К вопросу о Шопенгауэре. Продолжение первое

2. О негативном отношении Шопенгауэра к Гегелю (гипотеза)

       1809 год знаменателен для Шопегауэра тем, что он становится студентом медицинского факультета в Геттингемском университете и попутно переводится на философский факультет, откуда переслал, написанную им за годы учебы философскую диссертацию «О четверояком корне закона достаточного основания», в Йенский университет, за которую в 1812 году диссертанту было присвоено заочно звание доктора философии.

       Для того, чтобы представить себе, хотя бы приблизительно, академическую атмосферу, царившую в те далекие времена, воспользуемся современным исследованием доктора исторических наук Ю. П. Зарецкого, озаглавленную им «Фальшивые ученые степени в XVIII веке?». Зарецкий констатирует следующее: «На получение ученой степени мог рассчитывать далеко не каждый желающий, и эрудиция была лишь одним из требований к соискателю, причем, по-видимому, не всегда главным. Обязательными же были требования юридического, морального и финансового свойства: будущий обладатель степени должен был быть
законнорожденным, христианином, не иметь дурной славы, вести добропорядочный образ жизни, быть официально зачисленным в университет (имматрикулирован6), проучиться в нем определенное время и иметь предшествующую степень (она могла быть получена в другом университете), оплатить факультету (или университету) за защиту установленную сумму, опубликовать за свой счет диссертацию, произнести торжественную клятву» (6, 252). Из действенного смысла приведенной цитаты, позволительно усомниться в том, что никому не известный Шопенгауэр в тексте диссертации, пересланной в Йенский университет, позволил себе оскорбительные нападки на Гегеля, проработавшего до этого в Йенском университете более 7 лет и там же (в Йене) написавший «Феноменологию духа».

       В дальнейшем развитии событий допустимо учитывать психологический фактор, что после заочного присвоения звания профессора, Ш., вероятно, почувствовал себя более раскованным и свободным, что позволило ему высказывать свое резко негативное мнение в отношении научных заслуг того или иного ученого, но вряд ли в оскорбительном тоне. Чтобы официально и публично назвать Гегеля шарлатаном, необходимо было ощущать беспричинные и необоснованные «зацепки» со стороны Гегеля, но таковые исторически не зафиксированы.

       Высказанное нами предположение исключает и тот момент, что оскорбительные нападки на Гегеля имели место со стороны Шопенгауэра в первом (за свой счет – общепринятом для защитившихся порядке) печатном издании диссертации  «О четверояком корне...» (1813 год), тем более, что тогда, в этой связи, эмоционально негодующих причин по отношению к  Гегелю у Шопенгауэра быть еще не могло. Далее, ряд весьма любопытных фактов. Известно три издания фундаментального трактата «Мир как воля и представление», а именно 1818, 1844, 1859 г.г. В предисловии к первому изданию (Дрезден. Август 1818 год) Гегель не упоминается. Но при этом в нашем понимании ситуации высвечиваются и переплетаются два момента: первый – Шопенгауэр в 1820 году начинает в звании доцента преподавать в Берлинском университете, второй – в этом же университете с 1818 года преподает Гегель в качестве профессора философии и в том же 1818 году становится руководителем кафедры философии (по предложению министра народного просвещения).  В 1820 году Гегель обретает в академических кругах широкую известность.

       А теперь, уважаемый и любопытствующий читатель, представь себе Шопенгауэра (неизвестного, тщеславного, снедаемого безмерной гордыней и неудачно преподающего философию в том же университете, что и Гегель) и Гегеля, заведующего кафедрой философии того же университета и плюс к этому именитого ученого и лектора. И все было бы возможно (в смысле допустимого), но Шопенгауэр умудряется почему-то усердно и целенаправленно читать свое понимание философии в то же самое лекционное время, что и Гегель. И, само собой разумеется, что лекции Шопенгауэра а сравнении с лекциями Гегеля были мало посещаемы. Такое фиаско больно ударило и задело эмоционального и не умеющего себя сдерживать Шопенгауэра. Весьма возможно, что он высказывал негативное мнение о Гегеле редким посетителям, излагаемого им курса. И что же в результате? Шопенгауэр вскоре оставляет преподавательское поприще, чтобы никогда больше к нему не возвращаться. Он с презрением отзывается о многих профессорах своего времени и даже, в некоторых моментах, заявляет о том, что не считает себя профессором. При этом, ненависть Шопенгауэра к Гегелю проявлялась и через 13 лет после смерти именитого немецкого философа. Так, например, в трактате «Мир как воля и представление», изданной вторично в 1844 году, в предисловии к этому второму изданию, оставаясь все еще в полной неизвестности, Шопенгауэр написал:  «Невозможно, чтобы то современное общество, которое в течение двадцати лет провозглашало величайшим из философов какого-то Гегеля, этого умственного калибана7, и провозглашало так громко, что эхо звучало по всей Европе, – невозможно, чтобы оно соблазняло своим одобрением того, кто это наблюдал» (17, 64). И, в итоге, складывается впечатление, что Шопенгауэра с Гегелем примирила известность, пришедшая, наконец и к нему. Думается, что именно поэтому в предисловии к третьему изданию фолианта «Мир как воля и представление» (1859 год), Шопенгауэр, удовлетворенный этим долгожданным исходом своей затворнической жизни, не вспоминает о Гегеле ни одним словом.

