Затворник 4. 7 Священная ночь

Быстрый по приказу князя взял двадцать лучших наездников, переправился через Сонную и зайдя с севера, осмотрел черновскую округу. Вернувшись к дружине, он сам с немалой растерянностью подтвердил правду давешних донесений – ыкуны ушли. И не просто ушли, а сбежали, бросив свой скарб, волов, юрты, телеги с награбленным добром, даже наложниц, пару которых разыскал Быстрый в пустом лагере. Но добиться от них ничего путного не смог. «Все ушли» - только и могли они сказать. Вокруг стана с опаской бродили, не веря своей удаче, вчерашние пленники и селяне, вышедшие из лесных укрытий. "Все вдруг ускакали!" - слышали от них разведчики, и более ничего. На вершине холма стоял каганский шатер, устланный изнутри заморскими тканями и мехами, стояли ларцы с драгоценностями. Перед юртой ветер поигрывал шестнадцатью черными хвостами бунчука. Торчали на кольях головы ратайских воевод, и на самом видном месте, на самом длинном шесте - голова, в чертах которой и сейчас ясно узнавался облик князя Мудрого...
Полк подошел с Чернову Городищу. Месяц с боярами осмотрели лагерь, и только плечами пожали – все было так, как было, но поверить никто не мог даже своим глазам. Рассветник с Клинком к тому же обнаружили заколотого военачальника, в котором без сомнения признали бывшего злыдня. Рубец от ожога на его челе был старым, значит, рассудили витязи, «сбросить кожу» он не успел, и умер злыднем.
Смирнонрав тогда послал еще разведчиков вдогонку орде, на полдень, и на восход. Ответ отовсюду был прежний: ратаи везде находили следы вражеского нашествия, разгромленные поселки и брошенные лагеря, следы же самих врагов, толпами и порознь, уводили в степь. Наконец в лагерь вернулся последний отряд. Кроме разведчиков в нем приехали двое связанных ыкунов. Загнанные кони пали под ними в голой степи, и оба табунщика прощались с жизнью, когда их встретили ратаи. Они-то и рассказали перед сбором дружины, как было дело.
Ликования не было. То, что вся страна могла избавиться от смертельной угрозы одним скоротечным сражением, казалось таким невероятным, что никто в дружине еще как будто не смел радоваться. Осознание приходило лишь со временем – осознание и облегчение. Оно приходило, когда человек, ночью еще видевший тревожные военные сны, проснувшись наутро убеждался, что вчера было не в грезах, что удивительное спасение не привиделось, что все действительно позади…

Смирнонрав велел десятку расторопных отроков брать обоих пленных, и к вечеру быть с ними в Каяло-Брежицке, чтобы там, перед всем миром, они повторили свой рассказ. Также приказал передать Стройне - с величайшим почтением - голову Мудрого для прощания, и головы других витязей. Сам князь поехал на восход, взглянуть на Каиль и прочие города той стороны.

Пепелище Каили черной шапкой торчало на вершине бывшего городского холма, а ныне – кургана. От города осталась огромная груда угля, завалы потухших головешек. Думать нечего было кого-то там разыскивать.
Рассветник поднялся на восходный склон холма, и встал здесь, в нескольких шагах от края пожарища. Он смотрел на угли, словно чего-то пытаясь углядеть в них. Рядом молча стояли Коршун с Клинком и оба братья-дубравцы. Князь и Месяц сидели в седлах поодаль. Дружина ждала у подножия вала.
Рассветник опустил глаза…
-    Молний, да? – спросил его Коршун.
Рассветник кивнул головой.
-   Да. – коротко сказал он – Здесь наш брат погиб…
Он повернулся и зашагал с холма.
-   Проводим его, может… - сказал Коршун, нагнав по склону названного брата.
-   Нет! – сказал Рассветник – Нет… Его погребальный костер давно отгорел. Вот он – смотри! – он показал рукой на пепелище - Здесь вот он и горел! Само Небо оплакало нашего брата, и пропело над его костром! Пойдемте, братья!
Следом за Рассветником, спутники спустились с вала. Князь и второй воевода поворотили коней к полку.

