Обретенное лето. 25-е августа

     ПРОПАЛ ЗОЩЕНКО.

     Наступил наш последний день на Святухе, последний день в Карелии вообще. В этот день, 25-го августа, мы покидали Северную Принцессу с ее озерными ожерельями, бусами из рябины по берегам, лентами дорог и брошками-часовенками, надежно спрятанными кем-то в лесах. Она хорошо отнеслась к нам, , не обманула самых радужных надежд. Вот только заливом Святуха мы были довольны гораздо меньше, и к этому у нас были достаточные основания. А не будь этих дождей, не развернись хляби небесные , были бы здесь отличные охота и рыбалка.

     Чтобы перехватить на дороге автобус, мы встали в 8 часов. Когда выбирали последние дрова из поленницы, бывшей некогда высокой и стройной, а теперь хлипкой и задрипанной, обнаружили между дровами свернувшуюся в клубочек рыжую лесную крысу. Она спала так крепко, что не проснулась даже тогда, когда Славка взял ее за шиворот, чтобы показать обществу. Только тогда она очухалась и подняла страшный визг, стала размахивать в воздухе руками и ногами и оцарапала нашему крысолову палец. Пришлось выкинуть ее подальше, и крыса, прихрамывая, скрылась в кустах Туда ей и дорога!

     Последний завтрак на Святухе. Добрали продукты из посылки, чтобы стали полегче рюкзаки: все равно вечером в Медвежьегорске получим новую. Сложили палатки, успевшие за это время прирасти к земле, и стали решать, что делать с нашим флотом. Жаль было расставаться с "Сюрпризом", служил он недолго, но честно.  А то, что отказался брать на борт больше трех пассажиров, так это не его вина, что-то мы сами недоработали при его реконструкции. Поэтому после недолгих колебаний было решено расстаться с ним. не тащить же с собой на Соловки. И вот "настала минута прощанья", - эту фразу в 80-х годах не раз произносили дикторы телевидения во время похорон наших генсеков, которые уходили один за другим. Кто-то затянул старую революционную песню " Замучен тяжелой неволей" хотя это были вовсе не похороны, а всего лишь расставание - наверняка наш плот еще послужит кому-нибудь.
 
     Когда дошли до слов «Мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои", кто-то за моей спиной отчетливо всхлипнул. Дрожащей рукой я отвязал веревку, которой плот был привязан к дереву. При этом старался не смотреть на него, - было такое ощущение, что предаешь лучшего друга. Да и остальные чувствовали себя не лучше, лишь Галина, самая большая из нас, делает вид, что такая сентиментальность ей чужда и что она переживала и не такое. Но почему же она мнет в руке батистовый платочек, а эта рука заметно дрожит, это видно невооруженным глазом. А ее кузина Алена ревет едва ли не в голос. Но ей простительно, она среди нас самая маленькая.

     Плотик укоризненно покачивался на мелкой утренней волне. Он все понял... Помедлив, я оттолкнул его от берега, и наш "Сюрприз" нехотя отчалил от берега.

    Рюкзаки были собраны, уложено все до мелочей, кроме Димкиной причелины, про которую командор в суматохе забыл. Но это выяснилось позже,уже на дороге.

     ...Сначала ушли девушки. А потом настала и наша очередь. Уходя, мы в последний раз оглянулись на опустевший лагерь и со слезами на глазах увидели, что "Сюрприз" снова вернулся к берегу. Он тянулся к нам, но мы уже ничего не могли для него сделать.

     Ягод на поляне, через которую проходили, заметно поубавилось за время нашего пребывания. Когда мы, наконец, вышли к дороге, солнце шпарило нещадно, как бы издеваясь над нами, будто и не было этих дождливых дней и оно-де здесь совершенно не при чем.

