Наталья Меранди. Повесть. По камням

               
  По камням
Повесть
                На распутье
       Остатки широкой мощеной дороги громоздились передо мной. Дальше ехать было нельзя. Люди в оранжевых жилетах пытались поддеть ломиком очередной булыжник, но ломик соскальзывал, кто-то громко чертыхался. Подумалось, что подобную картину я уже где-то наблюдала.
      С правой стороны дороги в скоморошьем поклоне - столб. На столбе кусок фанеры с надписью «Объезд». Слева - каменный истукан - недостроенный дом. Кому это пришло в голову строить жилище в таком странном месте, между железнодорожным полотном и этой дорогой, вдали от поселения. Поговаривали, что дорогу мостили еще в царское время, когда сюда по приказу генерал-губернатора переселяли казаков. В ожидании ревизии, генерал приказал несколько метров дороги вымостить и построить станцию, но революция помешала довести это дело до конца.
       Казаки! Вспомнилось, как горячо спорили в институте будущие учителя по предмету история о происхождении казаков, кто-то доказывал, что их происхождение обусловлено царствованием Екатерины II. Кто-то оспаривал этот факт, приводя для доказательства Ермака, покорившего Сибирь в царствование Ивана Грозного. Почему-то запомнилась версия юной рыжеволосой девушки, внучки донской казачки, где из поколения в поколение передавалась история происхождения рода Семёновых.
    Она довольно убедительно излагала, что якобы их род испокон веку свободный, потому как никогда не участвовал в переписи населения. Потому они селились хуторами, где легче было скрыть от переписи любую семью. А пошло это ещё с тех пор, когда Чингисхану платили дань. Для Чингисхана удельными князьями составлялись подушные списки, по ним и назначалось количество дани   
    Эти списки назывались сказками. Может быть, потому, что не отражали истинного положения дел. В народе такой список назывался ещё проще: казка. Смекалистые князья не всех вносили в этот список, чтобы меньше платить дани. И тех, кого в этот список не вносили, в народе стали называть казаками. Казка-казак. Из этих людей составлялись дружины, их, как правило, скрывали со всей амуницией и снаряжением в укромных местах, на хуторах, чтобы лазутчики и доносчики татаро-монгольского предводителя ни о чём не догадывались. Казаки обустраивались в глухих местах, даже в монастырях, сами себя кормили и всегда были легки на подъём. Таким образом, когда Дмитрий Донской кинул клич готовиться к битве, хан Мамай и предположить не мог, сколько воинов соберётся под знамёна русского полководца. Мне эта версия тогда показалась самой правдоподобной. Вот и об этой дороге хотелось услышать такую же незамысловатую, но близкую к истине историю. Поговаривали и другое, что дорога была построена еще во времена татаро-монгольского ига, и по ней к трону предводителя послов подходили  сборщики дани. А теперь  от неё остался маленький отрезок, который с годами становился все меньше, и меньше. Как бы там ни было, а все эти сооружения ветшали за ненадобностью. Дорога с приходом нового руководства перекраивалась и перестраивалась много раз, а вот почему здание так и осталось недостроенным? Почему-то эта картина ассоциировалась с нашим государством. Дорога - Россия, а здание –социалистический строй, который мы строили, строили и не смогли достроить.
         Древние булыжники так вросли в землю, что трём мужчинам пришлось немало потрудиться, чтобы выкорчевать хотя бы один из нескольких оставшихся сотен. Кого-то эта троица мне тоже напоминала. Может быть тех, кто вот так же выкорчёвывал основательно укоренившиеся семьи Романовых, Галицыных, Воронцовых? Камни, внушительные на своем месте, и, жалкие в новом виде, производили жуткое впечатление. Хотелось остановить людей, сказать им, что-то такое, отчего они бы сразу прекратили разрушать то, что было сделано кем-то так основательно. Ведь никому в голову не приходит разрушать истуканов на острове Пасхи.
       Сколько же лет этим замшелым стариканам? Бессловесные свидетели прошлого! Пропоет ли вам кто-нибудь когда-нибудь гимн? Вы уже никому не расскажете, чьи ноги так отполировали вас, чьей кровью вы обагрялись в самые трудные и тяжкие времена.
       Серые булыжники, как гигантские картофелины, спокойно лежали в куче, не подозревая, что их дорожная миссия закончилась. Кому они будут служить дальше? Может быть, пойдут на фундамент нового крепкого здания или отвезут их на дробилку и превратят в щебень, а в новом качестве они, возможно, опять  станут основанием для той же дороги, которую кто-то захотел реконструировать.
 Рабочие перекуривали на груде камней. Говорили о житейских проблемах.
- Слышь-ка, почему бензин подорожал на 2 рубля, а хлеб – на четыре?
- Я почем знаю! У них своя арифметика.
- А почему  при царе наш рубль на вес золота был, а сейчас к нему никакого уважения?
- Потому что начальство свои капиталы в долларах за границей держит. Ему рубль укреплять нет интереса, не будет же он рубить сук, на котором сидит!
- А кто ж тады наш рубль укреплять будет? Царя-то теперь нет!
            Я смотрела на камни, а в голове всплывало: палеолит, мезолит, неолит…Эхо каменного века – вот что эти камни! Связь прошлого, настоящего и будущего!
                Старик
         Я вернулась в машину. Села и опять задумалась.
