть -  вспоминал Глеб.
  Неожиданно  солнце скрылось за набежавшую тучку.  Резкие  порывы ветра  заставляли  кланяться деревья.
- Вот он.  На сей раз машина не заглохла.
   Вышел тот же странный мужчина.
- А вот и ваша благодарность. Добрый день мадам.
- А мы разве знакомы? – удивилась Фрида.
- Нет, но бывший хозяин приказал девушке с этого фото отдать ключи от особняка. – мужчина протянул Фриде пакет.
- Вы ничего не перепутали. Я здесь никогда не была – Фрида  достала фотографию и обомлела. На ней был  запечатлён именно тот эпизод из её    космического видения.
  Неожиданно пошёл дождь. Фрида сняла туфли и пошла босиком по террасе. Влажный пол холодил ступни. Но тут тучи расступились. Засветило солнце, отражаясь в зеркальном паркете.
-  Но  почему  именно я? И откуда у вас это фото?
- Дело в том ,мадам, что вы были внебрачной дочерью  хозяина и ему нельзя было признаваться в этом.
- А кто же тогда на фото?
-Это ваша мать, мадам. Не удивительно, что вы не узнали её. Ведь фото сделано со спины. Но согласитесь ваше сходство- идеально.
   Девушка  молча смотрела на фото.   Так вот она та тайна , во встречу с которой верила Фрида, отправляясь в это удивительное путешествие.



15-1. Натали
Дионмарк
Спойлер для жен: Тогда мы были холостые!
Глупость и дурость иногда подводят нас к важной черте, и заставляют задуматься над жизнью и смыслом.
Как то вечером, мы собрались во дворе нашего друга, место наших встреч еще с тех сопливых времен, когда мы ходили в подвал «качаться штангами». Теперь уже  повзрослевшие, кое у кого и пузко появилось, такие заматеревшие дядьки. В те далекие времена, мы с трудом набирали денежки на пивко, теперь же, без проблем, купили хорошее пенное и закусочки вкусные. Приятно было устроиться на старой лавке, со старыми дружками, что говорить…, на дереве еще остались, вырезаны наши клички, увековечены, елы палы. Надо ли обьяснять, что мы, мало того, что жили рядом, ещё и учились в одном классе в своё время….
 И вот, значит, хорошо так проводим время. Градус все повышается, веселье увеличивается и наконец, настал момент, когда захотелось на энное место искать приключения. Обычная ситуация когда в компании нет женщин. Вдруг всему мужскому полу кажется, что они достигли максимального обаяния, и пора идти на поиски дам. Тот факт, что вечер плавно уже перешёл в ночь, никого не смущал и наоборот, обострил наше желание. Все женщины нашего города мечтали познакомиться с такими классными мАчами…, это однозначно. Во дворе стояла «девятка» друга, ключи у него в кармане, надеюсь, работники ДПСа не читают этот рассказ, если что, буду отказываться от своих слов. Имею я право на выдумку? Это же художественное произведение….
Ну, значит, втроем мы залезли в машину и поехали по ночному городу, продолжая употреблять…. Музыка «качала», фонари ярко светили, адреналин закипал. Встречный транспорт славу богу, не попадался, почти. Несколько раз тормозили. Девчонкам, идущим по тротуару, предлагали прокатиться и познакомиться с симпатичными ребятами. Удивительно, но никто не хотел такого знакомства. После очередной неудачной попытки, решили искать более легкий выход из ситуации. Ромка, как опытный в «этих» делах, предложил проехаться по известной ему улице. Уж там всегда можно найти в это время «птичек» хорошего качества, за нормальную цену.
 Все единогласно согласились. И вот под какофонию «Русского Размера», мы доехали до цели. По пути нам встретилась патрульная машина Гаи, изрядно напугав нас. Судьба  уберегла, милиция на нас не обратила внимания. Может ангелы вели нашу компанию для дальнейшего урока….
Ладно, едем мы по пустой улице, высматриваем этих «девочек» вдоль дороги. Рома с левой стороны рыскает глазами, Сашка - с правой. А я на задних сидениях пою пьяным голосом, в тот момент, чувствуя свой музыкальный талантище. «Бабочек» ночных нет.
- Выходной что-ли взяли? – предположил Ромка. Мы дружно захохотали, в салоне стоял сивушный запах паров.
 - А может все на «больничном»? – еще более сострил Сашка. Теперь мы еще и прослезились от смеха, и Петросяна не нужно.
Улица почти кончилась, пора было закругляться в поисках.
- Вон стоит! – радостно закричал Сашка, тыкая в стекло пальцем. За остановкой стояла девушка, одета в «рабочее» – почти прозрачные колготки, высокие туфли, игривая кофточка и боевая раскраска на лице. Свет от фонаря, как прожектор освещал эту "красоту"….
- Блин, она одна…. – расстроился Ромка, выворачивая руль и направляя «девятку» к стоящей девушке. Та, увидев приближение потенциальных клиентов, взбодрилась и выпрямила спинку.
- Ладно, что-нибудь придумаем! – сказал Сашка, открывая боковое стекло и криво улыбаясь, обратился: - Привет малышка!
«Малышка» была тоже пьяна, пошатываясь, она подошла к машине. Макияж немного растекался, но учитывая нашу кондицию – этим, нас не смутить было.
 - О! Мальчики! Вас трое, ик? – заикаясь, спросила «девочка», оценивая нас.
- Двое! Меня можете не считать! – сама мысль участвовать в этом, меня не радовала (вы же понимаете, жена будет править этот текст).
- Ой, да я со всеми вами справлюсь! – самоуверенно похвасталась мадам, смело открывая заднюю дверцу и садясь рядом со мной.
- Сколько просишь? – без обиняков спросил Ромка, включая в салоне свет. Надо было оценить товар, так сказать…

- Мальчики, я бы…, ик, бесплатно таким красавцам…, ик, дала, но кушать то хочется…, есть что выпить?
- На! – протянул Сашка, соску пива «малышке».
 - Двести рублей! – назвала цену «бабочка» и жадно приложилась к пиву.
 Мы переглянулись друг с другом, цена в принципе приемлема. Пока она «булькала», мы рассматривали её грудь и стройные ноги. К слову сказать, сигареты тогда стоили типа «Бонда», шесть рублей…, эх, где сейчас эти цены?
- Как звать то? – спросил Ромка.
- Натали! – кокетливо ответила детка, протягивая обратно пиво.
  - Натали, эх Натали… - на вкус попробовал имя Сашка, и тут я увидел меняющееся у него лицо: - Наташка! Наташка…, Елова?
Фамилия резанула наш слух, мы все трое уставились на девушку….
…Она всегда сидела на первых партах, подымала руку перед учителями. Постоянно делала домашние задания и получала одни пятерки, иногда четверки, была отличницей и еще спортсменкой, как в фильме. На все вопросы знала ответы, и самое-то главное, была просто красавицей. Для всех мальчишек в классе, она была недосягаемой мечтой и образцом истинной девичьей красоты. Помню, как сам с задней парты, смотрел вожделенно на спину её, представляя всякие нежности….
И вот теперь она сидит перед нами, пьянющая и непотребная, с плывущим макияжем и проступающими морщинками вокруг глаз. Жизнь потрепала её изрядно…, но перед нами сидела Наташка Елова, собственной персоной.
- Привет! – помрачнела Натали, сразу состарившись на пару лет. Хмель с нас спала, мы удивленно уставились на неё. Наташка печально посмотрела на каждого, по отдельности, с уголка глаз потекла слеза. Потом вздохнув, открыла дверь и вышла, сказав нам напоследок: - Идиоты!
 Мы, протрезвевшие сидели в машине, провожая взглядом уходящую Наташку. Было очень больно в груди, мы явственно увидели себя со стороны. Взрослые, пьяные,  почти дядьки, потерявшие детство….

В молчании и тишине мы поехали домой. Что случилось за эти десять лет с Наташкой? С нами?

15-2. Та, уходит на покой
Дионмарк
Когда люди все умрут или погибнут, что будет делать Та, что в плаще и с косой?
 Будет ходить по нашим костям и дико скучать!
Давайте, Люди, соберемся и постараемся не устроить Апокалипсис!!!
Пожалейте хотя бы Ту, что с косой..., раз уж себя не жалеете,
 пусть Она работает до скончания веков…, не дадим ей заскучать!
А если от нас это не зависит и всё уже предначертано?
Остается только сожалеть….
Столько книг было написано про апокалипсис, фильмов снято, даже песен написали – море! И все равно, когда пришёл конец человечеству, никто и не успел осознать этого факта… Бах и всё! Прилетел метеорит радиусом в два километра…. И никакая астрологическая служба великих там стран, этого и не успела заметить. Точнее успела…, но на подлёте к Земле, и что-либо сделать, уже и не могла….
Учёные говорили, что человечество вышло из Африканского континента…, именно туда метеорит и прилетел, вот совпадение, освещая почти весь материк красивым и ярким шлейфом, благо, видно было хорошо, так как еще и ночное время было…, по счастливому обстоятельству….
Африка превратилась в дымящийся гигантский кратер, взбудоражив по всей планете тектонические сдвиги платформ…, но пока магма и лава выплескивалась со всех гор и жерл, человечество уже и сгинуло. Первая ударная волна, от столкновения с землей, смела на своем пути все города, села, деревни и даже подземные сооружения от атомных катастроф…, со скоростью звука…, потом была вторая волна, и третья…, но, увы, хватило первой.
Некогда красивая голубенькая планета, в течение пары часов, превратилась в коричневый, с алыми всполохами от взрывов вулканов, адский шар. Атмосферу сдуло, как впрочем, и мировой океан…, как-то так. Быстро и безболезненно…, и безапелляционно.… И наступила Тьма…
- Чёрт возьми!!! Попадалово, вот это я поспал… - в иллюминатор смотрел удивленный и побледневший подполковник Авдеев, капитан международной станции МКС. Будить американца и японца, Авдеев не видел и смысла, зачем людям портить настроение…
Запасов воздуха, еды и питья оставалось на три месяца…, на три последних месяца.

*                *                *                Вытирая, льющиеся слёзы из глазниц, черным рукавом, в кубрике МКС сидела, на корточках, Та – что последние пару часов, работала без продыху. Через три месяца Она уйдет на покой…, на пенсию. С одной стороны, Она радовалась предстоящему отдыху…, а с другой – не очень…, столько уж тысячелетий вкалывала, гнула спину, батрачила.…  Да и вообще, как-то и попривыкла к этим странным людям…, и вот какая неожиданность…. А может через пару десяток тысяч лет Её еще призовут к работе? А мало ли? Может под этой толщей пепла парочка бактерий и осталось? Слёзы просохли, и настроение улучшилось…. Подождём…. Надежда Умирает последней…. Она нервенно хихикнула от каламбура – УМИРАЕТ….

17-1. приключения Кольки – Меня нашли в капусте
Власов Николай-2
Меня нашли в капусте
Власов Николай-2
           Колькины похождения.
                Часть-1
 Началась жизнь Кольки, как  впрочем, и всех великих людей, с любознательности. Однажды, он, будучи,  в  шестилетнем  возрасте, с мамой ехал в родное  село в гости. Переходя  с  вокзала на  вокзал, в Москве им встретился продавец  мороженого китаец. Соблазн отведать  у него  лакомство превышало чувство  терпения, и он попросил, а  точнее  потребовал от  родителя  купить эскимо. Кольки  не отказали  в  удовольствии. Быстро справившись  с  мороженым, они  пошли  дальше. И, надо же, встретился снова Китаец, продававший  мороженое. Тут уже Колька возмутился, перебарывая  в  себе желание, еще  отведать его, обращаясь к матери:
     -Ну, почему  наш  папа  не китаец!?
      Услышал Кольку китаец, и предложил:
     -Моя хочет быть  твоя  папа.
     Колька, тут  же прижался  к  матери и  прогнусавил:
     -Не-т…,мой  папа красивее..
     Москва огромный  город и на  каждом  шагу открывала Кольки  все  новые  и  новые красоты, которые  с  трудом  помещались в  его сознании.
    После московских  впечатлений, село,  куда  приехали  гостить  Колька с мамой, давало  ему возможности  проявить  себя, в полной мере, во  всех сферах  здешней  жизни. Кольки показалось, что  без  него обойтись  невозможно, причем впечатления  не  в счет. Его  природа  наделила кипучей  энергией, от  которой окружающий  его  мир вздрогнул.. Как  только он  начал  ходить, это  было  настоящим  бедствием, узнав, что  детей  находят  в  капусте, он  тот  час приступил  к  поиску  себе  братика  на  бабушкином  огороде. Задача  оказалась не  посильной искать  то, чего нет. Но  он  не ведал  об  этом  и  принимал легенду  о  капусте  всерьез. Кочаны крепко  сидели  в  земле, и Колька не  отступал  от  поиска. Не зря  его  природный  дар требовал оправдания своего  предназначения. Пришлось  менять  тактику, искать  братика  среди  капустных  листьев кочанов. Колька с удвоенной  энергией  приступил, было к делу, но  помешала бабушка, появившись, как  нельзя  некстати с хворостиной  в  руках, причитая:
  - Ах, ты  вот,  где хулиган!? Вот  я  сейчас  задам  тебе  трепки, будешь  знать, как потрошить капусту.
   Колька  недоумевал  и  спросил  сгоряча:
  -Бабушка, а  кто  такой  трепка?  Так звать  моего  братика?           Я его здесь ищу..
   Бабушка поняла затею  внучка и смягчилась:
 - Разве  в капусте водятся  братики, попроси маму, чтобы  она купила  тебе  братика.
   Ага, подумал  Колька, значит, его  надо  купить, и  он уточнил обиженным  тоном:
   -У мамы нет  денег, мы потратили  их  на  мороженое.
   Бабушка пустилась  в рассуждения: 
 - Надо,  что –ни будь  продать  или заработать деньги.
  -А, что можно  продать - тут  же  поймал  слова  бабушки, как  говориться  на  лету, и как  заработать?

17-2.Тайна академика Короткова – виртуальная жизнь
               
 Академик Коротков явно засиживался  допоздна над своей  диссертацией. Время подступало к полночи. За окном свирепствовала вьюга, бросая комья липкого снега в стекла. В унисон завывания ветра слышалось отдаленное хоровое пение  женщин, которое нарастало с каждой минутой.
 -Черт знает что! – с досадой ругнулся академик. Невозможно работать! Но все же его  интриговали звуки, и он встал из-за стола, отошел в дальний угол кабинета и стал прислушиваться к ним. Неожиданно помещение стало заполняться призрачными, слабо светящимися силуэтами, которые кишели по всему пространству кабинета, издавая шелест осенней листвы. Следом, вполне ощутимо обнаруживалась легкая вибрация стены. Посыпалась штукатурка. Академик впал в прострацию. Он пытался сбросить с себя тяжесть какой то силы, сдавливавшую грудь. Ему навязывалась чужеродная музыкальная какофония, проникающая со всех сторон сразу, возрастая  децибелами. Перед его глазами маячили феи. Наконец все стихло. Академик потерял сознание. А когда пришел в себя, обнаружил на своем столе корону из рубиновых ягод,  появившейся при довольно пикантных обстоятельствах.  Ночной виртуальный визит прекрасных фей, возникших неоткуда, серьезно озадачил его. С трудом вернувшись из дальних странствий по обзору аналогов ночного происшествия, и не найдя ничего общего, предался собственному умозаключению:
 «Почему виртуальное происшествие? Ведь я слышал их задушевное песне пение, как наяву,…что это галлюцинация? Нет! М…да, М…да…есть над чем задуматься, - озадачил себя академик, пускаясь вновь в рассуждения, держа в руках корону: - это реальная вещь, ее можно осязать. Кажется мне, что в ней зашифрован генетический виртуальный код новой цивилизации - тема моей научной диссертации. Но кто мой оппонент?  Феи? Нет…они только носители этой информации. Какой новой?- поймал себя на мысли академик,- абсурд, бред моего воспаленного ума. Я совсем запутался в виртуальной жизни. Если я покажу ночной трофей своим коллегам, то они посчитают меня невеждой…

18-1.Инопланетянин
Гузель Рахматуллина
               
     Почтальонка Галина  Пухлякова, бойкая восемнадцатилетняя девушка, полностью оправдывала свою фамилию. Пухленькая, невысокого роста, с ярким румянцем на  щечках, глазками-черемушками, девушка напоминала  сдобную булочку с изюмом.
     Каждое утро Галина  шла пешком, с тяжелой сумкой наперевес, от здания почты в селе  Силантьевка, по проселочной грунтовой дороге, вдоль колхозного  пшеничного поля. Она разносила газеты и журналы в соседние деревни и за день проходила  пару десятков километров.  Иногда девушку подвозил  Сашка Лапин, балагур и похабник. Несколько месяцев назад он приехал с бригадой строителей, подрядившихся построить в колхозе «Завет Ильича»  новый свинарник. Саша работал водителем на стареньком «ЗИЛе» каждое утро возил рабочих, стройматериалы из райцентра. Лапин жил в городе и рассказывал деревенской простодушной Галке о городской жизни, а еще любил беседовать о космосе и инопланетных цивилизациях. Сашку давно занимал вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?»  Пухлякова слушала его  внимательно, ей было интересно с молодым человеком, таким непохожим на  деревенских кавалеров.
        Неискушенное в любви девичье сердце учащенно билось при виде подъезжающего старенького грузовика. Девушка все чаще старалась подгадать время и оказаться на дороге, когда Саша будет  очередной раз совершать рейс до райцентра. Как-то вечером, истомленная июльской жарой, Галина возвращалась домой. Она радостно заулыбалась, увидев знакомый автомобиль. Лапин предложил проехать на озеро и искупаться. В пяти километрах от дороги, в лесу, было Бездонное озеро, с белым мягким дном и прозрачной водой. Местные плавали в этом озере с опаской.  Накупавшись и расслабившись от блаженства теплой и чистой воды, Галина и Александр лежали на берегу. Сашка  рассказывал о том, что на Марсе обнаружены русла высохших рек. А Галина слушала его, глядя в бездонную синеву июльского неба. Он  осторожно поправил прядку ее иссиня черных волос, потом робко поцеловал. Девушка, давно влюбленная в Лапина, не сопротивлялась. Вернулись они поздно ночью. Галкиного отсутствия мать не заметила, она еще не пришла с фермы.
Агриппина Пухлякова, Галина мама, был передовой дояркой. Всю свою жизнь она работала на колхозной ферме. Ее муж, Алексей Пухляков, знатный на селе тракторист, простыв  во время весеннего сева, умер от пневмонии.  Последние  десять лет Агриппина поднимала дочь сама. Она работала в две смены, чтобы Галюня не знала ни в чем нужды. В город дочь после школы она не отпустила, глядя на наивное, доверчивое  лицо Гали, только вздыхала. Сама Груша могла справиться даже с племенным бычком Ураганом, к которому никто не осмеливался подходить, даже местные мужики. Только кузнец дед Евсей  и Груня Пухлякова могли обуздать этого монстра с огнедышащими ноздрями и крутыми рогами.
Галка, боясь гнева матери, ничего ей не рассказывала о встречах с Лапиным. На крыльях любви два месяца летала она со своей огромной сумкой от деревни к деревне. Старики улыбались  ей вслед, видя счастливое  лицо Пухляковой. Однако девичье счастье оказалось недолговечным.  Свинарник был сдан в срок, а строительная бригада вместе с шофером Лапиным переместилась на другой объект, за несколько сотен километров от колхоза.
Через пару месяцев Груня заметила неладное с дочерью. Бледная, напряженная Галина, и слегка  выпирающий живот дочери завершили смутные подозрения матери.  Вечером, пытая дочь, она поняла, что беда уже случилась. В выходной Агриппина, опрятно одевшись, поехала на автобусе в соседний район. Она  узнала, что Лапин снимает дом на краю поселка.  Оскорбленная мать ехала с намерением привезти Лапина в свою деревню со сватами к дочери. Но пройдя  в дом Лапина, Груня увидела молодую женщину, представившуюся женой  кобелины-водителя, и малыша лет четырех. Агриппина ничего не сказала, молча, уехала домой.
              В районной  больнице на аборт Галку взять отказались, молодая, первая беременность, да и срок уже больше восьми недель. Бабка Евдошиха, старая ведьма, дала какой-то  травки, которой Груша поила несколько дней  дочь. Но Галка не скинула, только  побледнела и совсем перестала есть. «Вот ведь вражье семя, как цепляется за жизнь» - подумала Агриппина, представляя, как будут судачить по деревне и валять в грязи имя дочери.
 Утром Агриппина  собрала Галку, и повезла к сестре в город. Девушка устроилась работать уборщицей, а через  несколько месяцев родила Севу.
                Мальчик был хорошенький, пухленький, с чуть косыми черными глазами. По мере того, как ребенок подрастал, становилось заметно, что  мальчик немного не в себе. Он мог часами с тоской смотреть на небо и вздыхать о чем-то своем. Севушка разговаривал, но в развитии намного отставал от сверстников. Агриппина, глядя на внука, винила себя: не углядела за дочерью, да и зря пошла за помощью к Евдошихе, видно, ведьмина травка сделала свое дело.
              Как-то Сева, весь в слезах,  пришел к Галине и сказал, что его нашли в квашеной капусте, и папы у него никогда не было. Мальчика дразнили на улице и частенько доводили до слез. Галина обняла ревущего ребенка и сказала: «Неправда, у тебя есть папа…Он инопланетянин, улетел  на Марс, а обратно вернуться не может». Чтобы успокоить сына, она достала с полки красочную энциклопедию и показала Севе картинку с красной планетой. С тех пор мальчик с этой  книгой не расставался. Вскоре все перестали смеяться над больным мальчиком, но прозвище «Инопланетянин»  приклеилось к нему навсегда.
         Прошло двадцать лет. Агриппина умерла и Галина с Севой переехала в родную деревню.  Он в деревне себя чувствовал лучше, деревенский люд, более мудрый и добрый, его не обижал, жалел. Парень помогал по хозяйству, а вечерами смотрел истрепанную астрономическую энциклопедию и, найдя в ней изображение загадочного Марса, счастливо улыбался. У Севы даже появились друзья, он как-то незаметно сблизился с соседскими ребятами Колей и Витей. Они были моложе Севы на десять лет, но любезно брали иногда Севу в свою компанию. Добродушный дурачок никому не мешал, сидел  тихонечко и блаженно улыбался каким-то своим, известным только ему мыслям.
         Летом на каникулы к Еремеевым приехал из города семнадцатилетний  внук  Владик. Он сразу же захватил лидерство среди деревенских подростков. Как-то раз, возвращаясь вечером после дискотеки, набравшийся деревенского первача, Владик заманил в заброшенный  сарай Ирку Кленову. Напоив глупую деревенскую девчонку, Владик грубо овладел ею. После случившегося, глядя на съежившуюся, слегка протрезвевшую девчонку, закурив, юноша решил, что  этой безмозглой курице будет полезно посидеть в сарае до утра, подумать. Он испугался, что Ирка расскажет отцу о случившемся. Ударив девушку по щеке, сказал: «Посидишь тут до утра, потом открою. Пикнешь кому - убью!». Смачно выплюнув окурок, Владик вышел из сарая, затем, приперев, снаружи  двери лежащим на улице бревном, чтобы раньше времени  Ирка на него не нажаловалась, пошел домой спать.
         «Инопланетянин» сидел на крыльце своего дома и листал книжку, потом переводил свои  блаженные глаза на звезды и подолгу смотрел в небо, пытаясь увидеть красную планету. Галка, устав на работе, давно спала. Она привыкла к ночным посиделкам Севы и не мешала ему. В деревне спать ложились рано, потому что рабочий день колхозников начинался засветло.
         Сева, опустившись из своих грез на землю, увидел зарево на краю деревни, и, бросив книгу, побежал к   месту пожара. На краю деревни пылал сарай, а внутри истошно кричала Иринка Кленова, которая никак не могла выбраться наружу, из-за припертой бревном двери. Девушка кричала, а едкий дым становился внутри сарая все гуще и гуще. Решив, что никто уже не спасет ее, Ирина забилась  в угол и плакала, ожидая страшную смерть.
            Сева-дурачок, прибежавший к сараю, долго метался вокруг него. Вдруг он услышал крик и плач внутри.  Юноша выбил бревно, подпиравшее дверь сарая, забежал в пылающее здание. Задыхаясь от дыма, в загоревшейся рубашке, он отыскал Ирину и понес ее к выходу. У двери он споткнулся о бревно и выронил вперед на траву  девушку. В этот момент рухнуло перекрытие и обрушилось на Севу.
         Через полчаса, приехавшие пожарники,  вытащили из-под обгоревших бревен полуобугленное тело парня. Ирина плакала, положив на колени голову умирающего Севы. Блаженный улыбнулся ей в ответ и впервые, глядя на мир несвойственным ему, осмысленным, взглядом, с трудом прошептал: «Не плачь, Ирка,  меня ждут на Марсе, я - инопланетянин».
Едкий дым сгоревшего сарая постепенно рассеивался, только рыдания девушки над погибшим спасителем разрывали тишину округи, да яркие россыпи звезд на небе равнодушно  созерцали  земные  страдания людей.

18-2. Дорога к небесам
Гузель Рахматуллина
           Григорий мучился третий день. Лежал, глядя в белый потолок, и молил  забрать его к себе. Бог не слышал или делал вид, что не слышит. А, может,  грехи земные не отпускают  душу? Разве  не искупил  еще все? Ведь пятый год лежит парализованный, кормят из ложки, видит только этот  белый потолок, от которого можно сойти с ума. Хватит, Господи, прожил долго, позавчера исполнилось восемьдесят три, пора… Сколько еще отмеряно  мучиться?
           В изнеможении Григорий  закрыл глаза.  Белый потолок сменился черной пеленой. Задеревеневшее тело  не слушалось, а мозг безжалостно работал, заставляя вспоминать прошлое. Память, которую он так старательно отгонял от себя все последние годы, словно калейдоскоп, безжалостно слагалась в картины прошлого.
           Дети были еще маленькие, когда умерла жена. Младшему Федору исполнилось шесть лет, старший  сын женился. Дочери Лена и Зоя -подростки. Жена оставила его в самом расцвете сил. До сих пор помнит ее полный укоризны взгляд перед смертью. Было в чем укорять. Гулял безжалостно. После войны в деревню мужиков вернулось мало. Мария и так болела, а тут еще  сердобольная соседка рассказала, что у  красавицы-вдовы Симы родился сын. Он так и не признался жене, что имел ребенка на стороне. Хотя чего уж там, мальчишка похож на него, как две капли воды. И если бы Сима была единственной. А ведь родила, надеялась, что он уйдет из семьи.
              А вот через  год после смерти Машеньки. Пляшет на вечеринке. Где дети, что с ними? Он не думает об этом. Вино, женщины, все доступно. Утром голова гудит с похмелья. Просыпается  от страшной жажды… Господи, кто спит рядом с ним? Имени-то ее не помнит. Зачем привел ?  Дома дети. Ничего, пусть привыкают, он не должен отчитываться перед ними. Ладно, пора на работу.
            Вечером пришел с работы и замер. Дома убрано, ужин на столе. Дети довольные и она ждет. Вспомнить бы ее имя… Валя... Да, кажется,  Валя.
       Григорий пытается заставить себя заснуть. На мгновенье сознание погружается в мягкую темноту, но ненадолго. Он снова видит себя, как наваждение. Опять гуляет, еще молодой, видный. Самогонка, бабы, эх, хорошо! Все-таки испытал удовольствия, хоть и трудно жилось.
        Валя уходит, а Федя с Зоей бегут за ней и уговаривают вернуться домой. Детям нужна забота и ласка. Нашла к ним подход. Пусть остается, посмотрим. А пока, хотя бы дети будут  накормлены. 
        Что за стук? А, дверь хлопнула. Сын принес еду. Давеча, пришел в подпитии. Думал, что он не слышит. Все рассказал. Не может его простить, что отправил жить к старшему брату  Никите. Не доедал, не досыпал. Сиротская доля незавидная. Невестке, жене Никиты, Федька не нужен, сама еще молодая, двое детей. А жадная, не приведи Господь, держала Федю впроголодь. А ведь он помогал, чем мог. Надо же, сколько лет прошло, а сын не забыл, все рассказал, все припомнил. Как скитался по чужим углам, что  обижали, куском попрекали, прятали еду в сундук под замок. Сколько лет молчал, а тут, как прорвало. Да… Федор не в него, молчаливый и  терпеливый, в мать. Мария такая же была, все бочком и молчком. Интересно, а сын от Симы, какой он? После родов Сима из деревни уехала.
       И снова видит Григорий, как  замедленные кадры черно-белого кино, августовский вечер. Приехал Николай, их с Симой сын. Взрослый уже. Узнал про него и решил с отцом познакомиться. Постучал  в дверь, открыла жена. Узнав, кто пришел, он к сыну не вышел. Не нужен ему был тогда внебрачный сын. А ведь парень ждал, долго сидел на крыльце, потом встал и ушел. Больше он его и не видел, не хотел видеть…
          Снова кто-то идет. Сноха поставила чашку с чаем. И перед ней есть в чем повиниться. Если б не выгнал ее тогда, беременную, полоть огурцы, не  потеряла бы ребенка. Кто же думал, что  ее ужалит пчела, и роды начнутся преждевременно, а пока до города довезли… Внучка семимесячной родилась и через неделю умерла. Детей  потом пять лет не было. А, как смогла родить, надышаться не могла на дочку. Вон ,внучка, какая красавица вымахала, школу с медалью, университет. Да, есть, кем гордиться. Стоп! Он ведь проклял внучку!
        Федор привез их к себе. Младший сын, должен заботиться. Григорий помогал ему когда-то дом построить, денег подбрасывал. Внучка приехала с учебы, пришла с дискотеки. Молодая, глупая. Села пить чай. Дом маленький, слышно все. Он вышел и накинулся на нее. Сказал, что никакого покоя от нее, по ночам бродит. А девчонка –то раз в две недели домой приезжает! И так никуда не ходит, учится. Неиспорченная, и парня, наверно, нет до сих пор. И чего он завелся на ребенка!  Поругались. Дерзкая, возразила. А он-то о чем думал, старый пень! Нет, показал характер. Купил себе дом и демонстративно ушел, а перед тем, как уйти, сел на порог и с молитвой проклял внучку, родную кровь. Вот и не складывается у нее ничего, двадцать пять уже. А замуж выйти не может. Все одна и одна. Да и ему счастья не прибавилось. Как ушел от сына, у жены гангрена началась, ногу отрезали. После операции через месяц померла. А самого  через год парализовало. Лежит теперь. Детей мучает. Господи, ты хоть детей пожалел!
      Измаявшись, Григорий засыпает. Темнота  сменяется белым ослепительным светом. Он знает, что нужно идти навстречу свету… Как  хорошо, легко!  Спасибо тебе, Господи, услышал. Я иду!
 
25-1.Хозяин
Мик Александров
      - Вот, ты скажи мне, Минька, поступишь ты в пионеры в школе, выучишься, потом в какой нибудь техникум поступишь, так? – Дед, не отрываясь от плетения корзины, завёл разговор с правнуком.
 - Не знаю, наверное,  поступлю, а чего? – Мишка бросил собирать обрезки прутиков и уставился на деда.
 - Вот и я думаю чего. В техникум ты поступишь, а кем будешь то?
 - Не знаю, трактористом, наверное, или бригадиром, а может командиром в армии, я ещё не решил. Трактористом интересно, а командира все слушаются, он самый главный. Как закричит: «Ура, за мной!», так все и побежали.
 - Да, - дед взял новый прутик, - сейчас все хотят в командиры, в бригадиры, а кто же будет хозяином?
 - Каким таким хозяином, у нас нет хозяев, все равны, это не в ваше царское время. Тогда были хозяева, помещики всякие, буржуи, и главный царь. Они всех угнетали, работать заставляли, а сами только ели да спали. Нам учительница рассказывала. Потом рабочие и крестьяне сделали революцию, свергли всех буржуев и стали равны.
 - Ишь ты, - дед усмехнулся, - это кто же меня угнетал и заставлял работать?
 - Ну, - Мишка задумался, - помещик, наверное, или царь.
 - Так не было у нас помещика, а царя я не видел. Сам я работал, потому что, хозяином был. У меня земля была, мельница, хозяйство, кто же меня работать мог заставить?
 - Значит дед, ты сам был буржуй, и трудовой народ обдирал.
 - Как так, - дед от удивления перестал плести и отставил корзину. – Почему же я, по-твоему, был буржуй?
 - Раз была мельница, значит буржуй, - привёл Мишка железный аргумент. – Все кто были богатые-буржуи, наживались на бедных.
 - Так в нашей деревне не было бедных, все были хозяева справные, на ком же мне наживаться?
 - Значит, из других деревень к тебе на мельницу приезжали бедные, а ты на них наживался.
 - С других деревень, конечно, приезжали, хлеб то молоть надо, молол, мельница то моя, как же. – Согласился старик.
 - Вот, а за то, что ты им хлеб молол, деньги брал? Значит, наживался, - обрадовался Мишка. – А теперь все равны, и никто не наживается. Вон, мы с папкой ездили на мельницу, Кузьма нам пять мешков пшеницы смолол, и ещё рожь, никаких денег не брал, мельница то колхозная, общая значит. Папка ему, правда, водки налил, так это потому, что они друзья.
 - Так ведь я брал свою долю муки за работу, как же, всё по правилам.  Ваш-то Кузьма тоже не просто так работает, ему колхоз трудодни за работу пишет, потом той же мукой и отдадут. Да и вы с батькой, какое зерно возили, которое колхоз за трудодни выдал, так? А я раньше, без колхоза брал, за работу, потому, как мельница моя. И зерно мне привозили своё, которое вырастили, или обменяли на что, потому, как каждый был хозяин. А сейчас хозяин кто?
 - Ты меня дед не путай, - Мишка немного растерялся. – Всё равно, раньше было не справедливо, бедные были и богатые. А теперь все равны и бедных нет.
 - Как же нет, - дед посмотрел с хитрецой, - а Оленька, вон как бедно живут, коровы нет, поросёнка нет, одна овца и та худая, Васька ихний ходит по деревне побирается, да кормит всех.
 - Ну, ты дед, сказал, - Мишка даже вскочил. – Васька-Бестя дурачёк, он даже говорить не умеет, вот и побирается. А Оленька старая, работать не может, потому и коровы нет.
 - А Федька ихний, здоровый, в колхозе работает, почему же нет у них ничего?
 - Федька ленивый, работает плохо, бригадир его всегда ругает. По этому, и трудодней у него меньше всех.
 - Правильно, Минька. Ленивый Федька, ничего не умеет, а главное не хочет, потому и бедно они живут, потому и побирается Васька. А ты, все равны говоришь. Так и раньше было, кто хозяин, работает много, тот и живёт хорошо. А кто лентяй, на печи сидит, в поле не идёт, тот и бедный. А то, буржуи, обирали бедных, что с них обирать то, с бедных?
 - Да, дед, как тебя только не раскулачили, вредный ты всё же элемент, вон и сейчас корзины в колхоз за трудодни отдаёшь.
 - А что же мне их, даром, что ли отдавать? – Удивился старик. – Так нам тогда никто ни зерна, ни сена не даст. Скотину то чем кормить? Земли то у меня теперь нету. А раскулачивать меня было не за что, я всё в колхоз отдал добровольно, и мельницу и скотину. Так вот.
    Разговор мог перерасти в дальнейший спор, но тут пришла бабушка, и услышав окончание разговора заворчала:
 - Эх, старый дурень, опять с малым связался, всё мельницу, небось, свою жалеешь? Правильно Мишка говорит, хорошо, хоть не раскулачили. Вон, ещё и пенсию дали, семь с полтиной. Видано ли, дома сидим, в колхоз не ходим, а нам ещё денег дают. Сиди уж, помалкивай.
 Дед махнул рукой и принялся дальше плести свою корзину. А Мишка залез на печку и начал думать, какой же дед глупый, не понимает, что сейчас равенство, жалеет свою прежнюю жизнь при царе и помещиках. Одно слово – темнота.

25-2. Дед беляк
Мик Александров
    Хорошее время каникулы. И летние и зимние. Зимние, пожалуй,  даже лучше, ничего делать не надо. Летом то сенокос, то огород поливай, а то и стадо иди пасти, когда очередь подойдёт. По этому, Мишка любил зимние каникулы больше, жалко только, что короткие.
    Зимой хорошо, можно на лыжах кататься, с рудиховской горы, целый день. А можно и в лес, тоже на лыжах. Красиво в лесу, ёлки снегом занесены, и под нижними ветками получаются такие берлоги, что хоть живи, если бы не мороз. Но всё равно здорово, заберёшься в такую берлогу, костерок разожжёшь, ветки потрескивают, дымом пахнет, хорошо.
    А можно и в деревне, когда сугробы большие, тоже интересно. В сугробах можно копать норы, делать целые комнаты, главное найти сугроб хороший,  большой. Потом туда можно дощечек натаскать, скамеечки сделать и стол, можно даже еду принести если захотеть.
     Самые хорошие сугробы были около дома деда Кулика, там всегда наметало много снега, выше огорода. Вот где раздолье, копай нор и берлог, сколько хочешь. А главное, когда совсем замёрз, к деду на печку, отогреваться. Печка у Куликовых большая, там несколько человек спокойно размещается, и тепло. Сам дедушка Кулик, если корзинки не плетёт, тоже всегда на печке лежит. Он приходится Мишке прадедом, старый совсем и курит много махорки, но это ничего, когда привыкнешь, то и не воняет совсем. Зато дед рассказывает интересные истории, про Жилина и Костылина, про мельницу, а ещё про Японию. Мишка, когда маленький был, любил деда слушать, хоть по сто раз одно и то же, всё равно интересно.
    Правда, в последнее время, разговоры не очень складываются. Теперь Мишка и сам много знает, всё-таки третий год в школе учится, а дед всё норовит про былые времена, как он мельником был, да как при царе жили. Не понимает старый, что ничего хорошего тогда не было, что были они угнетённые и порабощённые царским режимом. Ну, да что с него взять, не грамотный почти, читает то по слогам, вот и нахваливает прежнюю жизнь от непонимания.
   
                ***

    Мишка ввалился в избу к вечеру, как снеговик, весь облепленный, с головы до пят. Бабушка Анна всплеснула руками, увидев правнука, встала, отложив пряжу:
 - Господи помилуй, посинел весь от холода, снимай скорее валенки, да на печь, отогреваться.
 Валенки тоже были полные снега, ноги, правда, замёрзли. Мишка разделся и послушно полез на печку. Дед лежал с листком календаря и пытался, что-то прочитать, шевеля губами, хотя было уже почти темно.
 - Дед, а ты что, видишь в темноте? – поинтересовался Мишка.
 - Вижу, не тёмно ещё.
 - Хорошее у тебя зрение, дед, вот старый, глухой, а зрение хорошее. А почему ты глухой, дед? – Мишке и правда стало интересно, почему это дед глухой, а видит так хорошо.
 - Так раненый я, Минька, в голову, после этого и слышу плохо.
 - А где тебя ранило, на войне?
 - На войне.
 - А ты с кем воевал, с фашистами?
 - Нет, я с германцами воевал, когда фашисты были, я уже был стар, да и глухой опять же, не брали таких.
 - А расскажи, как ты воевал с германцами, - начал приставать Мишка, хотя кто такие германцы понял не совсем.
 - Так что там рассказывать, я совсем немного воевал, ранили сразу, а потом домой пришёл. – Дед разорвал листок календаря пополам и начал сворачивать самокрутку. – Меня только в семнадцатом мобилизовали.
 - Как мобилизовали? - Слово для Мишки было не знакомо.
 - Как-как, сказали, собирайся на войну, и забрали. Раньше не забирали, один я был мужик в семье, а уж к концу стали всех подбирать.
 - А чего же ты сидел, ждал, надо было добровольцем идти.
 - Зачем? – Не понял дед, - Да и не сидел я, а работал. Пришло моё время, и мобилизовали, как всех. Зачем добровольцем?
 - Как зачем? – Теперь не понял Мишка, - а Родину защищать?
 - Так здесь моя Родина, здесь я родился, здесь моя мельница была, здесь и работал.
 - Опять ты про мельницу, одна мельница у тебя на уме. Ладно, расскажи про войну, ты кем был, танкистом или конником?
 Кулик усмехнулся:
 - Солдатом я был, Минька, солдатом четвёртого пехотного полка. Ну, слушай.

                ***

     Дед ещё раз облизнул самокрутку, потом не спеша прикурил и начал свой рассказ.
 - Мобилизовали меня, в аккурат после Рождества, в семнадцатом году.  Помол ржи и пшеницы как раз закончили, скотину, какую надо зарезали уже, семена на посевную приготовили. Оставил я своих, Митька у нас тогда маленький был, это первый, который потом умер. И пошёл в солдаты. Сначала в Весьегонске нас, мобилизованных, собрали, а потом уж под Петроград повезли, в Гатчину. Там мы долго были, в казармах, фронт к тому времени остановился, и наша команда была в запасе. Назначили меня в пулемётный расчёт.
 - На тачанку? – уточнил Мишка.
 - Нет, - дед выпустил облако дыма, - просто при пулемёте, в расчёт. А потом, уже в восемнадцатом, повезли нас в город Псков, эшелоном. Остановился наш эшелон на станции, все выгрузились и ушли. А нас, да ещё один пулемётный расчёт, да несколько солдат, оставили охранять тот эшелон. С нами остался прапорщик, молоденький совсем, вот как ты, немного постарше, и три урядника. Командир приказал никого близко не подпускать, пока они не вернуться.
    Дед попыхал самокруткой и продолжил:
 - А дня через три на станцию пришли красногвардейцы, моряки. Наш прапорщик с ними ругался, они хотели поезд забрать.  А потом моряки двинулись к вагонам, прапорщик кричит: «Огонь, огонь!» Ну, мы дали с двух пулемётов, по верху.
 - Как дали? – Не понял Мишка. – По кому дали?
 - Как по кому? – Удивился в свою очередь дед, - по морякам, только выше. Мы же эшелон охраняли, а командир сказал никого не подпускать.
 Мишка от неожиданности так подскочил, что больно ударился головой о потолок.
 - Так ты что, дед, ты что, беляком что ли был?
 - Каким таким беляком, солдатом я был.
 - Так ведь моряки, это же наши, это же красные, - захлёбывался Мишка от негодования, - а ты их из пулемёта, как же так?
 - Кто их тогда разбирал, «наши, ваши», я эшелон охранял. – Не согласился Кулик.
 Но Мишка уже кубарем скатился с печки.
 - Ну, ты даёшь дед, не ожидал я от тебя такого, вот она мельница… конечно …за буржуев был. Но что бы по нашим,  да из пулемёта, вот сумасшедший.
 - Чего вас лад то не берёт, - бабушка Анна снова отложила пряжу, - правду говорят, что старый, что малый.
 - Бабушка, так ведь дед Михайло беляк, он по нашим из пулемёта стрелял. - Мишка обувал, не успевшие просохнуть, валенки. – Нет, больше я к вам ходить не буду, то-то он всё мельницу свою жалеет, буржуй, капиталист.
 - Что ты, Мишка, да какой же он беляк, дедушка в Красной армии служил, и раненый там был, - пыталась заступиться бабушка.
 - Значит, переметнулся потом, всё равно больше к вам ходить не буду, живите тут, как хотите. – Мишка схватил пальтишко и выскочил на улицу.
 - Вот это дела, - размышлял он, идя по заснеженной деревне к дому. – Как же теперь, ведь весной в пионеры вступать, а у меня дед беляк. Ни за что не примут. Может не говорить пока ни кому, никто и не узнает. Вот так Кулик, вот подвёл, так подвёл. У всех деды революцию делали, бились за народное счастье, а он, из пулемёта, по красным морякам. Прямо хоть плачь. Но с другой стороны, в пионеры-то будут в Ленинграде принимать, а там кто моего деда знает, никто. Надо молчать, ни кому не рассказывать, что я за него отвечать должен?
 Подумав так, Мишка немного успокоился. А потом и правда решил, что он за деда не ответчик, к тому же Кулик не дед даже, а прадед.

28-1. Любовь
Василиса Савицкая
— Я не могу больше идти, оставь меня. Или давай бросим эту глупую затею?
— Нельзя. Нельзя бросать, что ты! Вера от меня отказалась, ты тоже хочешь оставить меня одну? Идем дальше, пожалуйста, без тебя мне точно не справиться.
— Прости, но я честно не могу. Если б с нами была Вера, было бы легче. Но ее нет, а я на нуле. Пойми, без нас тебе действительно никак.
— Нет. Я все-таки попробую. Я должна.
Она поцеловала на прощанье ее в лоб и двинулась дальше. Надежда осталась где-то позади, несмотря на то, что она сдавалась последней…
 Колкий снег нещадно бил в лицо. Ветер вздымал одежду, пробирая до костей. Закутавшись в шерстяной платок, она брела навстречу ветру, с трудом справляясь с его порывами.
Растрепанные волосы, рваная одежда, уставшие глаза и полное отсутствие в них веры и надежды. Она была похожа на нищенку, просившую подаяние. При виде нее люди шарахались в стороны. Кто-то отворачивался, не сказав ни слова, даже не пытаясь ее услышать, кто-то из вежливости делал вид, что слушает, но не слышал. Она бродила по улицам в поисках того, кто же все-таки обратит на нее внимание, поймет, примет, впустит. Но все были глухи, слепы и равнодушны...
…Статный мужчина лет пятидесяти сидел в роскошной машине, явно кого-то поджидая. Чтобы скоротать время, он листал бульварную газетенку, просматривая объявления о знакомствах. Несмотря на достигнутый статус, положение в обществе и в кошельке, возраст и выросший солидный живот, он был одинок. Юные нимфы в его жизни сменяли другу друга, как цветные стекла в калейдоскопе. Их лица не запоминались, душа не болела, самооценка поднималась. Одинокое существование не вызывало и малейшего дискомфорта. Ну и что, что ужин дома не накрыт, ресторанов полно! Ну и что, что обнять дома некому, зато проституток — одна другой краше! За полкопейки задушат в объятиях.
Она подошла к машине и тихо постучала в окно.
— Я милостыню не подаю, — не дав сказать ей и слова, буркнул он, нажал кнопку, и стекло поползло вверх.
— А я не за милостыней.
Стекло остановилось, подождало минуту и опустилось на пару сантиметров вниз. На нее уставились пустые сытые глаза.
— Видите, там? — Она слегка повела головой в сторону, и он проследил за ее движением. — Женщина гуляет с собакой.
— Вон та бабушка? — не понимая сути дела, уточнил он.
— Нет, это женщина. Ей еще и сорока нет. Просто она не очень ухожена. Быт заел, денег не хватает, проблемы на работе. А так она ничего, если присмотреться.
— А зачем? — все так же пусто, без интереса прозвучал его голос.
— А она любит вас. Очень. Давно уже. Подойти боится, сказать смелости не хватает. Так, издалека наблюдает, вздыхает. Но она очень хорошая хозяйка, борщ у нее вкуснее, чем в лучшем ресторане. И нежная она очень. По вечерам могла бы вам массаж головы делать. Ведь вам часто голова болит, правда? А у нее ручки волшебные. Вы просто присмотритесь.
Он на секунду задержал внимание на той, с золотыми руками, и перевел взгляд на нее.
— Да не хочу я присматриваться. Она старуха… Облезлая, неухоженная. Зачем мне ее ручки? Вы скажите еще в душу к ней заглянуть.
— Почему бы и нет? У нее очень добрая и светлая душа. Она любит поэзию и собак. И вас она любит.
— Нет. Не нужна мне ее поэзия. Я жду свою «душу», — сказав последнее слово, он громко расхохотался. — Видите, бежит к машине душа моя. Посмотреть приятно: ноги от ушей, грудь, как у Памелы… Что еще нужно?
— Она вашу боль головную себе не возьмет. Только купюры из кошелька. Вы разве не понимаете?
Он оторвал взгляд от длинноногой грудастой блондинки и пристально посмотрел на нее. На какое-то мгновение ей показалось, что в его глазах мелькнуло осознание, даже, возможно, боль, такая… еле уловимая, на уровне подсознания. Но это длилось долю секунды.
— Нет. Пусть лучше тянет купюры, пока есть, — и он опять раскатисто заржал.
— А когда закончатся? Что вы будете делать? Вы же станете не нужны этим длинноногим. А тут любовь. Искренняя, светлая, настоящая. Она не закончится параллельно с исчезновением денег.
Она все же пыталась, без веры и надежды, пробить его мозг, покрытый непробиваемым шлемом самодовольства и цинизма, но в его глазах была бездонная непробиваемая пустота.
— А на кой мне любовь эта? Что я с ней делать буду? Там, где любовь, там ответственность, обязательства. Зачем мне жизнь усложнять? И вообще, дамочка, вы мне изрядно надоели. Может, вы сумасшедшая?! — он нажал кнопку, и стекло медленно поползло вверх. В этот момент длинноногая нимфа как раз запрыгнула в машину, мотор заревел, и они скрылись за поворотом, где не было ни ответственности, ни обязательств.
Она посмотрела им вслед, взглядом полным тоски и печали. Еще больше сгорбившись, побрела дальше.
Плач ребенка привлек ее внимание. Она пошла на шум. Ветер дул в лицо, застилая глаза. Слезы текли непрерывным потоком, то ли от ветра, то ли от боли, которой внутри уже не хватало места. Возле большого магазина в ярком свете витрин она увидела семейную пару. Он кричал своей спутнице резкие слова, обвиняя ее во всех своих бедах. Ни прохожие, шарахающиеся от его криков в сторону, ни мужское достоинство, которое у него обязательно где-то было, его не останавливали. Слова, закрашенные черным цветом, слетали с уст и ударялись о ее лицо осколками. Она молчать в ответ не хотела. С перекошенным ртом, как ракеткой отбивают теннисный мяч, била по каждому его слову, отбрасывая их обратно. Рядом стоял малыш трех лет и плакал взахлеб. Его глаза были наполнены страхом.
— Что вы делаете? — с ужасом спросила она, подходя ближе. — Что вы делаете, на вас смотрит ваш же ребенок! Ваш сын. Он боится и плачет, неужели вы не слышите и не видите?
Четыре глаза, переполненные ненавистью и злобой, обратились к ней. Пауза длилась секунды. Первым пришел в себя мужчина.
— Ты кто? И что тебе надо? — злобно, не церемонясь, спросил он, пристально глядя ей в глаза.
— Я никто. Но ваш малыш напуган.
— Если никто, то и двигай дальше, — прорычал он в ответ.
— Вы каких-то пять лет назад клялись друг другу в любви, — тихо продолжила она, не обращая внимания на хамство. — Что же вы делаете сейчас? Вы умудрились за это короткое время уничтожить свою любовь и уничтожаете и его любовь, и к вам, и к себе, — она перевела взгляд на маленького человечка, который вцепился в мамину руку и тихо хлюпал носом.
Воцарилась тишина. Они смотрели на нее удивленными, но пустыми глазами.
— Вы не имеете права издеваться над ним. Он любит вас. Любит искренне, чисто, безвозмездно. Вы ответственны перед ним. Вы его родители. Вы не имеете права унижать и оскорблять друг друга. Почему вы это делаете? Ведь еще недавно вы любили, ценили, уважали. Что случилось сейчас? Быт заел? Денег не хватает? Зачем вы криками и хамством топчите это чувство, которое дарится свыше?
Мужчина, тихо буркнув что-то невнятное себе под нос, перехватил руку ребенка и пошел прочь.
— Мы сами разберемся, — рявкнула злобно женщина и пошла за ними следом.
Услышали они ее? Нет. Не услышали. Завтра, когда он опять устанет на работе, а у нее закончится помада и деньги, с еще большей силой разгорится новый конфликт, пойдут в ход новые оскорбления. А через год он бросит ее с малышом. Она останется одна с ребенком и ненавистью ко всем мужчинам. Малыш замкнется, и эта обида на родителей останется в нем до конца дней. Хотя все могло быть иначе. Всего-то развернувшись друг к другу лицом и присмотревшись повнимательней, не к своим проблемам и потребностям, а своего любимого или любимой, можно было понять, принять и избежать, но каждый хотел натянуть именно на себя больший кусок одеяла…
Ветер набирал обороты, снег летел с неба как сбесившийся. Пальцы ног и рук промерзли до болевых ощущений, но она продолжала идти вперед, преодолевая боль и разочарование. Если бы Надежда и Вера сейчас были с ней, рядом! Им было бы намного легче втроем! Но она была одна.
 Чтобы хоть немного согреться и передохнуть, она зашла в небольшое кафе, спрятанное за большими домами. Бармен смерил ее взглядом, но промолчал.
— Чай, пожалуйста, — сказала она и села за самый дальний столик, стоявший в углу.
В кафе было пусто, время позднее. Только рядом за соседним столом сидела юная барышня, постоянно шмыгая носом.
— Почему ты плачешь? — размешивая сахар, спросила она.
— Потому что он бросил меня, — не отрывая рук от заплаканных глаз, сказало юное создание.
— Но ты его не любишь. Зачем тогда плакать?
Девушка оторвала от лица руки и внимательно посмотрела на нее:
— А вы откуда знаете? — прекратив всхлипывания, спросила она.
— Знаю и все.
— Ну, в таком случае, какая разница — люблю или не люблю? Зато у него есть машина, квартира. Он богат. А на Новый год он обещал мне сделать новые сиськи, — и она с новой силой завыла как белуга.
— Глупая, зачем тебе сиськи? — от удивления она перестала размешивать сахар. — Посмотри, там за стойкой стоит парень. Ты же знаешь его, ты часто здесь бываешь. Его Денисом, кажется, зовут. Он любит тебя, и его устраивают твои сиськи.
— Кто, Денис? — в ее голосе собралось столько пренебрежения. — Вы что? Он нищий. Он стоит тут на зарплату бармена круглые сутки. Носков не может себе нормальных купить. А вы говорите, присмотрись…
— Зато он учится на юриста и учится хорошо. У него большие перспективы. Посмотри на него внимательно.
— Я не хочу перспектив. Я хочу сейчас сиськи, машину, квартиру! А еще я хочу губы пухлые и шубу из шиншиллы. Вы не понимаете?!
— Если честно, нет.
— Конечно, как вам понять, — истеричная барышня набирала обороты. — Посмотрите на себя! Вы старуха! Оборванная, нищая старуха! Что вы мне советуете? Посмотреть на такого же нищего парня и самой стать нищенкой? Я не хочу стать такой, как вы, оборванной и никому не нужной!..
Она молча посмотрела на перекошенное гримасой лицо собеседницы, достала из сумки смятую купюру, положила на стол и спешно вышла из кафе, с трудом сдерживая слезы. Холодный морозный воздух дунул в лицо. На улице была ночь, редкие прохожие спешили домой. Она набрала воздух в легкие, чтоб успокоиться, но не смогла, слезы потоком хлынули из глаз. Она проиграла — старая, оборванная и никому ненужная...
 — Вы плачете? У вас все хорошо? — из-за спины раздался голос. Она повернулась и увидела позади милого, симпатичного паренька. В ясных, по-детски наивных глазах — искренняя тревога.
— Да, я плачу.
— Почему? — с не менее искренним интересом спросил он.
— Потому что в мире денег, силикона и пустых душ я никому не нужна.
— А как вас зовут.
— Любовь, — еле слышно прошептала она.
Он внимательно посмотрел ей в глаза и так же тихо произнес:
— Вы нужны мне. Я так долго вас искал.

28.2. Сон
Василиса Савицкая
...Полумрак комнаты, созданный темными плотными шторами, действовал успокаивающе. За последние дни глаза привыкли к мраку, яркий свет раздражал бы. Причем не только глаза, но и меня.
Муж уже как месяц был заграницей в командировке. Мы в ссоре. Я не звоню, он молчит. Нет, он пару раз набирал, хотел примирения. Не хочу, надоело. Устали друг от друга. Приедет — разведемся. Живу сейчас сама, у меня нет даже банального кота. Натянув на голову одеяло, я прислушиваюсь, что происходит в ней. Уже несколько недель я пытаюсь по полкам разобрать весь мусор в голове, плотно вклеившись в кровать, игнорируя звонки близких.
Мысли все эти дни были до боли мрачные. Сорок лет за спиной, а ощущения на нуле. Прожита половина жизни в лучшем случае, а перспективы туманные. Кто я, что я, где я… Чего добилась, что имею… Эти мысли в хаотичном порядке заторможено бродили во мне. Рядом с кроватью, на тумбе, было все необходимое — бутылка виски, пачка дамских сигар и какие-то конфеты, подаренные ранее кем-то. Этого было достаточно, для того, чтоб не переводить себя в положение «стоя».
Сорок лет. Жуткая цифра. Особенно когда находишься не в самом лучшем расположении духа. Нет, конечно, за эти сорок лет я смогла натянуться на отличный дом, у меня была замечательная машина, собственное рекламное агентство, хочу уточнить — успешное, круг близких, дорогих людей, дача на берегу моря.
— Блин! — вслух возмутилась я. — Что еще нужно человеку, чтоб чувствовать себя успешным и счастливым? Не знаю. Все последние дни я искала ответ и постоянно упиралась в тупик. У меня все есть, а меня нет.
Смахивать все это на кризис бренности мне надоело. Мне было плохо и все.
Каждый день, всю сознательную жизнь, я начинала с шести утра. Свежевыжатый сок, пробежка, встречи с клиентами, вечером — ресторан. Встреча с друзьями, салат из морепродуктов, для здоровья полезен, два раза в году отдых. Зимой — лыжи, летом — пальмы. Все гуд! Спортсменка, комсомолка и просто красавица. Что еще нужно? Но я где? Где я? Почему все есть, меня нет? Внутри как будто появилась мясорубка, крутит, органы перемалывает, мутит все время, и двигаться — ноль желания. Еще ко всему этому в животе появилось постоянное покалывающее нытье. Ныло не сильно, но раздражало. Анализы должны были прийти буквально сегодня-завтра. Проблему нужно было устранить. В этот миг, прервав мысли, пиликнул телефон, оповещая приходом смс. Я скинула пальцами блокировку…
«Анализы выслать по почте не можем, Вы должны лично явиться к доктору на прием». Внутри все сжалось. «По почте не можем» — значит, анализы — не фонтан.
— Ну, на прием, так на прием, — скривилась я и сползла с кровати.
Волосы в узел, на ноги кеды, макияжа ноль, капюшон на пол лица...
...В палате пахло нафталином и болью. Доктор задерживался на операции. Я зарылась в угол кровати, подобрав под себя ноги в кедах, и зависла, держа в руках лист бумаги. На нем, выражаясь простым человеческим языком, черным по белому было написано: «четвертая стадия рака поджелудочной железы». Совесть, что я в обуви на матрасе, почему-то сейчас не мучила.
— А что будет потом?
— Да фиг его знает. Здесь нет потом. Здесь есть только сейчас.
— Мне жутко от твоих слов. Мне хотелось не только сейчас, но и потом.
— Всем хочется, но что делать.
Она медленно встала с кровати, придерживаясь за поручни. Пошатнувшись, ловко перекинула руки на следующую кровать и неуверенно взялась за нее. Еле переставляя ноги, она пошаркала от кровати к кровати к двери и скрылась за ней. Я сидела, молча глядя ей вслед. И даже когда ее не стало видно, а были слышны лишь шаркающие удаляющиеся шаги, я все так же смотрела ей в след.
 — Потом, значит, не будет, — тихо сказала я.
Но как же тогда жить? Я привыкла жить с осознанием того, что это «потом» у меня всегда было. Но сейчас все стало с ног на голову, и я не успела подстроиться. Я всю свою жизнь планировала. Все планировала. На день, на месяц, на год. Я знала, что у меня будет завтра. По понедельникам в три часа дня я посещала косметолога. А по понедельникам, средам и пятницам я ездила в зал и занималась спортом. А каждое воскресение я ехала в пиццерию, чтобы съесть вкуснейшее мороженное в городе. В блокноте встречи были расписаны на месяц вперед. Зимой — лыжи, летом — пальмы. Я знала, что у меня есть «потом», да я не просто знала, я была уверена в этом! Но вот шестеренки в один миг съехали с привычного ритма, программа зависла, и «потом» исчезло. «Здесь есть только сейчас», — ее голос хриплым шелестом раздался в мозгах. Но я не умею только сейчас.
Я сидела одна в комнате, дверь прикрыта, за ней было тихо. За окном ветер безжалостно гнул ветви деревьев, которые стонали под его порывами, наклоняясь все ниже и ниже. Рывками он умудрялся срывать с них еще не пожелтевшие листья, которые от удивления не понимали, что происходит. Они могли провисеть еще целый месяц, напитываясь последними лучами солнца, но ветер мало интересовался их желаниями. Он рвал их с безумной силой унося прочь. У них не было «потом». У них уже даже не было «сейчас». И в какой-то момент я тоже почувствовала не только отсутствие моего «потом», но и зыбкость моего «сейчас». Дверь скрипнула, прервав мои размышления. Не меняя позы, я лишь перевела взгляд туда, откуда донесся звук.
— Ну, ты как? — Из-под съехавших на нос в тонкой золоченой оправе очков на меня смотрели выеденные возрастом, блеклые серые глаза. На голове несуразно длинный завалившийся набок колпак оголил не по возрасту черную шевелюру.
— Не знаю. Еще не поняла.
— Ты главное не переживай. Все будет хорошо, — медленно, с расстановкой проговорил он. Эта фраза, повторенная безумное количество раз за время работы тут, уже не вмещала в себя то, что должна была вмещать. Эмоции в ней отсутствовали. Так, набор слов. Эта фраза вообще всегда была до боли банальной. Ее употребляли как шаблон. Она не успокаивала. В тот момент, когда уже нечего было сказать, когда горе переполняло, когда надежды рушились как карточный домик, говорили: «Все будет хорошо» — абсолютно не веря в сказанное. Ну, или когда было безразлично, было абсолютно все равно, как будет, тоже прибегали к ней.
Я оторвала глаза от мечущихся листьев за окном и пристально посмотрела на него. Работая тут не первый год, видя сотни, нет, тысячи страдающих людей ежедневно, что мог он сказать мне?
— Вы думаете, что у людей с четвертой степенью рака, может быть все хорошо? — улыбаясь краешком рта, тихо спросила я.
— Не хорони себя раньше времени. Медицина, прогресс, технологии. Все поправимо, — шаблонность этой фразы прошибла током все мое тело. Больше ничего не сказав, он взглянул поверх меня на листья, гонимые ветром, и вышел.
«Не хорони раньше времени». Сорок лет. Еще утром я думала, что это половина. Ошиблась. Целая жизнь. Что с того, что прогресс, технологии… Неделя, месяц. Мучительная неделя, мучительный месяц... В осознании, что ты нежилец. Все. И мое «потом» рухнуло навсегда. Надежда сошла на ноль. Я четко понимала и отдавала себе отчет в том, что моя судьба решена. Паника разорвала меня в клочья. Сколько можно было сделать, какая я дура, что не ценила все то, что было. И муж замечательный, и друзья. Дом, работа, машина, пальмы, лыжи... Все это позади. Не вернуть, не оценить. Конец.
 ...Не помню, как я вернулась домой, глотнула виски и накрыла голову одеялом. Рассуждать, кто я и где я, больше не хотелось. В голове было пусто.
Ощущение, что в комнате кто-то есть, заставило меня выйди из полусонного состояния. Я откинула одеяло и посмотрела вокруг. В углу комнаты, на стуле, просматривался темный силуэт в длинной струящейся одежде.
— Что надо? — не церемонясь, спросила я. — Ты кто?
— Твой ангел-хранитель.
 — Смешно, — все так же без лишней тактичности ответила я. К чему тактичность? Четвертая стадия рака.
— В том то и дело, что не смешно, — не обращая внимания на хамство, тихо сказал он. — Я пришел сказать тебе... Ты зажралась! Извини, для ангела, наверное, грубовато, но ты откровенно зажралась. В твоем телефоне сейчас висит непрочитанное сообщение с больницы. Твои анализы в норме, рака у тебя нет. Еще там три пропущенных от мужа, он любит тебя, и разводиться не хочет. А друзья ждут тебя на ужин, волнуются. Поняла?
— Да, — прошептала я.
— Ну вот и молодец. Можешь просыпаться...
P.S. Воздух в комнате был пропитан солнечными лучами, струящимися через открытое окно.
— Алло, милый, я соскучилась, возвращайся скорее... Что? Я хотела развестись? Ты что? Я люблю тебя!..

