Без царя в голове - глава 5

Ещё с очень раннего времени окружающие начали замечать, что у меня получается хорошо петь и чувствовать ритм музыки. Я и сам это замечал, и, в какой-то мере, даже гордился этим. Поэтому, тот факт, что меня начали обучать этому искусству, был предопределён за меня. Вышло из этого… ну, в общем, сейчас я и расскажу вам об этом.

Я уже упоминал, что семья у нас всегда была очень музыкальной – как с отцовской, так и с маминой стороны. Музыка была неотъемлимой частью нашей жизни – кассетные магнитофоны, радио, словом, всё, что могло звучать, у нас никогда не смолкало. Особое место в нашем доме занимала гитара – огромный (для меня тогдашнего, малолетнего карапуза) инструмент со струнами, способный в руках мамы или папы извлекать из себя музыку. Я был готов слушать часами, как они играют, и мечтал научиться этому.

И вот, когда мне исполнилось шесть лет, меня впервые отвели в музыкальную школу. Начался первый период моего обучения, который был весьма непродолжителен, но который дал мне довольно много в плане общего развития. Не могу сказать, что причиной моего ухода тогда послужило что-то катастрофичное… Но, обо всём по порядку.

Я был ещё очень мал, чтобы обучаться игре на гитаре, поэтому меня отдали на направление вокала. Моим преподавателем тогда была Елена Анатольевна Кумскова. Я не помню в деталях всего, но могу сказать, что мне поначалу очень нравилось учиться. Я чувствовал, что это – именно то, чем я хочу заниматься. И пусть не всё получалось, но я достаточно терпеливо всё переносил.

Пока не настал период обучения общему фортепиано.

Как я уже говорил, единственным музыкальным инструментом, знакомым мне, была гитара. Впрочем, о существовании пианино я тоже был осведомлён, и даже пробовал извлекать какие-то звуки. Естественно, это нельзя было назвать игрой, но я не возражал против того, чтобы научиться играть на этом инструменте.

И надо ж было случиться такому, что у меня не сложились отношения именно с этим инструментом.

Несмотря на все мои старания, я не мог выдавить из себя даже простейшие произведения типа того же « Чижика-Пыжика», который многие дети умеют играть одним пальцем. И тройки по фортепиано на фоне пения очень расстраивали не только меня, но и мать. Я начал ненавидеть занятия в музыкальной школе и то и дело искал повод остаться дома.

Между тем, преподаватели говорили о необходимости покупки инструмента для занятий дома. Мама отказывалась, ссылаясь на занятость и недостаток денег в семье. И однажды вопрос встал таким образом, что нам было выставлено условие: либо я остаюсь и занимаюсь дополнительно вечерами, либо мы уходим. Как нарочно, я тогда заболел ангиной, и выпал из занятий недели на две. И этого нам хватило, чтобы принять решение уйти…

Конечно, из-за произошедшего я не перестал меньше любить музыку. Однако очарования этим искусством у меня заметно поубавилось, как и желания учиться его творению. Поэтому, когда зимой 2002 года я ушёл из музыкальной школы, я не думал, что ещё вернусь туда.

***

Это случилось три года спустя. Мне исполнилось ровно 10 лет. На этот раз инициатором второй попытки покорения столь уважаемого в нашей семье искусства стал отец. К тому моменту память о негативных моментах как-то истёрлась, и я согласился попробовать снова.

Теперь я пошёл учиться именно на акустическую шестиструнную гитару – тот самый инструмент, который так покорил меня в детстве. Преподавателем у меня стала Евгения Владимировна Рыжова – довольно молодая девушка, обучавшаяся на тот момент в консерватории. Надо сказать, она действительно талантливый музыкант, владеющий не только гитарой, но и виолончелью… И она постаралась научить меня чему-то.

Теперь я понимаю, что, продолжи я заниматься музыкой активно – глядишь, и жизнь сложилась бы иначе! До 4 класса я действительно продолжал прогрессировать в техническом мастерстве игры на гитаре, хотя это было крайне непростым делом. В день мне приходилось заниматься не менее двух-трех часов, но зачастую и этого было недостаточно для роста мастерства. Тем не менее, я активно участвовал в отчетных концертах и агитационных выступлениях в различных учреждениях – детских садах, школах, социальных центрах. И эти выступления были действительно успешными!

