Ноша избранности глава 11 Мудрец

Глава 11. Мудрец.

О том, что Алевтина всё-таки присоединилась к каравану, Аня узнала три дня спустя. А то, как подруга сделала это – её даже не удивило. В конце концов, Тина не ребёнок и вполне может сама отвечать за свои поступки. Но и поддерживать отношения с «землячкой» Ане почему-то не хотелось. Впрочем, забот у её хватало.

 Из-за припасов, в повозке оставалось место или для двух сидящих, или для одного лежащего пассажира. Сидеть в повозке, раскачивающейся на бездорожье степи, как лодка в шторм, со всеми, сопровождающими эту качку стонами и скрипами, с непривычки, оказалось очень и очень тяжело. А вот лежащий пассажир чувствовал себя, как в люльке. Поэтому Аня с Иришей менялись местами. Одна едет верхом пол дня, потом она отправляется подремать в скрипучую зыбку, а её место, верхом на лошади, занимает другая. Поскольку караван шёл со скоростью пешехода, – не уставал никто. Ни девушки, ни лошадь. Почти так же менялись и воины. Кто-то едет верхом и дремлет, кто-то шагает. Спать на лошадях командиры обычно сажали «ночных сторожей». Людям тоже надо отдыхать.

То, что её поведение раздражает мужчин в караване, Аня узнала довольно скоро. На неё наехали в самом прямом смысле этого слова. Девушка чудом удержалась на лошади. Её испуганный взгляд встретился со взглядом закованного в броню всадника. Всадник смеялся, но за смехом явно проглядывала угроза.

Удар в бок, и всадник сам, с трудом удерживается верхом:
– Что? Лошадь понесла? Не удержал? – рявкнул в самое ухо чужаку Рагаст, кстати сам, как знала Аня, её недолюбливавший. Но сейчас – «семейные разборки» побоку. Она – своя, а наездник – из чужого отряда.
– Собачье мясо! – Прошипел всадник в ответ.
– Смотри, не подавись, – огрызнулся Рагаст.

Вот и всё. На этот раз. Было шипение за спиной, липкие остроты, кличка «Стриженная», приставшая так, что скребком не отдерёшь. А потом был ночной бой. Какие-то бродяги попытались угнать пасущихся коней. Ну и овечек прихватить заодно. В первую очередь досталось «ночным сторожам» и пешим, и конным. Бродягам тоже досталось, хоть и во-вторую очередь, но куда основательнее.

Бой начался в полной темноте, буквально на ощупь. Меч был удобнее копья, а нож – опасней меча. При первых криках Аня схватила ящик с инструментами, но на ней повисла Ириша: «Госпожа, не надо! Погодите!»

Луна вынырнула из-за облаков, прекратив схватку. Уцелевшие разбойники бросились бежать, преследовать же их по ночной степи не стал никто. Слишком велик риск подвернуть ногу. При свете факелов Аня штопала раны. Ножевые порезы, главным образом. На лицах, на руках. Если бы только. Одному из парней грабитель перехватил горло. Труп. Другому – вогнали сзади нож в шею, между позвонками. Это ещё страшнее. Человек жив, но обездвижен. Громир прикрыл раненому глаза. Удар ножом и человека больше нет. Прости, наёмник, твой день закончен.

У конных воинов тоже потеря. Парню пропороли копьём бок и он корчится на земле от невыносимой боли.

Анна наклонилась над раненым, попросила окруживших их, спешившихся воинов-всадников: «Разденьте его и привяжите.» А, так как один из товарищей раненого вынул нож, добавила с укоризной: «Успеете».

Рана сильно кровила. Аня быстро нашла разорванный сосуд, перевязала его конским волосом, выбрала кровь полотняными тампонами. Раздвигая края раны, осмотрела обнажённые внутренности. Солнце показалось над горизонтом и света хватало. Лицо человека почернело от боли. Три капли раствора опиума на приоткрытые губы. Только бы не болевой шок. Края раны тоже можно обработать опиумом. Вправляем петли кишок. Вроде бы целы. Иначе не лезли бы так из раны. Теперь зашиваем. Прихватываем сальник, потом брюшину. Внутренний шов, внешний … Конский волос не рассасывается, но, будем надеяться, и не гниёт. Других ниток нет,а эти она лично прокипятила и выдержала в спирту. Теперь плотная повязка и каплю опиума на губы. Как зрачки? На свет реагируют. Жив. А товарищи раненого – молодцы. Пока она возилась – приготовили носилки: что-то вроде кожаного гамака, закреплённого между двумя лошадьми. Это не в телеге, по бездорожью трястись.

До полудня Аня шла рядом с носилками, поила раненого водой с ложки примерно через каждые пять минут.  Человек бредил, метался. Может быть спирт развести водой? Спирт помог. Человек уснул. Точнее отрубился. Дыхание неровное, жар. Но это естественно. Здесь у неё против температуры есть только одно средство: влажное полотенце на голову и водные обтирания. Муторная процедура, хотя и не бесполезная. Ночью с ним посидит Иришка.

За ужином Рагаст заметил недовольно, что нечего с чужим возиться. Аня промолчала. За неё ответил Гастас: «Госпожа Анна дала клятву помогать тем, кому может помочь. Клятвы же следует соблюдать.» Рагаст что-то буркнул в ответ, но ввязываться в перепалку не стал. За Гастаса обязательно вступится Лагаст, а с командиром не сильно-то поспоришь.

Утром недовольство высказал один из всадников: мол, липнут тут всякие… Аня обиду глотать не стала. Демонстративно протянула парню флягу с водой и ложечку: «Пои сам. Я пошла.» Вояка вдруг отвёл глаза, смутился и поспешил сбежать. Кстати, под смешки товарищей.

Караван тронулся в путь. Часа через два раненый открыл глаза, огляделся мутным взором, едва поворачивая голову от слабости:
– Где я?
– Пока здесь.
– Хорошо, – он опустил веки, помолчал, собираясь с мыслями. И с силами наверно тоже, снова открыл глаза, спросил. – А как другие?
Аня вздохнула:
– У Громира – двое, – не договорив, она, после паузы махнула рукой. – У ваших – только ты. А у тех – восемь трупов. Больше не полезут. Некому.
Опять пауза. Раненый осмысливает услышанное:
– А я – жив?
– Скорее жив, чем мёртв. Ты, главное, держись, не умирай. Не порть мне репутацию.
Лёгкая усмешка пробежала по губам парня. Шутки понимает. Значит, не безнадёжен.
– Постараюсь.
– Тогда поглазей по сторонам немного и спать.
– Что с ним? – Всадник навис над ними.
– Очнулся, разговаривает.
– Будет жить?
– Рану бы посмотреть. Только я его не подниму.
– Поможем.

Лошадей остановили. Двое товарищей приподняли раненого и держали навису, пока Аня сматывала повязку, осторожно снимала присохший лоскут, прощупывала тело вокруг раны. Похоже чудо действительно произошло. Ей удалось избежать заражения. Есть отёк, небольшое воспаление и только. Свежая, пропитанная спиртом прокладка под старый бинт. С перевязочным материалом здесь напряжёнка. Аня разводит спирт водой, медленно, по ложке выпаивает раненому:
– Теперь он будет спать. Завтра, думаю, жар спадёт совсем. Послезавтра – сниму верхние швы. Иначе они начнут врастать.
– А когда он будет здоров?
– Не скоро. На лошадь, думаю, дней через десять сядет. Но повязка на нём останется дольше. Как её менять – вы видели.

