Девушка в окне

   В забытой тетради забытое слово!
   Я всё прожитое в ней вижу опять;
   Но странно, неловко и мило мне снова
   Во образе прежнем себя узнавать…
                А. Майков

      Я расскажу вам историю, произошедшую в те далёкие, да-да, теперь уже смело можно сказать, далёкие семидесятые годы, когда нынешние, убелённые сединой дедушки и бабушки были ещё молоды и наивны. А наступившая весна в их чистых неискушённых душах наполняла юные сердца сладкой негой, заставляя грезить в ожидании первой любви. Когда под звуки гитары горячие губы страстно шептали строки Игоря Северянина:
      Это было у моря, где ажурная пена,
      Где встречается редко городской экипаж…
      Королева играла — в башне замка — Шопена,
      И, внимая Шопену, полюбил её паж …

      Человек на скамейке очнулся от тревожного сна; его пробудил холод, проникший под старенькое демисезонное пальто, что служило за место одеяла. С минуту он не двигался, собирая обрывки мыслей. Лежал, скрестив руки на груди и вжав голову в плечи. Он пытался своим дыханием согреть себя, дыша под ворот расстёгнутой рубахи, но это не спасало от нахлынувшей судорожной дрожи, а только усиливало пульсацию в висках. Он лежал на скамье, стоящей в глубокой нише кустов акации. Небо, поражавшее в начале ночи красотой и обилием звёздных скоплений, заполнилось обрывками рваных облаков, которые, словно небесные бурлаки, натуженно тянули за собой тяжёлые мрачные баржи хмурых туч. В ночном воздухе повисло напряжённое ожидание грозового разрешения. Сон улетучился, реальность овладела мыслями и унесла человека на три недели назад. 
      
      Компания длинноволосых парней, уже слегка подвыпивших и желающих уединения для продолжения своего отдыха, перелезла через деревянный забор сада областной больницы. В вечернюю пору он был пуст, и сумерки медленно погружали тенистые аллеи сада в меланхолическую дрёму. Пустующие скамейки, обречённые ежедневно выслушивать безрадостные диалоги больных людей, облегчённо вздыхали, наслаждаясь тишиной уходящего дня. Как вдруг на гладкие отполированные доски уселись совершенно здоровые и весёлые люди. Они по-хозяйски развернули газету, и все свежие новости, пахнущие типографской краской, беззастенчиво залили маслом от шпрот и томатным соком. Тишина нехотя отступила в дальний угол сада.
       Разговор после выпитого портвейна заметно оживился, куда девалась всякая пристойность? Каждому хотелось поведать свою историю, рассказать о своих похождениях, в которых они выглядели настоящими героями и тем самым вызывали восхищённые возгласы слушателей. Лишь один паренёк лет восемнадцати, назовём его Михаил, больше слушал товарищей. Жизнь его не была богата приключениями такого рода; отсутствовало в характере разудалое ухарство, и стрелы амура до сей поры миновали его сердце. Он с любопытством вслушивался в речи приятелей, смачно сдобренные дворовыми прибаутками и уличным сленгом. Выпитое вино горячило кровь и звало вдогонку призрачных утех, красочно расписанных бывалыми ходоками.
      Михаил, выслушав очередную байку, решил прогуляться по саду, размять затёкшие от долгого сидения ноги. В мечтательной задумчивости прошёлся по аллее к зданию больницы и, закурив сигарету, развернулся обратно, с намерением подальше отойти от окон, как вдруг его кто-то тихо позвал. Он обернулся. Из приоткрытого окна первого этажа на него смотрело чьё-то лицо, худое и бледное. В обрамлении светлых волос оно выглядело ещё более усталым и измождённым. Появившаяся рука поманила Михаила. На всякий случай он огляделся по сторонам и только после решился приблизиться.
      Оконный карниз находился довольно высоко, и дотянуться до него не было никакой возможности, если  только допрыгнуть, но в нескольких шагах от стены стояла скамейка, на которую Михаил и влез, чтобы как-то уровняться с зовущей его незнакомой личностью. Створка окна приоткрылась шире и наружу высунулась голова девушки. Печать болезни не украшала её лика, отчего возрастом она могла показаться на несколько лет старше, чем была на самом деле. Она улыбнулась.
      — Здравствуй, тебя как зовут? Меня Наташа.
      Голос поразил и обезоружил парня своей силой, никак не вязавшейся с внешним болезненным видом. Он звучал как бы отдельно от неё. К тому же, был не груб, а, наоборот, нежен и мелодичен. Мягкие шипящие нотки могли свести с ума кого угодно своей интимной бархатистостью. Этот голос сразу очаровал Михаила. Ему никогда ещё не приходилось оставаться так один на один с девушкой, и все слова, разом вылетели из головы, даже выпитый портвейн позорно бежал из его сознания, прихватив с собой порождённый им героизм.
      — Ми... Михаилом мамка с папкой нарекли, — пытался он сострить, напустив на себя чуждую его характеру ершистость. 
      — Что это с тобой? Не меня ли испугался? Бродил такой умно-задумчивый, и вдруг заикаться стал. А я только хотела попросить сходить за мороженным. Тут недалеко есть магазин «Продукты», — он до десяти  работает. Сходишь? А? Так мороженого хочется, хоть волком вой. Сбегай, будь добр. Ну, пожалуйста. Денег я тебе дам, — закончила она нежно-просящим голосом и состроила такую печальную гримасу, при виде которой невозможно было отказать. Девушка бросила из окна деньги, завёрнутые в газетный клочок, и парень, ловко подхватив его, скрылся за деревьями. Магазин был действительно рядом, и друзья даже не заметили исчезновения товарища.

