гл. 19 Другие

                Глава 19
                Другие

     Тиоракис в своем анализе окружения Острихса уделил особое место Репту именно потому, что  чувствовал за ним некую самостоятельную позицию, способность оказывать влияние, и опасался помех с его стороны для собственной миссии.

Другие  люди, составившие, в течение последних  дух трех  лет,  род постоянной свиты при "Чужом"   в его странствиях по городам и весям,  в указанном  узком смысле Тиоракиса не тревожили, хотя  чисто по-человечески,  некоторые из них  были гораздо интереснее  Репта.

    Вот, скажем,  художественная одаренность и поэтическая направленность натуры  Нониа,  не вызывала никаких сомнений.  Вместе с тем,  все это выражалось у него в каких-то инфантильных формах. Причиной тому были  разбросанность и недостаток трудолюбия,  которые  совершенно определенно мешали отлить заложенные в молодом человеке задатки многообразных талантов в  более или менее выраженные слитки   умений и навыков. 

Вот, например,  он сочинял неплохие стихи. Они могли бы быть просто великолепными, поскольку  богатое воображение Нониа нередко выплескивало из своих недр замечательной  красоты метафоры,  но на скучную черновую работу,  требовавшую отточить форму, выверить размер или рифму его уже не хватало.  Бриллианты поэтики выходили из под его пера со сколами и ненужными включениями, то есть далеко  не высшей чистоты.  С тем же результатом он  пытался  заниматься прозой. Здесь его продукция  оказалась представленной тремя или четырьмя рассказами, оставшимися в черновиках, и двумя неоконченными романами, один из которых заглох на пятнадцатой странице, а другой - на третьей.   Обладая неплохим слухом Нониа неоднократно брался  осваивать музыкальные инструменты, то,  прибегая к помощи  преподавателей, то,   используя самоучители, но почти нигде  не продвинулся далее стадии "постановки руки". 

    Между тем честолюбие его кипело, воображение услужливо рисовало картины славы и признания до того реальные,  что порою, выныривая из чудесной купели своих мечтаний  на поверхность обыденности, он с удивлением озирался вокруг, не понимая, куда, собственно, все делось?

    В свое время он закончил школу еле-еле на средние баллы, поскольку  учился, что называется из-под палки. Нудная дидактика учебного процесса наводила на него страшную тоску и рождала  труднопреодолимое  желание сбежать с уроков, что он  и проделывал весьма регулярно, отчего заслужено считался одним из самых неисправимых прогульщиков. 

Родители, конечно же,  хотели, чтобы Нониа продолжил образование, но с такими результатами тестов, которые он имел,  на что-нибудь престижное рассчитывать было трудно.  Карьера врача, ученого, или, на худой конец, юриста  ему явно не светила. Чтобы только успокоить отца и мать молодой человек поступил в колледж, где готовили  специалистов в области коммунального  хозяйства: всякие там водопроводы,  фильтры, канализационные системы,  электрика да лифты.  В общем-то, если подойти к этому делу  серьезно, тоже  весьма респектабельно и при определенной удаче даже доходно.  Однако,  как и следовало  ожидать,  Нониа  смог вынести пытку чертежными инструментами, изометрическими проекциями,  расчетами давления,  напряжения,  сечения,  фланцевыми соединениями,  регламентами безопасности  работ  и прочими  столь же  увлекательными вещами  лишь в течение одного семестра,  к концу которого стал появлялся в колледже все реже,  на сессию вовсе не вышел, вследствие чего был  безжалостно и совершенно справедливо отчислен.   Родителям  пришлось смириться с тем, что  их сыну придется приискивать себе  способ пропитания  не требующий  большой квалификации.

        Сам же Нониа  полагал, что такая профессия ему известна.