Дружбы не возникло. Даже шипеть меньше не стали. Но какая разница? Лекарка, ждущая от пациентов благодарности – просто наивное дитя. Не ненавидят – уже хорошо. Так говорила мама, причём в мире, гораздо более гуманном, чем этот. Кстати, о гуманности…

На следующий день дозорный всадник принёс весть: он видел собачников. Пехотинцы пошушукались между собой, оседлали коней. Все. Свой поступок они объяснили просто: тактика мол такая. Двое не одном коне. Если эти звери сядут каравану на хвост, – оставим, как обычно, заслон. Если не сядут – догоним. И лишь Аня с Иришей понимали: заслона не будет. Будет бой на уничтожение.

Так и вышло. Пехотинцы поднялись на холм, гремя щитами и вызывая собачников на «честный бой», в то время как их товарищи на конях, притаились, невидимые для кочевников за холмом. Естественно, собачники спустили псов. Немного, кстати. Как потом выяснилось, всего шесть штук.

Пехотинцы стояли на вершине плотной группой, а на них, как волна прибоя, неслись бронированные псы-людоеды. Снизу картину скорой расправы наблюдали конные воины собачников. Со скукой, надо заметить. Не в первый раз. Да и не в сотый, тоже. Но сегодня всё пошло не так. В последний момент, перед самым столкновением, воины на холме вдруг все и разом опустились на одно колено, вскинув щиты над головами и превратившись в единого, бронированного зверя. В черепаху. Псы с разгону обрушились на них сверху. И в дело пошли мечи. Волна не отхлынула. Она просто опала.  А неуязвимый десяток поднялся во весь рост и с боевым кличем, гремя щитами, начал спускаться с холма, навстречу врагам-всадникам. Теперь удержать собачников не смогла бы никакая сила.

Но пехота на холме больше топала и шумела, нежели спускалась. Холм притормозил разбег, а слева, из-за холма вырвался отряд конников в доспехах. Клещи.
Теперь собачниками овладел настоящий ужас. Так и не коснувшись дерзких пехотинцев, они развернулись, пытаясь спастись бегством, но только подставили бока и спины под удар тяжёлых копий.

Эта схватка тоже закончилась в единый миг.

Пехотинцы добивали раненых, ловили коней, снимали с трупов одежду, оружие, брони, а наездники уже мчались к стану.

Передвижной лагерь кочевников тоже оказался невелик: три крытые повозки, стадо овец, несколько коней, два пастуха, которых тут же и прикололи. Рядом с повозками плелась вереница из четырёх рабов, окостеневших от ужаса и осознания неизбежной участи мясного скота. Детей в лагере почему-то нет, но есть пять женщин. Не рабынь. Но ведь бабы же!

Интересная находка ждала добытчиков в последнем фургоне. В двух первых – собачники везли запасы крупы, соли, овчин, выделанных и сырых. Но в третьем фургоне, кстати свободном от груза, ехали пассажиры: мужчина неопределённых лет и хилого сложения, обросший сивыми волосами невероятной длинны, с длинной же, сивой бородой и вялая, бледная девица лет шестнадцати. Одеты путешественники были добротно, в многослойную одежду из хорошей ткани. Вид вооружённых воинов поверг их в ужас.

Воин, первым распахнувший полог, расплылся при виде девушки глумливой улыбкой, поманил её пальцем: «Иди ка сюда, красотка.» Девушка испуганно сжалась, попытавшись спрятаться за спину мужчины, но тот выдернул её из-за себя, толкнул к воину.
 
– Иди, иди, – осклабился рубака, обнажая крепкие зубы.
– Она – девственница, – предупредил воина мужчина. Насмешливый взгляд и издевательский ответ:
– Проверим, – наёмник запрыгнул в фургон, подтянул к себе оцепеневшую девицу, запустил пальцы вглубь, под юбку. – Точно! – ладонь по-хозяйски похлопала девушку по промежности.
– Что? Точно? – вторым в фургон заглянул Лагаст.
– Она – девственница, – ответил дружинник командиру не столь уверенно.
– Уже проверил?
– Проверил… Командир, как решим: кто будет первым?

Лагаст окинул взглядом фургон, перепуганных пассажиров, чуть поморщился:
– Никто. Там, на улице пять баб. На всех хватит. И, главное, они от этого не подешевеют.

На лице воина отразилось разочарование. Сладостный миг всевластия – главная награда за победу, – промелькнул и закончился лишь подразнив. В силу вступала суровая необходимость.

– Благородный воин, – вдруг заговорил Волосатый. – Я и моя дочь взываем к твоему великодушию. Мы – мирные путники и направляемся…– горькая усмешка оборвала короткую паузу. – Впрочем, теперь это не важно. Так вот, во многих городах у меня есть друзья.  Они охотно внесут за нас достойный выкуп, намного превосходящий ту цену, которую ты и твои отважные воины получили бы за нас, как за рабов.
– Я подумаю, – ответил Лагаст. Взгляд его сфокусировался на сундучке, который пытался прикрыть собой пленник. Запрыгнув в кибитку, воин подошёл к Волосатому, бесцеремонно оттолкнул его, распахнул сундук, наклонился, разглядывая содержимое. Лицо Волосатого побледнело, но он даже гримасой не посмел выразить своё отношение к поступку победителя.
 
На лице воина ясно читалось недоумение. Лагаст выпрямился, держа в руках стопку тоненьких, гладких дощечек, скреплённых шнурком, полистал «книгу», разглядывая надписи и картинки.

– Лагаст, что там у тебя, – окликнул его Громир
– Тексты какие-то, картинки…
Презрительная усмешка пробежала по губам Волосатого.
– Думаю, отдать их Анне, – закончил Ластас фразу и бросил дощечки обратно в сундук.
– Как так отдать? Зачем? – возмутился Громир.
– Может быть, ей они пригодятся.
– А нам? Не пригодятся?
– Разве что на растопку, – снисходительно усмехнулся Лагаст. – Ты знаешь, что это?
– Нет…
– И я – нет. Для нас эти вещи ничего не стоят, следовательно, отдав их, мы ничего не потеряем.
Громир задумался на мгновение, согласился:
– Ты прав. Пусть сундук получит Анна. В конце концов она идёт с нами и тоже имеет право на долю в добыче.

По ходу разговора выражений лица Волосатого менялось. Презрение перешло в недоумение, а недоумение перетекло в недоброе внимание. Спасшаяся от насилия девушка, чуть не на четвереньках подползла к отцу, прижалась к нему ища если не защиты, то хотя бы утешения, но мужчина даже не заметил дочь. Сейчас его мысли заняла таинственная женщина с именем Анна, следующая за наёмниками и, возможно, способная прочесть священные тексты.
…………………………………………………………

Гастас ворвался в караван, весь горя от радостной вести, которую он нёс: «Победа!»

Первой это слово услышала Аня. «Победа! Полная!». Вскочив, она потянулась к инструментам. Юноша остановил её: «Ни одной царапины! Это вам! – свесившись с коня, он поставил в повозку, рядом с девушкой тяжёлый сундучок, – Чтобы не скучали. От Лагаста с Громиром.
– Куда ты? – едва успела спросить Аня.
– К хозяину. Скажу, чтобы задержали караван. Иначе нам его не догнать. Большая добыча.

