Четверо. Механические Земли. Глава 17

      Лиссис сидела на берегу лавовой реки. Она разглядывала шипящие пузыри, лопающиеся от паров и колоссальной температуры. Бессмысленное занятие придавало разрозненному потоку мыслей белой драконицы странную успокоительную упорядоченность, будто картина смешения полужидких каменных пород заключала в себе ключевую точку, толчок, побуждающий к определению своего места в пространстве возможностей. Лиссис различала темные, причудливые и особо активные, посмертно игривые, разрывающиеся раскаленными брызгами пузыри, которые в порыве своих вынужденных проделок достигали черного берега, не подававшего надежд на преображение многие сезоны. Бездыханные Механические Земли. Место, пропитанное необратимостью судьб.
      Лиссис смотрела на свои лапы и не различала движения вокруг себя. А тем временем можно было наблюдать появление обезумевших желтых ящериц, по всей видимости, завлекаемых к бурлящему потоку жаром остывающего базальта. Крошечные создания с неподдельным удовольствием грелись на плавких камнях пористой, как муравьиная кочка, пемзы, вскинув хвосты и головы, сформировав этакие защитные дуги, чтобы не обжечь особо чувствительные участки миниатюрных тел. Лиссис не обращала внимания на незваных гостей, предаваясь мыслительной вакханалии, с которой продолжительный отрезок времени не могла совладать. Ее утомленные печалью глаза взирали на танец вулканических газов, облаченных в шары всех оттенков красного, следили за скоростью течения, напоминающее расползающееся клюквенное варенье по ломтю хлеба, если тот, в свою очередь, передержали бы в печи до последних иссякших угольков. Лиссис хотелось занять себя соприкосновением мыслей с натюрмортом излюбленного лакомства, без зазрений драконьей совести позаимствованного у изобретательных людей. Однако в перевес простому удовлетворению первичных потребностей выступали сгустившиеся непроглядным мраком мысли об отце, властелине Стагане. Проклятые события, отравляющие душу. Наступая, они вцепились во взволнованный рассудок драконицы, выпустив острые когти. Жуткая боль, несравнимая с увечьем в схватке, происходила из сердца из с едва затянувшимися шрамами, оставленными безответственной матерью, лишившейся ясности мысли после изгнания нерадивым избранником. Неровное дыхание… Прошлое навалилось с такой силой, что Лиссис держала приоткрытым рот, боясь, что волнение выплеснется наружу в виде отчаянных воплей. Почему это случилось с ней? Почему приходится начинать с чистого листа, не имея возможности вырвать предыдущие? Почему десятки этих «почему» нельзя уничтожить поворотом времени вспять? Лиссис подробно обрисовала уход Стагана в измученном подсознании. Улетая, он не заглянул дочери в глаза. Властелин Стаган опасался увидеть в них упрек, побоялся взять на себя груз ответственности за ложь своим подданным, страшился услышать конец истории, которая прозвучала бы из уст дочери молитвой умершей матери, которую он отверг, с которой он утомился развлекаться. Властелин Стаган избежал того, к чему он не был готов, а у Лиссис не было шанса подготовить малодушного отца. В конечном итоге, она хотела получить отца обратно, каким бы чудовищем, бессердечным негодяем его не рисовало бы окружение. Почему она не полетела за ним? Все из-за того, что один из тысяч шансов был упущен? Чего ей стоит подняться сейчас и мгновение ока ринуться в воздух? Она запомнила, в какую сторону полетел отец, и смогла бы его догнать. Впрочем, если она решится на это, решится достучаться до черствого сердца отца, то как ей быть, окажись, что властелин Стаган не станет ее слушать? Лиссис много раз доказывала, что не намерена падать духом из-за безрадостного детства, прослыла в широких кругах крайне настойчивой драконицей, с легкостью заполучающей предмет обожания, пусть даже дело ограничивалось плотскими утехами. Разве они помогли забыться? Разве таким мог быть подходящий выход? Что ж, теперь нужен другой ориентир.
