Балка черн. - мениппея

                Был высоко приподнят
                На воздух человек.



    – Я видел свои болтающиеся ноги. Довольно нелепое зрелище, хочу вам сказать. Один ботинок лежит на полу, другой все еще напялен на ногу. Если честно, нелепее и не придумаешь. Я-то, в общем, человек опрятный; хоть и не педант, такого бы в обычных, ординарных обстоятельствах не допустил; но, что поделаешь, тут исключительный случай. Кстати, пока не забыл, сказать хочу вот что: эти отличные, кожаные ботинки, которые сейчас частично на мне, купил я на распродаже, практически за даром. Прошлогодняя коллекция – огромные скидки. Так что вот мой вам совет на будущее, берите прошлогоднюю, даже можно позапрошлогоднюю, обувь, она стоит на порядок дешевле, ну если вы не гонитесь за модой, конечно, то…

    – Думаю, в интересах читателя будет опустить некоторые малозначительные для сего повествования, но столь важные для быта подробности приобретения прекрасных во всех отношениях, кожаных ботинок, – бесцеремонно прервал автор.

    – Вообще-то, честно говоря, я их и недели не успел поносить…

    – Опять за свое! “Все-то он заладил!”– должно быть, подумал читатель, тем не менее, этот, казалось бы, пустейший треп – “совершеннейшая дичь!” – должен, исключительно по мыслям автора, раскрывать более полно персонажа, так сказать, с психологической стороны. Так ли это? Да кто его знает. “Да какая тут, в таком коротком сочинении, этой писульке, к черту психология!” – скажет в свою очередь читатель и даже, может быть, будет прав, но все же… хоть портрет автора, в конце концов, можно означить.

    –  …но точно знаю, – как бы не замечая, продолжал висевший, – они бы сослужили мне отличную службу, – как именно тут случились чрезвычайные обстоятельства, о которых я вам поведаю чуть позже. Ведь обстоятельства обстоятельствами, но сейчас меня занимают проблемы более насущные. Вы спросите: какие такие проблемы меня могут занимать более тех самых обстоятельств – обстоятельств приведших меня сюда?..

    – Здесь: карамзинское многоточие, – остроумно заметил автор.

    – Ну, например, носки, точнее носок, тот самый который не в паре с ботинком, он дыряв. Вдруг кто-то войдет, а у меня здесь в носке дыра размером с пятирублевую монету, из которой палец торчит – синий и холодный, а я ее, эту дыру, как бы даже и не прикрываю, выставил на всеобщее обозрение, или хуже того специально демонстрирую: вот ведь смотрите, мне-то уже все равно, плевать. Одним словом, стыдно. Ох, если б видел меня мой патрон, меня всегда опрятного, а тут ... хотя, может быть, даже и пожалел, ведь я-то уже не могу ничего поделать, только висеть тут и – гореть со стыда…

    – Как случились эти самые неожиданные обстоятельства всего лучше будет предоставить слово мне. Чего толку с этого пустозвона?


                Обстоятельства

    В конторе его ждали с поручением. Необходимо было доставить своего рода посылку, небольшую черную коробку, по такому-то адресу, что само по себе не близко, практически на другом конце города, – доставить и передать такому-то лично в руки. К посылке прилагалась запечатанная в конверт записка. Можно сказать, что сегодня Семен Семенович (так зовут нашего героя) исполнял роль курьера, при том, что это было не совсем по его части. Но сперва, как мне кажется, надо дать себе труд познакомить вас, читателя, с Семен Семеновичем Чупрыгином (таково полное прозвание нашего героя) немного покороче, то есть объяснить некоторые особенности его характера, очертить специфические черты, как надобно, наверное, делать в подобных случаях. Заранее  предвидя упрек в чрезмерной дотошности, постараюсь всё это сделать как можно более лаконично. Таким образом не велика моя задача, мне нужно отметить всего несколько ключевых пунктов, набросать типично свойственных ему черт. Итак, в двух словах, Семен Семенович, несмотря на не очень высокий занимаемый пост, был человеком гордым. Больше того, он в высшей степени был человеком скрупулезным, исполнительным и требовательным как к себе, так и к другим. Единственно, он не был требовательным к людям вышестоящим, то есть к начальству. Как говорится, знал свое место. С коллегами же всегда соблюдал почтительную дистанцию. За что его многие и уважали, но многие и недолюбливали. На этом я и хотел остановиться, однако же, в этом случае, может показаться, что я как бы намеренно выпускаю внешнюю сторону, возможно, ничуть не менее важную, но здесь, уверяю вас, и описывать по большому счету нечего; что касается наружности, сплошная середина: и рост, и лета… даже лицо и сложение. Вот теперь, пожалуй, пока что и всё, на этом и остановимся.

