Книга Кораблей. Чародеи. Глава 1

Мерриан. Салзар Эвольд Мидес

Конец лета 3050 года от Завета Трилла в Мерриане выдался непривычно жарким. Почитай, две недели уже не было дождя, и трава в округе пожухла и пожелтела, склоняясь вдоль дорог неопрятными пыльными космами. Полуденное солнце жгло немилосердно; все живое попряталось от его жалящих стрел, притихло, затаилось. Только древесные цикады, не умолкая, вели свои песни высоко в кронах небольшой хвойной рощицы. Рощица эта, протянувшаяся вдоль дороги, хоть и стояла близко к городу и родила в положенное время под своей сенью рядовки, моховики да лисички, местом считалась таинственным, если не сказать пугающим. Виной всему был древний скособочившийся дольмен с замшелыми ступенями, ведущими на выщербленную от времени круглую площадку из серых плит. Никто точно не знал, когда дольмен появился здесь, кто его построил; и была ли роща посажена специально, чтобы скрыть портал от любопытных глаз. К слову, такие дольмены встречались время от времени вдоль всех дорог Даринги. Поговаривали, что сделали их во времена самого Завета: то ли пришлые, то ли еще какая зараза, неизвестно. Простой народ противность эту старался обходить стороной, а магов да волшебников столичных, по слухам, пользующихся порталами ну все равно, что верховым или телегой, не любил. Так что спрашивать у них не спрашивал, да и желания спросить не имел, ибо ордалианская церковь волшбу не одобряла и чад своих всячески оберегала от встреч с оной.
Вот и в этот жаркий полдень свидетелями появления в роще высокого человека в сером плаще оказались только пара чижей да промелькнувшая по еловой ветке пышнохвостая белка. Мужчина внезапно возник посреди дольмена, окруженный голубоватым сиянием, покачнулся, оперся на один из наклонных камней и с шипением отдернул руку, едва удержав равновесие. Древний камень обжег его, точно раскаленная сковорода. Незнакомец досадливо хмыкнул и подул на враз покрасневшую ладонь. Легко сбежал по низким ступеням, присел на поваленное дерево, рдевшее щербатой, местами липкой корой, и стал копаться в кожаной поясной сумке. Несмотря на солидный по здешним меркам возраст — а было человеку около тридцати, — движения его степенностью не отличались: руки, извлекая из сумки крошечную непрозрачную бутылочку, порхали ловко и немного нервно, словно вспугнутые из межи жаворонки. Неизвестный пролил каплю содержимого на пострадавшую ладонь, растер и, облегченно вздохнув, снова поднялся на ноги. Покрутил головой, оглядывая посадку, и потянулся, точно разбуженная в своем логове дятловым перестуком рысь, вдыхая полной грудью свежий, напоенный хвойным ароматом воздух.
Прохладная тень рощицы скоро закончилась, и ведущая в город дорога встретила пришельца пылью, солнцепеком и перспективой неприятного путешествия пешком. Мужчина вытер пот с вмиг повлажневшего лба и дернул за шнуровку богатого плаща мышиного колера, намереваясь стянуть его с плеч как можно скорее. Усевшись в тень чахлого можжевелового куста, козырьком приложив руку к черным соболиным бровям, незнакомец уставился на змеившуюся в поля пыльную колею, надеясь отыскать попутчика, имеющего более удобное средство передвижения, нежели натруженные ноги. Попутчик ждать себя не заставил: вскоре до человека в сером плаще долетел скрип колес, и из-за поворота выкатилась запряженная пегой кобылкой телега, на которой возлежали точно присыпанные белым снегом, плотно набитые холщовые мешки. Возница был стар, устал и нелюдим, однако, увидев незнакомца, кобылку свою все же придержал и с любопытством вгляделся, прищурив ехидный карий глаз. Ехидство его, впрочем, быстро испарилось, когда мужчина поднялся на ноги. Старик скользнул любопытным взглядом по ладной фигуре… По длинным смоляным волосам, свободно раскинутым по плечам…
И вздрогнул, встретившись с глазами черноволосого. Глаза эти оказались такого светлого серого оттенка, что радужка их выглядела почти белой, а темно-бурые точки зрачков, сузившихся на ярком солнце, напоминали глаза ворона, настороженно глядящего из человечьей головы.