«Победа!» – новость неслась по каравану, отгоняя страх и наполняя сердца радостью. Пехотинцы всё-таки обломали зубы собачникам. Особенно будоражили воображение слова «Большая добыча». Айрисфед велел остановить караван. Он был единственным, кого не радовала победа наёмников. Как никак она означала что скорее всего парни не только доведут караван, но и сами дойдут до Буднего града и на каждого из них придётся выплатить по два золотых.

Добыча Айрисфеда немного успокоила: кони, рабы, отара овец, три повозки с крупой, овчинами, шерстью и прочими товарами.

Аня с недоумением разглядывала картинки в деревянных книгах из сундучка. На них фантастические существа потрошили человеческие тела: аккуратно вскрывали животы, вытягивали внутренности, засовывали в нос крючья, обматывали разделанные трупы полосками ткани.

Они что? Мумии делают? Ну, да. Написано: «Сааху» – так древние египтяне называли мумии своих царей и вельмож. Текст читался с трудом. Аня разве что смысл улавливала. Да и то не весь. Например, над каждой картинкой изображён схематичный глаз с алым, фасеточным зрачком и из этого зрачка исходит сияние или …лучи, долженствующие изображать силу? Знак повторяется слишком часто, чтобы быть случайным. В тексте он обозначается, как «Вместилище душ» или «Вместилище духа». А этот символ похож на веточку сосны или … кедра. Второе предположение ближе к истине. Аня знает, что мумии умащались кедровым маслом. Особенно интересны последние страницы. На них мумию освобождают от бинтов, обряжают в доспехи и венчают «Венцом бессмертия» – что-то среднее между короной и нимбом. Да уж, положением в гроб здесь не пахло. Есть над чем подумать. Кстати, каждая такая живая мумия имеет третий глаз во лбу, между бровями...

– Госпожа Анна! Они догнали! Пойдёмте, посмотрим! – Ириша, свесившись с лошадиной спины, заглядывает в повозку. Действительно, отчего бы не посмотреть? Аня уложила книгу в сундучок, выбралась из повозки. Ириша уже стоит на земле, придерживая коня под уздцы. Пусть, по словам госпожи, она не рабыня и даже не служанка, а помощница, девочка всё равно пойдёт пешком, а Аня должна ехать верхом. Спорить с ней – зря терять время. Приказывать – признать себя госпожой. Аня вскакивает на лошадь, командует: «Прыгай за спину» – двое на одном коне – тоже вариант.

Вокруг победителей – толпа зрителей. Всем хочется осмотреть на «живых собачников». Но даже отсутствие этих, живых, возбуждения зевак не уменьшает. Лошадь пробивается сквозь человеческое скопление лишь потому, что Аня догадалась пристроить её вслед за Айрисфедом и его свитой. С приездом господина, начинается делёж.

– Пятнадцать коней, – диктует старшина писцу, – по два золотых за каждого…
Пауза затягивается и Аня, не удержавшись, вставляет реплику:
– Итого тридцать золотых за всех.
– Двадцать шесть! – объявляет купец, демонстративно игнорируя «женщину». – Записывай!
– Тридцать! – громко возмущается Аня. – Лагаст, Громир, пятнадцать на два – это тридцать.
– Пять рабынь… – диктует Айрисфед.
– Погоди, хозяин, – теперь речь купца перебивает Лагаст. Вряд ли он сходу разобрался в тонкостях устного счёта. Просто цифра «тридцать» ему нравится больше, чем цифра «двадцать шесть». – Зачем ты пытаешься обмануть нас? Уговор нарушать нельзя, или мы покинем караван. До Пристепья недалеко.

Командир отряда наёмников – не лекарка. Его не проигнорируешь. Купец снисходит до ответа:
– Если ты уйдёшь сейчас, клянусь Многоликой и её посохом, я сделаю так, что больше тебя никто не наймёт!

Но Лагаста не так-то просто напугать. Да и Громир с товарищем согласен, хоть и помалкивает. Пока.

– Не я, а мы, – Лагаст кивает на него. – А чтобы пустить о нас дурную славу, тебе ещё до людей добраться надо. Путь неблизкий и я знаю: без нас его вам не пройти.
Айрисфед брезгливо морщится:
– Ты угрожаешь мне, наёмник?!
Но Лагаста ему не сбить:
– Да, я наёмник. Я воюю за деньги и, когда дело касается денег, становлюсь беспощадным. По договору нам положено две трети добычи, а не столько, сколько тебе вздумается нам выделить. Итак, пятнадцать лошадей сколько стоят?
– Тридцать золотых! – Старшина каравана мотнул головой в сторону писца. – Исправь. Напиши «тридцать». Пять рабынь по три золотых …
– Пятнадцать золотых, – подсказала Аня. – Всего: сорок пять.
– Пиши, – фыркнул купец. – Четыре раба по пять золотых…
– Двадцать. Итого шестьдесят пять.