         Интересно устроено наше общество: вместо того, чтобы идти вперед, топчемся на месте, что-то перестраивая и переделывая, в желании выгадать, а вместо этого только проигрываем. Вон американцы, бросили все силы на освоение «нового» и оказались за каких-то двести с лишним лет впереди всех. А мы? Второе тысячелетие «обустраиваем» Россию, а все в хвосте плетемся! Народ наш как был нищим, так и остается, живя на несметных богатствах. Аляска озолотила Америку. А Якутия - Россию?
         Мысли о доле народа русского не раз звучали во мне, тревожа сердце, но не хватало некрасовской образности, чтобы сказать: «Чего мы только за это тысячелетие не придумали, а народу лучше не стало! Не потому ли, что всё время приходится защищаться? Если бы у индейцев было оружие, кто знает, где сейчас была бы Америка!»
         Самое удивительное, со времен Шекспира прошло не одно столетие, а человеческая сущность нисколько не изменилась. Те же проблемы решаем, говорим о кризисе нравственности и деградации общества. Может, мы произошли совсем не от обезьян, а просто, постепенно в них превращаемся?
Взглянула на себя в боковое зеркало. Неужели мои потомки станут обезьянами? А куда денутся серые внимательные глаза в густой опушке ресниц? Мягкие припухлые губы и ровные зубы с правильным прикусом. Высокий лоб с дугами темных бровей. Кто-то из подруг сказал, что я похожа на артистку Наталью Фатееву, соседка сказала, что на Аду Роговцеву. А я этого сходства не находила, я была похожа на саму себя. Видела, как лицо менялось с возрастом и всегда мне не нравились губы. Почему уголки их опущены всегда вниз, ведь я совсем не грустный человек!
         От долгого сидения в машине ноги затекли. Захотелось встать и немного прогуляться в ожидании решения: ехать дальше или повернуть назад. Степь простиралась до горизонта. Седеющий ковыль создавал впечатление  переливающейся водной поверхности. Большой старый комбайн, брошенный во времена перестройки, производил впечатление утлого, вставшего на якорь в этом безбрежном океане суденышка.
-Мадам, не подвезёте?
Я обернулась. Передо мной стоял человек, укутанный в большой длинный шарф. Он был чуть выше меня, но из-за худобы создавал впечатление долговязости.
-Мне недалеко, посёлок километра два отсюда.
-А вы мне подскажете, как доехать до 28 точки?
-Прямо и поедете дальше в сторону озера. Только там  ничего уже нет.
-Точка всего лишь ориентир для меня.
-А-а-а, тогда не проскочите. Как бараки и столбы увидите так это она и есть.
-А там живёт кто-нибудь?
-Нет. Жить на костях кто захочет? Люди обходят это место.  Хотя, есть там один сумасшедший старик, бродить – бродит, а где живёт, не знаю! Жуткий такой, обросший. Ему проезжающие у дороги еду оставляют, тем и кормится. То ли ждет кого-то, то ли ищет что, непонятно!
-Старик, говорите? И давно он появился?
-С год точно будет!
-Садитесь!
Раздумывать уже не хотелось. Я теперь точно знала, что надо делать.
Попутчик доехав, исчез из моего поля зрения, а я, пробыв ещё несколько часов в пути, оказалась на месте. Здания, и,  правда, сохранились неплохо, на стенах можно было прочитать кое-какие надписи, но в большинстве, стены кто-то старательно ободрал. Смеркалось, и я решила вернуться в машину и заночевать где-то поблизости. На душе было спокойно, тревога, возникшая у строений, исчезла, и я, откинувшись на сиденье, ловила последние блики света на горизонте. Совсем стемнело. Мысли всё больше вязли в охватившем меня состоянии сонливости, и я медленно погружалась в привычное оцепенение. Но, вдруг что-то ухнуло, и над капотом машины взвилась какая-то птица. Махнув несколько раз крылами, странная птица приземлилась где-то неподалёку. Почудился шорох, и справа появилась человеческая тень. Лохматая голова прилипла к стеклу. Я замерла, затаила дыхание и тоже пыталась разглядеть непрошеного гостя. Тот обошёл машину, я увидела в его руке что-то наподобие дубины. «Только бы не вздумал ударить по стеклу» - пронеслось в голове и снова всё во мне сжалось до предела. Голова с другой стороны прилипла к стеклу.
-Не боится! – пронеслось в голове опять, - стреляный воробей!
- Дамочка! Спишь? – донёсся голос, похожий на  громкий шёпот,- выйди, поговорить надо! Спит…  Ну,  ладно, подождём до утра!
Человек присел неподалёку на землю. Спать уже не хотелось. Немного выждав, я осторожно вышла из машины, выражая спокойствие, подошла к незнакомцу.
-Чего хотели?
Он не шелохнулся, ничего не ответил. Я решила вернуться в машину.
- На экскурсию приехала? «Бывшие» сюда ездить не любят. Да и молода больно. Родилась тут что ли? Голос был хрипловатый, низкий, как у корабельных боцманов.
-Нет, я здесь не родилась. Ищу.
-А-а-а. Я тоже ищу, да толку нет. То ли место не то, то ли кто-то уже моей тайной воспользовался. Невеста тут у меня находилась. Письма свои, что писал ей, нашёл в архиве, а от неё ни одного. Понял, зарывала их где-то здесь, а вот ориентиров нет. Ищу наугад.