      Он вскоре вернулся, выполнив поручение. Девушки в окне не было. Это послужило Михаилу короткой паузой передышки после быстрого бега. Отдышавшись, он кинул на карниз комок сухой земли. Комок, ударившись о железо, громыхнул и рассыпался прахом. Мгновение спустя в окне  мелькнуло детское лицо, хихикнуло, зажав себе рот руками и исчезло, а следом за ним показалась Наташа. Посыльный привязал пакет со стаканчиками пломбира к концу бинта, спущенного из окна, и быстро отошёл чуть в сторону, чтобы разглядеть девушку. Она исчезла и долго не появлялась, видно, разносила мороженое. Михаил уже приуныл и готов был вернуться к друзьям, но те сами по-цыгански шумною толпой вылезли из кустов.
      — Мы его везде ищем, а он вон где — под окнами, гитары только не хватает у бедного идальго. Ну и где твоя Дульсинея?
      Михаил не успел ответить, как из окна снова выглянула девичья голова, и он не сразу признал в ней ту девушку, что разговаривала с ним несколько минут назад. Лицо её преобразилось и бледность, придававшая усталый и болезненный вид, уже не страшила, а, наоборот, приятно дополняла данную природой красоту. Девичей румянец, чуть тронувший припухшие щеки, подчёркивал юность, а огромные глаза отражали душевное тепло и внутреннею силу. Однако взгляд этих глаз, затронутых недетской печалью, таил в бездонной глубине бирюзовых вод своих — боль, прикрытую внешним спокойствием.
      Увидев в оконном проёме столь милое создание, говорливые ребята прикусили острые язычки.   
      —  Ого, вы даже читали Дон Кихота и, должно быть, в школе хорошо учились.
      — А как же, библиотеку регулярно посещаем; работаем над своей культурой, духовной и физической, — ответил один из компании, подмигивая своим товарищам. — А вот он — показывая на Михаила — отделился от общества и один наслаждается общением с вами.  Разве это честно?
      Миша весь зарделся, стал что-то мямлить себе под нос, от чего щёки ещё более раскалились. В этот миг он себя ненавидел, а так же ненавидел своих друзей, что запросто вели беседу, бросая ничего не значащие слова. А она им отвечала тем же, заливаясь звонким смехом, поглядывая из-под густых ресниц  на стеснительного паренька, готового провалиться сквозь землю.  Даже не искушённым взглядом было заметно её предпочтение, не смотря на его упрямое молчание.    
      Внезапно в окне возник новый персонаж в белом колпаке. Медсестра, услышав громкие голоса, пришла навести порядок.
      — Давайте расходитесь! Устроили тут ералаш, здесь больница, а не санаторий.
      Наташа чиркнула глазами по лицу Михаила, и вспыхнувший в них озорной огонёк, будто искоркой от костра взметнулся и больно  кольнул парня в сердце. Окно опустело и на стекле осталось лишь отражения серого неба и верхушек деревьев. Компания молодых людей молча подчинилась —  они тотчас скрылась за кустами. Присев на скамейку, ребята поделились впечатлениями о девушке и единогласно признали её «клёвой чувихой». Побалагуря между собой ещё какое-то время молодёжь выбралась из больничного сада: вечер звал на поиски новых приключений. Верхне-Волжская набережная, на которой располагалась покинутая ими территория больницы, заполнялась гуляющими.
      Весь следующий день Михаил вспоминал девушку в окне, даже повестка из военкомата с вызовом на медицинскую комиссию произвела на него слабое впечатление. Все мысли были посвящены только ей, они так и лезли в голову, смущая душу. Перед глазами витал девичий образ, единожды увиденный, но уже высеченный в памяти зарождающимися чувствами. Минуты рабочего дня, казалось растянулись до бесконечности. Он снял наручные часы и спрятал, чтобы не смотреть на циферблат, но это не помогло – рука сама тянулась к карману и извлекала их за ремешок, словно кусочек застывшего времени. Товарищи по цеху с насмешкой толкали его в бок — «Проснись, замёрзнешь!» Видение исчезало, и он вновь возвращался к действительности.
      После работы Михаил ощутил себя совершенно разбитым, и для того, чтобы как-то развеяться, договорился с друзьями пойти в парк на танцы. Перед этим они немного выпили вина, так, для задора, и с наступающими сумерками вступили под сень клёнов, окружавших танцплощадку.
      С первыми звуками знакомой мелодии тоска вновь завладела сердцем юного романтика, и даже сменившаяся музыка, перешедшая в бешеный ритм тяжёлого рока, не помогла забыться. Не выдержав, он сбежал от друзей и снова оказался в больничном саду.
      Наступивший поздний вечер предоставил Мише возможность смело расхаживать по тёмным аллеям, не страшась быть увиденным. Зачем он здесь, чего ждёт? — задавал он себе вопрос и не находил ответа. Жёлтый свет, струившийся из больничного окна, меланхоличной грустью вливался в закрытое до сей поры сердце, и неизведанные ранее чувства сладкой томительной негой обволакивали его сознание. Мысль о том, что там под этим светом в эту самую минуту находится она, ранее незнакомая ему, неизвестная девушка, которую и видел-то всего лишь один раз, сводила Михаила с ума.