— Э… — протянул пейзанин, поскребя пальцем белесую щетину на вычерненном солнцем лице и оценив добротную одежду странника, — а чой-то благородный господин посреди дороги делают? Один, да еще и пеший?
Он покосился на рощу позади путника и, дернув щекой, суетливо провел двумя перстами по лбу: слева направо.
Черноволосый понимающе ухмыльнулся и, решив не выдавать свое отношение к магическим перемещениям, пожал широкими плечами, затянутыми в черную рубаху, да перекинул плащ с руки на руку:
— Лошадь-то была, мил человек, вот только люди лихие глаз на нее положили, и получаса не прошло. Трое их было, а я один, да без оружия. Тут уж за имущество свое особо не поцепляешься, ежели жизнь дорога. Оттуда выскочили, — мужчина кивнул на ельник, — да потом туда же и утекли, как сквозь землю провалились.
Голос у незнакомца был приятного бархатного тембра, чуть отдающий хрипотцой.
— Ох, Судия спаси… — возница вытер потертым рукавом вспотевший лоб, — не иначе короеды опять дела свои темные проворачивают. Вот не далее как с неделю назад девка на этом самом месте пропала, отец Якуб давеча с амвона вещал, что их это работа, а как же иначе… А вы, сударь, никак в город ехали, али куда?
— В город, да, — кивнул высокий и окинул быстрым взглядом груз старика, припорошенный мучной пылью, — в Мерриан. А ты вроде с мельницы едешь? Может, и меня подбросишь до ворот, так замолвлю важным людям за тебя словечко.
— С нее самой, вашество, — кивнул дедок. — А подброшу, чего ж. Мне и в дороге, глядишь, веселее будет. Ну, ежели благородный господин не побрезгует да запачкаться не побоится.
— Не побрезгует, — криво усмехнулся путник, ловко запрыгнул на телегу и взгромоздился на пыльные мешки.
Лошадка неожиданно резво побежала вперед, чуть подкидывая повозку на рытвинах, а возница вздохнул:
— Вот лошадь и то животина умная, нехорошее чует да убраться оттудова спешит. У меня сегодня, как стал я к ельнику поутру подъезжать, так поначалу ось слетела, потом оглобля треснула, тьфу! — он смачно сплюнул на дорогу. — Вот уж страху я натерпелся, пока новую срубал… Эх, давно, по моему разумению, место то с землей сравнять надо, а деревья пожечь, потому как не нашенские это, видать, деревья. Как есть короедские… Куда только Орден смотрит?
— Ну да, ну да… — кивнул ему черноволосый, сосредоточенно глядя на тень, бегущую за телегой по дороге и думая о чем-то своем.
Возница покосился на попутчика, пожевал губами, поглядел в пронзительно синее небо с застывшими в вышине шелковистыми перистыми облаками.
— Никак погода сменится? — с надеждой протянул он и обернулся через плечо. Незнакомец не ответил: то ли задремал, то ли совсем уж глубоко задумался. Мельник помолчал еще немного, причмокнул, погоняя сбавившую ход пегую и, снедаемый любопытством, снова обратился к черноволосому:
— А вы к нам как: по делу али в гости к кому?
Высокий чуть вздрогнул и повернул к вознице голову:
— Ну, надеюсь, что в гости… Ты как, знаешь, где граф Юлиуш Олл проживает? Можешь его дом показать?
