Тряпичная кукла

      Две тряпичные куколки – Мэри и Джейн – сидели на лавочке в парке.
- Какой приятный ветерок! Как будто море совсем недалеко… - сказала одна из них.
- Да, даже и не скажешь, что уже октябрь. Оказаться бы сейчас в маленьком приморском городке… - отозвалась вторая.
     И, в сущности, было неважно, кто из них что сказал: они были похожи, как сёстры, хотя и не были сёстрами. Но, определённо, изготовлены они были в одной мастерской, по одному лекалу. Те же удивлённо-грустные пуговки-глазки, только у одной – зелёные, у другой – голубые; те же волнистые каштановые волосы, только у одной они были обрезаны до плеч и распущены, а у другой – заплетены в длинные косички. На Мэри был нежно-сиреневый батничек и джинсовый сарафан, из-под кед выглядывали фиолетовые ажурные гольфики, а на шее под бледным плоским лицом трепыхалась лавандовая косынка. Джейн была одета в клетчатое платье до щиколоток и чёрные лакированные туфли. Им так нравились барышни XIX века из книг Бронте и Остин и они так хотели походить на них. Они  были рождены для того, чтобы обучаться филологии в закрытом пансионе какой-нибудь мадам, любоваться природой, читать книги, работать гувернантками в домах богатых джентльменов, а потом выходить за этих джентльменов замуж. Их туловища были такими белыми, мягкими и трогательно-детскими, их руки так примерно были сложены на коленях, головы слегка наклонены вниз,  а очи опущены долу, что казалось, будто кто-то посадил их сюда, вложил им в руки толстые книги и на время ушёл.
     Но они говорили. И даже двигались.
- Как же нам дальше жить, Джейн? – спросила Мэри. – Этот город такой большой и такой жестокий.
- Не знаю, милая Мэри, - вздохнула Джейн. – Раньше, когда мы учились, всё было намного легче.
     Когда куклы покинули свои кукольные дома, по заведённому кем-то порядку они были отданы на усовершенствование, чтобы потом вернуться в кукольный магазин более привлекательными для возможных покупателей. Мэри была оснащена функцией художницы, а Джейн  - функцией учительницы английского языка, так что к образу гувернантки она была несравненно ближе, чем Мэри, хотя живописные навыки тоже могли пригодиться отпрыскам богатых джентльменов.
     Но пока их новоприобретённое оснащение не находило себе должного применения.
Милая Мэри сменила уже целый ряд работ по специальности и не только, но нигде не задерживалась долго. То, за что она сначала бралась с пылким воодушевлением, скоро превращалось в рутину и в опутывающую сеть неприятных, обременительных человеческих взаимодействий. Мэри начинала чувствовать, что теряет что-то важное, может быть, саму душу, и, истощённая, со сбившейся комками ватой в тряпичном теле, уходила с очередного места работы почти по-английски. В этом была какая-то опьяняющая прелесть свободы: спустя четыре месяца после опостылевшей работы и ежедневной вахты за офисным компьютером сбегать на электричке в какой-нибудь подмосковный городок, потом возвращаться, тратить все заработанные деньги на художественные принадлежности, рисовать  никем не оценённые шедевры и чувствовать себя свободным гением, перед которым лежит весь мир и которому всё по плечам. Но заканчивалось это тем, что приходилось еле-еле сводить концы с концами и искать новую работу.
     Мэри часто говорила, что дело в городе, что он душит её, что ей надо было родиться в другом месте. Возможно, тогда она смогла бы найти себя. Здесь же она чувствовала себя неприкаянно.
     Для Джейн, в отличие от Мэри, этот город не был родным. Но она тоже чувствовала себя в нём чужой. Она жалела о городах, которые могли бы стать для неё родными и которые она утратила навсегда. Города, в которых есть море. Города, где есть место слабости и мечтательности, где никто никуда не торопит, где можно быть самой собой.
А здесь Джейн тоже была неприкаянна. Кем она только не работала: и курьером, и продавцом фастфуда, и уборщицей. И на любой работе она с горечью ощущала, как утекает драгоценные время, которое она могла бы потратить на чтение и на прогулки по аллеям. Книжные новинки вспыхивали и уходили в забвение, и она уже совсем не успевала за ними следить. Перевод, который она начала ещё в университете, так и лежал незавершённым. Но мечта и романтика всё ещё жили в ней, поэтому она сейчас сидела рядом с Мэри, делилась своими сокровенными мыслями и любовалась природой.
- Смотри, как красиво падают листья! – воскликнула Джейн.
- Хочешь, я тебя сфотографирую? – предложила Мэри, вытаскивая смартфон.
     Джейн не отказалась. Она очень любила фотографироваться. Это было их любимым с Мэри занятием. На фотографиях можно создавать прекрасные образы. А на этой дубовой аллее, устланной  листьями, и в этом новом клетчатом платье она будет невероятно похожа на английскую леди. Какая здесь всё-таки классная атмосфера!
Атмосфера всегда была очень важна для Мэри и Джейн. Встречаясь, они могли даже особо ни о чём не говорить, а только сидеть и мечтательно вздыхать, наслаждаясь атмосферой. Они просто упивались ею, представляя, что гуляют в каком-нибудь английском парке, и что, выйдя, они попадут не во вращающуюся центрифугу мегаполиса, а к старинной усадьбе, где сейчас будут пить чай, вышивать или читать в магической тишине библиотеки книгу.
     И сейчас им так не хотелось прерывать очарование момента. Этот день был одним из немногих тех особенных дней, когда они могли побыть самими собой.
