Полевые ромашки

Счастье – самая неопределенная вещь на свете.
              Э.М. Ремарк.


                Часть I

               
                До чего же счастливое утро разбудило Алевтину! Яркое солнце, как на родной Украине в детстве, на душе – безмерное счастье: этой ночью она родила доченьку. Здоровенькую, хорошенькую, просто куколку! Рассмеялась, вспомнив вчерашнее: «Тётенька, не рожайте, пожалуйста! Я вас очень прошу, – умолял её дрожащий от страха, солдат-мальчишка. – Подождите пока до госпиталя доедем». Тётеньке самой на днях девятнадцать исполнилось. Надо же такому случиться: весь полк – на ученья, а она – в роддом на боевой машине. Рожать ей приспичило, когда в воинской части три калеки осталось. Даже не верится, что все тревоги и страхи позади.
 
                Любящая мама внимательно рассмотрела спящую Лару, подумала: красивое и смелое имя выбрали они с мужем для дочки; после нашумевшего «Доктора Живаго». Попробовала встать, вышла на балкон, на свежий воздух, оглянулась по сторонам, а вокруг – ни души. Звенящая тишина и в здании, и на улице. Только кузнечики стрекочут в бесконечном поле с белыми ромашками! Стала пристально всматриваться в даль и мечтать. Будущее виделось ей прекрасным и безоблачным, как сегодняшнее утро.
 
                Вдруг, на горизонте Аля заметила чёрную приближающуюся точку. Вскоре точка превратилась в танк, он мчался на всех скоростях, оставляя позади себя клубы пыли. «Это же он, Сашка! Мой муж любимый!»  – пронеслось у неё в голове. Танк со скрежетом затормозил у госпиталя, Александр вихрем взлетел по лестнице на второй этаж с охапкой полевых цветов. Не успев снять шлем, с "загорелым" от дорожной пыли лицом, подхватил он сильными руками свою молодую жену и со словами: «Алька, ты моя любимая, какая ты у меня молодец!» закружил по комнате. Она визжала от страха и восторга, крепко уцепившись за его шею. От него пахло сумасшедше приятно, свежим ветром, полем, солярочкой. Всё смешалось в счастливейшем в их жизни поцелуе: волосы, разметавшиеся по влажным лицам, лепестки ромашек, слёзы радости, придорожная пыль и… незапятнанная чистота отношений.

                Этот эпизод из своей жизни в ГДР Алевтина рассказывает в эмиграции, как песню на «бис». К сему и фотография прилагается. В летнем сарафанчике, шляпке с полями, по колено в ромашках стоит она стройная, длинноволосая, с глазами, как два озера. А губы – вишни спелые, дотронешься – соком брызнут! Рядом Александр, ей под стать, ещё тот орёл! Тоже чернявый, с белозубой улыбкой, большой, загорелый. На руках – доченька их ненаглядная. История этой любви всех прошибает, особенно женщин, слёзы наворачиваются. Хоть про чужую любовь послушать, коль своей не было.


                Часть II


                Но каким ветром занесло Алевтину в 40 лет сюда, в Германию, без любимого мужа? С которым пуд соли съели, исколесив полсвета: от дальневосточного Благовещенска до Карл-Маркс-Штадта в ГДР, и от самого нордического Мурманска до жаркого грузинского Кутаиси. Александр всегда гордился Алевтиной, она гордилась им. Он – первый офицер в полку, она – самая завидная офицерская жена, где бы они ни служили. Его юмор и, бьющая ключом энергия, расшевеливали всё вокруг, казалось, что цветы распускаются с появлением Алевтины! Способностями их тоже Бог не обидел: заочно получили высшее образование. Але языки легко давались: немецкий, грузинский, чуть-чуть китайскому на реке Амур обучилась. Как же так случилось, что после стольких трудных, но самых счастливых совместных лет жизни они расстались?