    – Так-с, у меня к тебе есть, знаешь ли, поручение: нужно доставить вот эту посылку, коробку, а к ней прилагается записка исключительной важности. Срочно займись. И не мешкай. И главное, смотри, ничего не перепутай, не потеряй. Понятно? Вот тебе адрес! – нерасторопно, как это он часто любил делать, протянул Афанасий Петрович, обращаясь к Семен Семеновичу.

    Кстати сказать, но только парой слов, Афанасий Петрович Погорельский – почтеннейший тонный мужчина лет пятидесяти, начальник и большой любитель крепко выбраниться в присутствии подчиненных и выругать их же; тону, значит, задать. Натура, уж надо упомянуть, крайне властная, цельная, крепкая – настоящий кремень… Но, кажется, я увлекаюсь, к повествованию это имеет, по правде говоря, весьма относительное отношение. И вообще: я вполне сознаю, что история эта, приключившаяся с Семен Семеновичем, не стоит столь тщательного размазывания, впредь постараюсь быть более краток, не буду останавливаться на всяческих мелочах, тем самым докучая читателю. Однако заранее прошу меня извинить, если выйдет несколько сухо.

    – Будет сделано, Афанасий Петрович. Будет сделано, – ответил Семен Семенович и занялся исполнением дела непосредственно ему порученного.

    Выйдя из конторы, Семен Семенович отправился к близлежащей автостанции, так как личного транспорта он, увы, не имел. “Странно: почему препоручили это дело именно ему, ведь его нужно было выполнить в самые скорые сроки, да еще и такая ответственность”, – думал он. Странным было и то, что начальство неоднократно упомянув о важности посылки, ему доверило это дело; до этого ему не доверяли ничего такого же важного, хоть он и работает в этой конторе не первый год. “Может быть, вот оно… наконец дослужился, и дело пойдет в гору, там глядишь и сам станешь начальником. Ох, а каким я был бы начальником!”. Подъезжающий автобус прервал его размышления. Это был автобус нужного маршрута, и что хорошо – внутри было много свободных мест, можно сказать, что автобус был почти пустой; он аккуратно сел, крепко прижав к себе посылку. Автобус, простояв на остановке не больше пары минут, тронулся. Семен Семенович пристально смотрел в окно.

    На улице стояла весна. Зелень уже вовсю обозначилась дикой порослью: на деревьях распустились густой шевелюрой листья, сделав беспросветными ветви, земля ж щеголяла плотной щетиной травы. Солнце светило ярко, но как-то по-весеннему мягко, то есть не так как летом, когда то и дело кажется, что солнце так и алчет содрать с тебя три шкуры. Если коротко, солнце, попросту, приятно лелеяло в своих объятия людей, как парным молоком, обволакивало их кожи. Стояла не просто весна, стоял май, ну а майский день – именины души, как известно…

    Вот и разморило Семен Семеновича так, что он и уснул прямо в автобусе. Бог знает, сколько он проспал, но снился ему такой сон:

    Какие-то пустые здания, и очень много их таких, всех на подбор одинаковых, а вокруг ни души. Так ходил-бродил – в этом сне – он долго и бесцельно; толком никак и никуда не мог прийти. И мысли; целый ворох странных мыслей, воспоминаний являлся ему, словно в бреду, прямо в этом самом сне, и все такие тяжкие, как бес усевшийся на грудь, – не дают продохнуть. Потом еще женщина… Впрочем, он этот сон довольно плохо помнил.

    Вдруг он спохватился: “ Ба! Да я совсем проехал свою остановку! Черт его возьми! Где я?” Кругом была совершенно не знакомая ему местность. Надо сказать, что до этого Семен Семенович не заезжал так далеко по этому маршруту, и это несмотря на то, что город был совсем небольшим, ан и не город вовсе, а так – городишко. Вообще Семен Семенович, если уж откровенничать, не состоял в любителях покататься не по назначению, лишен был, знаете ли, этой праздной черты. Так что, почти всегда, маршрут его приходился на скромные: из дома на работу, с работы домой. Может, конечно, показаться, что Семен Семенович был исключительно пустым человеком, какие бывают иной раз, но так ли это? Кто знает какую про себя, может быть, он лелеял думу? – даже глубоко затаенную думу… Чужая жизнь потемки. Знаем мы только то, что жил он в уединении в маленькой квартирке, тихо, соседи не жаловались; супруги у него не было, да и детей не прижил.