31-1. Прости меня, Славка!
Наталия Луговская
I
Нина Васильевна, воспитательница круглосуточного детского сада №14/2, полная женщина лет сорока пяти с усталым лицом хронической язвенницы, открыла дверь старшей группы:
        - Дети, гулять не пойдём. На улице сильный мороз. Вы сейчас немного поиграете, а потом мы будем с вами рисовать.
        Малыши, столпившиеся было у двери, загудели, как пчелиный рой. В большой светлой комнате со стенами, окрашенными весёлой жёлтой краской, стало вдруг шумно и тесно. Кто-то бросился к окну, кто-то - в уголок с игрушками, а Славка Колесов, розовощёкий, небольшого росточка крепыш, раскинул в стороны руки и, завывая, понёсся по группе:
        - Я бомбогдиговщик! Пгочь с догоги, кугиные ноги!
        Девчонки, успевшие уже рассадить своих кукол на ковре, с визгом бросились врассыпную.
        - Нинвасильна-а, а Колесов мешает нам игра-а-ть! – тотчас же заныла веснушчатая, с длинной светлой чёлкой Наташа.
        - Колесов, прекрати! – вяло отозвалась Нина Васильевна, поливавшая цветы на подоконнике.
        - Нинвасильна, а Колесов плюё-о-тся! – дёрнула за подол белого халата воспитательницу рыженькая Лара Иванова.
        - Нинвасильна, а Колесов у меня куклу отобрал!
- А Колесов дерётся!
Жалобы сыпались со всех сторон. «Ах, этот вездесущий, несносный Колесов, никому покоя не даёт!» – вздохнула про себя Нина Васильевна и подошла к Славке. Она взяла его  за руку, повела в угол:
        - Стой здесь до обеда, раз не умеешь себя вести, горе ты моё луковое.
Наказание не особенно подействовало на Славку, место было для него  привычным и обжитым. Покривлявшись немного для порядка, он уселся на пол и стал колупать ногтем краску на стене.
        Иринка сидела за столом и рассматривала большую книгу с картинками. Она не обращала внимания на озорного Славку, ей было скучно. Иринка думала о том, что сегодня пятница и её должны забрать домой на выходные. Интересно, кто за ней придёт: мама, бабушка или папа Витя? Папа Витя был неродным отцом Иринке, и бабушка - неродная, родная  только мама, но она всегда занята. Жили они в пригороде, и мама каждый день рано утром уезжала на работу в город на электричке, а возвращалась поздно вечером. Поэтому Иринку отдали на пятидневку. А, может быть, по какой другой причине, Иринка не знала.
- Игинка-когзинка! - это Славка подал свой голос из угла.
Иринка показала ему кончик розового язычка.
- Ща как дам, - притворно нахмурив брови и вытянув губы трубочкой, пригрозил ей Славка.
        На самом деле Славка никогда не обижал Иринку. Они сидели вместе за одним столом, и Славка рассказывал ей о своей деревенской жизни, о силаче отце и его огромном тракторе, о маленькой, недавно родившейся сестрёнке.
       - Ай, Нинвасильна-а, а Колесов меня за волосы таска-а-а-ет! Ай! – неожиданно раздался вопль с соседнего столика, где худенькая, с ясными голубыми глазами Маша Дроздова тихо, мирно собирала мозаику.
       Колесов, непостижимым образом переместившийся из угла на середину комнаты, оглянулся воровато и, вжав голову в плечи, потрусил назад в угол. Но было уже поздно. Цепкие пальцы Нины Васильевны ухватили его за воротник рубашки.
       - Как ты посмел выйти из угла? Всё, моё терпение лопнуло, каждый день одно и тоже,  - прошипела она.
      - Ребята, кого из вас Колесов обижал? - уже громко полным решимости голосом спросила Нина Васильевна. - Поднимите руки!
      Взметнулся лес рук, среди «пострадавших», в основном, были девочки.
      - Пора нам его наказать, как следует, - торжественно произнесла воспитательница.
      Не выпуская из рук Славкиной рубашки, она села на стульчик и положила Славку животом вниз к себе на широкие колени. Дети, мгновенно побросав свои занятия, окружили её плотным кольцом. Одним махом Нина Васильевна спустила короткие шортики вместе с трусами с розовой Славкиной попки. Раздались смешки. Славка гримасничал и делал вид, что ему всё нипочём.
       - А теперь можете подойти и ударить его, - тоном судьи, определяющего подсудимому меру пресечения, провозгласила Нина Васильевна.
       Дети зашушукались, но начать экзекуцию никто не решался.
       - Не бойтесь! Вот так, - и Нина Васильевна звонко шлёпнула распластанного на «эшафоте» воспитательских колен Колесова по обнажённому месту.
       - А мне не больно, - хорохорился Славка и смешно болтал ногами в воздухе.
       Первой, смущаясь, подошла рыженькая Лара и слегка коснулась его ладошкой. Потом одна за другой стали выходить девочки, они шлёпали Славку и, хохоча, отбегали прочь. Лицо Славки, сначала вызывающе дурашливое, с каждым новым шлепком вытягивалось всё больше и больше. А вокруг царило необычайное оживление и веселье. Это напоминало игру. Иринке тоже стало весело. Поэтому, когда воспитательница спросила, кто ещё не выходил, она приблизилась к Славке и легонько хлопнула его по попе, словно по резиновому мячику во время любимой всеми детьми эстафеты.
       И тут Славка заревел, заревел громко и отчаянно. Крупные слёзы ручьём побежали по его щекам, ставшим вдруг пунцовыми. Нина Васильевна торопливо опустила Славку на пол, заправила рубашку в шорты и, проведя рукой по его вспотевшей голове с короткими, торчащими колючками ежа волосами, объявила:
       - Колесов больше не будет никого обижать. Так ведь, Слава? Ну, что, ребята, прощаем его?
       Славка больше не ревел, а только всхлипывал и шмыгал носом.
       Через полчаса мир в маленьком государстве был восстановлен, порядок наведён. Необычайно тихий Колесов, умытый и причёсанный, вместе с другими детьми сосредоточенно, закусив от усердия верхнюю губу, рисовал ёлку.
       Приближались новогодние праздники…
II
       Иринка сидела у окна, забравшись с ногами в кресло, и смотрела сквозь стекло на только что вынесенную на балкон ёлку. В комнате ещё витал едва уловимый запах еловой хвои. Взрослые громко переговаривались на кухне, должен был появиться какой-то Игорь, армейский друг папы Вити.
       Все были так озабочены его приездом, что даже из сада Иринку забрала мамина знакомая, тётя Валя. Тётя Валя пришла после обеда, торопясь, одела Иринку, а, когда они собирались уходить, нянечка заботливо сунула девочке в руки пакет с полдником: яблоком и булочкой. Тётя Валя шла быстрым шагом, изредка оглядываясь на Иринку через плечо, та едва поспевала за ней, грызя по дороге яблоко. Рука, держащая яблоко, начала замерзать, и Иринка вспомнила, что оставила варежки в раздевалке, но сказать об этом тёте Вале не решилась. Скоро руки совсем закоченели, и она семенила за тётей Валей, сжав пальцы в кулачки и тихонько поскуливая от боли. Пакет с булочкой был потерян по дороге. Дома мама долго держала озябшие ручонки дочери под прохладной водой, пока онемевшие пальчики не обрели чувствительность. Потом на Иринку накинули тёплый платок из козьего пуха, и она, наконец, согрелась.
       Иринка сидела в кресле и думала, что скоро Новый год, завтра они будут наряжать ёлку, но Дед Мороз к ней вряд ли придёт, потому что она вела себя не очень уж хорошо. Но мысли стали путаться, расплываться, и девочка уснула.
       Когда Иринка открыла глаза, долгожданный гость уже сидел за накрытым столом спиной к ней. Одет он был в белую рубашку, синий китель висел на спинке стула. Папа Витя, порядком захмелев, обнимал друга за шею и что-то громко говорил ему в ухо.
       - О! – папа Витя обернулся. – Принцесса наша изволили проснуться. Познакомься, Ириша, это дядя Игорь.
       Язык у папы Вити заметно заплетался.
       - Служили мы вместе, а теперь видишь, какой он орёл. Лёт-чик! – и он хлопнул друга по спине.
       Дядя Игорь вылез из-за стола и подошёл к Иринке. Рубашка у него была расстёгнута наполовину, галстук, как удавка, болтался на шее.
       - Кто это у нас такой черноглазый? Почему ты сегодня не умывалась? – неожиданно спросил гость.
       - Я умывалась, - робко возразила девочка.
       - Неправда, вон какие у тебя глаза чёрные!
       Иринка недоумённо посмотрела на него.
       - Дядя Игорь шутит, - вмешалась мама. – Оставьте ребенка в покое, идите за стол.
       - Нет, дай пообщаться с твоей дочерью, - не унимался дядя Игорь.
       Потом он захотел показать Иринке Москву. Сильно сжав ладонями уши девочки, он приподнял её над полом, приговаривая: «Видишь Москву, видишь Москву?» Это показалось взрослым очень забавным, и все засмеялись.
- Нет, не надо, - закричала Иринка, - мне больно!
Дядя Игорь поставил её на пол и в недоумении пожал плечами.
Иринка убежала в «тёмную» комнату, где находились её игрушки и раскладушка, на которой она спала, и спряталась в углу. Сначала девочка наблюдала из своего угла за происходящим в комнате, но потом занялась кубиками. Она строила высокую башню, ставя разноцветные кубики один на другой, до тех пор, пока башня, потеряв равновесие, не разваливалась с грохотом.
       - Ира, иди попрощаться с дядей Игорем! – позвала Иринку мама.
       Гость в красивой шинели с «птичками» уже стоял в прихожей и обнимался с радушными хозяевами.
       - Ну, иди, будем мириться, бука, - протянул он Иринке широкую тёплую ладонь. – Ты на меня не сердишься? Хочешь конфетку?
       И, правда, дядя Игорь полез в карман и достал конфету в красивой обёртке. Иринка, вежливо улыбнувшись дяде Игорю, начала разворачивать бумажку, но внутри было пусто. Все дружно расхохотались, увидев растерянность на лице девочки. А Иринкины глаза стали наполняться слезами.
       - Ты, что шуток не понимаешь? - недовольно спросила мама и подтолкнула её в комнату. - Возьми, сколько хочешь, - и она кивнула на стол, где стояла вазочка, полная шоколадных конфет.
       Но Иринке больше не хотелось конфет. Она забралась в кресло у окна и опять задремала под шум убираемой посуды и передвигаемой мебели.
- Дочь, умойся и ложись, ты же спишь, - услышала Иринка голос мамы, ставившей чистую посуду в сервант.
Иринка послушно сползла с кресла и, спотыкаясь, побрела в ванную. Она шла словно по шаткой доске, предметы качались перед глазами. Потом всё вокруг закружилось, как будто Иринку сильно раскрутили на карусели, слилось в одно размазанное пятно, и она упала, потеряв сознание. Очнулась Иринка почти сразу, но не в силах была открыть глаза. Она почувствовала, как сильные руки подняли её и бережно положили на кровать, нежная прохладная рука легла на лоб. Иринка слегка разомкнула веки, увидела маму, склонившуюся над ней, и вдруг заплакала. Горячие солёные слёзы заструились по лицу, щекоча нос и правое ухо.
        Иринка плакала долго, горько и безутешно, рыдания судорожными всхлипами вырывались из её груди. Иринке почему-то вспомнилось, как Славка рассказывал ей о кроликах, живущих у него во дворе, какие они пушистые и красивые, с блестящими глазками и тёплыми ушками. Бедный, бедный Славка! Собственная обида отошла в сторону, уступив место охватившему её чувству стыда, впервые осознанного стыда за совершённое, за чужое унижение.
        Иринка ещё не знала, что её поступок называется предательством, она была слишком мала для этого, но уже достаточно взрослой, чтобы оценить случившееся. Она ничего не рассказала маме. Может потому, что ей хотелось быть хорошей девочкой в глазах окружающих. А может быть потому, что интуитивно, своим маленьким сердечком, почувствовала, мама, которая сочла шуткой пустой фантик, протянутый в знак примирения, не поймёт её слёз, и покаяние не принесёт ей облегчения. 
        «Я попрошу у Славки прощения, он простит меня, я не хотела, чтобы ему было плохо», - думала Иринка. И спокойно уснула, убаюканная принятым решением и лекарством, что дала ей мама.

***
Иринка проболела полторы недели. И когда она снова пришла в садик, Славки там уже не было. Родители забрали его. Навсегда.

31-2. Танцор
Наталия Луговская
       Музыка, музыка, музыка... Это волшебная субстанция, которая наполняет каждую клеточку моего организма и заставляет его двигаться. При первых же звуках оркестра магическая сила музыки, стремительно, словно цунами, несущаяся по нейронам из головного мозга, заряжает энергией каждый орган моего тела, делая его невесомым и всемогущим. Я не могу не танцевать. Танец – это моя жизнь, если я остановлюсь, то перестану дышать.
        Я родился за кулисами театра, моя мать была костюмершей. И первое, что услышал, появившись на свет, была музыка. Давали балет «Щелкунчик». И мой торжествующий крик вплелся в канву вальса. А когда вырос, сам стал танцевать Щелкунчика. Я танцую все ведущие партии в нашем театре. Мне нет равных. Потому что, когда танцую, я живу… и живу лишь, когда танцую. Любовь и ненависть, страдание и наслаждение я выражаю в движении, и мой язык понятен окружающим. На моих спектаклях никогда не бывает безразличных и равнодушных. В лицах зрителей, как в зеркале, вижу отражение своих чувств. Я учу их сострадать, я учу их любить, я учу их жить.
        Скоро, скоро начнётся спектакль. Сегодня «Ромео и Джульетта». Через пару часов выйду на сцену и с упоением растворюсь в музыке Сергея Прокофьева. Я жду этого момента с великим нетерпением, словно свидания с любимой женщиной, одновременно торопя и оттягивая сладостное мгновение.
        Но что за шум? Кто смеет входить в мою гримёрную без стука?
        - Алексей Петрович, опять танцевали? Ну, вы, прямо, как дитя! Пятнадцать лет ведь прошло, пора бы уж смириться. Вон Сергей Степанович корзинки плетёт, Валерьян Иванович рисует картины маслом, и вы чем-нибудь займитесь, почитайте, что ли. Хотите, принесу вам какую-нибудь книжку?
        Я огляделся. Где я? Что за комната? Чьи это ноги, прикрытые клетчатым пледом, в инвалидном кресле? Мои?!
        - Покушайте, Алексей Петрович, - толстая санитарка поставила передо мной поднос с едой. Она смотрела жалостливо и участливо.

32-1. Шурка
Вера Шкодина
   Во дворе выла собака.
Санька проснулась среди ночи и теперь тоскливо вслушивалась в непонятное откровение собачьей души.
В горнице заворочалась и забормотала мать.
Ей надо в пять утра вставать, чтоб подоить корову и выпроводить в стадо.
- Вот развылась! - уронила Санька в темноту, натянув одеяло на голову.
Мать заворочалась снова, вздохнула и обреченно изрекла:
- Преставился кто-то.
- Да уж!  - фыркнула Санька, - как же, сказки!
- Так и есть, - убежденно заверила мать
Её уверенность заставила внутренне сжаться и замолчать.
Спорить не хотелось, спать тоже. Промучившись до утра,  за обычными летними делами выкинула из головы ночной разговор.
       В обед влетела переполошенная соседка и , вытаращив глаза, затараторила:
- Шурка Доценко удавился! Руки, господи, наложил на себя!
И,  довольная  произведенным эффектом, расположившись на лавке у печки, продолжала уже спокойнее.
Веревку  через кровать перемахнул и  затянулся. Так  и тянул, пока не помер. Ужас! – закрыла она лицо.
- Шурка? – удивилась мать и неожиданно добавила, - да уж пора ему.
Соседка помолчала и убежденно добавила:
- Собаке – собачья смерть!
       Санька оцепенела от этих слов. До ночи бестолково толкалась она по двору, слушая и слыша, как сквозь вату, новые подробности, приносимые разговорчивыми соседками.
Санька хорошо знала его и не верила, и не могла поверить. Особенно потрясли её слова  людского приговора:
- Собаке – собачья смерть.
Почему? Откуда такая жестокость? Всё внутри рвалось и протестовало. Нет! Так нельзя о человеке!
Даже если он такой.
Всё равно нельзя, не имеют права судить . Разве они всё знают?
       Через пару дней его хоронили.
По улице шла странная похоронная процессия. Для деревни это было невероятно:
 Пять человек родных и больше -  никого.
Люди выходили на улицу, провожали  группу глазами и молча уходили во двор.
       А Санька всё стояла и стояла на улице, и когда они уже скрылись из глаз, она всё не могла сдвинуться с места. И всё звучали и звучали  в ушах ужасные слова: «Собаке – собачья смерть»
Неожиданно для самой себя она вдруг разревелась. Но и это не принесло облегчения:
- За что же так они? Не  смеют, не смеют!
Но они смели.  А человека  больше нет. И разве  нет прощения?
       Да, Шурка всегда был непутевым. Он не умещался ни в какие рамки. Он был сам по себе.
Небольшого роста,  обычной  внешности, но в драках, которые он сам учинял,  перед ним отступали самые отчаянные забияки.
Пугало в нём такое безрассудство, в котором читалось только одно: он не остановится.
И он, действительно, не останавливался ни перед чем.
       Еще в школе научился вынимать нож в любой потасовке, и еще тогда мог и  пырнуть.
А при виде ножа все кидались врассыпную.
А дальше – больше. Драки, поножовщина, пьянки и тюрьма, как родной дом.
Он не воровал, не грабил, нет. Он дрался.
Лез отчаянно на забияку любого калибра и побеждал. Всегда.
А если кто не отступал, были жертвы.
И как следствие – тюрьма. Опять и  опять.   И  всю жизнь.
        И чего, казалось, плакать?  Одно горе причинял он своим землякам.
Но Санька помнила его другим. Она тогда  еще училась в десятом классе.
Старший брат Володька вдруг увлекся боксом. В зале висела самодельная груша, которую он после работы каждодневно колошматил вечерами.
Санька помнила, как брат пришел однажды  домой весь избитый.  И тогда она впервые услышала  про Шурку. Мать – учитель математики, запретила ему выходить на улицу  вечерами.
Но Володька был упрямый и гордый.
        Однажды поздним вечером родители ушли к знакомым что-то отмечать. Санька делала уроки.
Вдруг -  захлебывающийся лай овчарки. Грохот двери, которая была просто   снята с петель. И появился невысокий парень в распахнутом полушубке с ножом в руках. Володька побледнел.
Санька изумлённо поднялась из-за стола и пошла навстречу.  Вид ножа её не только не испугал, она поразилась невиданной наглости.
-  Ты что, сдурел? – возмущенно заорала она. – А ну сейчас же дверь на место поставь!
Мороз на дворе!.
 С ума сошел что ли?
Шурка оторопел. Опустил нож и  вдруг расхохотался:
 - Татьяна Тимофеевна! Вылитая Татьяна Тимофеевна! Как есть!- Татьяна Тимофеевна!
         Дело в том, что мать Саньки, Татьяна Тимофеевна,  когда-то учила его.
 Её знали, как строгого и требовательного учителя.  Все хулиганы уважали её за справедливость. Санька, действительно, была очень похожа на мать.
Шурка безропотно и даже охотно поставил дверь на место, балагуря с Санькой о том, какая умная и строгая у неё мать. Уходя, взглянул на Володьку и добавил:  «А ты не лезь, куда не надо. А то получишь. Понял?»
- Сам получишь! – возмутилась Санька,  - еще не хватало!
- Да ладно, - щелкнул он её по носу, - Татьяна Тимофеевна!
- Я Санька!
-Тёзка!
Во дворе  грозная овчарка проводила его только   рычанием.
         Второй раз она увидела его, когда была уже первокурсницей. Приезжала домой на выходные. Была  зима.
Решила сходить на танцы в клуб, куда раньше  путь был   заказан, учениц туда не пускали.
Вошли с подругой и вдруг, как сквозняк по залу:
- Шурка! Шурка!
Повисла тишина. Напряженно повернуты головы к двери.
Санька увидела плотного невысокого паренька в щегольских  белых  послевоенных бурках, в лисьей дорогой ушанке, вызывающе заломленной на ухо.
Санька с любопытством,а потом и весело изучала его кавалерийские замашки. Её веселила вызывающая  рисовка, живописная свита и купеческий задор.
           Дома она хохотала, описывая  экстравагантный его вид и  поведение.
Старший брат неодобрительно  косился и пророчески предупредил:
-  Ты его не знаешь. Это головорез. Его все парни боятся.
- Почему? -  искренне удилась Санька, - он такой смешной! И не злой вовсе.
-  Добрый! – Володька едва не захлебнулся от негодования,  - Добрый? – повторил он и развел руками. – Если бы все  добрые  столько народу перерезали, то я уже не знаю, кто злой!
- Вы его сами избаловали, - упрямилась Санька, -  потому что дрожите, вот он и бахвалится.
- Дрожи, не дрожи, у него разговор короткий. Не дрожишь -  пырнет ножом, только и всего, - холодно возразил брат, - и вообще, помолчи, салага.   Мам! Скажи ты ей! А то я не пущу её на танцы!
- Попробуй! – возмутилась сестра, -  феодал!
А его боишься! Ха-ха-ха!
- Ну ладно, я с детьми не спорю, - брат хлопнул дверью.
- Скажите, пожалуйста, какие мы взрослые! – крикнула вслед Санька.
          А через неделю Шурка пригласил её на танец.
Танцевали вдвоем,  а рядом -  ни одной пары.
Санька веселилась:
- Это они все тебя боятся? Да? А хорошо! Не тесно!
Шурка разговаривал с ней уважительно:
- Я знаю, ты дочка Татьяны Тимофеевны!
По глазам узнал.
Это моя любимая  учительница.
- Ого! У тебя что, любимые учителя есть?
- Одна, - просто ответил Шурка, -  я её на все праздники поздравляю.
Санька вспомнила открытки, что получала мать к праздникам, чуть ли не со всего света.
- И из тюрьмы тоже? – съязвила Санька.
- Да, - нисколько не удивился тот и торжественно заявил, - всегда! Я её уважаю.
- Это за что же?
И она вспомнила, что мать никогда  не высказывалась о Шурке плохо.
- Она строгая и справедливая. Мы её уважали. Да.
Санька помолчала.
Надо же, идеалы у него.
- Я тебя пойду провожать,  - закончил он разговор и  вежливо провел её на место.
- Валяй, - хмыкнула Санька и представила вытянувшееся лицо брата.
- Пошли через озеро, - предложила она,- чтоб не шокировать бабок.
- Давай, -согласился он
          Они шли и беседовали. Санька спрашивала, он отвечал. Наконец, она осмелилась:
- Ты почему из тюрем не вылезаешь? Нравится что ли?
 Шурка тяжело замолчал.
«Ну, влипла, - подумала Санька, -и зачем?»
Вдруг он остановился и горячо заговорил.
 Из его пульсирующей исповеди Санька поняла:
- Дразнят, задевают, лезут все. А я  дурной! – упавшим голосом завершил он, - сам не понимаю, как за нож хватаюсь. Дурной я! Дурной!
Саньке это было совсем непонятно, совсем!
- Удобно устроился, - буркнула она, - себя не помнить, себя не понимать! Очень удобно! Можно позавидовать!
- Чему?  -искренне удивился тот.
- Ты почему такая темнота? Ты почему  всё на инстинкты спихиваешь? А?
Теперь не понял он. И Саньке стало ясно:  не поймет. Не знает он про инстинкты.
- Ну ладно, - оборвала она себя, - тормоза тебе надо ставить, а иначе – крышка.
- Да, - наивно согласился он, - только ничего не выйдет, я пробовал.
Вот так они и расстались
- Мама! - кричит возмущенный брат, - ты знаешь, кто её провожал сейчас? Шурка! Я следом полз по кустам, все штаны продрал! Перетрясся весь, а  она, представь, воспитательные беседы с ним проводит! Дура больная! Учительница облезлая! Да он же тебя одной рукой!
- Ладно! Прекрати, Не тронет он её. Я знаю, -  отрубила мать,и ушла в горницу.
- Вот так! Сам дурак!  А он искренне со мной разговаривал!
           А ведь он, действительно, был абсолютно искренним. Это она чувствовала. Но как же сочетать его искренность, даже наивность с нечеловеческой,  звериной жестокостью?
- Брось ты свою философию, - злился брат, -  прямо педагог Макаренко нашлась! Ну, давай, займись воспитанием! А он тебя прирежет из благодарности.
Так и не решила Санька этой мучительной загадки.
Шурку опять посадили за какую-то разборку с поножовщиной.
      И еще  была одна встреча.
Случайная.
 В одном районе, где после вуза она только начинала работать в восьмилетке.
 Как он обрадовался, увидев её!
- Ты знаешь, завязал я, всё! Точно! Сейчас работаю в геологоразведке. Уже второй год! Я деньги зарабатываю.  Матери  дом куплю. Хватит ей в землянке жить! Слушай, а ты можешь мел достать?
- Зачем? – удивилась Санька.
-  Бурки помелить, чтоб белые были.
 Санька расхохоталась:
- Мне бы твои проблемы!
- Ну достань, - обиделся он, что тебе стоит.
- Запросто! – достала из портфеля мел, - доволен?
- О! – заулыбался тот, - спасибо, а то нигде не могу достать!
Вот и всё.
        А потом ещё прошло года три. Летом Санька всегда гостила дома.
В прошлом году умерла Шуркина мать, так и не дождавшись дворца на Шуркины деньги.
Умерла в землянухе.
А он приехал из тюрьмы, опоздал на похороны, а ночью удавился, сам.
     Какой же постылой должна стать   жизнь, что даже инстинкт самосохранения не смог одолеть его в тот момент.
Его,  человека -  на уровне инстинктов.
 Шурка, Шурка! Безрассудная голова!
«Собаке – собачья смерть!»
Почему же так больно за тебя?
Наверное, что-то ты понял, Шурка, если не смог больше жить!

32-2. Группа крови номер один
Вера Шкодина
Не так давно, роясь в старых фотографиях, я нашел  эти пожелтевшие, рассыпавшиеся в руках листки. Они принадлежали моему деду. Я помню, что он как-то готовился сделать что-то вроде книги воспоминаний  о своем пребывании в лагере смерти.
Что-то писал, зачеркивал, страшно волновался и снова писал. А потом сидел долго с неподвижным взглядом глаз, полных слез.
       А мне  было невдомек, что то, что он пытается оставить после себя, это все для нас, грядущих  поколений.
      Эта боль, эта скорбь, этот крик души. И это предупреждение.
И вот я держу в руках как бы письмо  из прошлого,  письмо-воспоминание  моего  деда:
        «Июнь – прекрасный месяц лета, когда все вокруг в цветах, сады утопают в зелени, идут школьные выпускные экзамены.
Я на всю жизнь запомнил этот месяц лета, месяц тысяча девятьсот сорок первого года.
        Мы с семьей жили в Риге, сестра оканчивала школу, а я в этом году собирался  в первый класс. И мы должны были  переехать в Ленинград.
Уезжать из Риги не хотелось, но отцу предлагали там работу.
Мы ждали только, когда закончатся экзамены у сестры, и тогда можно будет уехать.
        Каждое воскресенье я ждал всегда с радостью. Папа будет дома, и мы обязательно пойдем куда-нибудь  гулять. И это воскресенье я ждал.
       Воскресенье  двадцать второго июня…
Я проснулся рано, что-то гудело, стоял какой-то непонятный шум.
Отец быстро оделся и ушел, а мы сидели в веранде, прижавшись к матери.
Потом появился отец, и они о чем-то с мамой долго разговаривали, закрывшись в комнате.
      Я так и не понял, что случилось, но мама почему-то плакала.
Отец снова ушел и вернулся  только вечером.
Мама стала собирать вещи в чемодан и сказала, чтобы мы через час были готовы уехать, так надо для всех нас.
        Ночью подъехала машина, и мы отправились . Куда? Зачем? Я не спрашивал. Лишь к обеду мы подъехали к какой-то деревушке, состоящей из десятка дворов и окруженной со всех сторон лесом. Здесь я и узнал, что началась война, но что это такое, я тогда еще не понимал.
        А потом пришли они, «хозяева».
Нас выгнали на улицу, а там уже  были жители деревни.
Офицер что-то говорил и говорил.
          Потом подъехали машины.  Нас стали хватать из толпы и  бросать в эти машины.
Мама почему-то кричала и плакала. Мы с сестрой оказались в одной машине.
Она тоже плакала и прижимала меня к себе, как это делала мама
        Это был последний день, когда я видел свою мать и запомнил её такой: заплаканной и бегущей за нашей машиной.
         Всю дорогу сестра плакала и держала меня за руку. Я ее успокаивал, говорил что-то, а у самого по щекам текли слёзы.
       Мы еще не знали, что едем в жуткий, нечеловеческий лагерь, едем в  ад.
И он начался с собачьего лая, колючей проволоки, с вышки с автоматчиками, черного дыма, клубившегося из трубы.
        Нам было объявлено, что это концентрационный лагерь «Саласпилс».
При входе в него всех раздели, потом повели  в так называемую «душевую».
Нельзя было останавливаться, поток шел непрерывный, а на выходе уже стояли эсэсовцы
и распределяли нас по баракам.
       Вот здесь я и расстался с сестрой. Нас, таких же, как я, детей привели в какое-то помещение. 
         И здесь я увидел страшную картину: дети лежали, стояли, сидели. В глазах была пустота, боль, страдание.
       Ко мне подошел мальчик, примерно такого же возраста, как я и спросил: «Какая группа крови?»
Я еще не знал, что это такое, и поэтому  не ответил ему, он, рассуждая, как опытный
Сказал, что «лучше бы первая – так быстрей умрешь», и отошел в сторону.
        Оттого, что я ничего не ел уже второй день, или от пережитого за эти дни, я уснул
Разбудил меня шум в бараке: кто-то ходил и кричал. А потом стали на тележку кидать
с нар детей, но они не шевелились.
И вновь я увидел того же мальчишку. Он объяснил, что это мертвых собирают, чтобы отвезти в крематорий – специальную печь для сжигания трупов.
         Днем всех тех, кто прибыл вчера, повели в санитарный узел для осмотра.
Каждому  на руке сделали  наколки с номером и группой крови. И тут я увидел, , что у меня первая группа. Врач похлопал меня по плечу и сказал:  «Gut!»
        И потянулись дни, недели, месяцы. Каждый день кто-то умирал. И новые партии детей прибывали и прибывали, не давая потухнуть крематорию.
        И вот в один из осенних дней я увидел сестру, вернее узнал её по каким-то родным очертаниям, но это была уже не та, моя любимая сестра. Я стал звать её, но сил не было даже крикнуть, а она в сопровождении таких же  девушек, под охраной автоматчиков
Направлялась в сторону «Яра смерти».
        Мы все знали, что немцы держали барак с молодыми девушками.
Брали у них кровь, насиловали, а потом расстреливали.
        Не было слез, не было уже сил жить. И каждый раз после откачки очередной дозы крови, лежа на нарах, мечтаешь о том, чтобы утром уже не проснуться.
          Все меньше стали привозить детей. Нас в бараках оставалось с каждым днем все меньше и меньше.
         Мы слышали, что Красная Армия уже на подходе, но ни радоваться, ни надеется не было  сил. А немцы зверели, крематорий только успевал заглатывать новые партии узников.
           Но однажды… Нет, невозможно говорить об этом вот так просто.
И вот свершилось. Рано утром ворвались в город танки с нашими солдатами.
Но сил подняться уже не  было. И впервые за столько страшных дней и ночей  потекли слезы.
            Много лет прошло с тех пор, но память хранит все эти воспоминания вместе с номером и группой крови на левой руке.
После войны мне пришлось еще раз побывать на этом самом месте, где стоял концентрационный  детский лагерь «Саласпилс».
          Нет тех бараков, нет крематория, но на их месте создан мемориальный ансамбль скорби, музей  «Дорога страданий». На месте бывших бараков всегда лежат живые цветы, сладости, детские игрушки. А на месте расстрела девушек растет красивая березовая  роща, как олицетворение красоты тех. Кто лежит в этой  братской могиле, в «Яру смерти».
               
 …….Я долго не мог успокоиться. Я неподвижно сидел, согнувшись над этими листочками, которые исписаны мелким и рвущимся почерком моего родного деда, которого уже нет в живых.
      Я не смог сдержать слез и не стыдился их. Вспомнил о том, как одинок он бывал со своими, никому не известными мыслями. И как я зачастую был равнодушен к тому, чем он живет, о чем думает.
      Как я был занят собой и своими неразрешимыми  проблемами, которые казались мне глобальными.
         Я и не догадывался, что рядом со мной жил человек, родной мне по крови, в котором я не смог увидеть целого огромного мира, наполненного болью и отчаянием, страданием и состраданием, который мог не только рассказать мне о целом отрезке истории, но и научить многому в жизни. Поделиться своими раздумьями, сомнениями или откровениями.
         Позднее раскаяние…



35-1. Ассоциации
Татьяна Вяткина -Сергеева
Я проснулась от звука деревенского радио. Звук  радио в деревенском доме невозможно спутать ни с чем  другим. Сначала  слышу строгий голос диктора, но потом к этой строгости  добавляется прекрасный звон летнего утра: истошное кудахтанье кур, пение петуха, скрип колодца, неспешная беседа деда с соседом на лавочке под окном.
Окончательно проснувшись,  прислушиваюсь к звукам, доносящимся из-за закрытой двери: там бабушка готовит «снеданок». Оттуда слышится шкварчание сала на  сковороде, стук ухвата, звон тарелок и вилок…
И над всем этим плывет радиозвук: утренние новости, бодрые песни советской страны, интервью с известными людьми и просто хорошими работниками.
Несколько раз пытаюсь заснуть, понимая, что в летние каникулы просто кощунственно вставать в такую рань. Но это оказывается физически невозможно. Когда мозг привык к  прекрасной мелодии утра,  и она стала даже убаюкивать, к ней подключилось истеричное жужжание здоровенной, взращенной на свежем  деревенском воздухе, мухи-налетчицы. Хищница  использовала всевозможные маневры, пытаясь позавтракать. Спасаясь от её  хитрых налетов, я, в конце концов, укрылась  одеялом с головой. Стало тихо. Звук радио стал мягким, нежным, все остальные звуки вообще потеряли свою значимость. Но доступ свежего воздуха прекратился, дышать становилось все труднее, жар обволакивал тело – и одеяло соскочило с меня до самых пяток. Несколько секунд удалось понаслаждаться прохладной свободой, но,  учуяв мое молодое тело, муха возобновила атаку. Дальше нежиться в постели стало невыносимо.
Босые пятки обжег холод деревянного пола. Не верилось, что на улице набирает силу очередной жаркий летний день.
- Проснулась, паненка? – бабушка радостно захлопотала возле печи. –Умывайся, скоро снедать будем. Беги, зови деда.
В слово «паненка» бабушка вкладывала всю свою любовь и радость оттого, что внукам досталась действительно панская жизнь по сравнению с её тяжелой долей.
Капли утренней росы холодили ноги, пока я бежала за ворота. На лавочке возле палисадника под развесистой вербой  сидели дедушка с соседом.
- Дедушка, бабушка завтракать зовет! – позвала я.
- Ну, пойдем, пойдем.
… По дому разносился аромат вареной в печке картошки с пригаркой, жареного сала с яичницей, нарезанных молодых огурчиков,  залитых водой и посыпанных  чесноком и укропом.
Стукнула калитка и по двору прошла Дмитриевна. Никого не удивил ранний визит соседки,  скорей было бы странным, если бы Дмитриевна не заглянула на завтрак.
Дмитриевна или Елена Дмитриевна  была деревенской учительницей. Школа, кстати, находилась прямо напротив  бабушкиного дома. Это было небольшое одноэтажное деревянное строение. Отличала его от других деревенских домов деревянная обрешетка. Наверное,  сначала у сельсовета были какие-то глобальные планы насчет школы, но, смычка города с селом привела к падению рождаемости, количество деревенских учеников катастрофически уменьшалось год от года. Скорее всего, это и стало причиной,  по которой фасад школы имел такой оригинальный вид,  резко выделяющий ее среди деревенских домов. Кстати, в детстве мне казалось, что эта школа так и должна выглядеть. Здание имело два входа: один – вход в школу, второй – в жилище учительницы. Школа была начальная. Учились в ней немногочисленные дети из близлежащих деревень.
Запах этой школы сохранился в моей памяти до сих пор. Елена Дмитриевна приглашала меня приходить за книгами в библиотеку. Вернее, библиотекой был просто шкаф с книгами, стоящий в классе. Я очень любила заходить в  эту небольшую комнату со старинными крепкими партами, металлической круглой печкой и выбирать книги в шкафу.  Над всем этим чудом витал запах старых книг, чернила, сырости. От принесенных в дом бабушки книжек тоже веяло тем же запахом, отчего читать их было вдвойне интересней.
Сказочным казался школьный двор, заросший травой и высокими деревьями. Ничто в нем не напоминало двор моей городской школы: никакого асфальта, скамеек, клумб с цветами. В этом школьном дворе царицей была естественная зелень некошеной травы и огромных деревьев. Очень таинственно смотрелись старые школьные парты, которые почему-то стояли под ветвистыми деревьями, словно их выгнали с урока за плохое поведение. Интересно было сидеть за ними, хлопая громоздкими крышками, заглядывая  в глубину парт, каждый раз надеясь найти там что-нибудь оставленное необыкновенными деревенскими учениками. Ученики казались необыкновенными, потому что в такой школе могли учиться только необыкновенные дети,  и вообще  казалось, что в такой школе учиться можно только «понарошку».
Не только  школа казалась не настоящей, но и сама учительница Елена Дмитриевна. Она абсолютно не была похожа на городских учителей. С одной стороны в ней присутствовала учительская  строгость, она была абсолютно  не похожа на остальных жителей деревни своим внешним видом, хриплым голосом, речью, но все же она была необыкновенно доступна. Доступна, хотя бы тем, что могла вот так запросто зайти в дом или просто посидеть на скамейке вечерком с соседями, свободно общаясь со всеми, чего никогда не позволяли себе городские учителя. Учителя городских школ всегда были окружены ореолом таинственности,  и казалось, что все у них не так, как у обыкновенных людей. А кроме этого Дмитриевна курила! Курила запросто, никого не стесняясь. Это было удивительно!  Вы еще сомневаетесь, что школа была необыкновенной?
Дмитриевна была  уже немолода, двое ее сыновей жили в областном центре, хозяйства у нее не было никакого и вот только теперь, когда я пишу эти строки, я задаю себе вопрос: «Как же она жила большую часть своей жизни в этой деревне? Что чувствовала?» И уж точно не могла себе даже в страшном сне представить, что по прошествии сорока лет её сын Олег станет «последним могиканином» нашей деревни…
 Летний день набирал силу. Дедушка ушел  на ферму, бабушка крутилась по хозяйству. Я в силу своих детских возможностей пыталась ей помогать, хотя бабушка все время говорила: «Не трэба, иди лепей гуляй, пакуль малая. Ну, если хочацца, дык парви траву на цыбули». Теперь я понимаю, что только лук и можно было мне доверить, потому что его очень тяжело спутать с сорняками. А сколько удовольствия доставляло мне кормление поросенка. Было страшно и одновременно весело смотреть, как бабушка открывает засов сарайчика и тазиком с едой отпихивает поросенка от входа, затем ставит тазик на пол и поросенок, аппетитно чавкая, похрюкивая, разбрызгивая свой  вкусный обед, начинает трапезу.  Разве ел бы с таким удовольствием кто-нибудь невкусную пищу? Днем я бросала  в его сарайчик через незастекленное окошко лебеду, сорванную в огороде. Поросенок, посапывая, вставал с пола и, хрюкая от удовольствия, ел траву. Мне в окошко видна была только его спина, поросшая белесыми волосами.
Но когда дед выпускал поросенка во двор немного порезвиться, я немедленно заскакивала в дом и со смешанным чувством страха и веселья глядела в окно на розово-белесый ураган, который, визжа от восторга, носился по двору,  а куры с диким кудахтаньем разбегались и разлетались от него в разные стороны!
Один раз в неделю в деревенский магазин привозили свежий хлеб. В деревню задолго до прихода машины с хлебом стекались жители окрестных деревень. Это был своеобразный клуб встреч. Время до привоза хлеба за разговорами проходило незаметно. И вот к магазину, поднимая тучи пыли, подъезжала машина. Время останавливалось. Казалось, что магазин никогда не откроется, продавщица будет целую вечность принимать товар,  а аромат свежего хлеба так и останется за закрытыми магазинными дверями  и только продавщица сможет им наслаждаться. Но нет! Двери открывались, и начиналась торговля. Скажете – и что же здесь удивительного? А то, что это вам не город! Черный хлеб здесь покупали оптом -  не меньше десяти буханок. Белые батоны брали меньше, баранки уходили вязанками, а венчал все это великолепие бумажный кулек с карамельками. Хлеб выносили из магазина в огромных веревочных сетках, кое-кто нес свои покупки на плечах в постилках, завязанных крест-накрест.
Невозможно было дождаться, когда же дедушка внесет в дом это ароматное чудо,  и можно будет срезать корочку мягкого, хрустящего, душистого свежего хлеба и намазать его искусственным медом. Заметьте, натуральный мед круглогодично имелся в доме бабушки, потому что мой прадед занимался пчеловодством, но искусственный мед на свежем хлебе – это божественно!
Вечером, когда все хозяйственные дела закончены: скотина накормлена, парное молоко процежено, курятник закрыт на ночь, семья умылась, поужинала -  начинались деревенские посиделки. Сначала мы с бабушкой выходили посидеть на лавочке. Обычно к нам присоединялся  кот, обрадованный возможностью поласкаться возле хозяйки. Затем, после обхода хозяйства, выходил дедушка. Постепенно к нашему палисаднику стекались ближайшие соседи.  Баба Анисья приносила ведерко небольших, сладких, как лимонад, летних яблок. Незаметно сумерки накрывали деревню, и было тревожно и сладко наблюдать, как листва деревьев, днем такая обыкновенная, с наступлением темноты приобретает самые причудливые формы: листва одного дерева становилась чем-то похожа на Пушкина, вторая просто была чье-то лицо. Деревья  стояли, как великаны из какой-то волшебной страны. Мне было страшновато и вместе с тем приятно, потому что я понимала: в такой большой взрослой компании со мной ничего плохого не может случиться.
Разговоры соседей периодично прерывались звонким похрустыванием. Хруст раздавался от дружного поедания сочных сладких яблок. Казалось, вкуснее ничего не может быть. А утром, заглядывая в ведерко, оставленное бабой Анисьей, я видела неприглядные, маленькие, червивые яблоки. Страшно представить -  сколько червячков было съедено этими прекрасными  летними вечерами!
… А сейчас в нашей деревне живет только один постоянный житель – сын учительницы  Елены Дмитриевны  -  Олег. Живет в той самой, почти уже разрушенной, школе. О чем он думает одинокими вечерами, стоя один посреди единственной деревенской улицы, окруженный зеленью, занявшей место разобранных домов, глядя в темные окна немногочисленных сиротливых хат?
P.S. Зато теперь через всю деревню тянется шикарная асфальтированная дорога и регулярно приезжает автолавка с разнообразными продуктами. Можно заказать даже ананасы!
А радио в городской квартире я никогда не включаю. Его звук, неограненный  деревенскими переливами, звучит слишком сиротливо и уныло…

35-2. Последний из...
Татьяна Вяткина -Сергеева
Олег стоял перед домом, вернее, перед тем, что от него осталось, безвольно опустив плечи, бездумно вперив взгляд в груду обгоревших досок и кирпичей. Осенний злой ветер поднимал и крутил вихрем золу с пепелища, насмехаясь над погорельцем. Вот и все, что осталось от неуютного жилища, но все-таки жилища – пусть неухоженного, почти неотапливаемого, но все же…
Постепенно мысли стали роиться в голове: «Что ж теперь делать? И так ничего не имел, а теперь и вовсе остался без крыши над головой, без своей заношенной одежонки. И деньги, которые остались от небольшой, драгоценной пенсии, тоже сгорели. Беда..»
Слезы отчаяния и обиды потекли по грязным, изможденным, морщинистым щекам. Растирая слезы вместе с гарью по лицу, мужчина побрел по деревенской улице, вернее по тому, что осталось от нее. А от деревни осталось три дома. Было четыре, пока не сгорело его жилье. Все остальные подворья находились во власти молодого дикого  березняка.
 Два дома принадлежали дачникам – выходцам из деревни, переселившимся в город.  Третий  фактически был ничей. Хозяев дома их дети перевезли в город, а сами в эти джунгли даже летом приезжать не хотели.
Олег подошел к бесхозному дому, который все же был заперт на замок, мысленно попросил прощения у хозяев и, выбив стекло в веранде, забрался в жилье.
Лежа в холодной кровати, под сырым толстым одеялом, вперив взгляд в стену, с которой свисали неровными кусками старые, грязные обои, он пытался осмыслить все произошедшее с ним, тем более, что сегодня он был трезв как никогда – все спиртное, купленное на недавно оформленную нищенскую пенсию,  уничтожил огонь.
… После развода с женой, он приехал из областного центра в эту деревушку к матери -  деревенской  пенсионерке-учительнице, которая жила в маленькой пристройке к школе, вернее к зданию школы, так как школы собственно не было, потому,  что учить уже многие годы было некого. Оформился на работу в совхоз. Постепенно деревенская жизнь затянула своей легкостью: не надо ни перед кем рисоваться, отчитываться. Поработал – выпил, поспал – пошел на работу, можно небритым и даже немытым. Никто не обращал внимания. Даже мать. Старой учительнице уже было все равно, что происходит с сыном, так как за ней самой был необходим уход. Но его не было. Так и жили…
Потом, устав от жизни, очень тихо  умерла мать. После смерти старой учительницы  деревня быстро опустела.  Немногочисленные жилые дома превратились в дачи. Жизнь в них кипела с весны по октябрь, замирая на всю зиму. Замерла навсегда и жизнь в совхозе. Наступила новая эра. Опустошение пришло на совхозную ферму. Очень незаметно развалились, а потом разобрались местными жителями стены коровников, фундамент их зарос травой, как будто никогда здесь не  ступала нога человека, не мычали коровы, не работали люди. Олег остался без работы.
Зимой зарабатывал на жизнь, продавая дрова: таскал из леса на плечах не очень толстые бревна,  пилил их, потом искал покупателей, иногда покупатели сами находили его… Летом было хорошо. Собирал грибы, ягоды, продавал скупщикам. Соседи-дачники считали его почти своим. Для него всегда находилась тарелка супа. Но постепенно и дачи стали пустеть. Очень уж далеко от цивилизации находилась деревня, да и дачники постарели…
 Вот тогда окончательное опустошение пришло в некогда небольшую, но уютную деревню. Вот тогда березняк втихомолку, но неумолимо стал отвоевывать у деревенских подворий пространство. Вот тогда Олег стал жить фактически отшельником.
Сердобольные люди из соседней деревни позаботились, собрали необходимые документы,  оформили ему  пенсию,  и жизнь вроде стала налаживаться.
Был даже один плюс в этой вымершей деревне: сюда регулярно два раза в неделю приезжала автолавка, привозила продукты ему, последнему жителю деревни…

…Водитель-продавец автолавки сообщил в милицию, что единственный житель деревни уже два раза не пришел за продуктами.
Через неделю появилась статья в районной газете о том, что последний житель деревни был найден мертвым в чужом доме, лицо его было съедено крысами…

36-1. Старик и девушка
Владимир Волкович
Раскалённое солнце медленно клонилось к закату. Лучи его падали наискосок в воду, превращая поверхность залива в тысячи мелких осколков. Сверху хорошо было видно, как горный хребет, словно руками, пытался охватить залив кольцом своих объятий, но не достал и половины. Море не отдавало до конца горам своё детище - залив. В туманной, голубоватой дымке нельзя было различить, где вода смыкается с небом.
Старик неподвижно сидел на камне и, прищурившись, смотрел на расстилавшуюся перед ним гладь залива. У ног его лежала корзина со снедью, покрытая сброшенным с плеч плащом, ещё прихваченным золотой застёжкой.
Природа словно специально создала этот чудесный уголок над морем, эту круглую полянку среди гор, поросших низким раскидистым кустарником. Внизу в долине, среди ровных квадратов виноградников, виднелись ярко-красные крыши домов, обрамлённые зеленью деревьев.
Сюда в далёкие годы приводил его, юного наследника древнего рода, полуслепой старец, открывавший перед ним огромный и прекрасный мир. Множество сказаний и легенд поведал любознательному мальчику старый хранитель. Сколько лет минуло с той поры. В бесчисленных походах, в чужих странах, в тяжёлых битвах, раненый, он вспоминал об этой полянке, и память о ней поддерживала его тающие силы.
Жизнь прошла, утекла, как вода сквозь пальцы.
Болезни подкрались незаметно и, словно стая воронья, чуя лёгкую добычу, набросились на него. И что ему сейчас власть и богатство, если нет уже когда-то могучего тела, а рука, привыкшая сжимать меч, способна держать лишь посох.
Вчера за вечерней трапезой, он любовался совершенными формами белокожей рабыни. Врождённая грациозность, сдержанное достоинство и приветливость, выдавали в ней царское происхождение. Он знал, что её хозяин, друг его детских игр, не откажет ему. И потому он пригласил девушку на эту полянку. Он пригласил её в надежде вновь обрести силу и мужество, ушедшие из дряхлеющего тела. Он захотел снова испытать страсть и желание, уже полузабытые им чувства.
Подперев голову руками, старик углубился в воспоминания. Теперь он чаще думал о прошлом, чем о будущем. Вся его бурно прожитая жизнь раскручивалась перед углублённым в себя взором.
Он не услышал лёгких шагов по тропинке и девушка появилась перед ним неожиданно, как будто возникла из воздуха и света. Старик оторопело смотрел на неё, а она, не издавая ни звука, стояла перед ним очаровательная и таинственная, в своей бело-голубой одежде. Лёгкая усмешка играла на её свежих полных губах, в широко раскрытых чуть удлинённых глазах таилась настороженность. Тёмные волосы ниспадали широкой волной до самого пояса.
- Нимфа, - прошептал старик, медленно поднимаясь и сразу забыв обо всех своих болезнях и о самом бренном теле. - Как твоё имя?
- Пифия, - произнесла девушка звучным, высоким голосом, чуть улыбнувшись краешком губ.
Старик, наконец, опомнился, расстелил на траве широкий плотный кусок ткани, и жестом пригласил девушку сесть. Она уселась, поддёрнув тунику и грациозно подогнув под себя ноги так, что они обнажились выше колен. Старик опустил голову и склонился над корзиной, чувствуя спиной взгляд её диковатых глаз. Внезапно в спине появилась боль, которая после ночёвки в малярийном болоте под Сузами, иногда, досаждала ему.
Он стиснул зубы, достал из корзины две амфоры с вином и две чаши, потом оттуда же появились жареные цыплята, холодная телятина, сыр и фрукты.
Себе он наполнил чашу из амфоры с тяжёлым и хмельным Родосским вином, а ей налил лёгкого светлого вина из местного винограда. Они подняли чаши и молча выпили, глядя друг другу в глаза, он - в её большие ярко-зелёные таинственные, она - в его бледно-голубые выцветшие мудрые, по-старчески влажные. Потом он обгладывал цыплячью ножку, запивая её вином, а она маленькими глотками опорожняла свою чашу, отламывая кусочки сыра, прихватывая их белыми, крепкими зубами.
Старик покончил с ножкой, вытер руки и заговорил. И сразу воспоминания обступили их. Он придвинулся к девушке, обнял её за плечи и стал рассказывать: о походах и сражениях, о доблести и трусости воинов, о пепле поверженных городов, о радости победителей и горе побеждённых.
Речь его лилась теперь широко и спокойно, голос окреп. Девушке было приятно чувствовать его рядом. Она уже не замечала отсутствующих зубов, лысеющей макушки, глубоких морщин, избороздивших лицо. Вино слегка туманило голову. На её плече лежала рука мужчины, рука полководца, привыкшая крепко сжимать меч. Глаза старика блестели, на бледных, впалых щеках играл румянец. Сила и страсть молодости, казалось, вернулись к нему.
Его рука скользнула вниз, вдоль её гибкого тела. Девушка изогнулась и лишь слегка вздрогнула, когда искривлённые подагрой пальцы коснулись нежной груди под лёгкой туникой. Они полулежали в траве, над ними было высокое небо и закатное солнце, и только волны прибоя разбивались внизу о камни, внимая ударам их сердец. Девушка трепетала, тело её горело от ласк. Старик шептал что-то пересохшими губами, в глазах его полыхало пламя. Желание, давно забытое, переполняло его.
Мир перестал существовать для них, только они двое, только они одни были сейчас во Вселенной. Старик приник к девушке, она ждала его, полузакрыв глаза. 
Вдруг невыносимая боль в спине, как предательский удар сзади, пронзила всё его тело, кровь бросилась в голову, перед глазами поплыла красная пелена. Сердце, словно необъезженный конь, то останавливалось, вскакивая на дыбы, то неслось бешеным галопом.
Старик повернулся, глотнул широко раскрытым ртом воздух, и тотчас же затрясся в тяжёлом раздирающем грудь кашле.
Девушка открыла глаза, некоторое время недоумённо смотрела на старика. Потом запахнула тунику, села, обхватив руками колени. Лицо её исказила гримаска обиды.
Старик вытер куском полотна губы, отёр испарину со лба, и привалился спиной к камню, поникший и обессиленный.
Эх, старость. Как бы он хотел сейчас стать одним из тысяч своих безвестных воинов, которых мановением руки мог послать на смерть. Стать хотя бы на день, хотя бы на мгновенье. Он, не раздумывая, отдал бы за это всё своё богатство, всю свою славу.
Но время необратимо. И каждому в свой час дарит оно мужество и силу молодости, мудрость и немощь старости.

Девушка отвернулась от старика, вскочила с травы. Следы обиды уже исчезли с её живого прекрасного лица. Она оглянулась вокруг, зажмурилась от ярко сверкающей под солнцем воды, рассмеялась весёлым беззаботным смехом.
Потом, не переставая смеяться, побежала вниз по тропинке, придерживая развевающуюся одежду. Смех её хрустальным колокольчиком нёсся по склонам гор, звенел меж раскидистых низкорослых кустов, гулко прыгал по голубой глади залива.
И смеялось вместе с ней коснувшееся моря багровое солнце, и смеялось вместе с ней высокое небо вечно юной Эллады.

36-2. Снова в строю.
Владимир Волкович
Поздняя осень. Уныло моросит мелкий дождик, словно просеиваясь сквозь облачное сито. Ветер уже разметал жёлтые листья и лишь немногие из них застряли в почерневшей траве, придавленные к земле тяжёлой влажностью.
Нахохлившиеся статуи мокнут, бесстыдно сверкая своею белой наготою. Деревья протянули в безмолвной мольбе лишённые листьев ветки к опрокинутой чаше неба, излившейся на землю нескончаемой влагой.
Приникли к земле напитавшиеся водой скамейки, так и не дождавшиеся усталого прохожего. Не нашлось желающих присесть на них под дождём.
Даже птицы примолкли, спрятавшись в гнёзда, и лишь изредка выглядывали оттуда, не осмеливаясь нарушить своим пением монотонность дождевой капели.
Только чугунные мусорные урны гордо блестели промытыми боками, демонстрируя свою важность и независимость в этом поблёкшем мире.
Убегала вдаль аллея, ложилась лужами под ногами в хлюпающих ботинках, манила вперёд сырой неизведанностью.
Ничто не нарушало замершую в ожидании зимы природу, лишь неожиданно появившаяся фигура в длинном чёрном пальто и надвинутой на самые глаза шляпе неторопливо двигалась по аллее Летнего сада.
Михаил и сам не понимал куда шёл, не замечал промокших ног, не чувствовал мороси, стекающей за воротник пальто. Тяжёлые думы владели им. Как же так получилось, что он стал никому не нужным в этом мире.
Кажется, совсем недавно был востребован, был командиром, в нём нуждались тысячи людей, а теперь… Даша, и та смотрит на него с жалостью. А он не хочет, не хочет, чтобы его жалели.
Интересно, тот кабак на Невском, открыт ещё? Да, денег нет, может порыться в карманах, где-то завалялся золотой царский, за него нынче много  дадут. Деньги бумагой стали.
Пошарил в карманах, извлёк бумажные ассигнации и мелочь. Глядя на них, тяжело вздохнул.
Воевал, воевал за Советскую власть, а домой вернулся, как побитая собака. Ни имущества, ни денег.
Дмитрий Гагарин вон в Москву переехал, пригласили преподавать в Академии. Вот бы и ему куда-нибудь уехать. В доме живут чужие люди. Уплотнили. Не хочется, и возвращаться туда. Нет, уехать, только уехать, хоть прямо сейчас
Даша стучит на пишущей машинке с утра до вечера, чтобы накормить семью.
Надо и ему устроиться на работу, сейчас деловая жизнь оживилась. Новая экономическая политика. Но он, же ничего не умеет, кроме, как воевать. Уже пробовал работать.
Михаил нащупал под пальто эфес сабли, наградного золотого Георгиевского оружия. Он надевал его, оправляясь на свои бесцельные многочасовые прогулки. С этой саблей он чувствовал себя увереннее, может быть потому, что она напоминала боевой шестнадцатый год, наступление Юго-Западного фронта под командованием генерала Брусилова.
Ноги сами привели Михаила в довольно приличный ресторан, которых расплодилось множество с разрешением частной промышленности и торговли. Он по привычке и с некоторым чувством презрения называл его кабаком.
В зале сидело много людей. Михаил пристроился в углу за свободным столиком, сделал заказ подошедшему официанту и стал с интересом разглядывать публику. Вот, подвыпившая компания разночинцев бурно обсуждают какого-то поэта, а вот, бывший студент на скромную зарплату привёл в ресторан девушку, по виду работницу советского учреждения. Два пузатых торговца в жилетках о чём-то энергично и решительно спорят. Это уже новые, нэповские купцы, они правильно решили, что без них власть не обойдётся. А что это за тип так пристально смотрит на него, неужели он в своём дурацком пальто может привлечь чьё-то внимание.
Наконец, принесли заказ. Михаил налил себе полный стакан водки и выпил залпом, потом принялся поглощать солёные грибы, пирог с сигом и сочный дымящийся бифштекс. Ну, теперь можно и по второму. Что это за дрянь подали, только сейчас распробовал, точно не из подвалов Его Величества. Ах, какие напитки подавали в Зимнем. Мог же ведь, и остаться там, Государь отметил пажа. Хотя, если бы остался, давно бы голову потерял. А что, последние годы что-то хорошее принесли? Вернулся, несолоно хлебавши к разбитому корыту. Перед Дашей и детьми стыдно.
Не пора ли по третьему разу. И что этот придурок так смотрит, даже кивнул, как будто меня знает, а мне его физиономия ни о чём не говорит.
С чего это все рожи расплываться стали в разные стороны, как будто кто-то растаскивает их по углам этого вертепа. Сейчас черти появятся, и будут жарить из них бифштексы. Ха-ха-ха! Надо бы заказать ещё водки. А откуда в вертепах водка? Так, где же ей быть, как не там. Надо кликнуть разводящего. Тьфу, какого разводящего? Разносящего, мать его…
– Эй, человек!
– Чего изволите, господин?
– Ещё водки, господин разводящий.
– Я думаю, что вам уже достаточно, господин, надо бы рассчитаться за выпитое и съеденное.
– Хо, он думает. В вертепах не думают, а исполняют. А это кто пришёл на помощь, старший живодёр?
– Господин, вам надо рассчитаться, вот ваш счёт.
– Пошёл ты… со своим счётом, бери деньги, живодёр — Михаил поднялся из-за стола, слегка покачиваясь и переступая, чтобы сохранить равновесие, достал из кармана деньги.
– Кузя, посмотри, сколько у него там.
– У него мало, хозяин.
– Тогда позови вышибалу.
– Он из благородного сословия, может у него ещё есть деньги.
Михаил снова полез по карманам, денег не было. Тогда в его затуманенном мозгу промелькнула мысль. Он расстегнул пальто и выхватил саблю.
Хозяин отшатнулся и крикнул половому:
– Кузя, беги за милицией.
Ближайшие к столику Михаила посетители вскочили с мест и поспешили отойти подальше.
– Не трусь, свиное рыло, — с трудом ворочая языком, проговорил Михаил, — если б хотел зарубить, давно бы твоя башка тут валялась. Я тебе предлагаю Георгиевское оружие в обмен на водку. На! — Он сунул саблю в ножны, снял их и подал хозяину. Тот осторожно приблизился, взял, начал рассматривать. Тусклым золотом блеснула рукоять.
– Чего, смотришь, там написано «За храбрость».
– Это я забираю, даю два червонца. А вас прошу покинуть помещение.
– Два червонца, мерзавец! Там чистое золото…
Михаил грозно надвинулся на хозяина ресторана.
В этот момент к нему почти вплотную приблизился человек, который пристально его рассматривал. Он вполголоса, чтобы не слышали остальные, произнёс:
– Господин ротмистр, я был командиром эскадрона на Юго-Западном фронте в шестнадцатом году, когда вы повели наш полк в атаку. Вам совсем ни к чему в таком состоянии связываться с милицией. — Михаил мутными глазами уставился на говорившего.
– Я тебя не помню.
– Это сейчас не имеет значения. Прошу вас, сядьте.
Тихий, но повелительный голос подействовал на затуманенный алкоголем мозг, переполненный эмоциями и агрессивностью. Михаил сел.
– Вы его знаете? — Спросил незнакомца хозяин заведения, кивнув на Михаила.
– Это совсем не важно. Вот, получите причитающуюся с этого гражданина сумму и возвратите ему, пожалуйста, оружие.
– С чего это я ему должен возвращать, он сам мне предложил.
– Эта вещь стоит в сотни раз дороже того, во что вы её оценили, — твёрдо и настойчиво проговорил незнакомец. — И видя, что хозяин застыл в задумчивости, добавил, — сейчас здесь будет милиция, вы же не хотите, чтобы вас арестовали за попытку похитить у выпившего красного командира дорогое наградное оружие.
Эти последние слова подействовали на хозяина, как удар бича. Он возвратил Михаилу саблю и взял протянутые незнакомцем деньги. А тот подхватил притихшего, опустившего голову и, как будто задремавшего Михаила под руку, и быстро, почти таща его на себе, направился к выходу. И вовремя, едва они вышли, раздались трели милицейских свистков. 
Михаил открыл глаза и с минуту неподвижно смотрел в потолок, потом приподнялся. Незнакомая, казённая обстановка. Где он находится? Ужасно трещала голова, во рту всё пересохло.
Хлопнула входная дверь, в комнату вошёл человек, показавшийся Михаилу странно знакомым.
– Не выпьете ли воды, господин ротмистр?
Михаил кивнул, незнакомец налил в стакан воды из графина и подал.
Михаил сел на кровати, взял стакан и жадно выпил, роняя капли на грудь.
– Где я нахожусь, кто вы такой, — спросил он не очень любезно.
– Давайте знакомиться, — ровным, не обидчивым тоном, видимо понимая состояние собеседника, проговорил незнакомец, — меня зовут Николаем Алексеевичем, фамилия Болдинов, можно просто Николай. А вас?
– Я — Михаил Константинович Комнин, можно просто Михаил. Объясните, пожалуйста, что со мной произошло и где я нахожусь.
– Вчера вы, господин ротмистр, немного перебрали в ресторане, и мне пришлось вас сопроводить до этой гостиницы, где я снимаю номер.
– Почему вы это сделали, почему называете меня ротмистром, сейчас нет такого звания, и кто вы такой, чёрт побери?
Незнакомец улыбнулся:
– Я понимаю ваше состояние и потому отвечу на все ваши вопросы последовательно. Перед Великой войной я оканчивал инженерное училище. В пятнадцатом году, пошёл добровольцем на курсы младших офицеров.
После окончания курсов меня направили в кавалерию. Через год я уже заменил погибшего командира эскадрона. Когда началось наступление, к нам был направлен представитель штаба фронта. Это были вы. Ну, а потом атака под вашим командованием, когда мы прорвали австрийский фронт. Конечно, меня вы не помните, а я вас запомнил очень хорошо потому, что восхищался вами. Вскоре был тяжело ранен, и воевать ни на чьей стороне уже не мог, даже если б и захотел. С тех пор я гражданский человек. После провозглашения НЭПа организовал автомобильные мастерские. Живу в Москве, здесь в Питере, в командировке. В ресторан зашёл случайно, просто перекусить. Когда вы не смогли расплатиться за ужин и предложили хозяину георгиевское оружие, я не смог не вмешаться. Рассчитался с хозяином и заставил его вернуть вам саблю. Мне показалось, что она получена вами за тот бой, и отдавать её в грязные руки было бы для меня кощунственным.
Михаил помолчал, тяжело переживая всё произошедшее и пытаясь восстановить в памяти вчерашний вечер.
– Спасибо, Николай. Я вам обязан. Вы спасли меня от позора и унижения.
– Напротив, Михаил, это я обязан был сделать то, что сделал. У человека бывают разные обстоятельства и мой долг помочь другому. Тем более, такому храброму, умному и решительному человеку, как вы. Я не смею спрашивать о том, как вы оказались в этом ресторане, но с удовольствием готов помочь в решении ваших проблем, если они имеются.
И Михаил, сам не зная почему, вдруг начал рассказывать этому, практически совершенно незнакомому человеку, свою историю. Историю блестящего камер-пажа, лично отмеченного Государем, императором Всероссийским. Историю талантливого и смелого офицера – кавалергарда, трижды раненного, награждённого Георгиевскими крестами и Георгиевским оружием. Историю командира создавшего из маленького красногвардейского отряда сильную кавалерийскую дивизию, прославившуюся в боях. И последнюю историю не забыл, как получил от своего бывшего подчинённого по кавалергардскому полку поручика Кочубея слово чести офицера, что тот не будет воевать против красных, и отпустил его, пленного, обречённого на расстрел. А потом тюрьма и… пустота.
Недолго раздумывал Николай, услышав такие откровения из уст человека, которого глубоко уважал и помнил ещё с того прорыва в шестнадцатом…
– Михаил, не сочтите меня назойливым, предоставляющим вам какую-то услугу. У меня к вам деловое предложение. Мне нужны честные, думающие и образованные люди, на которых я мог бы положиться. Я предлагаю вам место на своём предприятии. Вы переедете в Москву, с квартирой мы устроим. Вы будете заниматься делом, которое очень и очень перспективно.
В самое ближайшее время, через десять – пятнадцать лет вся промышленность и сельское хозяйство будут основываться на автомобилях и тракторах. Как и армия — на механизированных и танковых частях.
Михаил внимательно вглядывался в сидящего перед ним человека. Что это? Судьба приходит на помощь тому, кто в этом нуждается, протягивает руку заблудшему, опустившемуся на дно, не ведающему своего дальнейшего пути?
Неужели бывает так, что в ту минуту, когда, кажется, что выхода нет, что перед тобой стена, вдруг появляется, словно ниоткуда человек, как указующий перст судьбы. И приходит нужное решение, будто озарение, будто зажглась лампочка в темноте сознания и осветила дорогу, по которой следует идти. И уже не важно, долог ли путь, и какие препятствия ожидают впереди, уже не важно, что в глубине души всё ещё шевелится подленький червячок сомнения в правильности выбора. Нужно только принять решение.
– Я согласен, Николай.
– Вот и прекрасно, я ждал именно такого ответа. Тогда не будем терять времени.
Переезд в Москву не стал для семьи событием. Небольшую двухкомнатную квартиру Михаил получил сразу. Даша приняла известие о переезде совершенно равнодушно:
– В Москву, так в Москву. — Она даже не спросила, где он был всю ночь. Раньше такое было немыслимо. В последнее время она очень изменилась. Могла часами сидеть, уставившись в одну точку, не сразу понимая, когда к ней обращались. Как будто пребывала в ином мире.
Началось всё вскоре после приезда Михаила с войны. Дома он застал безрадостную картину. Собственно, дома уже не было, в нём проживали несколько семей. Даша работала машинисткой в «Ремстройстресте», получала мало. Чтобы прокормить семью, приходилось брать работу на дом.
Когда улеглись первые восторги от встречи и супруги насладились друг другом, Михаил заметил перемену в Даше.
– Дашенька, что с тобой, ты разве не слышишь, что Анюта упала, ударилась и плачет? Почему не подойдёшь к ней?
– А? Что случилось? Ах, Анюта? Она уже большая девочка, шесть лет, должна сама о себе заботиться.
– Да что ты, это же ребёнок, твоя дочка.
– И твоя тоже. Вот и подойди к ней.
Михаил, молча, подошёл к дочке, взял её на руки:
– Не плачь, моя девочка. Где ты ударилась? Дай, я подую, и всё пройдёт.
Аннушка перестала плакать и загнусавила:
– Хочу к маме…
– Мама сейчас занята.
– Ничем она не занята, она просто сидит, — опровергла отца Аннушка.
– Она занята собой, разве ты не видишь?
Даша повернулась к мужу и резко спросила:
– А что, мне надо тобою быть занятой?
– Детьми надо быть занятой, да и мною можно, — стараясь, чтобы в тоне были мягкие нотки, ответил Михаил.
– Ты детьми не прикрывайся, попробуй накормить их на зарплату машинистки.
– Я скоро устроюсь на работу…
– Вот и устраивайся… кучером, как бывший кавалерист и красный командир. Ха-ха-ха! — не рассмеялась, а зло проговорила Даша.
– Кавалерию и Советскую власть не трогай…
– Ах, не трогать? Иди, воюй дальше… ведь пока воевал за них, они у тебя всё отобрали. Всё, что твои отец, дед и прадед для тебя сохранили. Ты там героически воевал, а я здесь пошла милостыню просить, хоть на корку хлеба… для детей. Жена князя Комнина. Древний род, византийские императоры. Никто из этих новоявленных вождей даже и не вспомнил о твоей семье. Ты думаешь, что они тебе простят и забудут о том, кто ты, из какого рода. Да никогда. Не обольщайся, тебе ещё припомнят, несмотря на верную службу. Надо было уехать, как это сделали все…
– Нам ехать некуда, здесь наша земля. В армии сейчас сокращение, буду искать работу.
– Ну, так иди! Ищи!