-Навряд ли, таким способом получится что-либо найти. А у меня ориентиры есть, только вот сориентируюсь ли?
- Тут много чего можно найти, если поискать, но я не трогаю, может, кому понадобится.
-Невеста ваша жива? За что её сюда?
-В институте статью какую-то по просьбе однокурсника с немецкого  перевела. Тому хоть бы что, а её упекли надолго. Добрая, красивая, нежная и доверчивая. За свою доверчивость да отзывчивость и пострадала.- Старик заплакал, помолчал и продолжил,- Кому-то хочется в нас все хорошее вытравить, чтобы сознание только страх сковывал да равнодушие.
-Думаете, у них получилось?
-А разве нет? Посмотрите вокруг!
-Говорят, что вас тут подкармливают?
-Вон вы про что! Это те, кто не попал в эту мясорубку. Кто не успел ощутить противного холода внутри от ужаса и страха. Но те, кто ощутил, они и внукам и правнукам расскажут, как надо жить, каким надо быть, чтобы больше в жернова не попадать.
Старик поднялся.
-Отдыхайте. Завтра, может быть, ещё увидимся. Видно, что вас сюда привело не простое любопытство. Спокойной ночи.
По разговору в старике угадывался интеллигент, не утративший способности чувствовать и распознавать. Мне не хотелось спать, и я попыталась остановить собеседника.
-Давайте познакомимся, меня зовут…
-Не трудитесь!- остановил он меня,- лучше не знать имён, фамилий, это лишний груз. Давайте, я буду называть вас…
- Аэлитой.
-Хорошо, а вы меня..
- Немо!
-Как вам будет угодно.
-Вы живёте в этих местах?
-Скажем так, принудительное определение места жительства после … ну да не важно, вы меня и так поняли!
-И долго будете ещё искать?
-У меня предчувствие, что вы не случайно появились здесь в это время, в жизни человека ведь случайностей не бывает. А вы, как добрый знак свыше.
       Молчаливая степь лежала развёрнутым гобеленом с причудливыми узорами из пучков травы и ковыля. В рассветном мареве проглядывала желтыми глазками куриная слепота, и местами синел цикорий. Приобретая цветной колорит, безбрежье купалось в утренней дымке, омываясь росой и прохладой. Хотелось снять обувь и побрести по пыльной дороге прочь от прошлого и настоящего. «Аэлита! Придумала же!»  И вдруг меня осенило, я, кажется, кое-что вспомнила.
-И кем вы тут работали? Преподавателем в школе?
-Угадали!
-И преподавали вы физику, так?
 -Опять угадали. А зовут вас Оскар Сасыкович?
Мужчина резко повернулся.
-Разве я вас знаю?
-Достаточно того, что я вас помню. И, кажется, знаю, кого вы ищите, Анну Трофимовну!
-Вы её знали?- старик схватил меня за руку,- где она? Она жива?
-Два года назад я это знала точно, а сейчас сказать не могу.
-Ну, говорите же, говорите, всё, что знаете, скорей, а то я не переживу этого!
Глаза моего бывшего учителя загорелись знакомым мне блеском. Когда-то я призналась ему в любви, а он объяснил, что любит очень красивую женщину, которой, нет равных, что не может её найти, но будет искать всю жизнь. Тогда мне было очень горько это слышать, но вскоре я уехала из тех мест и мои чувства в новой школе перенеслись на симпатичного старшеклассника.
-Судьба нас свела с Анной Трофимовной лет 10 назад. Я решила помочь старушке донести тяжёлую сумку, она обрадовалась и призналась, что пожадничала и нахватала столько, что нести нелегко. Мы познакомились и договорились встретиться вечером за чашечкой чая. Встречаясь года два, всё приглядывались, потом женщина стала более откровенной. Она и рассказала про первую любовь, про перевод статьи, за которую пострадала, про то, как не могла поверить в освобождение, а потом привыкнуть к другим условиям жизни на поселении, где работала санитаркой в местной больнице, гладила халаты врачам и постельное бельё.
  Старик слушал  и не замечал слёз, скатывающихся по щекам. Они отсвечиваясь в свете луны, вспыхивали, как светлячки. Лицо собеседника вдруг посветлело, налилось молодостью, глаза стали яркими и одушевлёнными:
-Я верил, что найду её! Хотя бы могилу!
- Когда я уезжала из тех мест, она была жива. К ней приезжал брат,  кажется, из Свердловска, она собиралась переехать к нему. А вы обратитесь в передачу «Жди меня», там Вам помогут.
-Вы вдохнули в меня жизнь! Что же я сижу! Надо срочно ехать в Свердловск. Ведь я вспоминаю, где работал её брат.
-Он пенсионер и давно уже не работает.
-Ах, да!- старик задумался. – Я сделаю так: поеду домой, приведу себя в порядок и подамся в Москву. Извините, я, пожалуй, потороплюсь, не хочется время терять! А вам удачи в ваших поисках. Вот как в жизни бывает! Мы ведь не случайно второй раз встретились! Я вспомнил, тот восьмой класс, где вы учились. Я вспомнил ваше признание.  Спасибо! Сегодня вы спасли меня от отчаяния. Пусть Бог хранит вас и ваших близких.