Во взгляде Айрисфеда ненависть мешалась с изумлением, почти благоговением:
– Старик с девственницей. За старика – полтора золотых, за девственницу – восемь.
– Положи за обоих десять, – предложила Аня. – Всего будет семдесят пять.
– Теперь три повозки…
– Погодите, – перебила купца Аня. – А зачем оценивать каждую вещь? – Мысль, возникшая в голове у девушки, поразила её своей очевидностью.
– Да что ты понимаешь! Женщина! – Айрисфед даже не заметил, что, изменив своим привычкам, обращается к ничтожной лекарке прилюдно и лично.
– Я понимаю, что добычу надо разделить поровну, – ответила Аня. – Это можно сделать без длинных подсчётов, гораздо проще, быстрее и понятнее. Лагаст, Громир, если вы… – от волнения она запнулась.
– Продолжайте, госпожа Анна, – поддержал её Громир. Здесь все вас внимательно слушают.
– Зачем оценивать пятнадцать коней? Пятнадцать легко делится на три. Получается по пять. Пять коней берёт купец, пять твои люди, Громир, пять – люди Лагаста. Между собой вы как-нибудь разберётесь сами. Честно, просто и понятно.
– Но на конях уздечки и потники. И не на всех, – вставил реплику Рагаст.
– Спасибо! Правильно заметил! – Одобрила его уточнение Аня. – Сбруи нужно снять. Сколько их?
– Десять, – отозвался Рагаст уже растерянно.
– По три на долю. Одна лишняя. Её положим сюда, – Аня ткнула на землю между спорящими. В конце дележа разберёмся с остатками. Согласны?
– Я согласен, – Гастас поддержал её первым.
– Согласен, согласен, – закивал Рагаст. – Я только спросил. Всё правильно.
– Делим дальше? – поставил точку Лагаст. – Коней мы поделили.
– Оружие, доспехи. Человеческие и собачьи, – купец надеялся, что в этой-то доле добычи женщина запутается и просчитался, но воины уловили суть дележа и уже растаскивали всё по трём равным кучам, сбрасывая в четвёртую – неделимый остаток.
– Три повозки – это по одной на долю, – подал реплику Громир.
– Крупу и зерно делим мешками…
– Один мешок лишний…
– А мерками крупа не делится?
Спорное зерно тут же взвесили и разделили. Так же поступили и с овцами. Двух лишних закололи и разделали на равные куски. Всё было поделено абсолютно поровну, абсолютно честно и очень быстро.
– Но рабы! – уже в отчаянии завопил купец. – Их же не разрежешь на части!
Но у Аня уже успела обдумать этот вопрос и ответ у неё тоже был:
– Рабов ты уже оценил: пятнадцать золотых за женщин, двадцать – за мужчин, десять – за старика с дочерью. Всего получается сорок пять золотых. Сорок пять разделить на три – по пятнадцать на долю. Пять женщин – как раз пятнадцать золотых. Ты их и заберёшь. Остальных рабов парни как-нибудь поделят сами.
– Я хочу взять мужчин, а не женщин…
– Тогда тебе придётся отдать парням пять золотых. Ты сам оценил людей и не можешь жаловаться себе и на себя.
– Хозяин, – с тихой угрозой заговорил Громир. – Мы не в лавке, чтобы выбирать. Ты получаешь оговоренную долю. Большего тебе не положено.
– Я хочу рабов!
– Ну так покупай! – вклинилась в спор Аня. Глаза её прямо-таки горели от азарта. – И, поскольку эти рабы – часть нашей доли, то мы продадим их тебе по … шесть золотых за голову. Всего: двадцать четыре за четверых! Купцы, – обратилась она к зевакам. Благо, зрителей вокруг полно. – Кто купит четырёх рабов, за эту цену?
– По шесть? За голову? – возмутился один из зрителей.
– А почём ты продашь их в городе? По восемь? По девять?
– Так их же кормить в пути надо, охранять…
– Мешок крупы дадим в придачу, – парировала его реплику Аня, кстати вспомнив двух баранов, добавленных кочевником в довесок к Ирише. Ход оказался удачным.  Глаза купца забегали, рука сама потянулась к кошельку.
– Нет, нет, – Айрисфед растерялся. – Я первый начал торг! Я покупаю их у вас.
– За двадцать четыре золотых? – уточнила Аня.
– Да! За двадцать четыре золотых и мешок крупы в придачу! Ты довольна, женщина?
– А мне-то что? – пожала плечами Аня. – А вот парни, я думаю, довольны.
Ещё бы! После такого дележа каждый пехотинец получил на руки по золотой монете. Коней наёмники распределили между собой по жребию, так же, как оружие, доспехи. Суть жеребьёвки заключалась в установлении очерёдности. Потом, по очереди, каждый выбирал из добычи то, что ему приглянулось, а взамен взятого, например меча, клал в кучу свой. Если же воин свой меч менять не хотел – он от обмена отказывался. Так же разобрали коней и доспехи. Признанием Аниных заслуг стала новая повозка. Громир и его горожане согласились при дележе взять худшую, с тем, чтобы лучшая – стала полной собственностью «госпожи Анны». Та повозка, в которой вместе с припасами Аня и Ириша ехали прежде, перешла во владение наёмников из отряда Лагаста.
Аня никак не ожидала такого признания своих заслуг. Сейчас она с изумлением разглядывала своё, исключительно своё новое жилище на колёсах. «Отель «Хилтон» пятнадцать звёзд!» – подвела она итог. И то: настоящая кровать для неё и лежанка для Ириши, маленькая ниша с решетчатым полом за занавесями – почти душ, (даже медное ведро прилагается), широкие лавки, они же рундуки для вещей. Сундучок встал в предназначенную для него нишу, как влитой. А места-то! Места!
А вот Ириша разглядывала обстановку фургона с нескрываемым страхом:
– Это жилище мудреца!
– Мудрец, это кто? – насторожилась Аня. И девочка рассказала.

Оказалось, иногда к табору собачников присоединялся «Мудрец». Он переходил от табора к табору, путешествуя с каждым некоторое время. Именно Мудрецу собачники отдавали накопленное золото, его они ублажали, беспрекословно выполняя любые требования и причуды. Аня задумалась, вспомнив старика с дочерью, оцененных при дележе в десять монет:
– Значит, тот сивый и волосатый, – мудрец собачников?
– Да, – растерянно кивнула девочка.
– Интересно, какой мудрости он мог учить тех кочевников-людоедов?
– Не знаю, госпожа…
– Помнится, собачники как-то связаны с Повелителем мёртвых. Пожалуй, стоит повнимательнее прочитать его книги. Знаешь, что, Ириша, эта ведь повозка наша?
– Да, госпожа.
– И парни за нас любого на куски порвут?
– Да, госпожа, они за вас…
– Вот видишь? Так кого нам бояться? Того сивого и волосатого? Я его ублажать не намерена. И повозку уступать, тоже.
– Не знаю, госпожа. Собачники мудрецов очень боялись…
– Значит и нам опасаться стоит. А вот бояться – нет.
– Да, госпожа, опасаться стоит.

И опять дорога до темноты. По темноте – праздничный ужин. Баранину сварили в трофейном котле, вынули мясо в котелок поменьше, жирный бульон заправили крупой, две невостребованные костяные брони обменяли у купцов на бурдюк виноградного вина. Ели, пили, плясали. Ближе к концу гулянки к Лагасту с Громиром подсел старшина конных воинов. Гостя встретили радушно: тут же подали добрый кус варёного мяса, налили вина в кружку.

Аня, сидя в стороне, с интересом наблюдала за пантомимой. Вот обмен любезностями. Так сказать, вступление. Дальше – тосты за здоровье, за удачу. Ага! Вот прозвучал вопрос. Идёт жестикуляция на пальцах, похожая на подсчёты. Парни начинают горячиться. Вот их возбуждение достигает некой, грани. Стоп. Спор резко обрывается. Понятно: «Так мы только перессоримся без толку. Давайте-ка по чарочке для прояснения». После чарки прояснения не наступило. Это видно по тому, как спор опять приближается к опасной черте. Интересно, что же они делят? Горячатся, машут руками, но голоса не повышают. Атмосфера накаляется, Лагаст вскакивает…

Все и враз затихают. Ждут? Чего? Глава наёмников идёт к группе «своих» воинов, что-то говорит одному из них. Их взгляды… Да ведь все смотрят на неё, на Аню. Воин встаёт, идёт к ней. Неужели её утвердили на роль эксперта?

– Госпожа Анна, наш гость хочет говорить с вами.
Аня молча встаёт, идёт к «костру совета».

Оказалось, что всё дело в большой добыче, взятой сегодня пехотинцами не просто без потерь, а без единой царапины. Неврис, так звали старшину конного отряда, пришёл предложить свою помощь. Мол, в этот раз вам повезло, собачников было немного, но ведь в другой раз табор может оказаться большим и даже очень большим. Двадцать воинов, пусть даже таких отважных, как вы, могут и не справиться.

Замечание, кстати сказать, резонное. В орде, пленившей Аню и её друзей, было больше полусотни воинов. Поддержка конных в такой ситуации была бы кстати. Но как делить добычу? Пехотинцам, по договору, полагается две трети, а всадникам – только половина.  Аня согласна: «Да, здесь надо подумать». У костра воцаряется тишина. Старшины молча пьют и едят.

– А как вы намерены делить добычу между собой? – Интересуется девушка.
– По головам, – отвечает Лагаст. – Точнее по числу воинов.
– С этим все согласны?
– Все, – отвечает Неврис.
– Тогда всё просто: разделите добычу на месте, а потом пусть каждый сам рассчитается с хозяином.