    Но вернемся к делам насущным. Как только остановился автобус, Семен Семенович  очень расторопно (забегая вперед, мы можем указать наверное, что в этом-то и был его основной просчет) сошел с него.“И куда ему теперь идти? Как далеко он от назначенного места?..” – несколько спутано подумал он. Но тут же, на этой мысли, осекся, внезапно его пронзила другая острая, но вместе с тем совсем еще не ясная мысль: чего-то, мол, не достает… но почти сразу он понял: не хватает посылки! Должно быть, он оставил ее в автобусе. А как иначе? Иначе и не может быть… Но Автобуса уже был вне поля зрения Семен Семеновича. Это обстоятельство до крайней степени фраппировало его, окончательно сбило с толку.

    Постояв некоторое время, наконец он медленно и как-то нерешительно побрел вдоль по улице. Он брел в совершенной своей растерянности, наверное, сам не зная куда, – брел довольно долго, но вдруг, как бы воспрянув от своего наваждения, одумался… Семен Семенович думал; мысль его как будто преодолевала постепенно какое-то оцепенение, но как-то судорожно, отрывисто; думал он о том, что следовало бы ему предпринять прежде всего, в первую очередь: “Должно быть, в автобусе. Точно, оставил пока ехал, другого и не может быть! Надо разыскать водителя. Но как?! Дождаться автобус на станции, спросить водителя – может и выход. Нужно попытаться. Стоит того”.

    Он отправился обратно, на автостанцию, с тем чтобы там подождать этот самый автобус: тот, “обделав свои делишки”, объехав свой маршрут, непременно вернется на эту станцию еще раз; там-то он его и поймает, и разрешит, наконец, всё это недоразумение; благо город совсем небольшой, ждать придётся совсем не долго. Тем не менее прождал он порядка двух часов.

    В эти томительные два часа Семен Семенович успел измыслить целый ворох вещей, но, по правде говоря, все не особо отличные друг от друга, все по одному и тому же делу:  “Господи, да как я это мог потерять... никогда до того... а здесь так...бах – и нету. Что же будет, что будет?.. А ведь там-то наверняка что-то очень важное! Вот коробка эта, не очень большая, прямоугольная… Что в ней? Черт знает! А мне и не надо знать: что в ней и в конверте что! – прилепили ж его, в нем только слова, слова, слова… разве нельзя было как-нибудь попроще, по телефону или как… Хотелось бы мне все воротить обратно… Но как можно? как можно – время-то прошло… Я потерял! Я потерян! Я не посылку потерял – я себя потерял! Может, конечно, и стоит попытаться найти, может, даже смогу найти, но ... буду смущать своими докучными вопросами… Но ведь это важно. Очень важно. Буду смущать, а если толку ноль?..”  Конечно же, я здесь привожу только самое характерное, с многочисленными выпусками, – эссенцию.
 
    Надо признать, что надежды его хоть и сильно запоздало, но в полной мере оправдались: прождав почти два часа, Семен Семенович всё же дождался заветный автобус. Впрочем, надо признать еще и то, что в этом были не только и даже не столько голые надежды, сколько совсем определенный расчет, то есть, я хочу сказать, что маршрут этот – не кольцевой, стало быть, автобус, доехав до конечной станции и постояв немного, должен возвращаться назад, конечно, он может задержаться, как в нашем случае, или совсем не вернуться… но в таких-то случаях и остается только уповать, надеяться.
 
    Автобус неторопливо причалил к остановке. Он оказался совершенно пустым.
Семен Семенович стал действовать очень расторопно: как только автобус поравнялся с остановкой, он, не мешкая, прошмыгнул в отворившуюся дверь; там, уже внутри автобуса, он в крайнем смущении, запинаясь, обратился к водителю:

    – Простите, извините, это самое, вот, вы не находили коробку, такую не очень большую, прямоугольную?

    – Нет, не находил... – в полном недоумении отвечал водитель.

    – Ну очень важный документ с ней, знаете...мне нужен очень…

    – Да что вы? Что вы это? Говорю, не находил, не видел…

    – Очень важный… – всё еще не сдавался Семен Семенович.

    – Да черт, нет же, говорю! Слов человеческих не понимаете?! – уже безапелляционно парировал водитель, при этом состроив такую рожу будто бы лимон целиком проглотил.