— Знать-то знаю, — кивнул старик, с интересом прищурившись на попутчика, — только меня, небось, в пекарне не просто заждались, а уж, поди, блажат пуще коровы… Граф-то проживают совсем в другой стороне, да не дом у них, а что ни на есть замок, мимо уж не пройдете, и любой в городе покажет… А вы чего, никак свататься собрались?
— Свататься? — черноволосый рассмеялся. — Нет уж, увольте. Дела у меня в городе, вот по рекомендации и собираюсь у лорда Олла остановиться. А что, там идет бурный отбор женихов?
Возница хмыкнул, а потом хохотнул, запрокинув голову.
— Да в том-то и дело, что совсем не идет. Тут графья намедни даже бал закатывали, чтобы племянницу пристроить, да и тот конфузом обернулся. Один из менестрелей тамошних то ли выпил чего, то ли просто ума лишился, но такую балладу закатил при всей меррианской знати, что их сиятельство запустили в нахала кувшином вина, а потом так разорались, что бедняге тому в окно пришлось скакать. Ну какое уж тут веселье да смотрины? Госпожа Флора в слезы, гости по домам заспешили, потом, почитай сутки по городу шепоток ходил да смешки — вот уж позорище для графской семьи-то.
— Интересно вы тут живете, — усмехнулся незнакомец, закатывая рукава рубахи и вытирая со лба испарину. — А что же менестрелишка напел, что хозяина в такой гнев поверг?
— Да говорят, песнюшку какую-то похабную: как священник да некромант девицу не поделили, — гнусно ухмыльнулся старик и засмеялся, будто квочка раскудахталась.
Незнакомец как-то странно дернулся, и на вытянувшемся лице его застыла кривая усмешка.
— И как же зовут этого… шутника? — поинтересовался черноволосый, и хрипотцы в его голосе отчего-то заметно прибавилось.
— Да все Сианном величают, а полного-то имени, поди, и не знает никто. Больно уж заносчивый тип, все сам по себе держится, друзей не заводит, — охотно продолжал сплетничать мельник, одновременно глядя с прищуром на приближающиеся ворота Мерриана. Попутчик замолчал и, окинув равнодушным взглядом городскую стену, угрюмо уставился на острые носы своих измаранных дорожной пылью высоких кожаных сапог.
— У вас, господин, говорите, письмо рекомендательное было? — осторожно спросил возница и направил кобылку на опущенный мост. Одновременно туда же, качаясь и дребезжа, завернула груженная горшками повозка, чуть не зацепив их осью. Рябой возница зыркнул на мельника недобро, но натянул поводья и телегу попридержал. Седой расплылся в довольной улыбке, весьма удовлетворенный собственной значимостью, хотя, скорее всего, горшечник просто пекся о хрупком товаре. Копыта пегой лошадки гулко застучали по деревянному настилу, а возчик снова обернулся через плечо:
— Тут у нас вот такие дела. На воротах стражникам велено досматривать всех новоприбывших, дабы, — он выпрямился и, очевидно, процитировал кого-то с важностью, — исключить проникновение к добрым ордалианам заразы пришлой, чтобы не смущали нелюди речами своими умы праведные и не чинили деяний злокозненных… Так что письмо то показать вам придется.
Возле самых ворот им пришлось ненадолго задержаться, поскольку стражники, облаченные поверх чешуйчатых доспехов в красные котты[1]  с нашитым гербом Мерриана — черной белкой, попирающей когтистой лапой огнедышащего дракона, — сурово допрашивали пару молодых людей. Один из задержанных, темноволосый парень с маленьким серебряным колечком в ухе и лютней за спиной, яростно кивал головой и совал воину пару медяков. Другой же — совсем мальчишка, тощенький, невысокий, с копной серых всклокоченных волос, торчащих в разные стороны, будто ежиные иголки, — все больше молчал, внимательно разглядывая темную арку распахнутых городских ворот да караульные круглые башенки, крытые глиняной черепицей.