       На следующий день всё повторилось, возникшие чувства возобновили свою игру, но вечер завершился иначе. Желание вновь увидеть Наташу боролось с юношеской застенчивостью, что тягучими нитями неосознанного страха опутывала его рассудок. Ненавистная робость всегда вводила его в полный ступор и сковывала все действия. В особенности страдала речь, звучащая ярко и образно в компании друзей. В обществе же незнакомых людей, особенно в присутствии девушек язык его костенел, путался, теряя красноречие. 
      По мере приближения к знакомому забору шаги его укорачивались, а дыхание учащалось. Перемахнуть через преграду было секундным делом. Скрываясь в зарослях акации, сквозь просветы в листве Михаил разглядел желанное окно. На широком подоконнике сидела девушка лет пятнадцати и читала книгу. 
      Может, он ошибся? Нет, вот и скамейка под окном. Должно быть, соседка по палате, она-то и позовёт Наташу … А что, если вдруг та не захочет с ним разговаривать, да ещё надсмеётся? Такое тоже может случиться.
      Решительности у парня поубавилось, а возникшие сомнения встревожили душу. Он
взволнованно достал сигарету, но, заметив дрожь в руках, чуть было не взвыл от досады. Резко измял сигарету, отбросил в сторону и, наконец, овладев собой, вышел на открытое место и направился к окну. 
      Девчушка, заметив в саду молодого симпатичного парня, отложила книгу, обращаясь к кому-то в палате, — с минуту они разговаривали. Немного времени спустя в окне появилась Наташа. Она приоткрыла одну створку и, облокотившись о подоконник, высунулась наружу.   
      Последние сентябрьские денёчки радовали тёплой погодой и прозрачной хрустальностью воздуха. Осень медленно бродила по аллеям парков и садов, окутывая природу в меланхоличную дрёму. Колдовала над цветистыми вышивками деревьев и кустов. А лёгкий ветерок шаловливо подыгрывал ей, укладывая листопадную мозаику под ноги. Эта чудная пора в народе прозвана «Бабье лето».
      — А я вчера тебя ждала. Сама даже не знаю, почему. Просто ждала, хотелось тебя увидеть. И сегодня весь день думаю о тебе. Смешно, правда?! Я даже совсем тебя не знаю, а мысли всё равно упрямо тянуться к тебе. Может, я о себе много возомнила?. Скажи — ты вспоминал вчера обо мне? Слыхал мои мысли? Хотя, что я спрашиваю — ты здесь! И я очень рада тебя видеть.
      Михаил не ожидал подобных слов, а они пришлись ему по сердцу, отчего враз спали ненавистные кандалы юношеской застенчивости. И молодые люди вскоре беззаботно щебетали, словно две пташки, сидящие на одной ветке.
      День катастрофически укорачивался, отдавая поначалу минуты, а после и часы вечерним сумеркам. Михаил проводил всё свободное время рядом с Наташей, вернее сказать, под её окном. Он нашёл и принёс из старых сараев, что доживали свой век неподалёку от больницы, большой деревянный ящик и уже стоя на нём, приблизился на столько, что мог даже коснуться руки девушки. Вечерняя прохлада не позволяла широко раскрывать окно больничной палаты, поэтому им приходилось общаться через не большую щелочку чуть приоткрытого окна. Иногда Наташа протягивала руку, и её тонкие бледные пальцы касались его взлохмаченной головы. Девушка лёгким движением приглаживала их, задумчиво глядя куда-то вдаль, в эту минуту они оба замолкали, вдыхая пьянящие мгновения встречи.
      Друзья, почувствовав перемены в поведении Михаила, приставали с расспросами, пытаясь разгадать причину внезапной метаморфозы, произошедшей с товарищем. А он ни от кого не скрывал и не прятал своих чувств. Наоборот, душа его раскрылась, и он был рад поделиться с близкими своим счастьем. Любовный жар, словно дурман, овладел всем сознанием Михаила. Он полюбил, да, впервые в жизни полюбил, и ему ответили взаимностью. Это возвысило его в собственных глазах и придало уверенности. 
      Один за другим проходили вечера, наполненные до краёв беспечным счастьем юности. Под любовные вздохи засыпал уставший сад. А молодые пылкие сердца грезили о счастье. 
      Но однажды он вдруг заметил в глазах Наташи какую-то глубинную печаль, и взор её, доселе излучавший весеннее цветение души, потух. Она стала молчалива. Паузы молчания затягивались, а Михаил никак не мог найти на это ответа. Он спрашивал себя и у неё — что случилось? — но девушка только грустно улыбалась, отводя взгляд в сторону.  А позавчера, с дрожью в голосе объявила, что они больше никогда не увидятся: её выписывают, и она уезжает в свой родной город Арзамас.
      Взглянув в глаза, ставшие за это время дорогими и близкими, он прочёл в них приговор, который не могли произнести любящие уста:
      — Прости, но это наша последняя встреча, Прости, и уходи. Только не спрашивай ни о чём, прошу тебя. Уходи. Слышишь? Уходи, иначе я заплачу... я не вынесу этого… уходи.   
      Он не стал ни о чём спрашивать, хотя сердце рвалось из груди с криком: « Почему?  За что?!» 
      Он ушёл. Ушёл не оборачиваясь, хотя и знал, что её глаза провожают его. Ушёл, бессознательно повинуясь её взгляду.
      
