Моя подружка Раиса. Рассказ-воспоминание

Тогда* мой брат Виктор, работающий телеоператором в Комитете по радиовещанию и телевидению, устроил меня туда на время моей практики в областной библиотеке (я училась заочно в Ленинградском Институте Культуры) помощником режиссера. Главному режиссеру, Михаилу Самсоновичу Дозорину, я понравилась, и он предложил мне остаться. Комитет был притиснут к высокому холму на набережной Десны, на котором стояла колокольня полуразрушенного монастыря семнадцатого века и каждый день автобус отвозил нас на окраину города, где находился телецентр, выдавать в эфир новости.
 
Из записок:
«Работа моя интересная, но иногда часами делать нечего, и я хожу за главным режиссером с просьбой дать хоть какое-либо занятие, а он обычно смотрит на меня, улыбаясь, и пожимает плечами. Каждый день после работы езжу домой (в Карачев, за 40 км.), а когда возвращаюсь и автобус подъезжает к Брянску, переезжает Черный мост и сворачивает направо, то почему-то всегда мелькает: «Вот и всё.» И «всё» это - солнце, запахи земли, травы, деревьев, ветра, а прямо сейчас въеду в застойную вонь машин, - «пот» города, - в его шум, мелькание озабоченных лиц, и от этого словно сжимаюсь, как перед прыжком в холодную воду.
…Иногда ездим с братом в Карачев на мотороллере, и вчера, после жаркого дня, мчаться навстречу пахучему лесному ветерку было особенно восторженно!
 … Вчера до самого закрытия библиотеки читала «Новый мир»*, «Иностранную литературу»*. Сколько же интересного открывают мне эти журналы! Читальный зал – мое спасение и от одиночества, и от шума улиц, неуюта чужой комнаты. Да нет, мои хозяева люди хорошие, и сын их – тоже, но он так громко храпит за перегородкой, что не могу уснуть на своей раскладушке».
 
И до сих пор, проезжая троллейбусом через дамбу, частенько отыскиваю глазами тот, прилепившейся на краю Верхнего Судка домик с косо спускающимся в овраг огородом, в котором снимала маленькую комнату с раскладушкой и столиком. Хозяева относились ко мне приветливо, но именно это тяготило и, может, потому, что чувствовала: прочили за своего робкого сына-увальня. Да и в других комнатках, которые снимала позже, было настолько неуютно и тоскливо, что почти не ночевала в них, мотаясь меж Карачевом и Брянском в набитых автобусах, которые зимой изрядно промерзали.   
 