  Писатели и поэты -  вот те баловни судьбы,  успех  которых  практически никак не связан со специальным  образованием. Ни один из по-настоящему великих  представителей этого счастливого племени совершенно точно не имел удостоверения учебного заведения,  которым бы подтверждалось  такое его предназначение.  По наблюдениям Нониа, как-то так выходило, что настоящий писательский или поэтический дар давался кому угодно: врачам, архитекторам, шпионам, титулованным бездельникам,  профессиональным воякам, забубенным  люмпенам, иногда даже государственным цензорам,  в общем, лишь бы кому,  но только не людям с дипломами филологов. 

Главными же образцами для подражания и  опорою надежд  молодого человека являлись биографии двух  всемирно известных литераторов.  Один из них (отечественный)  пришел к писательству из полунищей семьи, через грязную и предельно грубую жизнь  простого матроса  промыслового судна, и  дополнил  копилку впечатлений скитаниями в армии бесприютных и вечно пьяных бродяг.  Другой (зарубежный),  в силу раннего  сиротства и жестокости нравов прошлого времени,   вытолканный из детства прямо во взрослую жизнь,   называл своими "университетами"  обитание в самых  низах пролетарской  среды,  и вынужденные путешествия  в обществе разнообразной голи перекатной в поисках работы и пропитания.   Ни тот, ни другой не обучались на филологических факультетах и  добились всего исключительно самообразованием и природным талантом. Оба они в свое время стали самыми высокооплачиваемыми писателями каждый у себя  на родине,  а именем одного из них даже был назван литературный институт. 

  Надо ли говорить, что Нониа подозревал  в себе  писательский дар,  а интенсивное и бессистемное чтение  считал  возможным  принимать  за самообразование.

  Чтобы заложить фундамент будущего успеха, оставалось  только набраться впечатлений.
             
    Отчасти следуя примеру  своих  маяков, он нанялся матросом на круизный  лайнер, отправлявшийся в далекий рейс на Срединный Архипелаг.  Собственно,  матросом он  только назывался а по сути был разнорабочим: грузчиком, уборщиком технических  помещений,  мойщиком стекол и чистильщиком "медяшки".  Регламент  плавучего острова развлечений, требовал,  чтобы младший технический  персонал как можно меньше маячил на палубах  в свободное время, а  вступать в  неслужебные контакты  с гостями строго воспрещалось. Так что увеселительное кому-то плавание, для Нониа обернулось изнурительно-однообразным ползаньем с разнокалиберными щетками по самым грязным закоулкам корабля - в рабочие часы,  а в свободные - унылым заключением в кубрике  под нижней палубой,  из единственного иллюминатора которого не было видно ничего,  кроме однообразно несущейся вдоль борта  вспененной воды. С таким же успехом не выходя из дома можно было бы наблюдать струю бьющую из крана в ванной комнате. 

Достаточно колоритных личностей,  обещавших стать прототипами героем его будущих литературных  шедевров,  в этом месте  тоже не наблюдалось. В основном здесь обитали люди среднего возраста,  давно расставшиеся с честолюбивыми мечтами или никогда не имевшие таких,   привыкшие тянуть  постылую лямку ради относительно приличного заработка.  Интересы и разговоры  их касались в основном  отработанных часов,  предполагаемых выплат, выгодных покупок в беспошлинных зонах,  курса валют, беспредела таможенников,  и наиболее эффективных средств для лечения венерических заболеваний. К тому же  оказалось, что Нониа  довольно сильно подвержен проявлениям морской болезни. Самая небольшая качка выводила его из строя, бросала в койку, лишала заработка и премиальных...

                * * *

    Через две с половиной недели  всех этих нравственных и физических мучений, так и не добравшись до экзотического Срединного Архипелага,  Нониа списался на берег   в одном из портов  Султаната Зати-Саб,  имея на руках минимальную сумму денег, позволявшую надеяться на возвращение домой,  при помощи консульского  учреждения  НДФ.  Консульство, однако,   его  не дождалось. 

