Сумеречное зрение

                У одного шесть минусов диоптрий,
                Другой не носит вообще очки.
                Но он не видит, даже если смотрит,
                А первый зрит, глаз не открыв почти...
               
                1

       Часы показывали около четырёх пополудни, когда к кабинету ведущего консультанта городского диагностического центра подошёл молодой человек лет тридцати, одетый в пальто терракотового цвета, аккуратно подстриженный и гладко выбритый. В одной руке у него был портфель из искусственной кожи, в другой – мобильный телефон. На мгновение он словно над чем-то задумался, а затем дважды постучал, сначала осторожно, потом чуть смелее, но дверь не открыли. Договорённости о встрече с ведущим консультантом не было, поэтому вряд ли стоило удивляться запертой двери, хотя самый проницательный ум смог бы заметить сомнение, едва скользнувшее по его выразительному лицу, имевшему к этому часу изрядно уставший вид. Сомнение это ни в коем случае не относилось к самой встрече, к которой он готовился заранее и которую считал, безусловно, необходимой. Но не было определённой уверенности: дверь заперта снаружи или изнутри? Была пятница, и шансы получить нужный результат от визита казались призрачными, ибо накануне уик-энда любой нормальный человек должен был предаваться мыслям уже не о работе, но об отдыхе. До закрытия центра оставалось не менее трёх часов, а в расписании приёма врачей значилось, что доктор Пенетратов должен был принимать, по крайней мере, до половины пятого. Но жизнь – микстура из обстоятельств, и один из компонентов этой, не всегда сладкой, микстуры вполне мог подтолкнуть доктора покинуть свой кабинет раньше положенного времени.
      Главный врач центра Филипп Филиппыч, или как его здесь называли, Главарь, имел весьма крутой нрав, и преждевременный, своевольный уход с рабочего места сулил прогульщику приглашение в приёмную, безусловно, не для вручения почётной грамоты или приказа о повышении жалованья. Одно дело, когда шапка-невидимка нахлобучивалась на сотрудника самим главным врачом. Хуже, когда сотрудник пытался это сделать сам. Тогда нахмуренные брови и пронизывающий взгляд Главаря, приправленные едким дымом сигареты, надолго отбивали у несчастного желание всяких примерок. Пенетратов занял должность ведущего консультанта чуть более месяца тому назад, но уже слыл гордостью центра и был у руководства на особом счету, так что, вероятно, мог по своему усмотрению пользоваться не только шапкой-невидимкой, но и сапогами-скороходами, а то и ковром-самолётом.
 
     Феликс всегда считал, что доверять слухам так же нелепо, как и тем, кто их распускает, но разгорячённый орган речи одной знакомой по секрету сообщил ему, что если талон, выданный в регистратуре, на стол доктора Пенетратова клала не мужская, а женская рука, кабинет мог подавать признаки жизни не только в указанные в регистратуре часы приёма, но и позже. Будь сейчас именно тот случай, имело смысл ещё немного подождать.

     Прошло полчаса. Из кабинета не доносилось ни голосов, ни телефонных звонков, никто не входил и не выходил из него. Нужно было решать: ждать ещё или уходить? Спустившись на первый этаж к регистратуре, молодой человек наклонился к окошку администратора, чтобы узнать, не ушёл ли уже ведущий консультант.
 