— Сказал ведь, стойте здесь, пока господа паломники не проедут! — рявкнул на лютниста бородатый стражник, выпучив и без того круглые глаза.
— Постор-ронись! — зычно раздалось сзади, и попутчик мельника, обернувшись, узрел въезжающих на мост конников. Первым на вороном жеребце, приосанившись, ехал немолодой блондин в черном жупоне[2]  и черном же берете с кокетливым пестрым пером. За ним, гарцуя на серой в яблоках кобыле, в сопровождении двух ордальонов в черных накидках с алыми серпами на плечах, следовала миловидная девица в небесно-голубом шелковом платье. Из под синего эннена[3]  на плечи и грудь ее струился водопад пшеничных волос. Сопровождали группу человек десять кнехтов в кожаных кирасах с заклепками и круглых шлемах, вооруженные длинными мечами, протазанами[4]  и самострелами. Аристократы собрание у ворот проигнорировали, только девушка стрельнула фиалковым глазом на лютниста, точно веретеном уколола. Менестрель расплылся в довольной улыбке и отвесил ей изысканный поклон. Блондинка фыркнула и небрежным движением закинула волосы за спину. Черноволосый путник слегка вздрогнул — лицо всадницы с высокими скулами и чуть вздернутым носиком показалось ему смутно знакомым, а жест, которым она прикоснулась к волосам, почему-то отозвался неприятным толчком в сердце.
— Видать, графиня-то и впрямь безгрешная, — протянул возница, глядя вслед конникам, и непонятно было, то ли он действительно говорит серьезно, то ли так тонко насмехается. — Стоило только помянуть, как она уж тут как тут…
— О чем это ты? — повернулся к мельнику попутчик.
— Так это вот как раз графиня Флора и проехали, — расплылся в щербатой улыбке старикан, — никак на источник святого Мерриана ездили, вон, ордальоны с нею были да господин Тровард — компаньон графа Олла по торговым делам…
Черноволосый мрачно кивнул, вслед за возницей спрыгнул с телеги, попытался отряхнуть испачканные в муке штаны, но только крякнул с досады, а потом плечом молча подвинул возмущенно запыхтевшего лютниста. Достал из поясной сумки свернутый в трубочку пергамент, скрепленный восковой гербовой печатью с изображением бегущей лисы, и так же молча сунул в руки лупоглазому стражу.
— Добрый день, господа хорошие! — залебезил мельник, чуть не в землю кланяясь городской охране.
— Чавой-то ты сегодня, Иохим, шапку ломаешь? — криво ухмыльнулся здоровенный детина с мясистым, изъеденным рябинами лицом, тыча копьем промеж мешков с мукой. — Никак, попутчик заплатить тебе пообещал немало, коли в город его провезешь?
Лупоглазый ткнул соседа локтем в бок и сунул тому под нос пергамент:
— Ты, Мацей, того, сильно не бузи. Тута вот грамотка, братцем нашего графа Олла подписанная, и пану этому, Салзаром Мидесом величаемому, для рекомендации данная. Фу-у…
Здоровяк мрачно покосился на свиток — задумчиво выпяченные губы явно свидетельствовали, что с грамотой стражник не дружит — и важно кивнул:
— Ну, а то… Стал быть, пусть проезжают, коли такое дело…
Мельник закивал, осклабившись, и полез обратно на телегу. Умостившись, чмокнул, дернул поводья и пустил пегую шагом в ворота. Черноволосый пошел рядом, а обиженный менестрель, поджав губы, ледяным взглядом проморозил ему спину.
 
Сразу за воротами Мерриан одарил их сонной полуденной тишиной, жужжанием мух и непередаваемым ароматом сточных канав. Тележные колеса загрохотали по булыжной мостовой, и Иохим, повернув голову, вопросительно и слегка заискивающе посмотрел на попутчика.