Недалеко  от порта, в парке,  вблизи городской набережной, на  залитой солнцем травяной лужайке, в тени пышных субтропических деревьев  Нониа  натолкнулся на  группу, человек в двадцать,   парней и девушек,    о которых сразу подумал, что это студенты-туристы и, что они явно с севера континента, то есть почти земляки. Всем им было, наверное,  немного за двадцать, хотя  многие из ребят явно взрослились, маскируя свою молодость вольно росшими бородами и буйными космами "причесок".    Облачения  их составляла  очень небогатая и чрезвычайно пестрая одежда, которую придирчивый стилист непременно обозвал бы обносками и лохмотьями.  Их багаж - разнокалиберные и разновозрастные рюкзаки или даже просто большие холщовые сумки  образовывал небрежную пирамиду,  вокруг которой  молодые люди свободно расположились на отдых  в самых беззаботных позах  и, в  большинстве своем,  с увлечением предавались беседе, за исключением  одной только парочки, которая самозабвенно целовалась. 

Нониа задержался возле живописной ватаги, прислушиваясь к разговору. Говорили явно на  кальгском,  но совершенно неожиданно для себя он услышал и родную речь. Двое из интернациональной компании молодых путешественников действительно оказались соотечественниками Нониа.

    Поначалу Нониа хотел всего-навсего получить от них помощь  в части розыска консульства, но завязавшаяся беседа кардинально переменила его планы.

Оказалось, что ребята  сами только что прибыли из  Кальгской Республики,  чтобы присоединиться  к своим единомышленникам из  так называемого   "Вольного братства", которые  стоят лагерем  недалеко от города,  рядом с древним храмом  Созерцателя Вселенной. Из обрушившейся на него  полу-философской-полу-религиозной терминологии Нониа смог только уловить,  что целью  молодых людей является, то ли изучение, то ли освоение  каких-то  "духовных практик", до которых  обитающие в окрестностях храма местные отшельники - большие доки.

  Почти без перехода и,  совершенно точно, без какого либо сомнения,  но  со свойственной молодости  самоуверенной беспечностью новые знакомые тут же  предложили  Нониа присоединиться к их компании.
 
    Нониа в это время пребывал не в лучшем настроении. Оно и понятно - мальчишке неполных двадцати лет почти без средств оказаться  в совершенно незнакомой стране среди чужих людей и обычаев,  за  полторы тысячи километров от ближайшей границы своей родины  -  испытание не самое простое: есть чем  озаботиться и о чем взгрустнуть.

  - Ну,  чего?  Что ты,  как кислого наелся?  -  тормошил  его  в то же время совершенно  беззаботный  соотечественник  из "Вольного братства", и добавил, обращаясь, к своему  товарищу, - Может дать ему?  А?
    Тот  легко согласился:
  - Ну,  дай!  - и легкомысленный "Вольный брат", тут же нырнул  рукою в маленькую сумочку, притороченную к  поясу, немного там порылся пальцами и извлек на свет Божий  небольшой, размером с карамельную пастилку,  комок какой то массы, и сунул его к лицу Нониа.
    - На,  жуй!
    -  Что это?  -  слегка дернувшись,  поинтересовался Нониа, но новый его знакомый, со слегка неадекватным смехом  потребовал:
- Да, жуй ты! Не отравишься!
 
  Сам не зная почему, Нониа подчинился  этому  бесцеремонному, но,  впрочем,  вполне доброжелательному напору,  и сунул малоаппетитный на вид комочек  себе в рот.  Вязкая масса,  имела выраженный терпкий привкус каких-то трав или плодов,  и создавала ощущение холодка на нёбе, что позволяло заподозрить наличие в её составляющих эфирных масел.

    Нониа  жевал, а новые знакомые с интересом смотрели на него, будто чего-то ожидая.