Предложение обсуждают. Неврис возмущен:
– Нечестно! Каждый пехотинец получит больше, чем всадник.
– Каждый сам заключал договор, – возражает ему Аня. – Несправедливо, если одни будут отвечать по договору других.
– Верно, – поддерживает её Громир. – Каждый заключал свой договор сам.
– Наездник в бою стоит двух пехотинцев!
– Как сказать, – возражает Лагаст, – пока что собачников били мы.
– Погодите, – Ане не хочется ждать пока сора опять дойдёт до критической точки. – Ответь, воин, за что ты так любишь нашего хозяина?
– Я? –Неврис возмущён. – Пусть он удавится на собственных кишках! Живоглот.
– Да, он рад ободрать любого из вас, – соглашается Аня с гостем. – Но тот делёж, который предлагаешь ты – выгоден лишь хозяину. Ты всё равно не получишь больше, зато мы получим меньше. За что ты так с нами?
– Я не понимаю твоих слов, женщина.
– Тогда поверь своим глазам. – На блюде перед гостем лежат три лепёшки. Одна разорвана, но две – абсолютно целые. Аня берёт одну из них, ломает её пополам. – Смотри. Так делить предлагаешь ты. Половина нам, половина – Айрисфеду. Теперь делим остаток, – она рвёт половину пополам, одну четверть вручает гостю, другую – Лагасту. – Теперь смотри, как хотим поделить мы. – Аня рвёт пополам вторую лепёшку. – Половина тебе, половина – нам. Ты отдашь половину половины хозяину. Видишь? Твой кусок такой же. А мы отделим купцу треть. Да, наш кусок больше твоего, но лишь потому, что купец получит меньше. Точнее, он не получит лишнего. Вот я и спрашиваю: зачем ты стараешься для Айрисфеда? Твоя-то доля в любом случае одинакова.

Неврис смотрит на два равных куска у себя в руках, на девушку, опять на куски. Всё слишком наглядно. Да, пехотинцы получат больший кусок, но ведь не за счёт его доли.  И всё-таки согласиться с женщиной…

– Я понимаю твои сомнения, брат, – голос Лагаста звучит на редкость проникновенно. – И твои опасения я тоже разделяю. Сегодня Айрисфед пытался обмануть нас. Ты был этому свидетелем. Если бы не госпожа Анна, нам бы при том дележе достались крохи. Так вот, мы с товарищами посовещались и решили просить госпожу Анну и дальше помогать нам в дележе. Мы все так решили. И не просто просить. В Буднем граде госпожа Анна получит за свой труд большую золотую монету. Твои товарищи тоже могут попросить…
– Целый золотой? Женщине? – возмутился Неврис.
– Для нас это выходит по два малых золотых с десяти человек. Мои товарищи решили, что это необременительно, – предельно мягко уточнил Лагаст и счёл выгодным добавить. – Я знаю, ты не можешь дать ответ сразу, не посоветовавшись с твоими друзьями. Поэтому мы не настаиваем. Возможно твои товарищи решат, что большой золотой с тридцати человек, это много за такую работу. Возможно они сочтут эту цену ничтожной. Спроси их, а потом поговорим ещё раз. А пока, просто порадуйся с нами нашей удаче и… – он наполнил вином две кружки. Одну из них вручил гостю, вторую передал Ане. На редкость доходчивый и красноречивый жест.

До своего нового жилища Аня добралась зАполночь, опираясь на плечо Ириши. И винцо-то слабое, и выпила она чуть-чуть, но ведь устала же. Впрочем, всё это пустяки. Главное сейчас – добраться до постели, а там – спи хоть весь день. С этой мыслью она села на кровать и тут же вскочила. Ни сонливости, ни усталости, ни хмеля, как ни бывало.
– Ириша! Огня!

Девочка мигом выхватила из гнезда масляный светильник, поднесла к кровати. В Аниной постели, как в своей собственной, спал, закутавшись в покрывало, сивый мудрец. Аня подёргала плотную ткань, но мужчина не спешил просыпаться даже когда девушка потрясла его за плечо:
– Кто ты? Что делаешь здесь?
Но мужчина упрямо притворялся спящим. Разозлившись, Аня дёрнула его за бороду:
– Что ты здесь… – она не договорила, потому что оскорблённый муж заголосил во весь голос:
– Грязная блудница! Да как ты смеешь!
– Я? Блудница? – возмутилась Аня. Но от этого визг сивого стал ещё громче:
– Убирайся вон! Шлюха!
– Не трогай моего отца, дрянь? – заверещала неизвестно от куда взявшаяся дочь.

Оглушённая и разгневанная, Аня отскочила, распахнула полог из кожи, заменяющий дверь. Недалеко она увидела Лагаста. Тот устраивался на ночлег по-походному, на кожаном потнике, под плащом:
– Лагаст! Что это за подарок? Почему в моей постели этот сивый урод?
– Кто?! – Воин просто влетел в повозку с одного взгляда оценив обстановку. – Ах, ты… – он оглянулся на Аню, сдержал брань. – Впрочем, не важно.

Пинок под рёбра заставил мудреца вскочить, вереща от боли:
– Как ты смеешь, дикарь! Я обещал заплатить выкуп и требую, чтобы со мной обращались, как положено. Я требую!
– Требуешь? – Спокойный голос командира не сулил ничего доброго, но поглощённый своим «страданием» Волосатый не оценил угрозу и продолжал блажить:
– Я плачу тебе выкуп, а ты причинил мне боль!
– Боль? – Всерьёз разгневанный воин поймал мудреца за руку и стиснул его пальцы так, что человек заверещал. Лагаст выпустил жертву и когда пленник замолк от недостатка воздуха в лёгких, пояснил спокойно:
– Вот это действительно боль. Но не самая сильная. А вот это, – он опять поймал человека за руку, резким движением выбив ему из сустава локоть.

Сивобородый захрипел, будучи не в силах кричать. Лагаст рывком поставил сустав на место, пояснил так же спокойно:
– Это более сильная боль. Но есть и сильнее, – рука воина медленно ползла по дрожащему крупной дрожью человеческому телу, остановилась. – Впрочем, ту боль я покажу тебе в другой раз, если ты не научишься держать свой поганый язык на привязи.

От неожиданного и яростного толчка пленник рухнул на жёсткие доски пола, но даже пискнуть не посмел.
– Где девка?
Один из воинов, запрыгнувших в повозку вслед за командиром, выволок из темноты на свет упирающуюся дочь, стиснув девушке шею так, что бедняга не то что кричать, дышать толком не могла. Струйка слюны стекала у неё из уголка рта, в глазах плескался животный ужас.