      
3. Парадоксы шопенгауэровского антисемитизма


       В биографической книге «Шопенгауэр» (авторы И. Андреева и доктор философских наук, профессор А. Гулыга), вышедшей в 2003 году (изд. «Молодая гвардия»), в главе третьей встречается такая любопытная информация: «Когда весной 1814 года к Артуру приехал Йозеф Ганс, его приятель по Берлинскому университету, бедный студент, которого Артур материально поддерживал, он стал как бы секундантом Артура в домашних баталиях и навлек на себя гнев матери и Герстенберга. «Ганс рад прятать за твоей спиной свою прирожденную трусость, – писала мать, – и повторяет твои слова, не имея твоего духа». Герстенберг, которого Артур постоянно обижал, старался платить той же монетой. В письме к обожаемому Аделью8 офицеру егерского полка Хайнке он с сарказмом писал: «Надо мной витает философ с его сущностью-универсумом. Он выписал из Берлина еврейчика, своего друга, и тот целыми днями покорно принимает свою дозу объективного слабительного четвероякого корня». Эту цитату легко найти, поскольку текст этой книги распространен в интернете. Если принять на веру, приводимые в этой цитате факты, то дружба Артура Шопенгауэра со студенческих лет с евреем, которого Артур «материально поддерживал», вызывает сомнение в шопенгауэровском антисемитизме. Но незадача состоит в том, что в той же книге Гулыги А. и Андреевой И. читаем: «Осенью 1819 года Артур посетил Гейдельберг, рассчитывая получить там место...<...>... Однако он оставаться там не захотел: после убийства К. Зандтом еврейского студента Августа Коцебу, за которое тот был приговорен к смерти и казнен, в Гейдельберге поднялась волна антисемитизма; студенты бунтовали. Палач Браун, переживавший, что принужден был казнить «благородного» человека, из досок и балок эшафота построил домик на своем винограднике, и этот домик стал местом тайного паломничества студентов; в городе продавались трубки и кофейные чашки с портретами Зандта; запятнанные кровью казненного эшафотные стружки почитались за реликвии. Все это было крайне неприятно Шопенгауэру, и он поспешил покинуть Гейдельберг». Казалось бы, что здесь мы имеем еще одно подтверждение неприятия Артуром Шопенгауэром событий с противоеврейской подоплекой, если бы не момент, повествующий об убийстве «К. Зандтом еврейского студента», не показался нам поданным в искаженном виде.

        Во-первых, в книге, озаглавленной «Шопенгауэр», можно было бы имя и фамилию убийцы, с учетом того следа, который он оставил в истории, указывать более подробно и точно – Карл Людвиг Занд – на немецком языке известную, как Karl Ludwig Sand. И попутно следует добавить, что к евреям этот студент Йенского университета никакого отношения не имел. Фамилию же правильнее было бы писать без буквы «т» и тогда она читалась бы не «Зандт», а «Занд». Люди с такой фамилией имеются и среди евреев, но вероисповедание именно этого Занда – протестантизм. И, кроме того, не мешало бы поставить сноску, с указанием полного и правильного имени убийцы, хотя бы потому, что это имя упоминается в стихотворении Александра Сергеевича Пушкина: «О Занд, твой век угас на плахе, / Но добродетели святой, / Остался глас в казненном прахе». И, к тому же, не менее примечательно, что не только Занд фигурирует в произведениях великого российского поэта, но, в особой отличительности, и фамилия Коцебу, а именно – в эпиграмме на Стурдзу9: «Холоп венчанного солдата, / Благодари свою судьбу: / Ты стоишь лавров Герострата / И смерти немца Коцебу»... И, наконец, во-вторых – сугубо относящееся к нашей теме: убитый Август Коцебу,  к моменту трагедии также никак не мог являлся еврейским студентом по своему вероисповеданию, да и студенческие годы в это время он уже оставил за спиной прожитых лет. И похоронены они, Коцебу и его убийца, на одном и том же протестантском кладбище. Но в добавление, как нам кажется, следует, в обязательном порядке отметить, что  Август Коцебу, полное имя которого Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу, ко времени своего убийства был известным писателем не только в Германии, но и за ее пределами.

      Да не подумает читатель, что исследованию такого автора, как доктор философских наук и профессор  Арсений Владимирович Гулыга, доверять не следует, но не вызывает сомнения, что в интернетном варианте  упомянутая биография [издательство «Молодая Гвардия», 2003 (из серии «Жизнь замечательных людей»)] представлена в искаженном виде. И к тому же, складывается впечатление, что характер искажения подан с прямым намерением – то ли запутать критическое мышление читателя в отношении некоторых идеологически щепетильных вопросов, то ли сокрыть от него действительное положение вещей.