Неподалеку от холма, у кленовой рощи, наполовину вырубленной топорами ыкунов, дружинники натолкнулись на горстку живых людей.
На бревне сидела, сложив на подол руки, худая старушонка, рядом с ней, как показалось вначале Пиле - еще одна, но ростом и фигурой как девочка лет десяти, и почему-то с гладкой кожей, с невыцветшими волосами, торчавшими из-под съехавшего на затылок платка. Но глянув на нее сблизи, дубравец с изумлением понял, что и правда видит ребенка! Но можно ли было назвать этого человека ребенком, девочкой! Не успевшая расцвести, и уже увядшая навсегда, не больше десяти годов от роду – и старая! Взгляд обоих женщин, одинаково пустой и безучастный, глядел прямо, но словно ничего не видел. Обе были серые как пепел, и одеждой, и лицами. Старушка не шевелилась, девочка мерно, без остановки, покачивала младенца, укутанного в такие же серые пеленки.
Рядом копал яму пожилой коренастый мужик с длинной бородой. Голова его была обмотана куском какой-то рванины, засохшая кровь бурела на повязке и в редких волосах. Он разбивал землю лопатой, насыпал в ведро и подавал ведро из ямы тощему мальчишке. Лопата была черная от копоти, а черенок – свежий, недавно выломанный.
Увидев всадников, оба копателя вышли навстречу. Старушка с девочкой не пошевелились. Мужик передал лопату пацану и выступил вперед.
-   Здравствуйте, добрые люди! – сказал он громко – Какими судьбами к нам? Не из Стреженска случайно?
Князь переглянулся с Месяцем. Коршун сказал в ответ:
-   Я из Стреженска. А это перед тобой князь Смирнонрав, брат великого князя Льва и князя Мудрого. Кланяйся!
-   Здравствуй, светлый князь! – сказал старик, с показным усердием отвешивая земной поклон. Мальчишка за его спиной стоял, вцепившись в лопату, уставив на всадников испуганный взгляд – Кланяемся тебе, что нас посетил! А где же ваш старший брат, великий князь? Он почему побрезговал нами, закопченными?
-   Слушай, ты… - прикрикнул Месяц, подняв поводья.
-   Подожди! Не тронь его. – прервал его Смирнонрав – А ты, старик, думай, что говоришь! Перед тобой князь, а за дерзкие слова на княжеский род - смерть! Если есть, что мне сказать, говори толком!
-   Мне есть, что сказать, светлый князь! - ответил человек - Жаль, что здесь еще нет твоего брата, я бы и не то сказал, да он бы сам увидел! - старик заговорил громче, он шатался словно пьяный - А раньше бы приехал – еще бы не то увидел! Он бы все увидел, что тут было, в его земле! Как тут старухам головы рубили! Как детишек бросали в огонь! Что смотришь, светлый князь! Хочешь меня убить за дерзость? Бей! Мне не жалко, и ты меня не жалей! Вот сюда бей! – мужик показал рукой на свою перевязанную голову – Через дырку в голове! С пол-удара убьешь! Меня сюда ыкун бил… - вдруг он сбился, зажмурился словно от боли – бил ыкун, да чуть-чуть не…
Старик упал бы, но спешившиеся бояре подхватили его под руки, достали веревку, и готовились вязать руки.
-   Оставить! – приказал Смирнонрав – Он не в своем уме, не видите! Оставьте его, и поехали.
-   Светлый князь! – раздался вдруг тихий сиплый голос.
Говорила девочка. Старушка по-прежнему не шевелилась. Паренек сидел на корточках возле старика, не умея никак ему помочь.
-   Что тебе? – спросил Смирнонрав.
-   Там у нас в шалаше боярин раненный.
-   Где? – спросил Месяц.
-   Покажу. Пошли за мной. – ответила девчушка.
Она передала младенца бабушке, и та стала так же мерно его покачивать, глядя глазами в прежнюю сторону. Ребенок негромко пискнул сквозь тряпье.
Девочка отвела князя и бояр за полсотни шагов, в рощу. Там, под сенью кленов, стоял шалаш из свежих веток.
-   Ну-ка, кто там! Покажите! – приказал Месяц – Да куда тащите, черти! Шалаш разберите!