      Лиссис не защищена от эмоциональных потрясений. Душевный срыв способен стремительно перерезать ниточку жизни. Она, встретившись лицом к лицу с отцом, получит резкий ответ, услышит отказ от дочери и не найдет ничего лучше, чем в последний раз спикировать – красиво, изящно, обреченно. С закрытыми глазами и вытянутыми в стрелу крыльями она бросится в реку, из которой не сможет вынырнуть. Мгновенная боль, последняя вспышка мыслей… И раскаленная лава навсегда станет колыбелью, вечным безвозвратным убежищем Лиссис, сраженной одним резким «нет».
      Таким должен быть ее конец?
      Ветра не было. Он избегал эти места, будто осознавая, что с вулканической земли уже нечего взять, а превращать ее в знойную пустыню, где будут страдать глаза не только от видов унылой местности, но и от недостатка увлажнения силами организма, будет жестоко даже по отношению к бессердечным планам Матери на этот кусочек суши. Вулкан издавал протяжное урчание, несколько утрачивая свой пыл в ночное время суток. Вполне вероятно, он готовился к всплеску горячей крови, которую ему было не под силу контролировать. В этот раз он мог позволить себе послабление, потому как из-за плотной пелены пепла и грязных засаленных облаков приветливо помахала лучом полная луна. Редкий холодный обрывок густого света коснулся плеча померкшей чешуи Лиссис и шаловливо скользнул на ее ослабшую грудь, устало вздымающуюся под тяжелым дыханием. Пятно чудодейственной силы посеребрило мягкие пластины, сползло к лапам, а затем, словно расхрабрившись, коснулось щеки драконицы.
      Воспрянуть, только воспрянуть.
      – Меня… Я не могу тут оставаться! Меня ждет Вайзерон!
      Объяснившись со своими чувствами, Лиссис одним легким толчком взмыла в дымное небо и направилась в сторону гавани. Она выдержала преподношение судьбы, сделала очередной выбор. Механические Земли теперь могли дышать спокойно – один из хранителей огня вернул веру в себя.

***

      – Физалис?
      – Да?
      – Почему я никак не могу избавиться глупой мысли, что что-то мешает нам сблизиться?
      Физалис посмотрела на Лавера. Добрые, но взволнованные голубые глаза, их таинственный блеск, игнорирующий недостаток природного света на вулканическом архипелаге, крошечный, чрезвычайно подвижный зрачок, характеризующий спутника как эмпатическую личность, пусть даже и зачастую отрицающую это… Физалис смотрела на Лавера и никак не могла принять его слова всерьез, потому как никогда не рассортировывала свои чувства, а предпочитала становиться их марионеткой, податливой куклой. Впрочем, без сумбурности чувств и мыслей Физалис чувствовала себя бы еще более неполноценной, чем с одним крылом. Ей оставалось только быть собой и следовать капризам своего нрава, слушать собственное своеволие и лишь изредка одергивать себя за изрядную увлеченность. Ей хотелось, чтобы Лавер отчасти подражал ей, но знал меру, так как она боялась, что в один прекрасный момент наскучит сама себе и тогда… Тогда придется столкнуться с разочарованием в своем существе.
      Смерть, порой, милосердней.
      – Знаешь, тут просто много зрителей, – заметила Физалис, приблизившись носом к его щеке. Постепенно она переходила на нежный шепот, который показался Лаверу оглушительным. – В противном случае я организовала бы тебе самый незабываемый вечер двух сплетенных душ и их тел, но…
      – Пожалуйста, прекрати, – фыркнул Лавер и отвернулся. Поворот головы дался ему с трудом – он был слаб и неуверен в своих движениях. – У тебя нет и малейшего представления о сдержанном поведении. Мы не у себя дома.