39-1. Волшебница
Елена Брюлина
Странно, кто додумался нарядить елку в лесу? Красиво, конечно, но странно. Привет, елка! Можно посидеть под твоими пушистыми лапами? Ты знаешь, я очень люблю твой хвойный аромат. Это запах счастья, праздника и семьи.
Мы всегда под Рождество наряжали живую елку дома. Иногда она была под потолок, а иногда маленькая, с меня ростом, и мне казалось, будто она специально пришла к нам в дом, чтобы я мог с ней посекретничать. Я шептал ей в самую макушку, колючую, ароматную, самое заветное желание. И оно непременно сбывалось в Рождество.
Но не в прошлом году. Тогда я загадал, чтобы папка вернулся к нам. Он ушел перед самым новым годом, и мы наряжали елочку уже без него. Я шептал о своем желании каждой веточке, наряжая ее в праздничный наряд. Мама вешала шары у верхушки, и на меня капали ее слезы. Я прижался к ней, обнял и сказал, что никогда ее не брошу! И мама сказала, что всегда будет рядом.
Но через месяц она ушла. Ушла насовсем. Нет, она не бросила меня, как папка. Она просто ушла на работу. В тот день было особенно холодно, и после школы я сразу побежал домой. Я ждал маму до поздней ночи, звонил ей, но она не брала трубку. Почти в полночь пришла тетя Люся, соседка. Она обняла меня и заплакала. Точнее, она и так пришла в слезах, а прижав меня к себе, зарыдала в голос.
Я сразу понял, это конец. Мама больше не вернется. Я ведь так толком и не знаю, что случилось на работе. Кто-то говорит, к ней пришел папа, и она поругались. Кто-то утверждал, что утром мама плохо себя чувствовала. И вообще в этот день был взрыв на солнце.
Но солнце осталось на небе, а мама умерла. Вечером, в конце рабочего дня,  она просто упала в коридоре между книжными стеллажами. Она у меня, знаешь кто, была? Директор всей районной библиотеки!
Когда приехала «скорая», мамино сердце уже остановилось. Так сказала тетя Люся. И еще она утверждает, что мамина душа улетела на небо. А я ей верю. Правда! Мамочка была очень доброй, нежной, честной и красивой. Я верю тете Люсе, куда ж, как не на небо, должна была мама попасть?
Холодновато здесь у тебя. Хотя сегодня не так холодно, как в тот день. Тогда даже у нас дома было холодно. Потом оказалось, что в кухне было открыто окно. Тетя Люся его закрыла, увела меня к себе, напоила чаем с медом.
Утром пришел папка. Он увез меня к себе. В его доме за городом было тепло, камин горел. Представляешь? Настоящий камин с дровами и пламенем. Правда, не его был дом. Он к новой жене ушел.  И дом был ее.
Представляешь, собственный дом. Двухэтажный. И еще один этаж внизу. Меня туда не пускали, но, вроде, там был даже маленький бассейн. А на земле вокруг дома росли такие же елочки, как ты, только новая жена называла их голубыми.
Знаешь, как я мечтал нарядить их к новому году. Но осенью у папы и его новой жены родился новый ребенок. А меня отправили учиться в интернат с сентября. Поначалу они меня забирали на выходные, а как родился новый ребенок – перестали. Даже на Рождество не забрали. Некогда им было, я понимаю.
Конечно, я не один оставался, там были и другие ребята. Нам даже елку нарядили. Пластмассовую. Но я-то знаю, пластмассовая елка не может исполнять желания. Поэтому в этом году я убежал. Адрес-то папкин я не помню, так примерно только знаю куда ехать. Но из электрички меня   высадили контролеры. Хотели в милицию отвезти, но я вырвался и убежал.
Ты не думай, я отлично бегаю. Летом в интернате были соревнования с другими школами. Я первое место занял. Медаль и диплом дали. Я думал, папа теперь-то точно приедет за мной. Там дядька один был, какой-то тренер знаменитый, сказал, если родители дадут согласие, заберет меня в олимпийскую школу. Не знаю, что это за школа, но там готовят спортсменов для участия в олимпиадах. Туда всех не берут, только самых способных.
Вот, думал, папа как узнает, что я способный такой, сразу заберет меня. Я ведь и бежал быстрее всех, чтобы медаль для папы получить. Тогда-то он точно приедет, как узнает, что я победил.
Но ему, наверное, не позвонили. Сам-то я уже давно не мог ему звонить, там отвечали, что такого номера не существует. Видимо, я неправильно записал. Но, если б он узнал, что его сын победитель, неужели бы не приехал? Конечно, приехал бы!
Вот теперь ищу его дом. Заблудился совсем в лесу, вроде места похожие. Я ведь и медаль, и грамоту ему несу. Вот, смотри! Ой, немного помялась. И затерлась надпись… или просто плохо видно под твоими лапами. Нет, это уже темнеет. Елки-палки, что же мне делать?
Нет, некуда мне идти, елочка. Кругом лес. Страшно. Да и замерз я, пальцы окоченели. Надо бы на помощь позвать, но что-то сил совсем нет, спать хочется. Прямо глаза слипаются. У тебя тут хоть не дует, и сухо на хвое сидеть. Хорошо, что не так холодно, как в тот день.
Ой, елочка, смотри, на тебе огоньки разноцветные зажглись. Или снится мне это? Или звезды уже на небе загорелись? Как красиво, шарики, а в них огоньки отражаются. Как тогда у нас дома. А может, снится мне этот лес, и я дома?
Точно, дома. Ну, конечно же. Вон мама идет, что-то папе говорит. А у папы в руках – что это? Подарок мне, может? И еще кто-то с ними. И еще. Как хорошо дома, елочка!

***
Ну, здравствуй, Елочка! Вот мы с тобой опять встретились. Какая же ты красивая. Тебе идет новогодний наряд, эти огоньки… отражаются в шарах как тогда. Как хорошо, что меня высадили из электрички именно на нашей станции. Я так рад, что заблудился в лесу и нашел тебя.
Сидя под твоими пушистыми ветками, я тогда загадал, чтобы нашлась моя семья. Знаешь, а ведь я тебе почти уже не верил. Теперь-то я знаю, что ты волшебница. Они нашли меня, замерзшего и сонного, в тот новогодний вечер. Их дом был совсем рядом, оказывается. Это они наряжают тебя каждый год, а  потом приходят к тебе водить хоровод и зажигать бенгальские огни.
Знаешь, а я ведь стал спортсменом. Правда, не бегуном, а биатлонистом. Моя семья любит лыжи. Все, даже маленькая сестренка. И меня приучили к ним. Они у меня такие хорошие. Вон они уже идут. Мои родители, брат и сестра. А девушка в голубой курточке – моя невеста. Я очень счастлив, Ёлочка. Спасибо тебе! А отец мой с новой женой и ребенком уехали в другую страну. Он так и не узнал, что я выиграл главную гонку на чемпионате.

39-2. Носки
Елена Брюлина
Мы разбирали с мужем шкафы перед переездом в нашу квартиру. Свадьба была совсем недавно, и теперь нам предстояло обустроить семейное гнездо. Но начинать новую жизнь мы хотели без старых, ненужных, забытых вещей. По моим понятиям, предметы, которыми я не пользовалась год и больше, можно было смело отдать кому-нибудь или выкинуть.
Мешки росли, заполняли коридор. Шкафы освобождались, на душе становилось легко и радостно от предвкушения новой жизни. Полки пустели одна за другой и даже как будто светлели. Но вот в углу какой-то странный комок нащупала рука. Он был теплый, немного колючий и… родной.
Старые полушерстяные носки некрасивого желтого цвета. Даже скорее цвета охры. Цвета насыщенного, но все равно некрасивого. Немного протертые на пятках, но до дырок еще далеко. Немного растянутые, но еще сохранившие форму. Немного застиранные, но еще прекрасно согревающие ноги.
Бабушка сидит после ванны в теплом синем халате. Она делает себе маникюр. По телевизору «Песня – 85». Мы с бабушкой сегодня вдвоем. За окном кружатся снежинки, а мы с ней, наперекор зиме, подпеваем «на недельку до второго, я уеду в Комарово…». Елка перемигивается с нами огоньками и отблесками бус. Я замечаю, что мандарины в вазе такого же цвета как у бабушки носки. Она улыбается. Хорошо и уютно нам.
 - Ну, ты чего сидишь с этим старьем? – спрашивает муж.
Я не заметила, как перестала разбирать вещи, и сижу на диване. В руках носки, но я их не вижу: они расплываются теплым желтым пятном. Мне показалось, что я слышу «на недельку до второго…» и в воздухе, не смотря на лето, плывет запах мандаринов и елки.
- Это носки! – возразила я.
- Я вижу, что не шляпа. Посмотри на них, они уже такие старые. Ты же не будешь говорить, что носишь их?
- Они очень теплые. Когда отключают отопление, у меня всегда мерзнут ноги. И я их одеваю.
- Я куплю тебе новые, красивые, из настоящей шерсти! – убеждает муж.
- Это бабушкины носки. Они очень теплые.
Муж сел рядом и обнял меня. Потрогал носки, провел по ним ладонью, будто это было живое существо. Погладил мои руки. Взял из моих пальцев теплые желтые расплывающиеся пятна и убрал в чемодан, который поедет с нами на новую квартиру. И протянул мне носовой платок. Мой муж все понял.
Летний вечер. Теплый воздух наполнен ароматами полевых трав. Еще не затихли звуки деревни. Под большим старым тополем стоит плетеное кресло. В нем разгадывает кроссворды бабушка. Мы с братом бежим с озера переодеваться. Нам весело после купания. На бабушке осеннее пальто и теплые желтые носки на ногах.  Для нас это странно, мы шутим и смеемся. Бабушка смеется с нами. Мы все счастливы.
- Пойдем, - зовет муж, - я приготовил кофейку, а то ты что-то совсем загрустила.
Спасибо, мой родной, что-то совсем не разбираются больше вещи. Вкус кофе не чувствуется. Но приятно посидеть на старой кухне, с любимым человеком. Посмотреть на старые вещи другими глазами.
В этой квартире все дышало бабушкой. На этом старом диванчике она любила сидеть, когда вся наша семья собиралась за ужином. Вот этот кувшин бабушка каждый вечер наливала кипятком. В шкафу была сложена бабушкой посуда, порядок которой мы не смели нарушить.
В гостиной стояло бабушкино любимое кресло. Перед телевизором. Придя с работы, переодевшись в теплый домашний халат и частенько в эти самые желтые носки, она смотрела передачи, разгадывала кроссворды, разговаривала по телефону. Она работала до последнего своего часа - работала детским врачом. И каждый год обещала уйти на пенсию. Но так и не успела.
От бабушки у меня остались фотографии, украшения, посуда, книги. Все это убрано, расставлено или висит на стене в нашей новой квартире. Вполне достаточно для памяти. Но почему-то комочек цвета охры до сих пор лежит на моей полке с теплыми вещами. Вроде бы и выкинуть пора.
Но вот снова межсезонье. Отопления нет, в квартире холодно. После вечернего душа хочу согреть ноги бабушкиными носками. Но их нет на полке. Вроде вчера были. Ну, да, я доставала их, чтобы одеть после прогулки с детьми.
- Любимый, ты не знаешь, где мои желтые носки?
Но любимый спит, намаялся за целый день с пациентами. А из-под одеяла немного видны пятки. В старых желтых, немного протертых, носках.

40-1. Взрослые игры маленьких детей
Тамара Авраменко
Взрослые игры маленьких детей
рассказ
- Поставь на столик. Она сразу увидит, - услышала я сквозь сон мамин голос.
- Лучше в уголок к игрушкам, - предложил отец.
- Дай. Сама поставлю.
       Родители возились, шептались, чем-то шуршали. Приоткрыв один глаз, я пыталась понять, что они вместе делают в моей комнате. Обычно мама будила, заглядывая в дверь, не отрываясь от утренней суеты.
- Думаю, пирога в садике в этот раз не испекут, - шепнул отец. – Всё-таки траур.
- Сама испеку. Отпрошусь пораньше.
       Мама ещё что-то сказала, а меня внезапно осенило: день рождения! Мой день рождения! Я же засыпала с этой мыслью! Сон мигом слетел.
       Оставшись одна, я выпрыгнула из тёплой постельки и сразу  увидела его. Чёрный, покрытый блестящим лаком, на трёх ножках.
- Настоящий! Как я мечтала! – я открыла крышку игрушечного рояля и застучала по чёрно-белым клавишам.
       На пороге появились родители.
-  Доченька, с днём рождения! – поцеловала меня мама.
- Поздравляем! Ты уже большая, пять лет! Умница наша! Собирайся, заведу в сад, - сказал отец. – Ну, как подарок?
- Рояльчик! Мой любимый! Я так мечтала, - гладила я сияющую поверхность игрушки. – А почему в садике пирог не испекут?
- Ты подслушивала? – удивилась мама.
- Я не нарочно.
- Понимаешь, ласточка, вчера умер товарищ Сталин, наш вождь. Это всенародное горе. А когда горе – не до пирогов, - объяснил отец.
- А у меня день рождения, - потеряно сказала я и стала одеваться.
      На центральной стене большой комнаты для музыкальных занятий, гордо  именуемой залом, портреты вождей: слева – Ленин, справа – Сталин. На портрете Сталина чёрная лента с бантом.  Занятия отменили. Заведующая собрала у себя воспитателей послушать трансляцию траурного митинга. Группу оставили на нянечку Настеньку. Немного посидев с нами, она вдруг подхватилась со словами:
- Ой! Пора на кухню за обедом! Сидите тихо! Я мигом.
      Ребята стали занимать себя, чем могли. Я и Сашка сидели у двери. Сначала он выглядывал в коридор, не идёт ли Майя Дмитриевна, наша воспитательница. Потом это надоело, и он достал свистульку и дунул в неё. Витька, сидевший рядом, стал просить:
- Дай дунуть разок.
       Но Сашка с важным видом раздувал щёки и высвистывал, как ему казалось, мелодию. А глиняная свистулька в виде птички выдавала один и тот же звук. Витька надулся и расхвастался:
- Мой папа повезёт нас с мамой на машине на море.
- Не ври! У вас нет машины! - сказала я.
- Есть!  Папе на работе дают! Он начальник! – доказывал Витька.
- Ну и что! – невозмутимо заявил Сашка, у которого отца не было. – Подумаешь! Начальником быть скучно.
     Мне нечем было блеснуть. Отец - простой работяга,  в начальники не выбился. Я решила удивить информацией.
- А вы не знаете, кто главнее, Ленин или Сталин, а я знаю.
- Сталин, - сказал Витька.
- Ленин! – возразила я. – Спорим?
      Мы любили спорить. Это была такая игра. Можно было выиграть любой предмет, бережно хранимый в кармане приятеля. Например, увеличительное стекло или перочинный ножичек, картинки от конвертов или маленький замочек непонятно от чего.
- Спорим, - согласился Витька.
       Но тут вернулась заплаканная Майя Дмитриевна и велела строиться парами.  Мы стали к одному умывальнику. И, пока Сашка с Витькой тёрли мылом грязные руки, я просветила их.
- Ленин главнее, при нём грязи было по щиколотку, и он ходил в ботинках. А Сталин носил сапоги, потому что грязи было по колено. Вот!
       Я победно глянула на мальчишек. А Майя Дмитриевна дёрнула меня за рукав и прикрикнула:
- Хватит плескаться! Быстро к столу!
      Гоняя ложкой волны супа по тарелке, Витька сказал:
- У моего папки есть золотая звёздочка командира.
- Подумаешь! У моего даже медаль есть! – наконец удалось и мне похвастаться. – Она главнее звёздочки! Спорим?
- Кто тебе сказал? – выпучил глаза Витька. – Видела на погонах военных звёздочки? Без звёздочки погоны не носят. А без медали ходить можно. Верно, Сашка?
- Пусть принесёт медаль, посмотрим. Может, она не настоящая, - важно ответил тот.
- Принесу, - пообещала я, - тогда узнаете.
       Вечером забирал меня папа. Майя Дмитриевна отозвала его в сторонку и сказала:
- Юрий Николаевич, хочу дать совет. Только поймите меня правильно. Не всё можно говорить при ребёнке. Сегодня Юля пересказала политический анекдот о  … - воспитательница подняла глаза вверх. – Вы понимаете, опасно вести подобные беседы …
        Она ещё что-то говорила, но мне было ясно: Майя Дмитриевна подслушивала, о чём я с мальчишками говорила за обедом. А сама учит, что подслушивать некрасиво. Но почему она сказала «опасно»? Я не понимала. Как не понимала особого значения воинских наград для тех, кто их заслужил. Я была ребёнком. Для меня важнее было узнать, что имеет большую цену, звёздочка на погонах или медаль. Конечно же, папа знает.
       Как предполагали родители, в садике меня не поздравили, зато дома пахло ванилью, а сам пирог украшала звезда из крема. «Наверное, звёздочка главнее, раз мама даже на пироге её нарисовала», - подумала я. Спросить у отца так и не удалось. Сменив рубашку и засунув в карман брюк пачку сигарет, он сказал маме:
- Я к Грише на часок. Что-то с мотоциклом опять. Мотор стучит. Разберём, посмотрим.
- Ага. Для этого ты рубашку переодел, - с ехидцей сказала мама. 
       Взрослые ошибаются, полагая, что дети не замечают разлада между ними. Отец часто по вечерам исчезал под разными предлогами. Я боялась, что однажды он не вернётся. Мама вела себя не менее странно.
       Как только отец ушёл, она надела «выходное» платье, подкрасила губы и сказала:
- Малышка, я ненадолго к тёте Лиде. Будь умницей.
     Но в окно я видела, она не свернула к соседнему подъезду, а вышла со двора. В последнее время всё чаще приходилось быть умницей. Я не расстроилась, ведь со мной теперь был чёрный рояль, а ещё предстояло достать из папиного чемоданчика, стоявшего в спальне под кроватью, медаль. Читать я только училась, но знала, на ней написано: «За победу над Германией». Припрятав коробочку с медалью в свою сумочку, я вернулась к игрушкам и не заметила, как уснула.
- Спи-спи, - говорил папа, перенося меня в кроватку. Но снова заснуть, мешали голоса родителей.   
 - Так и будешь выслеживать меня? – раздражённо спросил отец.
- Не надо давать повода! Опять был у неё! Не отпирайся!..
            На прогулке группа играла в «Море волнуется», и только я, Сашка и Витька сидели на лавочке. У нас было «дело». Оставалось улучить момент и спрятаться за кустами. Как только Майя Дмитриевна отвернулась, мы юркнули туда.
- Вот, - на Витькиной ладошке сверкала золотая звёздочка, маленькая, с двумя усиками для крепления.
- Принесла? – не терпелось ему. – Показывай.
       Я открыла коробочку. Витька напустил на себя серьёзный вид, повертел медаль, даже зачем-то укусил, наконец, изрёк:
- Настоящая. Меняемся?
- Зачем тебе? Сам говорил, звёздочка главнее! – удивилась я.
      У Витьки готов был ответ.
- Звёздочки  у меня ещё есть, а медали нет. У твоего папы наоборот. Теперь у тебя будет звёздочка,  у меня – медаль.
     Я задумалась. Конечно, хотелось заполучить красивую звёздочку. Можно было прикрепить её к шапочке. Но что-то мешало согласиться.
- Давай меняться, но не навсегда. Пусть побудет у тебя, а потом поменяемся обратно, - нашла я компромисс.
- Нельзя, - заявил Витька. – Сделка есть сделка. Так говорит мой папа.
     Трудно было возразить против такого аргумента,  и я отдала медаль.
      Как всегда, из садика забирал меня папа. Пришёл сразу же после Сашкиной  мамы и всё поторапливал, так что вышли мы одновременно.
- Кажется, нам в одну сторону, - сказал он, и мы зашагали вместе.
      Сашка дёрнул меня за руку.
- Бежим наперегонки!
       И мы понеслись. Я оглянулась посмотреть, на много ли обогнала приятеля. Они держались за руки, ну, совсем как маленькие дети. Сашкина мама что-то взволновано говорила, мой отец кивал головой, затем достал из портмоне деньги и протянул ей.
       Дома, наигравшись на любимом рояльчике, дождавшись, когда мама ушла на кухню, я спросила у отца:
- Откуда ты знаешь Сашкину маму?
- Вместе воевали, - ничуть не смутившись, ответил он. – Почему интересуешься?
- Да так. С Сашкой поспорили.
- Что-то часто я слышу «поспорили». Напомнить пословицу «кто спорит, тот…»  Продолжение ты знаешь.
- А сам с дядей Мишей на кухне о вождях спорили…
- Ты кому-нибудь об этом рассказывала? – лицо отца стало серьёзным.
- Так, болтали с Сашкой и Витькой.
- Дудником Витькой? – я кивнула. – Плохо. Это плохо.
       Меня же занимала мысль о деньгах, которые Сашкина мама  положила в сумочку. Но об этом я не отважилась заикнуться.
       На занятии Майя Дмитриевна показала, как рисовать вазу, и велела нам самим нарисовать и разукрасить. Задание пришлось по душе. Я сразу придумала, что изображу на вазе. А Сашка стал рисовать самолёт. Воспитательница видела, но ничего не сказала. Я давно заметила, что взрослые часто закрывают глаза на проблему, которую не могут решить.
- Сегодня я  ночую у тёти Нины, маминой подруги, - доложил Сашка. – У неё сиамский кот.
- Почему не дома? – без всякого интереса спросила я.
- Мама уехала на два дня.
       Назавтра Сашка в садик не пришёл. Не было его ещё несколько дней. Вечером в воскресенье он позвонил в нашу дверь. Открыл отец.
- Можно, ходить с вами в садик и назад? – спросил он, глядя в пол. - Мама болеет. Врач велел лежать.
- Хорошо. Заходи утром, - ответил отец.
- Что здесь делает ЭТОТ? – закричала мама, особо выделив последнее слово.
      Сашка тут же ушёл. Отец постоял с минуту в раздумье и вышел за ним.
- Сколько он будет играть со мной в кошки-мышки! – заплакала мама. Ничего не понимая, я стала её утешать.
      Знать бы, к чему приведут наши менялки!  Вечером из садика Сашку забрала тётя Нина, у которой он ночевал, а за мной пришла мама. Она сказала, что папа в командировке. Лёжа в постели и мечтая о поездке за город, которую планировали родители, я услышала, как мама говорила по телефону:
- Иван Капитонович, Юру арестовали.  Помогите!.. Не знаю…  Забрали с работы. Мне сообщил его начальник. Это какая-то ошибка. Юра ни в чём не виноват!
       Я перепугалась, так как по фильмам знала, что значит «арестовали», и бросилась к маме на шею с плачем:
- Мамочка, мне страшно! Папу посадили в тюрьму?
-  Всё будет хорошо. Ложись со мной, - сказала она, пряча заплаканные глаза.

       Сашка в садик не ходил. Витька Дудник пересел за другой столик и со мной не играл. Я скучала. Отец появился на третий день. И без того смуглое лицо потемнело ещё больше, а в глазах появился лихорадочный блеск. Первым делом мама стала его кормить. Ел он жадно, торопливо, молча. Утолив голод, начал говорить:
- Следователь мне: «Боевыми наградами торгуете, гражданин Мозговой! Позорите имя советского  человека!» И кивает на бумажку. Дескать, поступил сигнал, будто бы я продал медаль этому негодяю Дуднику.
       Внутри у меня всё похолодело. Отец положил на стол медаль.
- Вот вернул. А ещё говорит: «Черните наших славных вождей. Распространяете грязные байки. Занимаетесь антисоветчиной. Если бы не заслуги товарища Белоконя Ивана Капитоновича, который за Вас поручился, сидеть бы Вам и сидеть». Я только одного в толк не возьму, как у мерзавца Дудника оказалась моя медаль?
- Папочка, родненький, прости! – прорвало меня. – Витька сказал: «Давай меняться». Я и поменялась. Больше не буду так делать.
- Ты? Зачем? На что поменяла?
- На золотую звёздочку. Вот, - показала я своё приобретение. – Витька сказал, она главнее.
       Отец побагровел, глаза от гнева потемнели.
- Да знаешь, сколько крови солдатской пролито за нашу землю и свободу! Сколько жизней положено! Что медаль? Кусочек железа. Но это символ мужества и стойкости! Идём! Идём к Витьке, отдашь звёздочку. И мне есть что сказать его папаше!
       Нашего прихода Дудник не ожидал. На столе пиво, тарелка с вяленой рыбой. Хозяин потный, в расстегнутой рубашке, лицо красное, осоловелые глаза, натянутый живот-барабан перевалился через ремень.
- Верни, - сказал мне папа, и я положила звёздочку  на стол.
- Кто к нам пришёл! – воскликнул Дудник и вышел из-за стола. – Вот так сюрприз!
- Я знал, Колька, что ты трус. Но ты ещё оказался и подлецом, - сказал отец и дал ему пощёчину. Толстяк так и плюхнулся на стул.
- Идём, Юля, здесь всё провоняло мерзостью.
      Вдогонку Дудник всё-таки крикнул:
- Жаль, не пристрелил тебя там, в лесу под Дроздовкой. Думал, сам от раны загнёшься.
      Около дома нас поджидали.
- Нина? Что случилось? – заволновался отец.
- Маша умерла, - сказала женщина и уткнулась в носовой платочек.
- Как же так! Ей же стало лучше! – отец сжал лицо ладонями и отвернулся, но я всё равно видела, он плакал.
- Сам знаешь, аборты запрещены. Она попёрлась к бабке. В общем, заражение, - рассказывала тётя Нина. – Юра, надо что-то решать с мальчиком.
      Я слушала и понимала: речь идёт о Сашкиной маме. Незнакомое слово застряло в голове – аборт.
- Юля, беги домой. Маме скажешь, я сегодня не приду. Всё объясню потом.
      Лёжа в постели, я повторяла новое слово:
- … а-борт, а-борт…
        Мне слышно было, как мама говорила по телефону:
- И это в наше время! Дикость какая-то!..  не осуждаю я… конечно… Что я, зверь? Бедный мальчик.
       «Сашка остался без мамы. Бедный Сашка. Бедный», - пожалела я друга.
       Мы столкнулись у ворот садика. Я шла с мамой, папа вёл Сашку.
- Ну, вот и мы, - сказал папа, глядя на маму. – Юля, это твой брат, - он соединил наши руки.
- А жить будем вместе, - мама взяла нас за руки и повела в группу.
       Весь день Сашка просидел на стульчике. Чувствуя горе маленького человека, окружающие старались ему не мешать. Мне так хотелось, что-то хорошее сделать для него.  Я поставила стульчик  и уселась рядом.
       Утром впервые в садик мы шли как брат и сестра.
- Давай наперегонки! – предложила я.
- Давай! – оживился Сашка.
       Мы бежали, не обгоняя друг друга. Весенний ветер приятно обдувал лицо. Ноги легко несли нас. Мы были детьми и не думали о будущем. Просто не знали, что такое будущее. Не знали, что впереди полёт Гагарина, Карибский кризис, Пражская весна 68-го и Афганистан, откуда офицер Советской армии Александр Мозговой не вернётся.
                25.07.2016

40-2. Чувство локтя рассказ
Тамара Авраменко
- У Вас развязался шнурок, - сказала она, мило улыбнулась и обогнала его.
      Он остановился, стал возиться с кроссовками, ворча себе под нос:
- Шёлковые никудышные,  хэбэшные надо поискать.
       И побежал трусцой дальше. Полкруга, и он догнал её. Бегунья открывала термос, стоявший на лавке. Налила чай в пластиковый стаканчик.  Протянув ему, сказала:
- Хотите? Угощайтесь. На травах.
- Спасибо, - бросил он на ходу и прибавил скорости.
       Метров через сто перешёл на шаг и стал делать круговые движения руками. В свои почтенные годы он чувствовал себя вполне сносно и старался поддерживать форму. Сказывалась армейская привычка держать всё под контролем: мысли, чувства, поступки и, конечно же, тело.
       До сих пор эту женщину он здесь не видел. «Похоже, сегодня дебют. Пусть бегает. Не мешает, и ладно», - пронеслось в голове, а сзади послышалось:
- Лыжню!
       Дама обошла его лёгкой трусцой. Он посмотрел вслед, как глядит осмотрщик вагонов на удаляющийся состав: «Ушёл, и слава Богу!»
       Полковник приходил специально в пять утра до жары. Пустынный школьный стадион, никто не путается под ногами. Часа хватало на пять кругов и упражнения на снарядах. И вот вам – здрасьте! Баба! Нет, скорее дама.
       На женщин он не заглядывался, раз и навсегда решив: семья важней всего. Жена родила ему двух дочерей. Теперь уже и внуки взрослые. Служба помотала по Союзу, не до женщин было. Да и пример сослуживцев, менявших жён и любовниц, не вдохновлял. Он любил стабильность. Конечно, жена ему досталась не подарок. Он безоговорочно принял армейскую догму-шутку: «Офицерская жена всегда на звание старше мужа», поэтому первенство в решении домашних дел отдал своему «генералу в юбке».
- Ишь, почесала, почесала, - проворчал он и тоже перешёл на бег.
       Завершив положенные пять кругов, полковник подошёл к турнику. Неподалёку на травке незнакомка разложила резиновый коврик и выполняла упражнения. Подтягиваясь, он скосил глаза и с любопытством наблюдал за растяжкой, «велосипедом» и «берёзкой». «Надо же! И при такой фигуре можно быть гибким!» - удивился он и стал откровенно рассматривать «гимнастку». В глаза бросалась шапка пышных каштановых волос. Короткая стрижка открывала загорелую шею и затылок. Жёлтая футболка обтягивала плечи и грудь. Средний рост, и возраст явно пенсионный. Больше он не смотрел в её сторону, полностью отдавшись теперь брусьям.
       Она пришла сюда в надежде  отдохнуть душой и поработать над сдающим телом. В последнее время домашняя обстановка высасывала все силы. Этот длинный худой бегун впереди ей не помешает. Пусть отсвечивает чёрной банданой. Можно обойти на повороте. Но зачем? Он итак, кажется, подустал, перешёл на шаг. Идём на обгон! Нечего дышать в затылок человеку! Тем более с развязанным шнурком.
- У Вас развязался шнурок, - сказала она и ушла вперёд.
       Она вышла из квартиры, держа в руках ключи и часы. Уходя, каждый раз проверяла, не забыла ли. Оставь ключи – никто изнутри не откроет. Часы? Часы, чтоб вовремя вернуться и сделать то, что делала каждое утро вот уже почти два года.
       Сегодня она вышла раньше на полчаса. До небольшого школьного стадиона три минуты ходьбы. А там… Она никому не помешает и ей никто.  Вчерашний бегун  ходит, скорей всего, к пяти. Но чёрная бандана уже маячила на беговой  дорожке. «По-моему, светлая мысль явиться пораньше осенила не только меня», - улыбнулась женщина.
       Спортсмен разминался перед бегом. Вот он взял старт.
- Беги, беги. Займусь пока гимнастикой.
       Идя на второй круг, он заметил её. «Опять припёрлась. Мысли мои читает, что ли?»
       Они столкнулись на узкой тропинке.
- Физкульт привет! – поздоровалась она и вышла на беговую дорожку.
- Здрасьте, - буркнул он в ответ и поспешил к снарядам.
       «Не могла же я сделать вид, будто не замечаю его!» - успокоила она себя. Сказывалась вчерашняя нагрузка. С непривычки побаливали мышцы. «Ничего. Пару дней – и всё придёт в норму. Пять кругов – это для некоторых. Мне и двух с лихвой. Завтра приду, как вчера, в пять. Этому типу неприятно моё присутствие. Впрочем, какое мне дело!»
       За короткую ночь земля не успела оправиться от жары, и утро обещало очередной знойный денёк. Она уже заканчивала пробежку, когда услышала за спиной:
- Доброе утро!
       Мелькнула бандана, тщательно скрывавшая седую шевелюру, и знакомая фигура ушла вперёд.
- Доброе, - ответила она и перешла на шаг. «Видать, бегать нам вместе».
- Вижу, Вы упорно занимаетесь, - сказала  она, раскладывая коврик.
- Да, каждый день вот уже лет семь.
- А я новичок.
- Заметно.
- Врач посоветовал. Но предупредил: «Бегайте трусцой, а лучше ходите быстрым шагом. Бег в Вашем возрасте – стресс для организма».
- Ерунда. Организм надо держать в тонусе, - не согласился он. – А возраст -  понятие относительное.
       Они разговорились и почувствовали вкус беседы.
       Прошла неделя, другая…  Встречи стали регулярными. Он не начинал пробежку без неё, она – без него. Делая круг за кругом, успевали о многом поговорить. Она уже перешла на три круга, затем, подтягиваясь к нему, на четыре. Он отказался от пятого, понимая: для неё многовато. Покидая стадион, она говорила:
- Пока, - и слышала в ответ:
- До завтра, - после чего расходились в разные стороны.
       Прошёл месяц. Утренние встречи стали потребностью. Однажды несколько дней подряд она не приходила. Он ложился на траву и смотрел в небо. Отпущенные с привязи мысли лениво бродили в голове, как кони в ночном. Сделав круг-другой, он уходил и надеялся – завтра увидит её.      
В это ветреное утро он уже не ожидал её прихода, самого привела привычка. Она сидела на лавочке, поправляя красную повязку, прикрывавшую уши.
- Вам идёт красный цвет, - осмелился он на комплимент.
- Этот шарфик купила с первой пенсии. Сделала себе подарок, - откликнулась она и, сняв повязку, положила на край лавочки.
- А я перед дембелем приобрёл удочку. Иногда балуюсь. Рыбалка, знаете, укрепляет нервы.
- Я бы не смогла сидеть часами в ожидании. Меня успокаивает глажка.
       Подойдя к воротам стадиона, простились, как обычно:
- Пока, - сказала она.
- До завтра, - кивнул он и, задержавшись, посмотрел вслед.
      Она шла не спеша. Коврик в чехле подпрыгивал на плече. Ветерок разбросал копну волос. «Шарф. Она забыла шарф», - заметил полковник. Он вернулся. Скользкий шёлк сполз в траву. Он поднял его, вдохнул нежный аромат духов  и, скомкав, затолкал в карман. Завтра вернёт и скажет что-нибудь остроумное. Идти домой не хотелось, полковник свернул к дворницкой. Петрович уже тянул шланг. «Вот и занятие. По крайней мере приведу мысли в порядок», - обрадовался он.
- Ты уже вернулась? – донеслось из спальни. – Хочу есть.
- У меня всё готово. Только разогрею, - успокоила она.
       Супруг лежал уже второй год. Болезнь брала своё. Сначала перестал выходить на улицу, потом на балкон, затем и вовсе вставать с кровати. Уход за лежачим требовал времени и сил. Чтобы справиться с раздражением и некой брезгливостью, она бросалась в прошлое, вызывала воспоминания: лучшие минуты совместной жизни, его заботу и ласку. Листая альбом, любовалась фотографиями, с которых глядел крепкий молодой красавец. Ради него, дорогого человека, оставила работу, хотя могла ещё поддерживать семейный бюджет и вертеться в родном коллективе.
       Давно уже вымыта посуда, давно супруг забылся сном, а она, боясь нарушить покой, раскрыла книгу, которую читала целую вечность. Поймав себя на том, что тупо смотрит на страницу, отбросила. А перед глазами -  силуэт: высокий, поджарый, всегда гладко выбритый, с внимательными и умными глазами мужчина. «Это не увлечение, - думала она. – Просто приятно видеть рядом сильного, подвижного человека, с которым можно поболтать. А ещё здорово бежать по дорожке шаг в шаг, плечо в плечо, локоть в локоть».
        Тревога нахлынула внезапно. «Почему он так долго спит? Пора будить, не то ночью замучает бессонница». Она поспешила в спальню и по тому, как лежал супруг, догадалась: случилось непоправимое.
       Полковник  немного опоздал. Жена постирала футболку, и ему пришлось искать другую.
        Её не было. Минуты тянулись, бежали, застывали на месте. Он завершил пробежку и упражнения на снарядах, а она так и не появилась. С самого начала было предчувствие: сегодня не придёт. А завтра? Неужели он скучает? Да, скучает. Привык встречать взгляд грустных, но живых глаз, любоваться копной непослушных волос, слышать грудной голос, а главное, говорить обо всём-обо всём.
        Вспомнился её тревожный взгляд, когда рассказывал, как отказал мотор во время полёта, как пришлось уводить самолёт от жилых кварталов к реке.
- Страшно было? – воскликнула она. – О чём думали в те минуты?
- Не помню, - ответил он.
- Самоотверженность – удел сильных, - сказала она.
       В отвратительном расположении духа, он вернулся домой.
- Что так долго? – спросила недовольная жена.
       «Только не заводиться, - приказал он себе, - найти предлог и слинять».
- Да, так как-то  получилось… Кстати, сейчас ухожу. Петрович просил зайти. Ума не приложу, зачем понадобился ему! - придумал сходу и принялся завтракать.
- Не кажется тебе, что Петрович обнаглел? Сам пусть свою работу выполняет. Деньги за что получает?
- Отчего ж не помочь хорошему человеку?
- Запашет на весь день. А я планировала вечерком на дачу с ночёвкой.
- Поедем утром. Тем более, сегодня не поливной день, - сказал он и поспешил уйти.
       На стадионе уже появился народ. Он сам не понимал, зачем вернулся. Нащупал в кармане  шарфик. «Надо бы  вернуть. Хороший предлог увидеться! – обрадовался полковник и осёкся. – А где живёт – не знаю. Как узнать? Постой! А имя? Как зовут – не знаю. Кто она? С кем живёт? Не знаю ни-че-го…»
      Она не пришла ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Месяц показался ему годом. Шарфик он повязал на ветке куста сирени, росшего у забора возле  лавочки. Потом снял с головы бандану и привязал рядом. Уходя, несколько раз оглянулся. На ветру развивалось красное и чёрное, словно флаги, рвущиеся в бой.
       Вот и осень взяла в плен город, сменила декорации, добавив ярких красок. Стояло бабье лето. Поутихла боль утраты. Одиночество, поселившееся в квартире с уходом супруга, погнало её туда. Однажды утром она снова была на стадионе. Но его не было.  «Наверное, дела, а может, заболел. Хорошо бы проведать. Стоп! Где же он живёт? А имя? Имени даже не спросила! Как так вышло?» - недоумевала она.  Присела на лавочку и задумалась. Прошло с полчаса прежде, чем женщина пришла в себя, встала и огляделась. Глаза выхватили красный шарф и чёрную бандану, привязанные к ветке. Они свисали к земле, напоминая приспущенные стяги. Сердце забилось часто-часто.

       Поздний вечер. Проливной дождь разогнал прохожих. Вырулив с просёлочной дороги на шоссейку, машина набрала скорости. Он возвращался с дачи. В багажнике – ящички с виноградом, горка срезанной капусты и корзина с яблоками. Завтра приедут дочки, внуки, будет чем угостить.
       Откуда взялся этот старик, сунувшийся на дорогу! Полковник ударил по тормозам и, как много лет назад  уводил самолёт от беды, резко вывернул руль вправо…   Удар. Последнее, что отметило сознание, были перепуганные глаза старика, вскинувшего руки. Машина резко ушла в сторону, не задев его.   
       Она в последний раз глянула на беговую дорожку. Далеко впереди трусцой бежали двое: он и она. Они бежали легко: шаг в шаг, плечо в плечо, локоть в локоть.

                22.02.2015

41-1. Два василька
Андрей Авдей
- Ложись, - лейтенант выскочил из-за камня, - ложись, дурак!
Схватив за руку стоявшего на краю воронки мальчонку, он скатился вниз.
- Совсем с головой рассорился? – он прикрыл собой ребёнка и продолжил, - ты как здесь оказался? Не ранен?
- Пустите, дяденька, мне домой надо, - малыш попытался вырваться.
- Я тебе сейчас сниму штаны и всыплю, домой ему надо, - офицер рассвирепел не на шутку, - жить надоело? Не видишь, здесь стреляют.
Раздался свист снаряда.
- Пустите!
- Замри!
Прогремел взрыв. Лейтенант почувствовал, как горячие струйки потекли по голове, зазвенело в ушах.
«Зацепило».
- Пустите!
- Отпущу, если пообещаешь, что без моего разрешения из воронки и носа не высунешь.
- Обещаю, только пустите.
Со стоном откатившись в сторону, сквозь пелену в глазах он посмотрел на неожиданно появившегося ребёнка: ничего необычного, чумазое личико, грязная потрёпанная одежонка и порванная котомка через плечо, малолетний бродяжка, выделялись только глаза – большие и ярко – синие, как два василька.
«Явно один, родителей убило, вот и мыкается, бедолага».
- Дяденька, на вас кровь, вас ранило? – малыш заботливо посмотрел в лицо.
- Контузило маленько, ничего страшного, - но улыбка получилась вымученной и далась с трудом, - есть хочешь?
- Хочу.
- Вот, возьми, - офицер с трудом порылся в сумке и вытащил немного засохшую краюху хлеба, - больше ничего нет, извини, пятый день идем - звать-то тебя как?
- Ванюша, - малыш впился зубами в горбушку, - Ванюша Полевичок.
- А меня Василий, рад знакомству, - кивнул лейтенант и прислушался, - вроде стихло, скоро опять начнут, так что давай, доедай и как я скажу, пулей лети в сторону леса, понял?
- А вы?
- А я останусь здесь, сам видишь, ранен, а если что – тебя прикрою, патроны ещё есть, - Василий подмигнул.
- Добрый вы какой, от смерти спасли, накормили, с чего бы это вдруг? – синие глаза недоверчиво сощурились.
- Ты говоришь как старый дед, - хмыкнул офицер.
- А я и есть старый дед, - в свою очередь хмыкнул ребёнок, - Ванюша Полевичок, дух полевой, хорошего человека награжу, плохого – накажу. Не слыхал разве?
- Эк тебя напугало взрывом – то, - рассмеялся было, но тут же схватился за голову лейтенант, - а я в духов не верю, атеист по убеждениям.
- Атеист, - протянул ребёнок, - не слыхал обо мне, значит, ну да ладно, хороший ты человек, мало таких, поэтому отблагодарить тебя я обязан, вот только не знаю, понравится ли мой подарок.
- Жаль, врача нет, - Василий с сочувствием посмотрел на малыша, - контузило, Ванька, тебя, видно, тоже. За подарок спасибо, только не понадобится он уже мне, сам видишь, а вот это тебе на память, держи.
Лейтенант снял с головы выгоревшую, в свежих пятнах крови пилотку и протянул своему новому знакомому:
- Носи на здоровье, и живи, Ваня, понял, живи. Немца мы прогоним, рано или поздно, но прогоним, а ты живи за нас всех, долго и счастливо.
- Спасибо на добром слове, жаль только, что не веришь, - пацанёнок с тяжёлым вздохом надел пилотку, - но на то твоя воля, а вот мой подарок. Слушай. Перед оврагом примерно в шаге друг от друга растут два василька, ты их увидишь, других цветов нет, там вся земля вокруг выгорела. Так вот, между ними мина, противопехотная, позавчера поставили.
- Только не вздумай туда топать, ещё подорвёшься, да и немцы в той стороне, - лейтенант заволновался, - ты уходи, Ваня, отсюда, через лес, там проще будет спрятаться. Как дам команду – беги, понял? Я стану стрелять и, даст Бог, тебя не заметят.
- Спасибо, Василий, но за меня не беспокойся, - синие глаза не по - детски серьёзно посмотрели на офицера, - спасибо тебе и прощай.
Поправив пилотку, в два прыжка ребёнок взлетел на край воронки:
- Помни о моём подарке и вставай, слышишь…
- Вставай, - в бок что-то сильно ударило.
Лейтенант со стоном открыл глаза – немцы, двое.
- Выспался? – они расхохотались.
- Йоган, да это офицер, - гитлеровец внимательно посмотрел на ярко – зелёные кубики в петлицах.
- Значит, устроим веселье, - рассмеялся второй, и ещё раз ткнул сапогом в бок, - вставай, пошли.
С трудом поднявшись, подталкиваемый прикладами, Василий выполз из воронки и огляделся: никого, только впереди у оврага понуро стояли несколько солдат под охраной троих немцев.
- Вперёд.
Каждый шаг давался с большим трудом, в голове гудело, перед глазами колыхалась пелена.
«А где Ванька? Неужели привиделось?»
Лейтенант потрогал голову – пилотки не было.
«Значит, был пацан, убежал, молодец», - он улыбнулся.
- Весело стало? – с неожиданной злостью гитлеровец ударил в спину, Василий со стоном упал.
- Вставай, - опять удар в бок.
Поднявшись, лейтенант увидел перед оврагом своих солдат, шестеро, все раненые, со связанными руками, а между ними и конвоирами сияли два ярко-синих пятнышка.
«И они здесь уцелели? Светятся, как глаза у Вани», - улыбнулся офицер.
Следующий толчок в спину он даже не почувствовал: в голове сладко зазвенели колокольчики, а взбешенные смеющимся пленным, гитлеровцы ударами сапог вымещали на нём всё: злость за этот страшный бой, в котором они чудом выжили, ярость за то, что от роты едва ли остался взвод, страх перед этими ненормальными русскими, которые не умеют сдаваться и смеются перед смертью.
- Тащи к остальным, - Василий почувствовал, как кто-то поволок его за ноги, - ставь на колени, впереди ставь, офицер всё-таки, - раздался смех.
- Прощайте, товарищ лейтенант, - раздалось за спиной.
Он опустил голову: перед ним примерно в шаге друг от друга покачивались два василька.
«Помни о моём подарке и вставай, слышишь» - прозвенел в ушах звонкий детский голосок.
- Мужики, - прошептал офицер, - на счёт три прыгайте в овраг. И прощайте.
- Приготовиться! - заклацали затворы винтовок.
- Раз, два….
- Целься!
- Три! – лейтенант вскочил и со всей силы ударил ногой между цветов.
Прогремел взрыв…
«Не обманул, малыш».
Мутнеющий взгляд встретился с не по-детски серьёзными ярко - синие глазами, полными слёз - среди валяющихся тел немцев стоял его Ванька.
«Спасибо за подарок» - мертвеющие губы попытались улыбнуться.
Последнее, что Василий увидел, был вытянувшийся, как на параде, ребёнок и крепко сжатая детская ладошка, приставленная к выгоревшей, в кровавых пятнах пилотке.

41-2. Старший леший
Андрей Авдей
Жаркий летний день. На хуторе во дворе молодая женщина развешивала белье. Серый щенок, играючи, путался у неё под ногами и старался цапнуть за подол платья.
На стульчике рядом сидела маленькая девочка и сосредоточенно что – то рисовала.
- Мама, посмотри!
- Ромашки? Это же надо, как настоящие, ты у меня, Полинка, станешь знаменитой художницей, когда вырастешь, - женщина ласково погладила дочь по русой головке. – Вот закончится война, отдам тебя в специальную школу.
- Художников? А разве такие школы бывают? -
носик заинтересованно поднялся вверх.
- Бывают, - она не смогла удержаться от улыбки, - закончишь её и будешь писать картины.
- Я лешего нарисую!
- Почему лешего? – женщина наклонилась и поправила соскользнувший с плеча дочки ремень, - сиди аккуратненько, тебе нельзя падать.
- Он мне сегодня приснился, пообещал, что скоро придёт, вылечит меня и я снова смогу ходить, это правда?
- Ну если пообещал, значит…
- Хозяйка, дай воды.
Оглянувшись, мама с дочерью увидели, как из – за сарая, шатаясь, вышел молодой красноармеец в грязной гимнастёрке.
- Господи, совсем ещё ребёнок – прошептала женщина.
- Немцев не видели?
- Были вчера, но уехали. Посиди тихо, хорошо? – наклонившись, шепнула женщина.
- Разреши минуту отдохнуть у тебя, сил нет, - солдат стянул пилотку с головы, мелькнула ранняя седина, - от Бреста иду.
- Отдохни, конечно, сейчас что-нибудь соберу тебе поесть.
- Ты кто? – синие глаза строго посмотрели на с наслаждением вытянувшего ноги гостя.
- Я, - красноармеец устало улыбнулся и, подмигнув хозяйке, продолжил, - я леший, вот пришёл к тебе, как и обещал.
- Ты взаправдаший леший?
- Самый-самый взаправдашний, - серьёзно кивнул солдат, - видишь, у меня даже зелёные лесные петлицы.
- Неправда, ты обманываешь, ты не леший, а совсем ребёнок, моя мама так сказала, - девочка показала язык.
- Полина, так делать некрасиво, - хозяйка протянула гостю крынку с молоком и кусок хлеба, - ты уж извини.
Украдкой смахнув слёзы, она смотрела, как он жадно припал к еде.
«Если бы не седина – пацанёнок пацанёнком».
- Да ничего, - красноармеец вытер губы, - спасибо. Мы, Полина, живём очень долго, поэтому и выглядим молоденькими, а на самом деле мне много лет, вот сколько вашему лесу, столько и мне. Видишь, даже на петлицах уже по три треугольника, это значит, что я не просто леший, а старший леший.
- А разве есть младшие? – девочка изумлённо округлила глаза.
- Есть, но к самой лучшей девочке приходит только старший, - увидев разрешающий кивок хозяйки, солдат затянулся самокруткой.
- Я не самая лучшая, я не послушалась маму и вот, - девочка показала на ремень.
- В июне, в поле сбежала ромашки собирать, - ответила женщина на безмолвный вопрос гостя, - налетели самолёты, стали бомбить всё вокруг. Нашла её вечером возле воронки, ни царапины, слава Богу. Снова говорить стала через неделю, а вот ходить не может.
- Скольких ещё эта война покалечит, - прошептал красноармеец, - я уже такого насмотрелся, что на десять жизней вперёд хватит.
- А больше двух говорят вслух, понятно, - девочка надула губки.
- Полинка, не злись, - солдат встал и забросил за спину винтовку.
- Ты уходишь? – недавняя обида была мгновенно забыта.
- Я ненадолго, помнишь, во сне обещал тебя вылечить? Сейчас насобираю ромашек, сплету венок, и как только ты его увидишь, сразу выздоровеешь.
- Честно? Пообещай, что ты вернёшься до вечера, дай честное слово старшего лешего, - девочка хитро сощурилась.
- Обещаю, малышка, честное старшелешеское, - красноармеец шутливо отдал честь и, повернувшись, к женщине, прошептал, - я быстро, принесу веночек и пойду дальше, спасибо, что накормила.
- На здоровье, береги себя, - стараясь не заплакать, она его перекрестила.
- Я атеист, - подмигнул солдат, и вышел за ворота.
………………………………..
«Вот и готово», - полюбовавшись на переплетение ромашек, красноармеец встал, - «отнесу малышке, может, на самом деле …».
- Хальт!
«Прости, Полинка, не успе…»
Раздалась короткая автоматная очередь.
………………………………
Услышав выстрелы, она украдкой от дочери перекрестилась.
«Господи, только бы не он».
За воротами раздался треск моторов. Женщина вздрогнула: подъехавшие немцы со смехом вытащили из грузовика что-то длинное.
- Фрау, прошу прощения за столь неожиданный визит, - офицер бесцеремонно вошёл во двор, - но я решил лично сообщить, что вы, возможно, вознаградите ужином моих доблестных солдат. Понимаю, звучит несколько бестактно, но буквально несколько минут назад в сотне метров от вашего хутора они убили ненормального бандита. Вот он.
Солдаты положили на землю тело в грязной окровавленной гимнастёрке, блеснули зелёные треугольники на петлицах. Женщина с ужасом смотрела на недавнего гостя.
«Я даже не спросила, как его зовут».
- Предваряя ваш вопрос, почему мы решили, что он ненормальный, посмотрите на это, - офицер протянул венок, - доблестный воин не может заниматься сбором цве…
- Это мне, отдай, - детский крик заставил всех обернуться, - маленькая девочка, справившись с рёмнем, вскочила со стула и неуверенно спотыкаясь, подошла к матери.
Не веря своим глазам, женщина присела и крепко обняла дочь:
- Полинка, Полинка, - шептала она.
- Отдай, - повторила девочка , - он не бандит, а старший леший, он обещал принести венок и вылечить меня, отдай.
Пораженные услышанным, немцы застыли. Офицер, справившись с минутным замешательством, протянул венок ребёнку и прошептал матери:
-Уведите её отсюда.
- А...он?
- Мы его похороним сами, как настоящего солдата.
Схватив дочь, женщина бросилась в дом.
- Леший, леший, ты же обещал вернуться, - девочка плакала навзрыд, уткнувшись лицом в ромашки.
- Он и вернулся, моя хорошая, видишь, сдержал свое обещание: вернулся, вылечил тебя, и теперь останется с нами.
- Навсегда?
- Да, Полинка, навсегда.
………………………
Жаркий летний день. Метрах в ста от хутора маленькая девочка в венке из ромашек, что – то сосредоточенно рисовала на табличке, вбитой у изголовья свежего могильного холмика. Рядом стояла молодая женщина и тихо читала молитву.
- Мама, посмотри! Как думаешь, ему понравится?
- Да, доченька, - она ласково погладила дочь по русой головке. – Ему очень понравится.
На табличке немного неровными зелёными буквами было написано «Старший леший».

1-2 финала:

1. Посыльный Степа
Андрей Авдей
Посыльный Степа
Декабрь 42 года, Сталинград.
Непроглядную тьму разрывали сполохи осветительных ракет. Красноармейцы, пристроившись в воронке, пытались дремать, не обращая внимания на редкие щелчки выстрелов и колючий ветер, яростно бросавший щедрыми горстями ледяную крупу.
- Старшина, к ротному, - солдат вкатился в импровизированный окоп и шепотом повторил:
- Старшина, к ротному.
Пожилой боец неторопливо встал, отряхнулся и, поправив что-то под телогрейкой, тихо ответил:
- Иду.
В подвале полуразрушенного дома, освещённые скудным светом коптилки, молча курили несколько офицеров.
- Товарищ… - вытянулся было вошедший старшина.
- Вольно, Семеныч, садись, - ротный добродушно махнул рукой, - давай без церемоний. Как бойцы?
- Нормально, товарищ капитан, - старшина отряхнулся и присел у крохотного огонька, зябко потерев руки, - холод собачий, но держимся.
- Немчура успокоилась? – ротный протянул подчинённому папиросу.
- Да как же ей не успокоиться, - хмыкнул Семёныч, с наслаждением затянувшись, - если мы вчера им так наваляли, что драпали быстрее пули.
Раздались приглушённые смешки.
- Что разведка? – ротный внимательно смотрел на разложенную карту.
- Подтвердила скопление сил, где мы и думали, эх, нам бы туда «бога войны» (артиллерия – авт.) да на часик, - старшина вздохнул.
- Посыльные так и не дошли? – капитан вновь закурил.
- Шестерых отправил, командир, ни один не вернулся, там и мышь не проскочит.
- А проскочить надо, старшина, кровь из носа, но надо, - капитан дернул ворот гимнастерки, - день, ну два мы тут ещё продержимся, а потом – сам знаешь, перебьют.
- Перебьют, товарищ капитан, патронов-то у нас маловато, гранат осталось – котёнок наплакал, а танки, сами знаете, рядом, если попрут на нас – раздавят, - Семёныч аккуратно затушил окурок.
- А они попрут, старшина, может, уже завтра.
- Так точно, товарищ капитан, мы им тут, как кость в горле, - согласно кивнул боец.
- Кого отправишь? – ротный внимательно посмотрел в освещаемое сполохами лицо подчинённого, - ты пойми, я не приказываю, я прошу.
- Степу, - твердо ответил старшина.
- Степу? – удивленно переспросил офицер.
- Так точно, товарищ капитан, если он не пройдёт, то никто не сможет. Значит, судьба нам такая Богом дана – помереть тут.
- А он сможет? Тут разведчики погибли, - не выдержал молчавший до этого один из офицеров, - а ты Степу хочешь отправить.
- Товарищ лейтенант, - старшина повернулся к взводному, - а у нас есть варианты? Положим всех парней, а толку ноль будет. А Стёпка шустрый, глядишь, и проскочит.
- Он же твой воспитанник, любимец всего батальона, не жаль отправлять на смерть?
- Командир, - Семёныч вытянулся, - выбора нет, жаль мне его, душа болит, но иначе никак.
Офицеры тактично промолчали.
- Что так нам смерть, что так, - продолжил старшина, - а Стёпка везучий, помните, как под танком проскочил?
- Помню, ну что ж, удачи вам обоим, - ротный пожал крепкую руку старшины и тихо повторил, - удачи.
Когда Семёныч вышел, взводный задумчиво затянулся:
- Не знаю, может, он и прав, но мне кажется, что это ненормально.
- А что на войне нормального есть, лейтенант? – ответил ротный.
- Значит, наши жизни зависят от Стёпы?
- Значит, да, лейтенант, - ротный ещё раз посмотрел на карту и повторил, - значит, да.
***
- Степа, Степа, ты где, - тихий шёпот старшины разбудил красноармейцев.
- Степа!
- Семёныч, дай поспать, - недовольно пробурчал один из них, - шастает он где-то, как обычно, может, звездами любуется.
- Почему отпустил? Сколько раз вам, остолопам, говорить, присматривайте за мальцом. Стёпа, идрит твою в ненаглядную, ты где, чтоб тебя.
- Не шуми, - в воронку бесшумно скользнула тень, - дядь Вань, что ты бушуешь?
- Я тебе дам, бушуешь, - Семёныч легонько отвесил подзатыльника, - где пропадал? Снайперы кругом, да мало ли, пуля шальная и все.
- Что всё, - Степа усмехнулся, - меня так просто не подстрелишь.
- А ты не кичься, не кичься, ишь, моду взял, хвалиться.
- Совсем рехнулся, - глядя на две фигурки, скрючившиеся в воронке, прошептал проснувшийся красноармеец, - ты ему ещё два наряда объяви вне очереди, - и, поплотнее закутавшись в шинель, боец снова задремал.
- Дядь Вань, ну не ругайся. Что случилось? – Степа внимательно посмотрел на своего командира.
- Задание для тебя есть, малец, важное задание, если ты не справишься – все здесь сгинем, как пить дать, - Семёныч непроизвольно погладил воспитанника по голове.
- Без нежностей, - Степан с достоинством отстранился, - что за задание?
- В батальон доставить записку с донесением: через квартал отсюда немцы технику собрали, никак, атаковать будут, здесь, - старшина показал на листок, - координаты, если наши накроют артиллерией, то будем жить.
- А если нет, - Степа внимательно посмотрел в глаза командиру.
- А если нет, - Семёныч, оглянувшись, перекрестился, - не будет нас, никого.
И задумчиво повторил:
- Никого.
- Понятно, дядь Вань, готов к выполнению задания, - Степан шутливо вытянулся, - ай, щекотно!
- Потерпи, Степка, закреплю гильзу покрепче, ты же, голова еловая, ещё потеряешь.
- Старшина, да ты что… да я…
- Цыц, - громкий шепот Семёныча остановил начавшуюся было речь, - сказал, закреплю, значит, замри и не шевелись.
- Есть замереть!
- Вот и молодец, - старшина ещё раз посмотрел Степана, - штаб батальона найдёшь, не маленький, и сразу к комбату, ясно? От тебя, Стёпка, теперь все мы зависим, не подведи.
- Не подведу, дядь Вань, обещаю.
Старшина дернулся и крепко прижал к себе воспитанника:
- Береги себя, Степка, очень прошу – береги. Ну, с Богом.
- Только не крести меня, поймут неправильно, или вообще не поймут, - Степан хмыкнул, - не волнуйся, дядь Вань, скоро увидимся, и, подмигнув напоследок, посыльный растворился в декабрьской ночи.
***
« Так, пойдём короткой дорогой или в обход», - слившись с землёй, Степан внимательно осмотрелся, - «кажется, тихо».
«По прямой – могу нарваться на собак, эти твари меня учуют за километр».
«А в обход – минное поле. И те же собаки могут быть. Принесла ж их нелёгкая, а наши и не знали. Вот так и погибли, один за одним, все посыльные».
Степан вздохнул.
«Хорошие были мужики, светлая им память».
Вдалеке фыркнула осветительная ракета.
«Пора».
Аккуратно прокравшись под колючей проволокой, Степан резко вскочил и в два прыжка влетел в окно полуразрушенного здания.
«Кажется, получилось, отлично, вот здесь мы и сократим».
Затаившийся на втором этаже немецкий снайпер, напряжённо вглядываясь в темноту, не заметил, как в паре метров от него, не дыша, прокралась юркая тень.
«Есть».
Ещё один бесшумный прыжок вниз и…
Злобное рычание, казалось, заставило вздрогнуть даже колючий ветер.
Степан повернул голову. Овчарка. Она его почуяла, и залилась торжествующи хриплым лаем.
Через минуту раздались команды, лязг оружия, вспыхнули лучи прожекторов, с шипением взлетели осветительные ракеты.
Степа слился с землёй и застыл.
«Если начнут прочесывать с собаками, мне хана».
Натасканные псы, натянув поводки, обнюхивали каждый метр земли.
Луч прожектора ударил по глазам.
Лай приближался.
«Всё, кранты».
***
Старшина напряжённо вслушивался, всё было тихо.
«Может, проскочил».
Неожиданно раздалась хлесткая очередь, со стороны немцев вспыхнули прожектора, взлетели осветительные ракеты.
«Неужели заметили?».
Бойцы проснулись и, высунувшись из воронки, смотрели вперёд.
- Старшина, не волнуйтесь, Степка же фартовый, он проскочит, - молодой красноармеец пытался успокоить командира, - его немчура ни в жизнь не поймает, правда мужики?
Солдаты согласно загудели.
- Тихо! – Семёныч поднял руку, - слышите?
Все замолчали, стараясь расслышать сквозь свист ветра… Расслышать что? Выстрелы, глухие разрывы, команды?
Издалека еле доносился… лай. Собаки.
- Всё, пропал наш Степка, - прошептал красноармеец.
Бойцы, стараясь не смотреть на старшину, склонили головы.
Семёныч снял шапку и заплакал.
***
От лая звенело в ушах.
Та самая, в этом Степан был абсолютно уверен, овчарка тащила хозяина к затаившемуся посыльному, который, уже мысленно попрощавшись с Семёнычем, готовился подороже продать свою молодую жизнь.
Но зрение человека не такое зоркое, как у собаки, а обоняние – тем более, поэтому немецкий солдат, не видя ничего впереди, что-то громко крикнул и потянул упирающегося пса в другую сторону. Тот, бешено рыча, пытался сорваться с поводка и броситься на Степу. Но прозвучала ещё одна резкая команда и лай стал удаляться.
«Пронесло».
Посыльный осторожно поднял голову и осмотрелся: поднятая по тревоге группа немцев была уже метрах в двадцати правее.
«Вперёд».
Степан пополз. До позиций наших было около километра. Огибая заледеневшие трупы, куски колючей проволоки и горы гильз, посыльный внимательно прислушивался – но было тихо. Значит, повезло. Пока повезло.
Иногда казалось, что спину буравит собачий взгляд. Словно учуявший его пёс не мог простить того, что добыча ускользнула так легко.
Эти ненавидящие глаза подстегивали ползти ещё быстрее.
Степан понимал – вторая встреча с псом станет для него последней.
До наших оставалось метров четыреста, не больше.
От пронзительного взгляда заболел затылок.
Посыльный замер и прислушался. Тихо. Только свистит ветер и где-то вдалеке глухо зарычал танк.
Зарычал?
Степан медленно повернул голову и вздрогнул, на него с ненавистью смотрели уже знакомые глаза: пес явно убежал, чтобы рассчитаться со своей ускользнувшей жертвой.
«Вперёд!».
Он вскочил и, не скрываясь, огромными прыжками, как заяц, рванул к позициям батальона.
Пес бросился вдогонку.
***
- Что там такое? – командир батальона вышел из блиндажа,- часовой!
- Я, товарищ майор, - вытянулся красноармеец.
- Откуда шум?
- Непонятно, вроде, собака лает, гонится за кем-то!
- Ракету!
- Есть!
Раздался хлопок и через несколько секунд командир батальона и вышедшие офицеры увидели, как в паре сотне метров, заливаясь яростным лаем, прямо на них несётся огромная овчарка. Она явно кого-то преследовала, но кого – видно не было.
- Что за… - пробормотал замполит и потянулся к кобуре, - немецкая, бешеная что ли? Может, пристрелить её, а комбат?
- Кого же она гонит, - майор пытался рассмотреть что-то впереди.
- Комбат!
- Стреляй, не спрашивай, только аккуратно, ракету!
Майор ещё раз посмотрел вперёд и, чертыхнувшись, вернулся в блиндаж.
***
Сердце вырывалось из груди, а в голове билась только одна мысль – «только бы успеть».
Степан петлял, как угорелый, между воронок, стараясь оторваться от мчащейся за ним смерти.
Он не видел, как вспыхнула ракета, он не видел выглядывающих из окопа офицеров, он чувствовал только полный животной ненависти взгляд, прожигающий затылок.
Ещё несколько метров, и резко вправо.
Степан скатился в воронку, не касаясь земли, оттолкнулся и выпрыгнул, пес, вскочивший вслед за ним, на секунду замешкался.
«Быстрее».
Сухой звук выстрела и надрывный собачий вой.
Не оглядываясь, посыльный прыгнул в окоп и, едва не сбив часового, влетел в блиндаж.
- Степка? – комбат поднял голову, - ты как здесь оказался?
- Так вот кого овчаркой гнали, комбат, - замполит внимательно посмотрел на посыльного, - а это что у нас?
Тяжело дыша, Степан молча смотрел на офицеров, изучающих записку из гильзы, сил не осталось даже на обычный кивок.
- Радист!
- Я, товарищ, майор.
- Срочно передать на батарею координаты, огонь по готовности.
- Есть!
***
- Товарищ старшина, товарищ старшина!
- Чего тебе, - командир посмотрел на красноармейца.
- Это наши, артиллерия, слышите?
Семёныч вскочил и выглянул из воронки: там, где разведка обнаружила скопление техники, полыхало зарево разрывов.
- Значит…
- Я же говорил, что нашего Степку не поймать! – солдат рассмеялся, - даже собаками не поймать.
***
- Ну, герой, - офицеры присели перед посыльным, - за такой подвиг тебе и ордена не жаль, только не дадут нам тебя наградить, сам понимать должен – не положено.
Степан тяжело вздохнул.
- Я, товарищ майор, тут берёг на всякий случай, – замполит протянул жестяную банку со свастикой на крышке, - это, конечно, не орден, но…
«Сливки?»
- Пить ты не пьёшь, - усмехнулся комбат, - поэтому тебе деликатес трофейный, ну а нам с замполитом спирта по такому случаю, наливай.
Тихо звякнули кружки.
- За тебя, герой.
Ответом было громкое урчание.
Изредка вздрагивая ухом, из миски самозабвенно лакал сливки огромный, пушистый черный кот, Степа.