Только  сейчас Нониа вдруг понял... какие это замечательные  ребята!  Как же ему повезло!  Он оглянулся вокруг и обнаружил то, чего еще несколько минут назад не замечал вовсе, погруженный в свои невеселые думы о трудностях предстоящего возвращения домой. Как же было красиво и радостно вокруг! Сверкающая  зелень всех оттенков,  невыразимой красоты цветы на деревьях и кустарниках,  воздушная голубизна неба и сияющая синева моря, подчеркнутая  алмазным песком  пляжа,   лежавшего  упругим изгибом  вдоль  радостно шумевшей набережной,  по которой  беспрестанно катился пестрый и оживленный поток  из (совершенно очевидно!)  веселых,  красивых и добрых людей... 

Один из парней,  видимо по изменившемуся  выражению   лица Нониа угадав его состояние,   показал на него пальцем своему товарищу и оба они  стали покатываться от хохота. Нониа, глядя на них немедленно и неудержимо рассмеялся сам, без видимых к тому оснований, а  просто так,  от неожиданно накатившей волны легкого веселья.  Еще не перестав смеяться он уже решил, что несомненно отправится в компании этих  замечательных ребят хоть к чету на рога,  и по пути туда наберется самых волшебных  впечатлений и наблюдений,  которые лягут в основу его будущих  великолепных рассказов и романов,  и вообще все будет так хорошо,  как только может быть в этой чудесной сказке, именуемой жизнью... Он тут же поведал  об этом своем решении  новым знакомым, чем вызвал их бурный и неподдельный восторг,  так как к этому времени они уже тоже успели  разжевать по "пастилке".   Дело было решено, и Нониа присоединился к "Вольному братству".

                * * * 

     Именно тогда, попав в стойбище "Вольного братства" у стен храма Созерцателя Вселенной,  Нониа впервые познакомился с Острихсом.  Познакомился, и даже хорошо,  но не подружился.  Там было много гораздо более ярких и интересных в своих внешних проявлениях людей,   к которым, тянутся такие искатели впечатлений,  каким был совсем еще желторотый Нониа.  А Острихс  в то время все еще очень остро переживал  недавнюю душевную травму и,  к тому же, опасался  засветить историю своего бегства из НДФ.  Он общался в основном с той частью "Вольного братства",   которая  меньше всего находила удовольствия в шумных и эпатажных акциях,  а больше всего занималась чтением и осмыслением заумных философских трактатов, чтобы  исхитриться и выдвинуть еще более заумные собственные идеи.

Нониа пару раз поприсутствовал  на  их диспутах, ничего не понял  и убедился,  что такого рода впечатления ему не нужны. В  будущую книжку это не вставишь - читатели сломают себе мозги или помрут со скуки.  Он выбрал компанию  той части молодежной общины, к  которой относились двое ребят, угостившие его  на набережной  чудесным "зельем",  раскрасившим  неласковое бытие  в беззаботные цвета радости.  Эти -  увлекались внешней стороной "философии свободы",  пугали обывателей шумными театрализованными  и отчасти хулиганскими протестами против различный "ущемлений прав", с энтузиазмом отсиживали за то в полицейских участках,  ощущая себя, при этом,   истинными борцами и не иначе,  как узниками совести;  всюду где могли демонстрировали  максимальную свободу нравов  и презрение к "буржуазной морали"...

  Это  веселое, бесстыдное, полуголодное и угарное какое-то существование  вначале  закружило и увлекло Нониа, но примерно через год наступило неприятное отрезвление. Его друзья,   не удовлетворившись "зельем"  принялись расширять  себе сознание более мощными средствами. В результате один из них умер на руках у Нониа  от передозировки, а второго совершенно больного,  с тяжелым поражением печени,  увезли домой с трудом разыскавшие его родители. Сам Нониа  избежал подобной участи по счастливой случайности.  Оказалось,  что его организм обладал индивидуальной непереносимостью  как раз этого "модного"  психоделического наркотика и мгновенно начинавшаяся неудержимая рвота,  тут же выводила отраву из организма. Расширять сознание не получалось и, оставаясь совершенно трезвым,  Нониа с ужасом наблюдал  стремительное  саморазрушение,  которому предавались его товарищи.
 