– Лагаст, – неожиданный всплеск жалости, заставил Аню заговорить. – Её я могу оставить в фургоне. Пусть спит на полу, а за это моет пол и носит воду.
– Тебе мало одной рабыни?
– Нет, это временно. Пока мы в пути.
– А Ириша?
– Ириша – моя помощница. Она делает перевязки, зашивает раны. Её руки должны быть абсолютно чистыми. А рабыня мне не нужна, но…
Лагаст подумал, кивнул, соглашаясь:
– Хорошо. Твоё заступничество разумно. Пусть эта нетронутая дура моет полы и носит воду. Но если она опять вздумает вякать, – выкидывай её из фургона и пусть, как собака, бежит следом, на привязи.
– А привязь где?
Лагаст усмехнулся и, уже выпрыгивая из повозки, велел:
– Гастас, покажи госпоже Анне где и что здесь лежит, – вместе с командиром, жилище на колёсах покинули и трое других воинов. Оставшийся парень открыл один из сундуков, намертво закреплённых вдоль повозки вплотную к кожаному пологу и использовавшихся и как вместилища для вещей и как широкие, годные для сидения и сна лавки. В одном из отделений лежали гладкие ошейники, цепи, кандалы и ошейник с шипами снаружи и внутри.
– Что это? – удивилась Аня.
– Рогатка, – отозвался юноша равнодушно. – В таком ошейнике раб не может спать. Страшное наказание.
– А … откуда они здесь?
– Были.
– Были? – С недоумением и отвращением Аня вертит в руках страшную «рогатку», с внутренних шипов которой ещё не слущилась засохшая кровь. – Да уж, «святой человек».
– Надеть её на него?
Аня в задумчивости посмотрела на сивого, трясущегося старика, на его дочку, покачала головой:
– Нет, Гастас, Лагаст не зря оставил этого козла здесь. Он хочет, чтобы я сама наказала его. Командир прав, – она выбрала гладкий ошейник, цепь к нему, медное кольцо, нашла в ящике маленькие, медные клещи. – Я это сделаю.

Старик покорно подставил шею, не пытаясь защититься ничем, кроме жалобного взгляда. Как собаку, за цепь, Гастас выволок его из повозки:
– Я сам привяжу его под повозкой. Отдыхайте, госпожа Анна, отдыхай, Ириша, добрых вам снов.

Оказывается, Аня так устала, что проснулась в движущейся повозке, к полудню, от жары. Кондиционеры в фургоне, разумеется, предусмотрены небыли. Ириша тихонечко изучала содержимое сундуков, безымянная «дочь» смиренно сидела в уголочке, не смея подать какие-либо признаки жизни. На одном из сундуков стояла миска с жирной кашей. После позднего завтрака Ириша отпросилась прокатиться верхом, а Аня занялась подаренными книгами.

 Вторая книжка поведала ей о влиянии звёзд на человеческие органы. Так, если в созвездие «печень» целилась звезда «жало», пациенту это грозило сплошными огорчениями, а если звезда «сердце» проходит через созвездие «розы», то человек расцветает, как розовый куст. Непонятно только почему это происходит с конкретным человеком, а не с человечеством в целом? Да уж! Как верно заметил Лагаст: «Такое – только на растопку».

Ага! Вот ещё картинка, похожая на анатомический атлас. Нет, это кажется о сотворении мира. Ну, да. Добрые боги убили злого великана (интересно, чем бедняга им не угодил?) и смастерили из его тела весь видимый мир: из костей – камни, из черепа – небо, из глаз – луну и солнце, из кишок – змей с червями, из крови – реки, из дыхания – ветер, из волос – траву. Из чего сделаны рыбы и птицы – не сказано, а вот человеку отведено целых пять последних страниц. Естественно, мудрецы созданы из языка. Ну да. Какой смысл писать откровение, если ты – не «уста Господни»? Из рук – воины, из чресл – земледельцы и ремесленники, из ног, естественно, – рабы. Да! Вместо сердца изображена собака: сама доброта любовь и верность. Даже не детскую сказку не тянет. Расчленёнки многовато.

Что ещё? Книга о превосходстве мужчины над женщиной: мужчина – пахарь, женщина – земля; мужчина – семя, женщина – семя носящее; мужчина – господин, женщина – раба… и в таком духе пятнадцать дощечек.

Ещё трактат. Он посвящён стихиям. Их здесь пять: воздух, вода, земля, огонь и эфир. Люди воздуха – легкомысленны, люди воды – непостоянны, люди земли – невежественны, у людей огня страсти подавляют разум. И только мудрецы, как люди эфира, чисты, честны, мудры, бесстрастны и беспорочны. Сплошной сон разума.
– Ириша, как прогулка?

Девочка вернулась на удивление кстати и тут же вываливает ворох новостей:
– Вокруг всё спокойно, госпожа Анна. К вечеру караван должен выйти к реке и воины говорят о возможной засаде.

Малявка права. Степь широка, но все ходят торными дорогами, потому что всё эти дороги куда-то ведут. И засады охотники за чужим добром тоже устраиваю на дорогах, да не где попало, а именно там, где можно затаиться перед броском. Все такие места наперечёт. И наёмникам, что не один год ходят одними путями, прекрасно известны.

Ириша тем временем недоуменно крутит головой:
– Почему так жарко? – спрашивает она.
– Ириша, день же. Солнце печёт.
– Значит надо полы помыть.

А ведь Заморыш права. Если в старой повозке, заваленной мешками с крупой даже пола видно не было, то здесь – вот он, под рукой. А мокрые доски, высыхая на сквознячке, освежат воздух. И воды не жаль. Вечером будет река.

– Девица-красавица, – окликает Аня безымянную пленницу, – просыпайся. За работу.
– А?
– Полы помой и сундуки протри тоже.
– А?
– Тряпку в зубы и вперёд! Или сейчас вслед за телегой побежишь, – Аня начинает сердиться. В сущности, она сильно преувеличивает. Езда на волах – процесс очень неспешный. За ними идти – отдыхать устанешь. Но девица испуганно вскидывается, начинает как сомнамбула тыкаться по сторонам. Ириша за руку волочёт её к бурдюку с водой, к ведру, вручает тряпку. Аня объясняет:
– Налей из бурдюка воды в ведро, намочи тряпку, протри пол.
На лице пленницы выражение такого ужаса, будто ей предложили, по меньшей мере, сеанс группового секса с элементами садо-мазо:
– Я порядочная девушка!
– И что?
– Я не мою пол!
– Почему?
– Я не рабыня!
– Да? – переспрашивает Аня подчёркнуто заинтересованно. – Тогда кто ты?
– Пленница!
– А в чём разница? – Аня даже не заметила, как разозлилась всерьёз. Девушка молчит и Аня задаёт ей следующий вопрос:
– Как тебя зовут?
Девушка с прежним недоумением смотрит на своих мучительниц. Вид у неё такой, будто она всю свою жизнь провела в полусне. И даже сейчас проснуться не может.
– Зовут? Меня? Зачем?
– Как твоё имя? – уточняет Аня.
– Имя?
– Ну, ты блондинка! – Искренне возмущается Аня. – Чисто кукла «Блонди».
– У неё нет имени, – вступается за пленницу Ириша.
– Понятно: «Эй ты, как там тебя». Так вот, если я говорю «Блонди», то я обращаюсь к тебе. Поняла? Повтори: «Блонди». Ты теперь Блонди.
– Я?
– Да. Пока ты едешь здесь – ты будешь отзываться на имя «Блонди».
– А потом?
– Потом я с тобой больше никогда не встречусь. Надеюсь.

Девица хлопает глазами. Даже на «Блондинку» она не тянет: вся блеклая, серая, невнятная. Серо-русые волосы, белёсо-серые глаза. Даже кожа у неё какая-то сероватая, бескровная, нездоровая. Кстати, у Ириши такой же цвет волос, но глаза сияют и румянец во всю щёку. А новоявленная Блонди хлопает ресницами. Она что? Такая тупая? Или просто издевается, по примеру папаши?
– Так вот, Блонди, подними свой зад и подвяжи юбки повыше.
 – Что?
– Я не ясно выразилась? Мне тебя ударить? – не сдерживая больше злости, Аня коротко рявкает. – Встать!
Девица медленно и неохотно поднимается.
– Руки подняла! Ириша, подвяжи ей юбки.