      Всю ночь провёл Михаил точно в бреду, будто обкуренный дурманом, он бесконечно взывал в своём воображении к образу Наташи, ни на секунду не сомкнув глаз. А стоило востоку чуть окраситься алой зорькой, наш герой уже дежурил у входа в больницу. Прохаживаясь по набережной, куда выходили двери приёмного покоя, он в лихорадочном волнении ждал её выписки. Чувство обиды, выползающее из потаённых глубин оскорблённого самолюбия, овладевало им. Ещё одним обманутым сердцем на свете стало больше — думал он, орошая свою несбывшуюся мечту о любви горькими слезами наступающего одиночества.   
      У входа затормозило такси. Водитель, выйдя из машины, закурил и стал в ожидании прохаживаться по тротуару. Михаил стоял в сторонке, некоторое время наблюдал за ним, и хотел было уже отвернуться, как вышедшая из больницы женщина что-то сказала водителю, и тот поспешил распахнуть дверцу. Из приёмного покоя вывели девушку, ноги её плохо  слушались, и она, неуклюже изогнувшись, волочила их, опираясь на костыли. Две женщины, поддерживая, подвели девушку к машине и стали усаживать. В этот момент она невзначай обернулась и, увидев Мишу, застыла в неловкой позе. Глаза их встретились. Это была Наташа. 
      Михаил онемел, окаменел от неожиданности. Он стоял как истукан и, глядя на неё во все глаза, молчал. Женщины, помогавшие девушке, обернулись в его сторону. По лицу Наташи скользнула виноватая улыбка и, мгновение помедлив, она позволила усадить себя в машину. Дверца захлопнулась. Водитель плавно тронул машину с места. Сизое облачко выхлопных газов медленно растворилось, оставив в воздухе лёгкий запах бензина. 
       