     Подошли к двум разрушенным домикам, именовавшимся когда-то деревней Новинка. И тут Митрич, хитро улыбаясь в очки, сообщил, что автобус будет не в двенадцать, как он объявил вчера, а на час позже. Он сделал это якобы из самых лучших побуждений, чтобы подхлестнуть нас при сборах.И действительно этим добился успеха, мы и сами обрадовались, узнав, что у нас есть еще час с лишним свободного времени. Его мы использовали по-разному: девочки что-то с себя снимали и надевали снова, что-то сушили, а я и Мирошниченко еще раз искупались в Космозере, как и неделю назад.  Потом перетащили рюкзаки к самой дороге в ожидании автобуса.

     Пастух, перегонявший стадо "на зимние квартиры", сказал, что автобус вообще-то должен скоро пойти. Во всяком случае, если он "в ту сторону" прошел, то уж обратно наверняка вернется. Но было неизвестно, прошел ли он "в ту сторону", а между тем пошел уже второй час и ничто не предвещало его появления.  К этому прибавились еще опасения, сумеем ли мы его остановить среди дороги, не испугается ли шофер наших разбойничьих физиономий.

     Однако, вскоре все это осталось позади: в 13-40 автобус появился, мы спокойно погрузились в него и поехали в Медвежьегорск.

     По пути проезжали мимо совсем маленьких деревушек, мимо пашен и просто полей с травой по пояс. В одной из деревень народ собирался на покос, старики и бабы точили косы, а кое-кто уже потянулся на место сбора. Видели покосившиеся кресты, ветхие мельницы, мостики через канавки. Опять мелькнуло оно, Онего, которое, казалось, было везде и всюду, никуда от него здесь не денешься.

     ...Грозные времена стояли некогда на Руси. Воевала она со шведами, немцами, поляками, литовцами и татарами. С юга и востока строила засечные черты, где города и остроги чередовались с заградительными линиями из лесных завалов. День и ночь дозорные чутко всматривались в даль, не покажется ли в степи облако пыли, не идет ли татарская конница. "Огонь пожирал города. Кровь отцов наших и братьев, как вода, напоила землю. Села наши поросли молодым лесом, слава наша поникла, красота наша погибла..." - писал современник.

Поистлела, сгорела дотла
                летопись,
Поселился в пустых куполах
                нетопырь,
Проросла лебеда на костях
                воинов,
Отзвенела, рассыпалась в прах
                вольница..

Шли мечом по Руси и огнем
                недруги,
Только Русь не отдали внаем -
                нет другой!

Кровь чернее угля запеклась на мечах
                половцев,
Этой кровью земля на вершок на полях
                полита
Табуны разбрелись далеко,
                скрылися,
Обмелели, ушли глубоко
                криницы,
Полонянок тащили на круг
                за косы
И мертвела вода у запруд
                в запустьи.

Горек хдеб на Руси, горек мед на Руси,
                горе нам!
Будет где погостить, будет чем угостить
                воронов.

Уходили с добычей враги
                за море,
И в посадах не видно ни зги -
                зарево.
Там, где был стольный град, только воронов грай,
                плевелы.
Но любая пора улетает за грань
                времени.

Сколько лет пронеслось, сколько зим намело -
                ну так что ж?

Сколько верст пролегло и воды утекло -
                не сочтешь.
Замер цокот копыт и тяжелый гранит
                сплавился,
Кто положен на щит, кто землею зарыт -
                слава им!

     От нечего делать в этой долгой дороге я и придумал все это.  Конечно, здесь мой пафос перехлестывает через край, перевешивая все остальное, включая мое слабое умение в рифмоплетстве. Но тогдашние эмоции все же постарался донести до читателя.  А вообще в транспорте никогда не получается чего-то путного.

     Народа в автобус постепенно набилось столько, что больше он уже никого не брал и нигде не останавливался, несмотря на жесты отчаяния ожидавших его людей и их проклятья, летевшие вслед нашей колымаге.