Отроки подняли навес над лежачим. Возраст его нельзя было определить, настолько раненный был бледен, худ и изнеможен. Вокруг обоих глаз темнели густые синяки. Едва солнечный свет пролился на него, как человек зажмурил глаза и застонал. Руку приподнял, словно пытаясь закрыться от света, но сил донести ее до глаз не хватило.
-   Небо, кто это! – спросил князь – Знаете его кто-нибудь?
-   Он не говорит ничего. – сказала девочка – только стонет иногда и воду пьет.
-   Я его знаю. – пробормотал Быстрый. Он снял шапку и отер пот с лысины – Это тезки моего сын, здешнего каильского воеводы. Силач его зовут. Где вы его нашли, девонька?
-   Там. Он с горы сползал. – ответила малолетняя старушка.
-   Видимо его ушибли, да и бросили, думали умер… - сказал пораженный боярин – А потом, когда город зажгли, он очнулся и пополз… Ну-ка, давайте его понесем…
Отроки сделали из жердей и плаща носилки, уложили на них Силача и понесли к остальным.
-   Как он дожил-то до сегодня! - Удивлялся Быстрый – Чем вы его кормили?
-   Он ничего не ест. – сказала девочка – Мы находим кости, которые остались от ыкунов, варим в котле, и он пьет похлебку по чуть-чуть, а есть совсем не ест.
Усаживаясь в седло, Быстрый обернулся и приказал своим людям:
-   Вы вот, что… Дайте им… Дайте сухарей, мяса, соли… топор дайте, коня… И знаете, что: неситесь-ка вообще в ыканский лагерь, возьмите там корову - пару коров, овец несколько, и пригоните сюда. А потом сами здесь задержитесь – поможете им жилище построить! Нет, к лешему это все! Привезете их в Каяло-Брежицк, на мой двор. Там им всем найдется и кров, и дело!

Князь с дружиной повернули прочь от Каили. Смотреть тут было больше нечего. Уже после, когда объедут люди всю область, побывают во многих городах и поселках, на пепелищах и развалинах, то смогут примерно счесть жертвы этого короткого, но страшного нашествия. Острог-Степной и Черново Городище степняки взяли обманом и разорили. Штурмом взяли крепость Тунганский Городок на южной окраине каильской земли. Недалеко от самой Каили захватили приступом пригород Булатов. Опушку и Щербатый жители оставили сами, бежав в леса, и степняки в ярости предали оба городка огню. В городе Каменный подросток-сын тамошнего господина, ушедшего с Мудрым, возглавил защитников и сумел отбить два штурма, после ыканцы ушли. У приграничного острога Ярска на полудне, и на севере- возле Соколова, на пределе каильской и подлесской земель, полки степняков появлялись, но убрались восвояси без приступа. В самой подлесской области легкие отряды ыкан появлялись у Суровска и Верхнереченска, выжгли окрестности и тоже исчезли. Во всех городах, которые табунщикам удалось взять, погибли многие сотни людей. В одной Каили перед войной жило до десяти тысяч человек, а от нападения спасалось еще столько же! Почти никто из них до вечера после штурма не дожил… А сколько несчастных кочевники застали по большим и малым селам и хуторам, скольких нагнали в дороге, скольких нашли в лесных укрытиях – это знало одно Небо!

Вечером, перед тем как дружина двинулась в обратный путь, Смирнонрав пригласил в свой шатер Месяца с Хвалынским Халатом и Быстрого. Рассветника, который  до сих пор во всех делах и совещаниях был подле князя, Смирнонрав на этот раз не велел звать.
-   Честный господа! - сказал он - Наше дело сделано - то, за которым мы все в Каяло-Брежицке собрались. Так, или нет?
-   Так, светлый князь. - ответил Месяц. Другие переглянулись.
-   Война кончилась. Теперь время решать, как после войны жить.
-   Точно так.  - сказал Быстрый.
-   Скажите мне, честные господа, кто теперь будет править в Каяло-Брежицке?
-   Сейчас Стройна правительница, ее Мудрый назначил, когда уходил в поход. Но княжить она не может. Нет такого обычая. - сказал Месяц.
-   Каяло-Брежицк волен выбирать себе князя - ответил, мгновение подумав, Быстрый.