    - Во-первых, нужно снять пальто и надеть бахилы, уважаемый, - затараторило окошко, - а не носить нам грязь с улицы. А во-вторых, я не знаю, где сейчас ведущий консультант. Бахилы в автомате, справа от регистратуры.
      «Когда у нас говорят «уважаемый», - мелькнуло в голове у Феликса, - как раз уважения почему-то и не чувствуется». Вынув из кармана пальто мелочь и не обнаружив нужной монеты, он снова обратился к администратору:
    - Автомат принимает только пятирублёвые монеты, а у меня, похоже, такой нет.
    - Здесь не пункт обмена валюты, – огрызнулось окошко. - Вход без бахил строго воспрещён.
    - Феликс! – послышался голос за спиной, - ты чего скандалишь?
    Обернувшись, он увидел заведующего кардиологическим отделением Брайбина, направлявшегося к выходу из центра.
    - Здравствуйте, Анатолий Леонтьевич, - сделал обрадованный вид Феликс. – Да, вот пытаюсь прорваться на третий этаж без бахил, а регистратура заняла круговую оборону.
    - Браво, регистратура! – подмигнул окошку кардиолог, подавая Феликсу руку. – На третий этаж? Ага, ко мне, стало быть! А чего не позвонил? Извини, спешу на консультацию. Давай в понедельник, ближе к трём. В бахилах! - хихикнул Брайбин, помахав рукой в окошко.
    Окошко ответило ему невнятным мурлыканьем.
    - Хороших выходных, Михаил Леонтьевич, - пришлось изобразить сожаление, что доктор уходит, дабы у того не осталось сомнений, что в центр Феликс пришёл именно к нему.
    - Тебе тоже, - крикнул Брайбин и через мгновение исчез в вестибюле.
    «Хорошо, что он спешил, - подумал Феликс, - а то мои планы накрылись бы медным тазом» Впрочем, до претворения планов в жизнь оставалось ещё одно непредвиденное препятствие – бахилы. Точнее, пятирублёвая монета. Точнее, её отсутствие. «Знать бы заранее, что так получится - корил он себя, видя, как автомат издевательски подмигивает ему зелёным глазом, - ни за что бы, ни спустился на первый этаж!»
    - Возьмите мои, они ещё вполне, - пожилой мужчина с загипсованной рукой, забиравший из гардероба одежду, протянул ему два измятых куска целлофана ядовито-синего цвета. – Ох, и вымотало меня, это чудо техники, прежде чем обуло. Питается только получервонцами, изверг! Пришлось плестись в магазин за разменом…
    - Рука сломана, да ноги-то целы, - ехидно заметило окошко, - пешеходные прогулки полезны для здоровья…
    - На приём я опоздал из-за этой прогулки, пришлось ждать лишних полчаса - вот и вся полезность, - протестовал мужчина.
    - Надо выходить из дома заранее, - не унималось окошко, - а то вас послушаешь, так все кругом виноваты!
    - Спасибо, выручили, - протянул мужчине руку Феликс. – Желаю скорейшего выздоровления!
    - Скорейшего не надо, а вот скорого, пожалуй. Лишняя пара недель на больничном не помешают. Прибавка к отпуску, вместо прибавки к зарплате.
    - А что, не прибавляют? – справился Феликс.
    - Прибавляют. Только себе, дорогим. А нам-то, с какой стати? Не родственники, чай, не любовницы. Статуса не того, одним словом…
    Феликс взглядом проводил мужчину и направился, было, в сторону лестницы.
 
    - Куда? А пальто? – не унималось окошко. – В верхней одежде вход…
    - Строго воспрещён, - докончил Феликс. – А если это не пальто, а удлинённый сюртук?
    - Будьте так любезны, сдайте свой удлинённый сюртук в гардероб, - едко акцентируя слово «любезны», вещало окошко. – Советую поторопиться. Через час гардероб закрывается.
    - Через час? Разве центр работает не до семи? – удивился Феликс.
    - Вы чем слушаете? Я сказала: гардероб закрывается в шесть, - на этот раз акцент был сделан на слове «гардероб». – Так, какой вам врач нужен, я так и не поняла?
    - Вообще-то, мне нужен доктор Пенетратов. А тем, кому приём назначен после шести, можно будет идти, не раздеваясь? – попробовал как можно более вежливо спросить Феликс.
    - Послушайте, не морочьте мне голову. У меня она к вечеру и так заморочена дальше некуда. Тётя Стёпа, обслужи клиента, - приказало окошко гардеробщице.

    Менее чем через минуту Феликс был на третьем этаже у заветной двери. Она была полуоткрыта.

