Эти мужчины

Однажды отец должен был делать доклад на какой-то своей химически-горнодобывающей конференции.

Ну, мама, как и полагается нормальной супруге, весь вечер и часть ночи перед ответственным докладом стирала/гладила одну из его самых белых и самых представительских выходных рубашек, чистила щёткой/отпаривала утюгом через влажную марлю шерстяной костюм, серый в мелкую еле заметную классическую полосочку (спинжак + брюки), подбирала подходящий галстук, доводила до блеска  восковым кремом солидные чёрные ботинки английского производства на шнурках. И так далее.

В четвёртом часу [утра], развесив и разложив на видных местах приготовленные для создания образа респектабельного джентльмена костюм и комплектующие - свернутые в аккуратный узелок новые черные носки с монами в форме белых лилий в районе щиколоток и галстук винного цвета, подёрнутый муаровой рябью - мама с чувством глубокого удовлетворения легла спать.

А Шура утром, весь в мыслях о предстоящем докладе, выхватил из платяного шкафа (который мама почтительно именовала "шифоньером") первую подвернувшуюся под руку пожмаканную сорочку, проигнорировал приготовленный галстук, стащив и повязав под воротник близвисящий, (разумеется, совершенно неподходящего цвета, жёлтый в дикую синюю полосу) и умчался, – правда, всё-таки в чистых носках и ботинках – на свою конференцию.

Как мама на него обиделась! Она ещё года три после этого случая всем рассказывала про то вопиющее попрание её человеческого достоинства и пренебрежительное отношение к её женскому труду. Это ж надо было ей полночи не спать, чтобы убедиться: она живёт с замаскировавшимся под приличного человека босяком. Неблагодарным, пофигистичным и так далее. Хорошо, хоть незлонамеренным, но только этого ещё не хватало.

Или шли они вместе на работу. В те былинные времена засилья коммунистической стагнации у советских трудящихся женщин, у самых продвинутых из них, была следующая парикмахерская мода: использовать шиньоны или носить парики. В условиях дефицита времени очень удобно, между прочим.

Проснулась, умылась, наскоро причесалась, затянула резинкой волосы в хвост на макушке, сверху на хвост пришпилила шиньон (у мамы он был в форме волосяного тугого калачика), обвернула в один оборот вокруг накладки свои лохмы и подоткнула под её края неопрятно торчащие концы. Всё. Красота наведена, можно смело смотреть будущему дню и сослуживцам в глаза.

На всё про всё ушло от силы десять минут. Это вам не с термобигудями по хате три четверти часа прыгать. А ещё ж хочется успеть кофейный напиток «здоровье» или кофе натуральный растворимый выпить перед выходом в суровый будень; бутерброд, яблоко, термос с чаем в сумку уложить, детей в сад и школу отправить, и всё это бегом, бегом, бегом.

Мужикам что? Им хорошо. Встал, умылся, побрился. Раз в три дня. И шуруй себе вкалывать в поте лица. Женщинам сложнее.

И вот как-то раз мамахен впопыхах не довела до конца сооружение шиньонной красоты на голове. Что–то её отвлекло. Не то дети стали вопли вопить (с утра снова ручку не не поделили), не то Шурик что-то не мог найти, какую-то важную бумагу, спросил: - «Валя-ты-не-видела-куда-я-вчера-положил...?» - и ей пришлось срочно его письменный стол обыскивать, в общем, волосы она затянуть успела, шиньон шпильками прикрепила, а концы спрятать – нет.

Глянула в зеркало перед выходом, кончено, но из зеркала затылка не видно, а у неё там, как у дурного на хати. Как выяснилось полчаса спустя. И вот идём мы на остановку, уже впритык времени, Шурик вышагивает рядом. Торопимся. Я-то на три головы ниже его буду, на один его шаг два моих приходятся, запыхалась вся..

Неужели не мог сказать? А он невозмутимым видом вообще никаких сигналов тревоги не подаёт. Меряет своим циркулем – шагометром тротуар и хоть бы квакнул. Пискнул. Кашлянул. Славабогу, навстречу знакомая. Привет, как дела, на работу? Да, куда же ещё? А у вас как? Юра не болеет? Да, ОРЗ снова ходит. Нет, моих пока обходит. (Шурик полез в карман, выудил оттуда завалявшиеся жаренные семки и стал меланхолически их щёлкать резцами, держа левую руку ковшиком у пояса, а правую, с зажатой в щепоть семечкой, подавая ко рту.)

 И тут она, Рая, знакомую звали Раей. Рая посмотрела на меня внимательно и. 

- «Ой», - грит, - «Валя, а что это у тебя такое? На голове? Новая мода»?

Я чуть под землю не провалилась. У меня, оказывается, из-под шиньона как метла во все стороны концы неспрятанных волос торчат.

Это ж надо было такое! Шурик, ты что? Ты совсем ничего не заметил?

- «Да нет, почему не заметил. Заметил. Вижу – у тебя другая причёска. Я думал – так и надо».

И я рядом с мужем по улице двадцать минут по нашему переулку Качалова как чучело бежала! Уму непостижимо!

…А то ещё как-то было. Эта история уже меня касается, это моё личное столкновение с феноменом мужской гипернаблюдательности.

Однажды, находясь в состоянии острой респираторной влюблённости в главного мужчину всей своей жизни, который в то время носил кодовое обозначение "Макс", я решила поздравить его с его Днюхой фирменным тортом собственного изготовления, который называется Бисквит.