-   И кого выберут миротворские господа? - спросил Смирнонрав.
-   Тебя, светлый князь, кого же еще! - ответил миротворец - Ты спас страну в беде, когда Лев от нас отвернулся, не у него же теперь просить, чтобы он нам дал правителя!
-   Тебя! - подтвердил Месяц - Кто достойнее тебя, никто!
-   Благодарю за добрые слова. - сказал Смирнонрав - Только скажите, в городе тоже все думают как вы?
Воеводы тоже замолчали на мгновение.
-   Могут, конечно, найтись и другие... - заговорил Быстрый, как бы раздумывая - Но вряд ли их сторона где-то возьмет. Стройна против этого не скажет. Я за тебя, и брат, Мореход, за тебя - всю восходную окраину мы на твою сторону поднимем, если надо. Пойдут за тебя и другие. Большинство, если не все...
-   Почему не уверенно говоришь? - спросил Смирнонрав - Я после смерти брата - законный князь Степного Удела. Если кто-то в городе против этого встанет, поможете мне с ними справиться?
-   Поможем! - теперь уже без колебания ответил Быстрый - И мы, и другие за тебя встанем так, что если кто и посмеет сказать слово против, то землей рот набьет!
-   Светлый князь! - шагнул вперед Месяц - У меня в Каяло-Брежицке две тысячи мечей! Ни у кого в уделе столько нет. Подобру, или силой, а ты будешь сидеть на месте Мудрого!
-   Истинно так, светлый князь! Надо - все храбровское войско будет за тебя! - сказал Хвалынский Халат
-   Клянетесь в том, что будет за меня?
-   Клянемся! - сказали все трое бояр чуть ли не один голос.
-   Благодарю, честные господа! - ответил Смирнонрав - Теперь ступайте по своим делам. Клятву держите про себя, и помните!

К Стругу-Миротворову вернулись на десятый день похода, заполдень. Был канун огненной ночи.
В городе, наверное, не осталось ни одного человека – все вышли через восходные ворота на поля, встречать возвращение дружины. Людей были десятки тысяч – наверное, вчетверо больше, чем когда-то пришло сюда смотреть на встречу великого посла. Толпа протянулась на много обхватов от стен, и тем, кто выходил из ворот, было не протолкнуться, а прибывали и прибывали еще, без конца.
Едва завидев с башен дружину, вестовые тут же дали знать вниз, и навстречу Смирнонраву из толпы выехали верхом княгиня и большие бояре. Знаменосец вез позади них большой синий стяг с вышитой золотом ладьей под парусом, и такой же каймой по краям – княжеское знамя пропало в походе, поэтому для встречи взяли собственное знамя Волкодава.
Сам первый советник, выехав вперед, слез с коня. Слуги подали ему на подносе что-то покрытое белым шелковым платком, и отвели в сторону коня. За спиной боярина стояла Стройна, а, по обе руки от нее – наместники Мореход и Бобр. Дальше сидели в седлах прочие вельможи и толпился народ.
Малый полк приблизился к собранию людей. Смирнонрав велел Месяцу, Рассветнику и Быстрому ехать за ним, а прочим – остановиться. Вдоль толпы граждан проскакал верхом отрок – он дул в рожок, призывая всех к тишине.
Князь остановил коня за десяток шагов от Волкодава. Дождавшись, пока шум за спиной притихнет, старый воевода начал:
-   Светлый Князь! Вот, за моей спиной, город и народ, что ты спас! Сами Небо и Земля послали тебя для нашего спасения, в бою направили твою руку, и осветили твой ум мудростью ради всех нас! От всей земли тебе поклон, светлый и славный князь!
Волкодав, не выпуская подноса из рук, поклонился в пояс и продолжил:
-   Просим тебя о чести, светлый князь! Прежний наш государь, твой старший брат, пал на поле битвы, защищая страну. Струг-Миротворов, и все граждане клялись в верности стреженскому престолу и обещали не призывать себе в правители никого, кроме как из княжеского рода. Кого же – в половину обернувшись назад, словно спросил у народа Волкодав – из князей нам звать на свой престол, как не тебя, господин! Если из всех, кого мы просили в этот смертный час о помощи, ты один пришел встать на нашу защиту! Ты спас город и страну от великой грозы, окажи теперь великую честь! Набирай себе дружину и живи с ней во дворце на Струге, владей всеми данями с земли, будь первым судьей во всех делах, и води в бой миротворской войско!