— Вот тебе, держи, — Мидес, забыв, что, якобы, был ограблен, на ходу вытащил из кошеля на поясе горсть меди. — И вот что еще, любезный… — мужчина покосился на тесную улочку, начинающуюся от самых ворот и убегающую в спасительную тень нависших над ней домов, — тут трактир есть?
— Го! — Иохим, кажется, слегка подобиделся. — И даже не один. Но в «Курную лошадь» я вам ходить не советую — препохабнейшее заведение с курвой-хозяйкой и отвратительным пойлом. А вот «Меч Трилла» — таверна приличная, городской знатью часто посещаемая, и хлеб у них в городе самый наилучший, — возница кивнул на свою поклажу и, заговорщицки подмигнув, начал путано объяснять, как сей достойной корчмы достичь с наименьшими потерями во времени и расстоянии.
То ли объяснения были слишком подробными, то ли путник был рассеян и не услышал всего, чего нужно, но добрался он до «Меча Трилла» только спустя полчаса, усталый, голодный и злой, кляня на чем свет стоит необразованных пейзан в общем и дураков-извозчиков в частности.
Он вошел, слегка пригнув голову, и немного постоял на пороге, привыкая к тени, ощущая разгоряченными щеками приятную прохладу помещения и жадно принюхиваясь к запаху жареного мяса, вплетающемуся в тонкий аромат трав, развешанных под потолком за массивной дубовой стойкой. Посетителей в этот час было немного — пара лекарей в темных накидках и шляпах с круглыми полями у окна да группа каменщиков в кожаных фартуках, увлеченно беседующая за столом у незажженного камина. Салзар прошел туда, небрежным жестом бросил на скамью плащ и уселся, вытягивая натруженные ноги, невольно прислушиваясь к разговору.
— А ты как думал? — прозвучал мелодичный и слегка высокомерный голос. — Именно песья голова. А еще перья яркие, блестящие, и женская грудь.
Раздался громовой раскат заразительного хохота, мужчины у окна вздрогнули, с укором глянули на компанию и снова отвернулись, продолжая прерванный разговор. Путник невольно разулыбался, с интересом оглянулся на смеющихся и почувствовал, как ледяная рука внезапно и безжалостно сжала ему сердце. Между мастеровыми сидел мужчина лет двадцати пяти, с черными, точно вороново крыло, волосами до плеч, крупным чувственным ртом и пронзительными зелеными глазами, ярко выделявшимися на белоснежной коже чуть вытянутого лица. К гильдии каменщиков он явно не принадлежал, поскольку одет был в темно-зеленую, шелковую распахнутую на груди рубаху, на шее его тускло блеснула изящная серебряная цепочка, а голову венчал зеленый же берет, низко натянутый на уши. Мужчина мрачно оглядывал смеющихся собеседников и нервно перебирал длинными пальцами скрещенных на груди рук. Странник резко отвернулся и, выпрямив ставшую вмиг деревянной спину, стал напряженно ловить продолжение разговора.
— Говорю же я вам, — продолжал рассказчик чуть капризно, — живет симуран две тысячи лет, а когда приходит пора рождаться у него птенцам, то бросает чудо сие в дупло самца своего вместе с яйцами и замазывает выход глиной…
Дверь таверны тяжело отворилась и гулко хлопнула, впихивая в зал новых посетителей. Ими оказались уже знакомые Мидесу лютнист и мальчуган, очевидно, доказавшие стражникам на воротах необходимость своего присутствия в Мерриане и крайнюю нужду города в них обоих. Плюхнувшись за свободный стол, они стали выжидающе смотреть на девицу в пестром переднике, показавшуюся, скорее всего, из кухни, о чем свидетельствовал усилившийся мясной дух, впорхнувший в дверь вместе с ясноокой. Девица, впрочем, первым решила обслужить гостя побогаче и, кокетливо потупив глазки, направилась к Салзару. Беседа у очага меж тем продолжалась.