      Физалис тихонько, чтобы никто не заметил, засмеялась в лапу. К счастью, Вайзерон и Дэк удалились на некоторое расстояние, чтобы обсудить кое-какие детали отплытия, затягивать с которым никому из новоприбывших не хотелось. Они обменивались кивками и жестами, хотя со стороны советника Отца континента это выглядело как беспомощное сопротивление комарам, которые уже напились крови.
      – Почему? Ты избегаешь своих желаний?
      Лавер с усилием сделал вздох. Он с трудом сдерживал свое раздражение, прежде о котором не подозревал.
      – Да, избегаю. Они все еще притуплены тем ударом, под который я удосужился попасть. Тело скверно слушается.
      Физалис всполошилась, ее хохолок встал торчком. Наблюдая, как Лавер искривляет спину на одну сторону и невольно обнажает ряд верхних зубов из-за того, что ему доставляет боль едва ли чуть-чуть менять свое сидячее положение, ее сердце подскакивало от чувства жалости и бесконечной тревоги. С иронией теперь стоило обождать.
      – Тебе лучше вернуться в чертог и прилечь. – Она попыталась подлезть под его крыло, чтобы в очередной раз сыграть роль надежной опоры. – Я оставлю двери открытыми, чтобы ты мог все слышать. Властелин Мирдал непременно скажет что-то важное, что нельзя упускать.
      – Нет, я не хочу, – протестовал Лавер, но не пытался оказать твердого сопротивления. Он все еще был слаб. – Останемся здесь. Со мной все в порядке.
      – Лавер, – настаивала на своем Физалис, – я не собираюсь бездействовать, пока тебе нужен покой. Вот, вставай медленно… Вот, умница! Пойдем. Вот так, делай маленькие шаги, чтобы я могла взять большую часть веса твоего тела… Вот и славно!
      Честь – чрезвычайно глупая вещь, когда идет речь о заботе кого-то близкого, родственного по духу.
      И Лаверу опять-таки пришлось покориться.
      – Ты помнишь, – сказал Лавер, явственно ощущая теплое тело Физалис, – как я сбросил тебя с Дэка в той душной таверне? Ты помнишь нашу встречу после долгой разлуки?
      Физалис помогла Лаверу преодолеть ступенчатый подъем у входа в чертог, сопроводила Лавера до мягкого одра, а затем села рядом, чтобы не стеснять избранника. Мгновение назад она хотела предаться жарким объятиям, а теперь, разочаровавшись в ветрености своих желаний, размышляла о том, как это предосудительно низко выглядит.
      – Да, я хорошо помню. Ты вовремя поспел.
      – Я не об этом. – Лавер смотрел на нее с некой любознательностью. Он не ждал очевидный ответ. – Я про наше столкновение. Разве может случиться так, что ты полностью утратишь над собой контроль?
      Физалис подумала о своем странном даре, от которого еще ничего, помимо вреда, не получала. Ее посещали сомнения насчет того, что им вообще стоило пользоваться как неким решающим инструментом, главным козырем ее вида. Как это глупо – уповать на силу мнимой способности, подходящей для развлечения детей. Чего ей стоит дать атрофироваться умению, которое было неразумно переоценено Вайзероном? Откуда ему знать, каково это – устранять последствия эмоционального взрыва, значительная часть которого выпадает на окружение? Почему он верит, она, Физалис, еще не раз обратится к своему наиболее заметному недостатку?
      Недостатки затеряются среди достоинств в единственном случае – при частом напоминании себе об их наличии.
      Физалис перевела взгляд на Лавера и многозначительно улыбнулась острым уголком рта. Нет никакого сомнения, что Вайзерон не осознает всей полноты отравляющего действия этого дара. А что касается Лавера, то он смотрит на нее, а не на отдельные составляющие.
      – Да, я могу утратить контроль над собой. Но дорогой мой Лавер, потрудись объяснить, кому в таком случае придется нырять вслед за тобой с ржавой пристани?