                Оказавшись на гражданке в то смутно-пасмурное время неожиданных перемен 90-ых, они не попали в нужную струю. Александр, хоть и защитник по греческому календарю, не смог защитить от бедности семью, неожиданно увеличившуюся до семи человек. Больную маму, Лару, подарившую им в 15 лет внучку Оленьку по большой любви, подростков-племянниц Руслану и Людмилу, осиротевших после гибели брата в Афганистане, а вскоре внезапной смерти их матери. Вот и ринулась Аля в бой за существование, взяв на себя всю ответственость за семью; разве она не русская женщина... Сначала отправилась с клетчатыми сумками челноком в Турцию за шмотками, потом – в Казахстан к этническим немцам за дешёвой «Ладой», которая поломалась на обратном пути. Почему-то таким бизнесом занимались исключительно женщины. Интеллигентные мужчины стеснялись опускаться до этого, но не стыдились опускаться с помощью спиртного.

                Когда Алевтине представилась возможность заработать, не унижаясь, по любимой профессии архитектора, она с радостью поехала в Германию. Её вызвал священник русской церкви знакомый ей по ГДР. Аля с большим энтузиазмом принялась помогать при реставрации его маленькой православной церквушки; заработала на лекарства маме, подарки детям, школьную форму и портфель Олечке-первокласснице и на билет в обратную дорогу. Надо было возвращаться домой в Харьков. В это время там вспыхнула эпидемия холеры. Её Лара, медсестра, день и ночь спасала больных в палаточном лагере, развернувшемся в лесу за городом; вся в маму-патриотку. Алевтину охватила паника, страх за своих, мечталось дать детям надёжное будущее в спокойной, обеспеченной, культурной и уверенной в завтрашнем дне стране. Ради этого она была готова на всё. Материнский инстинкт подсказывал ей путь во имя спасения семьи – остаться. Но если ты не еврейка и не этническая немка, то лишь брак с гражданином Германии даёт это право.


                Часть III


                Священник познакомил её с прихожанином русской церкви, 75-летним вдовцом, состоятельным интеллигентным, в прошлом –  профессором-преподавателем русского языка в университете Петром Ивановичем Марченко. Уникальный случай для Алевтины: выйти за него и одним махом осчастливить всё семейство, исключая себя и Александра. Но о себе Аля меньше всего заботилась. Много бессонных ночей провела она в раздумьях, но чаша весов перетягивала в сторону детей и больной матери. Правда, старушка после такого известия вскоре умерла. Хоронила её Лара; Александр был в запое с двойного горя.

                В это время Алевтинхен, т.е. Алевтиночка, как сразу стал называть её Пётр Иваныч, с болью в сердце по матери и тоской по детям и мужу, вынуждена была угождать будущему супругу. Да и какой из него супруг? Та-а-ак, капризный дедушка, нуждающийся в уходе, но не желающий уйти в Дом престарелых. По сути, она была ему сиделкой, не женой. Старалась, как могла: кофе утром подавала в постель, таблетки – строго по часам на подносике со стаканчиком воды, блюда готовила на выбор. Странно, но не отвык он за сорок пять лет от вкуса борща, русских пельменей, вареников. Целыми днями уплетал пирожки, приговаривая: «Давно забытый вкус!»

                Вскоре после ЗАГСа дом их стал наполняться народом; Аля переквалифицировалась в сваху. У них «на приёме» с кормёжкой за две недели побывало десять кандидатов на руку и сердце украинской красавицы Лары. Пётр Иванович сам лично тщательно их сортировал и выбрал для неё  адвоката с надёжной работой и дачкой в Испании под Валенсией. Людмилу и Руслану папа Иваныч удочерил; они продолжили учёбу в школе. Внучка Оленька уже лучше всех в семье говорила по-немецки. Со стороны всё выглядело у них в семье очень даже благопристойно. Но что творилось на сердце у Алевтины, оставалось только догадываться.