— Вот ты, Сианн, говоришь, рождается… — вклинился высокий ломкий тенорок, очевидно, принадлежащий юноше, находящемуся в процессе бурного взросления. — А вот разве птицы рожают? Они же, вроде, несутся? Или энта твоя симуранина и не птица вовсе? — голосок напоследок дал петуха и смущенно замолк.
Сероволосый спутник лютниста, сосредоточенно до этого момента копавшийся в сумке на поясе, вскинул голову и цепко зыркнул на говорящих. Мидесу, сидевшему к нему лицом, на миг показалось, будто в серых невыразительных глазах парнишки всполохнуло серебряным, словно там отразилась взошедшая среди бела дня луна.
— Себастьян, ты куда? — недоуменно повернул голову лютнист, подтягивая колки инструмента.
Мальчонка не ответил, медленно поднялся и, не обращая ни малейшего внимания на удивленный вид своего попутчика, точно завороженный, направился к каменщикам. Салзар проводил его равнодушным взглядом и снова обернулся через плечо. Человек в зеленом берете если и заметил внезапный интерес к своей персоне, виду не подал и продолжал вдохновенно вещать:
— Молчал бы ты, Богуж, если ничего в деле не смыслишь! Так вот, после того, как отсидит в дупле симуран-отец на яйцах пять недель, симурята малые из яиц тех вылупляются и заживо его пожирают.
— Ну и фантазия у вас, господин менестрель, — тоненько фыркнул блеклый мальчишка, самым нахальным образом устраиваясь на скамье напротив рассказчика и пиная торсом молодого конопатого дылду.
Мидес все это время немного рассеянно кивал девице, красивым голосом перечислявшей преимущества сегодняшних блюд и выразительно хлопавшей пшеничными ресницами — он был вплотную занят тем, что пытался рассмотреть форму зрачков мужчины в зеленом. Салзар с изумлением понял, что ему почему-то не удается этого сделать — глаза рассказчика были в постоянном движении, будто перетекая из реальности в реальность, светили изнутри зеленью и в то же время казались совершенно нормальными. Человеческими. Услышав, как мальчик произнес слово «менестрель» путник выразительно поднял густые брови и неопределенно хмыкнул.
— Вам чего, милейший? — немедленно и недовольно отозвался зеленоглазый, надменно вскинув подбородок и смерив Мидеса язвительным прищуром из-под длинных ресниц.
— Да вот думаю, давно ли ты музыкой увлекаться начал, — внешне спокойно произнес странник, и только девушка в пестром переднике заметила, как на загорелой шее его внезапно, точно птица в клетке, забилась сизая жилка. — У тебя ведь теперь, наверное, и дрымба[5]  есть?
— Какая еще дры… да что вы себе позволяете, сударь! Разве мы с вами настолько хорошо знакомы, чтобы быть на «ты»? — взвился рассказчик и, подняв кружку, шваркнул ею о столешницу. Каменщики заскучали и потихоньку переползли за соседний стол, очевидно, заранее зная, чем может обернуться раздражение их приятеля. Рядом с зеленоглазым остался сидеть только щупленький Себастьян. Теперь, когда народу за столом поубавилось, Мидес разглядел лежащую на скамье золотистую цитру[6]  с черным грифом и удивленно склонил голову на бок.
— Тогда поспешу представиться, — он встал с места и поклонился со всей возможной учтивостью, — лорд Салзар Эвольд Мидес; думаю, что вы должны меня вспомнить.
— Прошу вас, сударь, не думайте, у вас это плохо получается, — съязвил рассказчик, тоже поднялся, тряхнув черными волосами, оглядел предполагаемого противника с головы до ног и раздраженно фыркнул: — Хоть я и знаком со всеми здешними аристократами, которых, на мой взгляд, развелось уж слишком много, вас, спешу уверить, вижу в первый раз. Меня зовут Сианн, я… — тут взгляд его переместился на лютниста, который в этот самый момент коснулся струн. Мягкий и немного суховатый аккорд повис под потолком таверны, а глаза рассказчика сверкнули недобро. — Я здешний менестрель. Между прочим, единственный.