Бисквитное тесто делается непросто - нужно уметь взбивать отделённые от желтков яичные белки в густую неопадающую пену. Как в любом деле, в этом тоже имеется куча тонкостей и хитростей. Яйца свежие и только с базара. Они должны быть холодными; не дай Бог кусочек желтка попадёт в белковую массу. Взбиваются только вручную венчиком. Ни в коем случае сахар вначале. Пена упадёт. Только в конце. Короче. Моя мамахен на этим бисквитом нас обеих - и меня и сестру - с пяти лет воспитывала, долгих лет ей. И внукам её. И правнукам.

Все праздники детства проходили под цоканье венчика о дно пластиковой миски. Правая рука отваливается - ей на смену приходит левая, пока ещё свежая. Левая начала отваливаться - правая успела отдохнуть. Так и взбиваешь без остановки. Пока не посинеешь. Шучу. До посинения ни разу не доходило. Лишь до полупосинения. Ну и вот, если все сделано правильно, тортик удаётся на славу. Остаётся только в духовку его запендюрить.

И вот в этом месте - когда взбивается белковая пена - есть одно сложнообходимое противоречие. Взбитие бисквитного теста должно происходить при  низкой температуре, а печь его нужно при высокой. Это противоречие я, помятуя мамину практику, решила развести следующим образом: на минимуме зажгла огонь в духовом шкафу и открыла форточку. Расчёт был правильный. Пока печка разогревается, я прекраснейшим образом успеваю тесточко своё нежное поднять в прохладе. Рассчитать-то я всё рассчитала, но не заметила, что огоньки моих тихо горящих газовых горелок из-за скозняка взяли да и погасли.

Ну, я тесто пригтовила - оно удалось на славу - духовку открыла, и вижу: нет там синеней колышущейся бахромы вдоль трубочек. Что делаю я? - Разумеется, ни на секунду не задумываясь, сразу туда спичку горящую сую. Умница такая. А оттуда мне в лицо: - Тыдыщь! И куча пламени. В камере духового шкафа газ несгоревший скопился. Мне не до него было. В отличие от газа. Короче.

Открываю глаза, смотрю: - Ухтышки! - лежу ничком на своей кухне, дома никого. Лицо горит. Тело ломит. Форма с бисквитом стоит на столешнице невостребованная. Ясное дело, я сразу, как очухалась, тортик свой драгоценный спасать кинулась. Быстро его в печку засунула. Полдня потратила, обидно ить.

 Потом к зеркалу. И сразу к подругам звонить. Так и так. Бровей нет, ресниц нет, ничего нет.

Что делать?

Хорошо, у Стрелкиной мамкина толковая. Врач, почти доктор. - Быренько, грит, набери полный тазик холодной воды, и макай туда  свой непутёвый фейс, скока выдержишь.

Ну, я так и сделала.

А у меня на следующий вечер поезд в Киев, к жениху своему ненаглядному. Всё то время, что бисквит пёкся, я лицом к студёной водице припадала, и о нём думала. Весело мне было.

Если бы не принятые меры по спасению лица, оно, наверное, превратилось бы в один сплошной волдырь. А так - только красное было и ресницы с бровями отсутствовали. И чёлка сгорела. Не отменять же поездку из-за таких пустяков? Я, конечно, переживала из-за временной потери очаровательности, но желание увидеть любимого было сильнее.

Короче. Всё получилось. И в Киев я нормально доехала, и тортик на стол поставила. И отметили. И дальше всё, что должно было произойти - произошло. И происходило целую неделю подряд. Какой галантный, думала я, какой воспитанный. Настоящий джентльмен. Ни бровью, ни взглядом не показал. Пощадил мою хрупкую женскую самооценку.  Перед отъездом обратно домой решила ещё больше её, самооценку то есть, успокоить.

- Макс! Ты, конечно, умница лапушка и прелесть. Деликатный и всё такое. Ценю. Но это ничего, что я - такая?

- Какая? - спросил Макс.

-  Ну, без чёлки, бровей и ресниц?

- Да? - заинтриговано спросил Макс и, приподняв очки, приблизил к моему лицу глаза, чтобы разглядеть.

- А и правда. Ты это где так?

…О, эти мужчины!

                ///\\\///\\\///\\\///\\\

Для иллюстрации использована карточка из личного фотоархива автора публикации "Папа щёлкает семки". Как видите, его головному убору придана - полагаю, ударом кулака - форма монашеского клобука. Это так не надо. Прикололся для фотосессии. Он так никогда не носил. Свои фетровые шляпы он носил правильно, как принято. С благородной впадинкой тульи над макушкой.

...Отец - между нами, девочками, - был фантастически красивым дядькой. Недавно, в очередной раз думая обо всём и ни о чём, попробовала вспомнить самых красивых мужчин, которых видела. В смысле в реале, не на фотографиях или в кино, а в жизни. Перебрав в памяти всех, вычислила три лица: Игорь Минтусов, Франц Родвальт и Александр Карпович Яценко, отец то есть.

Максим Яковлевич Возный, мой бедный покойный муж, тоже был очень даже ничего себе, пока не обрюзг из-за болезни. Дядя Саша-художник (ака Визерский), включал Макса в свой личный топ-список "красивейших мужчин".

Ясен пень. Не могла же я влюбиться в урода. Потом это всё (любование, нежность, безусловное приятие и т.д) полностью снивелировалось и сошло на нет. Мне не было уже никакого дела до его внешности. Слишком много страданий причинил мне этот красивый мужчина за тринадцать лет совместной жизни.


©Моя сестра Жаба