2. Золотая свадьба
Андрей Авдей
- Стол накрыт, дорогая!
Шаркающей походкой старик подошел к сидевшей у печи жене. Нежно обняв её за плечи, он повторил:
- Стол накрыт, дорогая! Пойдём, отметим юбилей.
- Сегодня почти пятьдесят лет, как мы с тобой вместе, - она с любовью посмотрела на мужа. А он практически не изменился. Да, осунулся, да постарел, немного сутулится, припадает на правую ногу – память о войне с Японией, с которой вернулся в 1906, - но взгляд остался тот же: твердый, горящий с мальчишескими искринками.
- Пятьдесят лет без одного дня, но мы не будем обращать внимания на мелочи, ведь так, любимая? – старик усмехнулся, и ей показалось, что на неё смотрит не семидесятилетний дед, а двадцатилетний юноша, покоривший её сердце свои задором.
«Нет, он совсем не изменился», - улыбнулась она, - «каким был неугомонным, таким и остался».
- Прошу садиться, ненаглядная, - старик галантно отодвинул стул, - меню, к сожалению, скромное, но у меня для тебя есть сюрприз. Интригующе подмигнув, он похромал в угол хаты.
Через несколько минут, что-то пряча за спиной, старик, улыбнувшись, спросил:
- Угадай, что?
- Опять, - женщина громко рассмеялась, и, казалось, сразу помолодела лет на тридцать, - ты опять решил поиграть в угадайку? Старый хрыч!
- В такой день прошу не напоминать о возрасте, - и, залихватски подкрутив усы, он продолжил, - так что у меня за спиной?
- Цветы?
- К сожалению, нет, где мне их взять зимой, да ещё и в лесу.
- Меховая душегрейка?
- А зачем она сейчас? Кстати, любимая, тебе не жарко, - неожиданно забеспокоился старый интриган.
- Нет, мой хороший, не волнуйся. А я знаю, что ты прячешь, там то, чем мы отметим наш праздник.
- Умница, ты, как всегда, сообразила. Осталось угадать название, подсказка, помнишь, что я принёс с войны?
- Ах ты ж старый… мой красавец, неужели?
- Именно, - старик торжествующе поднял руку вверх, огненные блики заиграли на квадратной пузатой бутылке, - именно, лучший немецкий ром, берлинский, настоящий.
- Ты где его раздобыл?
- Купил, у этих, напомнил о последнем желании приговорённых, вот выполнили - старик неопределенно мотнул головой в сторону.
Во дворе глухо раздавались гортанные команды и топот сапог.
- Вот за это я тебя всегда и любила, что никогда и нигде для тебя не было ничего невозможного, - женщина обняла мужа и вновь посмотрела в его сияющие глаза.
- Как видишь, не всегда, - старик смахнул неожиданно выступившие слёзы.
- Не будем портить наш праздник, ну что, муженек, наливай.
Темная ароматная жидкость забулькала по алюминиевым кружкам.
Неожиданно раздался звон, старики обернулись: в хату ввалилось треснувшее стекло. Резко запахло бензином. В открытый проём заглянули голодные языки огня.
- Старый халтурщик, - она ласково потрепала смутившегося и, кажется, даже покрасневшего, мужа по щеке, - а говорил, на века поставил, даже камнем не выбить.
- На такое я и не рассчитывал, кто ж знал, - дед вновь подкрутил усы, - но ты посмотри вокруг, ведь поставил же на века, дом стоит крепко, не колышется.
И действительно, раздававшийся на улице гул пламени, похожий на порывы ураганного ветра, не заставил шелохнуться даже соломинку, лежащую на подоконнике.
- Мастер ты мой золоторукий, ну, за что пьём?
- Прости меня, - старик вновь смахнул выступившие так некстати слезы, - это я виноват, что не завтра празднуем свадьбу, а сегодня, если бы не я…
- Помолчи, старый, - женщина прикрыла рот ладонью, - все люди живут по своему, а умирают - кто как заслужил. Что плохого в том, что мы умрём вместе и в такой день.
- Но если бы не…
- Ты всё сделал правильно, любимый, я тобой горжусь. Помнишь клятву в церкви, нашу клятву на венчании?
- И пока смерть не разлучит нас, - срывающимся голосом прошептал старик.
- А нас даже смерть не смогла разлучить, - женщина улыбнулась своему верному спутнику, - мы своё прожили, уходить не стыдно, я горжусь тобой и тем, что ты сделал. Разве жизни двух стариков стоят дороже жизней двух десятков молодых парней, которым ты помогал?
- Молодых бандитов, - усмехнулся старик.
- Для них они – бандиты, для нас – партизаны, герои, а ты – мой герой. Ну, за что пьём.
- За них, давай за них, за победу, мы её не увидим, но пусть они до неё доживут.
Тихо звякнули кружки, старик вытер губы и, покосившись на окно, крепко прижал жену и прошептал:
- Горько?
Она последний раз посмотрела в его глаза:
- Горько.
Как пятьдесят лет назад они обнялись и поцеловали друг друга, им слышались крики гостей, звон чарок и задорные вопли неугомонных детишек, мельтешивших между столами.
Крыша рухнула и взметнувшееся пламя поглотило то, что мгновение назад было домом, счастливой парой, отмечавшей юбилей и лежавшей на подоконнике соломинкой.
На следующий день, день золотой свадьбы, сельчане их похоронили. Похоронили скромно, в одном гробу, в одной могиле, под одним крестом.
«А нас даже смерть не смогла разлучить».

Эпилог.
В 1943 году старики Савичи, жители деревни Тешевле Барановичского района Брестской области (по современному административному делению) за связь с партизанами были заживо сожжены в своём доме Светлая им память.

3. Об относительности возраста
Наталия Луговская
Рабочий день Майи Петровны закончился. В школьном здании было тихо. Она закрыла дверь библиотеки и пошла к выходу по пустому гулкому коридору, охотно отозвавшемуся эхом на жизнерадостный стук её каблучков. За тяжёлой дубовой дверью Майю Петровну ждал город, уже окунувшийся в спасительную предвечернюю прохладу. Она постояла пару секунд на крыльце, озарила мир счастливой улыбкой и легко сбежала вниз по бетонным ступеням. Купив за углом фруктовое мороженое, Майя Петровна уверенной походкой довольного жизнью человека весело зашагала по тенистой аллейке парка, где присела на свободную скамейку, дабы ненадолго предаться блаженному созерцанию и пространным размышлениям о жизни...
Но вскоре Майя Петровна отвлеклась на двух девчушек возраста выпускниц детского сада, прогуливавшихся мимо её скамейки. Сначала они прогулялись в одну сторону, потом в другую, потом ещё раз, ещё... и примостились, словно утомившись, рядышком с Майей Петровной. Несколько минут они сидели, тихонько перешёптываясь и пихая друг друга локтями,  наконец та, что посмелее, с тонкими белобрысыми косичками и облупленным веснушчатым носом, спросила:
- А как тебя зовут?
- Майя, - слегка удивившись, ответила Майя Петровна.
- А меня Люба, а её Света, - кивнула она на свою подружку, коротко стриженную, чуть полноватую девочку, застенчиво потупившую взор.
- Очень приятно, - вежливо отозвалась Майя Петровна.
- А сколько тебе лет?
- Двадцать, - ещё больше удивившись и оттого слегка замявшись, сказала Майя Петровна.
- Вот видишь, видишь, я же говорила, - горячо зашептала Люба, повернувшись всем корпусом к растерявшейся Свете.
- Но у вас ведь... маленькая дочка есть? – неуверенно спросила Света.
- Дочка?! Нет  у меня никакой дочки. А в чём дело, девчонки?
- Да мы с ней поспорили, - махнула рукой в сторону Светы Люба, - она говорит, что двадцать лет – это уже старуха.
- Старуха?! Мне вот двадцать лет, разве я похожа на старуху?! – невольно вскрикнула Майя Петровна.
- Не-а, вот и я говорю, а Светка заладила: старуха, старуха.
- А сколько ж тогда вам лет?
- Мне семь, и Светке скоро будет. Мы в школу осенью пойдём.
- Ну, уже большие девочки...
Они посидели немного молча, и каждая думала о том, мало ли это или много - двадцать лет. Люба, имевшая старшую сестру, не видела особой разницы между ею и Майей Петровной. Света же напротив недоумевала, искоса разглядывая тоненькую хрупкую фигурку и свежее личико новой знакомой. Всё это так не вязалось с её уже сложившимися представлениями о жизни. Для неё число двадцать было совершенно абстрактным. Ей казалось, что двадцать лет - это запредельно много и так далеко, целая вечность, и у девушки в двадцать лет непременно должна быть своя семья и дети, и она должна быть похожа на её маму, располневшую после родов и потому выглядевшую старше своих лет. А Майя Петровна, так её солидно называли в школе, а для родных, друзей и знакомых - просто Майя, Майечка, Майка, никогда до сих пор не задумывалась о возрасте, с детства она носила в себе уверенность, что всё ещё впереди, длинная-предлинная всенепременно прекрасная жизнь. Не пройдя после окончания школы по конкурсу в институт на дневное, она не очень расстроилась, поступила на вечернее и стала работать библиотекарем  в той же самой, любимой своей школе. Ей нравилась работа, нравилась шебутная школьная жизнь, и пока не хотелось ничего менять. Но разговор с девочками всколыхнул какой-то неведомый пласт подсознания... Невольный вздох вырвался из глубин её существа. Майя Петровна простилась с подружками и заторопилась домой. Её радужное настроение куда-то улетучилось, а город вокруг стал скучным и серым из-за наступающих сумерек.

4. На остановке
Наталия Луговская
Утро выдалось пасмурным. Егорка шёл, чуть сгорбившись под тяжестью рюкзачка, набитого учебниками, одолеваемый невесёлыми мыслями о полученной вчера двойке по русскому языку. Двойка была за четвертную контрольную, а это ставило под угрозу, да что там говорить, делало практически невозможным, получение в ближайшее время новенького велосипеда, из старого-то Егорка почти «вырос». "Ну и ладно, - думал Егорка, шурша в кармане сторублевой бумажкой, - сам накоплю". И он стал прикидывать, сколько ему потребуется времени, чтобы набрать нужную сумму. Выходило, если не завтракать в школе, не покупать мороженое, чипсы и газировку, не ходить в кино...., плюс подарочные деньги на день рождения, то, пожалуй, за три месяца можно накопить. "Куплю Стелс с восемнадцатью скоростями," - Егорка даже зажмурился от удовольствия. На последних секундах, высветившихся на табло над зелёным шагающим человечком, он пробежал по переходу через дорогу и бодрым шагом пошёл вдоль чугунной ограды парка. Настроение заметно улучшилось.
Как обычно, на углу, недалеко от автобусной остановки, опершись на костыли, стоял нищий. Время от времени он присаживался на кирпичный фундамент парковой ограды рядом со  стаканом, сделанным из обрезанной пластиковой бутылки из-под воды. Егорка два раза в день, утром и в обед, после окончания уроков, вынужден был проходить мимо этого человека. Он очень ему не нравился. Не потому, что тот был инвалидом. Просто не нравился своей неопрятной одеждой, одутловатым лицом, цепким хищным взглядом маленьких заплывших глазок. А после одной неприятной сцены, свидетелем и участником которой стал он сам, Егорка вообще всегда старался побыстрее миновать нищего, боясь даже глянуть в его сторону.
Как-то раз, возвращаясь из школы, Егорка увидел, как тот, сидя на своём обычном месте, жадно пьёт судорожными глотками прямо из горлышка водочной бутылки. Поймав на себе изумлённый взгляд мальчика, нищий отер рукавом рот и презрительно скривился:"Ну чё вылупился, пацан?" Сунув недопитую бутылку в карман, он суетливо трясущимися руками задрал вверх штанину и удовлетворённо покачал головой, наблюдая целую гамму чувств от жалости до страха, смешанного с отвращением, отразившихся на лице мальчика при виде безобразной культи. "У, молокосос!" - неожиданно зло сквозь зубы процедил инвалид и замахнулся на Егорку костылём.
Но сегодня нищих было двое. Рядом со старым знакомцем стоял высокий, пожилой человек интеллигентного вида. Сильно поношенное, но чистое, длиннополое чёрное пальто не скрадывало, а скорее подчёркивало его худобу. Его взгляд был устремлён вниз. И вообще можно было предположить, что он просто случайно оказался рядом и ждёт автобуса, однако кисть правой руки, стыдливо собранная в горсть на уровне локтя, красноречиво говорила о другом, об истинной причине его присутствия здесь.
Егорка оглядел старика, интересно, что он делает в этой компании, и приостановился поодаль. Подавали неохотно, народ спешил на работу, пару раз звякнули монеты в стакане у инвалида да одна старушка сунула десять рублей его конкуренту в чёрном пальто. Егорка хотел было продолжить свой путь, но внимание привлекла молодая женщина с девочкой лет шести. Они остановились около старика, женщина о чём-то спросила, тот ответил, сокрушенно кивая головой. А потом спрятал руку в карман и, зябко ссутулившись, стал выбираться из толпы. "Ах, Людочка, это ведь мой учитель по физике..." - услышал Егорка, когда женщина с девочкой проходили мимо. Мальчик бросился за стариком, стараясь не потерять из виду уже знакомую худощавую фигуру, и скоро догнал его. Поддавшись почти неосознанному порыву, Егорка тронул чёрный рукав пальто и протянул помятую сторублёвку. Старик вскинул на него неожиданно ясные, голубые глаза и грустно улыбнулся: "Спасибо, детка!". Обменявшись приветливыми взглядами, они зашагали в разные стороны, каждый по своим делам...
Весь день старик не выходил из головы Егорки. Он был симпатичен мальчику, и тот всё думал, что могло побудить такого достойного человека выйти на улицу, наверняка, только что-то чрезвычайное. Воображение рисовало картины жизни старика, одну мрачнее другой. Вечером Егорка разбил свою копилку - гипсового поросёнка - и обменял в магазине горсть монет на две бумажки по сто рублей. А утром он почти бежал к остановке, издали высматривая в толпе чёрное пальто, но старика там не было. Не появился он и в последующие дни...


5. Самое заветное желание
Елена Резникова 2
Таня стояла у окна, глядя в никуда, и горько плакала. Сегодня врач сказал ей то, что она боялась услышать: «У Вас никогда не будет детей». 
     Не будет никогда, не будет никогда.... Эти три слова, словно острый нож, пронзали ее сердце и наводили на нее леденящий ужас.
      Как сказать об этом Сергею? Он так мечтал о ребенке! « Завтра, скажу об этом завтра»,  -  думала Таня, стараясь успокоиться, чтобы Сергей не понял все, увидев ее заплаканное лицо.
     Сергей немного задержался на работе, и к его приезду Таня уже успокоилась, привела себя в порядок, и он не о чем не догадался. Наступило завтра, и Таня весь день только и думала о том, как сказать мужу о том, что вчера ей сказал врач. Ее подруга Вика заметила, что с Таней что-то творится.  В обеденный перерыв она подошла к ней и завела разговор. Таня сначала крепилась, а потом не выдержала, расплакалась и рассказала все Вике.
«Послушай, - сказала подруга, - ты его постепенно подготовь к этому. Ну, не сразу скажи».
    Таня всю дорогу думала как лучше сказать Сергею о случившемся, но,  увидев его уже дома (он приехал немного раньше ее), она промолчала, решив, что уж завтра она непременно расскажет  мужу обо всем. 
   Но пришло завтра, и она вновь промолчала. Эти «завтра» тянулись уже целую неделю, а она все не могла  решиться  рассказать Сергею. Наступила пятница, и Таня решила, что именно сегодня она все расскажет. Она всячески старалась оттянуть этот неприятный и страшный для нее момент: пропустила два автобуса, на которых добиралась до дома; сойдя с автобуса, пошла самой длинной дорогой; на свой этаж поднялась не на лифте, как обычно, а пошла пешком, считая про себя каждую ступеньку. Сердце бешено колотилось у нее в груди: вот сейчас, сейчас наступит этот страшный момент, а потом все...
   Перед дверью Таня остановилась и закрыла глаза, набираясь храбрости. Вдруг дверь распахнулась и Таня, открыв глаза, увидела на пороге Сергея, который весь сиял. Он подхватил ее на руки, захлопнул дверь, стал кружить ее и кричать:  « Все мечты сбываются! Все мечты сбываются!!».
« Сергей! Ты сошел с ума? Что случилось?» – спросила Таня, думая о том, как все-таки ему сказать обо всем. «Танюха!!  Мы с тобой едем на море!!», - радуясь как ребенок, сказал Сергей.
«На море?», - удивленно переспросила Таня. «На море, на море!!» - повторял ее муж, кружась вместе с нею.
- Представляешь, мне дали две горящие путевки, так что на две недели мы с тобой поедем к морю! Ты же так об этом мечтала!
- И... Когда мы едем?
- Через три дня. Так что давай завтра же оформляй отпуск, и вперед – на лоно природы!
  Таня поняла, что сегодня она не сможет сказать Сергею то, что собиралась сказать. «Ничего, - подумала она, - вот вернемся и все - все ему скажу».
Три дня пролетели в сборах и суматохе, и Таня   немного забыла о своем горе. Она была даже немного рада, что еще есть время, чтобы все хорошо продумать и подготовить Сергея к тому, что  она  хотела ему сказать.
   Море встретило их ласковым прибоем и солнечными днями.  Таня и Сергей смотрели друг на друга влюбленными глазами, словно и не было тех пяти лет совместной жизни. Они бродили по набережной, заходили в приморские кафешки, где сидели, глядя друг на друга,  молчали,  и украдкой, словно в первый раз, целовались, спрятавшись от людских глаз.
    Но время летит быстро, нас не ждет. Оставалось всего два дня до их отъезда домой, как им предложили экскурсию к водопадам. Таня сначала не хотела ехать, но Сергей ее уговорил, сказав, что это не обычное место, и она согласилась.   
    Экскурсовод оказался очень веселым мужчиной, хотя по годам на много был старше всех тех, кто согласился принять участие в этой поездке. Он постоянно рассказывал различные  местные легенды, которых, казалась, у него было бесчисленное количество: любой попадающийся камень, дерево или водопад имел, по словам экскурсовода, необычную историю или   целую легенду.
    Уже в конце экскурсии они подошли к небольшому водопаду, который струился в густых зеленых зарослях. Таня сразу обратила внимание на то, что практически каждая женщина отходила в сторону от водопада и несколько минут неподвижно стояла, о чем-то задумавшись. 
   Когда одна из таких женщин молча пошла ей на встречу, Таня вдруг решительно подошла к ней и спросила, что она там делала.
- Ничего, просто загадывала желание.
-  А что, это какое- нибудь особое  место?
- Да. Говорят, что если в нужное время и в нужный час оказаться в этом месте и загадать желание, то эльфы, которые прилетают сюда в это время, обязательно исполнят твое самое сокровенное желание.
   Таня не верила всем этим сказкам, но почему-то ей очень – очень захотелось, чтобы эти крохотные человечки исполнили ее самое - самое  заветное желание. Она подошла к высоким развесистым кустам, закрыла глаза, прижала к себе руки как в молитве и с каким-то отчаянием и со слезами тихо прошептала: « Миленькие, миленькие эльфы! Очень, очень прошу вас: пусть у меня родиться ребенок!»
 «Танюха!!  - вдруг услышала она голос Сергея – посмотри на меня!». Таня невольно повернулась на его голос. Щелк. Фотоаппарат зафиксировал этот момент.
   Всю дорогу назад Таня сидела, не проронив ни слова. Муж даже начал беспокоиться: не перегрелась ли она на солнце, но Таня сказала, что просто устала.
   Они вернулись домой. Прошла еще неделя, но Таня все не могла сказать Сергею, что у них не будет детей.
    Наконец  она решила, что сегодня она обязательно это сделает. Путь домой с работы был очень длинным.
   Она открыла дверь и увидела Сергея, который собирал вещи. У Тани похолодело в груди. А вдруг Вика проболталась, и теперь   муж, узнав тайну, решил ее бросить. «Сережа»,- только и сумела произнести она. Он оглянулся. «Танюха! А я и не слышал, как ты вошла. Представляешь, - сказал он, - я через два часа уезжаю на курсы на два месяца в Москву!»  «Как в Москву? – еще не веря, что ничего страшного не случилось, спросила Таня. «А вот так! Шеф сегодня сказал, что мне надо карьерно расти, и вечером трое наших сотрудников (в том числе и я) уезжаем. Так что давай помогай мне собираться, а то я что-нибудь да забуду!»
   Таня поняла, что сегодня она снова не сможет ему все сказать.
    После отъезда мужа Таня каждый день только и думала о том, как рассказать Сергею  обо всем. От этих мыслей у нее в груди поселялся леденящий ужас, от чего ей становилось тоскливо и тошно. На работе она немного отвлекалась, но мысли опять приходили к ней, и ей опять становилось плохо. Однажды после того, как ей в очередной раз стало плохо, Вика сказала: « Знаешь, если бы я ничего не знала, я бы подумала, что ты  скоро будешь мамой».  Она произнесла эти слова и осеклась: Таня вдруг  переменилась в лице и выскочила в коридор. Вика кинулась за ней.
- Таня! Таня!  Ну, прости меня, это же не со зла!
- Вика!  Как ты не поймешь! Мне так плохо! Я так боюсь, что Сергей уйдет от меня, узнав о том, что у нас не будет детей! Я даже ночами не могу спокойно спать.
  Нервы не выдержали, и Таня расплакалась навзрыд. Вика, как могла, успокаивала ее, а когда она перестала плакать, сказала: « Слушай, подруга, тебе надо сходить к психотерапевту. Я тебе сейчас дам его координаты - моя мама часто его посещает».
   Оставалось три дня до возвращения Сергея, когда Таня все-таки решилась сходить к врачу. 
    Перед кабинетом сидело всего два человека, так что Тане не пришлось долго ждать.
     Когда она вошла внутрь, то невольно улыбнулась: за столом сидел  старичок, похожий на Доктора Айболита. У него была седая бородка и такие же седые усы и брови. Ей вспомнилось далекое  детство и даже припомнились строчки из сказки:
Добрый доктор Айболит
Он под деревом сидит.
Приходи к нему лечиться
И корова и волчица,
И жучок, и паучок, и медведица.
Особенно Таню  развеселило последнее слово, ведь фамилия  у нее была Медведева.
  Доктор Айболит посмотрел на нее и ласково сказал: «Ну-с, голубушка, что случилось?».
   Толи воспоминания о детстве, толи этот Айболит, толи сама атмосфера этого уютного кабинета подействовали на Таню, но она вдруг расплакалась и стала рассказывать про все, что уже давно ее мучает: и про то, что ей сказали врачи, и про то, что  она не знает, как рассказать об этом мужу, и про то, что представляет страшную картину его ухода от нее, когда он узнает правду, и про то, как леденящий ужас съедает ее, от чего  ей становиться плохо до тошноты.
    Таня все говорила и говорила, говорила и говорила. Как долго это продолжалось она не знает, но наконец она успокоилась и замолчала. Молчал и Айболит. Он очень внимательно смотрел на нее все время, когда она рассказывала о своем горе, но не проронил ни слова. Тане даже показалось, что он и не слушал ее вовсе. 
    «Ну-с, голубушка, успокоились?» - вдруг тихо произнес психотерапевт.
- Да. Немного успокоилась.
- Ну, вот и хорошо.
- Что же мне делать, доктор? (Таня с замиранием сердца готовилась услышать приговор)
- А ничего. Вы обратились не по адресу! ( В глазах Тани появилось немое удивление)
- Да-с. Вам нужен совсем другой врач: у вас скоро будет ребенок!

**********
     Пятилетний юбилей Анютки решили отметить с размахом: ждали очень много гостей.
     Таня с самого утра суетилась на кухне, а чтобы чем-то занять непоседу дочь дала ей старые открытки.
- Мама! Мама! – вдруг  закричала Аня.
   Таня опрометью бросилась в комнату дочери.
- Анютка, ты что так кричишь? Что случилась?
 Глаза дочери светились удивлением и восхищением. Она протянула Тане какую – то открытку и сказала: «Мама, смотри, смотри! Тут маленький человечек рядом с тобой!»
    Таня глянула на открытку и невольно села на диван рядом с дочерью. Она увидела  не открытку, а фотографию шестилетней давности. Там стояла она возле водопада, поникшая от давящей на нее безвыходности.  Таня увидела свои  глаза, полные  отчаяния,  горя, страха и мольбы. А рядом с ней, чуть   вдалеке в зелени, она увидела маленького человечка с прозрачными крылышками и изящной палочкой в руке.
     И Таня сразу все поняла: если в нужное время, в нужный час оказаться в нужном месте, то исполниться твое самое заветное желание!
            Стоит только очень – очень этого захотеть

6. Резать нельзя обследовать
Елена Резникова 2
         Подходил срок, когда Оле надо было ехать в межрайонную поликлинику, где она состояла на учете,  для очередного  посещения маммолога - онколога. По дороге домой она думала как ей лучше поступить: выкопать картошку, а потом поехать в поликлинику, или сначала съездить, а уж потом копать картошку.
        Внимание ее привлек пожилой мужчина, отходивший от автобусной остановки. Он шел, горбясь, еле передвигая ноги, плечи его слегка подрагивали. «Интересно, -  подумала Ольга – кто это может быть? Я вроде бы всех в селе знаю». Любопытство заставило Олю прибавить шаг, и вскоре она догнала впереди идущего мужчину. Каково же было ее удивление, когда перед собой она увидела своего соседа дядю Витю. С тех пор как они с семьей переехали в это село, Ольга всегда удивлялась его здоровью и выносливости.   Казалось, что годы не страшны этому человеку. Не смотря на то, что ему было за восемьдесят, сосед выглядел гораздо моложе, был полон сил, занимался большим хозяйством, помогал своей  жене и никогда не жаловался на здоровье.
Сейчас же перед ней стоял дряхлый старик, у которого тряслись руки, дергались губы, казалось, что он усох и уменьшился в два раза.
- Дядя Витя, что случилось? – спросила Оля.
- А……., это ты, Олюня – сказал он и, помолчав, добавил – Все, Олюня, я не жилец на этом свете».  У Ольги выпал пакет из рук. «Как это?», - только и смогла произнести она. Старик заплакал и сказал: «Был у врача. Он мне так и сказал: Дед, у тебя – рак. Или режим, или ты -  не жилец. Мы ничем тебе помочь не можем».
  РАК. Какое короткое и страшное слово! Оно - как удар коварного   врага:  из- за угла  ножом прямо в сердце. Оно -  как внезапный треск молнии, ударившей совсем рядом. Мгновенная яркая вспышка  и жизнь сразу делится на две части: белую (ту, что ты уже прожил) и черную (что осталось тебе прожить).  Оно как истошный и пронзительный крик стаи воронья над тобой: КАР!! КАР!! КАР!!
  - Подождите! – Олю словно озарило. – Но ведь Вы даже не наблюдались и обследование не проходили!! Как же Вам сразу поставили такой диагноз!
- Не знаю. Но мне так и сказали – у тебя, дед, рак. Мы ничем помочь не можем.
- Глупости все это! Попросите сына свозить Вас в областной центр. Пусть там врачи посмотрят. Ведь это не окончательный  диагноз!
  Всю дорогу до дома Ольга, как могла, успокаивала пожилого соседа. Она надеялась, что все обойдется.
   Несколько дней Оля не видела дядю Витю. Его жена сказала, что он целыми днями лежит на кровати, ничего не ест, молчит и глядит в стенку, тая на глазах.  Оля пошла к своему соседу и долго убеждала его, что надо показаться другому врачу.
  Прошла неделя.   Ольга сидела за компьютером, когда раздался стук в окно. Она вышла на крыльцо и увидела дядю Витю того самого, которого она знала: моложавого, полного сил и энергии.
- Ну, ты, Олюня, прямо как в воду глядела! Нет у меня рака!! Доброкачественная опухоль есть, а рака нет! Мне врач так и сказал: «Дед, ты еще нас всех переживешь!». Спасибо, что надоумила в область съездить!
   Женщина была рада, что диагноз, поставленный местными врачами ее соседу,  не подтвердился, но у нее самой стало как-то неспокойно на душе: ей тоже надо ехать в межрайонный онкоцентр.
                *****
     Вот уже три часа Ольга сидела к маммологу – онкологу. Очередь двигалась медленно: врач то приходил в кабинет, то  куда-то уходил. Все нервничали, ругали нашу бесплатную медицину, благодаря которой больным приходится вот так  высиживать в очередях по несколько часов, теряя последнее здоровье. Очередь она на то и очередь, чтобы говорить обо всем на свете. Чего только здесь ни услышишь. Практически все больные принимали участие в разговорах: ведь надо как-то  «убивать время». Но Оля не один раз замечала, что чем ближе человек оказывался у двери кабинета врача, тем менее разговорчивым он становился. А перед дверью, человека за два, и вовсе замолкал. Выходили из кабинета, за редким исключением, с поникшей головой, опущенными плечами, становясь сразу как-то меньше и старее. Очередь на мгновенье замолкала, глядя на то, как проем в стене, называемый кабинетом, проглатывал очередную свою жертву, и разговоры возобновлялись.
    Ольга уже несколько лет приезжала сюда, и всегда было одно и тоже: врач (каждый раз почему-то новый) подкалывал в карточку  направление, привезенное  ею из своей поликлиники, иногда осматривал ее (что было очень редко) и говорил: «Приезжайте месяцев через 7-8». На этом так называемое обследование заканчивалось. «Следующий!» - услышала Ольга. Подошла  ее очередь. Несколько секунд –  кабинет проглотил и ее.
    Она села на стул, положила на стол свои документы. ( «Опять новый онколог!- подумала Оля,- Ну и как можно заметить прогресс или регресс у больного, если ты видишь его первый и, может быть, последний раз!?»)
     Врач писал что-то, переговариваясь с медсестрой. «Я вас слушаю», - сказал он, продолжая писать, одновременно давая какие-то указания медсестре. Оля молчала. «Я вас слушаю!» - уже раздраженнее сказал маммолог.
- А Вы, что, новый Юлий Цезарь? – спросила Ольга.
- Не понял… (врач перестал писать и посмотрел на сидящую перед ним женщину)
- А что тут непонятного! Вы можете говорить, писать и слушать одновременно (онколог хохотнул и отложил листок в сторону)
- Я вас слушаю
- Теперь Вы действительно слушаете и слышите меня, - сказала Оля и рассказала все, что раньше рассказывала другим врачам в предыдущие приезды.
- Ладно, давайте я вас осмотрю, - сказал онколог таким тоном, будто делал  женщине большое одолжение.
- Ну что же, будем делать операцию, - сделал заключение врач после осмотра.
- Как операцию? – удивилась Ольга – У меня нет никаких к ней показаний!
- Все вы тут лучше врачей знаете, а потом прибежите через месяц и будите умолять об операции! Я смотрю вам наплевать на ваше здоровье!
Оля  посмотрела на врача и сказала:
- Как раз наоборот: я очень слежу за своим здоровьем, и лишний стресс моему организму в виде необоснованной операции мне ни к чему. И еще: во-первых, я не прибегу – бежать далеко, во – вторых, вы меня не наблюдали, чтобы делать такое заключение, в - третьих, вы не проводили никаких обследований, и в четвертых, у меня нет рака.
- Вы в этом уверены? – врач начал нервничать
- А Вы уверены в обратном? Или для Вас слово « резать» ключевое?
- Пишите отказную! – переходя на повышенный тон, сказал маммолог.
Медсестра услужливо пододвинула стандартный бланк отказа, протянула ручку. Оля внимательно прочитала текст на бланке, вписала свои данные, а  рядом со словом «отказываюсь»  написала в скобках  «временно». Вернула лист  и вышла из кабинета. Очередь на миг замерла, а потом продолжила свои разговоры.
  На улице Ольга позвонила домой  и рассказала о разговоре с врачом. 
« Не бери в голову, - сказал муж, - Ему нужна положительная статистика для продвижения по службе: сделал стопроцентно успешную операцию и вот уже диссертация готова».
     Дома они  с мужем решили, что картошка подождет, и Оля поехала в областной   центр на обследование. Она сдала все анализы, какие возможно, прошла новые обследования и, убедившись, что все у нее в порядке, вновь отправилась в межрайонную поликлинику. Процесс попадания в кабинет повторился до всех мелочей. 
   Войдя внутрь, Ольга протянула врачу все бланки исследований и стала ждать. Маммолог перебрал листочки и сказал: «Приедете через 7-8 месяцев». Женщина даже задохнулась от возмущения: «Это все, что Вы мне можете сказать!?»  Она  хотела высказать ему в лицо все, о чем подумала в этот момент. Что нельзя быть таким равнодушным к людям, что необдуманные слова могут нанести серьезный удар по здоровью пациента, что перед ним живой человек, а не персонаж компьютерной игры, у которого несколько жизней, что нельзя забывать самую главную врачебную заповедь – не навреди! Но, взглянув на сидящего перед ней чуда-доктора, передумала. « Вы любите головоломки?» - вдруг спросила она. « Не понял», -  сказал доктор.  Оля попросила у медсестры листок  и ручку, затем написала что-то на листе и протянула врачу. Тот посмотрел на  листок  и вновь сказал: «Не понял!».  «Вспомните правила русского языка», -  улыбнувшись, сказала молодая женщина и, довольная собой, вышла из кабинета. Маммолог вновь уставился  на листок.
   На нем было написано – РЕЗАТЬ НЕЛЬЗЯ ОБСЛЕДОВАТЬ.

7. Котик
Графоман Себастьян
***
Мать до сих пор звала его Котиком. Правда, теперь уже реже, всё больше уступая нейтральным вариантам имени. Детство Кости заканчивалось, причем стремительнее, чем хотелось бы.

***
- Да отвяжись ты, - сердито выкрикнул Костя.
Мать не ответила, кажется, даже не заметила, как Костя резко остановился, развернулся и зашагал прочь. Она философски относилась к перепадам настроения, столь обычным для подростка.
Зеленая лампочка светофора нетерпеливо мигала, мать заторопилась.
Костя так и не смог вспомнить, что заставило его обернуться. Вероятно, звук, но из памяти он стерся. Иногда Косте хотелось вспомнить момент, когда обычная жизнь отступила. То самое что-то, что было между Костей, гордо шагавшим куда глаза глядят, и оцепенением без пространства и времени.
Иногда Костя пытался представить себе, как всё было. Как он услышал и обернулся. Но в настоящих его воспоминаниях не было ни плавного, ни резкого перехода от обычного к страшному.
Страшное уже наступило и обволокло, Костя был в самом центре его. Он приближался к матери, цепляясь за пульсирующее в голове отрицание: «Не может быть, не может быть…»
Мать лежала как-то полубоком, лопатками, затылком и правым бедром прижавшись к асфальту. Лицо ее было совершенно неживым, зато руки и ноги дергались. Костя сунул было ладонь ей под затылок, чтобы приподнять, привести в чувство, но тут же вспомнил: пострадавшего до прибытия врачей трогать нельзя. Смешно, он еще надеялся.
Зрение Кости обострилось и впитывало каждую деталь. Он оглянулся, не зная, что делать дальше, и увидел прилипшую к асфальту прядь длинных светлых волос. Так далеко, каким образом она там очутилась?
Конвульсии продолжались. Костя растерянно погладил мать по дергающейся руке. Рука оказалась липкой. Вид крови испугал Костю сильнее, чем всё остальное. Он знал, просто знал, что кровоточит не рука. Но открытых ран на теле матери не было, по крайней мере, Костя их не видел. Он склонился над ней, пытаясь понять, насколько всё плохо (но всё ещё отрицая очевидное), и краем глаза заметил приближающийся грузовик. Понял, что надо отойти к обочине. Представил, как грузовик переедет тело. В этот момент Костя уже знал, что матери не жить, но не мог допустить, чтобы ее беззащитное тело размазывали по асфальту.
Наплевав на возможные переломы позвоночника, Костя приподнял мать за плечи. Правая рука его скользнула между спиной матери и асфальтом. На тыльную сторону ладони опустилось что-то шершавое, теплое, твердое. Что-то, чего не должно было быть в этом месте. Костя поволок тело к обочине, стараясь не думать вообще ни о чем.
Грузовик остановился. И еще какая-то машина, выехавшая с другой стороны, остановилась. Костя сидел на обочине и смотрел на мать. Она больше не шевелилась. Со всех сторон Костю окружили звуки, которых он раньше не замечал. Люди суетились, бегали, о чем-то спрашивали.
Костя рассматривал свои ладони. К правой, испачканной кровью, прилипли тонкие светлые волосы.

***
Костя равнодушно наблюдал, как меняется его жизнь. Возникли откуда-то родственники, жаждущие о нем позаботиться, выражали соболезнования, пытались «поговорить об этом». Костя отмалчивался. Вокруг него принимались решения, подписывались бумаги. Костя решил, что ему все равно.
Родственников, которые оформили на себя опекунство, он почти не знал, видел пару раз в глубоком детстве и толком не запомнил. На Олега, приходившегося маме родным братом, Костя посмотрел внимательно, но сходства не увидел. Так было даже лучше, спокойнее.

***
Костя старался не спать. До последнего забивал сознание другими картинками, чтобы заглушить то, что все равно стояло перед глазами.
Дергающиеся конечности на безжизненном теле.
Клок волос на асфальте. Вместе с куском кожи, как скальп?
Кровь.
Переломанные кости, острыми краями трущиеся друг о друга внутри мягкого тела.
Кусок черепа, опавший с затылка и нечаянно коснувшийся руки, как кожура банана.
Костя долго еще ощущал на тыльной стороне ладони это прикосновение, а мозг услужливо рисовал ему недостающие иллюстрации. Затылок матери Костя так и не увидел, но если на руку упал кусок черепа…
А еще она перестала шевелиться после того, как Костя оттащил ее к обочине. Каким дураком надо быть, чтобы подумать, будто грузовик просто переедет ее… Конечно, он остановился. Надо было просто ждать. Не трогать пострадавшую до прибытия врачей, как и учили в школе. Не помешало бы вызвать «скорую», но Косте это даже в голову не пришло.

***
Часто Костя принимался фантазировать о том, что было бы, останься он рядом. Сценарий раз за разом прокручивался в его голове, принимая различные формы. Иногда неизвестная машина сбивала их обоих, иногда Костя успевал вовремя ее заметить и спасти мать, а иногда под колеса попадал только он. Любой вариант был лучше реальности.

***
Вероника Косте нравилась больше, чем Олег. Она понимала, что ему не хочется ни с кем разговаривать, и не приставала. Но она заботилась о Косте, он это замечал. Вероника готовила еду (без орехов, помня о его аллергии), стирала, меняла постельное белье, прибирала… Костя старался ничего в доме не трогать, понимая, что у каждой вещи есть свое место. Он помнил, как сердилась мама, если ей не давали прибраться самостоятельно.
Но кое-что Костя мог делать, чтобы угодить Веронике. Например, однажды он заметил, что полотенце для рук висит на крайнем крючке. И взял за правило перевешивать его туда, стоило полотенцу оказаться не на месте. Делал он это незаметно, ощущая себя невидимым помощником Вероники.
Присутствие Вероники умиротворяло. Ее молчаливые хлопоты в сочетании с монотонностью телевизора ненадолго отгоняли от Кости те навязчивые образы, с которыми он никак не мог расстаться окончательно.
А вот Олег был назойлив. Он почему-то вбил себе в голову, что Костя собирается покончить с собой, и яростно этому препятствовал, в свободное от работы время не оставляя Костю одного ни на минуту. Но Костя не собирался умирать. Он собирался жить со своей виной, потому что это – хуже смерти.

***
Ночью, отгоняя от себя привычные картинки (в этот раз особенно навязчивым было ощущение шершавой кости на руке), Костя услышал посреди тишины сердитый шепот Олега:
- Тише ты, Костя услышит!
Стало грустно, что он теперь навеки Костя. Нет, быть в устах Олега Котиком совершенно не хотелось бы, да такое и представить было невозможно. И вообще, как часто заявлял сам Костя, Котик – это несолидно, по-детски. Но всё же, всё же… В Котике нет намека на кости. Котик – имя живое и пушистое. Может, поэтому и не бывать ему больше Котиком?
Костя снова ощутил прикосновение теплой шершавой кости к ладони.

***
Они шли по городу. Зима выдалась почти бесснежной, но холодной. Асфальт искрился на морозе.
- Ой, - выдохнула вдруг Вероника.
Олег тут же предостерегающе притянул ее к себе, но Вероника вырвалась.
- У тебя нет аллергии на шерсть, правда? – спросила она у Кости.
Костя помотал головой, только сейчас осознав, в чем дело. Олег хотел было что-то сказать, но передумал.
Вероника присела на корточки и позвала:
- Котик, иди сюда, не бойся…
Кот подошел к ней, дружелюбно боднул и задрал хвост. Вероника подхватила тощего кота на руки.
- Поцарапает же, - возмутился Олег.
- Не поцарапает. Смотри, какой хороший котик, - сказала Вероника, гордо демонстрируя кота.
- Котик, - скептически повторил Олег.
- Так и назовем? – спросила Вероника.
- Так и назовем, - эхом откликнулся Костя.

31.10.2015

8. Опоздание
Графоман Себастьян
***
Ирина опаздывала. Олег сердито посмотрел на телефон, ожидая от него объяснений, но сам звонить пока не стал.
Из бабушкиных часов высунулась кукушка, участливо сообщив, что уже девять вечера. Соня давно спала, ничто не мешало Олегу погрузиться в невеселые размышления.
Их брак никогда не был надежным, Олег это сейчас понимал. Красавица Ирина наверняка скучала, а рождение дочери только усилило в ней чувство безысходности. Развестись теперь было бы куда сложнее…
Что же удивительного, если она гуляет. Олег слишком скучный, серый, а Ирине подавай интриги да романтику.
Может, надо было чаще дарить ей подарки?
Олег вздохнул, снова глядя на молчащий телефон.

***
Пробка не рассасывалась. Ирина с досадой посмотрела на часы. Половина девятого, откуда же пробка? Наверное, где-то впереди ДТП. Или дорогу перекрыли для ремонта? Да какая разница. Олег все равно не заметит ее отсутствия, куда торопиться?
Ирина откинулась на сиденье и заморгала полуприкрытыми глазами, чтобы ни одна слеза не успела выкатиться на щеку. Сзади тут же забибикали. Ирина подскочила, выпрямилась и плавно отпустила педаль, позволяя машине подкатиться к ползущему впереди пикапу. Представила, как бибикающий сзади комментирует цвет ее волос и происхождение машины. Что ж, если так, то он отчасти прав. Ирина действительно блондинка, а машину ей подарил Олег. Давно еще, когда всё было хорошо.
Может, всё дело в Соне? Не надо было рожать. Олег всегда подозревал, что Ирина с ним ради денег, а чем еще обычно привязывают богатых мужей, если не ребенком?

***
Олег метался по гостиной. Брал с полки книги, быстро пролистывал, тут же ставил на место. Протер журнальный столик, взялся было за пылесос, но решил не беспокоить Соню. Стал переставлять безделушки на комоде. «Вот что имеют в виду, когда говорят, что кто-то не находит себе места», - подумал он.
Телефон все еще предательски молчал, но зато снова напомнила о себе кукушка.
Интересно, каков из себя этот интриган и романтик, оказавшийся интереснее Олега.

***
Машина наконец подползла к участку дороги, окруженному мигающими огнями. Значит, скоро пробке конец.
Ирина вынула из кармана телефон. Может, забыла включить звук? Нет. Ни пропущенных звонков, ни сообщений. Надо бы позвонить и сказать, что всё в порядке. Но если бы Олег волновался, он бы позвонил сам. Так зачем навязываться?

***
Олег представлял себе, как вламывается в их любовное гнездышко и расстреливает жалкого голого любовника Ирины. Тот, разумеется, будет умолять о пощаде и даже не подумает о том, чтобы заслонить собой свою даму. Он, может, и романтик, но наверняка трус. А Ирина завернется в белоснежную простыню и будет сидеть, вжимаясь в угол между кроватью и стеной (у них в любовном гнездышке наверняка огромная кровать с белым бельем), пряча свои лживые глаза и рыдая. Потом Олег гордо уйдет, бросив ее там, живую, но растоптанную. Заберет Соню и начнет новую жизнь где-нибудь в другом городе.
Правосудия в мечтах Олега не было. Наказанная Ирина виделась ему тихо коротающей свои дни в убогой хижине, а любовное гнездышко вместе с трупом сразу после свершившейся расправы просто растворилось в воздухе за ненадобностью.

***
Машина рванула на шоссе, наслаждаясь свободой. До дома всего полчаса езды…
Что-то хлопнуло, машина дернулась, но Ирина успела затормозить и прижаться к обочине. Только этого еще не хватало.
Ирина включила аварийку и вышла из машины. Переднее колесо печально припало к асфальту, выдохнув распиравший его воздух. Что-то подобное произошло и с Ириной. Она села на асфальт рядом с машиной и дала волю слезам, оплакивая, конечно же, не колесо.
Сзади остановилась еще одна машина.
- Помощь нужна? – спросил мужской голос.
Ирина подняла голову, посмотрела на темный силуэт своего спасителя.
- Да, - всхлипнула она. – Колесо спустило, а я не умею…
- Понятно, - протянул голос. – Телефон есть?
Ирина непослушными руками вынула из кармана мобильный и протянула его незнакомцу.
- Сейчас всё будет, - пообещал тот, склонив голову над светящимся экраном и набирая какой-то номер.
Прижав телефон к уху, силуэт стал щупать пробитое колесо, потом медленно, сосредоточенно всматриваясь в темноту, обошел машину в поисках других повреждений.
Ирина встала и полезла за сумочкой, чтобы привести в порядок макияж. Нельзя же, в самом деле, показываться незнакомым людям в таком виде…
Где-то сзади хлопнула дверь, взревел мотор, а потом мимо Ирины пронеслась машина, увозившая ее спасителя вместе с телефоном.

***
Нет, Олег, конечно же, не станет никуда врываться. Пускай Ирина веселится со своим любовником, пускай даже они поженятся и живут счастливо. Соню только жалко, как ее теперь делить?
А ведь они были счастливы. В самом начале, когда только познакомились. Олег тогда был стройнее и веселее, он меньше работал и всё свободное время проводил с Ириной. Это уже потом, когда стали сказываться на фигуре все пирожки и плюшки, Ирина его разлюбила. И печь перестала, потому что толстый Олег был ей отвратителен.
И Олег перестал приходить с работы пораньше, а выходные посвящал своим хобби. Их он специально выбирал по двум критериям. Во-первых, Ирине они должны быть предельно неинтересны. Во-вторых, ими нельзя заниматься дома.
Ирина, разочаровавшись в супружеской любви, загорелась желанием родить. Олег послушно сделал ей ребенка. На этом всё и прекратилось. Больше Ирине не нужно было терпеть близость его толстого потного тела.

***
Почему она не позвонила? Дура. Надо было сразу же позвонить Олегу, а не рыдать над колесом.
Но на самом деле Ирина не хотела помощи Олега. Не хотела нарваться на его равнодушие, не хотела оправдываться и чувствовать себя абсолютной тупицей, вымаливать помощь, а потом радоваться его снисхождению.
Всё их счастье куда-то подевалось, когда родилась Соня. Олег больше не прикасался к Ирине. Может, считал отвратительным всё, что было связано с беременностью и материнством? Фигура Ирины от родов не очень пострадала, но ведь многих мужчин отвращает не это, а сам факт наличия инородного растущего тела в их женщине, периодическое мелькание рук и ног младенца под натянутой кожей живота. А роды? Понимание, что орган, ранее задействованный в совершенно других целях, служит теперь дверью для ребенка. И грудь, которая внезапно извергает молоко и превращается в поилку… Нет ничего странного в том, что Олег разлюбил ее.
Нет, Ирина не сомневалась, что Соню Олег любит. Он оказался прекрасным отцом. Но брак их уже невозможно спасти…

***
Олег с ненавистью посмотрел на кукушку, снова напомнившую, что у кого-то вот прямо сей момент режутся рога.
Потом задумался. Ирина – не дура. Разве станет она вот так подставляться, зная, что Олег дома? У нее полно других шансов. Все те выходные, когда Соню забирает бабушка, а Олег пропадает у себя в гараже… Разве не разумнее прыгать в постель любовника именно тогда?
Холодный страх полоснул по сердцу: что-то случилось. Вот он сидит, придумывая о жене гадости, а она в это время лежит в подворотне с задранной юбкой, кровь лужицей растекается из-под разбитой головы…
Олег схватился за телефон.
- Абонент временно недоступен, - равнодушно ответили ему.

***
Почему Олег ее не любит? Ирина всхлипнула, вспоминая свой прошлый день рождения, выпавший на субботу. Она проснулась одна. Олег оставил на подушке свою банковскую карту с запиской: «Купи себе что-нибудь». И так и не появился до вечера воскресенья. Нет, Олегу она не нужна.
Поток машин сильно поредел, близилась полночь.
Хорошо, что мобильный украли. Теперь не надо сидеть и смотреть на темный экран, тщетно ожидая звонка. Олегу на нее плевать. Он даже не заметил, что ее нет дома.

***
Олег включил телевизор и сразу наткнулся на новости о ДТП. Чертыхнулся, сообразив, что по этой дороге наверняка ехала и Ирина, если она действительно была у матери, а не у любовника.
Репортаж состоял из мигания лампочек, крови крупным планом и слов очевидцев о том, как всё было ужасно. Фуру, столкнувшуюся с легковушкой, показали мельком. В боку ее торчал темный ком, как прилипшая к школьной стене пулька из жеваной бумаги. Видимо, это и была та самая легковушка. Черная. А может, темно-синяя?
Ведущая невозмутимо перешла к новостям культуры.
Олег снова схватил телефон, но звонил уже не Ирине. Он понял, почему абонент был недоступен.

***
Надо только включить газ и закрыть все окна. Днем, пока Олег на работе, а Соня спит. Она ничего не почувствует, просто сон ее станет глубже, глубже, глубже… Соню жалко, но оставлять ее нельзя. Кому она будет нужна без матери? Олег – мужчина видный, обаятельный, сразу найдет себе другую. А может, у него уже есть кандидатура. Так или иначе, Соня в его жизни будет лишней. Им с Ириной придется уйти вдвоем.
Ирина давно уже перестала плакать. И даже мысленно поблагодарила незнакомца, укравшего ее телефон. Теперь у нее появился план.
Надо снова включить аварийку. Взять с заднего сиденья белый шарф, выйти из машины, пройти немного назад вдоль обочины и махать, пока кто-нибудь не остановится. Вряд ли снова повезет нарваться на мошенника, это было бы слишком. Но если и так, что с того? Значит, судьба. А если ей всё же помогут, то реакция Олега определит, что ей делать дальше.
Если судьба не отвернулась от Ирины, то встревоженный Олег сейчас не находит себе места, осознаёт, что Ирину всё же можно любить, что их брак стоит спасти. А если нет… Если Олег спит или встретит ее холодно, с порога раздраженно отчитает, доведя до слёз, как всегда, то прямо завтра днем, пока он на работе, а Соня спит…

***
Удалось узнать, что номер разбитой легковушки не совпадает с номером машины Ирины. Больше ему не сказали ничего.
Где же ее носит?
Олег с тоской вспомнил, как Ирина до рождения Сони носила дома его футболки. На ней они смотрелись забавно, доходя до середины бедра. Олег ворчал, что из-за этого вся его одежда провоняла женским парфюмом, но втайне любовался тонкой фигуркой в огромной футболке. Это было самым ярким проявлением ее любви к нему, но он столько раз просил ее прекратить, что она взяла и послушалась.
А теперь Ирину (и его любимую в огромной футболке, которую запросто можно было игриво повалить на диван, и ту чужую, к которой страшно было прикоснуться даже случайно) поглотила неизвестность.
Олег мысленно просил прощения у Ирины и обещал исправиться, похудеть, снова стать достойным ее любви, только бы она вернулась.

***
Ключ повернулся в замке. Огромное облегчение волной смыло с Олега все сумбурные мысли. Жива. Вернулась.
Олег услышал, как она ставит на пол сумку, расстегивает сапоги и вешает на крючок пальто. Сейчас войдет и дохнет холодом, презрительно смерит взглядом, заставив подавиться вполне законными вопросами.
Все эмоции вечера вдруг замерли, покрылись тонкой коркой льда. Ирина, не пережившая за эти часы тех же страданий, что Олег, все равно не поняла бы, кинься он к ней с объятиями. Она бы оттолкнула, рассмеялась. Олег и сам готов был смеяться над своей наивностью. Исправиться! Похудеть! Да разве ей это нужно? Ей плевать на него, только о себе и думает.

***
Ирина вошла в гостиную. Увидела Олега.
- Где ты шлялась, идиотка? – спросил Олег, прицеливаясь каждым словом.
И каждое попало точно в цель.
Ирина тихо заплакала.

15.11.2015

9. Я и Она
Карин Гур
     Она появилась первый  раз… Да, точно. За месяц до моего шестнадцатилетия в Новогоднюю ночь.
     До этого всё в моей жизни было прекрасно и безоблачно.
     Беззаботное детство,  пионерское отрочество.
     Родители отправились встречать Новый год к маминой сестре. Звали меня с собой. Но я, сославшись на плохое самочувствие, ежемесячные женские недомогания, категорически отказалась идти.
     Мама настороженно поинтересовалась, не собираемся ли мы праздновать с классом? Я ляпнула, что, мол, не у кого.
     У мамы округлились глаза:               
     - Так мы же уходим? Могли бы собраться у нас.
     Я плела что-то невразумительное, мечтая лишь, чтобы они поскорее ушли.
   
     Мне щедрой рукой была отсыпана горка салата оливье, отломана от  гуся поджаренная ножка. Папа пытался протестовать, но мама убедила его, дескать, пусть ребёнок тоже попробует. Фирменный тёткин наполеон мне пообещали принести утром.
     Лишь только за родителями закрылась дверь, я погрузилась в пучину безысходного мрачного страдания. Не плакала, но всё пыталась разобраться, почему, почему меня не позвали к Зойке встречать Новый год со всеми вместе. Почему? Что такого я сделала плохого и кому? Я человек не конфликтный, никогда ни с кем не ссорюсь. Правда и подружки задушевной у меня нет, я одинаково дружна со всеми. Ко мне охотно приходят в гости, я всегда дам списать всем, кто попросит. Я мучительно перебирала в памяти события последних недель, но ничего, ничего, что могло бы объяснить случившиеся, в голову не приходило. Устав, отправилась на кухню подкрепиться.
      Она была там. Старая, лет тридцати, странно одетая, в красивой светлой шубке,  длинных сапогах. Открыв створки буфета, вытаскивала и внимательно разглядывала нашу посуду - чашки, столовый сервиз с голубыми цветочками.
      -  Смотри, какой красивый рисунок  на этой тарелке, – сказала она, даже не оглянувшись. – Страдаешь?
      - А тебе что? Кто ты такая?  Как ты сюда попала?
      Проигнорировав мои вопросы, уселась напротив, внимательно следя, как я поглощаю салат и гуся.
      - Угощайся, – я придвинула тарелки ближе к ней.
      Она отрицательно покачала головой:
      - Хочешь знать, почему тебя не позвали?
      Я перестала жевать.
      - Ты уверенна, что хочешь это знать?
      Я закивала.
      - Никто на тебя не обиделся, просто о тебе забыли. За-бы-ли! Понимаешь? Ты никому не интересна, мальчишкам  не нравишься, а девчонкам нужна лишь для того, чтобы у тебя списать. Говоришь ты только об уроках, читаешь книги по школьной программе. Ты зануда, поняла. Меняйся, иначе так и помрёшь засушенной старой девой.
    
      У меня пропал аппетит. 
      - Послушай, ты кто такая, чтобы учить меня жить? Откуда ты знаешь? Я тебе не верю, ты всё выдумала. Уходи, откуда пришла, тебя никто не звал.
      Выскочив в спальню, уселась на кровать и дала волю слезам. Меня разбирали злость и обида. Как же  так? Просто забыли? Я никто, пустое место? Нет, не верю. Но не пойду же я спрашивать, что случилось. Не дождутся. И не собираюсь меняться, если я кому не нравлюсь, проживу и сама. Только двери моего дома отныне закрыты для всех.

     После каникул  мы встретились в школе, словно ничего не случилось. Но от меня веяло таким холодом и отчуждённостью, что никто не решался ко мне подойти.  И приходить перестали. И тетрадки на переменках не просили. 

     Зато стал за мной ухаживать Костя из параллельного. Поскольку он тоже был отличником,  никаких  выгод  в его ухаживаниях не усмотрела. Мы ходили в кино,  катались на коньках, гуляли долгими вечерами, взявшись за руки, когда нас никто не видел. Была ли я влюблена? Думаю, что нет, но в семнадцать лет тебе льстит внимание мальчика, особенно когда нет близких подруг.

     После выпускного вечера мы уединились на берегу пруда, долго целовались и, заигравшись,  открыли  запретную страничку отношений между мужчиной и женщиной.

     Я вернулась домой под утро в смятении. Разве так это должно было случиться? А свадьба,  белое платье? Значит, мы с Костей теперь муж и жена? Он уезжает поступать, а его  ждать буду? Мне не спалось, я вышла в сад. Она уже сидела на скамеечке под дубом и казалась в темноте довольно хорошенькой.

     - Ну, что, ты разочарована?  Всё не так, как ты себе представляла? Хочешь, научу тебя, как можно привязать к себе мужчину навсегда?  Как быть ласковой и нежной…
     -  Что ты всё время учишь меня жить? Не нужно, я не хочу ничего слышать. Я хочу сама, понимаешь, сама до всего дойти…

     Костя поступал в военное училище, сдавал экзамены в июле, я – в августе. Мы встретились в конце лета. Чувствуя себя его невестой, была неприятно удивлена, обнаружив, что он совсем другого мнения. И короткий летний эпизод для него оказался лишь ярким, но только развлечением. Долго переживать времени не было, мы разъехались, почти как в песне: он на восток, я на запад.
     Пять лет учёбы, студенческой жизни  пролетели ярким калейдоскопом впечатлений. Новые подруги, друзья вытеснили из памяти детскую влюблённость. Я была в том прекрасном женском возрасте, когда без всяких особых усилий удаётся выглядеть свежей и привлекательной. Появились поклонники, я ничего не принимала всерьёз. Защитив диплом, вдруг обнаружила, что большинство моих подруг вышли замуж или собираются, некоторые явились на выпускной вечер с заметно округлившимися животиками.
     Выйдя на улицу, села на лавочку и закурила. Мне стало грустно. Как быстро пролетела юность, пора задуматься о серьёзных отношениях, а я одна.  Рядом раздался знакомый голос:
     - Не грусти, ты ещё так молода и всё у тебя впереди.
     Давно мы с ней не виделись. Разменяв четвёртый десяток, она выглядела ухоженной, моложавой, уверенной в себе женщиной. Она, похоже, является ко мне в поворотные решающие моменты жизни. Странно, но она не поучала меня, а словно желала поддержать и тихая грусть слышалась в её голосе.
    Спустя два года я встретила свою большую любовь. Мы были давно знакомы, но обменивались при встречах лишь лёгким кивком головы. Однажды, в канун 8 Марта,  закончив рабочий день, обнаружила его ожидающим с букетом цветом. С того весеннего дня мы больше не расставались и вскоре поженились.