      Лавер отвел вялый взгляд в сторону. Физалис умеет расположить к себе – с этим не поспоришь. Вулкан тихонько похрапывал, и вибрация с трудом передавалась лапам, а от них – хвосту. Пепел продолжал танцевать в стылых лучах луны, проникающих через раскрытую дверь. И властелин Мирдал был теперь окружен роем белых мух. Очередное знамение, видимое из ворот осиротевших покоев.

***

      Фрумели чувствовала себя прекрасно, теперь не имея соприкосновения с твердой почвой. Прежде, в проржавевшем убежище Никеля, ей не верилось, что она сможет преодолеть земное притяжение с помощью пары конечностей, не внушающих доверия своим жалким видом. Ее крылья достаточно широки, но пальцы и предплечья выглядели до смешного тонкими и хрупкими, из-за чего становилась шаткой легкомысленная убежденность, что это тело могло оторваться от земли. Фрумели не испугал первый опыт, когда, будучи заряженной уверенностью Никеля, она совершила первый полет над бескрайним морем, неподалеку от корабля. Она волновалась, что каждый невероятный взмах крыльями мог стать последним, и что малейший ветерок встряхнет ее, закружит и сбросит вниз. Но заложив безопасный вираж около мачты корабля-спасителя, Фрумели усомнилась во власти ветра. А после пробного пикирования, вкусив будоражащее чувство невесомости, – забыла, что ему принадлежит.
      – Фрумели? Что с тобой?
      Фрумели быстро посмотрела на Никеля, и тот, распознав замешательство в глазах подруги, спросил, все ли у нее в порядке.
      – Да, – ответила она. – Все хорошо. Просто…
      – Что – просто?
      Фрумели метнула взгляд на Пута, который, не обращая на нее внимания, продолжал вести беседу с Пертом, разомлевшего от слов открытого доброго исполина и раскрывавшего ему мысли, о которых и сам не подозревал. Никель продолжал шагать своей характерной грузной походкой, волоча по своей привычке тяжелый хвост. Он проследил за глазами подруги, которую уже хотел уличить в безгласности. Ее железный протез лапы едва слышимо скулил при каждом движении вполовину уцелевшей конечности.
      – А утром ты вела себя иначе, – осторожно отметил Никель и остановился. – Друзья, неплохо бы сделать небольшой привал. Вечереет.
      Пут повернулся. Каждый раз, когда этот исполин делал какое-нибудь ничтожное телодвижение, Никель подсознательно сравнивал его с работой крана на пристани, с тяжелым скрипом вращающегося, но без проблем справляющегося с огромными ящиками. В самом деле, Путу немало сил требовалось только на то, чтобы лишний раз развернуться. И времени.
      – Твоя правда, Никель, – согласился Пут. – Давненько я столько не ходил. – Он похлопал себя по правому бедру и медленно прошествовал до горстки камней, сформировавших чудесную ветрозащиту. – Вот, – озвучил свою находку он. – То, что нужно. Сейчас мы посидим, разломим по ломтю хлеба, а потом отправимся в путь.
      Но Никеля было не провести. Не в этот раз.
      – А с тобой-то что, а? Почему у тебя такое лицо?
      Успев сесть на камень и положить руки на поджатые ноги, Пут с удивлением уставился на железнокрылого. Лишенный способности лгать через игру фальшивых эмоций, здоровяк неестественно выпучил бесхитростные глаза, а после, сломленный строгим видом Никеля, переключился на Перта, несведуще заложившего руки за спину и всматривающегося в даль. Бывший юнга либо в самом деле ничего не знал, либо был куда смышленей сподвижника по морскому делу.