                2

    Доктор Пенетратов относился к числу тех ненормальных, которые, прилагая максимум усилий для возвращения здоровья пациентам, то ли не могли, то ли не хотели приложить хотя бы минимум усилий для сохранения здоровья собственного. Скорее всего, сам он вряд ли согласился бы с таким определением, приведя в качестве аргумента эпизодические утренние пробежки и физзарядку по выходным. Поговаривали, что в юности Пенетратов занимался йогой, в том смысле, что периодически стоял на голове, главным образом, вместе с одноклассниками. Примечательно, что желание заниматься йогой возникало преимущественно на уроках, а на перемене, наоборот, пропадало. В школьные годы не пил, а, повзрослев, из алкоголя предпочитал водку, поскольку при открытии водочных бутылок, в отличие от винных, не требовался штопор. Содержимое их, тем не менее, внутрь не употреблял, считая горькую всё же менее предпочтительной по вкусовым качествам, нежели вино. Для открытия вина, как было ранее сказано, опять же требовался штопор и вмешательство обеих рук, что было более обременительно, нежели открытие полуштофа. Ну и так далее.
 
    Примечательно, что трубок, сигар, сигарилл, сигарет, папирос, самокруток и прочих хитроумных приспособлений для придания организму состояния задымленности он не признавал в принципе. Питался доктор урывками, так и не съев за день ничего существенного, налегая, в основном, на творог, овечий сыр, морскую рыбу, морковь, зелень. В перерывах между приёмами пищи проскальзывали и супы, и борщи, и солянки, да и пельмени изредка вклинивались, но это, так сказать, уже мелочи. Пустяки, одним словом.
 
    Большинство докторов диагностического центра за отведённые нормативом двенадцать минут приёма, как правило, могли не только опросить и осмотреть среднестатистического прихворнувшего, но и поставить какой-нибудь диагноз, а также назначить какое-нибудь лечение. Были и такие, которым этого времени не хватало, и они были вынуждены тратить на пришедшего за медицинской помощью пятнадцать, шестнадцать, а то и все семнадцать минут. Но чтобы тратить на одного страждущего полчаса, а то и вовсе час, как это делал Пенетратов, об этом не могло идти и речи. Оно было и понятно: больных много, времени мало, сил ещё меньше, а денег нет и тем более не будет, если с каждым, возомнившим себя нездоровым, возиться по полдня. Да и неизвестно, разберёшься ли? А то ведь вот ещё как бывает: когда почти ясно, что с ним, бедолагой, и можно рецептик играючи прописать, как вдруг врачующий решается на лишнюю (в том-то и дело, что лишнюю!) пару-тройку вопросов, говоря медицинским языком, «для верификации диагноза». И вот уже вдрызг рассыпается стройная врачебная гипотеза, и вместо желанного, уже почти очевидного, диагноза, сплошное и невероятное нагромождение несовместимых друг с другом симптомов! Э, нет! Долой неуверенность в себе! Вспомним, как шагали уверенной поступью на экзамены, имея чёткое представление лишь о расположении шпор! Речь идёт не о пяточных шпорах, а о шпаргалках! И результаты были налицо! Наличные, так сказать, результаты. Эх, наличные!..
 
      Больные давно привыкли к тому, что во время приёма доктор Пенетратов, по-видимому, в силу природной рассеянности, постоянно менял очки, вероятно, толком в них не видя, пробуя вторые, третьи, четвёртые, и так до конца не было ясно, в каких же очках он видел, если не хорошо, то хотя бы сносно.

      Сегодня задержаться доктора в своём кабинете заставила молодая особа, измученный вид которой говорил о внезапно начавшемся и ещё более стремительно завершившемся мимолётном воздыхании. Вероятно, её мама в нужное время не только не сообщила ей банальной истины, что мужская порядочность – скорее исключение, чем правило, но также не научила элементарным приёмам, позволяющим безошибочно отличить порядочного человека от мерзавца. Результатом незнания и явилось столкновение с заурядной пошлостью, умудрившейся выдать себя за полноценный эксклюзив. Почти всё, что сообщила ему больная - о перебоях в сердце, бессоннице, совершенном отсутствии аппетита и пр. не имело ни малейшей диагностической ценности, но доктор, тем не менее, как всегда, внимательно слушал, давая возможность пациентке полностью выговориться. К слову сказать, он располагал определёнными приёмами, при помощи которых больная могла бы – незаметно для себя - незамедлительно приступить к завершению своего повествования. Но именно безукоризненное владение этими приёмами и связывало Пенетратову руки, и зачастую он продолжал слушать даже тогда, когда в этом, казалось, не было совершенно никакого смысла.