    Тут к  Нониа пришло осознание того, что он, пожалуй, накопил  уже вполне достаточно ярких впечатлений, чтобы  вплотную приступить  к реализации своего призвания. И действительно, за спиной остались  десятки городов  в отдаленных, в том числе,  весьма экзотических странах;  в памяти скопилось масса забавных, не очень забавных, а также  трагических случаев, свидетелем и участником которых ему пришлось стать.  Встреченные на пути сотни людей самых разных характеров и устремлений  могли дать сколько угодно  прототипов для  создания  героев будущих писаний...

  Об эту пору,  изрядно поредевшее "Вольное братство"  очень удачно для Нониа  занесло   именно в ту часть пресловутой  дельты  Смилты, которая после Шестилетней войны  осталась за Соединенным Королевством Великой Равнины.  Самая неугомонная часть молодежной вольницы устроила по своему обыкновению  шумную акцию  перед кафедральным  храмом  в портовом городе Смилтач.  Лозунги на этот раз были довольно невинными - что-то такое экуменическое. Однако в данной местности краснокаменная  паства по давней традиции отличалась особой ортодоксальностью,  и  выступление отвязанной молодежи, вкупе с излишне свободными манерами  демонстрантов, показалось ей непростительной наглостью. Возникла  большая драка, в дело вмешалась полиция и   Нониа, в который уже раз,  оказался в "обезъяннике".  Но тут выяснилось,  что  краткосрочная виза для въезда в  Королевство у него закончилась несколько дней назад и судья, рассматривавший административные протоколы немедленно вынес решение о депортации  смутьяна на родину, благо пограничный переход  находился на мосту через Большую Ветку в  пределах прямой видимости из окон  судебного зала, так что казна не должна была  даже разоряться на процедуре выдворения.

  Уже  через три дня, которые Нониа провел в камере, его передали пограничникам НДФ, а те -  проверив новоприбывшего по разным криминальным учетам и,  не найдя за ним ничего предосудительного,  отпустили скитальца на все четыре стороны.  Но теперь между Нониа и "Вольным братством" лежала граница, перейти которую он  не мог,  что и было сочтено им как перст судьбы, указующий дорогу домой.

Используя приобретенные за последний год навыки бродячей жизни он довольно быстро, где автостопом, а где - "на собаках",   преодолел путь до родного города,   пролегавший через два кантона и,  наконец,  объявился  пред  очами отца и матери.

    Родители Нониа  были суровыми людьми и  трогательной сцены "возвращения блудного сына" не вышло. В крове ему, правда,  не отказали и даже накормили ординарным ужином, но тут же поинтересовались, как он собирается зарабатывать себе на жизнь, дав тем самым понять, что содержать его, великовозрастного дармоеда,  просто так  никто не собирается.

    И тут выяснилось,  что, почти за полтора года скитаний Нониа не научился,  по сути,   ничему и, в первую очередь,  умению вкалывать,  то есть упорно и старательно выполнять какую бы-то ни было работу.

Тем не менее,  он не был идейным тунеядцем и, потому, отправился искать себе применение. Должности, которые предлагали ему, не имевшему никакого образования или  серьезных практических навыков  оказывались соответствующими: курьер,  уборщик,  заправщик,  доставщик и тому подобное. Нониа не отказывался, но нигде долго не держался -  чрезвычайно мешала память «Вольного братства».  Он  постоянно  просыпал по утрам, не умел вовремя прибывать в назначенные места,  и при этом бесил руководство  высокомерными рассуждениями о собственных правах и свободах...

    Его писательство  тоже не задавалось.  Если с небольшими стихами было еще туда-сюда,  то для писания  более или менее объемной прозы  требовалось много времени и умение надолго сосредоточиваться.  А этого дара у него как раз и не было. Поэтому  рассказы оставались в черновиках,   романы  замерли на первых страницах, а довольно оригинальные, но сыроватые вирши печатать никто не хотел.  Слава ходила невидимой где-то за горизонтом  круга его жизни...