      – О чем ты толкуешь? – сказал Пут. – Я ничего… – Никель недовольно сдвинул надбровья, и бывшему моряку пришлось уступить. – Ладно, ладно! Тут такое дело… Понимаешь, мы высадились очень далеко от Мерзлых Земель, а между тем…
      У Никеля кончался и без того скромный запас терпения. Странные переглядывания за его спиной, постоянное отставание Фрумели, а еще этот проклятый крестьянин с тупоголовым драконом! Все навалилось, все раздражало, выводило из колеи и… Никель не привык, когда суть выкладывалась неуверенным голосом, будто в нее утратили веру еще в пределах помутненного разума.
      – А если короче?
      Пут понурил голову и вздохнул. Перт, наконец, вернулся к всеобщей, как оказывается проблеме, и теперь не сводил глаз с удрученного моряка, явно сочувствуя всему, каждому слову, что бы тот не сказал.
      – Путь наш не близок, – сказал Пут. – Земли, которые нам придется пересечь, кишат противниками пепельных драконов и…
      Никель взорвался. Так вот почему Фрумели последние пару дней была неразговорчивой! Теперь он понимал, что она также посвящена в некоторые тайны, о коих он не ведал! Причем, они были переданы драконице за его спиной, пока тот глупо полагал, что его подруга преодолевает свои страхи – и только! А оказывается, она плела ниточку разговора, пока он, наивный болван, сидел в маленькой темной каюте и дожидался ее прихода. Несправедливо! Низко! Да будь все прокляты!
      – Какого черта я узнаю об этом последний? – Никель сделал шаг вперед, его небольшие крылья в целую половину распростерлись над землей, словно предвещая бой. – Это что, такая попытка избавиться от меня?
      Фрумели бросилась к Никелю, но тот ее резко оттолкнул. Драконица, несколько не ожидав столь решительного «ответа», потеряла равновесие и упала на бок. Поднялась она не сразу – лапы пронзила дрожь от предательства и обиды. Фрумели, спрятав глаза от Никеля, прокляла себя за непростительное двуличие. Она в самом деле говорила с Путом, когда в первый раз выходила из каюты. Еще тогда ее посетила мысль выложить все, что она услышала, но… Заплатить за свою ложь решила двойную цену.
      – Тише, друг! – говорил Пут. Он уже стоял на ногах, словно ощутив свою безоговорочную уязвимость в сидячем положении. Но кроме всего прочего, и сейчас он не чувствовал себя в безопасности. – Я не желал тебе ничего плохого. Я просто хочу сказать, как опасно идти в Мерзлые земли эти маршрутом и…
      – А в обход? – голос Никеля немного смягчился. – Мы что, не можем обойти эти Земли?
      – Можем, – ответил Пут, потирая руки. – Но это займет много времени. Только…
      Никель усмехнулся, и бывший моряк не договорил. Железнокрылый не мог поверить, что проблема на самом деле выглядела неоправданно раздутой крошечной загвоздкой, которую в силах преодолеть любой из присутствующих. Неужели из-за затрат времени это недоразумение ввергло его открытую агрессию? И тут он окончательно обмяк, а следом мгновенно подумал о Фрумели. Как же так? Как он мог ее оттолкнуть? Как он позволил себе выместить на ней свою глупую злость?
      – Фрумели, прости меня! – Он бросился на помощь верной спутнице и помог ей подняться. – Я не знаю, что на меня нашло. – Никель обнял свою подругу. Ощутив, что она дрожит, он прижал ее к себе еще крепче. – Какой я идиот! Прости, Фрумели! Прошу тебя, прости…
      – Все хорошо, – ответила она, но ее голос был надтреснутым, хрупким, как стекло. – Я… в порядке.