       Ещё в самом начале, как только больная переступила порог кабинета, доктор почти безошибочно угадал, в чём дело. Но для верности он всё же вытащил из стоявшего рядом на стуле кожаного кейса очки с жёлтыми стёклами и, приставив их на мгновение к глазам, убрал обратно в кейс.

       После подробного выслушивания жалоб наступал черёд осмотра больной. Во время приёма, который шёл непременно при закрытой двери и в отсутствие какой бы то ни было медсестры, пациенткам давался шанс заподозрить, что доктор по совместительству ещё и маммолог. Коль скоро жалобы на нездоровье приводили их не к маме, не к близкой подруге, не к бывшему вольному слушателю факультета психологии, они были готовы всецело отдаться такому общепризнанному специалисту, как доктор Пенетратов, в том смысле, что любая его манипуляция, по их мнению, непременно смягчила бы недуг, нежели провоцировала дальнейшее его развитие. Затем доктор приступал к особенно тщательному ощупыванию коленных и плечевых суставов, что совершенно не отпугивало страждущих пациенток. Отнюдь. Если при первичном осмотре жалоб на боли в суставах не было, то при последующих осмотрах они, как правило, уже были, так что требовалось всё новое и новое их обследование, дабы причина немощи была установлена, и она затрепетала бы под натиском неоспоримой компетенции эскулапа. Однако чаще замечался трепет не болезни, а самой прихворнувшей.

        Сначала это удивляло доктора, поскольку за много лет практики ему ни разу не пришло в голову, что банальный диагностический приём может таить в себе столь эффективный лечебный потенциал. Но факты – вещь, подчас, не просто упрямая, а наглая, и сила нажима на сознание у них иногда просто-таки чудовищная. Пенетратов, будучи субъектом принципиальным, не мог себе и представить, что курс физиологии, прослушанный им в медицинском университете, был либо не дослушан, либо прослушан, в том смысле, что пролетел большей частью мимо ушей. Будь то лекция, семинар или лабораторное занятие, преподавателям всегда бросались в глаза его аккуратность, усердие и неподдельный интерес. Профессора и доценты приложили все усилия, чтобы доказать очевидное превосходство высокого человеческого разума над низкой, примитивной физиологией. С этим знанием Пенетратов и вышел из стен университета. И вот теперь, после многих лет практики, он не только начал сомневаться в полученных когда-то знаниях, но, в конце концов, перестал их считать знаниями вообще.

      Выводы, сделанные им на основе своих наблюдений, озадачили, а затем и вовсе ошеломили его. Он понимал, что с незыблемостью своего авторитета, видимо, придётся расстаться, поскольку медицинские круги исказит гримаса ужаса, огласи он результаты своих экспериментов, даже если представленные им научные факты обнаглеют до предела. Готовых решений не было, их ещё предстояло найти. Ему пришла в голову мысль, что ещё полгода таких «консультаций» и он, вероятно, не только не сможет расшифровать ЭКГ, но и, увидев бумажную ленту с множеством зубцов, не сразу сообразит, что это такое. Боязнь утраты знаний, имевших теперь сомнительную ценность, была, скорее всего, чем-то надуманным, но некоторое время она оставалась верным спутником Пенетратова. Но вот однажды все опасения, наконец, угасли, в то время как жажда врачевания вдруг разгорелась с новой силой.