Каждый год устраивалось два технических зачёта и один переводной экзамен. Это означало, что я должен был изучить несколько крупных академических произведений, сыграть что-нибудь по слуху и правильно ответить на вопросы по музыкальной терминологии. Зачеты эти были, обыкновенно, очень лёгкими, хотя не случалось без казусов – так, однажды я сдавал зачёт, будучи очень больным. Но переносить его я не пожелал, поскольку хотел заранее освободиться на несколько дней. И сдал его на «отлично».

К сожалению, ныне из навыков игры на гитаре у меня сохранилась разве что аккордовая игра боем, перебором и арпеджио. Но подбирать песни у меня получается неплохо, судя по отзывам слышавших мою игру людей. И, хотя сам я так не считаю, им может быть виднее. Я же, со своей стороны, считаю, что навыков игры у меня не осталось вовсе. Может быть, я скромничаю? Кто знает…

Помимо гитары, у меня были и другие предметы в музыкальной школе. Всего их было около десятка, и вспоминать все из них у меня займёт очень много времени и копошения в межушном нервном узле, поэтому рассказывать буду о самом важном. Думаю, начать стоит с хора. Именно с ним у меня связано множество воспоминаний о периоде музыкальной школы – как позитивных, так и не слишком.

Поскольку первой моей специальностью был вокал, то нет ничего удивительного в том, что я был взят – внимание! – в Образцовый Сводный Хор Светлоярской Детской Школы Искусств (вот так вот!). Выглядело это, однако, гораздо проще, нежели звучало – всего-то человек шестьдесят, в общей сложности. Голоса  в этом хоре делились на два типа – «сопрано» (под которыми условно понимались все женские голоса вне зависимости от реального тембра и дисканты ), и «альты» - условно низкие (в основном – парни со сломавшимся голосом). Всё время, пока я пел в сводном хоре, я состоял в рядах «сопрано», о чём предпочитал не распространяться, учитывая, что вообще, это слово означает высокий женский (!) голос. Несложно было бы представить себе реакцию на это тех моих одноклассников, кто музыке не обучался. У меня и так репутация в школе была не фонтан…

Руководителем хора была Валентина Ивановна Агеева, которая удивительным образом сочетала в себе добродушие и невероятную суровость и требовательность ко всем своим ученикам. Любимчиков у неё не было, и за это стоило бы её поблагодарить, поскольку хор – это всегда совместная работа каждого из его участников. И, хотя с позиции участника, это не всегда чувствуется, но опытный руководитель всегда услышит фальшь хотя бы одного хориста – а это может повлечь за собой провал всего выступления.

Репетиции сводного хора проходили еженедельно, по выходным. И… боже, как я их ненавидел! Я искал любой предлог, лишь бы избежать этого – не гнушался даже откровенными прогулами. Моя ненависть имела основания – помимо единственного выходного, сводный хор ещё и ставил репетиции на вечер, когда большинство людей стремится отдохнуть перед началом новой рабочей (или учебной) недели.

Но только не мы! Мы разучивали партитуры, а перед тем – долго и мучительно распевались. И, надо сказать, это имело смысл – после хорошей распевки становится действительно легче извлекать сложные звуки. Но, когда тебе чуть больше десяти, и ты в свой единственный выходной распеваешься на глиссандо  «Лё-А-О», тебя так и тянет спеть что-то более «народное», нежели «песню пьяного японца», как мы её называли.

Сами репетиции длились полтора-два часа, но задержки были обычным делом, особенно когда Агеева была нами недовольна. Сильнее всего мы задержались на срок двух обычных уроков – полтора часа. Приятного отношения к работе это, конечно, не прибавляло.

Однако, служба в хоре имела и свои плюсы. Она позволила поездить по городу и области, выступить во многих местах, из которых мне сильнее всего запомнился конкурс хоров «Золотая Русь». По его результатам, наш хор и стал образцовым, что никак не облегчило наше положение. Тем не менее, это было достижение всех и каждого, особенно с учётом наличия на конкурсе множества очень сильных и хорошо слаженных хоров по 100 и более человек в составе.

Хор приучил меня к терпению и самодисциплине гораздо сильнее, чем какой-либо другой предмет в музыкальной или обычной школе. Разница была ещё и в том, что пение, в отличие от того же фортепиано – это вещь, в которой я действительно мог преуспеть. И преуспевал, благодаря упорным и тяжёлым тренировкам, хотя периодически мои нервы не выдерживали, и я сбегал с уроков на пустыри, предварительно выключив свой мобильный и домашний телефон. Иногда это даже прокатывало. Но я старался этим не злоупотреблять, потому что считал подобное поведение невежливым и недостойным. Ровно до того момента, пока меня опять всё не задалбливало до такой степени, что я вновь бежал на вожделенный пустырь.