    Мы были счастливы, ничего особенного не ожидали от жизни, она и так уже дала нам всё. Вскоре мы должны были получить квартиру и уже обставили её на бумаге, обсудив всё, до цвета коврика у входной двери. Мы ссорились, как ненормальные, кто у нас родится первый: мальчик или девочка.

    Вечером он пожаловался на сильную головную боль. Через два месяца его не стало. Я не плакала на похоронах, ни на девятый день, ни на сороковой. Я ощущала  его рядом. Родные сильные руки обнимали меня во сне. Он уходил утром и я слыхала звук хлопнувшей двери. В спальне на тумбочке цветы в вазе не вяли.
    После сороковин душа его окончательно покинула землю. Проводив всех, убрала со стола, навела порядок и, налив полную ванну тёплой воды, вскрыла себе вены его острой бритвой.
    Чьи-то тёплые руки вынули меня, перевязали раны, вытерли насухо и уложили в постель. Она… Она…
    Пристроившись рядом, обняла  и, укачивая, как ребёнка, шептала сквозь слёзы:
    - Поплачь, поплачь… Я ухожу и больше не  приду к тебе. Ничего изменить нельзя. Ты проживёшь длинную жизнь, выйдешь замуж, родишь детей и так больно, как сегодня тебе уже не будет никогда.
    Я засыпала. Она укрыла меня одеялом и сквозь преломлённое восприятие засасывающего  целебного сна успела заметить на её запястьях два заживших шрама.

                КОНЕЦ

15.08.2016

10. Сказка о любви для взрослых
Карин Гур
   В одной семье родился Очень Красивый Мальчик. Мальчик рос и оказался не только красивым, но и умным. К тому же его все любили. Как-то само собой получалось, что в садике ему доставались самые лучшие игрушки. Нет, нет, он не капризничал, не топал ножкой, не дрался. Всё совершалось по волшебству, творимому его обаянием и красотой. Если в школе на переменке, съев свой бутерброд, он чувствовал, что голоден - тут же ему протягивали добавку.
   Однажды старшие классы ушли на трёхдневный лыжный поход и подросток заболел. Как бережно за ним ухаживали, поили горячим чаем с малиной (и откуда она там взялась!), утирали пот с лица, укутывали в три одеяла и он быстро выздоровел.
         Рано начав читать и считать, отлично окончил школу и престижный столичный ВУЗ. Чудеса продолжали твориться с ним и в институте. На важном экзамене, вытащив билет, он к своему ужасу понял, что не может вспомнить ни слова, хотя всегда очень добросовестно штудировал весь пройдённый материал.  И нисколько не удивился, обнаружив на столе шпаргалку с ответами на все три вопроса.

   Подрастая, он превратился в Очень Красивого Юношу. Обаяние и ум, смекалка и выдержка, в сочетании с полученными знаниями, позволили ему получить руководящую должность в одном из ведущих холдингов столицы.

   Очень Красивый Юноша взрослел, неминуемо став Очень Красивым Мужчиной. Он имел хорошую благоустроенную квартиру, машину, приличный оклад и понимал, что пришла пора создавать семью.

   А на ком может жениться Очень Красивый Мужчина? Конечно, на Самой Удивительно Красивой Девушке На Планете. Отыскать красавицу оказалось легко и просто. Её портреты украшали первые страницы газет и журналов. Интернет не оставлял без внимания малейшие подробности её личной жизни. А когда у неё на носу выскочил прыщик, планета погрузилась в траур. Все новостные каналы в мире первыми строками извещали, что ела на завтрак Красавица, в каком наряде была на вчерашнем приёме в посольстве  Ус - кой республики, каков её распорядок дня на сегодня. А уже потом сообщалось о всяких менее значительных событиях в мире: войны, государственные перевороты, землетрясения и цунами, теракты и природные аномалии.

   Красивый Мужчина не сомневался, что девушка с радостью согласится стать его женой и, купив кольцо с бриллиантом, букет из ста алых роз, роскошный набор шоколада с ромом, в один прекрасный день явился к девушке просить её руки.

   Девушка приняла его в будуаре, шикарностью обстановки поражающем воображение. Оклеенные стодолларовыми купюрами стены, антикварный трельяж, украшающий некогда спальню Екатерины II, иранский ковёр ручной работы на полу, в котором ноги утопали по щиколотку. И зеркала, зеркала… Везде, даже на потолке. А в них отражается она – Самая Красивая!  Но он ничего этого не видел, сражённый наповал красотою девушки, оказавшейся вблизи ещё эффектней, чем на страницах печатных изданий.  Девушка смотрелась в зеркала, любуясь совершенством черт своего лица, изяществом своей фигуры, окутанной в нечто белое воздушное, отороченное мехом горностая.  Мужчина почувствовал, как у него подгибаются колени. Он был готов рухнуть к её ногам…
   - Это что за мерзкий запах? Розы? У меня от них головокружение. Выбросьте немедленно  их в окно, а заодно и эту коробку. У меня аллергия на шоколад и ром… - взвизгнула девица, не поворачивая головы.
   Красавец словно робот подошёл к раскрытому окну и выбросил цветы и конфеты с пятнадцатого этажа. Букет рассыпался. Вниз летел серпантин из капель крови, а следом сыпались из коробки  шоколадки, ожидая неминуемой гибели от встречи с землёй.

   Потрясённый происшедшим, Красивый Мужчина хотел повернуться и уйти, но всё же, решив довести дело до конца, протянул девушке коробочку с кольцом.
   Не приняв подарок, красавица спросила:
   - И сколько в нём каратов?
   - Десять.
   - Ха, ха… Не позорьте меня, подарите его своей кухарке, я в таком кольце в туалет не зайду… И скажите на милость, зачем вы мне нужны со своей красотой?  Чтобы нас сравнивали, когда мы будем выходить в свет и спорили, кто из нас красивее? Самым красивым для меня в мужчине является не его внешность, а наличие  нефтяных вышек, золотых приисков и прочих прибамбасов.  Так что, прощайте, бедный рыцарь, нам с вами не по пути…
   Она так  ни разу и не оглянулась…

   Очень Красивый Мужчина спустился пешком с пятнадцатого этажа, забыв, что в доме есть лифт. Он был смятен, раздавлен, унижен. Сердце бешено колотилось в груди. Мужчина понял, что в  таком состоянии не сможет сесть за руль и, ссутулившись, шаркая ногами,  поплёлся  к остановке. Хотя автобус оказался переполненным, пассажиры обратили внимание на его нездоровый вид, бледность, уступили ему место и бережно усадили на сидение.

   Дома он пришёл в себя и смог спокойно обдумать всё произошедшее.
   Это просто была ошибка, недоразумение. Он пришёл взять то, что принадлежало всей планете,  такая красота не может стать достоянием одного человека. Постаравшись забыть  все обидные слова и тот тон, которыми они были произнесены, стал  размышлять, как жить дальше.

   Его осенило. Он женится на самой уродливой девушке в мире, подарив ей себя и свою красоту, она будет его боготворить и они станут счастливы. Решено!
   Узнать, кто Самая Уродливая  Девушка В Мире, оказалось так же легко, как и кто самая красивая. О ней также судачили все газеты и журналы, перемывал ей косточки Интернет. Только её лица никто и никогда не видел и поговаривали, что даже двести пластических операций не сумели  кардинально помочь. К тому же она оказалась дочерью богатейшего олигарха на планете, настолько богатого, что ему впору женится на Самой Красивой Девушке На Планете.   
   
   Как человек порядочный, Красавец позвонил её отцу, представился и попросил руки его дочери. Олигарх дал своё принципиальное согласие и позволил навестить дочь. Купив одну розовую гвоздику, бутылку мартини и серебряное кольцо с хризопразом, жених отправился знакомиться.
 
   Будущая невеста приняла его, как и  предыдущая, в своём будуаре без единого зеркала. В комнате с наглухо зашторенными шторами лишь слабо светился вполнакала маленький ночник. Разглядеть девушку не представлялось никакой возможности. Лишь смутно прорисовывался нечёткий силуэт, укрытый с головы до ног в некое подобие паранджи.  «Интересно, - совсем некстати подумал жених, - она и в постель будет так ложиться»?
   Девушка приняла цветок, налила в вазу воду из кувшина и бережно опустила туда  хрупкий стебелёк.
   - Откройте вино, выпьем за знакомство.
   Когда они выпили по бокалу, мужчина протянул ей кольцо и девушка его приняла.
   - Это  значит, что вы согласны?  – Он сделал шаг к ней, но девушка, протестующе подняв руку, остановила его.
   - Нет, конечно, я не согласна и уступила лишь просьбе своего отца встретиться с вами. К тому же, не буду лукавить, я прослышана о вашей красоте и очень захотелось взглянуть на вас вблизи. Я понимаю ваше желание взять меня в жёны. Я богата, сказочно богата и вы решите все свои материальные проблемы. А зачем вы нужны мне со своей красотой? Чтобы я ещё сильнее ощущала свою ущербность?  Чтобы прятала вас в золотой ящик подальше от женских глаз, ревнуя ко всем подряд?  Увольте! Открою вам тайну - я сегодня утром обручилась с Самым Уродливым Мужчиной В Мире. Полюбив друг друга за красоту и щедрость наших сердец, я верю, что  мы сможем стать счастливыми.  Желаю счастья и вам. А кольцо оставлю на память, не так часто мужчины дарят мне подарки. Прощайте!

   И вновь потрясённый мужчина плёлся на остановку и вновь сердобольные пассажиры автобуса заботливо усадили его на сидение.

   А ночью, лёжа с открытыми глазами и глядя в потолок,   думал об уроке, преподанном ему  Уродливой Девушкой,  о том, до чего же он глух и слеп и не умеет разбираться в женщинах. Всё, больше он себя так вести не станет. Ведь в мире полно других замечательных девушек и он не желает знать, кто их папы, и королевами каких конкурсов они являются.  И Красавец решил, что завтра же познакомится и женится на первой попавшейся девушке.

   Проснувшись утром в ожидании счастливых перемен, принял душ, побрился и, насвистывая мелодию «всё могут короли…»,  спустился во двор.  Быстрым шагом завернул за угол и… чуть не сбил с ног идущую  навстречу девушку.
   - Простите, - он придержал её за локоток,  - пойдемте, присядем на скамеечку.
   Сидя рядом с девушкой,  думал, как начать свой странный монолог, но решил идти напрямик:
   - Вы не подумайте, я не сумасшедший, я предлагаю вам стать моей женой и выйти за меня замуж.
   Осознав, как это глупо звучит,  он приготовился  получить  достойный отпор.
   - Я согласна, - ответила девушка.
   Мужчина растерялся.
   - Нет вы поймите, я не настаиваю на срочности. Мы можем повстречаться, ближе узнать друг друга…
   - Это ни к чему. Я согласна выйти за вас замуж хоть сегодня.  И давай перейдём на «ты».
   - Но, почему? – он был изумлён, сбит с толку, может девушка не вполне того…
   - Потому, что я тебя люблю.
   - Любишь? Но ты меня совсем не знаешь?
   - Не знаю? Ещё как хорошо знаю. Мы жили с тобой в соседних подъездах, ходили в один садик. Я всегда заботилась о том, чтобы именно тебе досталась лучшая игрушка. Мы учились  в одном классе, и  я  приносила лишний бутерброд на случай, если ты проголодаешься. А однажды мы пошли в поход и ты заболел…
   - … и именно ты поила меня чаем с малиной и укутывала тремя одеялами…
   Девушка улыбнулась.
   Невидимая фея взмахнула волшебной палочкой и мир преобразился. Потрясённый мужчина увидел, какие у девушки розовые губки и беленькие зубки. Каким  светом мерцают её серые глазки, опушенные густыми ресницами. Какой нежный румянец разливается по нежной светлой коже. Что-то дрогнуло в его душе, тёплая волна накрыла  с головы до ног. Что-то такое случилось с ним, такое, чего он никогда не испытывал ранее…
   Из-за туч шалунишка Купидон поразил меткой стрелой беднягу прямо в сердце.
   - И ты подсунула мне в трудный час на экзамене листок с правильными ответами, и ты заботливо усаживала меня в автобусе, когда я возвращался домой после неудачного сватовства...

   Жили они долго и счастливо и … сейчас живут.

                КОНЕЦ
17.12.2016

11. Пальто на вырост
Тамара Авраменко
     Говорят, вещи живут дольше людей. Наверное, это так. А память? Она жива, пока жив человек.
За лето Оленька вытянулась, и к зиме оказалось, школьница осталась без пальто. Нила несколько раз надевала на дочку старенькое. Картина не менялась. О том, чтобы купить новое в «Детском мире», не было и речи. Львиная доля заработка уходила квартирной хозяйке.  В общем, как ни крути, придётся шить.
Целую неделю Нила раздумывала, где бы взять подходящую ткань. Перебирая вещи в походном деревянном сундуке, она наткнулась на плюшевый жакет своей бабушки.  Жакет был на вате, подкладка потёртая, но целая. Цвет подходящий – тёмно-зелёный. Осталось раздобыть воротник. Придётся пожертвовать муфтой.
Муфта и шапочка в виде лодочки из светло-серого искусственного каракуля были куплены три года назад на толчке и составляли гордость Нилы. Недолго думая, она распорола муфту, приложила каракуль к жакету и осталась довольна. Вот он, выход!
Пальтишко вышло на славу, нарядное и тёпленькое. Оленька надела примерить, и мать залюбовалась. Конечно, несколько длинновато, но шилось-то на вырост.
Наконец ударили первые морозы. Сияя от предвкушения всеобщего внимания, Оля вошла в класс.
- Ой, смотрите! Ёлка из лесу пришла! – закричал во всё горло Пашка. – Осталось только игрушки развесить!
- Девчонки! У кого есть шарики? – подыграла ему Надька Осипова.
В томительном ожидании звонка ребята рады были любому развлечению и охотно подхватили  Пашкину затею.
- Завтра принесу парочку фонариков, развесим на руках. Пусть светит, - смеялся Лёшка, мальчишка, с которым Оля сидела за одной партой. Другие тоже не отставали.
- На голову верхушку нацепим.
- Нет, лучше колпак. Получится ёлка-клоун.
- А длинное какое! Это, наверное, чтоб улицу заметать! 
Девочка повесила пальтишко на вешалку.  Отливающий малахитом плюш выделялся на фоне заношенных, потёртых шубеек, пальтишек и курток детей.
Спасительный звонок оборвал насмешки одноклассников, но настроение Оли  было испорчено. Она словно угасла. Бесшабашная детская жестокость стёрла улыбку с лица. Все мысли поглотила незаслуженная обида, как змея, вползшая в сердце ребёнка.
На уроке труда учительница сказала:
- Скоро Новый год. Каждый из вас захочет украсить свою комнату к празднику. Сегодня я научу вас вырезать снежинки.
Ученики достали  кто папиросную бумагу, кто бумажные салфетки, а кто не запасся, вырезал из тетрадных листов. Работа закипела. После уроков Оле как дежурной пришлось остаться, чтобы убрать класс. Вместе с ней дежурила Ира. Домой девчонки ходили через школьный двор. В дальнем углу за липами в заборе был лаз, кто-то предусмотрительно оторвал две доски. Когда они свернули за угол школьного здания, гурьба одноклассников, поджидавшая их, выскочила так неожиданно, что обе вскрикнули.
- Нарядили ёлку! Нарядили ёлку! – хором кричали дети и тыкали в Олю пальцем.
- Ой! – всплеснула руками Ира. – У тебя на спине снежинки.
Оля сбросила пальто. На нём действительно были приклеены снежинки, вырезанные на уроке. Девочка стала срывать их и комкать, приговаривая:
- Вот вам! Вот так! Дураки!
Ребята, насладившись триумфом, разбежались. Оля продолжала тереть пятна, оставшиеся от клея.
- Задаст мне мамка, - заплакала она. – Ничего уже не сделать!
- Идём ко мне. Попробуем водой, - предложила Ира
Как ни старались подружки, полностью удалить следы не удалось. Места, где были приклеены снежинки, стали светлее. Придя с работы, мама первым делом поинтересовалась:
- Ну, как пальто? Понравилось подружкам?
- Понравилось, - соврала Оля и, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, сказала:
- Уроки я сделала. Можно пойду к Герасименкам?
На другой половине времянки, в которой жила Оля с родителями,  квартировало семейство Герасименко: тётя Катя, дядя Ваня да трое сынишек-погодков. Старший Вовка, средний Адик, Олин ровесник, младший Витька с вечно зелёными соплями. Тройка братьев держалась вместе. Ребятня звала их Герасимами.
Герасименки держали свиней. Тётя Катя как раз толкла им картошку в мундире с мукой. Часть дымящейся картошки лежала в большой миске, и хлопцы уплетали её, посыпая солью.
- А, Оленька! Проходи, садись, ешь. 
Девочка охотно присоединилась к мальчишкам, поедавшим нехитрый харч. Вовка налил на ломоть хлеба растительного масла, посыпал солью.
- Лопай! Вкусно!
Дети работали челюстями на скорость: кому достанется больше картофелин. В разгар соревнования за дочкой пришла Нила.
- Смотри, как твоя уплетает, а ты всё жалуешься, что ничего не ест, плохой аппетит, - сказала  тётя Катя.
- Да уж, сама удивляюсь, - растерянно ответила Нила.
- Пойдёшь с нами завтра к саням цепляться? – затронул важную тему Вовка.
- Пойду, - обрадовалась Оля.
Герасимы придумали развлечение. В базарный день в город спозаранку съезжались крестьяне из окружных сёл. Товар на продажу везли на санях. Старшие, Вовка и Адик, коньки прикручивали верёвками прямо к валенкам. Дожидались, когда хозяин саней зайдёт в магазин, и цепляли Олины санки за крючок сзади. Когда мужик возвращался, хлопцы помогали Оле запрыгнуть в санки, а сами пристраивались рядом, держась за бортик саней. За спиной девочки на полозьях стоял Витька. Ехали, пока возница не обнаруживал маленькую банду.
В этот раз тоже всё получилось. Вот только Оля, прижавшись к спинке санок, почувствовала, как под лопатку врезался гвоздик.  Но они уже мчались по улице. Сани чуть сносило в сторону к тротуару. Их обгоняли машины. Из одной высунулся шофёр и что-то крикнул хозяину саней. Мужик обернулся и увидел целый поезд из раскрасневшихся детских мордочек. Он схватил хлыст и стал стегать.
- Я вам сейчас покажу! Сдам милиционеру!
Братья кинулись врассыпную. Оля оглянулась, Герасимы остались позади. Вдруг Вовка отделился от братьев и помчался вслед за санями. У перекрёстка возница притормозил, и мальчишке удалось ухватиться за санки. Мужик снова замахнулся хлыстом.
- Получай, хулиган! Я вас…  будете цепляться, саранча!
- Прыгай! – Вовка схватил девочку за руку и рванул к себе.
Оля вывалилась из санок, но пальто зацепилось за гвоздик, и её поволокло по снегу. Сзади сигналили. Оля закрыла глаза. Вовка не растерялся, догнал и сильно дёрнул за полу пальтишка. Ткань треснула, девочка со всего размаха сбила его с ног. Рядом затормозила машина, водитель отчаянно ругался.
- Дяденька, мы нечаянно, - крикнул Вовка и потащил Олю на тротуар, где уже ждали подоспевшие братья.
Девочка плакала, слишком велики были пережитый страх и потери.
- Санки уехали, пальто порвалось, - всхлипывала она.
- Не бойся! Если отец ремня даст, ты сожмись вот так, - делился опытом Адик, - не так больно будет.
- Мы тебя не бросим. Вместе пойдём, - решил Вовка
Увидев дочку, Нила всплеснула руками. Шапка съехала на затылок, волосы мокрые, варежки – две ледышки, сзади свисала разорванная пола.
- Что это? Где вы были? Отвечай!
- Тётя Нила, мы виноваты. Не ругайте Олю! – ринулся на защиту Адик.
- А ещё Олькины санки уехали, - весело сказал Витька.
- Куда уехали? – строго спросила Нила.
- С горы съехали и сломались, - придумал Адик и двинул в бок младшего брата. – Мы их и бросили.
- Зачем! Починить можно, - недоумевала Нила.
- Нет. Они просто вдребезги, - подхватил идею брата Вовка.
- Господи! – Нила ощупывала руки и ноги дочки. – Ушиблась? Где болит?
Видя, что мама больше переживает за неё, не за санки, девочка решила воспользоваться моментом:
- Мама, я так проголодалась! Свари свинячей картошки, как у тёти Кати!
Нила засмеялась, тем дело и кончилось. Пальто было испорчено, даже мамины умелые руки не смогли скрыть уродливого шва в виде буквы «Г». Две недели Оля терпела насмешки одноклассников.
- Ёлка наша в бою побывала, - насмехался Пашка, а ребята подхватили:
- Ранение в спину!
- Раненая ёлка!
Оля сначала огрызалась, даже подралась. Потом решила сделать вид, будто ей всё равно. Это обозлило ребят. Им нравилось, когда она возмущалась. «Почему они так со мной? – спрашивала себя девочка. – Ведь одеты не лучше». Вопрос решился самым неожиданным образом. Однажды мама сказала:
- Получила телеграмму, завтра приезжает Юрка.
Младший брат Нилы остался после службы на Севере, привлекали хорошие заработки. В первый же вечер он заявил:
- Для единственной племяшки хочу сделать подарок. Проси, что хочешь.
- Куклу в школьной форме, - не задумываясь, выпалила Оля.
- Будет тебе кукла, - пообещал дядя Юра, а Ниле тихонько сказал: - Что-нибудь существенное можно подарить? Деньги имеются. Куда мне одному тратить.
- Своди её в «Детский мир». Пусть выберет шубку. Давно мечтает.
«Детский мир» Оле показался царством игрушек. Оля глянула на красавицу в школьной форме. Но рядом с ней сидели такие! У девочки дрогнуло сердечко. «Эта в розовом шёлковом платье, как принцесса! Или та, с длинными волосами. Глаза открываются и закрываются!»
- Выбрала? – улыбался дядя Юра.
Всё-таки она взяла школьницу. Так вот оно какое, счастье!
Добрались до второго этажа, где  продавалась одежда.
- Выбирай! – снова сказал дядя Юра, подведя племянницу к длинной перекладине, там теснились плечики с детскими пальто и шубами. Но девочка смотрела на манекен, одетый в кроличью шубку серого цвета с белым воротником. К шубке прилагалась шапочка, отороченная белым мехом.
- Я такую хочу, - указала Оля.
- А  эта продаётся?- спросил  дядя Юра.
- Сейчас узнаю, - сказала продавец и скрылась в подсобке.
Счастливый день завершился чаепитием с маминым пирогом. Покупку разложили на кровати и время от времени любовались.
Оля вошла в класс, стараясь быть незамеченной. Кто знает, как отреагируют одноклассники! Вертевшиеся рядом девчонки, разинув рты, смотрели на неё. Оля сделала вид, будто не заметила. Девочки уселись за последней партой и шептались.
- Хочешь, покажу тебе свою тетрадку с фотками артистов? – предложила Светка, подсев к Оле.
- Хочу, - согласилась удивлённая девочка.
- Пойдёшь на хор? Сегодня репетиция, - спросила Надька.
После хора шли все вместе, в центре внимания была Оля.
- Дашь шубку померить? – попросила Светка.
Позади девчонок важно шагали мальчишки.
- Олька, на горку придёшь? – крикнул Пашка.
- Приду.
- Только шубу не надевай, испачкаешь. Надевай пальто. Тебе в нём классно.
- Не бойся! Смеяться не будем! – прибавил Славка. – Это мы так прикалывались. А ты молодец. Не струсила. Не наябедничала.
«Какие они всё-таки хорошие ребята», - думала Оля.
Ольга Анатольевна долго рылась в сумочке, отыскивая ключи. Пережив сильное потрясение, никак не могла взять себя в руки. Первым делом бросилась искать семейный альбом. Нервно листала страницу за страницей. Наконец её взгляд остановился на одном фото.
- Ёлочка! Я дома, - послышался из прихожей голос мужа.
Она молчала, все чувства сосредоточились на снимке.
- Чем сегодня кормят в этом доме? Проголодался, как волк.
- Паша, я сегодня такое увидела! До сих пор в себя не приду!
- Давай, рассказывай.
С тех пор, как не стало матери, тяжело было возвращаться домой с работы. Раньше её встречал свет в окне. Она знала: мама ждёт. Теперь тёмный проём окна напоминал, что мамы нет. Нила ушла из жизни тихо, спокойно, ничем не обременив. Полгода – срок небольшой для такой потери. А бывает ли вообще какой-то срок  у горя?
- Посмотри,- Ольга протянула снимок мужу.
- Вижу. Нила Ивановна. И что?
- Обрати внимание на пальто.
- Пальто как пальто, - недоумевал Павел.
- Это пальто особенное. Единственное в своём роде. Я его шила в ателье, а потом перешили маме. Малинового цвета, а воротник поставили новый – чёрный мех, - подробно объясняла Ольга.
- Понятно. А в чём дело?
- Представляешь, иду домой с работы. У церковных ворот, где стоят нищие, вижу маму в этом самом пальто. Остановилась, не могу идти дальше.
- У тебя глюки, Ёлочка, - переводил в шутку Павел.
- Вот опять Ёлкой зовёшь, - упрекнула Ольга.
- Не Ёлкой, а Ёлочкой. Разницу улавливаешь?
- Улавливаю. Пора забыть детские прозвища. Что я такого сделала тогда? Пришла в новом пальто. А ты…
- А я злился, что не со мной гуляешь, а с Герасимами.
- Что ж не звал? Я, может быть, и пошла бы, - поддела Ольга.
- Стеснялся.
- Так вот. Вижу, стоит мама. Умом понимаю, что этого не может быть. А пальто – эксклюзив, другого такого нет! Рост, фигура – всё её.
- Бывает же! – поразился Павел.
- Я её со спины видела. Подошла ближе, смотрю: старушка милостыню собирает. Спрашиваю: «Тепло Вам?» - «Тепло», - говорит. Не удержалась, погладила по спине и говорю: «Носите на здоровье».
- Ну, правильно. Ты же сама вещи матери собрала, и я отвёз, как советовали, в церковь. Старушке пальто тёщи досталось, - обрадовался Павел, найдя объяснение.
- Вспомнилось, родители тогда не могли мне купить в магазине. А я… Я же могла! На матери сэкономила! Теперь стыдно.
- Она сама так захотела, - успокаивал Павел. – Помню, как ты уговаривала поехать, выбрать, она ни в какую. Характер тот ещё был.
- Не хотела, чтоб на неё тратились. Я не должна была её слушать!
- Тогда на старушке у церкви было бы другое. Ты бы эту старушку даже не заметила. А так, будто с матерью повидалась.
- Ты прав. Мамы нет, а вещи пусть послужат людям. А картина так и стоит перед глазами. Вижу маму, а не старушку.
Ольга долго не ложилась, искала себе какие-то дела. Во сне увидела себя маленькой в плюшевом пальто на вырост. Она тянула санки на горку и оглядывалась туда, где внизу стояла мама, молодая и красивая, в малиновом пальто с чёрным меховым воротником.

12. Кроткая
Тамара Авраменко
- На каждую кастрюлю своя крышка найдётся, - поучала дочку Шура. – Не торопи счастье, Райка, оно в срок придёт. Жди.
Сама Александра слабо верила в то, что говорила. А что делать? Девчонка выросла, школу заканчивает. Возраст такой, что нужен глаз да глаз. По себе знала: мужик на бабье тело падкий, а чтоб жениться - не спешит. Весь свой век горбатилась санитаркой и прижила дочку к тридцати пяти то ли от доктора Ивана Ивановича, то ли от Василия Антоновича, лежавшего с грыжей. А Раиска выдалась девкой дебелой.  Рослая, ноги полные с круглыми коленками, черты лица крупные и чёрные волосы до того густые, что иной раз и гребень ломался, как причёсывалась. Всё бы ничего, да Раечка с малолетства заикалась, особенно, когда волновалась. Шура таскала её по врачам, но безрезультатно. Девчонка продолжала тянуть звуки, словно те прыгали по кочкам.  В школе прозвали её «дефективной» и сторонились. Прилежностью девочка не отличалась и тянулась на тройки. Недостаток Раечки  наложил отпечаток на характер. Росла она кроткой, покладистой, безответной. Со всеми соглашалась, ничего не требовала, старалась быть незаметной. Когда же к ней обращались, терялась, краснела и ещё сильней заикалась.
Горбатый старый дом в два этажа заблудился в одном из переулков района, отдалённого от центра. Все прелести коммуналки Раечка открыла для себя с малолетства. Из коридора вход в тёмную без  окон общую  кухню, куда выходили  три двери. Она с матерью ютилась в десятиметровой комнатушке. Рядом - комната двух сестёр Корсаковых, одиноких пенсионерок, которых прозвали Корсачками.  В двухкомнатной проживала семья Щупак.  Сюда, на второй этаж, вела лестница, находившаяся на улице. 
       Лёнька Щупак, старший из братьев, стал первым мужчиной Раисы.   Был  он старше на два года и ждал повестку из военкомата. Имел определённый опыт в сердечных делах и славу лихого парня.  Приметив однажды вечером, что Рая идёт выбрасывать мусор, воспользовался случаем и подкараулил девчонку, возвращавшуюся с заднего двора, где стояли мусорные баки. Она не успела опомниться, как оказалась в сарае Щупаков. Пахло сухими досками, клеем и куриным помётом. Лучи заходящего солнца отражались в маленьком оконце над дверью, которую Лёнька запер на крючок. Толкнув Раю на топчан с тряпьём, парень велел  молчать. Одуревшая с перепугу  девчонка и не думала кричать. Она сразу поняла, что сейчас произойдёт, и только по-щенячьи скулила от боли и страха. От  Лёньки воняло колбасой и потом. Её чуть не вырвало. Когда всё закончилось, он подтянул спортивные штаны и, довольно хохотнув, сказал:
- А ты ничего. Ладная. Мамке не говори. Я тебе платье подарю.
 И, действительно, подарил платье, как после оказалось, из квартиры докторши-стоматолога, куда они залезли с братом. Кража наделала в городе шуму. Парни вынесли всё золото, норковую шубу и магнитофон.  На сей раз  Щупакам  сошло с рук. Мамке Раечка сказала, что платье как малообеспеченной подарил родительский комитет класса.
После школы Раиса никуда не поступила и не могла найти работу. Девчонку-заику с троечным аттестатом брать не хотели. Рая скучала, а Шура злилась и упрекала:
- Долго мне ещё тащить тебя на своём горбу, кобылу здоровенную?
- Замуж пой-ду-у, хоть бы за-за Лё-оньку!
- За Лёньку! Как же! Забрали Лёньку вчера. И брата его забрали. Тюрьма ему вместо армии. Проворовались, сволочи. Срок светит и немалый. Говорят, прибили кого-то…
Рая устроилась почтальоном, таскала тяжёлую сумку и радовалась, что есть своя копейка и мать не попрекает.
Гоша Корсаков обожал сюрпризы и свалился на тётушек как снег на голову.  Бывал у них только в детстве, последний раз, когда закончил школу.  Женился в тридцать, в качестве приданого получил тестя со связями.  Из каждой поездки по делам службы за ним тянулся шлейф приятных воспоминаний.
- Где у вас можно помыть руки? – спросил он после охов и вздохов тётушек.
- На кухне, - хором ответили те.
Рая вернулась с работы. Плечи ныли от тяжёлой сумки. По дороге домой она прикупила солёной килечки. Сейчас отварит картошечки…  Из квартиры напротив вышел высокий зеленоглазый брюнет, увидев её, поздоровался:
- Добрый вечер.
Рая собралась ответить, но раздумала, просто кивнула и исчезла за дверью.
- Чёрт! Да это же Райка! Вот это да! Ну и деваха вымахала! – Гоша развеселился. Он помнил её семилетней девчушкой, стеснительной, замкнутой. Поистине гадкий утёнок превратился в лебедя. И с этим лебедем стоит познакомиться поближе. Он назовётся Жоржем. Звучит солидно.
Рая не находила себе места. Она влюбилась. Почти две недели длилось сумасшедшее счастье. Началось оно, как только Раечка увидела его на общей кухне при свете электрической лампочки.
- Жорж, - представился мужчина. – А ты Рая? Помнишь, приезжал к тётушкам?
Она не помнила. Маленькой была, в куклы играла. Сейчас этот большой красивый мужчина лежал рядом и глубоко дышал во сне. Раечка поёжилась. Ветерок выдул пузырём шторы на окне. Она обвела взглядом скромную обстановку гостиничного номера. Вот бы остаться здесь с ним навсегда! Грудь Жоржа, поросшая тёмными волосками, мерно поднималась и опускалась. Она прижалась губами к этим волоскам, вдыхая запах мужского тела. Как мило он называл её: чУдная, чУдная! И он чУдный! Сказал, что разводится с женой. Нет, разлучницей она не станет. Вот Жорж разведётся, тогда…  Было сладко и страшно думать о будущем. Неужели дождалась счастья? Как приятно думать! В мыслях слова текут ручейком. Проклятое заикание! Она, конечно, старается больше молчать, а когда говорит, он улыбается и восклицает:
- Как славно у тебя выходит!
Никто до него не говорил таких слов. Только смеялись. Как он великодушен!
Приближался день отъезда. Рая ждала. Гордость не позволяла напомнить любовнику о его обещаниях. А Жорж молчал. Вечером, накануне отъезда, он обнял Раечку и сказал:
- Радость моя, завтра приду к тётушкам попрощаться, ты не выходи. Ну, сама понимаешь…  Я потом к тебе загляну.
- А ка-ак же?.. – начала было она, но осеклась. Интуиция подсказала: молчи. Он так и не  простился с ней.
Роды были сложными, но девочка родилась крепенькой. В наследство от Жоржа ей достались огромные зелёные глаза. Раечка души в ней не чаяла, а Шура с удовольствием подчёркивала:
- Вылитая Корсачка! Старухи слепые что ли? А может, дуры?
Сами же сёстры, сидя на лестничной скамейке, решали, от кого ребёнок:
- От Серёги-электрика.  Помнишь,  менял проводку у Щупаков?
- Скорее от Михалыча, что телеграммы разносит.
Раечка назвала дочку Евой. Ева росла умненькой, сообразительной и, что особенно радовало, совсем не заикалась.  Шура вышла на пенсию, Раиса по-прежнему разносила почту, а Ева пошла в первый класс.
Неожиданное событие всколыхнуло привычную жизнь: разбирая почту, Рая обнаружила конверт, на котором стоял её адрес, и фамилия была тоже её. Писал зэк из колонии. Длинное высокопарное приветствие, комплименты в адрес Раечки, о которой наслышан от товарища, сетования на свою судьбу и одиночество. В конце предложение продолжить переписку, чтоб ближе познакомиться:
- … и кто знает, может быть, нам суждено…   Срок мой кончается…
Раечка была в смятении.  С одной стороны, зэк (этого ещё не хватало). С другой – реальная возможность покончить с одиночеством и создать полноценную семью. А ведь дело идёт к сорока. После долгих колебаний и бессонных ночей она ответила ему, и завязалась переписка. Раечка посвежела, похорошела, словно влезла в новую кожу. Появилась цель: встреча с сердечным другом. А тот писал, что это возможно, надо только найти человечка, который поможет. И Раечка нашла. Она обратилась к следователю Дмитриеву, которому долгие годы носила газеты и журналы. Тот немного поупирался, но похлопотал. И Раечка начала готовиться к поездке.
Василий Непомнящий, вор-рецидивист со стажем, тоже готовился к встрече. Вообще-то, ради забавы он вёл переписку ещё с двумя женщинами, у которых намерен был перекантоваться, выйдя на волю. Получая от них письма, тут же показывал  дружку, Лёньке Щупаку с погонялом Щуп.
 Однажды  Лёнька  с кривой улыбочкой сказал:
- У меня на воле есть такая краля, что твои бабы в подмётки не годятся. Только тебе она не по зубам. Красивая – сил нет. Фигура высшей пробы.
 Василий тут же загорелся.
- Спорим, налажу переписку с твоей кралей,  месяца через два прикатит ко  мне.
- А давай! – согласился  Щуп.
Рая сидела в комнате для свиданий. Ожидая, когда приведут Василия, разложила гостинцы на столе и рассматривала обстановку. Он писал, что боится не понравиться, что вовсе не красавец. Но разве может не понравиться человек, пишущий так трогательно: «Здравствуйте, великодушная Раиса! Страшно подумать, вдруг больше не напишете. Эта мысль гложет мне сердце, а оно уже принадлежит Вам, Раечка!..»
 Он оказался плотным, среднего роста, треугольники залысин удлиняли лоб, из-под широких сросшихся на переносице бровей резанул острый взгляд глубоко посаженных глаз, длинный костистый нос съезжал к тонким еле обозначенным губам. 
- Вот и свиделись, великодушная Раиса, - сказал Василий и криво ухмыльнулся.
Рая совсем потерялась и боялась сказать слово.
- Да-да, - выдавила из себя.
- Значит, приехала, - сказал он и присел к столу. – Жратвы навезла вкусной. Сигареты. Всё, как полагается.
Зэк в упор посмотрел на неё, и Рая закивала головой. Василий протянул руку, ободряюще потрепал по плечу.
- Чё молчишь? Не боись. Знаю, что заикаешься. Мне по фиг.
Взгляд  упёрся в Раечкины коленки. Она потянула короткую юбку, пытаясь их прикрыть.
- Скромная. Правду говорил Лёнька, красивая. Замуж за меня пойдёшь? – его глаза откровенно смеялись, а уголки губ нервно подёргивались.
- Я не-е знаю, - произнесла Раечка.
- Так знай! – он вдруг заговорил зло и быстро. – Скажу тебе всю правду, а ты решай. Сорок пять мне, а жизни не видел. Три ходки. Разбой, грабёж, тяжкие телесные…. Короче, полжизни по колониям. Знаешь, как всё задолбало. Братва дурачится, бабам письма пишет. Вот и я… это самое… - он помолчал и продолжил уже  спокойнее: - … короче, переписываюсь ещё с двумя. Одна тоже приезжала…  переспали…  Уезжай! Тебя не трону. Похожа ты на мою сеструху Надьку. Так же мается одна с дитём.- Василий постучал в дверь и крикнул:- Свидание закончено! Уводите!
 Раечка тряслась в холодном автобусе. Слёз не было, а на душе пусто и темно, как в старом засохшем колодце.
Когда на участке, который обслуживала Раиса, началась стройка, ей пришлось туда тоже таскать корреспонденцию. Они встретились  в бытовке, длинном вагончике, стоящем на бетонной плите. Прораб Михаил Лопата заинтересовался статной молодой особой и старался каждый раз попадаться ей на глаза. Рае тоже приглянулся синеглазый молодой человек с большими натруженными руками.  Стали встречаться. Его не смущало, что у Раечки ребёнок, престарелая мать, а на её заикание и вовсе не обращал внимания. Раечка вела Мишу впервые домой, чтобы познакомить с мамой. На скамейке  лестничной площадки сидели, подобно воронам на шесте, две старухи и сверлили его взглядом. Миша споткнулся и чуть не упал. Рая взяла его под руку.
- Похоже, этот задержится, - сказала одна из Корсачек, а вторая кивнула утвердительно.
И Михаил однажды остался. Расписались тихо. В комнатке стало теснее. Новобрачным устроили  уголок, отгородив кровать шкафом и занавеской.  В глазах Раисы плескалось бабье счастье. Она любила, проснувшись, положить голову на грудь мужа, слушать сильные удары сердца.  Ева приняла Мишу с потрохами, но отцом не называла. Он отвечал заботой и вниманием. Раиса смотрела на повзрослевшую дочь и радовалась. Даст Бог, ей улыбнётся счастье.  Еве исполнилось пятнадцать. Она вошла в пору, когда девичья красота подобна бутону, готовому раскрыться. Рая переживала. Как уберечь от грязных лап, способных сорвать этот неокрепший цветок. Слишком горек был собственный опыт. «Нет, душного сарая с топчаном у Евы не будет!»
Рая пекла пирог с рисом и яйцом.  Поставив противень в духовку, она  выглянула в окно. Фонари мягким светом освещали опустевшую улицу.  Плавно кружась в прощальном танце, на землю спускались снежинки. Михаил возился с пылесосом. Рая не находила себе места. Да, класс готовится к Новому году. Но не до ночи пропадать в школе!
- Ми-и-иша, при-и-гляди за духо- о-вкой. Я ско-о-ро.
Она заметила их у самой школы. Два здоровенных парня тянули Еву каждый в свою сторону, девушка отчаянно сопротивлялась.
- Оставь меня! Пусти, дурак! – Ева вырвалась из рук одного, но второй держал крепко.
- Мы так не договаривались, - крикнул он.
Недолго думая, Рая схватила кусок льда, лежавший на обочине расчищенного тротуара, и, подскочив к парню, со всей силы ударила по голове.
- Отпусти её! Не дам! Не позволю! Я мать! Режь меня!
Парни растерянно смотрели и молчали.
- Мам, что ты! Это же Витька и Сашка из нашего класса!
- Тёть Рая, мы шутим. Ева обещала, что я сегодня буду её провожать, - сказал парень, потирая голову. Другой молча топтался на месте.
- Мам, ты что, больше не заикаешься? – изумилась девочка.
Рая расплакалась.
- Дядя Миша, успокойте маму, - обратилась Ева к подошедшему отчиму.
- Идёмте к нам чай пить, - утирала слёзы Рая. – У меня и пирог…  кажется, сгорел…
- Спас я твой пирог! Спас! – улыбнулся Михаил.

13. Хвост виляет самолётом
Лена Июльская
   Колёсики  чемодана  весело  шуршали  по  асфальту.  Анджела  спешила  на  самолёт.  Впереди  шёл  мужчина,  держа  на  поводке  чёрного  лабрадора.  Пёс  лениво  повернул  голову  на  звук.  В  пренебрежительном  взгляде  карих  увлажнённых  глаз  читалось  высокомерное  превосходство.
 Анджела  в  ответ  скривила  ехидную  рожицу.  Опрометчивость  жеста  она  поняла  позже,  когда  увидела,   что  её место  в самолёте  оказалось  рядом  с местом  хозяина  собаки. Лабрадор  злорадно  ухмыльнулся,  демонстративно  капнув  хищнической  слюной.

-Попалась  крошка…..
- Ещё  не  вечер  -  мысленно  отпарировала  Анджела.

Вдруг  между  рядами  кресел  что-то  промелькнуло
-Неужели  мышь?!!!  -  абсурдность  гипотезы  однако  ничуть  не  умаляла её  невозможности.

 Крысы  бегут  с  тонущего  корабля,  а  если  в  самолёте  мышь.  Чтобы  это  могло  значить?  Интуиция  подсказывала,  что  ничего  хорошего.
Тем  временем  пилоты  готовились  к  вылету.  В  кабине  раздался  странный  шорох.  Капитан  оглянулся.  На  полу,  в  оставленном  случайно  ланч-боксе ,  сидела  мышь.   И  как  только  капитан  потянулся  за  смартфоном,  чтобы  сфотографировать  злоумышленницу,  как  та  тут же  скрылась  под  приборной  панелью,   артистично  махнув  тоненьким,  как  верёвочка,  хвостиком.
- Так  вот  кто  грызёт  провода  в  самолёте  -  сказал  второй  пилот,  делая  запись  в  бортовом  журнале  -  Товарищ  капитан,  на  прошлой  неделе  в кабине  произошло  короткое  замыкание  и задымление.  Я  предлагаю  задержать  рейс  и  тщательно  осмотреть  самолёт.  Мы  не  можем  так  рисковать,  не  зная  насколько  серьёзна   вероятность  опасности.  А  вдруг  мы  разобьёмся?!  Может, стоит  вообще  отменить  рейс?
- Вы  преувеличиваете   коллега.  Надеюсь,  эта  плутовка  не  сотрудничает  с  террористами  -  попытался  пошутить  капитан.  -  Я думаю  нет  оснований  для  отмены  рейса.
И самолёт  вылетел  согласно   расписанию.
- Будьте  добры,  апельсиновый  сок  -  попросила  Анджела  стюарда,  подъехавшего  с  тележкой.
- А  для  вас  что?  -  обратился  юноша  к  пассажиру  из  соседнего  ряда.
  Лицо    джентльмена,  сидящего  с краю,   явно  не  было  обезображено  интеллектом.
 - Что  у  вас  тут?!  Опять  всё  с глютеном?  Сколько  раз  можно  говорить.  Я  на  диете.  Где  мои  персональные  диетические  блюда?  За  что  я плачу  такие  деньги?  Ешьте  сами  эту  гадость    -    пластмассовая  ложка  полетела  в  сторону  стюарда.
   Безнаказанность  дебошира  обрекла  оставшийся  обед  на  ту же  участь.  Акция  протеста  продолжалась.  Сэндвичи   и  куски  горячей еды,  пролетая  над  креслами,  удачно  угодили  прямо  в  пасть  торчащей  морды  чёрного  лабрадора.   Единственному  из  пассажиров  получавшему  удовольствие  от  происходящего.
«Лабрадоры,  летайте  самолётами  Аэрофлота!»
И  тут  пёс  поперхнулся,  проглотив  вместе  с куском  мяса  пластмассовую  вилку.  Форс-мажор  продОлжила  возникшая  тряска  по  турбулентным  ямам.
В такт  колебаний  воздушного  судна  содрогались и   внушительные  формы  одной  солидной  дамы,  еле  вмещающейся  в  кресле.  Возникший  дискомфорт  спровоцировал у  неё   нестерпимое  желание  выйти  во  что бы то ни стало.
 Однако  упущенное  время,  затраченное  на  преодоление  расстояния,  стало  причиной  роковой  ошибки.  Дама  забыла  опустить  стульчак.  Эффект  вантуза  -  стал  защитной  реакцией  маленького  беспомощного  унитаза  от  бесцеремонного  взгромождения  на  него  столь    крупногабаритной  массы.
 Втянулось всё,  что  могло  втянуться  и  обратно  вытягиваться   и не  собиралось.
Пропажу  пассажирки  обнаружили,  когда  к  туалету  выстроилась  очередь,  танцующая  летку-енку.  Терпя  до  последнего,  словно  готовясь  к  УЗИ  брюшной  полости.Разрушить  мечту  романтичной  пассажирки  слиться  воедино  с  авиалайнером,  мужественно  вызвались  два  стюарда  и  дохленький  вышибала  Вася.
   Ох  и тяжёлая  эта  работа  из  болота  тащить  бегемота.  Энтузиасты  также  вспомнили «Сказку  про  репку»,    картину  Репина  «Бурлаки  на Волге»  и  ещё  многое  другое  о  знании чего  они  до  этого  момента  даже  и не подозревали.  Но   все  эти   спонтанные  интеллектуальные    всплески  не  увенчались  успехом. И  тут  Вася,  победитель  шоу «Минута  славы»  вспомнил  свой  смертельный  номер.   Трансформировавшись  в  «человека-паука»,  он  виртуозно  завис  между  жертвой  и стеной  кабинки,  пытаясь  открутить  унитаз  от  пола.
  Мысль Васи  о  том,  что  в  такой  тесноте  даже  мышь  не  проскочит,  оказалась  ошибочной.    Сдвинуть  дело  с  мёртвой  точки  смог  лишь  мелькнувший  хвостик  серенькой  хулиганки,  сделав то,  чего  не  удалось  сделать  троим  мужикам.
   С  душераздирающим  криком
- Мышь !!! 
  Женщина  подпрыгнула  вместе  с  унитазом,  вырвав  с  корнем  все  крепежи.
- Уж  и  попить  нельзя  -  подумала  про себя  мышка,  собираясь  бежать  в  бизнес-класс, надеясь,  что там  публика  поспокойнее.   Маршрут  пролегал  вдоль  верхних  ящичков  для  ручной  клади.
   На  середине  пути,  учуяв  аппетитный  запах  рыбы,  с  благоговейным  душком,  грызуниха   не в силах  была  себе  отказать.   И только  она    успела  своими  маленькими  зубками  вспороть  брюшко   деликатеса,  как  самолёт  неожиданно  качнуло.  Дверца  ящика  открылась,   и  из   протухшей  осетрины  посыпались  жирненькие,  извивающиеся    опарыши  прямо  на  голову  только  что  пришедшей  в  себя    крупногабаритной  дамы.Такого  экстрима  её  сознание  уже  не выдержало.
 А  серенькое  «недоразумение»    благополучно  добралось  до  бизнес-класса.  Недалеко  раздавался  шёпот  пассажиров
- Дорогая,   надеюсь,    во  время  этого  путешествия  я  могу   хоть  на  что-то  рассчитывать?
  Дама  в  ответ  лишь  кокетничала.
  А  вездесущая  серая  прохиндейка  была  тут  как тут
- Подумаешь, всего  делов-то  -  и перегрызла  нужный  проводок.
 - До  посадки  оставалось  пять  минут.  Неожиданно  в  бизнес  классе  отказали  все  электронные  сиденья.  Пассажиры  начали  медленно  переходить  из  положения  сидя  в  вынужденное  лёжа.
- Так,  значит,  ты  согласна,  дорогая  -  любовь  воистину  слепа.
  Бизнес-класс  заходил  на  посадку  в  горизонтальном  положении.    Самолёт   благополучно  приземлился.  Прозвучали  бурные    аплодисменты.    Анджела  вышла  последней.  Пройдя  несколько  шагов,  она  оглянулась.  Серенький  хвостик  едва  мелькнул  в  проёме  дверей  и  скрылся  вместе  с хозяйкой  внутри  самолёта.
  Анджела  с  улыбкой   подумала   о    будущих   пассажирах  этого  рейса.  Не  понимая  до  конца  сочувствовала  она  им  или  завидовала.  В  любом  случае  им  наверняка  предстоял   увлекательный  полёт.

14. Любовь со второго взгляда
Лена Июльская
   Джулия с мужем Эдвардом ехали в гости к друзьям.  В этот день им особенно повезло с погодой. Лето упорно не хотело вступать в свои права. Столбик термометра упрямо застрял ниже двадцати   градусов.
 Но  сегодня свершилось чудо и наступила  долгожданная летняя  пора.   Джулия сидела на переднем сидении. Поправляя сумочку, лежащую на коленях, она нечаянно приподняла край подола.  Оголившееся колено почувствовало приятное  тепло от прикоснувшихся к нему  лучей  солнца.

  Вся  атмосфера  стремительно  пропитывалась  летним  зноем, придающим телу  невероятную  лёгкость и  пробуждая в нём пикантную  чувствительность.
 Наконец после  тесных, душных  костюмов  можно было надеть  лёгкое  трикотажное  платье.  Тело  кайфовало от уюта  и комфорта мягкой  нежной ткани.  Оно  словно  ожило  и задышало.
 Джулия  взглянула  на Эдварда.  Сорочка с короткими  рукавами молодила  его.  Крепкие  мужские  руки  спокойно  лежали  на руле.  И  Джулия  как-будто  только  сейчас  заметила  всю  прелесть  этих  крепких  мужских  рук. Она  даже  не  удержалась  и погладила  одну из них.  Что  вызвало  заметное  удивление  у супруга  и озадаченную  улыбку.
Но  Джулия  и сама  не понимала, что с ней  сегодня  происходит.
Переключая  скорость, муж  вскользь     задел   колено  жены.   И  это  прикосновение  оказалось  таким  приятным  и волнительным  для  неё.   Почему-то  мужчины  в качестве  водителя  выглядят     наиболее  привлекательно  и сексуально..  Властелин  железного  монстра.  Капитан  корабля, несущего  тебя  навстречу  судьбе.
  Долгая  совместная  жизнь  Джулии с Эдвардом   пролетела  как-то  незаметно.  Уже  выросли  и разъехались  дети.  И они  вновь  остались  вдвоём.  Он  и она..
 Джулия  смотрела  на  профиль  Эдварда.  Аккуратная  короткая  стрижка, когда-то  густых  каштановых  волос, прямой   греческий  нос.  Почему ей  сегодня  всё  так  импонирует в  супруге.  Как-будто  она  заново  начинала  в  него  влюбляться.
   Лёгкий  вздох  Джулии  заставил  улыбнуться  непонимающего  Эдварда.  Неужели  в  этом  виноват   необычный   летний  день,  наполненный  авантюристским  курортным  романтизмом, сумевшим  разжечь  погасшую  искорку  любви.
  Джулия не замечала  седых  волос  супруга,  появившихся  морщин.  Она  видела  рядом  с собой  обаятельного  крепкого  мужчину, в  объятия которого  она  бросилась бы  сейчас  без  раздумья.
  Но  тут  машина  замедлила  ход,  подъезжая  к  дому  друзей.   Уже  натоплена  сауна.  Джулия  любила  погреться  в  парной.  После  жаркого  пара  супруги  вышли  в  предбанник.  Блеск  вспотевшего  упругого  тела  Эдварда  одурманивало  соблазнительностью.  Джулия    ближе  села  к супругу и положила  голову   ему  на плечо.  Вот оно  то  плечо, на  которое  можно  всегда  положиться.  Всей своей кожей  Джулия  ощущала  горячее влажное  тело  Эдварда.
   После   ужина  гости  разъехались.  Вернувшись  домой, Эдвард  включил  телевизор и лёг  на  диван.  Джулия  сидела  в кресле.  Всю  неделю, уставшие  после  работы,  они  валились  с ног,  засыпая  в разных  комнатах.  Но  сегодня  Джулия  не  спешила  уйти  из  гостиной.
Она    посмотрела на  пустующее  рядом  с супругом  место и ей  так  захотелось  прилечь  рядом с Эдвардом.
  И вот она  уже  в объятиях   всё  тех  же  нежных  рук.  Её  слух  ласкает всё  тот  же  бархатный  голос.  А за окном проказник летний день  незаметно  растворился   в ночной тишине.

15. НЕ МОЙ ДЕНЬ
Василиса Савицкая
Вы знаете, что такое «не твой день»? Я узнала. Могу рассказать. Когда я открыла глаза, в комнате и за окном в принципе все было без особых изменений. Солнце висело там, где ему нужно висеть в семь часов утра в ноябре. Его тусклый свет с трудом пробивался сквозь толстую серую вату, расплывшуюся по всему небу. Я потянулась за часами и поняла, что ваты сегодня как минимум в два раза больше, чем обычно, так как на часах вместо семи было почти девять, а темно было, как в семь. Я безбожно проспала. Порыв вскочить и побежать сломя голову я остановила на первой секунде. Смысл слетать с кровати, если ты проспал почти на два часа. Но внутренняя суета появилась.
Спешно откинув одеяло, я все-таки в ускоренном темпе стала приводить себя в порядок. Если не считать, что в беготне по дому я два раза сбила до темных точек в глазах мизинец об угол двери и один раз врезалась в дверной косяк головой, то все шло относительно гладко. Гладко до того момента, пока я в руки не взяла электрическую щетку для завивки волос. Первый и второй локон получились великолепно, несмотря на спешку. А вот на третьем что-то пошло не так. Когда я пальцами заправила прядь в круглую щетку, что-то в ней щелкнуло, съехало, и прядь, как оказалось позже, застряла намертво. Паника появилась минуте на пятой, когда никакие мои логичные действия не помогли. Как я ни крутила, ни тянула, получалось еще хуже. В желудке появилось мерзкое ощущение, что я уже никогда никуда не успею. Выход был один — резать. Я зажмурилась, поднесла ножницы и одним движением чикнула где-то над ухом, прям возле кожи. Расческа меня отпустила, но то, что предстало перед глазами в зеркале, было до боли печально. Длинные, до пояса, белокурые волосы дополнила плешь над ухом, размером с дно стакана, на самом видном месте. Первая слеза жалости к себе робко скатилась по щеке, но вторую я удержала. Я взяла себя в руки, встряхнула головой, натянула кепку и вылетела из квартиры.
Перепрыгивая через ступеньки, впопыхах я добралась до машины, которая стояла в трех метрах от подъезда, и, уже достав брелок, чтоб открыть оную, почувствовала странную влажность в ногах. Я опустила глаза и мне открылась чудесная картина. Махровые розовые тапочки-сапожки приобрели сероватый оттенок. Их ворс сбился в странные пучки, а лужа, в которой я стояла, пропитывала их собой все больше и больше.
— Черт! — буркнула я себе под нос и побежала, мерзко хлюпая водой в мокрой домашней обуви обратно. Я поняла, что важная встреча прошла без меня. Торопиться уже было бесполезно. Неспешно стянув мокрые носки и то, что осталось от тапочек, я прошла на кухню и включила чайник. Кофе — самое то, что сейчас было нужно. Залив черный порошок горячей водой, я вышла на балкон. Дым от сигареты быстро растворялся в насквозь пропитанном влагой воздухе. Пауза в три минуты вернула мозг на нужное место, и я решила продолжить этот «замечательный» день.
...Нажав на кнопку, открывающую машину, я не услышала, как обычно, знакомый звук, сообщающий, что «дверь открыта — можно ехать». Я нажала еще раз, затем еще и еще. Глухо. Брелок был мертв. Мигающая синяя точка на нем, определяющая его жизненное состояние, отсутствовала. Где-то в районе подошвы я почувствовала, как по ногам поднимается уже знакомое за сегодня чувство. Оно быстро преодолевало сантиметры моего тела, поднимаясь вверх. Где-то в районе колен я точно определила, как оно называлось. Это была паника.
Через полчаса у меня должна была состояться не менее важная вторая встреча. Ехать к месту назначения в лучшем случае минут двадцать, если повезет не попасть в пробки. Осознание того, что я могу не успеть, четко сверлило мозг. Механически, без всякой надежды нажимая на кнопку, я изо всех сил старалась не разрыдаться. Надежда сошла на ноль, я достала телефон, чтобы вызвать такси и пусть опоздать, но доехать. Набрав номер, я прижала к уху аппарат в ожидании голоса диспетчера, продолжая давить на ненавистную мне кнопку. Но вместо живого женского голоса и вопроса: «Вам куда?» я услышала механический неопределенного пола голос, сообщивший мне, что на счету недостаточно средств, чтобы совершить звонок. Знаете, голос сообщил это так, как будто послал. Я зависла. Набрав номер еще раз и продублировав сказанное, я поняла, что второй встречи тоже не будет, а также премия в этом месяце канет в Лету.
Вчера я пять раз пробегала мимо терминала, и каждый раз что-то отвлекало меня от простого действия. Набрал цифры, всунул деньги и сейчас бы мчался на такси за своей премией. Я прикрыла глаза рукой и попыталась выдохнуть. Вертя в руках брелок, я на автомате нажала кнопку, и — о счастье! — в моих ушах раздался тот долгожданный, невероятно красивый резкий звук сигнализации и открывающихся дверей.
— О Господи, спасибо! — все, что смогла выдавить я, буквально падая в кресло и выворачивая руль.
На сей раз мне несказанно повезло — дорога была пустынна. Опоздание в пятнадцать минут я перекрыла хорошо подготовленным проектом, который очень понравился клиентам. А то, что они все время пялились куда-то чуть выше моего уха, меня не останавливало.
На улице было влажно, но тепло. После удачно проведенной встречи настроение стало выравниваться, а утреннее безумство стираться с памяти. У меня было в распоряжении минут сорок, и я решила пробежаться по магазинам в надежде купить себе новую осеннюю обувь.
Яркий свет витрин слепил глаза. От буйства цветов голова шла кругом. Переходя из отдела в отдел, я пристально искала то, что мне нужно. Но все было не мое. То цвет не тот, то размер не мой, или стиль буйной молодежи, или просто туфта. Время заканчивалось, как и надежда. Но вдруг в витрине я увидела их. Их, которых искала всю жизнь. Черная мягкая замша, не выше щиколотки, в мужском стиле. Мое! От радости я даже подпрыгнула. Залетев в отдел, я практически выкрикнула размер, тыча пальцем в сторону ботинок.
— Я очень спешу, — с мольбой посмотрела на продавца. Мой размер оказался последним. Мне повезло. Ботинки сели идеально, качество, цена, стиль — все было просто мечтой. От счастья я мурлыкала себе под нос какую-то мелодию и улыбалась в тридцать два.
— Ваша карта заблокирована, — голос с хрипотцой рывком вернул меня на землю.
— Как? — глупость своего вопроса я осознавала на сто процентов, но ничего другого я не смогла сказать. Не дожидаясь такого же глупого ответа, я продолжила:
— Я сейчас спущусь в банк на первом этаже, это займет минут пятнадцать, у меня нет налички, чтобы оставить залог, но я заберу эти ботинки сто процентов. Пожалуйста, отложите.
Девушка скептически глянула на меня, но утвердительно кивнула головой, засовывая коробку под стол. Я опять опаздывала, но упустить такую обувь я не могла. Это была любовь с первого взгляда.
В банке, как всегда, было полно народу. Попытки пробиться без очереди потерпели крах. Я моталась от клерка к клерку в попытках объяснить происходящее, но меня никто не хотел слушать. Когда, наконец, моя карта была восстановлена, стрелки на циферблате сдвинулись минут на сорок.
Взбежав по движущемуся эскалатору вверх, я влетела в магазин, протягивая продавцу карту, не в силах сказать ни слова.
— Забрали, — не отвлекаясь от дел, сухо сказала она.
— Как? — опять осознавая глупость вопроса, выдавила я. Ну как забирают товар? Деньги дал, в кулек положил и забрал. Но я ждала ответ.
— Так забрали. Вы сказали пятнадцать минут, а прошло пятьдесят, — сухо выдавила продавец, показывая всем видом, что больше говорить со мной не желает. Но я продолжила.
— А может, вы поищите еще? — упрекать ее и ругаться было бесполезно, разве что выпустить пар. Но я не теряла надежду, что все сложится, как надо, так как я уже практически ощущала эти ботинки у себя на ногах. Я не могла уже без них. Это же была любовь с первого взгляда!
— Нет, это была последняя пара.
— А когда будут такие еще? — не унималась я.
— Никогда, это прошлогодняя коллекция.
Эта фраза прозвучала как приговор. Задавать вопросы дальше было бесполезно. Я, еле сдерживая от обиды слезы, побрела к выходу. Ботинок нет, на работу опять опоздала. Грустные мысли прервал телефонный звонок.
— Что с тобой сегодня творится? — голос начальницы звучал не очень дружелюбно. — Две встречи ты пропустила. Мы упустили важных клиентов. Что ты творишь?
— Не знаю. День сегодня дурацкий какой-то, не мой.
— Мне все равно, чей день, ты можешь остаться без работы. Так что ищи свои дни.
В трубке раздались такие же нервные гудки. Я посмотрела на дисплей и положила телефон в сумку. На улице стало холодать. Мерзкий, моросящий дождь стал пробиваться с неба. Я добежала к машине и включила печку. Размышления на тему, где найти свой день, опять прервал телефон.
— Вась, ты где? — голос Леры был взволнован. Лера была моей подругой лет с шести.
— Я на месте, что случилось?
— Ник бросил меня и ушел, — голос начал прерываться всхлипываниями. — Ты можешь приехать? Мне плохо.
Всхлипы определенно перешли в рев. Могла ли я приехать? Конечно, могла. Ведь у меня выбора не было. Я всегда приезжала. Всегда поддерживала. Всегда была рядом. То, что я практически лишилась работы, то, что у меня из-под носа ушли замечательные ботинки, то, что у меня над ухом лысина с блюдце, ничего не значило по сравнению с тем, что от нее ушел Ник. А то, что он уходил каждый месяц по два раза, не считалось. И то, что я давно устойчиво предлагала ей забыть этого человека и начать нормальную жизнь, а не играть в догонялки и возвращалки, пропускалось мимо ушей. Но, конечно, я могла приехать, что я ей и сообщила.
Лера жила за городом, ехать к ней минут сорок. Я вздохнула, повернула ключ, и тронулись. Дождь набирал обороты, дворники — тоже. Они синхронно двигались из стороны в сторону, смахивая со стекла лишнюю воду. В машине было тепло и уютно, спокойная музыка наполняла собой все пространство. После дневного безумства я начинала успокаиваться.
Проехав полпути, я согрелась, расслабилась и даже настроилась на беседу с подругой, которая повторялась из раза в раз. Об одном и том же, по кругу. Но зато у Леры чай вкусный.
Размышляя о горячем вкусном чае с малиной, я услышала, как под машиной что-то застучало. Я напряглась. Отрезок пути был не очень подходящим для поломки. Заводской заброшенный район, без одного жилого дома и живой души в такое время. Но стук повторился, машина угрожающе зарычала и стала. Ей, в отличие от меня, кажется, было безразлично, где ломаться. Я повертела ключ зажигания, но никакой реакции. Тихо. Я достала его и вставила обратно. Безрезультатно. Я поняла, что чувство, которое сегодня меня преследовало весь день, где-то на подходе. В темноте просто его было плохо видно, но я слышала по его шагам, как оно стремительно ко мне приближалось.
Я вышла из машины. Дождь мерзко моросил, моментально пропитывая собой. Подняв капот и заглянув под него, я поняла бессмысленность своих действий. Все, что я умела, — это добавлять воду в бак для обмывания стекол и тосол в бак, который был рядом. На этом мои познания машины заканчивались.
К вечеру на улице стало совсем холодно. Холодно и влажно. Я продрогла и села в салон. Взяв телефон и набрав номер Леры, я поднесла его к уху и стала ждать. Через секунду в трубке раздался все тот же бесполый механический голос, с которым я уже общалась утром, который сообщил мне, что я тормоз, и поэтому денег на счету нет. В этот момент паника постучала в окно машины, и мне ничего не осталось, как пустить ее вовнутрь. В ее присутствии в голове образовался хаос и варианты дальнейших действий испарились. Вдруг в темноте, как свет в тоннеле, засветился дисплей телефона, и тишину разрезала знакомая мелодия.
— Ты где? — с надрывом, опередив меня, закричала Лера.
— Лер, у меня сломалась машина. Я стою на Ленинской, вокруг ни души! — закричала я.
— Так ты не приедешь? — с капризной детской интонацией произнесла подруга и всхлипнула. Эгоизм был присущ ей всегда, но не настолько же!
— Лер, я сломалась, я не могу ехать, я сижу в машине и не знаю, что делать! — еще громче закричала я. Вместо ответа в трубке раздалось рыдание, плавно перешедшее в короткие гудки.
— Опаньки, — это единственные буквы, которые мой мозг сформировал в слово. Я зависла. Злоба и беспомощность делили надвое. Я достала сигарету и поняла, что у меня нечем прикурить. Я порылась по карманам, потрусила сумку и поняла, что это предел моему терпению. Вторая слеза жалости вырвалась наружу и скатилась по щеке, а за ней прокатилась третья, четвертая и… И плотину прорвало.
Я вышла из машины. Черная улица, редкие фонари и пусто. Слезы смешивались с дождем и текли по щекам. Дождь пропитал собой всю одежду, волосы намокли и слиплись. Было мерзко и холодно. Я присела на корточки и заглянула под машину. Что я хотела там увидеть, не знаю, но, совершая хоть какие-то действия, я себя успокаивала. Фразу, что все проходит, я крутила в голове, не переставая, но сейчас она почему-то не действовала.
Вдруг вдали я увидела свет фар. Шума слышно еще не было, но свет приближался. Я выбежала на обочину и выставила в сторону руку. С замиранием сердца и с надеждой на спасение я смотрела вперед. Свет приблизился, сопровождаемый шумом мотора, машина не сбавляя скорости, пронеслась мимо и скрылась за поворотом. Я не опустила руку. Стоя под дождем с поднятой рукой, я поняла, что сегодня вся вселенная отвернулась от меня. Хотя ждать, что в темном, пустынном, забытом Богом районе, практически ночью остановится машина перед мокрым чудовищем, каким я была сейчас, и спасет, было смешно.
Я стояла посреди черной улицы, рядом со сломанной машиной. Дождь каждой каплей впивался в мое продрогшее тело, ноги тянули в него, в это тело, влагу снизу. Каждый нерв был на пределе. Казалось еще чуть-чуть — и меня разорвет. Одним единственным желанием на данный момент было попасть в горячую ванну и выпить бокал вина. Сквозь тусклый свет фонаря я видела мокрое дребезжащее сияние. Я стояла в этом свете, а вокруг была темнота. Я закрыла глаза. В какой-то момент мне показалось, что я парю над землей. Было уже без разницы, холодно мне или нет, мокрая  у меня одежда и то, что я не могу попасть домой, и мне не как, да и некому позвонить. Я не чувствовала ничего. Только тусклое сияние фонаря и прозрачные бисеринки дождя, падающие с неба. Крик, раздирающий меня изнутри, застыл в горле. Я понимала бессмысленность выпускать его наружу. Голое бессилие накрыло меня. И в этот момент мне стало так безразлично! Уволят, ушел Ник, сломалась машина, промокла до костей. Все это ушло на второй план. Я растворилась, оторвалась, меня не стало. Был только фонарь, под светом которого была видна каждая капля, падающая с неба, и голое бессилие.
В этот момент, по логике и вашим ожиданиям, в моем рассказе должен был, нет, просто обязан был появиться принц на белом эвакуаторе и спасти меня несчастную. А потом согреть, приласкать и, конечно же, полюбить, раз или два, а может, и всю жизнь. Не знаю, как пошло бы.
Но нет, я вас разочарую. Принц не появился. Я свернулась калачом на заднем сидении своей машины, достала из багажника какие-то покрывала, укуталась ними и под мерный стук капель о железо заснула...
P.S. Через месяц я вышла из больницы. Воспаления легких после ночи проведенной в машине избежать мне не удалось. Но чтобы мое повествование не было совсем грустным, я вам открою секрет. Из больницы я вышла с принцем, правда, не на белом эвакуаторе, но зато в белом халате, который там работал. И теперь мне есть кому позвонить, попросить, положиться и даже пожаловаться. Он полюбил меня уже и раз, и два, и я надеюсь — на всю жизнь. Ну, если пойдет. Так что во всем есть хорошее.
Случайности не случаются, все предопределено свыше. И если у вас вдруг случится не «ваш день», не бойтесь, может, он вас ведет тоже к вашему принцу или принцессе, ну или просто к чему-то хорошему. «Через тернии к звездам».