      Сегодня он был в превосходном настроении, разговорчив, много шутил и даже воздержался от рутинной выволочки за нарушение врачебных предписаний, в чём больные ему всегда признавались. Повторный, неуверенный стук в дверь ничуть не озадачил и не рассердил доктора. Он совершенно не любил, когда его отвлекали от обследования пациентов, особенно тех, которые пришли к нему впервые. Но, полагая, что такой мягкий звук не может быть вызван иначе, кроме как робким прикосновением чьего-то некрепкого кулачка, он встал со стула, быстро подошёл к двери и уверенно открыл её.

      Он не собирался никого впускать в кабинет, тем более во время приёма. Того требовали правила деонтологии, да и этики вообще. Но остаться в незнании, кто бы мог быть за дверью, он не мог. Не то чтобы природное любопытство, но гибкий и пытливый ум позволяли ему, если и не делать десять дел одновременно, то, по крайней мере, не упускать из виду того, что невозможно было сделать сейчас, но обязательно стоило в ближайшем будущем.

      Приоткрыв дверь и увидев переминавшегося с ноги на ногу, с виноватым взглядом молодого человека, доктор на мгновенье стушевался и, мысленно ругая себя за чрезмерное любопытство, решил прибегнуть к своей высшей тактичности - распрощаться с непрошеным гостем, даже не поздоровавшись. Но, мгновенно угадав в Феликсе до боли знакомый типаж, всегда беззащитный перед произволом вершителей судеб пациентов, доктор с неприступным видом готового к морскому бою эсминца холодно спросил:
     - Насколько я могу судить по вашему внешнему виду, вы – представитель фирмы?
     - Да, - негромко ответил Феликс. – Но, похоже, я совершенно напрасно стучал. Если бы я знал…
     - Если бы – что – знали? – в голосе доктора засквозили нотки то ли удивления, то ли негодования.
     - Всегда смелее стучишь в дверь, когда уверен, что комната пуста, и никому не помешаешь. И, напротив, всякая неуверенность делает руку слабой…
     - Интересная мысль, - доктор на мгновение задумался, глядя куда-то в бесконечность. Впрочем, чем могу быть полезен? – спросил он таким тоном, что даже самый непроницательный посетитель должен был понять: аудиенция вряд ли продлится дольше одной минуты.
     - На последнем обществе терапевтов в прошлую среду вы делали доклад о новых показаниях к применению деривала…
     - Стало быть, вы из «Лимбуса»?- температура голоса доктора ещё более понизилась, заставив Феликса поёжиться. - Пожаловали-таки! А ведь я предупреждал ваше руководство, что не буду говорить то, с чем я в принципе не согласен. Возможно, кто-то из моих коллег, чья шея измучена вечно болтающимся фонендоскопом, придерживается иного мнения, но я…
     - Фарадей Модестович, я не из «Лимбуса». Я – сотрудник «Кароши» - прибавив несколько децибел, аккуратно ввернул Феликс.
     - У «Кароши» есть конкурент деривала? – доктор подался вперёд из дверного проёма.
     - Нет. У нас немного другой портфель, но дело не в этом. Вы производите впечатление бунтаря, а нынче это реликт, - набравшись смелости, выпалил Феликс.

     Брови доктора поползли вверх. Он явно не был готов к такой оценке своего недавнего выступления, тем более, сейчас, когда ни на какие диалоги у него не было ни желания, ни времени. Но последняя фраза Феликса, если и не заставила эсминец отказаться от милитаристских намерений, то мгновенно развернула его орудия прямо в противоположную сторону.

     - Бунтари-выскочки были всегда, как, впрочем, и палачи. И тех, и других никогда не было много, но ровно столько, сколько нужно было обществу, чтобы не чокнуться от скуки. Вот вы, например, как вели себя в школе на уроках? – доктор шагнул из кабинета в коридор.
     - По разному. Но родителей в школу вызывали регулярно, - послушно отвечал Феликс.
     - Это хорошо. Всегда считал, что глупо быть заложником чьего-то педагогического образования. Кто-то, видите ли, сумел отстоять очередь за дипломом, а причём здесь я? – доктор скорчил такую гримасу, словно, все годы мучений в школе Феликс был его классным руководителем.