Старик быстрой упругой походкой удалился в сторону озера. А я присела на бугорок и мысли вновь закружились во мне роем, как мотыльки в круге света: ну, почему мир так несправедливо устроен? Почему эти влюблённые не могли прожить долгую и счастливую жизнь вместе, вырастить и воспитать детей? И почему моя жизнь сложилась именно так, как сложилась?

                Первый рубеж
        Мысль о несправедливости человеческих взаимоотношений возникла у меня ещё в детстве, когда впервые столкнулась с нею. Осознание окружающей действительности началось где-то лет с пяти. Один факт моей скудной биографии застрял в сознании совсем отдельно. Запомнила я себя в казенном доме, где незнакомая упитанная тетя принарядила меня в форменное платьице, белый фартучек, на лысую голову каким-то образом приладила бант из атласной ленты и сказала: «Веди себя хорошо, за тобой приехали папа и мама». На всю жизнь запомнился тот бесконечный коридор, по которому мы очень долго шли, и запах, присущий, быть может, всем детским заведениям: смеси молока, яиц и чего-то еще, так мною и неузнанного до сих пор.
     Когда открыли очередную дверь, мы оказались в море солнца и света, я впервые увидела огромные кисти сирени, свисающие в раскрытое окно, почувствовала новый, особенный и полюбившийся на всю жизнь запах. Теперь по цветению сирени я могу догадываться, что те события происходили в мае, а тогда…  я смотрела на красоту цветов и никак не могла переключиться на главное - на родителей. Они  стояли передо мной совершенно чужие. Мужчина с высоким лбом и круглыми серыми глазами протягивал руки и говорил: «Так вот какая ты у нас большая!»  Я от робости спряталась за женщину, которая всё ещё держала меня за руку,  в эту минуту она мне была роднее всех.
-Ну, что ты, глупышка, это же твои родители, иди к ним, смелее! – сказала моя спутница, и я очутилась на руках у отца. Доброта в глазах подкупила и я осмелела:
- Ты меня заберешь?
-  Конечно! Для этого мы и приехали.
-  А куда?
-  Домой!
Я еще не понимала смысла этого слова, но часто слышала от старших детей, как они с особой интонацией произносили его.
- Девочка, ты всё собрала? – спросила тётенька из-за плеча того, кто держал меня на руках..
- Нет еще! Я Буку забыла и Машку.
Женщина, что привела меня, проговорила:
- Буку ты оставишь здесь, да и Машку, она же одноглазая!
      Лучшим оружием против такой несправедливости был рёв, я и затрубила во всю мощь своих легких. С моими требованиями тут же согласилась. Вскоре принесли узелок с пожитками, куклу Машку, облысевшего и основательно потрепанного медвежонка Буку. Они  примостились около меня и я, покачиваясь на руках отца, совершенно осчастливленная, перемещалась в иную, незнакомую мне жизнь. Из старой жизни еще доносилось: «Так, я на вас очень надеюсь!», а я уже распрощалась с этим домом навсегда.
       Новую жизнь я начала со знакомства с дедушкой, бабушкой и старшей сестрой, которая сразу предупредила меня:
- Моего ничего не брать, тронешь – получишь, ясно?
- Ясно, -  ответила я и взяла с тумбочки книжку.
- Эта - твоя и моя?
- Нет, эта только - моя!- сестра отобрала книжку и положила её на место, не сильно хлопнув меня по рукам,- Когда будешь ходить в школу, у тебя тоже такая будет.
- А когда я буду ходить в школу?
- Когда перестанешь задавать глупые вопросы и хвостом ходить за мной, ищи себе подружек по возрасту!
         Я подрастала и очень хотела походить на полюбившуюся мне, сестру, но она игнорировала меня, то ли потому что была гораздо старше, то ли от того, что была не родной по отцу.
        Когда к сестре приходили подружки, я с удовольствием совала нос во все её дела, пыталась сопровождать на прогулках. Но девочки прогоняли, обещая поколотить, на что я  сильно обижалась и ничего лучшего не могла придумать, как взобраться на забор и распевать во все горло жуткие песенки-дразнилки собственного сочинения:
                Люба - Любовна, худой поросенок,
                Ножки трясутся, кишки волокутся.
                Почем кишки? По три денежки!
                Если денежек нема, ешь кишки свои сама!
         Сестра с досады швыряла в меня камни, пока однажды не попала по голове. Я старалась так кричать, чтобы наказание ей последовало немедленно и самое строгое. Но крепкая защита в виде дедушки  бабушки всегда стояла насмерть, сестру уводили за печь и осыпали нежностями и ласками, чем вызывали мою ярость, и я изощрялась в изобретательности способов мщения.
-Не смейте обижать сироту!- говорила бабушка повышенным тоном,- Не вздумайте унижать её перед этой амебой, которая даже учиться не хочет! Вы слышали, что она распевает? Где только нахваталась!
А распевала я очень полюбившуюся мне песню про Мурку в кожаной тужурке, про Олю и васильки, жену охотника – коварную изменницу, завод и кирпичики, про баргузина, который пошевеливал загадочный вал (баргузин представлялся мне в виде страшного одноглазого разбойника, тогда я ещё не знала, что это ветер). Откуда эти песни появились в моем репертуаре, я и сама не знала. Скорее всего, от дворовой ребятни, с которой дружить мне строго-настрого запрещалось, а еще от отца. Когда он выпивал, брал в руки гармонь или балалайку и начинал петь. Пел он хорошо, раскатисто и задушевно. Я подпевала ему с большим удовольствием               
                Степь, да степь кругом, путь далек лежит.