16. Тоска зеленая, или меня устраивает любой результат
Василиса Савицкая
Серая луна тускло освещала город. Дома угрюмо стояли черными тенями, пялясь в никуда своими слепыми окнами. Время за полночь — город спит. Темнота поглотила все пространство. Где небо, где земля — не видно, одно сплошное черное полотно. Только по тусклому выеденному кругу луны можно понять, где верх. Сквозь темноту слышно, как летят сны людей.
Я сидела на кухне, подперев голову рукой. Сна последнее время не было, смирившись с бессонницей, я проводила длинные ночи на кухне, распивая чай, предаваясь думам о вечном. Чтоб не нарушать идиллию темноты в округе, свет я не включала.
Телефон Игоря не отвечал который день. Что случилось, я не знала. Туман в голове не давал сосредоточиться.
Тоска зеленая, находившаяся рядом со мной все это время, удобно разместилась в кресле, и, кажется, домой  не собиралась. Покачивая перекинутой через ногу ногой, она потягивала из железной старой кружки чай и жмурилась от удовольствия. Я уже третий раз подливала кипяток, вода практически не темнела от старой заварки и была совсем прозрачной. Но ее,  это совсем не расстраивало. Я ненавязчиво покашливала и все пыталась обиняками намекнуть, что ей пора, но она устойчиво меня не слышала или скорее делала вид, что не слышит. Потеряв надежду ее выпроводить, я опустилась в рядом стоящее кресло и налила кипяток в свою чашку с недопитым чаем. Напиток получился мерзкий. Недостаточно сладкий, недостаточно крепкий, недостаточно горячий. Я отхлебнула и скривилась.
— А зря, — проскрипел ее голос в темноте, и она громко отхлебнула, опять жмурясь от удовольствия.
— Да... холодный и не сладкий. — Я перевернула чашку, и все содержимое одним махом выплеснулось в мойку.
— Может, тебя уже пора? — не выдержала я, посмотрела на нее в упор, и для уверенности подперла бока руками.
— Нет, не пора, — как ни в чем не бывало сказала она, поменяла ноги местами и закачала уже другой ногой с новой силой.
— И что, мне вечно теперь с тобой куковать? — Я безнадежно подперла голову руками.
— Кажется, да. — Она поставила кружку и посмотрела на меня своими в свете луны бесцветными глазами.
Хотя ее глаза были явно зеленые, но в тусклом лунном свете этот оттенок травы был практически неуловим. Весь образ ее был до боли странным. Ведь когда слышишь словосочетание «тоска зеленая», представляешь что? Такое депрессивное темное создание, как правило, преклонного возраста, в поношенной растянутой одежде, с морщинистым лицом и обязательно крючковатым носом. Ну, такой прототип бабы Яги, только с налетом зеленого мха на одежде, зеленая все-таки. Вопреки стереотипам возле меня сидела далеко не старая, я бы даже сказала, молодая красивая особь женского пола. Длинные серые волосы лоснящимися локонами струились по плечам. Яркая красная помада, такого же цвета лак на коротких ухоженных ногтях. Кофта из мягкой шерсти плотно сидела по силуэту, обтягивая тонкую фигуру, а большое декольте подчеркивало роскошную грудь. Юбка-карандаш обтягивала красивую линию бедер, высокий разрез позволял свободно закидывать ногу на ногу и болтать нею. Как я поняла — это было любимое занятие гостьи. Весь образ завершали черные лаковые туфли с высоким металлическим, цвета золота, каблуком.
— Скажи, почему зеленая? — не отрывая подбородок от рук, промямлила я.
— Так надо. — Она поставила кружку на стол и придвинулась ближе.
— Посмотри на себя. — В ее руке появилось зеркало, которое резко оказалось возле моего лица. В полумраке комнаты, освещенной тусклой луной, на меня смотрело нечто, с впавшими глазами на лице зеленоватого оттенка. Я отпрянула.
— Это кто?
— Ты. — Она убрала зеркало, встала и нажала выключатель. Свет резанул глаза.
— Я зеленая, потому что рядом с вами торчу, депрессивные вы мои. Как же тут не позеленеть. Ты себя в зеркале видела? А я с тобой тут уже неделю кукую. И думаю, еще долго буду куковать. Такими темпами мы вообще с тобой не расстанемся никогда. Понимаешь?
— Нет, — искренне сказала я.
— О господи! — Она взметнула вверх руки и быстро прошла по кухне вперед и назад. — Ну что тут непонятного? Ты сколько времени уже сидишь и жуешь сопли? Звонишь ему, страдаешь, так сказать. Себя жалеешь. Так ведь? Куда мне деваться? Я не могу уйти и оставить тебя одну. Я по должностной инструкции должна сидеть рядом с тобой и наблюдать весь этот чудесный процесс.
Я опять с недоумением посмотрела на нее.
— А как иначе? — тихо спросила я. — Мне плохо, я страдаю. Бывает как-то по-другому?
— Да, конечно, бывает. Что тебе с того, что ты страдаешь? Посмотри на себя… Ну печальное же зрелище! Смотреть тошно.
— Но так ведь принято, — опять же искренне сказала я, не понимая, к чему она клонит.
— Ну ты вот уже четвертый день пытаешься ему прозвониться, он не отвечает. Так?
— Да, — прикусив губу, чтоб сдержать слезы, промямлила я.
— Ну а по логике, если человек тебе не отвечает, значит, он не хочет с тобой общаться. Так? — Она резко опустилась на стул и демонстративно закинула ногу на ногу.
— Ну как бы да, — опять же сдерживая слезы, согласилась я с ней.
— Ну вот тебе и ответ, что еще надо? Не хочет и досвидос, какая разница почему? Обиделся, разлюбил… Да масса причин! Тебя это не должно волновать. И когда ты это поймешь, все наладится. Или твой Игорь приедет, или Коля или Петя нарисуются, неважно. Главное ты и то, что в тебе! — резко сказала она и достала сигарету.
— Тут как бы не курят, — я сказала это так тихо, что меня никто не услышал, а я и не настаивала. Безразличие ко всему съедало меня последнее время. Я же страдала, а страдать — так уж по всем правилам.
В комнате воцарилась тишина, пропитанная сигаретным запахом. Я молча смотрела в темное окно на одиноко висевшую в небе луну.
— Ну а как же тогда мне быть? Ведь это же предательство с его стороны.
— Ну и что? Это его проблемы, не твои, — с неизменной уверенностью парировала она.
— Но плохо же мне.
— Тебе плохо, потому что тебе так нравится. Понимаешь?
Но я не понимала, и она продолжила:
— Вам нравится, когда вам плохо. Вы подвисаете на людях, вещах, вы получаете эмоции, которые создают особые вибрации, и вы на них держитесь. Вы зависите от них. А когда эти люди, вещи, да неважно что, рушатся, вы попадаете в ловушку, вибрации есть, а наполнить их нечем.
Я слушала ее с открытым ртом, не отрывая глаз.
— Получившаяся пустота — она и болит. Ее нужно заполнять. Но как? Если объект, заполнявший ее, исчез. И вместо того, чтоб конструктивно действовать, вы делаете что? Впадаете в уныние, в депрессию, начинаете жалеть себя и ненавидеть объект, который создал вам этот дискомфорт. Более проворные еще и мстить за это начинают. Еще хуже, вы ищете новый объект, который восполнит потерю, вы бросаетесь в новые отношения, но самое страшное, что терпите опять крах, так как создаете искусственную замену. Понимаешь?
— Ну… так, — уклончиво ответила, чтобы не показаться полной дурой, так как я еще не совсем понимала, к чему она клонит.
— Я вижу, что не понимаешь, не парься. Просто я скажу тебе одно… Пока ты в частности и все вы вместе не научитесь наполнять себя сами и не зависеть от окружения, вы не сможете избегать этих травм. Вы будете в этом круговороте вариться бесконечно. Метаться от одного к другому, не находя спасения. Ну не звонит он тебе, ну не хочет он общаться, что тебе с этого? Посмотри под другим углом. Во-первых, силой не заставишь, это уже половина ответа на эту ситуацию. Ты можешь только принять это как должное, все. Причем если ты это действительно примешь, ты поймешь, что проблемы нет и ты ничего не теряешь, потому как у тебя есть ты, и это самое важное. Еще более важный пункт: ты здорова и твои близкие тоже. Все! Остальное мишура. А во-вторых, посмотри по сторонам, вокруг масса интересного! Нужно развиваться, расти, но ты же ничего не видишь. Ты сидишь на этой кухне уже который день, питаешься мерзким холодным чаем, потеряв из-за этого пять килограмм, сильно сдав за последнее время вообще. Зачем тебе это? Жизнь не закончилась. Все, что тебе нужно найти, — то, что действительно заполнит эти вибрации. Понимаешь, вы скучаете не за людьми и событиями, а за теми эмоциями, которые они вам дают. Но эмоции и положительную энергию для заполнения вибраций этих можно брать отовсюду и не только от людей. От людей это вообще последнее дело. Ты должна сама собой уметь заполнять эти вибрации. Ты сама должна наполнять себя энергией.
Я хочу напомнить тебе, у тебя незаконченный шикарный проект. И если ты сейчас перестала бы страдать и закончила его, ты бы получила в итоге премию и признание. Эти эмоции перекрыли бы все то, что тебе сейчас не хватает с лихвой. Ты бы вникла в процесс, отвлеклась и, поверь мне, сорвала бы огромный куш. Но что делаешь ты? Сидишь на кухне, пьешь чай и страдаешь. А время идет. И где-то в соседней квартире более расторопная и, так сказать, наполненная, а говоря вашим человеческим языком, уверенная в себе Катька, которой не надо цеплять эмоции со стороны, так как у нее есть энергия и силы наполнять саму себя и заполнять эти вибрации позитивной энергией, закончит этот проект и опередит тебя. Она получит твое признание, твою премию, а ты от осознания того, что могла, но не сделала, скатишься в еще большую трубу. Вот так, все просто.
Я сидела, боясь пошевелиться и вдохнуть. Смысл сказанного постепенно проникал в мой мозг, и я начинала, правда с трудом, но понимать ее.
— Так вот, — продолжила она. — Все, что требуется тебе и всем, — это научиться принимать любой результат. Пойми: Бог, судьба, жизнь, вселенский разум — называй, как хочешь! — плохого не сделает ни для кого из вас. Поэтому , любой результат для тебя хорош, и из любого результата ты можешь получить выгоду для себя.
— И какую я могу получить выгоду для себя сейчас, когда меня бросили и мне плохо?
— Вот как раз огромную! — Она потянулась, как довольная кошка. — Смотри, как было. Ты бы бегала на свидания, думала, какое платье купить и какую прическу сделать. Что сказать, как принять, как лицом в грязь не упасть. Так?
Она задавала вопросы, не дожидаясь моих ответов, уверенная в своей правоте.
— И скажи, тебе было бы до проекта? Нет, — опять ответив за меня, она продолжила: — И в итоге опять проворная Катька тебя бы опередила. А так у тебя есть масса времени сконцентрироваться именно на этом деле, более важном для тебя, не отвлекаясь на второстепенное. Там наверху виднее, что именно для тебя сейчас ценно, вот тебе и показали — уйди оттуда и пойди туда, а ты уперлась и прешь не в том направлении. Более того, эмоции, получаемые от процесса на пути к успеху, такие же приятные, как и эмоции, получаемые от общения с людьми. Ты бы с лихвой компенсировала то, чего тебе сейчас не хватает. Нет одного, замени другим, все просто. Чего париться? Ты бы сама заметила, как быстро тебе стало комфортно. Ну а успех, который принес бы тебе этот проект, сама понимаешь, дал бы тебе еще больше позитива и уверенности. Так в чем же проблема? Почему вы все выбираете путь страданий и скатывания вниз вместо движения вперед?
Тут она замолчала и пристально посмотрела на меня, пытаясь понять, пробила ли она мой мозг или нет.
Какая-то маленькая точка в середине тела с невероятно приятными эмоциями и верой в себя стала разрастаться и заполнять меня всю. Она пробила мой мозг и меня. Все сказанное нею вдруг открылось в легкой и простой форме. Я все поняла.
— Ну вот, вижу, щечки порозовели. Дошло, да?
— Ага, — как завороженная, только и смогла выдавить я. — Любой результат для меня хорош, так?
— Ну умница же! Повторяй все время, пока не вобьешь в себя это. Как же с вами всеми сложно, — выдохнула она, закатила глаза и демонстративно откинулась на спинку. — Пока каждому не вдолбишь простейшие вещи, ничего не получится.
Я, не слушая ее, повторяла про себя, что меня устраивает любой результат и из любого результата я могу получить выгоду для себя. Уверенность, растаявшая за последние дни бесследно, стала набирать обороты.
— Так, ладно, нравишься ты мне. Сделаю тебе еще бонусный подарок. — Она стала надо мной и с видом деспотичной мамы подперла бока руками. — Давай, раздевайся.
— Не поняла. — Я широко открыла глаза и вжалась в кресло. — Зачем?
— Да что ж вам пока по полкам не разложишь, ничего не поймете. Посмотри на себя. — Она рывком выдернула меня из кресла и практически подбросила к зеркалу.
В отражении было нечто. Спутанные нечесаные несколько дней волосы, бледная кожа, проваленные глаза на фоне бледности выпирали яркими темными пятнами. Все это дополнял растянутый серый свитер и такие же растянутые спортивные штаны.
— Скажи честно, ты в таком образе и дальше собираешься пребывать?
Я молчала, чисто интуитивно  понимая, что выгляжу не комильфо, но сил еще было не достаточно, чтобы резко менять все в себе и на себе. Я же только начала принимать «любой результат».
— Снимай, — менторским тоном прорычала она. От резкой вибрации ее голоса я, как ребенок, стала беспрекословно стягивать с себя одежду. Стоя беспомощно в нижнем белье, я смотрела на нее, не произнося ни слова.
— У меня просто нет слов. — Она покрутила меня перед собой, рассматривая и в фас, и в профиль. — Тебя убить мало, посмотри, какая у тебя шикарная фигура, что ж ты творишь?! Это же преступление — носить эти рыбацкие ужасные серые свитера на такое тело.
И она резким движением стянула с себя кофту и протянула мне.
— Меряй! Ничего, что с чужого плеча, я аморфное создание, не потею и не воняю, так что надевай. У тебя в гардеробе все равно бесполезно рыться.
Я покорно натянула кофту, машинально застегнув ее под горло.
— Да что ж ты делаешь, — закричала Тоска, чуть не плача. Одним движением она расстегнула до предела пуговицы, и я заметила, как роскошно в этом декольте показалась моя грудь. Следом за кофтой на меня налезла ее юбка, подчеркнув, как оказалась, такие же красивые бедра, туфли тоже сели идеально. Усадив меня в кресло, Тоска стала доставать из сумки какие-то предметы, среди которых я различила разного формата расчески, все остальное было мне не знакомо.
Через полчаса перед зеркалом стояла не я. Понять, кто это и что тут делает, было сложно. За всю свою жизнь так я не выглядела никогда.
— Ну что, нравится? — довольно потирая руки и жмурясь от удовольствия, спросила она.
— Ну да… — Я не отрывалась от зеркала. Но то, что было внешне, не шло ни в какое сравнение с тем, что было внутри. Уверенность и наполненность. Вибрации наполнялись положительной энергией, которую я сама и излучала. Мне стало все равно, что он не отвечает, мне стало все равно, что у меня какие-то проблемы, неважно, бытовые или на работе. Все это было мелко и поправимо. Главное — меня устраивал любой результат, так как любой результат был для меня лучшим!
— Ну, я пошла.
Я обернулась. Тоска стояла возле двери в моем растянутом свитере и таких же растянутых штанах. Она улыбалась. Улыбка довольного кота, добившегося своего.
— Как? Ты уже уходишь?
— Я больше тебе не нужна. Дальше двигайся сама, у тебя все получится. Помни: «любой результат». А мне нужно переодеться, не могу же я ходить в этом рванье. Через пару кварталов живет стервочка, она откровенно зажралась, надо ее присадить немного тоской зеленой, как раз у нее и гардероб отличный, мой размер. — И Тоска ехидно растянула рот в улыбке.
— Так ты не только помогаешь, ты еще и вредишь? — в недоумении спросила я.
Она подошла ко мне вплотную и обняла.
— Я помогаю... Всегда и всем. Просто всем нужна разная помощь. Все на контрасте. Но «любой результат» — правило едино для всех!
Она поцеловала меня в лоб и растворилась…
P.S. Моя презентация прошла на ура. Проект утвердили, премия и контракт были у меня в кармане. Веселые и радостные, мы ехали в кафе отметить победу. Игорь сидел с боку, все время глядя на меня и улыбаясь.
 — Вась, а сколько все-таки тебе дали за этот проект денег? — Катька всунулась между нами.
— Много, Кать, много, — улыбнулась я, глядя на дорогу. — Но какая разница сколько? Меня устраивает любой результат...


17. Секретный ингредиент
Елена Брюлина
Голубиная стая с шумом взметнулась вверх, хлебные крошки разлетелись в разные стороны. Чужая пожилая женщина осуждающие  покачала головой.
- Ай, как нехорошо пугать птичек такому большому мальчику! - и она погрозила пальцем.
Но получилось у неё это скорее ласково, чем строго.
Мальчуган поднял на неё ясные серые чуть раскосые глаза и улыбнулся. В его светлых волосах играли солнечные лучи, делая их золотистыми.
- Ну, вот видишь, ты же такой добрый малыш! - тихо сказала бабушка и тоже улыбнулась.
- Как Вам не стыдно делать замечание моему ребёнку? - подбежав к сыну и закрыв его собой, резко воскликнула молодая женщина. Лицо её было злым и в тоже время испуганным.
- Разве вы не видите, что он Вас все равно не понимает и не может ответить, - мама малыша сделала паузу и тихо добавила, опустив грустные глаза:
- Слишком маленький.
- У Вас прекрасный малыш, мне кажется он очень смышленый, посмотрите, как он внимательно смотрит на нас и слушает, что мы говорим, - возразила пожилая женщина и снова улыбнулась, теперь уже и малышу, и маме.
Мальчик заулыбался было в ответ, но увидев слёзы на лице матери, испуганно прижался к ней. Бабушка обняла за плечи незнакомую ей маму, погладила мальчика по солнечным кудряшкам.
- Ну-ну, будет! - тихо сказала она и повела маму с сыном к ближайшей лавочке.
Усадив их под желтеющими ветками берёзы, она достала маленький серебристый термос. Женщина налила горячий душистый чай в крышку-чашку и протянула молодой маме. Та, не глядя, взяла питье, и вдохнула аромат напитка.
От чая шел пар, пахнущий цветочным лугом и летним полднем, немного земляникой, растущей в светлой березовой роще, немного брусникой из хвойного леса. Отпив глоток, молодая женщина улыбнулась сквозь слезы.
 
***
Она шла в лучах заходящего солнца по разогретой за день проселочной дороге. Ее босые ноги были в пыли, волосы спутались после купания, а нос стал розовым, обгорев на солнце. На плече висело влажное полотенце, длинную тоненькую юбку развевал легкий ветерок. В изящных руках был букет полевых цветов. Аромат разнотравья плыл над полем.
- Как водичка к вечеру? – Света вздрогнула от неожиданности. Перед ней стоял молодой человек.
- Вадим?
- Значит, узнала, Светик-Семицветик, - улыбнулся Вадим, - а я смотрю, идет красавица через поле, думаю, ты или нет.
-Ты откуда здесь? – Света смотрела на взрослого, но такого знакомого и, в то же время, такого чужого мужчину, и не могла поверить, что перед ней друг детства. Друг  - не разлей вода. Их родители сами дружили в детстве, а потом привезли на лето в деревню и своих малышей. Так каждое лето Вадька и Света росли бок о бок, жутко скучая друг по другу зимой.
Лето проходило весело и быстро. Так и детство промелькнуло. Уехала Света учиться в большой город, а Вадим ушел в армию. Никто никому ничего не обещал, попрощались, как друзья, и разлетелись в разные стороны.
Прошло восемь лет с тех пор. Света стала врачом-неонатологом, закончила ординатуру. Вадим отслужил, потом закончил технический институт. Впервые за все время решили они деревню свою навестить. Одновременно приехали.
- Отпуск мне дали, свадьба скоро, - сказал Вадим, не глядя на подругу, будто виноватым себя чувствовал.
- Так это же отлично, поздравляю! – весело сказала Света, - а ты не рад, как будто?
- Радовался, пока тебя не встретил, а как увидел – все пропал. Понял, что поторопился.
И Вадим посмотрел в глаза Свете так, что у нее внутри все замерло. Показалось ей вдруг, что и не было этих лет, что перед ней тот же мальчишка, в которого она влюблена была в юности.
Долго в тот вечер они не могли расстаться. Говорили, смеялись, вспоминали детские шалости. У них была всего неделя, которая незаметно пролетела. Вадим действительно не хотел жениться, так вспыхнула в нем страсть к Свете. Но Света, зная, что будущая супруга любимого ждет ребенка, не могла позволить страсти взять верх над совестью.
Наступила осень. Света с головой окунулась в работу – принимала малышей, пришедших в этот мир. Помогала им адаптироваться к новой жизни, и лечила их, если это требовалось. Работать Света старалась без выходных, так было легче не думать о Вадиме.
Однажды под новый год привезли молодую женщину. Еще дома у нее отошли воды, а схваток не было. Акушерка приложила деревянную трубку к большому животу будущей мамы, но сердцебиения не прослушивалось. Надо было срочно делать кесарево сечение.
Свету срочно вызвали в операционную, медсестры уже заранее предупредили ее, что плод может быть уже умер. За все время ее работы в этом родильном доме, у нее еще никто не умирал. Света торопилась. Минута могла решить все. В операционной она была вовремя, но малыш родился уже мертвым.
Светлана плохо помнит, тот момент, когда малыш стал розоветь и захрипел. Потом закричал. Значит, их команда справилась, все сделали правильно. Успели. Но уже в детской реанимации, когда жизни малыша ничего не угрожало, Света поняла, что ребенок родился с проблемами. По внешним признаком, у него был синдром Дауна.
Конечно, этот диагноз еще надо подтвердить анализами крови. Но Света понимала, что чудо не произойдет. Теперь ей надо было набраться смелости и пойти к маме малыша. Говорить такую правду молодым родителям Светлане еще не приходилось. Но, самое трудное было не сообщить о диагнозе, а сделать так, чтобы родители не отказались от ребенка.
Молодая мама была не очень шокирована известием о болезни сына. Оказывается, ее предупреждали о возможной патологии. Ее красивые черные волосы лежали волнами на белой подушке. В глазах – ни слезинки.
- Понимаете, мне тридцать четыре, как бы семью пора было. Мой-то, как узнал о беременности, сразу предложил расписаться. Сделай я аборт, неизвестно еще, позвал бы замуж или нет.
- Вы мужу сами скажете о диагнозе?
- Он уже знает, и сказал, что мы откажемся от него, если я не против, -спокойно сказала женщина.
Светлана сделала все возможное и даже больше, чтобы убедить забрать малыша домой. Но безрезультатно. В день выписки она позвала маму посмотреть на кроху, рассказывая, что да, диагноз подтвердился, но какой он хороший, ваш сыночек.
- Понимаете, проблем с сердечком нет, это просто замечательно при такой патологии, - рассказывала Света, - из реанимации его уже перевели, он хорошо сосет из бутылочки, Вы можете взять его на ручки.
- Нет, - твердо сказала женщина, - даже смотреть не пойду.
Она уже была одета для выписки и накрашена, в руке сумка.
- Может, Ваш муж захо..
- Нет! – выкрикнула бывшая мама и пошла к лифту. Там она повернулась и тихо сказала:
- Мужчинам не нужны больные дети!
В окно Светлана видела, как эту женщину встречал муж. Он  подарил ей огромный букет цветов, большого голубого плюшевого медведя и прыгал вокруг нее, стараясь изображать радость встречи. Закрыв за женой дверцу автомобиля, мужчина повернулся лицом к зданию роддома и обреченно махнул рукой.
- Вадим! – закричала Света и стукнула в окно обеими руками.   Он не услышал, сел в машину, и они уехали.

***
Света отдала пустую чашку своей собеседнице. Та молчала. Малыш, прижавшись к маме, сладко посапывал
- Разморило на солнышке, - сказала пожилая женщина, погладив мальчика по ручке. – Сколько ему?
- Скоро четыре.
- И вы все это время не виделись с Вадимом?
- Нет, почему же, виделись в деревне пару лет назад… - Света сделала паузу, - но я была с коляской, в ней спал Алешка, и … в общем, мы оба не подошли друг к другу. А как Вас зовут?
- Анна Васильевна.
- Анна Васильевна, можно мне еще чаю? Так от него тепло и хорошо становится!
- Конечно, Светочка, держи чашку, - Анна Васильевна налила свой чудесный чай молодой женщине и подмигнула, - у меня в нем секретный ингредиент есть.
- Какой же? – спросила Света.
- На то он и секретный, чтобы не говорить, -улыбнулась Анна Васильевна.
Алеша зашевелился во сне. Женщины помолчали.
- У тебя замечательный сынишка! Как ты не побоялась такой ответственности? Просто молодец.
- Мне было очень страшно, Анна Васильевна. От меня все отвернулись: друзья, родные. Пришлось уехать сюда из родного города. Хотя здесь реабилитация намного лучше, качественнее. Мне ведь говорили, что Алешка ни говорить, ни ходить не будет. А здесь прогнозы уже помягче были. Да и как я его там оставила бы, ребенка  любимого мужчины? Я Вадима ведь до сих пор люблю, понимаете? Как посмотрю на Лёшку, так его вижу. Как он мог от ребенка отказаться, не понимаю. Так на него не похоже.
- Позвонила бы ты ему, Светлана!
- Нет, Анна Васильевна, не хочу лезть в чужую жизнь. Да и что я ему скажу?
- Ты позвони, а уж что сказать придумаешь по ходу.
- Спасибо Вам, Анна Васильевна. За чай, за разговор. Прям вот легче стало.
- Приходи сюда почаще, я тут почти каждый день бываю, в парке-то. Голубей кормлю, белок. - поднимаясь с лавочки, сказала пожилая собеседница.

***
Мальчик подошел к стае голубей и стал крошить хлебный мякиш.
- Алешенька!
Мальчик обернулся.  Со стороны парка шла пожилая женщина и махала ему.
- Бабаня! - закричал радостный малыш и побежал на встречу.
- Анна Васильевна, здравствуйте!
- Здравствуй, Света! Выбрались наконец-то ко мне. Долго же вы собирались, уж весна на дворе.
- Да у нас тут такие дела… Такие… новости.
- Ну, пойдем, расскажешь, а я тебя чаем угощу.
- Нет, некогда нам. Простите. Мы к Вам попрощаться – уезжаем. Не перестаю Вас благодарить.
- Я-то тут причем? – удивилась Анна Васильевна.
- Помог ваш секретный ингредиент!
- Это как же?
- Позвонила я Вадиму. В тот же день и позвонила, как с Вами познакомилась. Может, чай Ваш смелости придал? - улыбнулась Светлана.
- Ну, а он что?
- А он... он обрадовался, я чувствовала это даже по телефону. Приехал на следующий день. Оказывается, он давно развелся. Как узнал, что жена его обманула, так и развелся.
- Она изменила ему? – покачала головой Анна Васильевна.
- Нет, обманула. Сказала, что сын их умер в роддоме, а тело на экспертизу забрали. А потом проговорилась как-то, что оставила малыша из-за болезни.  Ну, он искать кинулся, а мы с Алешкой уже даже из города уехали. Если бы Вы видели, как он счастлив был, когда узнал, что сына нашел!
- А теперь куда решили?
- В Москву. Там Алешку в садик специальный берут, а я на работу выхожу. Правда, ненадолго, - и Света похлопала себя правой рукой по округлившемуся животику. В лучах весеннего солнца на безымянном пальчике сверкнуло золотое колечко.

18. Застеленная кровать
Елена Брюлина
Когда вспоминаю этот случай, меня всегда терзает чувство вины перед сыном. Сколько ему было тогда? Три с половиной, кажется, не больше. Еще совсем кроха. Но это я понимаю сейчас, спустя несколько лет. У нас тогда уже родился третий ребёнок, и, естественно, я не очень высыпалась. Хотя младший всегда спал с нами под боком, и вставать по десять раз не приходилось.
И вот утро. Раннее. Совсем раннее. Все еще спят: пятилетняя дочка, муж, младенец и я. Приходит сын. Нежно так, едва касаясь губами, целует, хочет что-то сказать. Спросонья, не разобравшись, я на него цыкаю и прогоняю. Потому что, если он сейчас разбудит малыша, уже никто не выспится. А мужу на работу. И перед работой еще старших в сад отвести. И потому, что пока я ему это буду объяснять, мелкий все равно проснется. И все равно разбудит всех остальных.
Уходит мой сыночек в гостиную и там плачет. Обиженно и громко.
Встаю. Иду. Злюсь.
Внутри все кипит.
От того, что разбудили.
От того, что не выспалась.
От того, что громко плачет.
Ну, думаю... сейчас задам ему как следует... отругаю, чтобы больше не будил, и обратно спать положу! Нет, ну видел же, что спят все!
И, проходя мимо их с сестрой комнаты, вижу: кровать сына убрана. Убрана и аккуратно застелена покрывалом. Я застыла. Впервые он сам застелил кровать.
Вот!
Вот за чем он шел ко мне так рано!
Вот зачем разбудил меня, поцеловав с такой любовью!
Вот, что хотел сказать мне мой сыночек!
Пришел порадовать меня, поделиться своим успехом, получить заслуженную похвалу.
Как же мне было стыдно... Как же чувствовала я себя виноватой перед этим маленьким Человеком, который так хотел сделать приятное маме.
- Мамочка, я сам застелил кровать! У меня получилось! - хотел крикнуть он, весь переполненный радостью и гордостью. Но не успел он поцеловать маму, как она стала ругать его.
- За что? Что не так я сделал?
Я вдруг сама почувствовала всю боль обиды.  Незаслуженной обиды, из-за которой сейчас плакал мой сын, мой мальчик, такой родной, нежный и заботливый. Я пришла к нему, обняла, взяла на ручки.
- Прости сыночек! Прости меня, маленький мой!
Он только прижался ко мне и затих.
Мы сидели в тишине спящего дома молча. Нам уже не нужны были слова. Слушая дыхание друг друга, мы прощали и получали прощение. Успокоившись, сын поцеловал меня и слез с колен.
- Ты хотел… мне… о чем-то… рассказать! – заговорщическим  шепотом сказала я.
- Пойдем, покажу! –  также шепотом, хитро улыбаясь,  ответил мой мальчик и с сияющими глазами повел меня в свою комнату.

19. Настенька
Владимир Волкович
Дул холодный весенний ветер, насквозь пронизывающий драную шубейку.
Днём солнце уже припекало, а к вечеру становилось прохладно и лужицы, образовавшиеся от натаявшего снега, слегка прихватывало ледком.
Настя, настороженно оглядываясь по сторонам, не увидел бы кто, рыла тяжёлой большой лопатой неподатливую землю. Она искала оставшуюся с осени в земле картошку. Сегодня не везло — за час тяжёлой работы, от которой ломило спину, только две, тронутые морозцем картофелины, желтеющие в призрачном лунном свете на дне ведёрка.
«Всё, хватит, пора домой, а то завтра рука будет болеть, и учительница опять станет выговаривать, что пишу, как курица лапой, — подумала Настя».
Старый, покосившийся дом, построенный ещё прадедом, встретил её одиночеством и холодной неприветливостью. Этими ощущениями была наполнена и вся её десятилетняя жизнь.
Интересно, приедет сегодня мать или нет? Настя тщательно промыла картофелины, опустила их в ковшик с водой и поставила на электроплитку.
Электрик грозился отключить электричество за неуплату, тогда совсем худо будет.

Стукнула входная дверь. Мама! Настя выскочила в сени встречать.
– Настюшка, ну как ты тут без меня? — Чуть нараспев, как всегда, когда была выпившей, заговорила мать, обнимая дочку, — не скучала?
– Скучала, скучала, мамочка, — Настя ластилась к матери.
– Ничего, сейчас с тобою кутить будем, посмотри, что я принесла.
Она расстегнула сумку и начала извлекать из неё — кусок копчёной бараньей
ноги, хлеб, яйца, сыр, вкус которого Настя и не помнила, колбасу  с белыми глазками жира, шоколад в яркой обёртке и ополовиненную бутылку водки.
Настя смотрела округлившимися глазами, она никогда не видела столько еды сразу.
К вечеру у неё разболелся живот от непривычной обильной пищи. Мать, прикончившая бутылку, похрапывала, положив голову на сложенные на столе руки.
– Мама, пойдём, — тянула её Настя, — пойдём спать.
– Щас, да, щас, — бормотала мать.
Потом, видимо очнувшись, встала, пошатываясь и, поддерживаемая дочкой, добралась до кровати. Настя привычно стянула с неё туфли. Так хотелось лечь рядом с матерью, прижаться к её тёплой груди, но отталкивал запах. Незнакомый запах, перебивающий перегар.
Запах мужского пота.

Ночью случилась беда — последнюю курицу утащила лиса. Весною голодно в лесу. И немудрено, ветхий курятник на честном слове держался. Настя кормила «Рябушку» зёрнышками, которые собирала по дороге из школы в опустевшем зерноскладе. Зёрнышки завалились в щели между бетонными плитами, и Настя выковыривала их оттуда, ломая ногти. Приносила «Рябушке» и та в благодарность, иногда, сносила яичко.
Проснувшаяся мать обрушилась на дочку с руганью:
– Сколько раз говорила, что надо закрыть досками все дыры!
– Я закрывала, но там везде дыры, — сквозь слёзы оправдывалась Настя, — и наверху тоже, а я туда не достаю.
Мать посмотрела на маленькую худенькую фигурку дочери, протёрла покрасневшие на одутловатом с похмелья лице, глаза:
– Пойду, поищу чего-нибудь.
Настя знала, что мать будет искать спиртное, чтобы опохмелиться. В школу идти сегодня не хотелось, и она задумчиво смотрела на опустевший двор.
Откуда-то появились голуби, попрыгали и, не найдя ничего съестного, улетели. Один остался. Настя наблюдала, как он пытался взлететь и падал. «Подумала, — видно крыло поранено, надо помочь». Выбежала во двор, с нескольких попыток ей удалось поймать птицу. Держала в руках и чувствовало, как маленькое пушистое тельце трепетало от страха.
– Не бойся, мой хороший, сейчас я тебя буду лечить, — уговаривала Настя голубя, поглаживая переливающуюся разными цветами спинку. Принесла домой, аккуратно сложила крыло. Поселила гостя в чулане.
Вскоре вернулась мать, повеселевшая и довольная.
– Мама, смотри, кого я принесла, — похвалилась Настя.
Мать посмотрела и поморщилась:
– Он нам весь чулан загадит.
– Ничего, я буду убирать. Назовём  его Антошкой.
Теперь Настя приносила зёрнышки пернатому гостю. Голубь окреп, крыло зажило.

Как-то, возвратившись из школы, услышала Настя громкий разговор в доме. Замерла в сенях перед неплотно закрытой дверью.
– Хватит, Марья, пора и совесть иметь, — узнала голос участкового, — дитё у тебя растёт, какой пример ему подаёшь. Иди на работу и завязывай с этим делом.
– Не воспитывай, Митрофаныч, без тебя тошно. Оставь свои ценные указания для других.
– Не хочешь слушать по-доброму, по-другому запоёшь, когда родительских прав лишат.
– Кто это лишит, ты, что ли?
– Комиссия в администрации этим занимается, я только её решения исполняю. Ладно, прощевай, пока.
Настя отскочила от двери и спряталась за углом сарая. Из дому вышел участковый. Уходя, крикнул:
– Ты, всё ж таки, подумай, Марья.

Как это родительских прав лишат, не поняла Настя, мама уже не моя будет? Однако у матери ничего узнавать не стала, помнила, как напустилась та на дочку, когда об отце расспрашивать начала.
– Нет у тебя папы, не-ту!
– У всех есть, а у меня нет, был же, наверное.
– Был, да сплыл.
– А куда делся? — не унималась Настя.
– Исчез, пропал, умер! — Уже кричала мать.
Настя подумала немного:
– Если умер, то где могилка его?
– Не твоё это дело, мала ещё всё знать, — закричала мать, и вдруг расплакалась. Бросилась к Насте и давай её обнимать и целовать:
– Настенька, доченька, одни мы с тобой на белом свете, никому не нужные.
У Насти, глядя на мать, тоже слёзы на глазах появились. Она чувствовала какое-то неведомое ей горе матери, и от этого и ей становилось горько.
– Не плачь, мамочка, я же с тобой.

Настя  с тех пор, как начала понимать окружающий мир, ощущала себя не такой как все, затравленным зверьком, которого каждый может обидеть. Но и научилась противостоять этому, дралась не хуже мальчишек и всегда ходила расцарапанная и с синяками. В селе всё друг о друге знают, и родители не желали, чтобы их благополучные дети водились с «бандиткой».
Самым близким человеком была мама, и Настя терпеливо сносила и отлучки её и брань по всякому поводу, знала, что в душе она добрая и ранимая.
И даже ложь…
Занятия в школе уже начались, Настя так и продолжала заходить на ток и набирать зёрнышек для Антошки, никто из работников её не гнал.
Возвратившись, как-то, унюхала в доме запах варёной курицы. Мать хлопотала у плитки.
– Ух, как вкусно пахнет! — восхитилась Настя.
– Курочку Даниловна дала, сейчас супчик будет готов, — как бы оправдываясь, ответила Марья на молчаливый вопрос дочери. По голосу Настя поняла, что мать уже выпила. В школе, бывало, девочке перепадало от сочувствующих одноклассников — конфетка, пирожок или кусок бутерброда, но всё равно постоянно хотелось кушать.
Съев полную тарелку супа, Настя отправилась в чулан, кормить Антошку. Дверь была распахнута, а чулан пуст.
– Мама, а где Антошка? — чувствуя тревогу, спросила Настя.
– Улетел твой Антошка, дверь ты опять забыла закрыть. Я выходила во двор, а он как пролетит мимо меня, испугал до смерти.
– Я вроде бы закрывала, — сквозь слёзы оправдывалась Настя, — неужели ему там лучше?
– Не надо сожалеть, голубь — птица вольная, ему по свободе лучше живётся.
Несколько дней спустя, пошла Настя за дом на огород, да увидела на земле пёрышко голубиное. Разбросала свежую землю, а там останки голубя присыпанные. Поняла тогда Настя, чьё мясо ела. Стошнило её.
Пересилила себя, взяла то, что от Антошки осталось, в пакетик положила и в дальнем углу огорода похоронила. Из двух веточек крестик ниточками скрепила и в могилку воткнула. Хотела даже молитву прочитать, как много раз слышала у взрослых, да не знала слов, не научил никто.
Матери, конечно, ничего не сказала.

И пришёл печальный день. Осталось от него в памяти немногое: окаменевшая мать и две толстые тётки, зачитывающие ей какую-то бумагу. Участковый, взявший Настю за руку и посадивший в машину.
– Дядя Митрофаныч, а куда меня везут?
– В красивое место, вроде лагеря, там много детей и тебе будет хорошо.
– А мама?
– Мама приедет позже.
Машина уже тронулась, когда из дома выбежала опомнившаяся мать:
– Настенька, не уезжай! Не пущу!
– Настя рванулась, чтобы выпрыгнуть из машины, но Митрофыныч держал крепко.
Последнее, что увидела Настя — как бегущая за машиной мать споткнулась и упала в лужу, оставшуюся после недавнего дождя.
– Дядя Митрофаныч, — обратилась Настя к участковому, когда они уже выехали за село и первый испуг прошёл, — мама не сможет без меня.
– Как же, не сможет! — Неожиданно зло ответил участковый, — Марья взрослая баба, меньше пить надо.
 
В детдоме было сытно, но Настя замкнулась, ни с кем не разговаривала, ушла в себя. Очень скучала по маме. Через три дня сбежала. Ночью тихонько прокралась мимо спящей нянечки, открыла дверь ключом, забытым в замке беспечной дежурной, и выскочила на улицу. На дороге прочитала указатель «Краснокаменка 45 км» и пошла. Уже совсем рассвело, когда возле неё остановился грузовик, развозящий хлеб и пожилой улыбчивый водитель спросил:
– Тебе куда, дочка?
– В Краснокаменку, — доверчиво ответила Настя.
– Ну, садись. А чего в такую даль собралась? — Спросил, когда они уже поехали.
– Я домой еду.
– А где была-то?
– В гостях.
– Что, небось, не понравилось, сбежала?
– Не понравилось.
Больше расспрашивать не стал, понял, что девочка не настроена разговаривать.

Дом встретил тишиною и запустением. «Неужели уехала, — подумала Настя».
Прошла по комнатам, никого нет. Заглянула в чулан и отпрянула. Жёлтый солнечный луч, проникший сквозь маленькое оконце, высветил висевшую на бельевой верёвке мать. Чёрное лицо, вывалившийся язык.
Настя затряслась от страха.
– Мама, мамочка, ма…! — Крик вырвался из горла и застыл, словно окаменевшая лава. Огромный камень рос в груди и не давал кричать, не давал дышать.
Настя рухнула на пол.

Детдомовские окружили Настю и смотрели на неё, как в зоопарке смотрят на диковинного зверька. Она уже привыкла и не обращала внимания.
– Притворяется, — авторитетно заявил толстый Санька, — давеча сам слышал, как она разговаривала. — Он протянул руку и больно ущипнул девочку, — ну, подай голос, немая.
Настя резко и сильно ударила его по руке.
– А, ты ещё дерёшься, чучело немое, я тебе сейчас как дам, сразу заговоришь!
Он замахнулся кулаком.
– Не тронь её, — приказал появившийся в эту минуту Колька Большак. Вообще-то, фамилия его была Большаков, но он был старше, выше ростом и сильнее всех детдомовских, и в свои тринадцать уже неоднократно сбегал из детдома и имел приводы в милицию. Все его побаивались и звали Большаком.
– А что она немою притворяется, — не отступался Санька.
– Тебе какое дело, говорит она или молчит,— сердито бросил он Саньке, — сказал не трогать, значит, не трогать.

Единственный человек, который уделял ей особое внимание, была уборщица Фрося. Сравнительно, молодая ещё женщина, с глубокой печалью и скрытым страданием в глазах, выделяла Настю из всех детей. Ефросинья всегда приносила для Насти что-нибудь вкусненькое, научилась хорошо понимать её по жестам, читала её сочинения и переживала вместе с героями. Настя привязалась к Фросе. Большак, который всё знал, рассказал Насте, что у Фроси десять лет назад умерла маленькая дочка, и с тех пор не было детей.
После этого Настя почувствовала к Ефросинье нечто большее, чем просто расположение.
– Настя, поди сюда, я тебе что-то принесла, — Ефросинья откинула край покрывала, и  заглянула в большую корзинку, висевшую у неё на руке.
Настя подошла, и Фрося торжественно извлекла из чрева корзинки симпатичного щенка.
– Это тебе.
– Спасибо, — губами прошептала девочка и прижала к груди собачку, не скрывая своей радости.
– Это хорошая порода от нашей Мальвы, не знаю названия, но все собаки умные и преданные.
Теперь каждую свободную минуту Настя проводила с Бобиком. Фрося упросила кочегара пристроить щенка в котельной. Там из старого ящика сделали Бобику конуру, где ему было тепло и уютно.
 Минуло лето, Настя повзрослела и готовилась пойти в шестой класс. Зарядили ранние дожди, солнышко лишь, иногда, робко выглядывало из-за туч и пряталось. И вновь возвращалась серая морось.
В последние несколько дней в лице и поведении Фроси появилась какая-то нервозность. Она была не в себе, постоянно о чём-то сосредоточенно думала, не сразу понимала, когда к ней обращались. С Настей перестала общаться и та мучилась сомнениями — что же случилось с доброй и отзывчивой женщиной.
Как-то подкараулила Большака в тот момент, когда Фрося стояла в коридоре, задумчиво глядя в окно. Кивнула в сторону женщины, пожала плечами и выразила удивление.
– А, — сразу уловил просьбу сообразительный Большак, — я узнаю, в чём дело.
На следующий день он отвёл Настю в сторону и тихо прошептал:
– Муж от неё ушёл, катастрофа для Фроси. Он детей хотел, а не получаются они у неё.
– Спасибо, Коля, — одними губами проговорила Настя, но Большак понял.
– Да что ты, жалко её, добрая женщина.
Настя пошла искать Фросю, чтобы поддержать её, хотя бы дотронуться, погладить, но нигде найти женщину не смогла.
Бобик жался к ногам, Настя гладила его и вспоминала, что совсем недавно видела, как Ефросинья протирала полы в коридоре. Где же она сейчас?
Щенок вдруг забеспокоился, заскулил, закрутился. Что это он? Настя погладила Бобика, чтобы успокоить, но он вдруг вцепился зубами в чулок и потянул. Потом отбежал и уставился на девочку, словно призывая следовать за ним. Настя подошла, он отбежал, она опять подошла, Бобик снова отбежал. Тогда пошла за ним. Щенок бежал впереди, изредка оглядываясь, словно убеждаясь, что хозяйка тут и идёт следом.
Бобик привёл Настю к маленькой пристройке, где хранился старый инвентарь — тяпки, грабли, швабры, лопаты. Настя отворила дверь.
Жёлтый луч солнца прорвался между туч, скользнул в маленькое оконце и осветил женщину, стоящую на ящике с верёвкой на шее. Она смотрела на Настю полными ужаса глазами, ей нужно было сделать шаг.
Шаг в пропасть.
Нервная дрожь пронзила тело девочки.
– Мама, мамочка! — вырвался из горла крик. Мощное половодье сдвинуло камень и открыло дорогу освежающему потоку, — ма-ма-чка-а!
Настя рванулась вперёд, упала на колени, обхватила Фросины ноги в стоптанных туфлях и потеряла сознание.
Очнулась на коленях у Фроси, лицо её уткнулось в тёплую женскую грудь.
Женщина плакала и повторяла:
– Настенька, доченька моя любимая.
А на улице шёл осенний дождь, смывая следы прошлого.

По картине:
 Томас Гейнсборо. Деревенская девочка с собачкой. 1785 год

20. Массада
Владимир Волкович
                "Боль и величие Массады в сердце моём..."
                Шолом Алейхем

Узкая полоска зари несмело выглянула из-за горизонта. Она высветила причудливые силуэты крутых скал и неподвижную гладь Асфальтового озера*, раскинувшегося у их подножья.
Первый, робкий луч солнца скользнул по мощной крепостной стене, в которой уже была пробита брешь, осветил грандиозный Северный дворец, построенный на трёх уровнях скалы Иродом Великим, пробежал по колоннам резиденции коменданта, сверкнул по крыше синагоги. И словно замер, остановившись на фигуре юноши, неподвижно застывшем на вершине сторожевой башни.
Отсюда  хорошо просматривалась вся крепость, ставшая прибежищем повстанцев и общей их могилой. Кое – где уже поднимались струйки  дыма, сквозь которые проглядывались на мгновение языки пламени. Этот огонь зажёг он, Арье**, так решил Элеазар:  тот, кто останется в живых, последний из товарищей, подожжёт всё имущество, а потом убьёт и себя.
Арье нащупал рукоять меча, ему выпал жребий быть последним. Он поднял голову к безоблачному, светлеющему с каждым мгновением небу:
- Прости меня, Могущественнейший, грешен я дважды. Первый раз согрешил, когда не смог убить свою Лию. Все, все убили своих жён и детей, только я не смог. Она смотрела полными ужаса и слёз глазами на то, как бесстрашные воины рыдали, обнимая своих детей, а потом пронзали их тела мечами, как кричали женщины и царапали ногтями камень, видя, что любимые убивают их детей. Но ложились лицом на окровавленные камни и, замерев, ждали смертельного удара. Я приставил свой меч к груди Лии, но не смог, не смог пронзить грудь, которую ласкал и целовал ещё вчера, приставил свой меч к животу её, но не смог, не смог пронзить живот, где уже зрело моё семя, где было будущее моего рода. Я закрыл глаза, чтобы собраться с силами, чтобы дух мой победил чувства, но когда открыл их, Лии уже не было. Я знал, что она спасётся… Прошу тебя Всемилостивейший, сделай так, чтобы не схватили её враги, и не отдали на позор и поругание.
И второй грех совершу я сейчас – убью себя. Я знаю, и в священных текстах Торы написано об этом страшном грехе – самоубийстве, но я связан клятвой - никогда, ни при каких обстоятельствах не покориться Риму, и мне выпал жребий - остаться последним.
Если бы это было противно Твоей воле, Ты не дал бы выпасть этому жребию.
В недвижном, прозрачном, утреннем воздухе послышались какие-то звуки, Арье напрягся: стук сандалий, звон мечей о латы. Римляне идут. Идёт Десятый легион, восемь тысяч отборных воинов идут сражаться с горсткой повстанцев-сикариев***, которые поклялись не сдаваться ненавистному врагу, которые предпочли смерть — плену, позору и унижению. Идите, и вы увидите только мёртвых, ровно девятьсот шестьдесят тел, большинство из которых женщины и дети. Иди, Флавий Сильва — военачальник римлян, прокуратор Иудеи, уже разрушенной и покорённой. Лишь одна крепость осталась у иудеев — свободная Массада, но её защитники никогда не сдадутся тебе.

Арье ещё раз оглядел крепость. В неприступную твердыню превратил Ирод эту скалу с плоской вершиной почти сто лет назад. После падения Иерусалима сикарии , под предводительством Элеазара бен Яира бежали сюда. Ирод построил здесь великолепные дворцы, бассейны, жилые корпуса, резиденцию коменданта крепости и казармы для солдат. Огромных запасов продовольствия, которое не портилось в этом сухом и жарком месте, хватило бы на многие десятилетия. Часть его лежала в складах уже сто лет. Многочисленные резервуары, искусно вырубленные в скале, наполняли водой бассейны. На складах хранилось вооружение на 10 000 человек, железо, олово, медь. На пахотной земле можно было сажать различные овощи для пропитания. И всё это Ирод окружил высокой и мощной крепостной стеной. При достаточном числе защитников взять эту крепость было невозможно.
Целый год римляне безуспешно пытались прорваться в крепость, пока не решили возвести насыпь, на которую можно было бы установить метательную машину и таран для пробивания стен.
Пригнали многочисленную армию пленных из покорённых городов Иудеи, и заставили их таскать и насыпать землю. Повстанцы, видя это, решили построить вторую внутреннюю стену из двух рядов брёвен, пространство меж которыми засыпали землёй. Эта стена должна была амортизировать и гасить удары тарана.
Метательные машины, поднятые на насыпь, непрерывно обстреливали камнями и стрелами место пробивания стены, не давая подойти к нему защитникам крепости. Наконец, стена была пробита. Но внутренняя стена не поддавалась. Тогда Флавий Сильва решил поджечь её. Сухие брёвна загорелись легко, но ветер подул в сторону римлян, и пламя сносило на таран, грозя поджечь его. Римляне уже потеряли надежду на успех.
Но Господь был против иудеев, ветер внезапно переменился на противоположный, и пламя охватило стену сверху донизу. Римляне обрадовались, спустились вниз и усилили стражу, чтобы никто не вздумал под покровом ночи покинуть крепость. Флавий Сильва решил начать штурм с утра.
Но Элеазар бен Яир и не помышлял о бегстве, да и другим не дал бы. Неукротимый, могучего духа человек, пользовавшийся непререкаемым авторитетом среди товарищей, он, видя, что стена уже пробита и надежды на спасение нет, решил предпочесть смерть плену.
Арье вспомнил его речь, когда он собрал самых решительных и мужественных защитников на площади дворца Ирода:
– Мужайтесь, герои, покройте себя славой! Уже давно постановили мы не подчиняться ни римлянам, ни другим властителям, кроме одного только Бога, ибо лишь Он истинный и справедливый царь над людьми.
И вот настало время исполнить наш обет. Не посрамим же себя в этот час,
Не предадим себя добровольно ни рабству, ни тем ужасным мучениям, которые ожидают нас. Не опозорим себя перед римлянами, не сдадимся им живыми!
Мы первыми восстали против них и последними покидаем поле боя. Великую милость оказал нам Господь, даровав возможность умереть смертью героев, погибнуть свободными людьми, чего не дано было совершить нашим братьям, плененным внезапно.
Нам предоставлено право — избрать славную смерть героев вместе с теми, кто нам дорог. Пусть наши жены умрут не опозоренными и наши сироты не изведают горечи рабства.
Но, прежде чем умрем, предадим огню наше имущество и крепость. Я точно знаю: римляне огорчатся, увидев, что не взяли нас живьем и обманулись в своих надеждах поживиться добычей.
Многие защитники крепости возрадовались, услышав эти слова — они мечтали умереть за свободу, но Арье, переглянувшись с несколькими товарищами, увидел слёзы в их глазах. Они, как и он сам, скорбели о смерти своих любимых жён и детей. И тогда Элеазар, опасаясь, что эти мягкосердечные могут своими стенаниями и воплями поколебать решимость остальных, снова заговорил, глядя прямо в наполненные слезами глаза товарищей:
– Счастливы те, которые пали в бою, ибо они умерли, сражаясь за  свободу. Но вы помните о судьбе многих, которые попали в руки римлян. Одни из них умирали под пытками, мучимые плетьми и огнем; другие, полусъеденные дикими зверями, сохранялись живыми для их вторичного пира на потеху и издевательство врагов. Примем же смерть, избавив себя от такой участи.
Мы, в надежде на нашу мужественную силу, недавно отвергли предложение римлян сдаться им на милость. Каждому должно быть ясно, как жестоко они будут мстить теперь, если возьмут нас живыми.
Горе юношам, которых молодость и свежесть сил обрекают на продолжительные мучения, горе старикам, которые уже не способны перенести страдания. Один будет видеть, как уводят его жену на позор и поругание; другой услышит голос своего ребенка, зовущего к себе отца, а он, отец, связан по рукам и ногам!
Но, нет! Пока эти руки еще свободны и умеют держать меч, пусть они сослужат нам прекрасную службу. Умрем, не испытав рабства, как люди свободные, расстанемся с жизнью, вместе с нашими женами и детьми.
Так повелевает нам закон, необходимость этого шага ниспослана нам от Бога. Римляне опасаются, как бы кто-нибудь из нас не умер до падения крепости. Они лелеют сладкую надежду захватить нас в плен живыми, но мы заставим их ужаснуться картине нашей смерти и изумиться нашей храбрости. Поспешим же к делу.
После этой речи, словно заряжённые какой-то демонической энергией, бросились повстанцы исполнять своё дело. Обнимая жён, лаская и целуя детей, со слезами, рыдая, пронзали мечами маленькие, хрупкие тела, которые застывали с открытыми, так и не понявшими ничего глазами. И утешала их только одна мысль, что они, таким образом, спасают своих любимых от мучений и позора плена.
И ни один не отступил, не дрогнул, лишь юноша — Арье — не смог убить свою девушку. Но никто из защитников не узнал об этом.
Скорее, скорее, словно не имея сил пережить этот ужас, словно стремясь искупить вину перед родными, которую они, несмотря ни на что чувствовали, стащили своё добро в одно место и подожгли. Потом бросали жребий, чтобы выбрать десять человек, которые должны были убить остальных. Торопясь, не желая ни на мгновение прожить дольше своих любимых, ложились возле них на землю, обнимали ещё тёплые окровавленные тела жён и детей и подставляли горло десятерым, которые не дрогнувшей рукой свершали своё ужасное дело.
Потом эти десять тянули жребий — кому остаться последним, кому убить девятерых и, наконец, себя. Эта доля досталась Арье.
– Смелее, поторопись, — закричал один из повстанцев, жена которого совсем недавно родила девочку. — Ну, давай, — хрипло подбодрил он осевшим голосом, увидев, что Арье замешкался.
Арье дико заорал и, закрыв глаза, яростно вонзил меч в живую, дрожащую плоть. Потом подбежал к другому, третьему. Когда затих девятый убитый им повстанец, он рухнул на каменные плиты и долго лежал неподвижно, не в силах подняться. Какой-то скрип заставил его открыть глаза и оглядеться. Трупы лежали в беспорядке, дворцовая площадь была залита кровью. Скрипела раскачиваемая ветром люлька, в которой лежала та самая грудная девочка, убитая своим отцом.
Арье сжал голову руками и простонал:
– Боже мой, Боже.
Потом встал, прошёл, качаясь, по площади, ища, не остался ли кто живой и, не найдя никого, поднялся на сторожевую башню.
Стук сандалий, звон мечей о латы, римские солдаты подошли к пролому в стене. Но никто не вышел им навстречу. Тогда, издав боевой клич, ринулись они в глубину крепости, но не увидели ни одного человека, лишь пламя гудело внутри. И среди огня и дыма возвышался на сторожевой башне одинокий юноша. Остановились римляне в недоумении. А юноша поднял меч и вонзил его в своё сердце. Когда сердце болит, его легко найти.
Флавий Сильва приказал потушить огонь и теперь оглядывался вокруг, ища повстанцев. Вот он увидел, как центурион ведёт к нему совсем юную девушку. Откуда она взялась здесь, в этом людском безмолвии. И он спросил её:
– Кто ты, и где все люди, которые сражались в этой крепости?
И девушка рассказала ему о том, что здесь произошло. Она уцелела, спрятавшись в резервуаре для воды. Флавий Сильва не поверил ей, тогда девушка повела его на площадь дворца, где лежали тела защитников.
Молча, стояли римляне, они не радовались победе, они удивлялись лишь величию и решимости, и полному презрению к смерти этих людей.
А Флавий Сильва, прокуратор Иудеи, подумал про себя, что этот народ ни истребить, ни покорить невозможно.

*/Асфальтовое озеро – Мёртвое море

***/икарии - наиболее радикальное крыло антиримской оппозиции, прозванные так из-за того, что они были вооружены короткими кривыми кинжалами (сика - кинжал), которые скрывали в складках одежды.
 
**/Арье (ивр. ;;;;;) — еврейское мужское имя. В буквальном переводе означает «лев». В русском языке аналогом данного имени и является имя Лев.
Характеристика имени Арье:
Умный, всесторонне развитый человек, умеет одновременно решать десятки вопросов. Упрямый, если он уверен в своей правоте, переубедить его невозможно. Обладает блестящим умом. По отношению к товарищам бескорыстен, верен дружбе. Имеет хорошую интуицию.
Не всегда может правильно найти золотую середину между долгом и чувствами, нежностью и строгостью.
К намеченной цели идет кратчайшим путем.