     Порция гримасы была отпущена и той, которая одарила доктора талоном из регистратуры и теперь ожидала продолжения приёма. Похоже, доктор сделал это, чтобы показать: он совсем не забыл, что его ожидают.
 
     - Фарадей Модестович, если не возражаете, я бы попросил вас о встрече в понедельник, - отважился прервать размышления доктора Феликс. С одной стороны, он был рад, что удалось чуть-чуть разговорить того, кто был общепризнанным авторитетом сразу в нескольких областях медицины, но шёл весьма неохотно на контакт с фармкомпаниями. То, что он всё же позволил вовлечь себя в диалог, сулило более тесный деловой контакт в дальнейшем. В то же время у Феликса были опасения, что заждавшийся в кабинете пациент мог выказать недовольство и этим испортить настроение доктору.

     - Торопитесь?
     - У нас сегодня совещание в половину шестого. Прогульщики – вне закона.
     - В половину шестого, в пятницу? - впился глазами в Феликса Пенетратов, делая акцент на последнем слове. - Я вечно путаю бюрократизм с идиотизмом, - он нервно высморкался. – Не подскажете, какая между ними разница?

     В кабинете затрещал телефон. Диалогу, похоже, предстояло прерваться независимо от желания собеседников. Но Пенетратов даже и не думал идти отвечать на звонок.
 
     - Так, какая разница, а? Не молчите, отвечайте. И не вздумайте сказать, что боитесь оказаться вне закона. Или вы соврали, что ваших предков секли на родительских собраниях?
     - Нет, не соврал.
     - Тогда вам должно быть по фигу, накажут вас ваши начальники за то, что вы
 игнорируете их приказы или нет, - давил Пенетратов. – Лично мне плевать, кто сейчас звонит. Хоть министр здравоохранения! Эх, был бы это в самом деле министр, я бы в трубку ещё и прокукарекал или прохрюкал, - кипел раззадоренный Пенетратов.

     Феликс стушевался. Доктор производил впечатление человека, не нашалившегося вдоволь в юности, и решившего наверстать упущенное. «Интересно, на самом деле он так сделал бы или только харахорится?» – подумал он.

     - Но мне совсем не плевать на того, кто ожидает меня в кабинете, – перешёл на полушёпот Пенетратов. - Мы с Вами стали свидетелями необычайного терпения и лояльности, - он назидательно поднял вверх указательный палец. - Я всегда предупреждаю пациентов, - повысил он снова голос до такой силы, чтобы его было слышно в кабинете, - что ничего не гарантирую, в том числе, непрерывности моей консультации. Так что этот четвертьчасовой брейк – скорее норма, чем патология. - Пенетратов раскрыл дверь кабинета так, что Феликс ощутил на себе милый взгляд шатенки, лет тридцати.
      - Элеонора, покорно принимаю вашу улыбку как индульгенцию и обещаю впредь не отлучаться на столь долгий срок. Но вы, возможно, слышали? Мне попался неглупый собеседник, – обратился он к ожидавшей пациентке.

      Она едва заметно кивнула, что походило на одновременно сдержанное приветствие гостю и безапелляционное принятие слов доктора.
 
      - А не продолжить ли нам наш диалог за ужином? – доктор жестом пригласил визитёра пройти в кабинет.

     Феликс вздрогнул. Сотрудники фармкомпаний иногда приглашали врачей в ресторан, полагая, что за трапезой информация о лекарствах усваивается доктором лучше, чем на голодный желудок. От компаний, вероятно, ускользнул тот общеизвестный факт, что во время жевания, а равно как и глотания, мозг голодного эскулапа, как назло, обескровливается в пользу работающего под напряжением желудка, а мыслительные процессы сводятся лишь к посильному анализу сервировки и кулинарных опусов. По завершении же трапезы - за чаем, кофе или глинтвейном – чей угодно мозг, хоть студента, хоть профессора, усиленно старается избавиться от вредных мыслей о ненавистной работе, тяготея к столь желанной послеобеденной сиесте. Во время же сиесты, как известно, способность мозга к отторжению всего, что мешает засыпанию, усиливается ещё более.