     В автобусе мы услышали финал той истории, свидетелями начала которой стали десять дней назад в глухой деревушке Усть-Яндома. Она черной чертой прошла через всю карельскую часть нашего похода. Оказывается, моторист был арестован сразу же по возвращении в Великую Губу вечером того дня, когда мы ушли из Усть-Яндомы. Два дня его продержали в кутузке там же в Губе, затем перевезли в Петрозаводск, где будет, говорят, показательный суд. Видимо, затем, чтобы никому было неповадно пить в таких количествах бормотуху под названием вермут и размахивать ножом направо и налево. Говорят еще, что моториста ждет не меньше двенадцати лет. Поистине, худая слава по земле ползет. Хорошо бы она не успела доползти до Соловецких островов, куда мы направляемся.

     В Медвежьегорск прибыли около половины шестого. Поезд до Кеми уходил в десять с чем-то, и мы сразу отправились на почтамт, где каждый рассчитывал получить какую-то корреспонденцию. Кроме того, сюда нам должны прислать книгу Зощенко. Начали мы с того, что сели в автобус, идущий в противоположную сторону, и выяснили это уже тогда, когда взяли билеты. Уступая настоятельным рекомендациям, почти просьбам отдельных пассажиров, а также молодой кондукторши, решили уж ехать до конца, благо это не так далеко, а потом на этом же автобусе вернуться обратно. Кондукторша клятвенно обещала доставить нас до места.

    Проехали город из конца в конец и вышли, наконец, на нужной остановке. Но на почту мы вошли так, как врывается в город неприятель: с шумом, грохотом и воплями. Сначала Славка, идущий первым, не заметил какую-то трубу, проходящую над полом, споткнулся об нее и завалился на пол, ударился при этом головой о вторую дверь и сложился пополам на узкой площадке. Его подняли, отряхнули, вытерли слезы и затем стали просачиваться собственно в почтовый зал. При этом последний из нас (это была, конечно, Алена) не придержал тяжелую дверь: сработала мощная пружина и стекло разбилось вдребезги. Шум, звон, паника. Мирные посетители почты заметались по комнате, прячась куда попало. Одной дамочке сделалось плохо и ее унесли. Большого труда стоило всех успокоить. Принеся многочисленные извинения сотрудникам и посетителям, мы собрали стекла и выкинули их подальше, распрямили трубу, согнувшуюся при падении нашего товарища и, наконец, приступили к делу. Каждый получил причитающуюся ему корреспонденцию , а также долгожданную посылку, сами отправили домой письма и открытки. Но только книгу Зощенко, как ни доискивались, не обнаружили. Проверили всю почтовую документацию, но никаких следов книги. Это нас порядком опечалило, так как ужасы прочитанного и пережитого надоели до чертиков, хотелось чего-нибудь поядренее. Однако, делать было нечего, не обыскивать же кулуары почтамта.

     С горя пошли обедать в столовую. Медвежьегорск – перевалочный пункт туристов, мы уже на вокзале встретили пару групп, но сейчас – и это по всему видно – сезон уже заканчивается. Поэтому симпатичная официантка в столовой, соскучившаяся по информации, досконально выпытывает у нас, кто мы есть такие,  откуда и куда держим путь. Отвечаем уклончиво. Не выдавая основной цели нашего путешествия.

     Из столовой Митрич (книга-то его) опять отправился разыскивать пропавшего Зощенко, а мы потащились к вокзалу пешком, по очереди неся нашу увесистую посылку. Встреченные медвежьегорцы (а может медвежатники) с нескрываемым интересом и удивлением глядели на шествие бродяг в странной униформе, в потрепанных штормовках и голубых пилотках с нашитым вопросительным знаком. Кто-то высказал мысль, что это, должно быть, приехали иностранцы, и, не скроем, нам это польстило.

     .А Медвежьегорск неплохой городишко. В основном он сделан из дерева, включая административные здания, баню и ресторан. Но ни один дом непохож на другой, и по улице – видимо, она одна из центральных – идти очень приятно. Город этот один из самых молодых в Карелии, ему немногим больше полувека. «Большой скачок» в своем качественном и количественном развитии (не путать с китайским) Медвежьегорск сделал в тридцатые годы, когда заключенные строили неподалеку Беломорканал.