    На том и кончились их с друг другом препирательства. Оба замолчали.
Тем временем герой нашей повести уже впадал в самое что ни на есть отчаяние: “Никаких шансов найти. Что же делать? И какая мерзкая рожа, видит же у человека проблемы, а он.. он кривляется… распекает меня”. Как можем мы видеть вполне ясно теперь, к такому почти нестерпимому чувству как отчаяние, примешивалась еще и досада от нечуткости водителя автобуса. Возможно, что именно это и стало той самой последней каплей.

    – Вы Едите? Если нет, то… – наконец прервал молчание водитель.

    – Еду! Еду!

    Семен Семенович, заплатив за проезд, сел на прежнее своё место и автобус почти сразу тронулся. К большому сожалению, посылки на прежнем его месте не оказалось. Следует отметить, что в начале пути Семен Семенович еще как-то пытался высматривать посылку по соседним местам и вообще, но совсем скоро бросил это дело за явной бесполезностью.

    В общем, так и промаялся Семен Семенович в этих заботах весь день, не разрешив их совсем. Пока он ехал обратно, уже успело стемнеть; на улицах зажигались первые фонари. В этот вечер ему казалось, что они как-то по-особенному тепло горели, эти электрические свечки, будто бы старались обнадежить его, отвлечь от, в сущности сиюминутных, невзгод. “ Ах! Если бы можно было только оставаться здесь вечно, ехать и смотреть в окно!” – думал Семен Семенович. И тогда же он для себя решил, что возвращаться сегодня на работу не имеет ни малейшего смысла: на работе совершенно точно никого уже не было, все – по домам. Так оно и случилось: на работу он в этот день не вернулся, а отправился прямиком домой. Дома, не долго просидев без дела и не поужинав, лег спать. Но уснуть ему так и не удалось, провертелся всю ночь с одного боку на другой. Всё мучили его дурные мысли… да еще и назойливый писк комара, но последнее, по правде говоря, обычный весенний пустяк. Утром, ни свет ни заря встав и натощак, он отправился на работу (хотя ему и не надо было, смена его начиналась после обеда). В конторе, когда он пришел, еще никого не было. Стояла такая пронзительная тишина, и тогда-то он окончательно решился.

    Некоторое время, медленно бродя по конторе, он что-то обдумывал. Затем, судя по всему, обдумав всё, что ему нужно было, он начал обходит уже всю контору, может быть, для того, чтобы убедиться нет ли кого, – и обошел. И почти сразу, обойдя, стал действовать, так как времени, скорее всего, оставалось не столь много, вскоре должны были прийти другие работники. Действовал он так: зайдя в одно подсобное помещение, снял со своих брюк добротный кожаный ремень, скрутил его восьмеркой и накинул на деревянную балку (именно деревянную, какую совсем не ожидаешь видеть в подобных учреждениях), что торчала из стены примерно в двух метрах от пола, почти под самым потолком. Здесь кстати будет сказать, то есть разъяснить, что нашел он эту самую балку в отдаленнейшем из всех подсобных помещений конторы, еще точнее будет, если откровенно скажем, что он ее заприметил – и довольно давно. Уже одно это может навести на определенные мысли; впрочем, дадим возможность читателю сделать выводы самому … Однако было слишком высоко, надо было найти стул или что-нибудь, что могло заменить его. Бегло и как бы мимо предметов окидывая взглядом все помещения, он еще раз обошел всю контору, которая, к слову, была совсем небольшой. В конце концов он нашел то, что искал – стул…

    Всё было приготовлено. Он встал на стул и аккуратно продел голову в петлю. Но тут же крепко призадумался… Думал он, правда, как-то уж очень сбивчиво, не мог остановиться на чем-то определенном, то о вещах сплошь важных, особенно в такой момент, то о всяких безделицах, не имеющих прямого отношения, так сказать, к делу. “Разве мало самоубийств? – лихорадочно вертелось у Семен Семеновича в голове. – Вон давеча читал в газете, что за последние годы увеличилось количество в несколько раз, а это уже, брат, статистика…”  Но вместе с тем вертелось в голове и про кожаные ботинки.И вдруг, среди всей этой мысленной сумятицы, жизнь его, эта “серая никчемная жизнь”,  показалась ему такой полнокровной, насыщенной, настолько важной, что и расставаться ему с ней перехотелось, но было уже поздно – стул дребезжал под ногами. Наконец стул откинулся спинкой назад, навзничь, Семен Семенович немного побрыкался в своей импровизированной петле и кончился. Всё кончилось.