Финал:

1. никому не нужный Ваня
Василиса Савицкая
— Тетя, давайте я вам что-то помогу?
Я обернулась и увидела рядом стоящего пацана. Не мальчика, не ребенка. Именно пацана, от роду лет шести, максимум семи.
Грязная затертая телогрейка на несколько размеров больше маленького щуплого тельца, такие я видела только в фильмах о войне, именно синего цвета, стеганные вдоль. Где можно было найти сейчас подобную, ума приложить не могла. На ногах ботинки, когда-то черные, сейчас пыльно-серые, со стоптанными задниками и сбитыми носками. Явно с чужой ноги. Разница в три размера, не меньше. Под задранной или оборванной, сразу не успела разглядеть, штаниной, шнурки перекинуты через лодыжку, чтоб не спадали ботинки. Грязные маленькие руки, теребящие то ли от волнения, то ли от энергии, его переполнявшей, пуговицы на ватнике. Такое же, как и одежда, грязное лицо с размазанной на нем серой пылью. Сквозь серый оттенок кожи ярким пятном светятся синие, по-детски наивные, но с волчьей опаской глаза. Весь этот образ дополняла выступающая на передний план худоба, которую было хорошо видно даже через ватник.
Я безбожно опаздывала на встречу, и первым желанием было отмахнуться, сунуть денег и побежать дальше, но я остановилась и зависла. Глядя на это маленькое щуплое создание с волчьим взглядом, не достигающим своей макушкой мне даже пояса, я не могла двинуться дальше. Пауза затянулась. Он стоял, терпеливо дожидаясь ответа, с вызовом глядя мне в глаза снизу вверх. Чувство жалости подперло диафрагму, перекрыв доступ кислорода. Пытаясь понять, что именно происходит в моем организме, и догадываясь, с какого места у меня потечет влага, я внимательно продолжала рассматривать этого волчонка. Я часто видела беспризорников и всегда давала им деньги, но этот был другой, не такой, как все. Наконец выдохнув, я нарушила тишину:
— А чем ты можешь мне помочь?
— Я могу все! — с вызовом, практически прокричал мне в ответ этот маленький человек. — И продукты могу купить, и донести могу, и машину помыть и дома прибрать. Если надо починить, могу что-нибудь молотком. Я умею молотком, честно, не смотрите, что я маленький, я умею!
Он кричал, пытаясь убедить меня в своей силе. Его глаза горели ярким огнем, в голосе был вызов.
— Давай я тебе просто так дам денег? — я опустилась рядом с ним на корточки и взяла за пуговицу. При ближнем рассмотрении я увидела опухшие с краснотой веки от недавних слез и страх, спрятанный за огнем. Было видно, как он боялся, что ему не поверят, не дадут возможность показать, на что он способен. — Так что? Сколько тебе надо.
Он сделал шаг назад, и его глаза сузились в маленькую щелочку презрения.
— Я умею воровать, — гордо, но уже тихо сказал он. — Если б я захотел, мог бы и сам взять, большого ума не надо. Вон, у вас кошелек в сумке на самом верху лежит — бери не хочу. Но мне чужого не надо. Я все умею, даже молотком.
Я машинально перевела взгляд на сумку и в очередной раз подтвердила, что я раззява. Сумка нараспашку, кошелек действительно сверху.
Маленький серьезный человек, понимая, что зря теряет со мной время, молча повернулся и собрался было отойти, но я, почувствовав, что пуговица, которую я все еще машинально держала в руках, стала выскальзывать из пальцев, оторвалась от кошелька и вернула волчонка на место.
— Ты куда? Мы еще не договорили, — слезы царапающимися кошками блуждали по моему телу, но я усилием воли не давала им добраться до глаз. — Знаешь, мне действительно нужно кое-что.
Он пристально посмотрел на меня, как будто пытаясь понять из жалости или действительно. Я сделала максимально серьезный вид и перешла на деловой тон. Жалости в тоне не должно быть и близко, раскусит, поймет. А жалеть его нельзя, было видно сразу — не тот формат. Не попрошайка — одинокий волчонок, гордый и сильный в свои шесть лет.
Я четко понимала, что встреча отложилась сама собой на неопределенный период, ну и Бог с ней, успею.
— Так что нужно делать? — по-взрослому, серьезно спросил он, скрестив на груди руки. Он успокоился, его не жалели, а нанимали на работу.
— Ну, во-первых, — я судорожно пыталась придумать, что же мне надо из того, что ему по силам. — Давай начнем с машины. Фары грязные, стекла. Сможешь почистить?
Я включила тон директора и с недоверием прищурила глаза.
— Если будешь халтурить, за работу не заплачу, — строго сказала я.
— Я не халтурю, — он сверкнул волчьими синими глазами. — Где машина, пошли, — скомандовал он, и я покорно, подчиняясь его тону, двинулась за ним, указывая путь.
Мы подошли к машине, человечек потребовал тряпку и без лишних слов сразу приступил к работе. Он старательно тер стекла грязной тряпкой, не пропуская и миллиметра. Пыль двигалась, повторяя его движения, иногда взлетая вверх, затем опять примагниченная стеклом, садилась обратно. Я молча наблюдала за процессом. Машина чище не становилась, но суть была не в этом.
— Мы, кажется, забыли договориться о цене, — я потрогала его за плечо, отвлекая от работы. Он остановился, посмотрел на меня своим взрослым взглядом и вытер лоб грязной рукой, чем оставил на нем серый пыльный след.
— Сколько сочтешь, столько и дашь, — коротко, не церемонясь, сказал он, переходя на ты. Как на равных... И стал тереть машину дальше.
— А как тебя зовут?
— Ваня, — не поворачиваясь, буркнул в ответ.
Он отвечал сухо, коротко и по смыслу. Детского в нем не было ничего, кроме роста и размера одежды. Я внимательно наблюдала за этим маленьким человеком и чувствовала перед ним определенный страх, смешивающийся с безграничным уважением.
— Скажи, — не унималась я. — А что ты купишь на эти деньги, я надеюсь, не сигареты?
Я скрестила на груди руки с видом учительницы и вонзила пристальный взгляд в его маленькую спину, дожидаясь ответа. Должен же быть подвох. Я каждый день встречала массу беспризорников на своем пути, и все из них убеждали меня, выпрашивая деньги, ничего не предлагая взамен, что они не курят и не пьют, а есть хотят. Я всегда давала, мне не жалко. Но потом я видела, как они в подворотне, честно клявшиеся, пускали чинарик по кругу, удовлетворяя никотиновую зависимость. Не осуждала, не от хорошей жизни делали они так. Я просто видела это, не делая никаких выводов, и когда просили опять... опять давала. Вдруг в этот раз на хлеб потратят. Но в этом малыше определенно было что-то другое. Серьезное, взрослое, болезненное.
Ваня остановился и, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:
— Я не курю... И не пью. Я и не есть могу, если надо... Неделю. У меня мама, — его голос дрогнул, он запнулся и замолчал. Я медленно присела рядом с ним на корточки и повернула его за маленькие щуплые плечи к себе лицом. В его синих потупленных в пол не по-детски волчьих глазах стояли слезы.
— Твоя мама болеет? — тихо спросила я. Ваня молча утвердительно кивнул головой. По его прозрачным детским щекам текли такие же прозрачные слезы. И я поняла, что блуждающая скребущими кошками влага, все-таки нашла выход. Я почувствовала, как по щеке стекла горячая слеза, а за ней еще и еще. Я обняла этого маленького волчонка и прижала к себе. Так обнявшись, мы стояли минут пятнадцать, не в силах остановить слезы. Прохожие с интересом смотрели на странную картину, но шли мимо. Я ревела от боли за этого ребенка, а он плакал от того, что с детства ему пришлось стать взрослым и сильным. Его никто никогда не жалел, а он и не позволял этого делать. В свои шесть лет он знал одно: «Если не он, то кто же»...
Мы выбросили грязную тряпку, я взяла его за руку и мы пошли в ближайшее кафе перекусить. Ваня, насупившись, остановился у входа, привыкший к тому, что в такие места его просто не пускали, даже помочь... За кусок хлеба. Не потому что злые, потому что так принято. Его гнали, как бродячую собаку, палками. И сейчас он сжался, ожидая обычной развязки.
— Идем, не бойся. Я не дам тебя в обиду никому и никогда, — тихо сказала я и сжала маленькую холодную ручку. Он покорно пошел за мной как маленький шестилетний мальчик. Устал быть взрослым.
Мы говорили с ним до самого вечера. Время пролетело мгновенно. Ваня сразу уплетал за обе щеки булки с мясом, по-модному именуемые гамбургерами, периодически с опаской глядя по сторонам, чтоб не забрали. Наевшись, он расслабился и рассказал, что его отец погиб на работе. Давно. Как именно — он не знал. Был совсем маленький, все, что помнил, и то было из рассказов матери. Когда отец погиб, мама сильно заболела. Он слышал, как говорили соседи между собой, что нервы не выдержали. Как называлась ее болезнь, он тоже не знал, но помнил, что в названии было слово «сахар». Но зато название лекарств он выучил наизусть, а еще он очень хорошо запомнил, что если их не принести, мама может умереть. Вот и ходил не в школу, а на «работу», каждый день… С утра и до ночи. Пока мама могла, она работала сама, и он ходил к соседскому мальчику учиться грамоте, к школе готовиться. А потом маме стало совсем плохо. В школу он так и не успел, пришлось идти на улицу просить... Но стержень, который был в нем, вероятно, от рождения, просить не давал, вот и пытался «работать»... Как мог. Помогать... Как умел. Даже к дяде Мише, соседу, пристал, чтоб молотком орудовать научил. Грамота осталась у соседского мальчика, а у Ванечки появился долг перед любимой мамой...
— Я очень люблю маму, — без доли наигранности, без детских нот сказал он в завершение. — Я боюсь, вдруг она умрет, и я никому не буду нужен.
Тихо, сдерживая по-взрослому детские слезы, сказал он и замолчал.
Я достала деньги за еду, положила их на стол, взяла его за руку и потянула к выходу.
— Поехали знакомиться с твоей мамой, — я обняла его за плечи и прижала к себе. — И никогда не бойся, слышишь, что твоя мама умрет, понял?
Я посмотрела внимательно сверху на этого маленького одинокого волчонка.
— Мы вылечим твою маму, а кроме нее, ты теперь нужен и мне. Так что прорвемся.
Ваня потянул меня за руку вниз, и я присела. Он молча подошел, обнял меня и положил голову на плечо. Взрослость вмиг улетучилась, и возле меня оказался маленький беззащитный испуганный шестилетний мальчик, выброшенный из жизни и уже успевший от нее устать.
— Спасибо, — сквозь слезы сказал он. Так по-детски, с безоговорочной верой в мои слова. — Спасибо. А как тебя зовут?
— Василиса, — улыбнулась я. — Но для друзей — Вася. Так что для тебя — Вася!..
P. S. Двадцать лет спустя.
— Ванька, что ты возишься так долго, мы опоздаем, и должность директора такой крупной фирмы заберет кто-то другой, — крикнула я из коридора, уже натягивая туфли.
— Мам, — пробубнил басом Ваня из спальни в ответ, где уже час подбирал галстук под костюм. — Скажи Васе, пусть не накручивает. Я уже официально директор — это всего лишь формальный банкет в честь этого...

2. Никто
Василиса Савицкая
— Ты думаешь, на тринадцатом этаже будет лучше?
— Не знаю, но точно надежней, чем на пятом.
Он быстро перескакивал через ступеньки, крепко держа меня за руку. Все, что я видела перед собой, это мелькающие звезды на его модных кедах и тертые светлые джинсы. Я с трудом поспевала за ним. Ноги цеплялись за бетон, и на каждом пролете раза три я пыталась упасть, но его крепкая рука не давала мне это сделать.
За считанные минуты мы пролетели тринадцать этажей. Я упиралась, но он сильно сжимая мою руку, тянул меня вперед. Я пыталась выговорить хоть слово, чтоб остановить эту сумасшедшую гонку, но воздуха не хватало даже вдохнуть. Сердце колотило бешеным барабаном. Дышать было нечем. Он ногой толкнул дверь и практически вышвырнул меня на крышу.
— Давай, вперед, — выдохнув, тихо сказал он.
Стоя посреди черной просмоленной плоскости, я озиралась вокруг. Уверенность, которая еще пять минут назад переполняла меня, улетучилась, оставив внутри сдавленный ком растерянности.
— Почему ты стоишь?! Давай, сделай то, что ты хотела. Тебя же съедает твое голое одиночество. Крик боли застыл в груди. От усталости постоянно болит голова и ноет нутро. Ты же запуталась, не видишь выхода. Впереди глухой каменный тупик. Ты четко определила, что будущего у тебя нет. Ты уже два месяца не выходишь из дому. Закрыла себя от мира. Схоронила себя в разочаровании, укрыла гнетущей печалью, обрекла на одиночество. Ты умерла раньше времени. Сложив руки на груди, ты сколотила гроб из стен и стала дожидаться физической смерти. Все, жизнь кончена! Так чего ты ждешь? Шагни навстречу счастью. Освободи себя!
Он подошел ко мне, крепко взял за руку и потянул вперед. По периметру крыши был железный парапет когда-то зеленого, сейчас ржавого цвета. Кое-где остатки облезшей краски указывали на былую зелень.
— Смотри, — он потянул меня ближе к краю и ткнул рукой вниз.
Перед нами как на ладони был весь город. Огни мерцали и переливались. Домов, машин, а тем более людей с тринадцатого этажа не было видно. Только однородное светящееся живое пятно. Зрелище было невероятно красивым и завораживающим.
— Нравится?
— Да, — как заколдованная, я не могла оторвать глаз.
— Смотри, больше ты этого не увидишь.
Я молчала. Вдруг тишину прорезал тихий звук скрипки, которой так же тихо подыгрывало фортепиано. Я удивленно осмотрелась, но ни музыкантов, ни инструментов не было видно. Он увидел в моих глазах вопрос и улыбнулся.
— С музыкой всегда лучше, правда?
Я молча кивнула головой, пытаясь понять, откуда льется звук.
— Посмотри! — Он одернул меня за руку, привлекая внимание. — Ночной город прекрасен. Светятся фары, горят фонари, окна включены в домах. Несмотря ни на что, жизнь движется. Все сливается в этом свете в единое сияние. За каждым окном течет жизнь. Неизвестная, спрятанная от постороннего взгляда, наполненная радостями, болью, переживаниями. Но она, эта жизнь, живая. Понимаешь? Я хочу тебе показать кое-что. Видишь то окно с синими шторами?
Я перевела взгляд за его пальцем и утвердительно кивнула головой.
— Посмотри внимательно. Ты поймешь, о чем я...
...За столом сидела маленькая старушка. Прозрачная выеденная возрастом кожа, маленькие морщинистые руки, потухшие бесцветные глаза, сгорбленная, сдавленная. По прозрачным щекам текли слезы. Она что-то двигала по столу... Издалека плохо было видно. Я присмотрелась. На столе лежали монеты, которые она явно пыталась сосчитать. Безнадежно ссыпав их в мешочек, она встала, смахнула слезу и неуверенной, такой же сдавленной походкой, пошла к выходу...
— А теперь посмотри сюда, — он перевел палец на огромные окна супермаркета, и я послушно проследила за ним.
...Все та же старушка, неловко мялась возле кассы, не решаясь подойти ближе. Затертая выцветшая от времени кофта, длинная бесцветная в пол юбка, стоптанные тапочки, на голове маленький седой узелок. Сгорбленная, уставшая, испуганная. В глазах слезы. Люди, пробегая мимо, не видят. Годы обесцветили ее. Теряется, мнется, по сторонам озирается, в глазах мольба и безнадега. Стоит в стороне, как котенок — слепой, забытый, одинокий, беспомощный.
— Бабушка, у вас все хорошо? Может, помочь? — я слышу свой голос там, рядом с ней. Присматриваюсь... я рядом стою. По спине озноб, в голове непонимание. Но глаз не отрываю.
— Да, доченька, помочь. Старая я, не вижу совсем. Деньги посчитать не могу, не знаю, сколько осталось. Хватит ли хоть каких-то продуктов купить... Второй день не ем, даже хлеб дома закончился.
Возле горла появилось странное давление, которое стало подниматься выше, и я почувствовала, как вся влага организма стремительно движется к глазам. Я взяла бабку под руку, и мы двинулись насыпать в прихваченную тележку продукты. Сначала она охала и ахала, что денег не хватит, но я крепко обняла ее и сказала, что все будет хорошо. Она смотрела на меня плохо видящими глазами, как ребенок, а по щекам текли слезы, бесшумно так, без эмоций, из самой души. Душа громко не плачет…
Мы заполнили три огромных пакета всем, чем можно, и двинулись к кассе. Бабулька расслабилась, разговорилась, жизнь свою поведала. Дед помер, дети за границу уехали. Любят, помнят, но рядом быть не могут. Вот и коротает свой век сама. Раньше легче было, сейчас совсем сдала...
Я довезла ее к дому, подняла продукты, сложила их в холодильник. Прощались мы уже лучшими подругами. Прощалась я с ней до завтра. Завтра у нее меня ждал ужин с шарлоткой и имбирный чаем...
— Еще показать? — он потрепал опять меня за руку, возвращая к действительности.
— Да, — все, что смогла я выдавить.
— Тогда смотри туда.
Его палец указал в сторону моста, тянущегося над рекой. Я присмотрелась, кроме машин, ничего не было видно. Но вот, кажется, моя машина. Да, моя. Я за рулем, музыка. Машины едут в три полосы, скорость одинаковая. Я справа, не спеша. Вдруг из темноты вылетает собака. Большая, испуганная, потерявшаяся. Мечется между колес, хозяина ищет, не успевает. Визг тормозов, жуткий вой.
Я по тормозам. Вылетаю, на колени, асфальт грязный... Живая... Стонет. В глазах боль адская и мольба застыли. Слезы собачьи в шерсти теряются, по спине кровь течет.
...Две операции, месяц ухода. Повязки меняю, уколы колю. Кормлю с рук, в туалет на руках ношу, большая, тяжело, а делать нечего, жалко. Спим вместе в обнимку. А она прижимается, смотрит, сказать не может, но в глазах такая щемящая благодарность... Выдержать взгляд сложно, слезы подкатывают.
— А глянь еще сюда, — он практически силой повернул меня, ткнув пальцем в здание вокзала.
...Парень. Спортивный, симпатичный, сумка через плечо, чемодан рядом. Улыбается растеряно, осматривается. Видно — приезжий. Что-то у прохожих спрашивает, они машут отрицательно головой, руками разводят. Прислушиваюсь, по-английски говорит. Два гопника остановились рядом. Хороша жертва иностранная. Подошли, объяснять что-то на пальцах начали, к темной арке подталкивают. Жалко иностранца стало, подошла, улыбнулась, под руку взяла...
— Ребят, все хорошо, спасибо, — внутри страх, но виду не подаю, смотрю в упор, улыбаюсь. Взглядом холодным окинули, деваться некуда, новую жертву искать надо. А когда наивному иностранцу объяснила, какая помощь ждала его, благодарить начал. Помогла гостиницу снять, на такси посадила, телефонами обменялись, созваниваемся...
— Еще показывать или хватит? Если что, у меня много в запасе интересного, — скрестив руки на груди, он пристально смотрел на меня.
— Что это? — Я перевела на него взгляд, наполненный ужасом.
— Это? Да ничего особенного. Всего-навсего фрагменты твоей жизни. Ну, которая могла быть.
Эта старушка, за синими шторами, так и не дождалась бы помощи. Не потому, что злые, потому, что некогда. Дела у людей, заняты все своими проблемами. Бегут, спешат, вокруг ничего не замечают. А ей мужества попросить не хватило. Стыдно. Всю жизнь сама на себя рассчитывала. В итоге от голода у нее обморок случился, и, падая, она ударилась головой об полку. Сама понимаешь, взрослая уже. Не хепиэнд в итоге получился...
А эта псина, как ты ее назвала, Конфета? Так вот, эта Конфета склеила бы ласты там… на мосту. Сбитых собак редко спасают. Хлопотливое это дело, не человек же. В тюрьму не посадят. Подумаешь, одной больше, одной меньше. Тем более ночь, мост, поток машин. Ей просто повезло, что ехала мимо такая дура, как ты, и остановилась. Но хочу уточнить, остановилась бы! Ты же собралась вниз, с крыши, так, что собаке явно не повезет, как и старушке...
А красавчик этот — из Лондона. Муж твой будущий. Чисто теоретически. Ведь парнишки, когда кошелек забирать будут, со злости, что не отдает, ножом легкое проткнут, помрет парень...
Я стояла, как завороженная, не в силах оторвать от него взгляд.
— Ну что ты смотришь? Время за полночь. Давай прыгай, и я пошел. Устал с тобой возиться.
— Я не хочу.
— Как не хочешь? — Он удивленно посмотрел на меня. — Совсем недавно ты стояла на пятом этаже в окне и уже заносила ногу для прыжка. Тут тринадцатый. Тут надежней и красивей. Прыгай!
— Не буду.
— Странно. Ну не хочешь, как хочешь. Тогда я пошел. Пока.
— Кто ты? — Я задержала его за плечо.
— Я? — Он обернулся, и угол рта растянулся в еле заметной улыбке. — Да так, никто. Мимо проходил, — сказал он и пошел.
Я не шевелясь, всматривалась в темноту, которая скрывала его все больше и больше. Он подошел к чердачной двери и открыл ее. Яркий свет парадной осветил его силуэт. За спиной у него было два небольших белых крыла, таких же модных, как и кеды, которые я не заметила раньше...

P. S. — Бабушка, у вас все хорошо? Может, помочь?
— Да, доченька, помочь. Старая я, не вижу совсем. Деньги посчитать не могу, не знаю, сколько осталось. Хватит ли хоть каких-то продуктов купить... Второй день не ем, даже хлеб дома закончился.

3. Печали и радости Королевского Дворца
Карин Гур
   Король проснулся, мучительно соображая, что же именно его разбудило.  Какой-то шум… Точно…  Он был туговат на ухо, но стеснялся в этом признаваться и никогда не переспрашивал дважды,  чтобы окружающие не догадались об его недуге. «Что же это было?» -  думал  Король. – «Может просто ветер стучал в окна?  А может  Королева  храпела? Нет, я не мог услыхать её храп, мы ведь уже давно спим в разных  спальнях.  Канули в лету те бурные ночи,  когда мы предавались с Её Величеством  безумствам страсти. Исчезли,  испарились,  состарились   хорошенькие безотказные фаворитки,  полысели и одряхлели  бравые фавориты».
    Вспоминая о тех далёких днях,  Король ощутил отголоски давно забытого трепета, лёгкое волнение.  Королева  была в юности темпераментна,  и, когда Король отдыхал в силу вполне понятных  физиологических причин,  бойкий  фаворит  заменял Его Величество, и Король снисходительно  наблюдал за их забавами,  пока  в жилах  опять не вскипала кровь и он с удовольствием присоединялся к неутомимому  дуэту.   Ах, этот  фаворит!  Как  же его звали?  Нет, не вспомнить сейчас.  С ним такая приключилась история.  Его обвинили  в государственной измене  и казнили. Да, казнили.  Король не приветствовал  либерализм  и был беспощаден  к нарушителям  закона.  А сей преступник продавал  «этим русским»  какие-то снимки секретных  объектов, заснятых им при полёте на спортивном самолётике.  Король мог помиловать его в силу данной ему  «прерогативы милосердия», но он этого не сделал, чтобы его не обвинили в пристрастности.  Королева была безутешна…  две недели…
    Позже оказалось, что обвинение было ложным, мужчина пал жертвой  чьих-то гнусных интриг, но, увы… Вдова бывшего фаворита получила пристойное вознаграждение и была выдворена из страны, чтобы не напоминать  своей  персоной  о случившемся…   
Но Король скучал по своей жене,  по её  полному  тёплому телу. Рядом с ней он всегда спал спокойнее, чувствовал себя защищённым, как младенец  у материнской груди .
   Вставать  ещё  было рано, за окном  темно. Король решил подумать о чём-то хорошем и ещё поспать. Но ничего хорошего не  приходило в голову. Маленькое его государство  переживало не лучшие времена. Кризис,  поразивший всю Европу, не обошёл и их стороной. И хотя Королевское лицо чеканили на монетах, печатали на марках и бумажных купюрах, существовал Дворец только на жалкие подачки, выделяемые ему Парламентом.  Дворец ветшал, требовал ремонта. Туристы, ранее охотно посещавшие их  самобытные края,  теперь обходят их стороной и прекрасная звонкая монета,  доллары и марки, евро и рубли давно не пополняют государственную казну. Экономить приходится на  всём. Всё ценное, что ещё не было продано,  картины и фарфор,  серебро и ковры, аккуратно упакованное, отправлено на хранение в подвалы.  Лишь большая  гостиная оставалась в своём первоначальном виде на случай всяких непредвиденных  обстоятельств, но и она большей частью оставалась закрыта. Их Королевские Величества предпочитали вкушать завтраки и обеды на кухне, где всегда было тепло.
    Кухня… Вот почему бы не помечтать о вкусном завтраке.   Королю хотелось тёплую сладкую кашу, кусочек свежевыпеченной булочки с маслом и мёдом и большую кружку горячего какао… Но мечты так и останутся мечтами, а кормить его будут вчерашним чёрствым  пудингом и молоком, разбавленным кипятком. 
      Не спалось…  Зайти, что ли, к Королеве,  обнять её и погреться рядом?  Нет, она последнее время и так себя чувствует  неважно, не стоит её будить.
   Ощутив, как переполненный мочевой пузырь требует немедленного опорожнения, Король загрустил. Это была большая проблема. Канализация во Дворце не работала, что-то где-то прорвало,  пришли рабочие, раскопали сад, разбили пол в клозете и пропали на неделю. Он вытащил из под кровати ночной горшок, тот был полон. Тяжело вздохнув, Король опустил ноги на холодный паркет, пошарил в поисках тапочек и, сунув ноги, левую - в правый, правую - в левый пошёл к низкому окну. Открыв створки, вылил горшок, а потом и помочился  прямо на головы  стоящей внизу стражи.  Постоял, держа в руках свой коварный детородный отросток, но почувствовав, что замерзает, убрал руку. Из мерзкого шланга потекла тёплая солёная жидкость прямо на ноги. Чертыхнувшись,  Его Величество утёрся полой  ночной  рубашки и залез под перину согреться.
   Через полчаса Король поднялся, за окном серело, он стал одеваться. Носки оказались дырявыми, наружу торчали два больших пальца с длинными жёлтыми ногтями.
    Стараясь не скрипеть половицами,  Его Величество  спустился вниз… и замер. Парадная зала была открыта,  её приводили в порядок. Мыли окна и люстры,  пылесосили ковры, натирали до блеска мебель и пол.  Что случилось? Какой сегодня праздник? День Независимости весной, а никаких других праздников Король не помнил. Если бы Королева сейчас спустилась, она бы подсказала, что происходит, но Её Величество ещё спала.
   К нему подошёл мажордом и что-то сказал, но Король  в этом шуме ничего не расслышал, но на всякий случай кивнул головой в знак согласия.  Мажордом под руку проводил Короля в  ванную комнату, где его ждала полная ванна горячей ароматной воды.   Чудеса!
   Через  час вымытый до блеска Король, со свежим маникюром и педикюром, наряженный в парадное платье,  причёсанный и надушенный сидел за столом в парадной зале, где ему подали завтрак. Всё было так, как он мечтал: и каша, и омлет,  и круассаны с горячим какао,  жаль,  что Её Величество до сих пор почивает.
   За окном стемнело, полил сильный холодный осенний дождь. Короля укутали в плащ, прикрывая зонтом, вывели наружу и усадили в лимузин. Разморенный  горячей ванной, умиротворённый вкусным завтраком, Король  перестал  что-либо соображать. Его клонило в сон. «Может в моём нищем государстве нашли нефть и теперь везут меня показать буровую?  Очень похоже на это, иначе к чему такая щедрость утром? Вот только почему нельзя было подождать пока дождь пройдёт?» Король задремал…
   А в это время на старое  кладбище, где хоронили членов Королевской семьи,  в чёрной машине доставили Её Величество. Она спала вечным сном в красивом бордовом лакированном с золотыми окантовками гробу. Под проливным дождём гроб быстренько опустили в уже наполнившуюся водой яму, прикрыли каменной крышкой и набросали сверху небольшой холмик, на который возложили цветы и венки. В честь Её Величества солдаты Королевской Гвардии отсалютовали троекратно.
    Но и тогда Король не проснулся. Он крепко спал, уже давно ему не было так хорошо, тепло и спокойно. Ему снился сон. Он с Королевой, оба молодые и красивые, в лёгких развевающихся белых накидках, взявшись за руки, поднимаются  ввысь  по призрачной  лестнице туда, где будет им вечное счастье.

                Конец
29.01.2015

4. Три женщины
Карин Гур
 Он был молод и наивен, когда встретил её - свою Первую Женщину. Замужняя, взрослая, красивая, открыла перед ним волшебный мир чувственных запретных восторгов. Теми редкими ночами, когда муж куда-то уезжал, а они оставались вдвоём, сотрясая грешными объятиями супружеское ложе, едва отдышавшись, шептал ей:
   - Я не могу жить без тебя, брось его, давай куда-нибудь уедем, будем жить вдвоём, вместе засыпать ночью и просыпаться утром...
   Улыбаясь в темноте, она гладила его по плечам и молчала. Женщина была слишком взрослой, чтобы понимать - это никогда не случится.   
В эту девочку он влюбился с первого взгляда. Ей едва исполнилось восемнадцать, она была хороша своей свежестью, чистой кожей, наивным взглядом серых глаз. Его Вторая Женщина. Едва прикасаясь к ней, трепетно целовал розовые губы, не знавшие помады, прижимал к себе худенькое хрупкое тело и, зарывшись лицом в пушистые волосы, шептал, словно заклиная:
   - Я люблю тебя. Ты дождись, сбереги себя для меня. Переделав все свои важные неотложные дела, я вернусь, чтобы больше никогда с тобой не расставаться.
   Уехав, писал письма, а девочка становилась взрослей и вокруг было столько соблазнов, что трудно оказалось устоять. Когда, наконец, он, так и не завершив всех важных дел, вернулся к ней, то почти не узнал. Она была всё та же и не та... Губы накрашены, глаза умны и холодны, объятия требовательны. Проведя с ней несколько восхитительных дней и ночей, уехал.   
Его Третья Женщина была и не очень красива и не очень соблазнительна, но именно с ней он создал семью, родил детей.
     Иногда, приезжая в свой родной город, встречал свою постаревшую Первую Женщину. Давно овдовевшая, была благодарна ему за ту радость, которой он скрашивал ночи её одиночества, угасающий женский век. Только всё сокрушалась, что грех это большой спать с женатым и уговаривала принять крещение. Мужчина, смеясь в ответ, целовал её увядающее тело и думал, что ни с кем и никогда ему не было так хорошо, как с ней.   
Его Вторая Женщина сама прилетала к нему, успев несколько раз выйти замуж, разойтись, и с одним из мужей упорхнуть за океан. Богатая, успешная, руководила вместе с мужем какой-то крупной фирмой новых технологий. Покупала билеты, и он улетал с ней то в Италию, то в Норвегию, то ещё куда-нибудь. Безумно уставал от этих поездок, таскался за ней на какие-то встречи, презентации, выставки и музеи, посещал рестораны, где их кормили причудливой чужой едой, от которой у него, привыкшего к домашней стряпне жены, потом долго болел живот. Одаривала дорогой одеждой и обувью, совершенно не нужными ему кошельками, шарфиками и брелками.
   Лишь поздно ночью на чужой гостиничной кровати сбрасывала маску деловой женщины, отключала мобильный телефон и таяла от его ласк, покоряясь всем желаниям и прихотям. Черты лица смягчались, проступала та, давно забытая непорочная девочка, которую мужчина любил больше всех на свете. Ради этих мгновений был он готов улететь с ней хоть на Луну.   
Третья Женщина, его жена, была терпелива и молчалива. Сидела рядом дни и ночи напролёт, когда он заболел. Вторая Женщина присылала из-за океана новейшие лекарства, а Первая ходила в церковь и молилась за его выздоровление.   
Уже несколько лет подряд в урочный час женщины встречаются на городском кладбище.   
Вторая Женщина уплатила сумасшедшие деньги, чтобы тело не кремировали, а похоронили в земле, поставила дорогущий памятник с его портретом, на котором он совсем не был похож на себя, договорилась с ритуальной службой, чтобы могила была всегда убрана, ухожена и в вазе стояли живые цветы. Прилетев за день раньше, приходила первой, сидела, молча плакала, глядя на белые штрихи на чёрном камне, изображающие его лицо, и дожидалась остальных. Вот, опираясь на палочку, медленно приходит Первая, стоит и долго крестится, молится, беззвучно шевеля губами. Подходит Третья, не плачет, крепко сжав сухие губы. Обводит взглядом остальных, выжидает полчаса и бросает:
   - Пошли.
   Все приходят к ней в дом, где он прожил последние годы и умер, где из года в год накрывается щедрый стол, зажигается поминальная свеча. Женщины пьют, закусывают и поминают усопшего.
     Первая Женщина думает, что только её он любил больше всех, так как первая - никогда не забывается...
   Вторая, самая молодая, смотрит снисходительно на двух старух, сидящих рядом, и думает, что если бы не они, он ни за чтобы с ней не расстался, потому что любил её больше всех...
     Третья, вдова, подаёт и убирает со стола, моет посуду, подметает пол и, когда все уходят, думает о том, что здесь был его дом и семья. Любовь это или нет, но он всегда возвращался к ней.
    Душа мужчины согревается в пламени свечи, радуясь, что ему повезло при жизни любить и быть любимым такими Тремя Замечательными Женщинами.
 
   КОНЕЦ

19.02.2014

5. Плакала флейта
Тамара Авраменко
       Сквозь сон он услышал  мелодию, нежную, берущую за живое. Валерий Николаевич открыл глаза. Плакала флейта. Плакала где-то совсем рядом. Может быть, за теми валунами? Он глянул на часы: спал недолго, минут двадцать. Пытался хоть на время забыть о необходимости принять решение, давать согласие на перевод в другую часть или нет, и не заметил, как задремал. Жена Лариса мечтала перебраться из отдалённого гарнизона в Сосновск,  город детства, а ему  не хотелось покидать родной полк. Сюда он приехал лейтенантом прямо из училища. Теперь за плечами майора  Павленко был приличный лётный стаж.
      Он встал, потянулся и прислушался. Мелодия разливалась, то поднимаясь ввысь, натягиваясь в струну, то обрушиваясь вниз и замирая. Странно. Неизвестный музыкант, как и он, оказался в столь ранний час здесь, на диком пляже, примыкавшем к территории военного санатория. Валерий Николаевич приезжал сюда ежегодно вот уже лет пять. Командир авиаполка воинской части следил за оздоровлением лётного состава. В этот раз Павленко отдыхал без супруги. Отпуск у Ларисы по графику был осенью. Отпустила легко, в шутку пригрозив:
- Смотри у меня, не влюбись там! Впрочем, на всё воля Божья.
       Он красноречиво  повертел обручальное кольцо на пальце.
- Пустое, - махнула рукой супруга. – На курорте все мужики оказываются неженатыми.
- Ты у меня одна, единственная.
       Он не лукавил, он действительно любил свою Ларку, как мальчишка, несмотря на десять лет семейного стажа.
       Майор закинул полотенце на плечо и пошёл за зов мелодии. 
       У самой воды на камне сидела девушка с флейтой. Он видел её в пол- оборота. Длинные пальчики двигались уверенно, вздрагивали худенькие плечики. Бронзовый загар приятно сочетался с белым в синий горошек  сарафанчиком. Каштановые волосы рассыпались по плечам и спине.  Замерли последние звуки.  Девушка продолжала сидеть, глядя на волны, время от времени утирая ладонью слёзы. Майору стало неловко, он повернулся, чтоб незаметно уйти, но она увидела его и вскрикнула от неожиданности:
- Ой! Давно Вы здесь?
- Да, то есть нет…  Я хотел сказать, что просто заслушался. Это Моцарт?
- Нет. Это …  это неизвестный начинающий композитор.
- Давайте познакомимся. Неудобно разговаривать, не зная имени. Валерий, - он протянул девушке руку.
- Лика, - шагнула она навстречу. – Полное - Анжелика. А где Вы отдыхаете?
- Санаторий Министерства Обороны, проще - военный санаторий. Как раз за Вашей спиной.
       Она спрятала флейту в футляр. На крышке было выведено имя – Марк.
- Мне пора, - вдруг сказала Лика.
- Мы увидимся? – ему хотелось продолжить разговор.
-Трудно будет разминуться. Вы же придёте на завтрак? - сказала девушка и направилась к своему корпусу.
- Ты только глянь, какие кадры осчастливили нашу тихую обитель! – сказал капитан Скоробогатов, сидевший за одним столиком с Валерием.
       Капитану, как и Валерию, оставалась последняя неделя путёвки.  За время пребывания он успел завести две короткие интрижки, а любвеобильная натура искала новый объект. Небольшая группка вновь прибывших отдыхающих  выстроилась к столу диетсестры. Лика успела получить талон и глазами искала назначенный столик. Заметив Валерия Николаевича, улыбнулась и кивнула.
- Ну, ты даёшь, майор! Когда успел? – удивился Скоробогатов. – Кто такая?
- Не знаю. Утром у моря столкнулись случайно.
- Не вопрос. Выясним.
- Тут тебе ничего не обломится, - разговор Валерию был неприятен. – Меньше трепи языком.
      Пляж оживал, заполнялся людьми. Валерий подставил грудь приятным утренним лучам. Сегодня он займётся сувенирами для Ларисы и сынишек.
- Забьём партейку? – Скоробогатов вывалил на лежак шахматы.
- Можно, - согласился Валерий. Надо было скоротать время до обеда.
- Я разузнал о новенькой, - сказал капитан, делая рокировку  в начале партии. – Повезло. Сосед по комнате служит в одном полку с её отцом. Между прочим, командиром части. Любопытная история вышла. Девчонка-то замужем. Ранняя, всего двадцать два, а ребёнку три года. Она музыкантша, в филармонии работает. Муженёк – гитарист бросил. Анжелика  травилась, лежала  в психушке. Папаша отправил сюда отвлечься.
        Валерий вспомнил утро и будто снова услыхал плачущую флейту.
- Ничего. Клин клином вышибают, - разглагольствовал Скоробогатов. – Лекарство от любви - новая любовь. И я готов.
- Тебе мат, - объявил Валерий Николаевич и встал. – А девчонку тронешь – размажу по стенке. Уяснил? – он бросился в воду и поплыл.
      Когда майор вернулся к лежаку, капитана уже не было. Лику он заметил сразу. Узнал по волне каштановых волос. Она сидела на махровом полотенце у самой воды, закрыв глаза, подставив лицо солнцу. Он решил не подходить, но против воли наблюдал за девушкой. Ему нравилось, как она поправляла купальник, приоткрывая незагорелые места на бёдрах и опуская лямочки на лифчике. Вот она расчесала волосы, собрала их и, красиво завернув, схватила шпильками. Обнажилась загорелая шея, мочки ушей с бирюзовыми серёжками, чуть выступающие ключицы. Она показалась ему беззащитной и трогательной. Валерий рассердился и уткнулся лицом в лежак.
         Майор переходил из магазинчика в магазинчик. Трудно было выбрать, нравилось всё. Наконец он определился. Ларисе купил ожерелье из жемчуга.  Сынишкам – кораблик под парусами и большую раковину с шумом моря. Ходить по жаре было утомительно, и он зашёл в кафе выпить кружку холодного пива.  За дальним столиком сидела Лика. Она что-то писала, комкала листы, начинала снова.
- Добрый день. Можно присесть? – приветливо улыбнулся он.
- Пожалуйста, - ответила девушка и стала заталкивать в сумочку исписанные листы. Валерию бросилась в глаза строчка: «… тебя нет рядом, всё потеряло…»
- Лика, Вы тоже любитель побродить в жару по магазинам?
       Она подняла на него светло-карие глаза, полные безысходной тоски, и вдруг спросила:
- Скажите, Валерий, почему любовь так беззащитна? Почему проходит, как ветрянка у ребёнка? К чему тогда любить?
- Любовь не ветрянка. Она либо есть, либо нет.
       Девушка заговорила сначала путано, затем всё увереннее. Валерий узнал историю любви  новой приятельницы и амбициозного музыканта Марка. Майор понимал: ей надо высказаться.
- Что же мне делать? – с надеждой спросила она. Почему-то верилось, сейчас этот умный и сильный мужчина подскажет выход. 
- Жить, растить дочку, верить, что встретишь настоящую любовь, - сказал Валерий и почувствовал банальность слов.
- Так просто?
- А зачем усложнять? Люди разные, они подобны цветам. Иной, глядишь, вытянет всю влагу, и к утру ваза пуста. А иному её хватает надолго. Надо понимать, с каким цветком имеешь дело. Я думаю, Ваш Марк – нарцисс.
     Они спешили на ужин. У ворот санатория столкнулись с капитаном Скоробогатовым.
- Ну, майор! Ну, моралист хренов! Всё с тобой ясно, - процедил капитан.
       К вечеру погода резко поменялась. Валерий Николаевич долго не мог уснуть, лежал и слушал, как шумят деревья за окном. К утру ветер стих, но море оставалось беспокойным. Отдыхающие в основном осели в номерах.
        Постепенно народ выползал на берег в надежде, что распогодится. Любители экстрима пытались бороться с волнами. Время близилось к обеду. Валерий тоже решил пройтись. Он принял решение отказаться от перевода и надеялся, что здесь, у моря на свежем воздухе, придут умные мысли. Надо было найти веские аргументы, способные успокоить Ларису, но в голову лезла сплошная философия.  «Что есть Земля? Забавная игрушка в руках Всемогущей Силы, огромный завод по производству, переработке и утилизации рода человеческого. Конвейер Времени работает размеренно, запуская веретёна людских судеб. С момента пуска, с нулевой точки, веретено наматывает Временные Кольца, и человек живёт заданной жизнью. Достигнув положенной толщины, Кольца начинают убывать и переходят опять в нулевую точку. Веретено сходит с конвейера, и человек покидает этот мир. Значит, и я принял решение, заложенное свыше. К чему сомнения? Ларе просто скажу:  «Будет так, а не иначе».
       И тут он увидел Лику. Она вошла в воду и поплыла.
- Сумасшедшая! – вырвалось у него.
       Волны, одна за одной,  услужливо подставляли девушке свои горбатые спины и уносили всё дальше от берега. Медлить нельзя было. Валерий сбросил кроссовки и, как был в одежде, поплыл, стараясь не упустить пловчиху из виду.
       Несколько раз он крикнул:
- Возвращайся! Поворачивай назад! – но вряд ли она услышала.
       Видимо, Лика устала и вдруг исчезла под водой. Он энергичней заработал руками. Голова девушки вновь появилась на поверхности, и она повернула к берегу. Теперь оба плыли почти рядом.
- Не бойся! Я с тобой! – крикнул он. – Ложись на волну, она тебя понесёт!
- У меня нет сил!  Больше не могу! – крикнула Лика в ответ.
- Можешь! Только держись на поверхности! Осталось чуть-чуть!
       По рассказам других, он знал, подплывать совсем близко нельзя. Девчонка запаникует и потащит обоих на дно. Если начнёт тонуть, он успеет подхватить.
     Девушка  немного успокоилась.
- Приготовься! Сейчас самое главное! – орал Валерий Николаевич. – Волна выбросит тебя и тут же потянет назад. Будь готова и без паники!
       Её с размаху выбросило на берег. Она ударилась коленом о гальку, хотела встать, но волна накрыла с головой и потянула в море. Второй раз Лика попыталась удержаться на ногах, но упала и поползла вперёд. Вдруг до неё дошло: всё бесполезно, волна сделает с ней всё, что захочет. Неужели конец? Алёнку она больше не увидит. Чьи-то руки подхватили и сильно толкнули на песок. В этот раз волна только лизнула ноги и уползла. Лика убрала волосы, прилипшие к лицу и, пошатываясь, встала. Голова кружилась,  водило из стороны в сторону. Валерий тоже выбрался из пены и снимал прилипшие к ногам водоросли.
- О, ужас! – воскликнула Лика, увидев, во что превратился купальник. Лифчик и трусики сползли вниз, открыв  маленькие груди и низ живота. Она стала судорожно натягивать всё обратно, руки не слушались.
       Валерий  укутал девушку полотенцем, подхватил на руки и понёс в корпус. Лика уткнулась в его плечо. Зубы выбивали дробь.
- Горячий душ тебе не помешает. В ванной найдёшь халат.
       После чашки чая Лика почувствовала, как приятное тепло растеклось по телу. Валерий, заложив руки в карманы, ходил по комнате. Девушка исподтишка наблюдала за ним. Сейчас она походила на затравленного зверька.
- Зачем ты это сделала? – обратился он на «ты», словно знал её тысячу лет.
- Хотела испытать судьбу. Подумала: выплыву  - буду жить, а нет…
- А о дочке подумала? На кого её бросаешь?
       Она молчала. Валерий остановился. Щемящее чувство жалости разрывало сердце. Он положил руку на её плечо и сказал:
- Выбрось глупости из головы. 
       Лика рванулась к нему, обвила руками и поцеловала в шею.
- Солёный, солёный, - шептали губы.
       Валерий почувствовал, как тело напряглось, загорелось острым желанием. Он стиснул её в объятиях и припал к полураскрытым губам. Лика стянула лифчик, упругие соски коснулись его груди. Валерий отпрянул от девушки, как будто обжёгся обо что-то горячее, и торопливо вышел из комнаты.
- Куда Вы, Валерий Николаевич? Там дождь, - остановила его дежурная, скучавшая в вестибюле.
       Он отрешённо посмотрел на неё. Над столиком висел передвижной календарь. В рамочке стояло число – 18 августа. День рождения мамы! Как он мог забыть!
- Нужно дать срочную телеграмму, - сказал он скорее себе, чем дежурной.
       Через час Валерий вернулся. Лики в номере уже не было.
        Валерий  завтракал и поглядывал на Ликин столик. Девушка не появлялась. Он сходил на массаж  и шёл к себе переодеться.
- Вам звонили, но я Вас не нашла, - сказала дежурная. – Вот номер записала. Просили перезвонить.
       Майор узнал телефон части. «Что-то случилось дома», - с тревогой подумал он. После длинных гудков из трубки донеслось:
- Дежурный по части капитан Рудой.
- Майор Павленко, - успел сказать Валерий и тут же услышал взволнованный голос замполита:
- Павленко, завязывай с отдыхом и срочно возвращайся.
- Что случилось?
- Политическая обстановка требует. Подробности не по телефону.
- Виктор Сергеевич, к чему такая срочность? Можно подумать, началась война, – пошутил Валерий.
- Похуже. Государственный переворот, - ответил замполит, и трубка заныла короткими гудками.
       Новость ошеломила. Майор лихорадочно соображал.
- Как позвонить в аэропорт? – обратился он к дежурной.
       Через час Валерий и ещё два офицера из соседних номеров мчались в такси в сторону Симферополя.
***
- Сегодня обед готовлю я. Хотите борщ? - Валерий Николаевич  посмотрел на невестку.
       В последнее время по выходным он брал кухню на  себя, понимая, сейчас Марине надо больше внимания уделять  Светочке. Первый класс начался для внучки с травмы. Неудачное падение с качелей, и как результат – перелом.
- Борщ так борщ, - обрадовалась Марина. -  Кстати, договорилась с одной студенткой музучилища – мне её сотрудница порекомендовала – походит к Светочке. Будет заниматься. И девчонке заработок.
- Только платить за уроки буду я, - вызвался Валерий Николаевич.
      …Всё-таки мечта Ларисы сбылась.  Со временем он перевёлся в Сосновский полк. Здесь подросли сыновья. Здесь вышел на дембель. Здесь потерял Ларису. Нет, она не погибла, просто исчезла из его жизни.
      Как и предполагал Валерий, работу по специальности она не нашла, а другой не хотела. Её работой стали походы в церковь. Сказалось влияние семьи. Мать Ларисы каждый раз находила повод, чтобы дочка сопровождала её на службу. Вскоре Лара и сама пристрастилась. И как обухом по голове: жена заявила, что уходит в монастырь. Своё решение объяснила так: «Перед смертью мама сказала: «Лариса, будь ближе к Богу. Такой тебе мой материнский наказ».  Никакие доводы не смогли её переубедить… 
       Робкий звонок в дверь оторвал его от газеты. Валерий Николаевич пошёл открывать.
- Елена, - представилась девушка.
- Валерий Николаевич, дедушка Светочки.
- Я догадалась. А где моя ученица?
       Чтоб не мешать, он ушёл к себе, прихватив газету. За стеной слышались оживлённые голоса, Знакомство шло полным ходом. И вдруг по квартире разлилась нежная мелодия. Плакала флейта, тосковала по ушедшей любви.
- Не может быть! Это она, та самая мелодия!
       Он потихоньку вошёл в гостиную. На стуле лежал футляр.
- Марк, - прочитал Валерий Николаевич.
       Девушка доиграла.
- Как Ваше имя-отчество? – переспросил он
- Елена Марковна.
- Всё так, всё так. Алёнка. А мама Анжелика?
- Вы знакомы?
- Да. Встречались, - занервничал Валерий Николаевич. – Как она? Где? Сколько ж мы не виделись? Пожалуй, лет 17.
- У мамы всё хорошо. Завтра концерт в филармонии. Приходите.
- Приду. Только ей ни слова. Договорилась?
         Марина и Света смотрели во все глаза, ничего не понимая.
- А Вы – дядя Валера? – сказала Елена и покраснела.
- Лика рассказывала обо мне? – удивился он.
- Да, как Вы её спасали.
- Какие цветы она любит?
- Белые хризантемы.
       Валерий Николаевич пытался скрыть волнение. Объявили выход Анжелики и все её звания. Пианистку встретили аплодисментами. Пред ним  предстала уверенная в себе красивая женщина. Длинное чёрное концертное платье очень шло ей.
- Я думал, она будет играть на флейте, - обратился Валерий Николаевич к Елене, сидевшей рядом.
- Мама – пианистка, флейта – второй инструмент.
       Публика встречала тепло. Анжелика играла и играла, а он видел высокие волны и маленькую испуганную девочку, борющуюся за жизнь, слышал её голос:
- У меня нет сил! Больше не могу!
       Анжелика сидела перед зеркалом, разминая уставшие пальцы. Сегодня Алёнка пришла не одна. Рядом с дочкой сидел представительный интересный мужчина. «Забавно, забавно, - подумала она.  – Выросла      дочурка.  Ничего  не поделаешь».
      Он постучал в гримёрную и приоткрыл дверь
- Здравствуйте, Анжелика! Это Вам, - Валерий Николаевич протянул белые хризантемы.
       Она  удивлённо посмотрела на него.
- Валерий? – и неожиданно сказала, как тогда: - Давно Вы здесь?
- Давно. Сейчас мне кажется, всю жизнь.
       Анжелика подошла к нему, обняла за шею, уткнулась в плечо.   
- Как же я мечтала об этом, - прошептали губы.
       Сердце молотом стучало в груди теперь уже подполковника.
- Если позволишь, я буду рядом всегда.
       Она только крепче прижалась к нему. Слова были ни к чему.

6. Золотко моё
Тамара Авраменко
         У пятиклассницы Златы Стригуновой был принцип: никому ничего не давать. Отец учил:
- Попрошаек отваживай сразу, не то потом не отстанут, будут клянчить без конца. Помни, золотко моё!
        Он и имя ей выбрал – Злата.
- Оно принесёт удачу и достаток. Ведь как лодку назовёшь, так и поплывёт.
       К имени своему девочка относилась неоднозначно. С одной стороны, оно ей нравилось оригинальностью. С другой – напоминало, что она рыжая, а это служило предметом для насмешек, которых никому не прощала. Бойцовский характер Златы скорей подошёл бы мальчишке, а им она спуску не давала и дралась на равных. Не один плакал от её крепеньких кулачков, бежал жаловаться учительнице и требовал наказания по справедливости. Наталия Даниловна вздыхала и с сожалением восклицала:
- Ах, Злата, Злата! Сколько от тебя зла-то!
        В её устах имя звучало как «зло» и к «золоту» отношения не имело. Беспокоило девочку и слово «нувориш», всплывшее в 90-е.  Не зная, как  наказать драчунью, учительница говорила:
- Ох уж эти нувориши! Цены себе не сложат!
       Злате не известно было его толкование, и «нувориш» представлялся ей маленьким пакостным мальчишкой. Но какое отношение это имело к ней!
        На уроке математики Серёжка Горбань, сидевший сзади, зашептал в ухо:
- Дай циркуль.
- Свой надо иметь! – отрезала Злата.
- У-у, жадина! – обиделся мальчишка и больно дёрнул за косу.
- Не жадина, а бережливая! А ты попрошайка! – бросила вызов девчонка.
- Рыжая, рыжая,  рыжая бесстыжая, - перешёл в наступление Серёжка.
        Злата решила слов не тратить, сразу пустила в ход кулаки.
- Ах, Злата, Злата… - сказала Наталия Даниловна и покачала головой.
        Проголодавшиеся ученики на переменке обычно жевали порядком надоевшие бутерброды, она же открывала пластиковый лоток с завтраком. Обычно там оказывалась отбивная или сырники и обязательно кусок любимой шарлотки. Когда Злата с аппетитом всё это уплетала, ребята украдкой поглядывали в её сторону, напуская на себя безразличие.
        Учительница не опаздывала никогда. Приди хоть за час до уроков, шубка Наталии Даниловны уже висит на плечиках, а рядом, как солдаты в карауле, стоят кожаные сапоги.
        Сегодня Наталия Даниловна опоздала впервые.
- Извините, пожалуйста, - сказала она, - плохо себя чувствую. Почитайте следующий параграф самостоятельно.
        Весь урок она простояла у окна, погрузившись в свои думы. Ученикам Наталия Даниловна всегда казалась величественной и недосягаемой. Особенно загадочной была сумка, набитая  тетрадками с оценкой-приговором. Сегодня вид у Наталии Даниловны был жалкий.
         День рождения дочери Стригунов отметил в ресторане с размахом.
- Многие лета, дорогой Злате! Пусть процветает, Валентин Семёнович, «Злата» и приносит стабильный доход! – звучали тосты, смешивая имя именинницы с названием сети игротек, принадлежавших  отцу.
        Подарок родителей, фотоаппарат «Палароид», Злата на следующий день принесла в школу.
- Фью-у-у, - присвистнул Серёжка Горбань, вечный насмешник и задира. – Вот это класс! Покажь!
- Отвянь! – Злата оттолкнула протянутую к фотоаппарату руку.
- Предки подарили? И фотки сами вылетают? – расспрашивали одноклассники.
- Сейчас увидите, - снисходительно произнесла Злата. – Станьте у стеночки, я вас сфотаю.
       Прошло какое-то время, и Злата, привыкшая оценивать людей по одёжке, с  удивлением отметила: Наталия Даниловна переоделась в пальто из буклированной ткани и сапожки из кожезаменителя. Вскоре из ушей исчезли серьги, а с пальца кольцо. Настроение учительницы тоже поменялось. Часто на уроке она вдруг погружалась в себя, какое-то время сидела молча, потом, очнувшись, спрашивала: «Так на чём мы остановились?» и больше не восклицала: «Ох уж эти нувориши!» А Злата с нетерпением ждала летних каникул.
       Наступило долгожданно лето. Бизнес отца расширялся. Стригунов радовался: люди добровольно несли денежки, платя за минутное удовольствие. Осторожный Стригунов понимал: в бизнесе надо иметь запасной вариант. Не доверял политикам, менявшим законы, подобно фокуснику с предметами - никогда не знаешь, что он вытащит из рукава. Имея юридическое образование, он решил открыть нотариальную контору. Подвернулся вариант с подходящим помещением для офиса. Осталось чуть надавить на несговорчивую квартиросъёмщицу.
- Завтра с Алёшей едем на квартиру. Всё подходит: трёхкомнатная, первый этаж, центр, - говорил отец за ужином. – У хозяйки серьёзные проблемы, думаю, сговоримся.
- Па-а, можно с тобой? Дома скучно, - просилась Злата.
- Детям там делать нечего, - сказала мама.
- Ошибаешься. Как раз в детстве и формируются деловые качества. Пацана у нас нет. Златке всё перейдёт. У неё получится. Хватка имеется. Поедем, золотко моё.
       Дверь открыли сразу, будто ждали. На пороге стояла женщина в ситцевом халате, прямые волосы, подёрнутые сединой, касались плеч.
- Наталия Даниловна! Что с Вами? Болеете? – вырвалось у Златы.
- Твоя учительница? – удивился Стригунов. – Добрый день.
- Проходите, - Наталия Даниловна опустила глаза и шагнула в сторону.
       Она стала у стенки, выпрямилась в струну и спрятала руки за спину. Она напоминала узника, приговорённого к смертной казни.  Стригунов с помощником бродили по комнатам, обсуждая будущую планировку конторы.
- Запиши: выяснить, какая стена несущая, - распоряжался будущий владелец.
- Компьютер я бы поставил…
       Злата избегала смотреть на учительницу и переминалась с ноги на ногу. Не убогий вид жилья поразил девочку, вид Наталии Даниловны, всегда хорошо одетой, ухоженной и величественной, шокировал её. Перед ней стоял человек с болезненным взглядом побитой собаки. На  трюмо лежал парик, такая знакомая причёска учительницы. Обе молчали.
       Вернулись Стригунов и Алексей, с ними ещё один человек. Он достал из портфеля документы, и Злата догадалась - нотариус.
- Так. Время – деньги. Наталия Даниловна, подмахнём бумаженцию? – бодро сказал бизнесмен.
        Женщина вдруг стала просить:
- Валентин Семёнович! Прошу Вас, заклинаю Богом,  простите непутёвого! Я верну долг! С каждой зарплаты половину буду отдавать!
- Наталия Даниловна, дорогая! Так дела не делаются! Сынок Ваш – взрослый человек, знал, что делает.
- Он болен, серьёзно болен.
- Он распущен. Надо было получше присматривать за сыном. Позволяет себе то, что не по карману. Я почему-то не играю, хотя автоматов под боком столько!
- Пожалейте, - Наталия Даниловна стала на колени.
- Алексей! Что за представление! Ты уверял – клиентка готова! – вскипел Стригунов.
         Злата никогда ещё не видела отца таким раздражённым.
- Мне нужна эта квартира. И точка! Подписывайте, Наталия Даниловна!
        Женщина с трудом поднялась, подошла к столу и поставила подпись.
- А Вы где будете жить, Наталия Даниловна? – повис в воздухе вопрос Златы.-Папа, зачем?
- Золотко моё, не я – так другой купит. У них долги, а я их погашаю. Не бери дурное в голову.
       Впервые Злата плакала от жалости к человеку и бессилия ему помочь.      

Машина свернула вправо и остановилась. Из неё вышла молодая женщина и потянулась. После душного шумного города её оглушили тишина  и покой. Она дышала всей грудью и не могла надышаться. Из-за горизонта выплывал оранжевый диск солнца. Женщина прикрыла пышную рыжую копну волос лёгким шарфом цвета шоколада. Целительные свойства воды горячего монастырского источника – последняя её надежда. Прихожанка села за руль и рванула с места. 
- Вам надобно к матушке Ольге, милая, - сказала молоденькая монахиня. – Пойдёмте, провожу.
- С чем пожаловали? -  спросила вышедшая из трапезной пожилая монахиня.
- Матушка… - начала прихожанка и осеклась. – Наталия Даниловна? Вот не ожидала…
       Матушка пристально взглянула на неё.
- Злата? Злата Стригунова? – она поджала губы. – Что привело тебя сюда?
- Матушка, у меня серьёзная проблема. Больше десяти лет замужем, а детишек нет. Врачи уверяют, что я здорова, муж тоже. Тогда почему?
        Монахиня посмотрела на неё долгим взглядом, но ничего не сказала.
- Добрые люди посоветовали монастырский источник. Говорят, помогает.
- Помогает, да не всем. Пойдём.
    Они пересекли двор, подошли к небольшой калитке в ограде. Матушка достала ключ и открыла её. За калиткой Злату встретили раскидистые яблони, начинался монастырский сад. Миновав его, они стали спускаться узкой тропинкой под гору. Злата увидела: из отвесного склона холма бил источник.
- Под струёй глубоко.  Войди в воду, покайся в грехах. Окунись десять раз, прочти «Отче наш» и попроси у Господа чадо.  Сначала переоденься, -  матушка протянула Злате длинную белую сорочку, а сама присела на огромный камень.
       Пока Злата выполняла обряд, та украдкой поглядывала на неё. «Красивая, а счастья, видать, нет».
- Береги сорочку, пока не родишь, - сказала монахиня после обряда.
- Вы думаете, это случится?
- Тогда зачем ты здесь, коль не веришь?
- Верю, верю, - спохватилась женщина.
- С верой человеку ничто не страшно. Меня вера спасла.
- Расскажите, Наталия Даниловна, легче станет, - присела рядом Злата.
       Рассказ получился невесёлым. Чтобы привлечь посетителей в игротеку, Стригунов придумал хитрый ход. Нанял молодых ребят, которые раздавали  студентам красочные приглашения, где говорилось: предъявитель  получает право  первого посещения за счёт заведения. Потом появлялся азарт, и человек становился заложником страсти.
- Скольким поломал жизнь Валентин Семёнович! Вот и мой Егор попал в сети. Большой грешник твой отец.
- Я игровым бизнесом не занимаюсь, а папины грехи буду замаливать. Где сейчас Ваш сын?
- Была депрессия, нервный срыв. Определили в психиатрическую лечебницу. Я к монастырю прибилась. Так и живу. Где он теперь – не знаю.
        Злата смотрела на бывшую учительницу, а в душе нарастала боль. Мысли обгоняли друг друга. Но вот одна задержалась, засела в голове и сверлила, сверлила…
- Как поживает Валентин Семёнович? – опять заговорила матушка.
- После смерти мамы отошёл от дел, бизнес продал, купил загородный дом. Потом инсульт. Ничего, справился. Живём вместе. Ходит с палочкой.
- Значит, жизнь и его не пощадила, не спасли деньги. Перед Богом все равны. В моей квартире всё так же контора?
- До сих пор была…  - Злата замялась, - но сейчас буду подыскивать другое помещение.
- Ну да, ну да, - неопределённо сказала матушка. – Купишь другое…
- Вроде того. Мне пора, - заторопилась Злата. – Супруг переживает, когда я за рулём.
       В подтверждение её слов зазвонил мобильный.
- Да-да. Уже выезжаю, - торопливо сказала она. – Наталия Даниловна, можно  Вас поцеловать? А отца простите.
- Давно простила, - ответила матушка и обняла Злату.
       Прошёл год. Матушка Ольга усердно молилась о бывшей ученице.
       Она сидела на лавочке у монастырских ворот, думая о вчерашнем звонке, поджидая дорогую гостью. Злата выбралась из машины, придерживая снизу огромный живот. Матушка пошла ей навстречу.
- Задержалась,  кое-какие дела надо было закончить, - сказала Злата. 
- Видишь, Бог услышал твои молитвы. Скоро родишь,- матушка осенила её крестом.
       Остановились у дома, где когда-то жила Наталия Даниловна. Вошли в контору. У окна - мужчина, высокий, сухопарый, в светлом костюме. Он обернулся – на висках седина.
- Мама!
        Растерявшаяся Наталия Даниловна заплакала и прижалась к плечу сына.
- Возьмите! – Злата протянула документы. – Владейте. Квартира ваша. И не надо ничего говорить.
       Она вышла на улицу. Высоко в небе сияло солнце. Выглядывая из-за облачка, улыбался Ангелочек, которого так ждала Злата, и верила, что дождётся.

7. Охота
Владимир Волкович
Машина, наконец, выехала на ровную, отсыпанную щебнем дорогу и Вовка, долговязый пацан с пушком под носом, откинулся на спинку сиденья. Тайга, в которой он провёл последние две недели, постепенно отступала от дороги, уверенно ведущей на юг в город Серов. Вовка удостоверился, что мать уже дремлет рядом с ним, а отец тихонько ведёт беседу с водителем, и можно отдаться воспоминаниям, которые он поведает друзьям в Москве. Они, конечно, не поверят, ну, и пусть. Что они там понимают, асфальтовые мальчики, не знающие как можно прожить без канализации, и что существует на свете тайга без дорог и троп. Но всё равно будут смотреть на него, как на героя. А что ещё надо мальчишке.

– Идут одни мужчины, — заранее предупредил дед Митрофан, во избежание недовольства невестки Алёны, которой так хотелось побродить по тайге. — Охота — мужское дело.
– Я тоже иду, — ломающимся баском прогудел Вовка. — Или я не мужчина? — Спросил он, в упор, глядя на отца.
Сергей помолчал, в раздумье. Хотя Вовке и не исполнилось ещё шестнадцати, был он высок, как дед и отец, только в плечах поуже, да в талии потоньше.
Старших то силушкой Бог не обидел, да и Вовка за отцом тянулся.
– Участковый приезжал недавно, предупреждал, чтобы поосторожнее с незнакомыми людьми были, — проговорил дед, глядя на сына, — нынче время такое — мутное время, много людей разных по тайге шастает. Кто такие, откуда, поди, разбери? — И видя, что Сергей молчит, добавил: – Вовка парень молодой, необстрелянный, охота — дело серьёзное, лучше поостеречься.
– Ты хочешь дедушка, чтобы я до твоих лет необстрелянным оставался, — с вызовом вставил Вовка, — между прочим, я в тире выбиваю девяносто пять из десяти выстрелов.
– Пусть идёт, — решительно отрубил Сергей, повернувшись к деду, и, как бы давая сыну характеристику, подтвердил: – Он парень серьёзный, необдуманных действий совершать не будет.
Сын деда Митрофана с невесткой и внуком приехали в гости в таёжное село из Москвы, и упустить такую возможность — настоящую таёжную охоту, мужчины, конечно, не могли.
К охоте начали готовиться с вечера.
– Пойдём на косулю, — объяснял дед Митрофан, — животное красивое, грациозное, быстрое, но пугливое. Слух острый и нюх такой, что если не с подветренной стороны подойдёшь, даже хвоста не увидишь. Одежда у нас должна быть без запахов посторонних, а сапоги без скрипа. Володя, тебе достанется моя старая двуствольная «ижевка». Я покажу, как её преломлять и заряжать. Хоть и старая, но надёжная, — уточнил он, — помни, что у тебя всего два выстрела до перезарядки. Поедем до лесника, там заночуем и машину оставим. От него километрах в пяти небольшое озерцо, куда косули на водопой приходят. Вот на зорьке мы их и будем поджидать.
После ужина дед лично проверил оружие, снаряжение и одежду.
С натужным рёвом брал подъём на кряж старенький Газ-69. Дед осторожно перекладывал руль, лавируя между брёвнами, оставшимися на дороге от разбитой гати. Вовка прилип к окну, разглядывая молчаливую суровую тайгу. В Москве даже не верится, что такие места есть, дикие.
– Деда, — не выдержал Вовка, — а что живут здесь люди?
Митрофан усмехнулся и взглянул в зеркало на устроившегося на заднем сидении Вовку.
– На сто вёрст вокруг, внучек, жилья нет, разве, что части какие-то военные, да колонии заключённых.
Вовка с опаской втянул голову в плечи и крепче прижал к себе ружьё.
Вскоре показалась заимка лесника, где жил он летом с женой. Разгрузили снаряжение, Вовку накормили и уложили спать в пристройке, а взрослые всё сидели за столом, обсуждали последние новости из столицы, потребляли холодную водочку из погреба, закусывали олениной и хрустящими огурчиками.
– Хорош, вам мужики, — наконец, остановила их хозяйка, которая и рада была гостям, тем более из самой Москвы, но и за порядком следила, и за переменой закусок, чтобы не опьянели. — Завтра не встанете, охоту пропустите.
– И то верно, — поддержал жену лесник, — давай на боковую.