    К двадцати семи годам он постепенно начал  думать о себе, как о неудачнике, выбрав, что нередко случается в таких  случаях,  позу непонятого гения.   В этой позе он бы и умер через энное количество лет, если бы судьба вновь не свела его с Острихсом.
               
                * * *

    Кантон проводил довыборы в законодательное собрание  и по телевидению постоянно призывали за  кого-нибудь голосовать.  Нониа политикой не интересовался и при появлении на экране физиономии очередного агитатора сразу переключал канал.  И в тот вечер он также хотел было пустить  в дело пульт, но палец замер на кнопке.  Из окна телевизора на него смотрело знакомое лицо.  Острихс!
    - Экла!  - громко позвал он молодую женщину,  с которой сожительствовал уже года два,  не столько по причине большой к ней любви, сколько потому, что она владела небольшой квартиркой,  и это обстоятельство позволило Нониа  съехать из родительского дома, подальше от вечного занудства отца и матери - Экла!  Я этого парня хорошо знаю!
    - Ты, знаешь Острихса Глэдди?!  - изумилась пришедшая с кухни подруга,   и  Нониа понял, что в последнее время он, видимо, пропустил что-то важное.
  -  А ты-то откуда его знаешь? - с не меньшим удивлением  поинтересовался он у подруги.   
  - Да ты у меня совсем не от мира сего!  -  отвечала политически подкованная сожительница, -   Это же "делатель депутатов"! О нем вообще чудеса рассказывают!  Ты, правда, его знаешь?!  Он,  между прочим,  в нашей гостинице  остановился...

                * * *    
               
    Утром следующего дня Нониа организовал засаду в вестибюле лучшего городского отеля, где работала горничной его Экла. Ему повезло. Не прошло и получаса, как из большого лифта вышел Острихс в сопровождении  нескольких солидных господ и их охранников.

    Нониа стремительно поднялся  и двинулся наперерез компании.
- Острихс! -  громко воскликнул он.

    Один из охранников профессионально-четко преградил ему дорогу, но  Острихс поразительно быстро,  с учетом значительного времени,  прошедшего с тех пор как они виделись в последний раз,  узнал  того,  кто назвал его по имени.

- Все нормально!  - сказал он охраннику, и тут же без перехода - Нониа!  Ты откуда здесь! Я рад, слушай, правда, рад!

    Нониа сам был поражен такой реакцией  Острихса. Он-то опасался, что тот его и не вспомнит, или не захочет вспомнить.  Однако, у Острихса, с "Вольным братством", видимо, было связано что-то такое, что делало радостным и желанным любое напоминание о тех временах.
    - Я сейчас должен уехать,   но  часа через четыре вернусь - продолжал Острихс с энтузиазмом -  Сможешь подойти? ... Вот и отлично!  Портье я предупрежу, чтобы тебя проводили в номер. Если задержусь,  обязательно дождись! Слышишь?...

                * * *

    Конечно,  он  дождался.  Они просидели до ночи,   вспоминая все сумасбродства, находки и потери  "Вольного братства",  а Нониа  посетовав на бесперспективность нынешнего своего существование,  высказался в том смысле, что душу бы заложил,  за то чтобы  вновь хлебнуть немного  той вольной кочевой жизни.
    - А бросай все к черту ! - тут же предложил Острихс, -  И давай со мной!
    Такого Нониа не ожидал и в самых лучших своих предположениях.
    - А что я делать-то буду?
    - А что ты в "Вольном братстве" делал?   Ты же, кажется,  впечатлениями напитывался? Писать хотел?  Вот и продолжай напитываться? И  пиши, наконец!  Понимаешь Нониа, может быть самое лучшее, и самое правильное,  что я могу делать в нынешнем моем статусе, так это помочь хотя бы нескольким людям обрести удачу и самореализоваться...  Пользуйся, пока  есть такая возможность!