Тем не менее, в хоре я выделялся, и, когда настала пора мне выбрать какой-то факультативный предмет, я, не раздумывая, вернулся в вокал. Но, на сей раз, под руководством Валентины Ивановны, я начал открывать для себя академическое пение. Я проучился у неё два года.

Академическое пение очень тесно связано с высокими музыкальными жанрами, основанными на классической музыке. Разумеется, оно довольно-таки упрощено по сравнению с той же оперой – ей вообще учатся с раннего возраста и чуть ли не всю жизнь. Однако самые основные певческие приёмы были заимствованы именно из оперного вокала. Такой тип вокала доминировал по всему миру вплоть до середины века, пока не начал вытесняться более «естественным» звучанием эстрады и зарождающегося рока.

Работа диафрагмой, правильное дыхание, осанка – это всё играет огромную роль в академическом пении. И давалось мне это ой как непросто… Видите ли, у меня очень часто случались хронические насморки, поэтому мне всегда было очень трудно дышать во время пения. А уж попытки сделать это «эстетично» могли закончиться катастрофой. Не меньше сил отнимала и распевка звуков – при правильной постановке тела, петь становится легче. Мы пользовались этим, и включили в наш репертуар, между прочим, такую знаменитую песню, как «Funiculi, Funicula» в русском переводе.

Удивительно, но эта песня давалась мне довольно легко, и на каждом её исполнении я срывал аплодисменты публики. Это уже потом я узнал, что её пели многие великие тенора мира, в том числе – знаменитые оперные певцы, такие, как Андреа Бочелли и даже сам Лучано Паваротти. А тогда мне просто нравилось чувствовать музыку и создавать своим голосом атмосферу для слушателей. Это чувство я запомнил и полюбил на всю жизнь, и до сих пор стараюсь выкраивать момент, чтобы выступить где-нибудь на публике.

С выступлениями по вокалу я объездил мест больше, чем с гитарой. И Дубовка, и Райгород, и Октябрьский, и ещё много мест… Конкурсы следовали один за другим, и я постоянно занимал высокие места, а нередко даже побеждал. До сих пор мой письменный стол забит различными грамотами и благодарностями за участие.

 Однажды мы должны были ехать на областной певческий конкурс в Камышин с ночёвкой. Естественно, долго и усердно готовились и репетировали. И надо же было случиться тому, что у меня прямо в день отъезда подскочила температура, и пропал голос! Естественно, ни о какой поездке не могло идти и речи. Я был очень расстроен, хотя мысль о том, что нашу поездку отменили, приносила и какое-то облегчение.

Занятия по вокалу длились очень долго, но всё закончилось, как только у меня начал ломаться голос. Читатель, особенно мужского пола и занимавшийся пением хотя бы на любительском уровне в детстве, конечно, понимает, о чём я говорю, и чем всё это для меня обернулось. Я моментально вылетел из хора, потому что перестал брать верхние ноты партитур, а тембр ещё не позволял устроить меня в «альты». Я перестал петь с тех пор, и отказывался это делать даже для родственников и друзей. Неудивительно, ведь я мог совершенно случайно дать «петуха» на самом простом месте, и постоянно скакал в регистре. И так продолжалось вплоть до окончания музыкальной школы.

Ломка голоса длилась у меня очень долго – почти два года. По их истечении, мой некогда звонкий и чистый дискант превратился в скрипучий омерзительный баритон. Я, конечно, знаю, что вы сейчас подумаете, но нет – я терпеть не могу свой голос. Особенно мне не нравится, как он звучит в записи, и я не думаю, что это вина аппаратуры. Эта козлиная скрипучесть звука, какая-то общая несерьёзность тона…

 Вот так, к сожалению, иногда кончается то немногое светлое, что даётся тебе свыше. Я очень удивляюсь, когда слышу, что кому-то нравится, как я пою. В таких случаях мне всегда приходит в голову только одна мысль: «Вы что, **я, издеваетесь?». Но петь для себя я по-прежнему очень люблю, и с удовольствием делаю это, когда есть соответствующее настроение.