                Она отдавалась с головой работе по дому, вникала в заботы дочек и внучки, выдавала замуж несчастных харьковских подруг, регулярно посещала по воскресеньям церковь, а по субботам блошиные рынки. Покупки делала не для себя, а с благотворительной целью и лишь бы меньше находиться наедине с капризным мужем. Аля не ленилась отмечать дни рождения и праздники все подряд. Часто принимать гостей полюбил и Пётр Иваныч. Всегда элегантный, надушенный, встречал их у распахнутой настежь двери собственного дома. Широким жестом руки приглашал войти, низко кланяясь при этом. Молодые женщины целовали его три раза по русскому обычаю, оставляя следы губной помады, он с удовольствием подставлял свои розовые, отвисшие, как у хомячка, щёки. Помаду не вытирал, а гордый этим, обходил всех с подносом, предлагая в хрустальных фужерах изысканные вина, выписанные им из Австрии. Улыбался, шутил при этом, а взамен получал комплименты: «Петенька Иваныч так помолодел, так посвежел с заботливой женой», «Ах! Какой у вас тонкий вкус! Сами подбирали? Ваш шейный платок, Пётр Иваныч, тон в тон с носками».

                От дифирамбов довольный Петенька Иваныч таял, преображался до неузнаваемости.  Наконец-то, он, невзрачный недоросток, раскрашенный пигментными пятнами на лице и руках, тщетно пытающийся скрыть свою лысину жиденькими, набриолиненными волосинками, находился в центре внимания. Теперь ему было перед кем демонстрировать свой жизненный успех. «Но какой ценой?  – думал каждый из гостей про себя, – Видите ли, он после войны забыл домой вернуться и ни разу об этом не пожалел... Ничего себе шуточка?»


                Часть IY


                Алевтина, с присущей ей кипучей энергией и советской закалкой, не давала заржаветь пожилому супругу. Однажды уговорила его и беременную вторым ребёнком Лару съездить в ГДР к тому госпиталю, где её родила. Счастливая, помолодевшая, командовала: «Снимай, Петенька, всё снимай. Сначала нас вместе с ромашками, в шляпках и без шляпок, потом по одной, пожалуйста». Петя фотографировал улицы, бывшие советские казармы, квартиры офицеров, обветшалый Дом культуры с надписью, «Zum verkaufen» (На продажу), качавшейся на единственном гвозде. Алевтина не постеснялась войти в жилой дом и попросить разрешения осмотреть комнаты: «Для меня это очень-очень важно! Когда-то мы здесь жили, – и уже шла, как хозяйка по комнатам бывшего барака. – О, боже! Это здесь, вот этот угол я обклеивала обоями, а под ними газетами «Воинский долг», это окно было гораздо меньше. А полы больше не скрипят? Жаль, я их натирала жёлтым кирпичом. Петенька, всё фотографируй. И печку тоже. На ней я варила из лесных ягод варенье... Сашка так любил сладкое!»

                Следующее путешествие Аля организовала на Алтай, в посёлок «Красный луч», на Родину Петра Ивановича. Еле-еле уговорила; невозвращенец всё ещё боялся КГБ. Поэтому радовалась больше она, а не он. Случается ведь такое! Первой, встретившейся знакомой в посёлке, оказалась одноклассница, юношеская любовь Петеньки. Конечно, она его узнала. Алевтина даже прослезилась, а он сильно испугался: «Это не может быть случайностью, КГБ подослало». Посетили они могилы отца и матери. Отыскали 70-летнюю женщину, Зою Ивановну, учительницу, много лет ухаживавшую за его престарелыми родителями. «Так и не дождались, бедненькие, единственного сыночка с фронта, – заплакала она в голос, увидев Петра. – А маманька-то сердцем чувствовала; живёхоньким-здоровёхоньким во снах являлся, и до конца своего надеялась на свиданьице».

                После этой поездки семейное счастье Петра Ивановича пошатнулось. Он понял,  что грешен перед родителями и наверняка догадывался, что потерял авторитет у жены; он читал это в её глазах. «Так и не дождались сыночка с фронта...» не стиралось из её памяти. Аля теперь презирала его за «жизненный успех» ценой страданий близких, а заодно и себя за то, что им пользовалась. Просила у Бога прощенья. По ночам тихонько плакала, вспоминая своего брошенного Сашку: «Да разве можно его сравнить с эгоистом Марченко? Ради будущего детей сразу дал согласие на развод и помог срочно оформить документы на их отъезд, а сам так и не женился. «За меня не беспокойтесь, лишь бы вам было хорошо», – сказал он на прощанье. А этот маразматик издевается... Даже блинчики с икрой и сырнички с изюмом в постель на подносе к завтраку его не радуют, только и знает, что всех воспитывает.