С этими словами он схватил цитру и, поставив ногу, обутую в мягкий кожаный сапог, на скамью, вызывающе поправил на пальце кольцо с «когтем»[7] .
Лютнист резко покраснел, фыркнул и тоже вскинулся в полный рост, прижав к груди инструмент.
— Тогда уж и я представлюсь! — дернул он щекой. — Седрик, выпускник Школы изящных искусств в Вениссе, ученик самого мастера Орландо.
— Мне ваше имя ни о чем не говорит! — шевельнул плечом зеленоглазый и ударил по струнам.
Мидес плюхнулся обратно на скамью и с изумлением уставился на того, кто назвался Сианном. В голове его промелькнула мысль, что, очевидно, действительно произошло досадное недоразумение. Не мог же тот, не слишком серьезный, но вполне разумный юноша, которого Салзар знал семь лет назад, настолько измениться. Потом до него дошло, что имя «Сианн», он уже слышал от попутчика-мельника, и облегченно вздохнул. Тот, другой, ни за что не стал бы служить менестрелем и, скорее, разбил бы кувшин о голову дядюшки графини, нежели сиганул в окно. Хотя, непристойную песенку, пожалуй, спел бы…
Из задумчивости Салза вывела все та же девица, которой надоело наблюдать за представлением и ждать, когда же посетитель соизволит о ней вспомнить. Она выразительно кашлянула, притопнула ногой и, склонив русую головку к плечу, выразительно подняла белесые бровки.
— Принесите мне вина, — буркнул Мидес, у которого аппетит к тому времени пропал окончательно. Девица возмущенно фыркнула, поправила передник и, забросив светлую косищу за спину, направилась к лежащим за стойкой бочкам из темного дерева.
Между тем Сианн душевным тенором завел выразительную балладу о непонятом соотечественниками и семьей молодом человеке, вынужденном скитаться по бурлящим от дождей дорогам. Почему молодому человеку в его скитаниях постоянно сопутствовала плохая погода, Мидес так и не понял, зато худенький Себастьян, раскрыв рот, восторженно смотрел на менестреля снизу вверх.
— Если вышел ты в дверь, уж назад не входи,
 Век носи свою лютню за правым плечом… — донеслось с другой стороны — это Седрик, ученик знаменитого Орландо, решил внести свою лепту в развитие изящных искусств города Мерриана. Голос у лютниста был весьма приятный, и серенький мальчик, переведя внимательный взгляд на Седрика, снова заслушался. Как и белобрысая девица, что подошла к Мидесу и задумчиво поставила на стол перед ним деревянную кружку, наполненную темным содержимым. В нос ударило кислым, и странник поморщился, поздно припомнив, что когда-то его уже предупреждали о качестве меррианской выпивки.
— Только обратно я по весне не вернусь,
 Если будет задушен мой конь… — печально завершил балладу Седрик.
Сианн скривился:
— Неплохо, пан лютнист, только я бы на вашем месте в самом начале трехдольную пульсацию аккомпанементом поддерживал, а то вы там в метр не попадаете… Я так понимаю, — он прищурился, — что у нас тут с вами нечто вроде поединка намечается?
— Да, — гордо поднял подбородок Седрик, поправил кружевной манжет, вылезший из рукава пропыленной кожаной курточки, и на всякий случай напомнил: — Только изящного. Потому как менестрели бьются исключительно при помощи слова и музыки.
— И что же получает победитель? — саркастически поднял бровь Сианн и снова тряхнул головой, — предупреждаю сразу, что на пение в этой таверне у меня со вчерашнего дня договоренность с хозяином.
— А… — внезапно подал голос Себастьян, — а вы ученика разыграйте, меня вот, например… — и жутко смутился, уткнув курносый носик в рукав поношенной серой рубашки.