Вышли ещё затемно перед самым рассветом. Было холодно и сыро, Вовка дрожал в своей лёгкой курточке. С серого неба сыпался мелкий дождик и вскоре все промокли.
– Ничего, — уверял дед, — дождик — это хорошо. Зверь запахи и звуки далеко чует, а дождик их приглушит.
Сергей снял с себя камуфляжную куртку на синтепоне и набросил на сына.
Но настоящий холод начался, когда сели в засаду. Дед выбрал место с подветренной стороны, укрытое кустами, откуда хорошо просматривалась прибрежная озёрная полоса, поросшая мелким осинником. Вначале это было интересно и таинственно, наблюдать за спуском к озеру, истоптанном следами зверей. Но никто не приходил на водопой и от напряжённого всматривания глаза стали уставать. Дождик прекратился, и в разрывах туч проглянуло солнышко. Вовка задремал, согревшись под нежаркими лучами. Разбудил его выстрел, показавшийся особенно громким после тишины таёжного утра.
– Стреляй, сынок, стреляй! — Услышал он голос деда.
Вовка приподнялся и увидел две мелькающие в осиннике головы, одна из них была увенчана короткими рогами. Через несколько секунд они скрылись в лесу.
– Чего палить в белый свет? — Недовольно проворчал Сергей, — их надо бить с первого выстрела, видишь, с какой скоростью они несутся.
– Эх, глаз уже не тот, подводит, — вздохнул дед. Теперь до обеда можно отдыхать, раньше не появятся.
– А может по следам пойти, да лёжку попробовать найти? — Предложил Сергей.
– Можно, — согласился дед, — только повозиться придётся, ножками потопать…
– А что тут сидеть без толку?! — обращаясь к отцу, спросил Сергей, — пойдём.
Часа через два вышли на вершину невысокой сопки, с которой открывалась большая, слегка заболоченная лесная поляна, густо поросшая высокой сочной травой.
На той стороне у самой кромки леса щипали траву две косули.
– Это те самые, самец и самка, — шепнул дед.
– Ждите меня здесь и не двигайтесь, — прошептал в ответ Сергей и осторожно, почти припадая к земле, двинулся по периметру поляны, выбирая подветренную сторону.
Косули часто поднимали голову от земли, настороженно оглядывая окружающую местность. В эти минуты Сергей замирал, даже дыхание сдерживал, едва-едва вбирая лёгкими воздух. Он тихонько сокращал расстояние до животных, выходя на позицию, с которой наверняка мог поразить цель. Наконец, залёг в кустах, выставив едва заметный ствол карабина. Теперь ждал, пока одно из животных, что покрупнее, не окажется к нему боком.
Выстрел. Самец сделал высокий прыжок и рухнул на землю, самка исчезла в лесу.
Охотники подошли к убитому животному. Дед приподнял от земли голову с рогами.
– Ого, сынок, какого самца завалил, — и, осмотрев туловище, добавил: – Бьёшь профессионально.
– Стараемся, — пошутил, улыбнувшись Сергей. — Каков наш дальнейший план?
– Предлагаю освежевать тут же, всё легче будет нести, идти не близко, — огласил дед. Дойдём до озера, привал сделаем, днёвку на обед, а там через полтора-два часа и к лесникову дому доберёмся.

Косулю подвесили за задние ноги к толстой ветке, и Вовка с интересом смотрел, как ловко дед орудует ножом, отделяя шкуру от мяса.
Тушу разделили на три неравные части: самую тяжёлую заднюю досталась нести Сергею, переднюю — деду, а Вовке — рогатую голову с длинной шеей.
День уже перевалил на вторую половину, когда подошли к озеру.
Дед расстелил на траве кусок полотна и выложил колбасу, хлеб, овощи, консервы, копчёную курицу.
– Перекусим, с полчасика отдохнём и двинемся, — объявил дед, — нам желательно засветло домой приехать.
После обеда Сергей с дедом развалились на мягкой траве и задумчиво смотрели в небо.
Вовка взял ружьё:
– Пойду, пройдусь поблизости, может, подстрелю зайца какого-нибудь. А то я на охоте был и даже не выстрелил ни разу.
– Осторожнее, Вова, — предупредил сына Сергей, — далеко не отходи, чтобы не заплутать, и патроны напрасно не трать. Если стрелять, то наверняка.
– Хорошо, папа, не беспокойся, не маленький уже.
Сергей проверил ружьё сына и хлопнул его по плечу:
– Долго не задерживайся.
Прошло совсем немного времени, как ушёл Вовка и Сергей, задумчиво разглядывающий плывущие по небу тёмные облака, вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Он приподнял голову, от леса к озеру приближались три человеческие фигуры.
– Папа, гости к нам, — негромко окликнул он отца.
Дед сел на траве и всмотрелся в подходивших людей:
– Чужие, — произнёс он, — незнакомые.
– Сергей подвинул поближе карабин, но в руки его брать не стал, чтобы не показывать настороженности.
– Здорово, мужики, — произнёс, видимо, старший.
– Здорово, — ответил Сергей, внимательно осматривая подошедших.
То, что увидел, ему совсем не понравилось. Он вырос в этой тайге и прекрасно знал, что случайных людей здесь не бывает. Люди были одеты в разномастную одежду, явно с чужого плеча. За спиной у старшего висел автомат.
– Что, к столу не пригласите? — спросил тот же.
– Отчего же, присаживайтесь, — показал жестом на траву дед, — места всем хватит, чем богаты, тем и рады.
– А чем богаты? — вступил в разговор другой, — жратва есть?
И этот вопрос Сергею не понравился, но он промолчал, не желая накалять обстановку.
– Я же сказал, садитесь, перекусите с устатку, — как можно мягче ответил дед.
Но гости и не думали садиться. Старший подошёл к мешкам с мясом и пнул один из них:
– Что, охота удачная была? — и, не дожидаясь ответа, спросил: – А в мешках чего прячете?
Сергей замешкался с ответом. Он уже понял кто перед ним.
– А почему вы этим интересуетесь, из охотинспекции, что ли? Так у нас лицензия на отстрел есть. Показать?
– Ты свою лицензию засунь себе… знаешь куда? — грубо прервал его старший. Сергей потянулся к карабину. — Сидеть! — Старший передёрнул затвор.
– Послушайте, — начал дед, — мы вам ничего не сделали, если вам нужна еда, мы отдадим свою. В мешках мясо косули, возьмите, если хотите.
– Мы возьмём то, что нам надо. Лечь на землю! — И видя, что дед и Сергей не пошевелились, заорал: – Лечь лицом на землю, я сказал, если жить хотите! — И обращаясь к одному из подельников: – «Джигит», возьми их ружья.
Тот подошёл к Сергею, около которого лежал карабин. Сергей напрягся и старший уловил это.
– Ну, ты, не балуй! — Он дал короткую очередь из автомата, пули подняли фонтанчики у самых ног Сергея, который лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Если лечь лицом на землю, это конец, пристрелят сразу же, зачем им свидетели. Рвануть на себя карабин — бесполезно, всё равно не успеть, у него палец на спусковом крючке.
«Джигит» нагнулся за карабином. И тогда Сергей сделал то, что было единственно возможным: схватил нагнувшегося к нему бандита и, воспользовавшись своей огромной физической силой, закрылся им от автомата старшего. Бандит яростно дёргался, пытаясь освободиться от сжимавших его мощных рук, а старший водил автоматом, не решаясь выстрелить, ожидая, когда Сергей окажется с его стороны. Это промедление решило исход борьбы. Прозвучал выстрел и старший грохнулся на землю. Не поняв, откуда стреляли, Сергей сжал хрустнувшую шею «Джигита» и бросил обмякшее тело. Третий бандит убегал к лесу. Дед прицелился в него и выстрелил.
– Не стреляй, папа, возьмём живым, — крикнул Сергей отцу и помчался вслед за убегавшим. Но впереди его уже мелькала лёгкая и быстрая юношеская фигурка.
Вовка, узнал Сергей сына. Вова догнал бандита уже в лесу и ловко подставил ему подножку, тот полетел на землю, но почти сразу, же вскочил и бросился на мальчишку, увидев, что тот один. Однако месяц занятий не прошёл для Вовки даром, он ушёл в глухую защиту, не давая себя ухватить и зная, что вот-вот за спиной появится отец.
Бандит вытащил нож, но было уже поздно, подоспевший Сергей схватил запястье его и дикий крик боли потряс лес. Он заглушил даже лай собак, рвущихся с поводков проводников, несущихся к месту схватки.
Через пятнадцать минут связанный бандит сидел на месте днёвки, а рядом лежали два трупа его подельников. Над озером появился вертолёт и, подняв рябь на его гладкой поверхности, приземлился у самого уреза воды. Из вертолёта выскочил участковый, капитан внутренних войск, а за ними отделение автоматчиков.
– Митрофан, — бросился к деду участковый, — я так переживал за тебя, неугомонный ты человек.
Уже стемнело, когда «газик», не менее уставший, чем его пассажиры, въехал в село. Навстречу охотникам бросились женщины, с тревогой ожидавшие возвращения родных.
Вечером все сидели за столом, ели наваристую шурпу из косули, вылавливали из тарелок мясо и слушали Вовку, в который раз рассказывавшего о том, что произошло на берегу таёжного озера:
– Пошёл я себе добычу искать, такой злой был, раздосадованный. Конечно, думаю, папа с дедушкой стреляли, а я только как бесплатное приложение на охоту пошёл. Дедушка хоть и не попал, но всё-таки стрелял по косуле, а мне даже стрельнуть не удалось. Думаю, сейчас какой-нибудь заяц выскочит или лиса, я выстрелю и тоже с добычей буду. Но, как назло, никто ниоткуда не выскакивает, а время идёт. Пора уже и возвращаться. Бреду по лесу, шишки с досады пинаю. Уже меж деревьев озеро показалось. Слышу — разговор громкий там, где папа с дедушкой остались, и голоса незнакомые. Хотел, сгоряча, побыстрее выскочить и побежать туда, но вовремя остановился. Подкрался поближе и наблюдаю, что происходит. Папа и дедушка разговаривают с тремя незнакомыми людьми, те требуют чего-то. И кричат так сильно на папу. А на папу никто кричать не смеет. Снял я ружьё с предохранителя, упал в траву и пополз. Уже недалеко был, когда один из этих очередью из автомата полоснул. Прицелился я в него, и вдруг вижу в прицел, как папа вскочил, и с каким-то мужиком бороться начал, а тот, что стрелял, целится в него из автомата. Ну, я как учили, на перекрестье этого с автоматом посадил, и спусковой крючок мягко нажал. После выстрела вижу, что тот с автоматом упал, значит, попал, думаю.
Вовка прервался, с упоением стал вытаскивать из миски большие куски мяса на косточках и обгладывать их.
Алёна, сидевшая с каменным лицом, и нервно сжимавшая в руках кухонное полотенце, не выдержала:
– Я, кабы там была, так отчехвостила тебя вот этим полотенцем, чтобы навек запомнил, как «поперёк батьки в пекло лезть». Охотник сопливый.
Вовка посмотрел на мать, дожевал мясо и ответил:
– Вот потому дедушка и предупредил, что охота — дело серьёзное, на него идут одни мужчины. Женщин туда брать нельзя, от них чего угодно ожидать можно…
– Ах ты, чертёнок, в женщинах он разбираться начал.
– Тихо, тихо, Алёнушка, — Сергей приобнял жену, — сын у нас герой. Если б не Вовка, неизвестно где бы мы с дедом сейчас были.
– Ну, уж рассказывай,  дальше-то что? — спросила, немного успокоившись, мама.
– Сейчас доскажу, — ответил Вовка, вытаскивая из тарелки мясо на косточке. — Третий-то бандит побежал, да почти в мою сторону, а за ним папа погнался. Я ружьё бросил, чтобы, значит, налегке быть, и тоже припустил со всей мочи. В беге-то за мной мало кто угонится. Догнал его, когда уже озеро за лесом скрылось. Подножку ему подставил, он упал, потом вскочил и на меня кинулся. Я смотрю, мужик-то щуплый, ростом меня пониже, но злой, как волк. Я его на расстоянии держу, как учили, руки у меня длиннее, а он видит, что ничего сделать не может, и нож выхватил. Тут как раз и папа подоспел.
Вовка дожевал мясо и, развалившись на стуле, зевнул. Потом проговорил, небрежно:
– Пойду спать, что-то устал сегодня.
Сергей улыбнулся, похлопал сына по плечу:
– Вот ты и вырос, сынок.

8. Православный священник - еврей
Владимир Волкович
                "Если найдётся в среде народа твоего
                мужчина или женщина, кто сделает зло
                пред очами Господа, Бога твоего,
                преступив завет Его;
                И пойдёт и станет служить иным Богам,
                и поклоняться им, чего Я не повелел;
                И ты узнаешь об этом, то хорошо расследуй,
                если это точная правда, если сделана
                мерзость сия среди народа Моего.
                То выведи мужчину того или женщину ту,
                которые сделали зло сие, к воротам твоим,
                и забей их камнями до смерти".

                ВТОРОЗАКОНИЕ Гл.17, п 2-5.

Люблю мальчишники. Только с умеренной выпивкой, и с людьми интересными.
Пригласил меня, как-то, к себе в гости на виллу знакомый, не очень давний. Знал о нём только, что он биолог, доктор наук.
Сидим, значит, в полукруглой зале, на столе уже ополовиненная бутылка доброго коньяка, ну и закуска, кой-какая, немудрящая. Но не в ней дело, не в закуске, это женщины неправильно думают, дело в задушевности.
А за окнами арочными, Израиль плещется вечнозелёной листвой, да пальмами колышет, и волны подкатывают чуть не к самому подножью обрыва, где дом построен. Он возвышается на скалистом берегу, отсюда, кажется, что волн нет, а вода в море стоячая. Но плеск ритмичный, коль окно приоткроешь, не даёт обмануться. Окно и приоткрывать опасно: вся ширь морская, неоглядная, вся сверкающая под солнцем вода, как ринутся тебе в глаза и в душу твою, так и забудешь сразу, о чём мысли твои были.
Беседуем так, о том, о сём, о жизни прошедшей, о биологии, теологии, и обратно. Зашла речь об Иудаизме и Христианстве, о крещении.
Вот хозяин дома Михаил и говорит:
– Работал я в Научно-Исследовательском Институте биологии в посёлке Буерак, Ярославской области. В нашем институте парень один был, дружили мы, вот он и уговорил меня, еврея, покреститься, да и сам еврей, покрестился тоже.
– Как же еврей может креститься? — спрашиваю, — ведь после этого он уже не может считаться евреем.
– Теоретически — да, поскольку, еврей — это не национальность, а вероисповедание. И в таком случае, оно меняется.
– И кем же тогда становится еврей? Русским, греком или сербом?
– В том-то и беда, что он остаётся в пустоте, не может принять какую-либо национальность, поскольку не рождён в ней.
– Но ведь в документах должна стоять какая-то запись, — утверждаю я.
– В документах остаётся запись — еврей, то есть пытаются закрепить за этим словом национальную принадлежность, потому, что так принято, не может человек в нашем современном обществе без национальности обходиться. Но еврей по рождению навсегда остаётся евреем. Даже если он перешёл в другую религию, это только внешнее проявление, а в глубине, по сути, он остался иудеем. Для ассимиляции должно родиться и умереть несколько поколений, чтобы еврейские корни забылись.
– А как же православные священники-евреи, ведь, хотя это и редкое явление, но они всегда глубоки, необычны и искренни? — Спрашиваю Михаила, а сам, меж тем, думаю о человеке, с которым в прошедшие годы свела меня судьба.
– Вот эта двойственность, конфликт внешнего с внутренним, и порождает необыкновенные качества человека, углубляет его способности, заостряет ум, возвышает духовность и искренность. Такие люди притягивают к себе, часто обладают гипнотическими и лечебными способностями. А некоторые скрывают, по возможности, свои еврейские корни. Но за это, за служение  чужой религии, всегда следует наказание. Почти все евреи – священники кончали жизнь смертью насильственной. Александр Мень — яркий тому пример.
Собственно, как ты знаешь, все первые христиане были евреями. На протяжении многих лет это была еврейская секта внутри иудаизма, которую не признавали ни иудеи, ни весь языческий мир. Первые христиане приняли множество страданий, поскольку, были рождены евреями. И только когда они полностью отошли от иудаизма, эта секта стала расти и развиваться. Сам-то Иисус, рождённый евреем, никакого другого Бога, кроме иудейского не проповедовал. Может быть, только свыше было предопределено создание новой религии, а он был провозвестником её.
– А знавал ли ты когда-нибудь православного священника – еврея? — вновь спрашиваю Михаила. — Много ли их нам известно, кроме знаменитого Александра Меня?
– Да вот тот парень, о котором я говорил, он и стал священником.
У меня, вдруг отчаянно забилось сердце, сумасшедшая мысль пришла мне в голову.
– Скажи Михаил,  а как звали того парня? — И не дожидаясь ответа сам подсказываю, — не отец Роман, случайно?
– Какой отец, Ромкой его звали, Ромка Березницкий.
Боже мой, неужели это тот человек, тот священник, который так сильно повлиял на меня в своё время. Я ещё не верил в это невозможное совпадение и стал выяснять детали:
– Он работал раньше в Дальневосточном институте, во Владивостоке.
– Да, оттуда и приехал к нам.
– А что он заканчивал, не Московский университет, случайно.
– Да, МГУ, получил диплом с отличием.
– Небольшого роста, коренастый.
– Ну, да.
Никаких сомнений не оставалось, это — он.
И мы начали, перебивая друг друга, рассказывать о тех периодах своей жизни, когда судьба свела каждого из нас с этим необычным человеком.
Сначала держал речь Михаил, поскольку, был с ним с самого начала:
– Понимаешь, он резко отличался от всех окружающих, всегда искал что-то запредельное. Эзотерикой занимался, агни-йогой, ещё чем-то экзотическим. А семья была нормальная, жена вместе с ним в университете училась, двое детей. Однажды, совершенно случайно, поехал с какой-то компанией знакомых в «Оптину пустынь», после этого произошло чудо с ним. Он покрестился, а жена и была крещёная. Потом нас всех начал агитировать. А через пару лет поступил заочно в семинарию, приход ему дали. Вскоре я уехал, что было с ним дальше, не знаю.
Теперь и я начал вспоминать.
В середине девяностых, жил я промышленном, новом городе, в самом центре Курской магнитной аномалии. К тому времени у меня уже было крупное предприятие и большой двухэтажный офис в центре города. Однажды секретарша мне докладывает:
– К вам пришли...
Тут она запнулась, и кто пришёл назвать не смогла. Дверь открывается, входит священник. Священник, как священник, сутана, борода окладистая. Но глаза... из них какой-то внутренний свет исходит.
Часа два проговорили. Он стройматериалы на ремонт Храма попросил, я пообещал и,  конечно, дал потом. Но не только об этом мы речь вели. Священник на службу пригласил, к себе в Храм.
В ближайшее воскресенье поехал я. Церковь почему-то стояла на самом берегу водохранилища, в отдалении от деревни. Уже потом, когда мы сблизились и подружились, он рассказал мне историю Храма.
Строили горно-обогатительный комбинат и запрудили реку. Она разлилась. Деревню перенесли, а Храм не тронули, невозможно было перенести древнее каменное строение.
На Руси строили церкви с луковицами, а этот почему-то был шатровый, очень старый Храм. В восьмидесятых годах на церкви ещё мало внимания обращали, решили, пусть идёт под затопление. Вода дошла до Храма и остановилась. Так он и остался чуть поодаль от перенесённой деревни. Она маленькая, полсотни дворов не наберётся, на самой окраине Курской области. Дорога поначалу грунтовая была, в дождь не проехать.
Вот отца Романа и рукоположили на служение в этом месте. Храм в разрухе, ни икон, ни окон, прихожан нет, и денег нет.
Несколько лет, упорно и настойчиво, в дождь и снег, мотался он по дорогам двух областей на своей старенькой "Ниве", просил помощи на Храм. Что удивительно, ему никогда не отказывали.
Когда познакомился с ним, в Храме уже вовсю службы проводили. Там множество интересных и известных людей можно было увидеть, из дальних городов и весей. Из Москвы и Питера приезжали, чтобы пообщаться с ним, послушать мудрость неторопливую, воды благодатной испить из чистого источника, самому очиститься, и уехать просветлённым.
У меня было хобби — любил роспись и резьбу по дереву, даже цех свой организовал, лучших мастеров с округи собрал. Свою Хохлому и Палех разработали, красотища была.
Резчиков по дубу человек десять набрал, мебельный цех создал; резную, дубовую мебель делал.
Иконы писать не рискнул, здесь особое благословение нужно и умение, а оклады к иконам и резной, дубовый иконостас для Храма, сделал.
Подружились мы с отцом Романом. Теперь я каждое воскресенье в Храме службу стоял, потом шли домой к батюшке, там уже матушка хлопотала. Народу много к нему приезжало, а ночевать негде, домишко-то небольшой. Вот и решили мы двухэтажную пристройку сделать, и сработали её, я ночевал там, когда за полночь наши беседы заходили.
О чём только мы не переговорили, спорили, иногда, только спорить с ним трудно: ум, эрудиция, широта взглядов необыкновенные, и какое-то видение, далеко проникающее…
– Я, рассказывал отец Роман, — уже и кандидатскую защитил, но всё время чувствовал что-то не то. Однажды, попал в «Оптину пустынь». Место намоленное, старцы там веками народ просвещали, последние десятилетия заброшено было это святое место, а когда я приехал, только восстанавливать начали. Там и духовника своего встретил, к которому сейчас езжу, когда требуется что-то решить, а как это сделать правильно, не знаю. Он мне всё расскажет и подскажет, старец весьма мудрый, далеко в глубину видит. От него и благословение на служение получил.
Когда сердца коснётся благодать, многие вещи  на другом уровне открываются.
Родители отца Романа — крупные партийные работники, были в шоке от его такого решения: еврей, кандидат наук, перспективный учёный и, православный священник. Да и лет ему было, когда рукоположил митрополит, уже за сорок. Но не отторгли сына, смирились, видимо, сами вину свою чувствовали за измену Богу с компартией.
С такими людьми много чудес происходит. Вот, одно мне в память запало.
Работала у отца Романа бригада строителей из Украины, шабашниками их называли, но работали хорошо. Крышу Храма ремонтировали, а для этого нужно было железо оцинкованное.
Отец Роман договорился с начальником строительного управления, что завезут оцинковку.
Осень уже заходила, сезон строительный сворачивался, рабочие домой собирались.
Неделя кончается, бригадир подходит к священнику:
– Батюшка, нам сидеть без работы нет резона, нам домой уезжать надо, материала, как видно не будет, рассчитай нас, и мы уедем.
– Подождите до пятницы, — говорит отец Роман.
Вот и пятница проходит, рабочий день заканчивается, нет машины с оцинковкой. И не будет, наверное, кто это после работы в деревню технику погонит.
Поехал отец Роман за деньгами для рабочих, а сам чуть не плачет и молится сквозь слёзы:
– Боже, Боже, зачем Ты меня оставил. Во имя Твоё Храм восстанавливаю, дом Твой. Сил и трудов, сколько положено, ужель допустишь Ты Храм свой без крыши оставить в непогоду, ужель допустишь разрушение святых икон капелью небесной.
Плачет так, и молится, молится и плачет. Подъезжает к Храму, а там во дворе стоит машина грузовая, а в ней железо оцинкованное. А вокруг машины прораб бегает, усатый такой, в кепке-аэродроме. Увидел отца Романа, подбежал, чуть не в ноги бухнулся:
– Прости, дорогой, мне ещё с утра начальник управления поручение дал. Но не мог я раньше, запарка такая была, объект сдаём. Хотел на понедельник эту поездку к тебе перенести, да и шофёр ехать отказывался, рабочее время вышло, но что-то заставило меня поехать, и шофёра смог уговорить. Даже не представляю, как мне это удалось.
Посмотрел отец Роман на небо, на крест на куполе, перекрестился, молитву благодарственную Господу сотворил, да за дело взялся.
Эту, и множество других историй поведал мне отец Роман за нашими неспешными беседами. И давно известное, вдруг открылось мне с иной стороны, с какой, и смотреть, и думать не отваживался. Много дней потом, и много лет, вспоминал я эти его рассказы, и находил в них вновь какие-то чёрточки глубинные. Представлялся мне тогда мир, как единое, сотканное из душ человеческих покрывало, где ничего случайного не бывает, и каждый вздох, каждое движение, каждая встреча отзываются на другом конце его, и возвращаются к тебе...
Но не только благодарные прихожане были вокруг священника,  всегда там, где творится добро, находятся люди злые и завистливые. Они распускали о нём грязные слухи, нашёптывали легковерным, что он заслан в их епархию жидовским кагалом, чтобы совращать, яко Сатана, души православных христиан. Отец Роман знал этих людей.
Однажды вечером приехал я в село  на субботнюю службу. Голос священника как всегда, то взлетал высоко под самый купол Храма, рождая в прихожанах Высокое и Божественное, то опускался до шепота — вкрадчиво, таинственно, проникновенно разговаривая с каждой душой, устремлённой ко Всевышнему. Но показалось мне что-то горестное и печальное в знакомом голосе.
Когда люди разошлись, я спросил его с тревогой:
– Не случилось ли чего, батюшка?
Вместо ответа он показал мне записку на листочке, вырванном из ученической тетради в клеточку:
«Предупреждаем тебя, жидовская морда, что если ты и дальше будешь проповедовать ересь в нашем селе и воровать деньги прихожан, то не сносить тебе головы. Убирайся туда, откуда приехал».
Вечером, сидя у священника дома и запивая душистым чаем вкусные горячие шанежки, испечённые  матушкой, я уговаривал о. Романа написать заявление в милицию и приложить к нему эту записку. А он в ответ рассказывал мне о Христианстве и Иудаизме, о Христе, который в бытность свою на Земле, проповедовал только одну религию — иудейскую. Другой он не знал, да и не существовало ещё других. И рождён Христос был иудейкою Марией.  Вот послушай, говорил он мне, что отвечал Спаситель, когда ему задавали вопрос о том, для чего пришёл он:
– «Не думайте, что Я пришёл нарушить закон и пророков; не нарушить пришёл Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдёт небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё»* .
Христианство родилось не на пустом месте, родилось оно на иудейских корнях. Всё-всё в христианстве пропитано иудейским духом, все праздники и молитвы, все законы и нравственные установления.  Большая часть Библии – это часть Священной книги иудеев — Торы. Тысячелетняя ненависть христиан к иудеям — мучительство, притеснения, истребление идут от непонимания и зла, от забвения отцами церкви заповеди Христа — «возлюби ближнего, как самого себя». И от желания выгородить себя, оправдать своё невежество, пороки, жадность и корысть за счёт других, непохожих, упорно сохраняющих четыре тысячи лет свою веру и заветы предков.
– Ну, а сам-то ты батюшка? — задавал я напрашивающийся вопрос, — ведь ты иудей по рождению. А говорить так об отцах церкви действительно опасно.
– Я служу честно и искренне, пришёл ко Христу после многих лет метаний и сомнений. А в истории православия есть примеры предания анафеме и притеснение людей, глубоко верующих в Спасителя, соблюдающих его морально – нравственные заветы. Притеснение не за это, а за критику политики Церкви, отклоняющейся от истинности  и чистоты веры.
Я приехал в Храм через неделю, в воскресенье на заутреню. Хотел поставить машину на стоянку, но вся территория вокруг была оцеплена милицией.
– Что случилось? — спросил у знакомой женщины, которую частенько видел в Храме.
– Батюшку нашего убить хотели, — вытирая слёзы, ответила она.
Пробрался ближе сквозь густую толпу, и после расспросов передо мной предстала картина происшедшего. О. Роман закончил службу в субботу вечером и, дождавшись, пока все разошлись, собирался закрывать храм. Неожиданно в открытую дверь ворвались двое, с грязными ругательствами и оскорблениями потребовали церковные деньги, якобы, украденные. Батюшка деньги домой не брал, а хранил в церковном сейфе. Ну, он, конечно,  приказал немедленно покинуть Храм. Бандиты ударили его по голове несколько раз, после чего батюшка потерял сознание. Сторожа тогда ещё в Храме не было и рыбаки, приехавшие на берег водохранилища из города, остановившиеся недалеко, заметили свет, который отец Роман не успел выключить. Была уже глубокая ночь и это показалось им подозрительным. Войдя в открытые двери, они увидели лежащего без сознания священника и взломанный сейф. Сейчас же вызвали милицию.
Несколько раз я пытался попасть в больницу, где лежал батюшка, однако  мне это так и не удалось. Там всегда были люди, но никого к раненому не пускали, только медсестра вывешивала сообщения о состоянии священника.
Случилось так, что вскоре после этого мне пришлось уехать в другую страну. Отца Романа я увидел только через несколько лет, когда приехал в отпуск. Мы просидели всю ночь за беседой, нам было, о чём рассказывать друг другу. Вот, что поведал мне батюшка:
– Через несколько месяцев, после того, как я вышел из больницы и приступил к служению, явился ко мне на исповедь некий человек. А прихожан после нападения на меня прибавилось в несколько раз, словно реклама получилась, — усмехнулся он. Человека этого я едва узнал. Он раскаялся в грехе, признался, что по наущению злых и подлых людей  распространял клевету на меня.
Тут вспомнил я законы Торы, в которых говорится о большом грехе — злоязычии. Распространяющий явную ложь называется сеятелем зла. Это — гнуснейший из людей, морально прокажённый.
Такая клевета может привести к кровопролитию, что и бывало во множестве с народом иудейским, когда ложно обвиняли его в грехах немыслимых. Вот и со мною это случилось.
Тогда я решил привлечь историю из жизни хасидов, как доказательство единой нравственности Иудаизма и Христианства. Я повторил слова древнего раввина — велел этому грешнику вынести из дома несколько подушек, распороть их и пустить перья по ветру. Он удивился этому заданию, но решив, что оно легко выполнимо, обрадовался. Выполнив порученное, он снова пришёл ко мне. А теперь, сказал я ему, пойди и собери все перья. Я верю, что ты искренен в желании искупить свою вину. Но исправить то, что сделали твои слова, так же трудно, как собрать пущенные по ветру перья.
Это была наша последняя встреча с отцом Романом. Вскоре я узнал, что после семнадцати лет служения в сельской церкви перевели его в город областной, в Собор кафедральный, да в звании повысили. И что он теперь лекции в университете читает на факультете теологии, по курсу «Наука и религия».
И даже написал целую серию статей по биологии: "Взгляд учёного на эволюцию и теорию Дарвина в свете Божественного творения".
Вот такой подарок подготовила мне судьба потому, как встречи с людьми этими редко случаются, а у многих — никогда, и люди такие не часто на пути жизненном попадаются.
А знакомый мой, Михаил, всё мечтает увидеться с отцом Романом, вспомнить годы молодые в ярославской глуши, но сдаётся мне, что маловероятно это.
Жизнь, увы, не только разводит нас, но и делает другими.

*/ ("Еванг. от Матф.", гл.V, ст.17,18.)

9. Лифт
Графоман Себастьян
Лифт конвульсивно дернулся и замер.
- Приехали, - мрачно констатировал Петр Николаевич.
Он вообще всё делал мрачно, такой у него был характер.
Тоня панически пискнула. Ася и Кристина промолчали.
Подождали минуту, две. Лифт не ожил.
- Наверняка не работает, - пробормотал Петр Николаевич, но всё же нажал кнопку вызова диспетчера.
Кнопка, разумеется, не работала.
- Я же говорил, - удовлетворенно заключил Петр Николаевич.
- Я боюсь, - сказала Тоня.
Ася приобняла ее за плечи:
- Да ну, ерунда. Скоро заработает.
Кристина поджала губы. Она сильно недолюбливала Асю. Было за что: Ася жизнерадостная, выглядит молодо, еще и должностью повыше многих, хотя пришла в компанию недавно. Сама Кристина работу переносила стоически, на перерывах тщательно расписывая, как ей тяжело. Ей казалось, что иначе никто не заметит повседневного героизма. Мученическое выражение намертво присохло к ее костлявому лицу со впалыми глазами, проникло в осанку, ссутулив плечи, и тяжелыми кирпичами привязалось к ногам, заставляя их по-стариковски шаркать. Кристина выглядела больной, будучи здоровее многих.
Ася не замечала испепеляющих взглядов. Она была слишком увлечена достижением своих целей. Вот и сейчас она решила во что бы то ни стало подбодрить несчастную Тоню и жестом фокусника извлекла из сумки браслет.
- Смотри, что я дочке купила. Как думаешь, ей понравится?
- Чертовы глушилки, - пробормотал между тем Петр Николаевич, тщетно поводив телефоном по периметру лифта. Связи не было во всем здании.
Браслет заинтересовал и Кристину. Хищно сверкнув глазами, она спросила:
- У тебя есть дочь?
- Да, есть, - ответила Ася. – Как думаешь, Тоня, хороший браслет?
Тоня послушно посмотрела на браслет. Широкий, весь в переливающихся серовато-жемчужных бусинах.
- Очень хороший, - искренне ответила она и благодарно улыбнулась.
Тоня Асю любила. И завидовала ей тоже, но той теплой, восхищенно безнадежной завистью, какую свеча может испытывать к солнцу. Тоне было немного за сорок. Замужем она никогда не была. Принцы не звали, а за настойчивого слесаря Толика она сама не хотела. Полноватая, бесцветная, стеснительная, нелюбимая – разве ей сравниться с Асей? В Асе ее восхищало всё. И рыжеватые волосы, убранные чаще всего в два легкомысленных хвостика, и крупные веснушки, и «вареные» обтягивающие джинсы в сочетании с разноцветными майками и огромным рюкзаком. Разве может обычная женщина так выглядеть в пятьдесят лет? Нет, Ася – богиня. Да еще и такая искренняя, открытая, добрая… И успешная. И любимая. У нее муж по имени Роберт, какой-то иностранец-дипломат. И куры. И щенок. И дочь вот, оказывается, есть.
- Только одна дочь? – деловито спросила Кристина, будто прочитав Тонины мысли.
Ася не любила разговаривать на посторонние темы в рабочее время, а на перерывах обычно гуляла, поэтому Кристине редко удавалось развести ее на информацию о личном.
- Да. Был еще сын, но он… его больше нет в живых, - ответила Ася.
- А почему? – Кристина вцепилась в кусок информации хищными когтями и принялась было потрошить его, но тут же с сожалением вспомнила о правилах приличия: - Надеюсь, ты не против, что я спрашиваю? Это был несчастный случай?
- Можно и так сказать, - ответила Ася.
Тоня поспешно помогла ей закрыть тему:
- Браслет просто чудесный. А сколько лет дочке?
- Сыну было бы тридцать три, значит, ей… тридцать два, - несколько неуверенно сказала Ася.
- Ты не знаешь, сколько лет твоей дочери? – Кристина злорадно изобразила шок и непонимание.
- По-моему, ей очень пойдет, - перебила ее Тоня.
- Правда? – обрадовалась Ася.
- Конечно. А как ее зовут?
- Вика. Виктория.
- Красивое имя. Она живет отдельно?
- Да. У нее только одна нога, так что ей нелегко, - задумчиво ответила Ася. И тут же одернула себя: - Значит, хороший браслет? Ну и замечательно, надеюсь, ей тоже понравится…
Браслет, сверкнув бусинами, снова исчез в сумке.
- Сколько можно ждать, - мрачно изрек из своего угла Петр Николаевич.
Кристина старательно переваривала новости. Она припомнила теперь, что кто-то рассказывал ей об Асиной травме. Что-то у нее было с мозгом, какое-то повреждение, позволяющее ей работать только четыре дня в неделю, чтобы не переутомляться. Подумаешь, какая цаца! Интересно, эта травма, мертвый сын и дочь-калека – последствия одного несчастного случая? Так ей и надо.
Тоня тоже думала. Какая удивительная сила духа! Не сдаться, жить и радоваться, неся такой багаж… А она, Тоня, готова впасть в уныние только из-за пары лишних килограммов. И что это она напридумывала себе, будто бы ее никто не любит? Толик, конечно, не романтик, но он всегда рядом, всегда… Может, пора решиться?
Даже Петр Николаевич, не проявивший никакого видимого интереса к беседе, задумался. Ему уже второй месяц не давали покоя мысли о сыне, поступившем не в тот университет. Где это видано, чтобы человек шел в ветеринары, пренебрегая блестящей карьерой в сфере, скажем, юриспруденции или экономики? Петр Николаевич подумывал было лишить его наследства за такое легкомыслие, но этот красивый жест был невозможен по причине отсутствия у самого Петра Николаевича хоть какого-нибудь ценного имущества. Нельзя же в праведном гневе угрожать попросить бабушку не переписывать на внука квартиру, в которой на данный момент живут они все… Услышав же, что буквально рядом бывают, оказывается, родители с мертвыми и одноногими детьми, Петр Николаевич пришел к внезапному выводу: а пускай себе лечит животных, если ему так надо. Не конец света.
Лифт, почувствовав, что все собравшиеся извлекли нужный для себя урок, мягко загудел и тронулся.
- Ну вот! – радостно заключила Ася.
Они вышли на свободу. Тоня, Петр Николаевич и Кристина испытывали чувство благодарности к Асе и ее истории. Да-да, даже Кристина. Она наконец-то разгадала Асю, нашла подвох и удовлетворенно констатировала, что не обделена судьбой.
На ступеньках они распрощались и пошли по своим делам. Тоня, твердо решившая принять при первом же случае предложение Толика, посмотрела вслед удаляющейся Асе. Стройная фигурка, рюкзак, подпрыгивающие при ходьбе рыжеватые хвостики…
Вы ведь хотите узнать, о чем думала Ася, правда? Я не буду этого скрывать. Она думала о событиях двадцатишестилетней давности. В тот день Ася узнала, что муж (не Роберт, а другой, первый) от нее уходит. Всё тщательно обдумав, Ася запила снотворное вином, усадила детей на заднее сиденье, сама села за руль и поехала. Ехала долго. Таблетки почему-то не действовали, единственной помехой были слёзы, застилающие глаза. Но вот навалилась долгожданная усталость. Ася увидела, как по встречной едет грузовик. Поняла, что сама направляет машину всё левее и левее. А потом раздумала умирать и резко вывернула руль.

19.06.2016

10. Подарок
Графоман Себастьян
- С Рождеством здравствуйте! С Рождеством спасибо!
На ступеньках у входа в метро сидит грязная попрошайка и повторяет свою мантру, произнося слова с неподходящей интонацией. Она не знает местного языка, но заучила наизусть эти фразы. Она повторяет их, потрясая бумажным стаканчиком с мелочью и широко улыбаясь. Лешеку кажется, что улыбка вот-вот отклеится от ее лица.
Возле супермаркета тоже сидит попрошайка. Эта хнычет и тянет по-английски:
- Пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста…
Её Лешеку не жалко, потому что она фальшивая. Мама каждый раз презрительно фыркает, проходя мимо, а Лешек стыдливо опускает голову. Ему неудобно за эту фальшь и за отсутствие жалости, неудобно каждый раз проходить мимо, ничего ей не дав, но и дать было бы неудобно.
Лешек пытается убедить себя, что эта женщина просто изъясняется доступными ей средствами, компенсирует нехватку слов переигрыванием.
- Ты смотри, она волосы покрасила! – восклицает однажды мама, заходя в супермаркет.
И Лешек с ужасом понимает, что она права.
- Это у них работа такая, - поучительно говорит тетя Роксана. – Не надо их жалеть.
Лешек соглашается. Наверное, так и есть. Их много, этих попрошаек. Большинство – здоровые на вид мужчины и женщины в возрасте от двадцати до пятидесяти лет.
- Шли бы работать, кровопийцы, - презрительно бросает папа.
- Так нету работы, - робко возражает Лешек, вспоминая, что им рассказывали в школе.
- Я почему-то нашел, - отвечает папа.
Он несколько лет назад работал электриком в Дании, потом переквалифицировался и в Швеции стал уже строителем. Почти все поляки работают строителями и электриками. Бывают еще столяры. А польские женщины работают в основном уборщицами, как мама Лешека. Лешек знает, что говорят о поляках местные. И понимает, почему мама на людях называет его Алексом и говорит исключительно по-шведски, хоть и с кучей ошибок. Лешек со временем сможет сойти за местного, а его дети и вовсе будут коренными шведами, которых никто не будет считать вторым сортом. Так хочет мама. А Лешек… У него одно из любимых будничных развлечений – узнавать в незнакомых людях поляков. Это легко. Лешек определяет их по форме подбородка и по цветовой гамме, а потом убеждается в своей правоте, когда они с кем-нибудь заговаривают.
- Я бы ни за что не стал просить милостыню, - говорит Лешек.
- А они – цыгане, у них так принято, - отвечает мама.
- Не цыгане, а рома, - поправляет Лешек.
- Цыгане, - твердо говорит папа.
- Малена говорит, что нельзя их так называть, это оскорбительно.
Малена – это учительница Лешека.
- Да называй как угодно, от этого они не перестанут быть цыганами, - хмыкает папа.
Попрошайки едут из Румынии. Но они не румыны, о чем не устает повторять мамина подружка Михаэла из Трансильвании. Наверное, она умеет по лицу узнавать румын так же, как Лешек узнает поляков. Он же не видит принципиальной разницы между кудрявой брюнеткой Михаэлой и попрошайками, заполонившими город. Они тоже темноволосые и в основном кареглазые. Но разница должна быть, потому что Михаэла очень обижается, когда ей говорят, что она «тоже из Румынии».
Михаэла стесняется себя еще больше, чем мама. Она кичится своими поездками в Италию, не упоминая, что ухаживает там за престарелыми, но зато показывает фото себя на фоне достопримечательностей. И ни за что в жизни не пойдет она в дешевые магазины, столь популярные среди беженцев. А Лешек с родителями ходит.
У этих дешевых магазинов тоже сидят попрошайки. Возле строительного – заморыш с искалеченной ногой. Его Лешек боится. А возле универсама – приветливый дядька лет сорока. Он всегда радостно улыбается и здоровается. В руках у него жестяная банка из-под печенья, ноги укрыты грязным одеялом. Ему даже мама отвечает улыбкой, а вот Лешек опускает глаза старательнее обычного. Ему очень стыдно, что мама обманывает попрошайку своей пустой приветливостью.
Иногда дядька продает метлы и деревянные ложки.
- Давай купим, - говорит Лешек.
- Еще чего, - отрезает папа. – Он все кусты обломал на эти метлы, а мы за них деньги будем отдавать.
- Кто его знает, из какого дерева эти ложки, - соглашается мама. – Еще отравимся.
Однажды, когда Лешек с мамой едут к тете Роксане, в вагон метро заходят трое. У одного аккордеон, у двоих – гитары. Вагон наполняет музыка. Она заливает всё вокруг, отражается в глазах пассажиров. Лешек даже знает, что эта мелодия называется ”Tico-Tico”. Он слушает с восторгом. И с еще большим восторгом видит, как мама вынимает из кошелька двадцатку. Когда музыканты, доиграв до конца, проходят по вагону, в их протянутую шляпу сыплются деньги.
- Спасибо, спасибо, - улыбается один из гитаристов.
- Нет, это вам спасибо, - отвечает кто-то из пассажиров.
От музыкантов пахнет немытым телом и застарелым потом, но это не мешает им распространять по вагону яркий солнечный свет.
Лешек хочет спросить у мамы, откуда такая разница между ними и другими попрошайками. Хочет спросить, почему она дала им деньги, счастливо улыбаясь. Но он не спрашивает, боясь уничтожить сияние своим любопытством.
Несколько дней спустя Лешек в одиночестве бродит по городу, убивая время до начала футбольной тренировки. От скуки он подходит к тому самому магазину, смущенно улыбается в ответ на дядькино радостное приветствие и торопливо проскальзывает в дверь. Лешеку нравится этот магазин. Туда раз в неделю завозят самые неожиданные товары. Еще вчера Лешек видел на полке чудесные елочные игрушки, но постеснялся просить маму купить их. Может быть, сейчас?.. Лешек пересчитывает деньги.
Но елочных игрушек уже нет. Лешек разочарованно отходит вглубь, к булкам и пирожным. Кладет в пакет плюшки, потому что на них скидка: три штуки за пятнадцать крон. Играет с мыслью о том, как отдаст плюшки дядьке у входа. Смущается. Понимает, что не решится. Это было бы неудобно. А вдруг дядька такое не ест? Ему бы лучше деньги, но Малена говорит, что давать попрошайкам деньги нельзя, у них наверняка есть хозяин, который отбирает всю выручку.
Так ничего и не решив, Лешек плетется к выходу, но замечает новый товар. Гитары, синтезаторы, ксилофоны… Кое-что совсем детское, а кое-что и настоящее, взрослое. Лешек рассматривает музыкальные инструменты, зная, что ничего не купит. Нет денег, нет места, нет необходимости. Но вдруг в глаза ему бросается совсем маленькая коробка со смешным ценником. Не может быть, чтобы настоящая губная гармошка стоила всего тридцать девять крон… Впрочем, в этом непрестижном магазине возможно всё.
Лешек берет гармошку и плюшки и идет к кассе. Он представляет себе, как вручит дядьке свой подарок. Как дядька станет играть и будить в людях радость вместо стыда. Как всё у него будет хорошо.
Лешек становится в очередь и представляет, как дядька с горечью уставится на ненужную вещь. Что это, шутка? Жестокая шутка – вручить продрогшему и голодному человеку губную гармошку.
Лешек оплачивает покупку и идет к выходу, а в горле его трепещут липкие бабочки предвкушения.
Со смесью жалости и облегчения Лешек видит, что дядьки возле магазина нет.
Лешек уходит, волоча за собой спортивную сумку. Ненужная губная гармошка наполняет карман его куртки холодной тяжестью.

20.12.2015

11. Алька
Елена Брюлина
История, которую я хочу вам рассказать, произошла не так давно, в одном из детских садов нашей большой Родины. Была там одна замечательная воспитательница. Звали ее Ольга Васильевна.  В ее группе всегда была стопроцентная посещаемость и самая низкая заболеваемость. Дети, родители и коллеги любили и уважали ее.
Малыши приходили к Ольге Васильевне из самых разных семей, но благодаря любви и опыту воспитательницы, родители и дети становились сплоченной и дружной группой, часто переходя в школу все вместе.
Однажды с новым набором трехлеток (младшая группа) в сад пришла девочка  Аля из неблагополучной семьи. Скажем так, очень неблагополучной. Внешний вид малышки часто вызывал жалость. Одежда – обноски - чаще не соответствовавшая по размеру росту ребенка, пропахшая табаком, могла быть запачканной или порванной. Часто из-под непонятного цвета платьица свисали сероватые трусы, которые до Али явно носил кто-то постарше. Под ногтями на руках слой грязи не вымывался никогда. Черные густые волосы были нечесаные, спутавшиеся, грязные.
Родители других детей искоса и с гадливостью посматривали на Алю и на ее мать, часто приходившую нетрезвой. Все знали и то, что папа находится в местах лишения свободы. Но Ольга Васильевна делала вид, что не замечает не только Алькин вид, но и взгляды родителей. Каждое утро в саду для Али начиналось с умывания, причесывания и даже подшивания одежды, если уж она слишком сильно была велика.
Как-то раз во время расчесывания Алькиных колтунов были обнаружены вши. Замалчивать такое дело нельзя, всех детей надо осматривать и рассказать родителям, как это делать дома. Родители возмутились не на шутку.
- Да как такое может быть? Это ж надо вообще не следить за ребенком!
- А что она нам в следующий раз принесет от своей мамаши?
- Ей не место в нашем саду.
Ольга Васильевна пресекала подобные разговоры. Но на следующий день полупьяная мама привела Алю снова в сад, правда совершенно лысую. Тут уж и дети, наслушавшись своих мам и пап, которые чувств к Але не скрывали и детей настраивали, стали дразнить ее. Так в младшей группе состоялась первая беседа о том, что все люди внешне разные, но это не значит, что они плохие.
Но некоторых детей не было в саду в тот день, а на другой, увидев лысую Алькину голову, стали смеяться и обзываться. За это Алька толкнула одного и укусила другого. Тут родители взорвались. Они собрались в коридоре группы и решали, как лучше сделать так, чтобы убрать ребенка из группы. Особенно возмущались мамы Ниночки и Василисы, подружки из соседнего таунхауса.
- Этому ребенку не место среди наших!
- Мы от  нее еще натерпимся, наверняка и воровать начнет!
- Так она уже у моей платок стащила!
-Да? Не может быть! Давайте напишем коллективное письмо, чтобы ее перевели в другой сад. Укажем, что ребенок агрессивный, ворует, заражает всех неизвестно чем…
 
- Это на кого вы тут писать собрались? – вышла из игровой Ольга Васильевна.  – На четырехлетнего ребенка? Да вы в своем уме? Это ребенок! Я за него отвечаю, пока он в саду. И за поведение других детей, кстати, тоже, которых дома накручивают против Али. И письмо ваше не подпишу. Никогда! А теперь уходите отсюда, вы мешаете вести мне занятия.
Притихшие, пристыженные  родители удалились. Действительно, эта воспитательница имела влияние и уважение, ей верили и дорожили тем, что ребенок именно в ее в группе. Конфликт прекратился, родители стали помягче, будто с пониманием, относиться к девочке.
А меж тем сама девочка была живой, веселой и доброй. Она быстро училась, речь ее была чистой и грамотной, в спектаклях ей доставались хорошие роли, которые она исполняла блестяще. Вообще, игра и театр был главным инструментом Ольги Васильевны в воспитании ребят. Она считала, что любую ситуацию можно объяснить малышам с помощью сказки, проигрывания ролей, контраста добра и зла.
Вот только подружки Ниночка и Василиса, обладательницы  необыкновенных кукол, модных и разрекламированных, никак не хотели дружить с Алей и брать ее в игру. Это было обидно, тем более, что кукол подружки давали поиграть всем. Кроме нее. Кроме Али. В такие моменты у Ольги Васильевны всегда получалось найти занятие, которое бы отвлекло обиженного ребенка. И Алька быстро забывала обиды.
Время бежит вперед. Отрастали Алины волосы и ложились красивыми волнами у нее на плечах. Девочка уже умела по утрам расчесаттся. Но за косичками приходила к любимой воспитательнице. И вот история повторилась. Снова вши, стрижка наголо, возмущение родителей и насмешки детей.
И вновь работает Ольга Васильевна с родителями, взывает к их разуму. И вновь объясняет детям о доброте, милосердии и взаимопомощи. Ниночка и Василиса тоже слушают эти беседы. В их душах резонанс: мамы-то говорят совсем другое. Кому верить? Но дети, слава Богу, есть дети и в добро им верить легче. Тем более, когда так убедительно о нем говорят.
К подготовительной группе, когда ребятам уже исполнилось по шесть, шесть с половиной лет, забылись прошлые обиды и неприятности.. Дети выросли, готовились к школе, дружили, взрослели. Мама Али перестала пить, вышла замуж и родила сына. Аля теперь приходила в сад чистенькая, аккуратненькая и совсем счастливая.  Она обожала братика и всем рассказывала, что попросит у мамы еще сестричку.
Ниночка стала носить очки, и это дало повод новым насмешкам в группе. И хотя таких «насмешников» было совсем мало, Ольга Васильевна серьезно поговорила со всеми. Она им сказала примерно так:
- Ребята! Вы стали совсем большие. Скоро вы выйдете в большой мир, прекрасный и не простой. Там вам будут встречаться разные люди. Это будут мужчины и женщины. У них может быть отличный от вашего цвет кожи. Они могут быть высокими и низкими, худенькими и толстыми. Есть люди, у которых нет рук, у кого-то нет ног. Но ведь самое главное, ребята, это чтобы…
- У человека было доброе сердце! – почти хором ответили дети.
- Да! Чтобы было доброе сердце! Запомните, внешний вид другого человека никогда не должен быть для вас поводом для насмешек. Вот сидит рядом с вами Ниночка. Она в очках. Разве это смешно, что человек плохо видит?
- Нет! – сказали ребята.
- Нет! – повторила воспитательница. – Только глупые люди смеются над проблемами других. У Нины не очень хорошее зрение, но это не делает ее хуже вас. А очки ей даже идут, очень красивые, правда?
А вечером больше половины группы, включая Алю и Ниночку,  ушли в соседнюю школу, крутую гимназию, на подготовку к первому классу. На перемене Ниночку окружили дети с «продленки», которые были на год и больше старше, и на голову выше будущих первоклассников. Они тыкали пальцами в очки, смеялись и пели обидную дразнилку про очкарика. Бедная Ниночка не знала, куда деться и как вырваться из этого кричавшего и тыкавшего в нее пальцами круга.
Вдруг, с криком «отойдите все от нее», расталкивая старших ребят, к Нине пробралась Алька. Оттеснив ее к стене и закрыв собой, Аля сказала:
- Вы что, дураки? У человека зрение плохое! Это не повод для насмешек! Только глупые смеются над внешним видом других людей!
И пока Аля все это говорила, рядом с ней и Ниной уже встали стеной все ребята из их детсадовской группы, группы Ольги Васильевны. Они молчали, но их вид говорил за себя: «Только троньте еще раз!»

***
Ольга Васильевна в очередной раз могла бы гордиться своей работой: через месяц выпускной в садике, а всех детей уже зачислили в хорошие школы. А еще могла бы гордиться тем, что растут настоящими людьми двадцать семь ее воспитанников. Но больше всего она могла бы гордиться собой за то, что отстояла когда-то маленькую несчастную девочку, против которой ополчился весь мир. Правда, гордиться воспитательнице некогда - она уже готовится принять осенью новых малышей.
(Имена вымышлены. Любое совпадение с реальными людьми случайно.)

12. Учитель и Воин
Елена Брюлина
Учитель

Накануне последнего вступительного экзамена Машенька заболела. Обычная простуда, но температура шпарила под сорок градусов. Всю ночь Сергей не отходил от кровати сестренки. Сочинение кое-как написал, но чтобы поступить на физико-математический факультет баллов не хватило. Не попасть в институт означало, что Сергея заберут в армию, а Машеньку – в интернат. В сущности, Маша не была ему сестрой, но никак больше он ее не воспринимал. Часто так и звал ее сестренкой.
Когда Сереже было почти четыре, его мама укатила на гастроли  со своим театром, да так больше и не появилась. Прошло немного времени, и в дом вошла красивая и добрая Аленушка. Сережа был уверен, что она та самая, из сказки, и всей душой привязался к новой маме.Он не успел узнать, что Алена ждала ребенка: семья попала в аварию. Нерожденный малыш и его папа погибли. Алену и Сережу врачи спасли. И стали они друг другу самыми близкими людьми.
Когда Алена познакомила сына с будущим мужем, Сережа от души радовался. Через год у него и появилась сестренка Машенька. Как же он любил это маленькое существо! Его любовь помогала не замечать неприязнь отчима и помогать любимой маме. Спустя три года, мама снова забеременела. Врачи еще после аварии предупреждали, что это очень опасно, а когда родилась Маша, вообще запретили рожать. Алена  решила рискнуть. Но на седьмом месяце началось кровотечение, и спасти никого не удалось.
Кое-как протянув год с детьми, отец Маши уехал жить к другой женщине. Временами он приезжал, привозил дефицитные продукты и подарки дочке, оставлял небольшую сумму на жизнь, и снова пропадал на неопределенное время. Сережа справлялся. Перед школой отводил девочку в сад, днем после занятий занимался хозяйством, к вечеру бежал за сестренкой, а вечером, когда она засыпала, делал уроки. Иногда получалось подзаработать: разгрузить машину с мебелью, потрудиться на овощебазе или позаниматься уроками с соседскими детьми.
 Особенно ему нравилось заменять учителя физкультуры у младших классов, когда тот уезжал со старшеклассниками на соревнование. За это ему не платили, но дали характеристику в педагогический институт. Но на физ-мат баллов не хватило. Зато с этим количеством Сережа спокойно проходил на факультет начальных классов. В душе он очень радовался, хотя всем говорил, что потом переведется.
Весь педагогический коллектив районной школы был удивлен, когда на место учительницы второго класса, пришел мужчина. Сереже и предложили взять этих второклашек, брошенных ушедшей в декрет учительницей. Потекли школьные будни. Сережа легко влился в коллектив, быстро завоевал любовь и доверие детей, уважение родителей. Конечно, за его спиной часто шушукались, распускали слухи, придумывали небылицы. Постепенно все успокоились, привыкли, а может, как это часто бывает, кто-то узнал все подробности и рассказал остальным. К концу учебного года класс молодого талантливого педагога был на первом месте по успеваемости.
На следующий год в его третьем классе случилась беда. Мальчишка с говорящей фамилией Веселовский, хорошист и спортсмен, стал получать одни двойки, часто пропускать уроки, хамить и огрызаться.. Однажды, войдя в класс, Сергей обнаружил Васю сидящим с опущенной головой за партой. Он плакал. Одноклассники дразнили его плаксой, и смеялись над задирой.
- Ребята, садитесь, садитесь! –сказал Сергей Алексеевич. Он погладил Васю по голове. – Если хочешь, могу отпустить тебя домой.
- Нет! – почти испуганно вскрикнул мальчик, - все нормально.
На перемене, когда все побежали переодеваться на физкультуру, Сергей заметил, что Вася медлит, копается, делает вид, что собирает вещи. Тогда он позвал его к себе.
- Да, Сергей Алексеевич, - мальчик подошел к учительскому столу, опустив голову.
- Вась, ты хотел бы со мной поговорить?
Мальчик кивнул.
- Они смеялись, когда я плакал, - всхлипнул Вася.
В этот момент он вдруг стал совсем маленьким в глазах Сергея, ему захотелось пожалеть малыша, как жалел сестренку, и он прижал его к себе. Мальчишка уткнулся лицом учителю в рубашку и, не стесняясь, громко зарыдал. Потом он отстранился от учителя, и, размазав кулаком по лицу сопли и слезы, стал рассказывать:
- Сергей Алексеевич, - заикаясь начал Вася, -  папка нас бросил. Он последнее время постоянно орал на нас, а недавно двинул мамке так, что она свалилась. А потом ушел. Это я виноват. Я всегда маму защищал. И учиться стал плохо. Зачем ему такой сын?  -  ребенок снова уткнулся в учительскую рубашку мокрым лицом. Сергей обнял мальчика. Так они стояли молча, пока ребенок не успокоился.
С того дня между ними возникла обоюдная привязанность и дружба. Василий часто ждал учителя после уроков, чтобы вместе пойти домой. Иногда мальчик приходил к Сергею в гости. Они обедали вместе с Машей, смотрели  старые комедии или играли в настольные игры втроем.
После новогодних каникул, Вася снова пришел в слезах. Он  подошел к учителю и прижался к нему, уткнув голову в плечо. Сережа медленно гладил его по голове, спине - успокаивал. В этот момент в класс вбежали три женщины. Директриса и мама и бабушка Василия.
- Вот, - кричала бабушка, - я же вам говорила! Извращенец он, ваш Сергей Алексеевич. – Смотрите, смотрите! Вы видели? Они же при всех уже, - тут она понизила голос и продолжила:  - обнимаются!
Скандал этот долгие годы еще будут помнить и учителя, и родители, и дети, обогатившие свой лексикон такими словами, как «извращенец», «педофил», «гомосексуалист». Уголовное дело заводить не стали, но из школы Сергею пришлось уйти. Тогда Сергей принял решение в весенний призыв уйти в армию, а потом переехать в другой город. Маше уже исполнилось двенадцать, она была самостоятельной девочкой, к тому же отец давно предлагал ей переехать к ним.

Воин

В середине апреля Сережу забрали в армию. Он попал в роту, где командир сурово пресекал «дедовщину». В его отряде ребята подобрались веселые, дружные. Все как один – косая сажень в плечах, сильные, выносливые. Сергей был самым старшим, все остальные пришли сразу после школ.
Вскоре после «учебки» весь отряд под командованием Сергея был направлен на Северный Кавказ. Все знали, что это такое, но страха никто не показывал. Шел 1999-й год. Отряд был перекинут на границу с Чечней, где жаркой июльской ночью впервые был поднят по тревоге. После этого мало было спокойных ночей. Не проходило суток, чтобы не слышались выстрелы, не звучали тревожно сирены.
Осенью Российские войска вошли в Чечню. Среди них был и взвод под командованием младшего сержанта Сергея Алексеевича  Семенова. Ребята его отряда стали командирами расчетов. Все они погибли в январе, в боях за Грозный. Сергей, спасая товарищей, был тяжело ранен и отправлен в Москву. Так он получил свой первый орден Мужества. И демобилизацию.
Но Сережа решил остаться на службе. После ранения он долго восстанавливался, но когда врачи дали «зеленый свет», начал усиленно тренироваться, чтобы вернуть былую форму и силу. Он был зачислен в специальный отряд Федеральной Службы Безопасности осенью 2001 года и с ним вернулся в Чечню.
За три года дальнейшей службы Семенов получил еще несколько легких ранений, несколько наград  и повышение в звании. И узнал, что Машенька, его маленькая сестренка, переехавшая с отцом в Москву, чтобы готовиться к поступлению в Университет, едва не погибла при взрыве в метро. А на следующий день их отряд был срочно направлен в Беслан.
Беслан! Первая школа! Первое сентября! Для многих оно станет последним.  Террористы захватили в заложники всех, кто пришел на торжественную линейку, загнали внутрь школы и  удерживали в душном спортивном зале. А это -  более тысячи детей и взрослых.
Это были ужасные дни для всех. Для Сергея, повидавшего за годы войны в Чечне многое, они были самыми страшными. Если бы он мог, не задумываясь, обменял бы свою жизнь на жизнь любого из тех детей, что без воды и еды, в тесноте, духоте находились под дулами автоматов. Если бы он мог, он сам бы вошел к ним, чтобы просто попытаться защитить и успокоить. Он смотрел на здание школы, а видел своих детей. Тех, кого учил всего полтора года, но любил всей душой. Видел глаза каждого из них.
Нет, это не была его школа. И Беслан не его родной город. Но дети они везде дети, и для Сергея его детьми стали те, кто находился теперь за стенами: так близко и так недосягаемо далеко. Слышались крики, стоны, и плач. Был пожар, дети задыхались в дыму, умирали от жажды, их расстреливали бандиты. А ты ничего не можешь сделать. Надо терпеть. Ждать. Ждать неизвестно сколько времени.
Никогда еще Сергей не терял самообладания, но теперь, видя, как во дворе школы росли кучи мертвых детских тел, был близок к этому. Вдруг из школы стали выходить женщины с малышами на руках, и отряд приготовился к действию. Но опять было приказано ждать.

Когда днем на третьи сутки снова началась стрельба и прогремели взрывы, из школы стали выбегать дети. Они бежали в разные стороны, худые, голые, одни с криками и плачем, другие крепко стиснув зубы. Солдаты прикрывали их своими спинами от града пуль, летевших сзади.
Мальчишка лет десяти упал перед Сергеем, он был ранен в ногу. Сергей поднял его на руки и побежал. Почти добежав до безопасного места, он почувствовал, как пули обжигают спину и разрывают все внутри. Но он не мог  уронить свою ношу, отдать ребенка в лапы смерти во второй раз.
Сделав еще с десяток шагов, Сережа почувствовал, что ребенка берут из рук.  Он взглянул на мальчика, и ему на мгновенье показалось, что это его любимый ученик.
- Прости меня, малыш! – пересохшими губами прошептал воин.
Перед новым годом старшему сержанту Сергею Семенову присвоили звание Героя России. Посмертно.
Вася узнал об этом из новостей. Через три года, закончив школу, Василий навсегда оставил мать и бабушку, так и не простив им своего учителя. Он уехал из родного города, чтобы найти могилу своего друга и попросить прощения. И нашел ее. Долго сидел. Рассказывал, курил, плакал, опять курил, рассказывал, и так, пока не начало темнеть. А в сентябре он ушел в армию. По контракту в погранвойска.