Юбки подвязаны через минуту. Пленница с ужасом смотрит на свои белые, голые коленки. Аня продолжает командовать:
– Взяла бурдюк!
Догадливая Ириша подсовывает её под руку прут и на икре Блонди отпечатывается первая, багровая полоса. Изумлённо пискнув, Блонди подхватывает полупустую овечью шкуру для воды.
– Ведро – рядом. Налей в него воды до половины.
Расплёскивая воду по полу, девушка выполняет приказ.
– Завяжи бурдюк и возьми ветошь. Сделала? Теперь обмакни её в воду. Так. Отожми и протри крышки рундуков.
Блонди испуганно касается деревянной доски тряпкой и тут же испуганно отдёргивает руку:
– Я – избранная!
Второй рубец перечёркивает ей лодыжку:
– А мне – плевать! Мой друг тоже считал себя избранным. Его голова сейчас украшает ветку дерева у одного из колодцев, а тело пошло в котёл на корм собакам.

Третий рубец быстро краснел и вспухал на мертвенно-белой коже икры а Блонди неуклюже и спешно трёт крышку рундука.

Рундуки протёрты. Намочив ветошь, Блонди моет доски пола, размазывая воду. Именно то, что требуется сейчас. На её икрах прибавилось ещё два припухших рубца. Вечером, для закрепления пройденного, Аня заставит девицу помыть пол как следует.

 Блонди оборачивается. В глазах у неё слёзы и мировая скорбь. Неожиданно для себя, Аня чувствует смущение, отводит глаза, встречаясь со взглядом Ириши. Недавно сияющее лицо девочки побледнело, осунулось. В глазах – ненависть.
– Ириша, я…
– Госпожа Анна, понимаете, одну девушку собачники отправили в такой фургон. Она была чуть старше меня, – горло девочки перехватывает. – Госпожа, Анна, я…
– Твою подругу? Да?
– Я … Понимаете, такой вот «мудрец» держал её при себе три дня, а потом потребовал другую девственницу. Собачники отдали ему одну из своих девушек, а её в тот же вечер скормили собакам. Она так кричала…
– Когда «мудрец» насиловал её?
– Да, госпожа. А когда её раздели, перед тем, как убить, на ней живого места не было от рубцов.

– Та ничтожная была недостойна выносить ребёнка от мудреца! – пискнула Блонди, стоя посреди повозки, на коленях и с тряпкой в руках. Аня хлопнула её прутом по высоко взбитому подолу на откляченном заду. Несильно, шумно и девушка замолкла, быстро заработав руками и глотая слёзы обиды. А Аня обернулась к помощнице, коснулась её руки:
– Ириша, вы с ней говорите о разных людях, но нравы этих людей – одинаковы. Не плачь. Для тебя всё это в прошлом, так же, как и Мишаня для меня. Мёртвых не поднять слезами, живых же не оплакивают. Клянусь, этот Сивый у нас вечером побегает. И эта девка – тоже. Воду же надо будет носить. Помнишь, сколько мы вёдер воды у собачников перетаскали?
– Помню, госпожа Анна, – Ириша улыбнулась через силу, – только та работа не позорила вас. Не позорно ухаживать за животными, детьми и больными.
– И за собой, любимым, тоже. А эта дура, между прочим, едет в этом фургоне. И воду из бурдюков она тоже пить будет. А вот её папаша воду будет носить для нас! Такие вот мы с тобой мстявые, и мстя наша ужасна.

Шутка подействовала. Девочка улыбнулась. Пусть и через силу. Блонди тем временем закончила работу, вылила остатки грязной воды из фургона, поправила одежду, скрыв рубцы на ногах:
– Я покончу с собой! Разобью голову о стену!
– Здесь нет стен, – оборвала её стоны Аня. – Подожди до города. Там тебя выкупят и ты сможешь вдосталь настучаться своей пустой башкой о камни.
– Ты не женщина, – продолжает блажить, готовая зайтись в истерике девица. – На твоём челе – печать смерти!

Аня вздыхает. Ей не хочется бить девчонку, но и визга она не переносит органически, поэтому грозит пленнице прутом:
– Хватит верещать. Схлопочешь, – Девица на мгновение притихает, чутко вслушиваясь в интонации: серьёзна угроза или нет? Аня же продолжает с показной ленью. – Вечно ни ты, ни я жить не будем. А ваша здешняя Смерть – презабавная старушенция, кстати. Мне даже как-то довелось поболтать с ней. По-моему, мы с ней друг-другу понравились. – Она не знает, что Ириша, высунувшись из-за её плеча, показывает Блонди язык. Видит лишь покрасневшее от злости лицо пленницы:
– Жалкая невежда! Что ты думаешь о себе! Придёт час, Повелитель мёртвых обнимет девственницу и смерть будет посрамлена!
– Повелитель Мёртвых? – насторожилась Аня. – И где это сказано?
– В трактате о Сааху! Такие книги надо изучать годами, а не пролистывать на ходу! Одну из этих книг написал мой отец, которого вы, две невежественные бабы, выгнали из его дома и хотите заставить носить для вас воду!
– Он будет носить воду. Я сказала! – оборвала Блонди Аня. – Какую именно книгу он написал?
– Он, – Блонди отчего-то замялась и смутилась, – начал её писать, но он её напишет и представит в дар повелителю.
– Понятно, – остановила её Аня. Ей всё действительно было ясно, как день. Ещё ничего не написав, Сивый уже требовал преклонения. Пока что от дочери. Но это, во-вторых. Главное же заключалось в том, что мудрец ехал не куда-нибудь, а на аудиенцию к своему повелителю и вёз ему в подарок свою дочь-девственницу и начатый трактат. Итог, так сказать, долгих и глубоких размышлений. Неужели это и есть тот проводник, которого обещал им Сириус в Санкт-Петербурге?

– Скажи, Блонди, куда вы направлялись? В Будний град?
– Нет, дальше… – Блонди осеклась.
– Ты знаешь, куда?
Блонди отвернулась, безмолвно демонстрируя, что больше не скажет ни слова.
– Госпожа Анна, давайте позовём парней? – вдруг предложила Ириша. – Они быстро разговорят эту невежду…

В страхе, пленнице на этот раз не было ничего показного:
– Я – порядочная девушка, я …
– Её отец так презирает женщин, что думаю, даже дочери он ничего не рассказал о главной части маршрута. – вздохнула Аня. Она не сомневалась, что наёмники способны вывернуть пленницу наизнанку, но чувствовала, что ничего нового при этом ей услышать не удастся. И, главное, своему чувству верила. Но Ане действительно хотелось вернуться, а для этого надо хоть что-то знать, и о предсказании, и о Повелителе мёртвых.
– Ладно, Ириша, почитаю эти трактаты внимательнее. Может быть что-нибудь и отыщу.
……………………………………..

Чёрная кошка в чёрной комнате. Именно она приходила Ане на ум всё чаще и чаще. По крайней мере теперь она точно знает, что кошка есть. Полдела сделано. Остался пустяк: найти её, не свернув себе при этом шею.