                В той степи глухой замерзал ямщик.
А дедушка с бабушкой после слов: «Это невыносимо!» уходили из дома дышать воздухом. Мне было интересно, а чем же они дышат дома, но спросить об этом так ни разу и не решилась.
Очень мне нравилось играть в игру «Казаки-разбойники», в лапту, в «Перебеги поле», в выбивалы, чижика, ножички, жмурки. Любила с пацанами «ходить в кино», которое смотрели через открытую дверь клуба, лежа в зарослях:
- Глянь, целуются!
Да тише ты! Прогонят! - то и дело слышался жаркий шепот. Меня поцелуи не привлекали, я «лизаться» не любила и всячески избегала любых прикосновений. Родные называли меня дикаркой, сестра - первобытной, а знакомые во дворе пацанкой. Это меня не задевало никак, а вот презрение сестры и её подруг доводило до горьких горючих слёз.
          Отец воспитывал меня, как мальчишку. Понятия  «нежность» для меня не существовало. Папа работал объездчиком, смотрел за лесными угодьями, привозил мне из леса какой-нибудь гостинчик от зайчика или  белочки, говоря при этом: «Велели быть хорошей девочкой, всякую лесную тварь не обижать». К лесным тварям  у меня острее проявилось сочувствие, когда прочитала сказку «Про храброго зайца». Мне этот заяц чем-то напоминал саму себя. А ещё я бесконечно просила перечитать историю про Тёму и Жучку. Но самое огромное впечатление на меня произвели дети подземелья и пан Тыбурций из школьного учебника сестры. Эту историю мне перечитывали по несколько раз бабушка и дедушка до тех пор, пока сама не научилась читать.
      Наш городок стоял в сосновом бору. Рубленые избы у окраины органично вписывались в окружающую природу. Летом детвора то и дело шмыгала в лес поживиться ягодами и шишками после купания в небольшой речушке с прозрачной водой, настолько прозрачной, что мы могли часами разглядывать дно в мелких камешках и в причудливых зеленых водорослях с мелькающими рыбками. Иногда удавалось подкараулить большого окуня или щучку во время охоты. Вот когда захватывало дыхание от увиденной картины. Подводный мир обитания был не таким, как у людей, но правила жизни были те же: сильные жили за счет слабых. Хорошо, что этих сильных было намного меньше, чем слабых.  Мне тогда уже приходила в голову мысль, что будет, если слабых не останется? Сильные станут есть друг друга? А что будет, когда они съедят сами себя? Значит, сильные должны заботиться о том, чтобы слабые всегда присутствовали? Не хотелось быть, ни в роли прожорливой щуки, ни в роли чебачка или пескаря. Предпочтение моё было отдано раз и навсегда растениям. Они  не мешают существовать ни тем, ни другим. Тогда я ещё не понимала, что эти самые растения служат не только спасением для мелких рыбёшек, но и средством маскировки для хищников.
     А ещё я любила ходить в развалины, оставшиеся от какого-то сгоревшего здания, и там предавалась осмыслению прочитанного и услышанного. Ходила до тех пор, пока  чьи-то бабушки не сказали, что там живут привидения и упыри. Ребятня много чего рассказывала из страшилок, чтобы пощекотать нервы и воображение. В этих рассказах были и ковры с кровавыми пятнами, жуткие шарфики, способные удушить во сне, чёрные летающие гробы, покойники, встающие из гроба, упыри, желающие поохотиться за человечьим мясом.
    Кроме того, мальчишки очень любили рассказывать «соленые» анекдоты, девчонки демонстративно вставали и удалялись, но без меня. Я с большим интересом познавала и эту сторону жизни, совершенно не понимая смысла рассказанного. Смеялась, когда все смеялись. Дома мне попадало хорошо, когда я начала эти анекдоты пересказывать. А мама по этому поводу давала разъяснения, что матерщина не имеет никакого отношения к русскому языку. Что этот язык придумали воры, чтобы их не понимали окружающие, а русские люди должны говорить на общепринятом нормальном литературном языке, чтобы было видно богатство лексики. Это потом я поняла смысл слова «лексика», кода училась в старших классах, а тогда богатство лексики меня нисколько не интересовало. Бабушка то и дело указывала на мою ограниченность, используя то французский язык, то итальянский, то немецкий. Дедушка, сестра и мама понимали её, а мы с отцом слушали да переглядывались с долей иронии и досады.
-Разъясни своим друзьям, что говорить нецензурные слова – плохо для русского человека,- говорила мама.
-А говорить не по-русски, где не все это понимают, ещё хуже,- говорил отец, и все умолкали.
  Вот так я узнала, что я русская, но это ни о чём мне не говорило. Дома все равно мы говорили на одном языке, а во дворе – на другом.
 В восемь лет я вдруг отказалась произносить бранные слова, и никогда больше их не произносила ни при каких обстоятельствах. Что повлияло на это, я до сих пор не знаю.  Может быть, просто повзрослела, а началось это с того момента, как пошла в школу.