«Прислали к нам на радио журналистку, зовут Раисой. Сегодня показывала ей город, потом сидели в кафе. Конечно, она образованней меня, разговаривать с ней интересно, но станем ли подругами? Ведь она слишком уверена во всём, что говорит и поэтому неизбежны споры. Смеётся громко, раскатисто, слегка запрокидывая голову с копной темных завитых волос, которые кажутся ещё темнее из-за бледноватого лица. Высока Раиса, статна и даже сухопара, - ей бы моделью быть, - но не следит за собой, неопрятна, до самых жарких дней ходит в грубо вывязанной зеленой кофте и, похоже, не собирается её снимать. А еще любит по утрам есть лук, отчего запах в нашей комнате! Я отношусь к этому её пристрастию терпеливо, но каково коллегам по работе?
… Два раза в неделю ходит Раиса в школу преподавать французский язык, и делает это для того, чтобы потом, когда здесь отработает положенные два года, уехать в Москву, прописаться там, устроиться на работу и постараться выслужиться перед определенными «органами»*, чтобы те разрешили ездить в другие страны преподавать русский.
…Недавно сняли с Раисой комнату на шумной улице в деревянном домике у старых, тихих и добрых евреев. Единственное наше оконце смотрит в сад, яблони которого никогда не пропускают солнца. В Карачев теперь езжу реже, - ходим в кино или просто по городу. Пока мне с ней интересно.
…Сегодня приходил к нам Лёва Федоров. Он - лучший журналист на радио, хотя ему часто достается от начальства, - темы, мол, берёт не те, да и слишком их заостряет. Внешне он – вполне ничего: высокий, блондинистый, с быстрым и неожиданным взглядом, который часто бросает на Раису, но она не отвечает ему тем же, хотя, - знаю! – он тоже ей нравится. Едва ли у них что-то получится, ведь Лёвка – обаятельный шалопай, еще не совсем закрепощенный идеологией, так что...
…Ездили с Раисой в Аниково, молодежный дом отдыха под Москвой, - от Обкома комсомола она достала две путевки. На другой же день укатила она в Москву, а я подолгу бродила в роще, сидела на берегу речушки и смотрела на тихую воду. А потом познакомилась с негром. Вечерами в холле гремела дискотека, а он, - симпатичный, белозубый, с чуть приплюснутым носом и почти чёрными глазами, - сидел в сторонке с загипсованной ногой и грустно смотрел на танцующих. Стало его жалко. Подсела, улыбнулась, попыталась заговорить, и мы как-то поняли друг друга. А когда вскоре его гипс сняли, то жалость моя к Комбо растворилась, но острее вспыхнуло любопытство: а как живут негры в Кении? И он рассказывал, - больше жестами, мимикой, - но я понимала и учила его русскому:
- Комбо, вот это – ля-гуш-ка, - показывала наше земноводное животное, когда стояли на берегу речушки.
И он смешно повторял:
- Лья гушь-кья.
Добрый, ласковый и веселый был Комбо... Рассказывал, что у него есть брат-фермер, и что на его кукурузные поля часто нападают обезьяны, которых приходится отлавливать, набрасывая сети. Ну, я и сказала… опять же больше мимикой, интонацией: жалко, мол, бедных обезьянок, они же есть хотят, на что он замахал руками: их же, мол, очень, очень много!
…По приезду из Аникова, в первый же день, приходил Лёвка. Оказывается, он стал выпивать. То-то жаловался мне: «Понимаешь, у меня душа распадается. Надоело врать. А выпьешь, вроде бы сразу и свободным станешь». Что я могла ответить? Ты, мол, не один такой?
…Ездили с Раисой в Карачев. Мороз был!.. а у меня теплой обуви нет, только туфельки, так что сидела потом у нашей железной печки, отогревала замерзшие ноги и ревела от боли. Но когда с Виктором распили бутылку вина, так-то хорошо стало!
На другой день, когда Раиса уехала, спросила маму:
- Ну, как тебе моя подруга?
И она ответила:
- Да какая-то она двурушная… всеодно, как бутылка из зелёного стекла. Никак не рассмотришь: и что в неё налили?
И мама права. Живу с ней почти год, а понять не могу.
…Получила письмо от Комбо:
«Моя душа Галичика! Я не думал, что молчание будет и если ты будешь забывать меня так быстро… Я не знаю, что могу делать, потому что не могу забыть тебя. Сейчас будет месяца когда я послал письмо, но ты не хочешь ответить. Пачиму?»
Дала прочитать Раисе, а она расхохоталась:
- Ну, и что ты ответишь этому «пачиму»?
- Ну, что-нибудь отвечу…
Странная Раиса. Похоже, глядит на всё со своей надуманной высоты, и никто ей не нужен.
…Снимали с ней в Обкоме комсомола сюжет для «Новостей», и потом она пошутила:
- Влюби-ка в себя Хрыськова! – И как всегда громко рассмеялась: -  Он же тает от тебя, вот и попробуй.
А Хрыськов - второй секретарь Обкома, «растущий товарищ», о котором говорят, что возьмут в Москву.
- Так он же карьерист! – чуть не вскрикнула, но, заметив её удивленный взгляд, смягчила своё отторжение: - Да и некрасивый. Толстенький, рыжеватый, с маленькими глазками… Кстати, ему очень подходит фамилия Хрыськов.   
- А что тебе от его глазок? – снова рассмеялась: - Зато в Москве будешь жить и всеми благами пользоваться.
Нет, не сошлись мы с ней во взглядах ни на Хрыськова, ни на «блага». И, думаю, не сойдемся.
…И всё же пользуюсь «благами», - Раисе дали комнату, и она взяла меня к себе. Правда, комната эта с общей кухней, на которой хлопочут еще две хозяйки, но мы обеды не готовим и поэтому соседки нам почти не мешают. А если б ещё каждый день с шести утра какой-то мужик не гремел над нами сапогами, собираясь на работу, то было бы вообще здорово.
…Ездили с Раисой на две недели в Сочи. Валялись на пляже, купались, бродили по городу с Сашкой, Володей и Николя, - познакомились с ними в первый же день. Из всех троих Николя, конечно, лучший, - блондин с голубыми глазами, с правильными чертами лица, - но вот ростом не вышел. А мне нравятся высокие. А мне нравятся стройные! Но всё ж подолгу гуляли с ним по набережной. И пахло виноградом, персиками. И шуршало галькой море, которое было в двух шагах. Но самой удивительной была поездка на озеро Рица. Да нет, озеро оказалось, как и озеро, а вот дорога туда!.. Скалы нависали над автобусом, а под нами то слева, то справа вдруг открывались ущелья, затянутые голубоватой дымкой. И захватывало дух. И кружилась голова.
…Раиса стала членом КПСС*. А ведь как-то рассказала анекдот: приходит мужик домой и жалуется жене: «Не везёт мне два дня подряд! Вчера в коровью лепешку вступил, а сегодня – в Партию». А вот теперь - сама…
- И зачем тебе это? -  спросила.
- А для того, чтобы пускали за границу.
И как всегда, громко рассмеялась.
- Смотри, Раиса, а то станешь «верным ленинцем».
- Да нет, - ответила уже без смеха. - Такого со мной не случится.
Посмотрим.
…И всё же Лёвка предложил Раисе руку и сердце! Просила совета, что, мол, делать? А я сказала:
- Конечно, Лёвка умный, обаятельный парень, но такие, как он, больше ищут поддержки в любимых, чем - сами… Поэтому, если хочешь быть опорой ему, то…
Нет, она сама ищет опору, ведь впереди у неё – Москва, а столица требует «крепких рук и надежных сердец», как сказал какой-то из её любимых журналистов, так что сбудутся, наверное, мои предположения: ничего у них не получится.
…Она пришла, присела на свою кровать:
- Обсуждали сегодня Лёвку на Комитете.
- За что? – встрепенулась.
- А-а, - махнула рукой: – зачем-то в своём репортаже сказал, что не дают квартир молодым архитекторам, приехавшим к нам работать.
- Но ведь так и есть…
- Ну да, так и есть… - хохотнула: – Но зачем об этом объявлять на всю область?
Я только руками развела, но спросила:
- И ты об этом сказала обсуждении?
Нет, на Комитете она не сказала, а вот Лёвке - да.
- И что ж он?
- А, ничего, - махнула рукой: - Только взглянул на меня как-то и ухмыльнулся.
Вот и думаю: ну, разве смогут эти, такие разные «миры», стать одним?
…Лёвка попал в психлечебницу, - «белая горячка». Когда за ним приехала «скорая», то всё кричал, чтобы отогнали меня. Почему меня, а не Раису?»
 
