Чернила для НКВД 4-22

                НЕМНОГО О СЕМЬЕ, С КОТОРОЙ ПОРОДНИЛСЯ ДЕД ФЕДОТ
                (Воспоминания Деляры Прошуниной, снохи Федота Кондратьевича.
                Написаны в конце 90-х годов.)

                (4/22) Чернила для НКВД

     Мы вернулись в Москву. Маме пора было устраиваться на работу. Это оказалось совсем нелегко. Специальности у нее не было. Единственный багаж - шесть лет гимназии, и еще она умела грамотно, хотя и не очень быстро, печатать на машинке. Но на канцелярскую работу ее не брали - жена "врага народа". Тогда мама по совету своей приятельницы и маникюрши, Лидии Васильевны Алексеевой, решила выучиться делать маникюр, а Лидия Васильевна пообещала устроить ее в парикмахерскую, где работала сама. Эта парикмахерская была в Столешниковом переулке в уголке рядом с кафе "Красный мак".
     По-моему, в те годы это было модное заведение. Туда ходили балерины Большого театра, артистки МХАТа. В женском зале маму приняли хорошо, скоро у нее появились свои клиентки. Они обычно давали "на чай". После уроков я прибегала в парикмахерскую и нахально ждала "чаевых". Обычно это была какая-то мелочь, которой хватало на пирожное. Там же в Столешникове была кондитерская, где, как я считала, продавали самые вкусные пирожные в Москве. (Тогда я могла съесть два и даже три пирожных, сейчас, увы, не осилю и одного. И я благодарна маме, что она позволяла мне так непрактично тратить ее "чаевые".)
     Однажды во время моего сидения возле мамы в зал вошла необыкновенная женщина. Конечно, красавица, но и еще что-то. И дамы, и маникюрши, буквально открыв рот, не сводили с нее глаз. Это была клиентка Лидии Васильевны, великая балерина Марина Тимофеевна Семенова. Тут же к ней подскочила заведующая залом и стала рассказывать о концерте учениц хореографического училища, где блистала молодая балерина Ольга Лепешинская. Марина Тимофеевна поддержала разговор и тоже похвалила восходящую звезду. Я бы, конечно, не запомнила этот эпизод, если бы не последняя фраза Семеновой.
     -Бедняжка, ей так будут мешать короткие ноги.
     Потом мне много раз удавалось бывать на спектаклях с участием Лепешинской, и, увы, первое, что я замечала, короткие ноги.
     У нас вроде бы жизнь вошла в колею. Живем у Лидии Петровны, мама работает, денег не хватает, случалось, что и на хлеб не было. Но нам иногда присылала деньги бабушка, мамина мама, или тетя Умай. (Бабушке тогда было лет девяносто, она родилась то ли в 1846, то ли в 1849. Она вышивала, между прочим, без очков, на заказ по тюлю и заработанное отправляла нам.) Когда приходили деньги, мы втроем пировали, забыв об экономии. "Что такое счастье?- спрашивала Лидия Петровна и сама же отвечала: - Счастье - когда не считаешь деньги!" Мама стопроцентно соглашалась с ней. И когда деньги были, их не считали. А потом сидели впроголодь. По-моему, это самое разумное отношение к деньгам.
     Однажды в парикмахерской к маме подошел председатель месткома и сообщил, что они на заседании решили, что, хотя у нее муж "враг народа", ее можно принять в профсоюз. Мама согласилась, хотя всегда ко всему "коллективному" относилась скептически. Но кончилось все плохо. На собрание пришел какой-то вышестоящий профсоюзный деятель, произнес речь о "выкорчевывании вредителей", и коллектив проголосовал против приема мамы в профсоюз. Вторым пунктом коллектив просил администрацию освободить его от такого недостойного человека. Воздержались двое. Лидия Васильевна и мужской мастер, который иногда стриг папу. Сегодня трудно представить, какую невероятную отвагу проявили эти люди.
     Мама сменила много парикмахерских, в основном, на окраине, работала в тире - уволили. Жене "врага народа" нельзя иметь дело с оружием. Вещи кончались, продавать стало нечего. Мы переехали от Лидии Петровны к Варваре Петровне. Тоже угол, но в глубоком подвале. Голод стал привычкой. И тут пришла повестка: маму вызывали на Кузнецкий, 24. Шел 1940 год. Мама, как всегда в трудных обстоятельствах, взяла меня с собой.
     Нас принял без очереди полноватый блондин с залысинами, в форме, в петличках шпалы. Значит, начальник выше среднего. Он поигрывал глазами, сегодня я бы сказала, что он немножко флиртовал с интересной брюнеткой. Он говорил о трудном положении, в каком оказалась наша семья, о том, что мама молодая привлекательная женщина, что у ребенка (то есть у меня) должны быть хорошие условия и т. д. А исправить все совсем просто. Он приготовил заявление, а маме надо всего лишь подписать. В заявлении, мол, она просит развести ее с папой. И после этого можно в анкете не писать, что муж осужден "на десять лет без права переписки". Органы помогут ей устроиться на хорошую работу. Наша семья начнет нормальную жизнь. (Слова, наверно, были другими, но смысл я помню точно. Мама столько раз повторяла эту историю, что забыть было бы невозможно.)