Третий глаз есть у каждой мумии. Крохотное, красное пятнышко. Точно ли это пресловутый «третий глаз» или что-то другое? Женщина в плаще с капюшоном на голове и с чертой-посохом в руке. Старуха-смерть? Если присмотреться – её можно найти на любой картинке, но всегда за пределами магического круга. Процесс потрошения в разных фазах. Блин! Что за идиот решил, будто через нос можно добраться до мозга? Хоть бы один из черепов распилил и посмотрел. У любого колодца этого добра предостаточно.
А это что? Две звезды: красная – в ней распята женщина. Единственная женщина на всю книгу, не считая старухи с посохом. Кстати, она и здесь есть. Опять за пределами круга, без своего неизменного посоха, вздымает руки, то ли благословляя, то ли проклиная, то ли в знак отчаяния и бессилия. Рядом с красной звездой – звезда чёрная. Внутри неё скелет с раскинутыми по лучам руками и ногами. Звёзды не наложены друг на друга, как обычно, а противостоят, так, словно их развернули, между ними – пунктирная черта. Граница? Наверно. Потому что на черте или над чертой изображён полу человек, полу скелет. Изо рта его исходит свет, изображённый в виде красных линий. Эти линии-лучи соединяют рот Повелителя с головой, сердцем и пупком каждой жертвы. Линий – шесть. Совершенной число, если верить Сириусу. Что оно здесь значит? Равновесие? Стабильность? Стагнацию? На линии же, под ногами живого мертвеца обозначен угол остриём от него.
Жертвоприношение — это понятно. Здесь с таким – просто. Кстати, ни у кого на картинке нет «третьего глаза» Что же означает угол?
– Блонди, что значит угол на последней странице?
– Угол? – переспрашивает пленница, похоже не понимая вопроса. Кажется, что эта девица всю свою жизнь только и делала, что спала. – Что это?
– Угол? – Аня в задумчивости подбирает подходящее сравнение. – Это как палка, надломленная посередине. – Для наглядности, девушка ломает воображаемую палку пополам.
– А-а-а! Так это посох. Смерть собирает души в полый, костяной посох. Когда предсказанное сбудется, посох будет сломан и брошен под ноги Повелителю, а души умерших получат свободу.
– Ясно, – Аня захлопнула последнюю страницу и с удивлением уставилась на чистую сторону дощечки, перевернула книгу. Рисунки начинались сразу. Обложка деревянным фолиантам не полагалась, но последняя страница – чиста. Что это? Книга не дописана? Почему? Какой картинки нет? Автор не знает, чем всё закончится или знает, но такое знание непосвящённым не положено? Пусть даже они – твои соратники и последователи? В сознание проникла ещё одна ассоциация связанная с тройкой: три «человека» на рисунке: женский скелет, полу скелет-мужчина и женщина-жертва; три камешка на шнурке: чёрный, пёстрый и белый; и их тоже было трое: она, Мишаня и Тина. Больное воспоминание.
– Смерть БУДЕТ посрамлена! – почти выкрикнула над самым её ухом незаметно подкравшаяся Блонди. – Повелитель воцарится во всех мирах!
– А дальше?
О! Юная жительница Питера прекрасно знает всю коварную и разрушительную силу своего вопроса.
 
Как бы заманчиво ни выглядела любая из программ развития (особенно если она выглядит очень заманчиво), всегда следует спросить агитатора и пропагандиста: «А дальше? Вот вы победили, а дальше?»

Когда поднимали цены, обещая, что исчезнут очереди, Анина мама спрашивала: «А дальше? Больше станет товаров или меньше – покупателей?» Оказалось – второе. Причём в непокупатели попала именно Аня, её мама, мамины коллеги, соседи по дому, знакомые. Какой толк, в том, что на всех витринах круглый год лежат яблоки, бананы, виноград и нововыведенные киви, если лично у тебя нет денег даже на картошку? Потом начали кричать о том, что здравоохранение неэффективно и надо закрыть государственные клиники и открыть частные (мол это разом решит все проблемы с качеством и очередями), Ане всё было ясно. Она знала, что люди просто будут быстрее умирать. А вот Блонди с таким вопросом столкнулась впервые. Она вообще впервые сталкивалась с настоящими, нериторическими вопросами. От удивления пленница по привычке широко распахнула глаза. Может быть девушка считала, что такая мимика делает её красивее?

– Что? Дальше?
– Ты сказала: «Смерть посрамлена». Что дальше?
– Вечная жизнь…
– Зачем?
– Что зачем?
– Девочка, зачем ТЕБЕ вечная жизнь? Ты и этой-то не живёшь. Ты же спишь.
– Я? Сплю?
– Да. Тебя заставили всего на всего помыть пол, а ты устала так, будто весь день работала в поле. В тебе нет жизни. Ты – почти мертва.
– Я? Мертва?
– Да.
– Я не мёртвая, я…
– Ты ничего не умеешь, ни к чему не пригодна… – На мгновение, глаза Ани встречаются с глазами Ириши. Тело девочки словно окаменело и лишь глаза напряжённо поблёскивают между прищуренными веками, как чужие. И именно в этот момент Блонди разражается слезами:
– Я – порядочная девушка!
Но Аня не собирается её жалеть:
– И что это значит? Что делают порядочные девушки?
– Они, они… – мучительные поиски по закоулкам разума хоть какой-то мысли. – Они – порядочные! Они…
– Хотя бы ты, – подбрасывает ей подсказку Аня.
– Что, я?
– Ты – порядочная девушка. Что делаешь ты?
– Я? – по лицу Блонди видно, как её сознание мучительно нащупывает хоть какую-то опору. – Я слушаю моего отца и не мешаю ему в его учёных занятиях. Иногда он удостаивает меня своей высокой беседы, иногда находит отдохновение в моём смехе. Я…
– Кукла, – подводит итог Аня. – просто большая кукла. В детстве у меня была такая игрушка: кукла по имени «Барбара». Большая и красивая. Твой отец завёл себе живую куклу – тебя. Когда ему скучно – он играет с тобой. Надоела – откладывает в угол. Только вот зачем кукле вечная жизнь?
– А где сейчас ваша кукла, госпожа Анна, – неожиданно спрашивает Ириша.
– Она облезла, перестала быть красивой и её пришлось выбросить, а у меня появилась другая любимая игрушка. Такова судьба всех кукол. Невозможно всю жизнь хранить старые игрушки.
– Я не кукла! Я не хочу! Я порядочная девушка! А вы…
– А мы – просто люди. Самые обычные люди.
– Не-хо-чу! – Блонди билась в откровенной истерике. – Я никогда не буду как все! Я – избранная! Я – порядочная девушка! Я – дочь мудреца! Да лучше смерть, чем..., – она не договорила
– Ты сделала выбор.

Или Ане это померещилось? Но тогда отчего осеклась Блонди? Девушка окончательно посерела от страха, сжалась и не смеет даже всхлипывать. И это голос. Аня не спутала бы его ни с каким другим. Она оглянулась по сторонам. Никого. Никого постороннего. И уж подавно в фургоне, среди бела дня не может появиться страшилище из ночного кошмара.
– Ириша?
– Да, госпожа.
– Ты слышала?
– Что, госпожа?

Аня задумалась: «Действительно, что?»
– Ничего, Ириш. Наверно мне от жары померещилось.
– Может быть, ещё ведро воды по полу разольём?
– Сделай, Ириша, дышать нечем. А я попробую этот бред дочитать. Всего одна книга осталась.