     Всей семьёй мы собирались очень редко, но какие это были замечательные вечера! Бабушка рассказывала необыкновенные истории из жизни полководцев, дворян, дедушка про страшного Вия, панночку-утопленницу, про чертей и смешную Солоху. Мама читала стихи. Отец рассказывал о жизни мастеровых людей (он в пятнадцать лет ушёл в «люди» от похотливой двадцатилетней мачехи, насмотрелся всего, пока ходил по разным местам, научился много чему), а мы, затаив дыхание, всё это с удовольствием поглощали.
  Однажды отец возвратился домой с таинственным видом:
- Что я тебе привез, дочка!
Я, сгорая от любопытства, попыталась предположить:
-Ленты, как у Любаши?
-И ленты, и вот что!
У меня в руках очутилась самая настоящая школьная форма. Я боялась пошевелиться от счастья, а вдруг мне это снится?
-Скоро первое сентября, в школу пойдешь. Что же ты? Примеряй!- сказал отец,- поглядим.
Форма была чуть великовата, но бабушка успокоила:
-Тут приберем, тут подвернем, и будет хорошо. Вот только фартука нет! И тут же, вздохнув, бабушка достала из нижней юбки ключ, открыла свой таинственный сундук, что-то там перебрала и достала кусок белого тонкого нежного холста. Отрезала от холстины кусок ткани, от мотка кружев полоску. Пошла с сестрой в свой закуток. Дедушка достал с чердака сестрины ботинки и занялся ими. Отец, отказавшись от еды, достал из кладовки старый рюкзак и стал его распарывать. Привычные вечерние посиделки у открытой печной дверцы отменялись. Меня с братом, ему было чуть больше трёх лет, отправили спать. Форму я взяла с собой, с особым чувством благоговения втягивала, раздувая ноздри, непривычный запах, прижимала шершавую ткань к щеке, она напоминала щеку отца  после бритья. Не заметила, как и уснула. А утром… Я думала – проснулась первой, но бабушка уже была на ногах, возилась у печки. Вкусно пахло оладьями. Отглаженная форма  висела на спинке стула. На ней накрахмаленный белый фартук и две атласные ленты. Под стулом – ботинки, начищенные так, что выглядели, как новенькие. Моё сердце переполнялось чувством благодарности и гордости, когда я вышагивала в школу с огромным букетом фиолетовых астр и ранцем за спиной, который был как настоящий и совсем не напоминал вчерашний рюкзак, в окружении всех членов семьи. Сестра на правах старшей подвела меня к учительнице, и я с радостью перешагнула очередной рубеж в совершенствовании и становлении.
          В школе училась без особой охоты, пока писали карандашами, всё шло гладко, но когда перешли на чернила, начались мои мучения. Как я ни старалась написать ровно и чисто, с каждой перепиской получалось всё хуже и хуже! Кроме того, чернила мне доставляли ещё много и других неприятностей. Сидела на первой парте с Таней Прасловой до тех пор дружно, пока она не сказала, что я грязнуля, увидев несколько клякс в моей тетради. Такого оскорбления я стерпеть никак не могла, поэтому обмакнув перо ручки в чернила, стряхнула с него содержимое  на тетрадь соседки, та задохнувшись от возмущения, тоже схватила ручку, обмакнула и брызнула  мне в лицо. Тут такое началось! Под раздачу попали все, кто находился вокруг. Когда учительница вошла в класс, была настоящая битва. Разняв, кучу малу, Тамара Алесеевна, увидев нас во всей красе,  расхохоталась. Она смеялась, а мы в недоумении стали переглядываться и только тут увидели друг друга. Фартуки развернулись у кого как, ленты  свисали со всклоченных голов как поникшие ветви растений, а пятнистые фиолетово-красные лица блестели от пота. Кто-то хихикнул, присоединяясь к учительнице, и тут же все захохотали, не предполагая, что может за эти последовать. Наказание последовало дома, когда родители узнали о содеянном. Меня поставили в угол на два часа, оставив без ужина. Я смотрела, как все дружно сидели за столом, и жутко завидовала брату и сестре. Все делали вид, что не замечают меня. Это было невыносимо, хотелось закричать и затопать ногами, чтобы хоть кто-нибудь увидел, как я страдаю! Но, боясь усугубить ситуацию, я сначала стояла, потом присела на корточки, мечтая умереть, потом и вовсе села на пол и, по всей вероятности, уснула. Потому что, проснувшись в постели, я увидела на стуле возле кровати стакан молока и кусок хлеба. О, какое блаженство и чувство благодарности  я испытала уплетая еду. Наевшись, тут же уснула вновь. А утром, как ни в чем не бывало, собралась в школу. Вышел папа и сказал:
-В школу тебе ходить незачем! Будешь учиться работать, поедешь со мной на участок. Пусть другие учатся читать и писать, им это в жизни пригодится, а ты у нас уже умная даже с лишком. Иди,  переодевайся!
Я не верила ушам, как это умная! Я же ещё ничего не умею, даже писать хорошо не получается!
-Папочка, я в школу хочу!
-А тебе не стыдно после вчерашнего там появляться?
-Стыдно! Но они меня простят, я знаю!
-А нам ты ничего не хочешь сказать?