     Мама отпустила мою руку, нерешительно встала, взяла чернильницу и вылила чернила ему на голову. (В те годы у начальников средней руки на столе стояли письменные приборы. На мраморной подставке два мраморных куба, а в них стаканчики с чернилами.) Дальше все закрутилось, как при перематывании видеопленки. Прибежали мужчины в штатском и увели маму. Откуда-то возникли женщины с салфетками и стали вытирать следователя. Старушка в синем халате замывала стол и пол. Про меня все забыли. Я вышла во двор. (Он существовал еще недавно. Проходной двор с Кузнецкого на Пушечную.) Куда идти? Через несколько минут вывели женщину в белом балахоне на голове. По туфлям я узнала маму. Ее посадили в машину, в какую - не помню. Я еще немного постояла и пошла к Арбату, на Знаменку, где жила наша палочка-выручалочка, которая всегда помогала в трудные моменты, Ольга Ивановна Смирнова.
     Она тоже была женой военного, муж преподавал во Фрунзенской академии. Но будучи дочерью казачьего генерала и выпускницей Института благородных девиц в Ростове (кажется, он назывался Мариинским), ничего на свете не боялась. Я не всегда проявляла должную благодарность, это мой вечный укор. Но если бы Ольга Ивановна была жива, она бы только посмеялась надо мной. "Какая благодарность? Ведь я это делала для себя". Сегодня я понимаю, она считала главным - сохранить к себе уважение. И, наверно, самое мучительное, когда уважать себя не за что.
     Ольга Ивановна жила в доме на углу Знаменки (тогда улица носила имя Фрунзе) и Большого Знаменского переулка,. Об этом доме писал Юрий Трифонов в своем первом романе "Студенты". Огромная коммуналка, в которой жило восемь генералов (звания они получили во время войны, а в сороковом были еще полковниками), преподававших в военной академии имени Фрунзе. На дверях ванной расписание, кому в какой день полагается мыться. Я часто девочкой жила у Ольги Ивановны и поэтому была в курсе некоторых квартирных дрязг. Помимо генералов, в комнате при кухне, что-то вроде помещения для глажки белья, жила библиотекарь академии. Ее в расписание пользования ванной генеральши не включали. Пока однажды этот пропуск не заметила Ольга Ивановна. Она тут же настояла, чтобы эта женщина на равных пользовалась всеми удобствами, какие есть в квартире. Разразился скандал. Квартира поделилась на две партии. Кто-то донес в академию, что у Смирновых живет дочь "врага народа". Но почему-то оргвыводов не последовало. Ведь Сталин где-то сказал, что "сын за отца не отвечает". Ну а дочь, по-видимому, тем более. Меня и потом часто поражало, как до революции культурные люди умели воспитывать в своих детях личную ответственность за справедливость. Непонятно, почему, достигнув "высокого положения", люди "из народа" так часто превращались в малограмотных снобов и Шариковых.
     Ольга Ивановна взяла такси, мы объехали все известные тюрьмы, но маму не нашли. Нас отсылали на Кузнецкий, 24, а там отвечали, что ничего не знают. Какой-то умный человек посоветовал позвонить в приемные покои психиатрических клиник. И правда, мама оказалась в больнице имени П.Б.Ганнушкина на Потешной улице в Сокольниках.
     Через 19 дней ее выпустили, только обрили наголо. Ей выдали хитрую справку, что-то вроде того, что подвержена аффектам, но опасности для окружающих не представляет. И на этом конфликт завершился.
     (Уже после смерти мамы я узнала, что папу расстреляли 21 сентября 1938 года. То есть маме предлагали развестись с мужем, которого уже не было в живых. Кто бы мне объяснил, почему и зачем взрослые люди тратили время и получали зарплату за такие странные игры?)
     Мамина знакомая, которая по собственной инициативе отказалась от мужа и развелась с ним, едва его посадили, много лет спустя говорила: "Хадежат, какая вы предусмотрительная женщина. Вы не развелись с мужем и теперь получаете за него такую большую пенсию". Она очень печалилась, что прогадала. Ее муж, как он сам рассказывал, был обвинен в пораженческих настроениях. Перед самой войной он написал диссертацию об обороне пехоты против танков. Какая оборона? Только наступление! Во время войны его выпустили из лагеря, дали высокий чин и все сопутствующие блага. Он не простил жене предательства, а к маме относился с большим уважением.