      Михаил опомнился, кинулся в след, но было уже поздно, такси скрылось за поворотом. Пройдя по инерции ещё несколько шагов, юноша остановился. То ли пыль попала в глаза, или ещё что-то, но взгляд замутился и по щеке сбежала слеза, одна, другая, третья. Прохожие, кто с удивлением, кто с опаской обходили странного парня, смотрящего куда-то вдаль не видящими от слёз глазами.
      Вот она, разгадка последних слов, печальных вздохов и взглядов. А он-то, глупец, усомнился в её искренности, в чистоте чувств её. Но возможно ли было такое даже представить? Не укладывается в голове. Всё сместилось со своих мест и закружилось, как в сумбурном сне. Стыдно! Стыдно за свои мысли, сомнения.
      — Господи, да что же это такое! — вырвалось из его груди.
    
      Больничный сад, убаюканный ночной музыкой природы, беспокойно вздыхал во сне, поскрипывая ветвями. Сверчок задумчиво, не спеша выводил под шелест листвы нескончаемые рулады, провожая своим пением в последний путь одинокие листья, сорванные ветром с родительских ветвей и кружащиеся в медленном танце. 
      Молодой парень, сидящий на скамейке, встал, подхватив сползающее на землю пальто, которое спасало его от ночной прохлады: всю ночь он провёл в саду с тягостными мыслями и только под утро, приняв решение, уснул. Зябко поёживаясь, он оделся. И уже не глядя на окно, покинул сад. Он знал, что ему надо делать.   
       