                Часть Y


                Однажды члены «Клуба русской интеллигенции», чтобы дать Иванычу снова почувствовать себя большим и важным, предложили Алевтине устроить в доме импровизированный «Французский вечер». Общим голосованием предложили ему роль Людовика XIV. Аля надела на Петеньку шитую золотом ливрею, настоящий крест, самодельную корону, сапоги с задранными узкими носами, тоже «позолоченые». Дамы порхали вокруг него в бальных платьях с задачей развеселить, отвлечь от мрачных мыслей:
— Пётр Иванович, ах, какой Вы сегодня красивый! Как Вам идёт костюм короля!
— Пётр Иваныч, Вы словно в цветнике! Живёте в окружении шестерых молодых женщин (к тому времени подростала вторая дочка Лары Лиза). Они не позволят Вам состариться!
— Надо мной смеются! Огорчают. От смеха уписываются, трусиками влажными садятся на дизайнерские кожаные стулья, а я хожу за ними протираю.
Лизонька, едва научившаяся говорить, с умным видом показывает пальчиком на лоб:
— У Пе-е-теньки кр-р-рыша поехала.

                Устами младенца глаголет истина, он действительно поглупел, стал ещё более ворчливым, бестолковым. Всё русское и советское его, Хэра (господина) Марченко, сильно раздражает.
— Я единственный среди вас правильно воспитанный, изысканно-элегантный европейский человек! Алевтинхен, твой патриотизм смешон, – повторял он монотонным голосом, расхаживая по длинной гостиной, очень напоминая этим Каренина, отчитывающего за грехи свою Анну. – Твою манеру одеваться в дешёвку, сделанную своими руками, и хвалиться этим ненавижу!
— И это французский король, джентельмен? Посмотрите на него, – пыталась отшутиться Алевтина.
— Я, кажется, был русским.
— Да, какой он русский? Русским духом и близко не пахнет, разве что по метрикам, – шептались супруги родом с Алтайского края.
— Он стал немцем, постарайтесь его понять, – заступился кто-то из мужчин за Иваныча.
— Не немец он, ни русский, ни француз! А та-а-ак... смесь бульдога с носорогом, – смеялся за его спиной чуток поддатый гость.
— Она постоянно делает ошибки, – продолжал Марченко отчитывать Алю, обращаясь к сильно им уважаемым сёстрам-художницам. – Представляете –  ужас! Приносит мне в больницу халат коричневый, а тапочки – синие. Я получил шок! Пришлось посылать домой за коричневыми. А однажды, в присутствии моих респектабельных знакомых, хвалится, что фартучек она перешила с изношенного халатика. Представляете, какой позор?! Моя бывшая супруга носила широкополые шляпы, меховые манто, роскошные костюмы от «Шанель» или «Валентино»!

                В тот памятный вечер русская интеллигенция разгулялась в их доме до полуночи под всё французское: выпивку, закуску и мелодии. Утомлённый Петенька Иваныч, выпив чаю с ромашкой, заснул, как младенец, не раздеваясь. В бумажной короне на резиночке, с большим крестом на шее, в тесной ливрее и тряпочных сапогах в обтяжку. Наутро его разбудил неожиданно резкий звонок в дверь. К ним пожаловали приставы с плохой новостью: их дом будет выставлен на аукционе для продажи.
— Не может быть!? Вы что-то перепутали, – возразил дрожащим голосом Петенька, собственник-владелец дома с садом.
 
