Маленькая большая вера

(отрывок)

***
 Дед застыл посреди кухни с надкушенным солёным огурцом в правой и рюмкой, до краёв наполненной «беленькой» в левой руке.  Перед ним, на комоде стоит фотокарточка Сталина, любовно запаянная в целлофан. Дед  долго и пристально глядит на вождя, словно обменивается с ним мыслями, отдаёт ему свою живую энергию, получая взамен, что-то сакральное, одному ему доступное. Вдруг  махом опрокидывает рюмку в рот, громко крякает в локоть и смачно хрустит огурцом.
Усы у деда мокрые, лицо бордовое.
-Господи,  - вздыхает бабушка, - Господи, дедонька, пообедал бы, чего на голодный желудок…
-Цыц, - рычит предок, - обедать давай.
Ест он со вкусом. Щи хлебает расписной деревянной ложкой:
-Дерево, ты знаш, оно тёплое, а то, чо это железякой по зубам брякать. Дерево мя-агкое.
Накалывает на вилку плотный кусок наваристого домашнего холодца, намазывает его горчицей:
-Эх, хороша горчичка! Таку хапнешь с лихвой и всю родню вспомнишь.  Я же всё сам, горчичку вот енту сам завариваю на огуречном рассоле. Холодец варю сам. Нет, оно, каэш, бабка у меня мастерица. Ейны шанежки, знаш, какие. Оой, мила моя, таки шанежки, - окидывает взглядом кухню, кивает в сторону Сталина, - их бы и Сам не побрезговал.
-Деда, почему Сталин у вас на главном месте?
-От, ты даёшь! А как же? А кто же ишшо? Он же наш самый главный. Заступник. Отец наш. Мы же с ним войну. Оой, ну ты меня огорчила.
Не доев обед, дед идёт к буфету, достаёт маленький графин с водкой, большой с морсом.
- Что-то ты, дедонька зачастил, - укоризненно качает головой бабушка, передвигая на столе блюда, убирая пустую посуду, - котлетки рыбные подошли, будете?
-Бум! Пошто не быть.
Дед  довольно вытирает усы. Лукавый пьяненький прищур напрочь устраняет с лица суровость и крутизну.
 Несомненно, он для нас величина: могучий и грозный богатырь; охотник, рыбак, пахарь; настоящий сибиряк – чалдон. Но прежде всего – наша родная кровь, наша опора, крепкое звено в  родословной.
-Деда, а кто главней, Сталин или Иисус Бог? – я ещё совсем не различаю этих понятий, поэтому полагаюсь на опыт старших.
-Оспыди, - крестится у печки бабушка, -Оспыды, детонька, что же такое говоришь! Ой, прости нас Отец небесный, не покарай нас грешных.
-Но! Старая! Запричитала она.  Ты говори-то в меру, – ворчит дед, наполняя очередную рюмку, - убирай со стола.
Теперь уже облокотившись на комод, сытый, но задумчивый предок снова глазами общается с вождём. Стоит долго. Потирает усы, треплет не по возрасту густой, без седины кучерявый чуб.
Бабушка прибирает посуду. Ставит на стол таз с тёплой водой и небольшую чашку с холодной. Я помогаю – тщательно мою в тазу сначала стаканы, затем  тарелки, а после ложки и вилки. В том же порядке ополаскиваю посуду в чашке. Бабушка протирает всё свежим вафельным полотенцем и красиво составляет в буфет.
В добротной большой избе уютно и светло. Когда солнце обходит двор и останавливается над черёмухой, растущей как раз под окошком кухни, тёплые рыжеватые лучи сквозь обильную черемуховую листву проникают внутрь, скользят по столу, по комоду, заглядывают в буфет. Мне нравится подставлять лицо, солнечные зайцы  приятно щекочут нос и веки, ласково целуют в лоб.
-Ох, хорошо пообедали, надо часок вздремнуть, - зевает дед.  Упрятав свои питейные принадлежности по местам, ложится на прогретую солнцем кровать.
 Бабушка устраивается на диванчике. Я забираюсь к деду.
-А правда, что Боженька есть?- не терпится мне получить точную и подробную информацию.
-Нет, - отвечает дед, - это всё буржуины придумали, чтобы дураками лехше  править.
-Да, как же ты можешь так, кто же за нас заступается? Кто нам вот это всё дал?- всхлипывает бабушка.
-А ты не знаш? Партия нам всё это дала. Товарищ Сталин – отец наш родный. Он нам мир обеспечил, работу, хлеб и дом этот он нам дал. Не он, так щас уже были бы у Гитлера в рабстве. Или того хуже – шнурки бы из нас пошили.
-Ой, страшно ты говоришь, страшно ты говоришь, деда. От, как хочешь, как хочешь, а разозлишь меня, выкину я эту проклятую фотграфию.
- Я тебе выкину. Только попробуй, сожгу твой крест в печке. А тебя в лагеря упекут. Будешь там чёрствые корочки жувать, Осподу свому молиться.
И страшно мне слушать эту перебранку, и непонятно. Столько лет вместе живут, детей шестерых народили, внучат уже тоже шестеро, а всё никак не придут к согласию. И злобы нет в этом бесконечном споре, но кому-то ведь нужно верить. А кому?
- Всё, девки, спать. А кто не уснёт, тот пойдёт доить корову, - командует дед.
А мы хоть и знаем точно, что корова на пастбище, что доить её только вечером, но всё равно слушаемся деда. Ко мне постепенно приходит сон. Он розовый и золотой. Он изумрудно-зелёный, как  июньская листва берёзы и черёмухи. Он сладкий и сдобный, как бабушкина стряпня.
Мы спим. А кто-то над нами тихонько читает «Отче наш».