— Сябик, ты что? — лютнист опустил инструмент и ошарашено посмотрел на серенького. — Мы же, вроде, договорились уже?
— А я наврал… насчет оплаты… — мальчишка, моргая, поднял голову, и впалые щеки его залила краска.
— А зачем, интересно, мне ученик, да еще такой, который заплатить не может? — недоуменно покосился на подростка Сианн и пренебрежительно фыркнул.
— Я многое умею, — оскорбился мальчик и, загибая тонкие пальцы с траурными полосками под ногтями, начал перечислять свои достоинства, в число коих входили: умение играть на струнных инструментах (правда, невеликое), нахождение общего языка с дикими животными, владение художественным словом, а также стирка, штопка и готовка. Скривившийся поначалу Сианн при освещении Сябиком последних пунктов заметно оживился и, кажется, даже повеселел.
— Штопка, говоришь? Хорошо, я согласен, — он поправил чуть сползший на лоб берет, распрямил торчавшее из него кокетливое перо и не вполне понятно добавил: — Гертруда-то далеко теперь…
Седрик торжественно выбрался из-за стола, не спеша прошествовал ближе к очагу, и, гордо выпрямив спину, с лютней наизготовку вопросительно посмотрел на зеленоглазого.
— На какую тему желаете петь, Господин Менестрель? Хвалебные оды, воинские подвиги, служение Прекрасной Даме?
— Да все, что угодно, Сударь Музыкант, — язвительно ответил Сианн, вставая напротив и небрежно прижимая к груди цитру. — Пожалуй, начнем с импровизации…
Он ударил по струнам, и дивный высокий голос его поплыл по таверне,  обволакивая мягкостью постояльцев, даря умиротворение и дразня несбыточными надеждами:
— Этой ночью небосвод полон звезд,
 И плывут вослед ветрам две луны.
 Отражает лунный путь тихий плес,
 В отраженье мы с тобой не видны…
Себастьян тихо подошел к очагу и, неуклюже опустившись на маленькую деревянную скамеечку рядом с камином, замер, подперев кулачками остренький подбородок. Посетители корчмы, оставив неспешные разговоры, осторожно и, по возможности, бесшумно, дабы не разрушить очарование, стали подтягиваться ближе к месту поединка. Седрик, нежно прикоснувшись к струнам лютни, опустил голову и заиграл, аккуратно вплетая собственную, только что рожденную, мелодию в мягкий перебор струн Сианна.
— Мы с тобою не стоим над водой,
Не пускаем по теченью венки,
Я оставил отчий дом за спиной,
Друг от друга мы теперь далеки, — зазвучал его мягкий баритон, и Мидес, кинув взгляд на совершенно счастливое лицо Себастьяна, почему-то подумал, что именно с таким выражением пресловутая Прекрасная Дама могла бы следить за двумя рыцарями, бьющимися насмерть за право носить ее имя на щите. Странник усмехнулся, пожав плечами, и залпом опрокинул в себя оставшееся на дне кружки кислое вино. Поднялся, бросил на стол пару медяков и, накидывая на плечи серый плащ, направился к двери.
— И, словно Танцовщицы в небесах,
Мы поздней осенью столкнемся на дорогах… — донесся напоследок вдохновенный дуэт менестрелей, а затем тяжелая дверь, хлопнув, обрубила музыку за спиной Салзара. Черноволосый странник дернул за шнуровку плаща и медленно пошел по темному от нависавших этажей переулку, расспрашивая редких прохожих о местоположении замка Олл.

1 - Котта – средневековое верхнее платье.
2 - Жупон – род кафтана.
3 - Эннен – женский высокий головной убор.
4 - Протазан – колющее древковое холодное оружие, разновидность копья.
5 -  Дрымба – варган, хомус. Язычковый духовой музыкальный инструмент.
6 - Цитра – здесь: струнный музыкальный инструмент.
7 - Кольцо с «когтем» - разновидность плектра, медиатора.