-Хочу. Простите меня, пожалуйста! Я больше не буду делать глупости! Я буду… буду… и тут я расплакалась. Все, как будто только этого и ждали, бросились утешать меня. Таких историй ещё немало было, пока училась в начальной школе, зато научилась всему, что требовалось. Второй класс закончила без троек, а сестра школу- с «отличием»! На семейном совете решали, как быть с сестрой дальше, ведь она закончила «семилетку». Дальнейшую судьбу сестры  определило письмо от дяди с Украины. Он советовал дедушке и бабушке вернуться на родину в Кировоград. Отец закручинился, о чём-то шептался с матерью, а бабушка плакала и приговаривала:
-Валерьян Сергеевич, это единственно правильное решение, нам надо  вернуться в Елисаветград, там Любаше откроется больше возможностей, да и о дяде Косте, может, что узнаю!
Вскоре дедушка с бабушкой уехали, увезя с собой сестру. Я завидовала ей безгранично. Сердце моё разрывалось не от расставания, а от того, что не я на её месте. Только когда мы расстались, я стала всё чаще вспоминать бабушкины моленья на коленях в последние дни, как она перед обедом заставляла  три раза произносить «Слава тебе, Боже наш!».
Глава 4. Странности
             Всё, что было связано с бабушкой, дедушкой и сестрой осталось в прошлом. Никто теперь  за мной не следил. Мама вечно из-за болезни почек лежала с книжкой на диване и с папиросой в руке, теперь ей не надо было прятаться от дедушки с бабушкой. Папа часто был в разъездах по участкам. Через много лет, когда появилось УЗИ, врачи обнаружили у мамы разрыв почки. Её организм был настолько сильным, что она выжила, а почка изолировалась от организма  капсулой.  О мудрости нашего организма я стала задумываться ещё в детстве и мечтала стать врачом.
            Оставшись фактически без присмотра,  я стала совсем отбиваться от рук. Забившись в какой-нибудь угол за сараем, или зарывшись в копну сена,  любила мечтать и фантазировать, представляя себя, то Красной шапочкой, то Гердой,  то Анастасией из «Щелкунчика», разглядывая свои болячки, которые  пощадили почему-то  только лицо, захватив почти всё остальное пространство на теле. Родители не знали, что это за болезнь, врачи – тоже. Весь второй класс обсыпало после какого-то испытания. Другие ученики были в школе, а наш класс пошёл на экскурсию, где мы увидели странное свечение вдалеке, а потом почувствовали очень горячий ветер, казалось, что наступило лето. А через какое-то время весь класс обсыпало, как корью. Приехали врачи, осмотрели, что-то записывая в свои тетрадки, на том всё и кончилось. Родители детей грешили на цыган, которые приехали целым табором,  и продавали валенки, носки, рукавицы, платки и шубейки. Узнав о подозрениях, они тут же исчезли, а после  пошли слухи, что это всё от бомбы, которую недавно взорвали под Семипалатинском.   Отец пытался возить меня по больницам, но утешительного ничего нигде не услышал. Пятна чешуйчатого лишая особенно сильно досаждали по ночам. Я их так расчёсывала, что по утрам простыни были все в крови, которые я снимала и замачивала, натирала испачканные места мылом и с интересом наблюдала, как кровь растворялась в воде. Прополоскав простыни, развешивала их на заборе и опять скрывалась в укромном месте.
       Научившись бегло читать, увлеклась литературными произведениями. Первыми в этом списке стояли сказки, потом книга «Васек Трубачев и его товарищи»,   повести А. Гайдара, рассказы Д.Лондона,
 О. Генри, романы В.Гюго,  Ж.Верна, А.Толстого, братьев Стругацких и Беляева. Я перестала выходить во двор. Никакие посулы не могли оторвать меня от любимого занятия. Я так зачитывалась, что никого не слышала и не видела. Воображение живо рисовало мне читаемое, и я вместе с героями странствовала, попадала в невероятные ситуации и была счастлива, когда все благополучно завершалось. Иногда я перепрыгивала страницы, чтобы поскорее узнать, что дальше, иногда пропускала, неинтересные с моей точки зрения, места с подробным описанием баталий или любовных сцен, а иногда  читала начало, потом конец и только потом то, что было между этим. Я и не представляла тогда, что жизнь мне готовит испытания, нисколько не уступающие по значимости тем событиям, которые так бередили моё сердце.
   Странности я стала замечать  ещё тогда, когда заметила, что отец часто о чем-то шепчется с матерью. Раньше  я думала, что это из-за живота матери, который с каждым месяцем увеличивался, но после рождения брата, разговоры не закончились. Подслушать их невозможно было, потому что всегда на страже стояли дедушка с бабушкой. Когда старики с сестрой уехали, тайна родителей всё так же мне не открывалась.   
          Вскоре мы всей семьёй стали часто переезжать с места на место. В третьем классе за год я сменила восемь школ, последняя была в лесу, при какой-то специализированной больнице или санатории, где мне очень нравилось общаться с медперсоналом, слушать взрослые разговоры, оказывать мелкие услуги.
        Однажды услышала, что в угловой комнате есть потайная дверь и её надо замаскировать так, чтобы никто ни о чём не догадывался. Я пробралась в эту комнату, но никакой двери не увидела. На кровати лежал мужчина и делал вид, что спит, но я-то видела, как у него светятся глаза между ресниц.
-А ты не спишь! – проговорила я торжествующе.
-Конечно! Ведь ты меня разбудила.
-Почему ты один в комнате, а у нас много человек?
