О снах

Недавно мне приснился сон. В этом сне я увидел себя в вестибюле тбилисской станции метро «Проспект Руставели». Мне нужно было выходить на поверхность земли, но я медлил – сказывался страх перед высотой эскалатора, ещё незнакомый мне в пору жизни в Тбилиси, но неразлучный со мною ныне.

Вдруг, неведомо каким образом, длинные эскалаторы станции свернулись и стали похожи на высушенные (и ужасно при этом грязные) змеиные шкурки, каждая не более двух метров в длину. Подниматься по ним к выходу было уже невозможно, да, собственно, стало и не нужно – декорации вокруг меня незаметно сменились, и я очутился у самого выхода на проспект. У дверей, ходивших туда-сюда под напором пассажиров, почему-то расположился развал с грампластинками. Такие развалы снились мне неоднократно, и всякий раз я, роясь в их содержимом, обнаруживал немало любопытного, немало такого, что хотелось тут же приобрести. Когда бы я ни увидел во сне стопками разложенные на раскладных столиках пластинки разных размеров, мне представляется, что на многих из них записана чудесная музыка, лёгкая и вдохновляющая, и в душе разгорается желание слушать эту музыку, желание столь сильное, что оно тут же воплощается в жизнь – и музыка начинает звучать безо всякого содействия проигрывателей с их крохотными иглами, которые я так любил чистить в детстве.

В верхнем вестибюле станции очень светло, солнечный свет так и льётся внутрь сквозь взявшиеся здесь невесть откуда просторные окна. Выйдя из здания, я вижу перед собой знакомый изгиб улицы Мераба Костава, плавно перетекающий в окончание проспекта Руставели. У противоположного тротуара выстроились в ряд семь-восемь маршрутных такси, совсем непохожих ни на те, что во время оно ездили по Тбилиси, ни на теперешние, московские: их корпуса, разрисованные по периметру шашечками, были окрашены в жёлтый цвет столь пронзительной яркости, что кажется, будто часть этой яркости они позаимствовали у лучей вездесущего солнца. Возле маршруток неспешно суетятся их водители и немногочисленные пассажиры.

Начавшись из мрачноватого подземелья с его шумными поездами, мой сон вывел меня к тишине, в которой то ли слышалась, то ли не слышалась далёкая чарующая музыка, и к свету, светлому, как светлое платьице маленькой девочки. После давнего неудачного лечения у гомеопата сновидения мои очень долгое время доставляли мне одни неприятности: все они бывали если и не прямо кошмарными, то во всяком случае исполненными ощущения гнетущей безысходности – словно над входом в каждый из таких снов была прибита табличка с грозно посверкивающей надписью: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Невидимое присутствие падших духов ощущалось в этих снах повсюду и подолгу не покидало меня после пробуждения, заставляя вновь и вновь возвращаться мыслями и чувствами к тому, что представало взору предшествующей ночью.

И только когда в прошлом году я начал лечение более или менее эффективное, безысходность стала всё чаще ретироваться из моих сновидений, оставляя в них один лишь милый сердцу абсурд. Вот ещё сон, тоже из недавних. Состоит он из трёх частей – как бы фильм из трёх серий. Часть первая: я поднимаюсь в лифте в компании довольно большого числа людей, знакомых мне и незнакомых. Сейчас помню среди них только Французова из питерского Института восточных рукописей, одетого в тёмный костюм, чинно стоящего с чемоданом в руке и строго, исподлобья оглядывающего своих спутников. Часть вторая: покинув лифт, я шагаю по длинному и широкому коридору с паркетным полом. Целью моего путешествия является квартира в конце этого коридора. Я – учитель, и пришёл сюда, чтобы поговорить о поведении моего ученика с его родителями. На стук в дверь отзывается отец мальчика. Я задаю вопрос: «Что Вы думаете о поведении Вашего сына?», и он, ни слова ни говоря, медлительно и как бы даже несколько сакраментально снимает с ноги ботинок и швыряет его в меня. Потом повторяет ту же процедуру с другим ботинком. После этого я, учтиво откланявшись ему, произношу: «Мне всё понятно» - и покидаю гостеприимного квартирохозяина. За этим следует третья часть сна, по содержанию со второй никак не связанная: я держу в руках толстенный том какой-то энциклопедии и разглядываю статью о новых открытиях в некоей восточной стране. Откуда-то мне известно, что статья написана всё тем же Французовым. Внимание моё привлекает тройное имя совершившего открытие археолога: оно пишется как Fran;ais Franc Frand;ll, а на месте отсутствующей фамилии почему-то нарисован пузатый, совсем малышовый самолётик.

Вот, собственно, и весь сон. А ещё бывает, что утром, при пробуждении, мне приходят в голову фразы столь диковинные и нелепые, что от воспроизведения их в уме всё моё существо охватывает беззвучный расслабляющий смех, и мне приходится прилагать усилия для того, чтобы сотрясения, этим смехом производимые, остались не замеченными окружающими людьми. Вот и сегодня, открыв глаза, я внезапно осознал, что только что там, внутри меня, прозвучала фраза: «А верм;ч у этого хана теп;-теп; – чуть выше моего собственного роста». Значение слова «теп;-теп;» само собой понятно из заботливо приготовленного кем-то для меня невидимым разъяснения. Что же до «вермача», то при самом пробуждении я ещё обладал туманным сознанием того, что видел его во сне, но уже не мог сказать ничего определённого о природе этого предмета. Что-то во мне неуверенно говорит о том, что вермач – это могильный курган. Но, вполне может быть, это никакой не курган вовсе, а шлем, или копьё, или ещё какой-нибудь там набалдашник…

Почему абсурд, которым обильны сновидения, так мил мне? Почему бодрствующая душа вновь и вновь тщится ускользнуть в его объятия? Ведь сам по себе он ничем не похож ни на ностальгию по родине и молодости, ни на стремление к высшей красоте, недоступной нам в этом мире. Ничем ли? Нет, похож всё-таки. Мы, конечно, вряд ли можем сказать что-либо определённое об этой самой высшей красоте, не данной в полноте никому из нас; только каким-то образом мы безошибочно ощущаем, что одно из важнейших её свойств – полная свобода от свинцовой окончательности, неотменимости этого мира, от всеобщности закона причин и следствий, им управляющего. Это ведь и есть волшебство – подойти к окну и кинуть мячик вниз, а он вдруг взлетит вверх, на балкон несколькими этажами выше, и превратится в ласкового котёнка. А потом котёнок завернётся в бархатное одеяльце и полетит спать на луну. Так совсем не бывает в нашем мире, но откуда-то у человечества есть понятие о том, что так может быть. А откуда иначе ведут свою родословную наши сказки и наши сны? И какая всё-таки отдушина, какая прекрасная отдушина для нас в том, что знаменитый археолог не имеет фамилии (которую каждый из нас иметь обязан, иначе у него будут крупные неприятности с законом), что эскалаторы могут ни с того, ни с сего становиться змеиными шкурками, а вермач вообще может быть всем, что только душе угодно…

июль – август 2015 г.