                Оказалось, что его родной любимый сыночек  – профессиональный адвокат – давно переоформил фамильный дом на своё имя, признав папу с помощью справок от врачей недееспособным. Но самое ужасное, что взял под его залог огромный кредит в банке, а теперь проиграл всё подчистую в казино, якобы, находясь в депрессии. Это известие повергло всё семейство в шок. Марченко ходил по комнате, схватившись за голову с помятой короной, в костюме короля Людовика и повторял: «Как он мог? Как он мог всё нажитое предками пустить под откос?» Приставы, взяв с него полагающиеся подписи, удалились. Когда спускались по белой мраморной лестнице, один из них сказал: «А король-то голый?!» Все четверо громко рассмеялись. Ночью бедолага, обворованный собственным сыном с правильным немецким воспитанием, преставился.


                Часть YI


                После похорон Петеньки события развивались словно по сценарию «Санта Барбары». Алевтина, привыкшая всю жизнь помогать ближним и обездоленным, как марафонец на дистанции, не могла остановиться. «На чужом несчастье своё счастье не построишь, – думала она, мучаясь совестью за одинокого, оставленного ею Сашку. – Он ведь, так и не женился! – стучало в висках при мысли о том, что можно к нему вернуться. – Дети уже взрослые, самостоятельные; внучки подрастают, обойдутся без меня».

                Вскоре Алевтина набралась мужества и объявила о своём твёрдом решении уехать навсегда в Харьков. Лара первой дала согласие:
— Правильно, мамуля! Сколько можно тебе здесь мучиться? Я тоже уеду. Всё равно уеду! – отрезала дочь.
— С ума сошла? А как же Харальд, Лизонька, Оленька?
— Оленьке восемнадцать лет. Пусть она строит своё счастье без наших подсказок. А я, мама, давно люблю другого. Мы встречаемся в Испании, Германии, на Украине. Он не последний человек в Харькове, уже выкупил Лизу у жмота Харальда. И, между прочим, я от него беременна, у нас будет мальчик.

                Алевтину ошарашила эта новость, больно защемило сердце, оказывается, дочь живёт без любви, притворяется, как и она?!
— И давно ты не любишь мужа?
— Да с первого свиданья. Когда он на прогулке в зоопарке купил себе блин, а потом спросил, хочу ли я, и оторвал мне половинку.
— Боже мой! А зачем ты пошла за нелюбимого?
— По твоему примеру. Чтобы всем было хорошо. Иваныч велел за адвоката, я послушалась. Хотя мне очень нравился таксист Рудиго.
Алевтина обвела глазами комнату, не в силах сдерживать слёзы.
— Оленька, я так мечтала, что, хотя бы ты выйдешь замуж за хорошего местного немца, — обратилась Алевтина со слезами на глазах к восемнадцатилетней внучке.
Оленька-красавица, прямолинейная вся в бабушку, спросила:
— Бабуля, скажи честно, ты любишь немцев?
— Не совсем...
— Вот и я их не совсем. Они не понимают русских. Мой бой-френд наполовину русский.

                Ровно через две недели в Харьковском аэропорту Алевтину с четырёхлетней внучкой Лизонькой встречал Александр. От волнения и нетерпения забыв о возрасте побежали они навстречу друг другу, кинулись в объятия. Их сердца так учащённо бились, что казалось, это всем было слышно.
— Алька ты моя милая, – шептал он ей на ухо со слезами на глазах, – молодец, что вернулась.
— Прости меня, Сашенька! Прости! Прости совсем! – повторяла она рыдая. – Я тебя очень люблю. И всегда любила. Очень-очень... Прости.
— И я тебя очень-очень, – нежно целовал он её лицо.
— Как раньше? До сих пор?
— До сих пор... Но ещё больше...
— Значит, вместе? До конца?
— До конца!!!

                Они пошли рядом не разжимая рук, как-будто боялись, что судьба вновь отнимет их друг у друга, останавливались и вновь крепко обнимались. Пока шли до его машины Лизонька собрала у дороги белый букетик, потом подбежала к ним:
— Это вам! А как называются эти цветочки по-русски?
— Полевые ромашки, – ответили они одновременно. И переглянулись... и вновь заплакали.