      На сегодня Феликс не планировал походов с врачами на предприятия общепита, а стало быть, достаточной суммы денег у него с собой не было.

      - Не волнуйтесь, я плачу, - с довольным видом произнёс Пенетратов. – Да я и не думаю, что вы много съедите или выпьете. Явно будете стесняться, и выберете самые дешёвые блюда и напитки.

     Феликс густо покраснел. Он и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку поход в ресторан за счёт доктора не то что противоречил корпоративным правилам, а относился к случаям из ряда вон выходящим. Да и само приглашение было неожиданным: ведь они с Пенетратовым познакомились не более четверти часа назад. Ничего запланированного, личного, на вечер у Феликса не было, и, посоветовавшись с, всё теми же, корпоративными правилами – ни в коем случае не рисковать возможной потерей отношений с клиентом, он, улыбнувшись, согласно кивнул.

      - Ужинаем в «Боярском углу», - с видом церемониймейстера провозгласил Пенетратов. - Встречаемся в семь, идёт? Элеонора, вы украсите своим присутствием нашу мужскую компанию?

                3

      Утро директора департамента продаж «Кароши Лтд» Стаса Раскалова начиналось с чашечки свежесваренного чёрного кофе, прочитывания двух-трёх свеженапечатанных статей в «Daily Business», после чего он мог приступить к выбору одной из свежевыстиранных и свежеотглаженных сорочек, аккуратно и в строго определённой последовательности развешенных в шифоньере. Кофе ему варила экономка, девушка лет двадцати пяти, приходившая примерно за полтора часа до предполагаемого пробуждения, т.е. часам к восьми. Она же стирала и гладила ему сорочки, но не утром, хотя ко времени его выхода из дома, в половине десятого, она вполне могла бы успеть, а накануне, вечером. Запас свежих сорочек должен был быть  наготове с раннего утра, на тот случай, если хозяину квартиры вдруг вздумалось бы приехать в офис компании раньше обычного, наравне с рядовыми сотрудниками. Иногда, поцедив немного кофе, вместо прилива бодрости он чувствовал отлив сил и, вытянув ноги в кресле и накрывшись любимым сиреневым пледом из верблюжьей шерсти, просил экономку почитать ему газету. В прошлой жизни она, наверное, была сиреной. Приятно убаюкивающий тембр её голоса приводил к повторному усыплению директора, правда, ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать. Однако этого хватало, чтобы восстановить силы, похищенные кофе, и выйти, наконец, на улицу, где томилось в ожидании припаркованное у подъезда корпоративное авто.
 
     Раскалов был не прочь, хотя бы и ежедневно, приезжать на работу к девяти утра, как это делали его подчинённые. Но то чересчур поздно заканчивался ночной фильм, то слишком много было съедено за ужином, то без предупреждения возникал погодный катаклизм - одним словом, всякий раз невесть откуда взявшаяся напасть мешала ему приобщиться к соблюдению им же установленного распорядка работы.

     Он перешёл на работу в «Кароши» сравнительно недавно, около месяца тому назад, из другой фармацевтической компании, где занимал менее ответственный пост. И хотя достижения на предыдущих местах работы у него были более чем скромные, он ни сколько не сомневался, что причина этого крылась не в нём самом, а, конечно же, в самих компаниях. Эта мысль представлялась  ему столь очевидной, что, будучи человеком воспитанным и корректным, он и не думал обижаться на компании за свои неудачи в бизнесе, а обычно просто выжидал удобный момент для перехода в более подходящее место. Но если сама работа ему не удавалась, то её смена была как раз тем, что ему удавалось особенно хорошо. Он поменял уже пять фирм, всякий раз занимая более высокую должность, что, впрочем, было естественно для человека, желавшего делать карьеру. С некоторых пор он взял за привычку следовать одному и тому же правилу: нужно увольняться с лёгким сердцем и тяжёлым кошельком, а не наоборот.
         