       Однако же, негативное отношение к евреям все же встречается, и не раз, в текстах шопенгауэровских произведений. Возьмем, для примера трактат «Мир как воля и представление», как самый емкий и основополагающий. Читаем: «Решительно вред¬ны исторические сюжеты лишь тогда, когда они ограничивают художника полем, избранным произвольно и не ради художественных, а иных целей...<...>..., в особенности если это поле...<...>... является историей народца маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти, т. е. предрассудкам, презираемого великими современными ему народами Востока и Запада, таковы евреи» (17, 427), И далее, там же, читаем: «...надо вообще усматривать великое несчастье в том, что народом, прошлая культура которого должна была преимущественно лечь в основании нашей, были не индусы, например, не греки, не римляне даже, а именно эти евреи» (17, 427).

       Такого рода шопенгауэровские высказывания оказались на руку основателю тоталитарной диктатуры Третьего рейха и позволили ему цитировать немецкого философа в антиеврейском аспекте. Однако, весьма вероятно, что восприятие реальной жизни А. Шопенгауэра к антисемитизму не имело никакого отношения. Но почему же в произведениях его можно встретить резко противоположное?.. «Нечего отождествлять разум с жидовством!» – бросается в глаза лозунгового пошиба восклицание Шопенгауэра (17, 813) в трактате «Мир как воля и представление» в обширном дополнении, именуемом «Приложение. К Критике кантовской философии». Думается, что на такого рода высказывания в творчестве писателя оказало бытовавшее, сложившееся и закрепившееся в европейских аристократических и академических кругах веяние негативного отношения к евреям, как к распространенным и традиционно обособившимся по всему миру инородцам, претендовавшим на политически равноправное к себе отношение. Не станем разбрасываться в этом направлении исторически известными личностями и цитатами, но назовем все же несколько имен, оказавших на Шопенгауэра в именитом хоре имен чуть ли не гипнотическое воздействие – это, в первую очередь, Лютер, Вольтер, Кант, Фихте, Шеллинг, Вагнер и, конечно же, великий Гете.

      Но для нас, в разрезе выбранного нами исследования, с учетом уже пройденного, представляет первостепенный интерес (при определении философом Шопенгауэром евреев не только, как группы, традиционно отгородившейся от остальных народов, но хуже того – «народца»! – «маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти»)  и, по этому поводу, клеймительного рода сожаление Шопенгауэра о том, что «прошлая культура» этого «народца» лежит в основании европейской культуры и чуть ли не горькое воздыхание еще и о том, что традиционными носителями этой культуры «были не индусы, например, не греки, не римляне даже, а именно эти евреи». И не подумайте здесь, что мы пытаемся в ретроспективном порядке обвинить прославленного немецкого философа в антисемитизме. Совсем нет, ибо на таком беспросветном фоне вызывает удивление назидательно положительного рода примеры в трактате «Мир как воля и представление», приводимые Шопенгауэром из Евангелия. «Нигде, однако, дух христианства, в этом своем развитии не выражен, – пишет Шопенгауэр, – так полно и мощно, как в произведениях немецких мистиков...<...>... то, что в Новом Завете проглядывает как бы сквозь дымку и туман, в творениях мистиков, выступает перед нами без оболочки, во всей чистоте и ясности» (17, 666).

       Исходя из шопенгауэровского наследия и зная горькое, якобы, его сожаление о том, что история презираемого им «народца» оказала значительное и неповторимое влияние на всю мировую историю, позволим себе отметить наше, параллельного характера, удивление, вызванное тем, что этот немецкий философ не избегает в своих трактатах чуть ли не с восхищением цитировать и упоминать библейские тексты и отдавать должное канонизированной парадигме платоновского мышления: «По Плутарху...<....>... или, еще лучше, по Лактанцию10...<...>..., Платон благодарил природу за то, что он человек, а не животное, мужчина, а не женщина, грек, а не варвар. И вот как раз в еврейском молитвеннике Исаака Эйхеля11...<...>... мы на¬ходим утреннюю молитву, в которой молящийся благодарит и славословит Господа за то, что Он создал его евреем, а не язычником, свободным, а не рабом, мужчиной, а не женщиной!» (17, 817–818). Возвращение еще и еще раз ко всем подобным моментам шопенгауэровских высказываний делает все более и более убедительным тот момент, что Шопенгауэр, в глубинах своего бессознательного, с культурой и наследием этого уничижительно презираемого им «народца» сросся необратимо: «Мы – как царь Давид, – утверждает немецкий философ, – который, покуда его сын был еще жив, неотступно осаждал Иегову своими мольбами, извивался в отчаянии; но как только сын умер, он больше не думал о нем» (17, 540).

http://www.proza.ru/2017/04/20/1885 <<<< К НАЧАЛУ

К ПРОДОЛЖЕНИЮ ВТОРОМУ >>>>> http://www.proza.ru/2017/04/20/1924