Сказав так, Волкодав снял с подноса тканный платок. Под ним оказалась княжеская шапка Мудрого, вся в жемчуге и каменьях, с опушкой из черного соболя.
Смирнонрав, выйдя из седла, подошел к Волкодаву. Старый боярин, снова поклонившись, подал князю шапку, которую тот принял с ответным поклоном и надел на себя.
-   Благодарю вас за такую честь, бояре и граждане! – сказал он не слишком громко, но в полной тишине, не нарушенной ни одним словом никого из тысяч людей, его голос, кажется, пронесся по всему собранию до самых стен.
-   Вот он, наш князь! – закричал, воевода обернувшись к  миротворцам – Слава светлому князю!
И крик его тотчас подхватило сомнище голосов. Поле как взорвалось радостным криком, шумом и гамом, свистом дудок, смехом и приветствиями! Все славили князя и Небо, чья воля привела его на помощь городу. Смирнонрав вернулся в седло. Тут же знаменосец встал за его спиной и поднял над князем миротворовский стяг. Волкодав взял правой рукой княжьего коня под узду, а левую поднял вверх.
-   Тихо! Тихо! Воевода говорит! – закричали кругом бояре и старосты. Народ немного умолк, и Волкодав продолжил:
-   Новый государь у нас! И пусть имя у него тоже будет новое! Светлый князь! – обратился он к Смирнонраву – Не гневайся на нас, но пусть не будет у Степного Удела владыки, смирного нравом, да и ты не таков! Скажи, как тебя называть! Хочешь – будь Гневом, как твой прадед, величайший и славнейший из воинов! Воистину и ты таков же! Хочешь – будь Светлый, как твой отец, ведь ты один – наш светоч, защита и надежда в черной тьме! Хочешь – будь Мудрым, как твой брат! Скажи, отныне как нам тебя звать!
Смиронрав подумал мгновение, и сказал:
-   Мудрым - именем брата я не назовусь, слишком свежа память о его гибели! Светлым, как отец тоже не буду. Об отце, и о его нашествии на город тоже все помните, так что не быть в Каяло-Брежицке правителю с таким именем. Гневом я тоже не назовусь. Мой прадед был великий воин, но воевал в чужих землях, ради славы и добычи, а своей земле он не был ни хозяином, ни стражем. Но раз вы, честные граждане, славите меня за то, что я защитил ваш город и удел, то так и зовите – Защитником!
-   Защитник! – закричал Волкодав – Слава князю Защитнику!
Толпа снова взревела, и на этот раз уже князь – теперь Защитник, а не Смирнонрав – призвал всех к молчанию поднятием руки.
Крик улегся, и новый государь Степного Удела сказал:
-   Волкодав сказал сейчас в своем слове от города, чтобы я набрал себе дружину. Так вот, мне никого не надо набирать. Дружинники мои все со мной! Вот они! – показал он на стоящий позади полк – Все, кто был со мной в походе, все это - люди храбрые и верные! Их я и зову жить с собой на Струг!
-   Слава князю! Да здравствует князь Защитник – снова заревели в один голос поля под Каяло-Брежицком, и на этот раз громче всех кричал бывший малый полк, а теперь – княжеская дружина. А в дружине все сильнее, во всяком случае, так показалось Пиле, орал «Флафа!!!» его младший брат.
Главная церемония встречи на этом кончилась. Воины сходили с коней, навстречу им шли и бежали горожане. Все радовались, смеялись, поздравляли друг друга со счастливым спасением, и благодарили спасителей. Ни на миг не утихали похвалы князю и его дружине.
Защитник обнялся со Стройной. Немедленно и единодушно они объявили о прощении Месяца, и тут же князь даровал ему место подле себя. Коршун среди встречавших не увидел, к своему некоторому облегчению, Скалу, зато встретил и тоже обнял на радостях львова дружинника Кулака, приехавшего из Стреженска с Кречетом. С Кулаком Коршун был дружен. Быстрый обнялся с Мореходом, едва не сбив своим огромным носом шапку с головы брата.