      Двухэтажный деревянный дом с мансардой стоял в глубине большого пустынного двора. Единственное крыльцо, украшенное искусной резьбой, как и наличники на окнах, было чуть перекошено временем. Несколько ступенек, ведущих к раскрытым створкам коридорной двери, нестройно пропели жалобные фуги под лёгкой поступью Михаила. В коридорном полумраке можно было увидеть несколько дверей, уходящих куда-то вглубь. Нужный номер квартиры был нарисован мелом на клеёнчатой обивке первой двери от входа. Не найдя звонок, Миша постучал. Никто не отозвался. Из мрака коридора мягкой поступью вышла кошка, взглянула на пришельца и, задрав хвост, стала тереться о ноги. Миша слышал в тишине только её мурлыканье и биение своего сердца. Он постучал в соседнюю дверь, и в следующую. Дом словно вымер. Следом за кошкой появилась старушка, её хозяйка, она и объяснила незнакомому молодому человеку, где искать Наташу. 
      Прежде чем отворить калитку за её домом, он остановился. Привёл в порядок свой внешний вид, из газеты извлёк красную розу. Осторожно поправил смятые в дороге лепестки цветка. Всё же не близок путь из Горького до районного городка Арзамас. Освоившись и восстановив дыхание, стрепетом ступил на тропинку ведущую в сад. 
      Она сидела на скамейке, спиной к нему, и читала книгу. Лучи солнца, ещё таящие в себе тепло, ласкали её волосы, которые струйками золотоносных ручейков растекались по плечам, укутанным пледом. Деревья в пёстрых нарядах, обступив сидящую девушку, тихо шептались между собой, боясь нарушить благоговейную тишину одиночества. Золотой ковёр осени был брошен к её ногам.   
      Он подошёл неслышными шагами, но не успел коснуться её плеча. Читающая девушка отложила книгу в сторону и обернулась. Кроткая улыбка тронула бледные губы, они взволновано затрепетали. В глазах вспыхнул, засиял огонёк нечаянной радости.
      — Мишка! — она попыталась встать, но не удержалась. Он поймал её хрупкое тело и,  прижав к себе, прошептал дорогие для каждого слова любви. Губы их впервые соприкоснулись.
      — Прости, я не послушался тебя и пришёл. Ты можешь меня прогнать сегодня, завтра, хоть тысячу раз, но я всё равно буду приходить. Потому что ты мне нужна, потому что я люблю тебя. Слышишь? Люблю такой, какая ты есть! Верь мне! Верь!
      — Что ты, это я должна просить прощения. Это я скрыла от тебя свою беду, утонув в своём одиночестве. Прости, что не смогла найти в себе смелости открыть о себе всю правду. Ведь я — инвалид. Понимаешь. Инвалид! Посмотри! Разве я могла тебе об этом сказать?! Весь мой мир ограничен четырьмя стенами и вот этим садом. Я живу в уединении, общаюсь только сама с собой и моими родителями. Ваш мир для меня не доступен. Он отвергает таких как я. И тут появился ты. Во мне словно что-то перевернулось. Увидев тебя там, в больничном саду, когда ты пришёл второй раз, мне стало страшно, и я испугалась. Я почувствовала что стою перед чем-то новым, до сей поры неведомым и это новое есть ты. Ты вторгся в моё сердце и поселился там. Как могла, я боролась со своими чувствам, но желание любить и быть любимой, как и у всех девушек, оказалось сильнее. Из сада ты не мог видеть мои костыли, а я, боясь тебя потерять, не решалась раскрыть свою тайну. Даже перед выпиской не нашла в себе силы сказать правду. Прости меня. Мне хотелось сохранить нашу любовь в чистоте, пускай даже путём разлуки.   

      С детских лет Наташа занималась спортивной гимнастикой, выступала на городских  соревнованиях, ездила по области, завоёвывала призовые места. Тренер пророчил спортивную карьеру, но вмешалась трагическая случайность: во время показательных выступлений на брусьях лопнула стяжка. На этом детство и спорт закончились. Ей было тринадцать лет. Год провела в различных больницах, в результате могла самостоятельно сидеть и передвигаться в инвалидной коляске. Ещё два долгих томительных года, благодаря спортивной закалке и выдержке, ушли на то, чтобы окончить школу и сделать первые попытки встать на костыли. В семнадцать лет тело её обрело необходимую для возраста женственность и сидя за столом она ничем не отличалась от своих сверстниц. Но ограниченные возможности стали сказываться на характере. Мир, замкнутый в четырёх стенах, постоянное одиночество, всё это заставляло Наташу осознавать собственную ущербность. Видеть в людских глазах жалость к себе становилось невыносимо. Круг друзей сузился, подруги по спорту разъехались, а других у неё не было. Оставался лишь маленький садик за домом, да полка перечитанных книг. Внутренние силы, на которых она ещё держалась, неудержимо таяли. Человеческое бессилие перед судьбой овладело душой, и слёзы стали частыми гостями её голубых глаз. 

      Михаил служит в армии далеко за полярным кругом, ему остаётся несколько месяцев до конца срока службы. Между ним и Наташей идёт активная переписка.

                «Здравствуй, Миша!
      Извини, что задержалась с ответом. Я сейчас в городской больнице на реабилитации, второй раз после твоего ухода в армию, и спешу тебя порадовать: сегодня пыталась ходить без посторонней помощи. Врачи советовали повременить, назначили специальный курс гимнастики. Но я-то знаю, что смогу, вот и сделала первые шаги. Доктор рассердился, но всё же похвалил меня и сознался, что не ожидал таких результатов.   
      А ещё тебе хочу сказать, что я сильно скучаю по тебе, и очень, очень, очень сильно люблю тебя и с нетерпением ЖДУ нашей встречи.
      Спасибо тебе за то, что ты у меня есть! 
                Твоя Наташа
      P. S. Прости, что письмо получилось коротким и сумбурным, но я переполнена эмоциями и не могу не поделиться с тобой радостью. Завтра сяду писать другое и, как ты просил, не упущу ни минутки из своей жизни».