     Очень красив каменный щит города, полукругом идет цепь высоких и красивых гор: Медвежья, по имени которой и назван город, далее Живья, Чудова и еще какие-то поменьше. Есть еще река под названием Вичка (Вичка-речка) и на ней небольшой, но красивый водопад.

     Во время войны здесь были большие бои. До сих пор сохранились вырубленные в граните немецкие укрепления, которые были взяты с большой кровью.

     Сейчас Медвежьегорск строится и хочет стать современным.

     Есть у города еще одна слабость: он явно неравнодушен к цыганам, и они платят ему той же монетой. Может быть, их и не очень там много, но уж больно они бросаются в газа: на почте цыгане, в столовой цыган и цыганка, и на привокзальной площади тоже. Одна молодая и очень симпатичная цыганочка, услышав, как Славка сетует на отсутствие курева, сказала, что оно есть в ресторане на вокзале. Но ему нужно не что-нибудь, а только махорка, - другого, вишь, он теперь не курит. Цыганка, смеясь, сказала, что «девки целовать не будут», но это его, видимо, не смущало.

     В скверике, где мы ждали поезда и Димку, присутствовала еще одна группа туристов, гораздо замызганнее, чем мы. Делили что-то и при этом ссорились. Нам делить было нечего, кроме конфет, которые слиплись от святухинских дождей и от времени. Фантики мы выбрасывали в урну (остатки воспитания), но попасть в нее никак не могли. А минут через пять налетела куча детворы и устроила настоящую драку из-за этих липких бумажек, отталкивали и тузили друг друга, визжа как поросята.Наконец, взъерошенный счастливец бережно спрятал последний измятый фантик в карман под завистливыми взглядами остальных, которым меньше повезло.

     Конечно, мы бы отдали конфеты этим ребятишкам, прибеги они немного раньше.Но к моменту их появления ничего у нас уже не осталось.

     Вскоре пришел командор и объявил, что разговаривал с Москвой. Там ему сказали, что Зощенко был отправлен бандеролью на следующий день после заказа, то есть четырнадцатого августа. С тех пор прошло уже десять дней и за это время он уже должен прибыть в Мелвежку, однако где-то заблудился. Очевидно, работники почтамта до сих пор считают, что Зощенко запрещен, а посему опечатали бандероль до выяснения обстоятельств. На всякий случай Дима оставил на почте уведомление о том, что буде книжка когда-нибудь объявится, то пусть отправят ее обратно. Но – теперь об этом можно говорить открыто – она исчезла с концами, больше мы ее не видели.

     А вечером мы уехали из Медвежьегорска. Распихали по рюкзакам последнюю нашу посылочку, взяли билеты до Сегежи, справедливо рассудив, что ночью в общий вагон вряд ли сунутся контролеры, а ранним утром уже будем в Кеми. На этом сэкономили ровно половину стоимости билетов.

     На всякий случай сняли пилотки и штормовки, чтобы не мозолить глаза проводникам и не привлекать внимания своим одиозным видом. Когда будем выходить, у нас будет видимость совсем другая.

     Но проводникам отнюдь не до нас, они заняты более важным делом, - пьют.Когда мы с Ганькой и Славой курим в тамбуре, один их них рискнул сунуться туда, но увидев нас, махнул рукой: - Ну, раз бородачи, то все в порядке, - объявил он и скрылся.

     Антураж общего вагона обычен: солдаты, матросы, женщины с грудными младенцами на руках, старухи с бидонами и мешками. Ну и, понятно, туристы. И еще какой-то старик, время от времени начинающий искать какого-то Федю среди нас. За этого Федю он принимает по очереди каждого из нас и пытается в чем-то убеждать. Одному говорит, что пора вставать и спешить на сборный пункт; другому объявляет о том, что с ним (с кем?) связываться не стоит, а третьему плетет что-то  вообще невнятное. Нам это изрядно надоело, да и вставать завтра в несусветную рань, поэтому сразу же и завалились спать,благо вторые полки кое-где свободны.