Защитник рассказал невестке о Силаче, и княгиня, хорошо знавшая его отца, велела немедленно везти его на Струг.
-   Есть у вас хороший лекарь? – спросил Защитник
-   Есть-то есть, -  сказала Стройна - Но двое лучших ушли в поход с мужем, и не вернулись. Знаешь, как поступим: Я его сегодня же отправлю в Чернореченск. Там, у моей сестры, мы укрыли наших племянника и младшего брата. Там и наш домашний лекарь, хвалынец, лучший в бывшей Каили. пусть он поднимает Силача на ноги.
-   А Лихого куда определим, интересно? - спросил Месяц.
-   Лихого-то? - спросил Защитник - пусть при мне, на Струге остается.
-   Это потом, - сказал Месяц – а сейчас что с ним, как его рана?
-   Жалко его. - заметил Коршун, стоявший рядом - Он хоть и болтал тут языком сверх меры, но сам боярин храбрый, и честный, кажется.
-   Раз так, – сказала Стройна – то пусть он тоже отправляется в Чернореченск, и дело с концом. Сестре велю, чтобы выходила двоих.
Защитник рассказал княгине о подвиге Коршуна, и изумленная Стройна попросила деверя не скупиться с наградой.
-   Я бы сама его осыпала золотом, только теперь не я, а ты, брат, распоряжаешься богатствами города. Тебе и решать!
-   Пойдешь в мою дружину, Коршун? – спросил Защитник – Или хочешь вернуться в Стреженск, ко Льву?
-   Не-е-е-е-ет! – воспротивился Коршун – Там мне пока делать нечего! Если я в стреженском уделе появлюсь, то как бы с меня Лев рубашку не сдернул, да не отходил по спине как следует!
-   Значит оставайся здесь! – постановил князь – Будет тебе место в ближней дружине, и дом на Струге, возле меня.
-   Светлый князь… - скромно добавил Коршун – Дело такое… Мне не жалко места подле Льва, только у меня под Стреженском имение, так Лев теперь не забрал бы его…
-   Будешь и с имением! – понял Защитник тонкую подсказку – Подберем что-нибудь.
-   Найдется имение! – подтвердил Волкодав – Сейчас по всей стране будет много владений без хозяев, так что выбирай любое! Что бы у тебя там Лев не отнял, мы возместим вдвойне!
Стоявший здесь же Месяц, от этих слов словно призадумался на минуту, а потом спросил Волкодава и князя с княгиней:
-   А вот как, интересно, Лев скажет про то, что мы, без его ведома, избираем себе князя? Как вы думаете?
-   А что об этом можно думать! – сказал Волкодав – О том, как нам помочь против ыкунов, Лев не заботился. Какого ляда ему теперь лезть в наши дела! Каяло-Брежицк волен выбирать себе господина из княжеского рода – таков обычай! А за тебя, светлый князь, - обратился он к Защитнику - уж поверь мне – случись что, вся страна встанет горой!
-   Об этом и толковать нечего. – подтвердил князь – Каяло-Брежицк – мой законный стол. Я после смерти Мудрого – второй в княжеском роду, и по обычаю должен был ему наследовать! А в Засемьдырске я княжил только по отцовской злости. Теперь Небо само все рассудило по справедливости!
-   Так, светлый князь! – сказал Волкодав – Все правильно говоришь!

А потом был пир. Были заздравия и славословия, музыка и песни… Ставили столы на широких берегах Черока – множество, чтобы мог рассесться вес народ, а кому не хватало столов, те стелили на траве скатерти. Рядом сложили и зажгли большие костры, и пели возле них. Пели прощальные песни – в память о павших на полях брани, и о загубленных мирных людях. Снова возносили Небу хвалы и благодарность за избавление, снова прославляли светлого князя Защитника и его удалой полк. Пели и о былых временах, вспоминали деяния князей прошлого - от тех еще стародавних времен, когда первые пра-пра-ратаи пришли на Черок из глубин Дикого Поля. Смутная, едва ли не призрачная память о тех годах сохранилась лишь в сказках и былинах, от пересказов в которых истина перемешалась с вымыслом, с деяниями позднейшими, и со всем, что прибавили для красного словца. Пили вино, и стучали чарами о чары…

А когда стало смеркаться, то кажется, в тысячу раз больше костров зажглось на берегах, и песни зазвучали уже другие. А больше, чем пения, стало плясок. И в музыке, и в словах стало более радости наступающей ночи, чем славы прошедшего дня.