Вскоре она уехала в Москву, и увиделись мы с ней только через пять лет. К тому времени успела она поработать в Мали, в Бельгии и на заработанные деньги купила квартиру, в которой и жила с матерью. Помню, спросила её:
- А твоя тётя где? Ну та, о которой ты говорила… что растила тебя?
На что ответила:
- Да мы её оставили там, в поселке, - и взглянула непонятно: - Когда она узнала, что мы уезжаем с мамой в Москву, даже отравиться уксусом хотела, но её спасли.
- И как же она теперь там одна… без помощи?
- Да ничего, - и опять взгляд с холодной искоркой: - ей там соседи помогают.
Я молча глядела на неё, и она, словно оправдываясь, добавила:
- Ну, не могла же я взять её сюда? У нас не трехкомнатная квартира.
Потом водила меня Раиса в гараж показывать свою «Волгу», хотя даже и не училась вождению.
- Так зачем она тебе? – полюбопытствовала.
- А так… Была возможность купить, так чего ж отказываться?
И, как и всегда, громко рассмеялась.
А в последнюю нашу встречу, когда ездила я в Москву на курсы повышения квалификации, она пригласила меня во МХАТ* на спектакль, который был тогда в Москве моден, а он мне не понравился. Долго с ней спорили, горячились, а потом она спросила о Лёвке, и я рассказала, что он спился, и спился, на мой взгляд, из-за того, что не смог больше врать; что его уволили, хотя несколько раз запои прощали; что живет теперь с матерью в ветхой избушке в каком-то районном городке, ходит с ней по улицам, собирает бутылки. И что ж Раиса?      
- А зачем ему было врать? – взглянула удивленно: - Пусть бы правду писал.
- Раиса, ты что? - обалдела я: - Разве в нашей стране дозволено писать правду… да и говорить?
- Дозволено, - ответила с вызовом: - Я же говорю своим студентам правду!
И опять мы заспорили, - она защищала нашу «руководящую и направляющую», а я...
Печально. Значит, надо было и ей поверить тем, кто её купил, а иначе и жить-то как?
А Лёвка... Как-то узнала, что снова объявился он в Брянске и роет на кладбище могилы.

*Шестидесятые годы.
*«Новый мир» - один из старейших в современной России ежемесячных литературно-художественных журналов.
*«Иностранная литература» («ИЛ») - советский и российский литературно-художественный журнал.
*Органы - Комитет государственной безопасности СССР.
*КПСС - Коммунистическая партия Советского Союза. 
*МХАТ - Московский Художественный театр.