      Между тем, день стремился к завершению. Ветер Ветреных Земель ослаб и приготовился затаиться в ущельях. Облака расползлись по другим Землям в поисках более крупных сородичей. Ветреные Земли всегда славились скудными дождями, но это не мешало процветанию земледелия в этих краях. Каменистая почва, где при каждом пятом ударе мотыгой, слышалось ответное звяканье, стала родиной нескольких десятков видов винограда. Напиток из этой благородной ягоды был дороже любого другого напитка, однако не являлся настолько редким, чтобы его оценивали в одиннадцать раз дороже дрожжевой дроби. Глубоко верующие полагали, что испив чашу красного вина, непременно приходилось брать на язык каплю крови великой Матери. По этой причине религиозному трагизму смерти приписывалось крайне скудное значение. Смерть – возвращение прародительнице ее крови, которая даровала продолжительную жизнь. Разумеется, в свое время сторонники разума воспользовались этим учением, порицая и осуждая носителей веры в проповедовании пьянства и отождествления смерти с избавлением.
      Никель крепко держал Фрумели. Он думал, что если ослабит объятия, то упустит шанс быть прощенным за его глупую выходку. Фрумели положила лапы ему на плечи. Крошечная слезинка блестела у самого уголка ее глаза. Драконицу неистово жгло чувство вины, а осознание того, что им придется двигаться по континенту тенями, лишенными полноценной жизни, пронзительным эхом отвечало в голове. Изгнанники… Он – сын властелина Стагана и наследник Механических Земель. Ему не дадут покоя на свободолюбивом континенте, впитавшем в себя удивительное количество слухов о вулканическом архипелаге и еще больше – об отце Никеля.
      – Нам придется разделиться? – спросил Никель, не отпуская подругу. – Пут, Перт, как же так? Почему вы сразу не сказали?
      Пут глубоко вздохнул. Учитывая размеры его крутой, как колесо, груди, он вдохнул столько, сколько вдыхает полдесятка человек. Исполин переминался с ноги на ногу и не находил себе места. Не при тех обстоятельствах и не в самое подходящее время ему пришлось заговорить о расставании.
      – Я просто… Если быть до конца честным, я хотел больше времени провести рядом с тобой, дорогой друг. Но ты должен еще кое-что знать. – Пут поднял голову. – Я трус. Пусть это не будет для тебя тайной. Я сошел с корабля только вслед за собой.
      Никель повернулся. Он заглянул Фрумели в глаза, в ее солнечно-закатные глаза, а потом недоверчиво посмотрел на Пута. Здоровяк одним телосложением мог отпугнуть добрую половину всех опасностей, отчего Никель усомнился в столь самокритичном заявлении.
      – Трус?
      – Да, трус, – подтвердил Пут. – И если немного подумать, то я…
      – Я понимаю, – покачал головой Никель. – Теперь я все понимаю. Те, кто захочет моей крови, может заодно отведать твоей. Вот чего ты боишься.
      – Только, пожалуйста, не подумай, что я…
      – Больше не нужно ничего говорить, – осек Никель. – Я не стану подвергать тебя опасности. – Он приблизился к Путу, который, не догадываясь о его намерениях, пошатнулся. Но вместо этого Никель протянул пятипалую лапу. – Прощай. Спасибо за все, что ты для меня сделал.
      – Но…
      Никель развернулся и пошел прочь. Фрумели, печально, окинув напоследок друзей, теперь обозначившихся простыми кратковременными попутчиками, последовала за спутником. Она не верила, что все произошло именно то, чего она опасалась. Никель слишком горд, чтобы изменить своему решению, а она все еще слишком слаба, чтобы его образумить.
      А солнце коснулось гряды небольших скал горячим краем своего раскаленного тела. Светило повиновалось своим небесным законам, как Никель повиновался своей судьбе оставаться изгоем. Преображение безрадостных дней отныне стало главной задачей Фрумели. Все изменилось, поменялось местами. Отныне он нуждался в помощи. То, что прежде казалось возможным, стало придатком туманных иллюзий. Фрумели шла точно шаг в шаг за Никелем и боялась только одного – мысли, которая допускает ее уход.
      И нет ничего хуже, чем напоминание о ней одним лишь своим присутствием.