К Пиле, сидевшему за столом, подскочил Хвостворту, который едва вырвался только что из целого круга девушек. На шее у него висел большой венок из цветов и кленовых листьев, другой, поменьше – на голове. Хвост растормошил руками пилину шевелюру.
-   Что не весел, а, брат! – закричал он, смеясь – Погляди, что кругом, какой праздник, а! А дело какое сделали! Ну, развейся хоть разок!
Пила смеялся в ответ:
-   Веселись, брат!
-   Пошли с нами! – не унимался Хвост – Там попляшем, тут борозду пропашем! – добавил он вполголоса, и снова загоготал. – Давай, пойдем! Девки ждут!
-   Ступай, я посижу…
-   Эх, бра-а-а-а-ат! Ну и скучный ты человек! – засмеялся Хвост, снова уносясь в круг девушек – как нырнул в море улыбок, цветов и пестрых платьев.
-   Вот этой рукой! – доносился до Пилы шепелявый голос – Этой самой, семерых ыкунов уложил, я не я буду!
-   Семерых одной рукой?! – звенели в ответ другие голоса, чистые, радостные и восторженные – Наверное, еще и одним ударом?
-   Не-е-ет! – спешил отказаться Хвост – Ударом только шестерых! А седьмого – плевком добил!
Люди из-за столов как пропадали. Сначала, глядишь, сидят по своим местам, потом, не успеешь глазом моргнуть – уже пляшут возле костров. А еще миг – и оттуда как ветром сдуло, да заодно и девок, с кем плясали…
Уже совсем стемнело, а Пила все сидел один, и в задумчивости смотрел на стол, словно там, перед ним, лежала его собственная история, которая сегодня закончилась, и была видна вся от края до края. От того, такого далекого дня, когда их с Краюхой застал на бережку странный проезжий, и до сегодняшнего, всем такого радостного вечера. Пила как взглядом окидывал эту историю, и в его взгляде была печаль и горечь. В его мыслях вновь ожили - и явственно, нельзя было только пощупать - и те дни, когда Пилу мучили страх и сомнения о судьбе младшего брата, а потом – мучила тоска по нему… И ыканин, что спал на земле, не чуя нависшей над ним гибели – Пила снова мысленно держал в руке топор, снова чувствовал пятерней его тяжесть – совсем так, как Клинок ладонью чувствовал перед битвой свой молот – но Пила, как и тогда, снова не мог опустить оружия на беззащитного человека, пусть хоть семь раз врага, не мог даже представить себе, как возможно сделать такое... И другой степняк – худощавый десятник в летах, бесстрастно глядевший прямо перед собой, когда князь, тогда Смирнонрав, а ныне – Защитник, заносил над ним меч. А вместе с этим десятником - еще три сотни ыкунов, убитые в день, когда судьба войны уже решилась, когда победа уже была за ратаями, и всякая новая смерть была напрасной, глупой и страшной ошибкой; и пустые глаза десятилетней старушки близь пепелища великого города. Таким запомнился Пиле его путь, и всеобщая радость, царившая теперь, не могла пересилить этого воспоминания. Песнь о князе Защитнике и его витязях, которые спасли от нашествия Каяло-Брежицк, будет величественной, а песня о горюченце Пиле, если кто-то когда-нибудь сложит и пропоет ее - страшной и тоскливой…
На улицах Каяло-Брежицка было тихо, когда Пила шел по ним на Струг. С реки, доносились в ночи отдаленные крики, смех, и музыка, а в самом городе нарушал безмолвие разве что случайный возглас, или громкий разговор двух подгулявших. Пила прошел по мосту и поднявшись на Струг, через распахнутые ворота вошел на княжеский двор.
-   Нагулялся, что ли? – спросил его одинокий стражник у ворот.