***

Говоря о важнейшем элементе музыкального образования, нельзя не упомянуть такие предметы, как сольфеджио и музыкальная литература. Очень редко у кого эти предметы являются любимыми, потому что даже для одарённых музыкантов освоение нотной грамоты, правил композиции и развитие чувства ритма очень часто становится трудным занятием. Этому я сам был свидетелем. Но, в то же время, я был исключением из общего правила – мне нравилось сольфеджио, хотя занятия по нему длились долго и немного нудно.

Сольфеджио и музыкальную литературу преподавала у нас Ирина Андреевна Вантеева – педагог с выдающимся стажем и очень опытный знаток классической музыки. Но, помимо этого, у неё действительно был талант общения с подопечными – настолько развитый, что её уважали и любили даже малыши 6-7 лет от роду, которые и составляли костяк её учеников. Она настолько хорошо умела доносить до нашего разума такие сложные для детского восприятия вещи, как музыкальные интервалы, аккорды и таблицу тональностей, что они запоминались на всю жизнь.

Главной сложностью для меня за всё время обучения стали аккорды. До сих пор я в них иногда путаюсь, а тогда мне было ещё сложнее. Но Ирина Андреевна была терпелива, и всегда была готова объяснить нам, непонятливым, строение квинтсекстаккорда ещё раз. И мы запоминали… до следующего урока.

Что же касается таких упражнений, как диктанты и сольмизация, то есть, пропевание нот согласно размеру произведения, то с ними я справлялся очень хорошо благодаря развитому музыкальному слуху. Конечно, и здесь возникали нюансы, особенно это касалось произведений со сложными размерами. Но, как правило, всё обходилось хорошо. Это позволяло мне слегка халтурить на домашних работах и практически не повторять ничего дома… Иногда это получалось, а иногда – нет. Но, поскольку меня выручали слух и чувство ритма, за всю свою жизнь я практически не получал двоек по сольфеджио. От слова «совсем».

А после сольфеджио начиналась музыкальная литература… И это была отдушина. После трудных упражнений по сольфеджио, разговоры о великих классических композиторах и их музыке, анализ их произведений воспринимался как награда за терпение. Этот предмет я по-настоящему полюбил, всей душой, потому что именно он оказал огромное влияние на мои музыкальные вкусы.

Дело не ограничивалось только классической музыкой: Ирина Андреевна рассказывала нам и о музыке современной – от романсов и джаза до рока. Именно у неё в классе я впервые в жизни услышал не только Баха, Моцарта и Бетховена, но и «Beatles», «Queen», многих-многих других. Хорошо помню, что последним заданием по музыкальной литературе для меня стала подготовка доклада по любимой музыкальной группе любого жанра. К тому моменту я уже серьёзно увлёкся роком – начав с «Кино» и «Сектора Газа», продолжив «Алисой», «Queen», «Led Zeppelin» и «Black Sabbath», и уже открывал для себя мир хэви-метала. Однако, я проявил благоразумие и рассказал о «Queen». Работать над ним было огромнейшим удовольствием, а музыку четырёх лондонских музыкантов я полюбил на всю жизнь, и слушаю до сих пор. Как и классику, хотя и довольно редко.

Можно долго говорить о музыкальной школе, вспоминая те или другие предметы, анализируя то, что я из неё вынес. Но, за всей этой болтовнёй невозможно скрыть самое главное - Светлоярская детская школа искусств сумела по-настоящему воспитать меня в эстетическом плане. Она научила меня трудиться, дала познать лучшее в мировой музыке и искусстве. Она привила мне любовь к, пожалуй, краеугольному камню моего внутреннего «я» - музыке.

Во многом, это было вопреки – я был и остаюсь слишком нетерпеливым и свободолюбивым человеком. Мне не хватало сил и терпения заниматься по несколько часов кряду, семь дней в неделю, но даже так я умудрялся достигать неплохих результатов. Возможно, пойди я по музыкальной стезе – моя книга была бы о другом. Но прошлого не воротишь, да и не хочется, честно говоря.

Но, хотя служитель Эвтерпы из меня вышел неважнецкий, а фортепиано я до сих пор не переношу на дух - я всё равно глубоко благодарен всем, кто учил меня добрые шесть лет. Многие из преподавателей уже не работают в школе, но прежний дух в ней остался – это я ощутил сразу, когда недавно пришёл в гости в школу, которая мне столько дала. И это, пожалуй, самое главное.