     Некоторой порой явилось приглашение его на предновогоднюю корпоративную вечеринку, устроенную модельным агентством. У столиков, сервированных двумя видами канапе и шестью алкоголя, болталась разношёрстная публика, выискивая знакомые физиономии, а заодно и столики, где ещё можно было обнаружить канапе, уцелевшие после стремительного нашествия моделей и их ухажёров. Некоторые из тех, кто зазевался у подиума, сверля голодным взглядом дефилирующих взад-вперёд манекенщиц, проклинали себя за то, что не покинули демонстрационный зал раньше, и теперь сверлили голодными взглядами пустые тарелки. Правда, непочатых бутылок оставалось ещё изрядно. Кто-то, разочаровавшись в поиске знакомых, переключался на поиск официантов, которые могли бы взбодрить публику дополнительными порциями снеди. Некоторые окончательно потеряли интерес к моделям, а заодно и веру в появление новых канапе и принялись умерщвлять голод жеванием грейпфрутов. Утолить голод таким способом было проблематично. А вот избыточное слюноотделение и ещё большее нарастание аппетита цитрусоедам было гарантировано. К разгару вечеринки мужская половина, проморгавшая канапе и подсевшая на цитрусовые, менее всего была готова к общению с моделями, которое, если и происходило, то почему-то с оттенком волкоподобного лязганья зубов.

      Раскалов заметил, что одна брюнетка, курившая "Craven A", положила на него глаз с самого начала, как только он пришёл. Он тоже её заметил, правда, после четырёх канапе с осетриной и шести с красной икрой. А после очередного прикладывания губами к бокалу с «Bailey’s», она решилась ими приложиться уже к губам Раскалова. Его абсолютно не прельщали хмельные дамы, но уж очень хотелось рассмотреть её бейдж, и пришлось сделать вид, что она ему тоже интересна. На бейдже значилось некое кадровое агентство, и, воспользовавшись расположением vis-;-vis, он аккуратно приступил к завуалированному допросу. По мере болтовни, сначала на вечеринке, а потом у неё дома, он всё более чувствовал, что его осеняет ценная мысль. Вернувшись этим же вечером к себе домой - ночевать в гостях Раскалов не любил - он отправил CV на электронный адрес фирмы, специализирующейся на рекрутинге. Результат не заставил себя ждать – приглашения на интервью посыпались, как жетоны из игрового автомата при угадывании заветного кода.
      Грамотно составленные резюме, ослепительно свежие манжеты сорочек со стильными запонками, запах дорогого парфюма, правильные манеры, мягкий, но, в то же время, уверенный голос, вещавший на безупречном деловом английском, делали своё дело: потенциальный работодатель приходил в экстаз от перспективы приобретения такого ценного сотрудника - о счастье! - пока не обнаруженного и не перекупленного ненавистными конкурентами. Персонал кадрового агентства был в восторге от собственного профессионализма – ведь он помогал компаниям быстро находить именно то, что было нужно, но что им самим было, безусловно, не под силу. Экстаз компании-работодателя не уменьшался даже после получения от кадрового агентства счёта на кругленькую сумму за поиск такого редкого и ценного экземпляра: не было никаких сомнений, что экземпляр потраченные на его обнаружение деньги с лихвой отработает, а самое главное, принесёт компании немалую прибыль.

     Иногда попадались чересчур въедливые интервьюеры, не умевшие сразу рассмотреть в Раскалове специалиста экстра-класса и принимавшиеся травмировать его ранимый характер, возможно, и безобидными, но, тем не менее, излишне назойливыми распросами о мотивах ухода с того или иного места работы. В конце концов, это дело личное, где работать и сколько, и если так сложились обстоятельства, что сейчас человек в поиске работы – а возможно, что и не в поиске вовсе, а просто так, пришёл пообщаться с умными людьми, то к чему ворошить старое? Любой проницательный профессионал должен был с полувзгляда увидеть в нём chef-d’oeuvre. А если кто не видел, то какой мог быть спрос с непроницательного непрофессионала?