-   Да. – ответил Пила.
-   Может, постоишь за меня тогда? – предложил отрок.
-   Нет.
Пила думал, что и в постели его не оставят прежние мысли, и не дадут уснуть. Но придя через безлюдную хоромину в свою с товарищами каморку, он лишь коснулся лавки, и усталость сегодняшнего дня и всего похода разом взяли свое. В минуту парня окутал сон. Даже свечу, горевшую на столе, Пила не успел задуть.
Постучали в дверь. Пила, очнулся, и только тогда понял, что засыпал. Не очень толстая свеча не прогорела и на четверть. За окном едва-едва занимался свет. С дальних берегов реки через ночную тишь все так же доносились песни, музыка и смех.
Снова стук. Пила понял, что входя в комнату, по привычке заперся, как от врага. Он поднялся с лавки, открыл, и в один миг, не спросив разрешения, в комнату вошла Лиска. Вошла – и снова задвинула засов.
-   Ты… - только и успел промолвить Пила.
-   Я! – сказала Лиска, и обняв его за плечи, жадно поцеловала в губы – так, что дышать парню стало нечем, а как дышать через ноздри он от изумления позабыл.
-   Да как… - пробормотал он, освободившись.
-   Вот так! – сказала девушка, напирая на него, и оттесняя к лавке, осыпая поцелуями губы, лицо, руки и шею – Ты совсем глупый, я смотрю! Забыл… - она словно задыхалась от волнения и страсти – Забыл, какая ночь сегодня…

Ранняя в священную ночь заря уже вовсю осветила Струг, но лишь едва-едва начала устанавливаться тишина по обе стороны Черока.
Пила с Лиской лежали, тесно прижавшись к друг другу на узкой для двоих лавке. Миротворка гладила его космы, а дубравец обнимал ее, и на этот раз сон парня не брал. Ему впервые за много дней вдруг стало спокойно, и даже хорошо.
-   Как ты нашла-то меня? – спросил Пила.
-   А что тебя искать? Шла с реки, увидел свет в окне и решила зайти.
-   А если бы кто-то другой оказался, тогда что?
-   Ничего. Развернулась бы и ушла. Вот великое дело! Я тебя искала. Весь берег обошла, где ваши сидели. Ко мне привязывались, наверное, девятью девять раз, а я их всех только за папоротником посылала. Потом уже сама поняла, что ты сюда вернулся.
-   А если отец узнает?
-   Не узнает. А узнает – ну и пусть. На то и огненная ночь. Я бы отцу сама сказала – вздохнула Лиска – чтобы он к тебе посылал сватов… Но он, знаешь… Он ведь сам без родителей рос, бездомным, у него все богатство было – рубаха да дырявые портки! Из такой-то нищеты он выбился в известные люди, стал ключником у самого князя. Нам с сестрой он приготовил такое приданное, что борярышням впору. Он нас никогда в жизни не выдаст за простого пильщика – не допустит, чтобы мы, и наши дети - его внуки, голодали и жили в бедности, как он жил…
-    Так постой… - Пила, повернувшись спиной к стене, чуть отстранил от себя Лиску и взглянул в ее удивительные глаза – зеленые посередине и светло-карие по краям.
-   Чего? – спросила Лиска.
-   Князь ведь сказал, что весь полк берет себе в дружину. Значит, и меня тоже. Я теперь не простой гражданин, а княжеский дружинник!
-   Точно… - прошептала Лиска – Ты ведь теперь сам боярин, да не последний! – и засмеялась - Ты погляди, какой боярин выискался!
Девушка смеялась, а Пила крепко прижал ее к себе, и подумал, что каких только чудес на свете не бывает…

А спустя пять дней в Струг-Миротворов прискакал срочный гонец из Стреженска. Грамотой, которою он привез, Лев приказывал Смирнонраву вернуться в его удел в Засемьдырье, Стройне – прибыть в столицу и принять от великого князя положенную честь и содержание, туда же явиться своему дружиннику Коршуну, но уже на суд, за измену и самовольный уход с войны. А большому боярину Скале Лев повелевал занять место Каяло-Брежицкого воеводы и наместника Степного Удела.