     Но надо было идти, потому что серая мохнатая тучка своими когтистыми лапами уже загоняла клубочек заката в дальний западный угол запылённого неба. Джейн с грустью закрыла книгу, содержанием которой ещё недавно делилась с Мэри, подруги собрали термос и остатки домашнего печенья в специальный кожаный рюкзачок для пикников и встали с лавочки.
- Какой дорогой пойдём? – спросила Мэри.
- Давай той, что длиннее. Так не хочется уходить отсюда и хочется ещё немного поговорить.
     Они не торопились, их никто не ждал дома, разве что Мэри ждал любимый кот. Отсутствие ожидающих тоже печалило кукольные девичьи сердца. Но английские джентльмены водились только на страницах книг. Хотя Мэри и Джейн продолжали их преданно ждать на своих уединенных, далёких от мирской суеты полках. Они думали, что все мы попадаем в игрушечный магазин из какой-то сказочной идеальной страны. И всю жизнь они тосковали по этой стране. И искали что-то похожее на эту страну в окружающем мире или пытались создать по мере своих сил. Но всё было не то, потому что жизненные проблемы всё равно норовили затопить даже эти островки.
- Так не хочется завтра на работу… - сказала Джейн. Этой осенью она устроилась учительницей английского в школу.  Работа поглощала почти всё её время, только в это воскресенье удалось найти несколько часов для души. А ей так хотелось быть переводчиком или даже самой что-нибудь писать!
- Мне тоже, - поддержала её Мэри. – Я, наверное, скоро снова уволюсь. Мне очень не хватает чего-то настоящего. Совсем не остается времени для творчества.
     Они подходили к границе парка. За оградой шумела скоростная магистраль. Надо было ещё как-то перебраться через неё, найти подземный переход. Спуститься в метро и поехать на съемные квартиры.
     Вечером помыться, поужинать. Утром встать в шесть. Спуститься в метро и поехать на работу…
     А парк всё так же будет стоять здесь и заманчиво шелестеть золотыми листьями. Парк, где Мэри и Джейн были теми, кем они являются на самом деле – настоящими английскими леди, жёнами благородных джентльменов, художницами и писательницами. И это останется их совместной тайной. Они всегда будут помнить эти праздники цельности и осмысленности жизни, даже если за границами парка их по-прежнему ждёт неприкаянность.

     Эти были последние тёплые выходные той осенью. В следующий раз по-настоящему выбраться в парк удалось только весной. В зимние месяцы подруги виделись всего несколько раз, даже толком не успевали поговорить. Но вот по-майски тёплый март, и они встретились, на том же входе, чтобы прошествовать к той же скамеечке.
     Две тряпичные куколки - Мэри и Джейн, нежные и беззащитные, робкие и мечтательные.
- Привет, Маша!
- Привет, Женя!
- Как дела?
- Как дела?
- Хорошо.
- Плохо.
- Я рада.
Стоп.
- Плохо? Почему, Маша?
- Надоело мне всё. Не могу найти работу. Как всегда. Ну, ты понимаешь меня.
     Джейн понимала …и нет. Что с ней стало? Она работала-работала-работала эти полгода.
- Было тяжело?  спросила Маша.
- Да, – ответила Женя. Но какая-то гордость и какое-то достоинство были в её ответе.
     Женя словно бы ощущала какое-то превосходство над Машей и презрительную жалость к ней. К тому, что она никак не может найти себя. Странно. Ведь Женя такая же. Но оттого, что Женя понимала Машу как саму себя, та ей казалась еще более жалкой. Она видела в ней своё отражение. Но ей больше не хотелось сливаться с этим отражением, а хотелось противопоставить себя ему.
     Маша тоже почувствовала какую-то надменность в Жене. Что это было? Важность человека, который наконец нашёл своё путь, перед теми, кто так и не смог преодолеть себя и сделать это? Всё время, пока они разговаривали, Маша ощущала этот самодовольный укор уставшей, но какой-то цельной Жени в её сторону. Разговор не клеился.
Сделав круг по парку, но так и не сев на памятную скамью, девушки дошли до границы парка.
- Ну, я пойду, - сказала Женя.
- Хорошо. Пока!
- Пока!
     Тряпичная Маша стояла в парке под сенью зеленеющих деревьев и смотрела вслед Жене. Это была уже не тряпичная кукла. Из-под тряпичного туловища проступили плотные подтянутые пластиковые части. И не в клетчатом платье, а в деловом костюме.    «Да это же… кукла Барби!» - подумала Маша.
     Кукла Барби целеустремленной походкой деловито нырнула в переход.
     Маша снова пошла в глубь парка, дошла до скамейки и в одиночестве села на неё. На ней был всё тот же сарафанчик, только сверху была тёплая вязаная кофточка и весенняя куртка с клетчатым капюшоном. Маша задумалась: «Неужели я когда-нибудь тоже стану Барби?» и задумчиво потрогала свою тряпичную руку, нет ли там чего-нибудь твердого. Она хотела этого и нет. Ещё она думала о том, станет ли её подруга снова тряпичной куклой. Вдруг её превращение временно. Ведь жизнь человека циклична, за периодом наполненности наступает период опустошенности, за периодом цельности – раздробленность…
     Погружённая в эти мысли, Маша сидела на лавочке, где когда-то сидели, спасаясь от неприкаянной жизни, две тряпичные куколки Мэри и Джейн. И была в этом какая-то прелесть. Тогда они обе были неприкаянны, но сейчас неприкаянна только она, Мэри. Может быть, её «прикаянность» ещё впереди?.. Размышляя об этом, Мэри была неподвижна, головка её была слегка склонена набок, а руки покорно лежали на коленях, как будто кто-то из играющих детей забыл на лавочке свою куклу.