-Много – это сколько?
Я в уме перебрала всех, кто со мною проживал:
- Четыре.
-Зато не скучно! А мне нужна тишина, я тут работаю. Видишь, пишу, потом печатаю.
Печатная машинка так меня заинтриговала, что я ни о чём другом думать не могла.
-А я бы смогла на ней печатать?
-Конечно. Надо только хорошо знать алфавит и нажимать на клавиши.
-А попробовать можно?
-Давай так договоримся, сейчас мне надо работать, а ты придёшь после ужина, и мы с тобою поучимся, хорошо?
Такой вариант меня очень устраивал, и я с лёгкостью согласилась, забыв совершенно о том, зачем приходила. С того дня я стала регулярно наведываться в угловую комнату. Хозяин этой комнаты так проникся ко мне доверием, что поручал печатать отдельные страницы своих рукописей, из содержания которых не сохранилось в памяти ничего, только слово объект. С него начиналась каждая страница.
Однажды, допечатав то, что было нужно, я в ожидании моего приятеля, стала разглядывать картину на стене. Там сидела девушка  в светлой блузке, положив руки на стол. Рядом лежали то ли яблоки, то ли… что-то круглое. Присмотревшись, я увидела  между яблоками  что-то темное. Любопытство заставило меня придвинуть единственный стул с наброшенным на него полотенцем к стене и взобраться. Оказалось, что в картине  сдвинулся кусочек изображения. Когда взялась за него, он выпал и открылось отверстие. Поднявшись на цыпочки, заглянула в отверстие, а там - женщина в длинном темном платье с красивой причёской сидит у стола точно, как изображение на картине. Она взглянула в мою сторону, я со страху ловко заткнула  отверстие, соскочила со стула, опрокинув его,  рванула из комнаты.
Казалось, что я сделала что-то нехорошее. Сердце колотилось несколько минут где-то у горла, пока не успокоилось и я, наконец-то, стала осознавать происходящее. Естественно, любопытство преобладало над всем, и я решила вернуться. Подняла стул, поставила на место, утёрлась полотенцем и села за машинку. Но печатать уже не могла, в голову лезли самые невероятные мысли. Зачем этот человек подсматривает за  женщиной?  Воображение подбрасывало картинки, из которых мне больше всего нравилась, где женщину держат в заточении, чтобы принудить её к замужеству.
Когда хозяин комнаты вернулся, я уже собралась с мыслями и смогла совершенно спокойно поговорить ни о чём и удалится.
Наблюдательный отец сразу заметил во мне перемену, спросил: «Что случилось?»
-Пап, а что бы ты сделал, если бы узнал, что кто-то за кем-то следит?
-Если эта слежка никого из нас не касается, ничего делать не стал бы. Когда кто-то за кем-то следит, это кому-то очень нужно.
Я рассказала отцу всё что узнала, и он очень обеспокоился.
-Доченька, ты никому больше ничего не говори и туда не ходи. Не нравится мне всё это. Надо отсюда ехать и поскорее. А ночью я услышала шорох, увидела отца у окна. Он оглянулся.
-Не спишь? Это я тебя разбудил? Видишь, какая яркая луна! А мы спим и этой красоты не видим. Настроение отца явно улучшилось. На следующий день я зашла попрощаться к знакомому, но его не было. В комнате царил беспорядок. Вошла санитарка.
-Уехал! Путёвка закончилась. Вот уберу, и другой поселится. А тебе долго ещё?
-Мы тоже сегодня уезжаем. Давайте я вам помогу.
-Можешь постель снять! А я пойду хлорку разведу, едят её что ли?  Вот давеча развела, а уже пусто. Можешь и пыль протереть,  тряпки есть. Сначала влажной, а потом сухой, чтобы разводов не было.
Женщина ушла, а я бросилась к картине. Картина была другая, никакого отверстия в ней не было. И я подумала, что произошедшее вчера – это только плод моего воображения. Спустилась со стула и принялась за порученное дело, воспоминания проносились в голове, как метеориты.
Как-то я увидела отца в компании очень привлекательной на вид дамы. Они прохаживались по аллее в углу сада и разговаривали. Несколько раз и меня приводили к этой даме. Сердечко мое колотилось, как сумасшедшее, когда она рукой в перчатке гладила меня по голове, а потом, взяв за подбородок, пристально вглядываясь в лицо, а потом в глаза,  говорила ласковым голосом:
- Вот ты у нас какая!- крестила,- Пусть хранит тебя Господь!
 Я замечала, что незнакомка расстраивается при виде меня. Однажды она разрыдалась так, что отец позвал доктора и тот сразу увёл её. Мне до сих пор кажется, что именно эту женщину я видела в комнате.

                Уш Жиырма
      Вскоре мы и оттуда уехали, стали жить на барже, которая перемешалась по реке на нужные участки. Почему отец выбирал для жизни такие глухие места? Мне это, конечно, нравилась. Огорчало одно: не хотелось быть нянькой, а приходилось. Брат то и дело лез не туда, куда надо, и попадало за это мне. Я перед ним в долгу не оставалась и при малейшей возможности старалась отомстить, тут же раскаиваясь и жалея его. Отношение к нему поменялось, когда он чуть не утонул.
     Его тогда спасли, хотя был под водой, как мне показалось, целую вечность, я тихонечко молила Боженьку, чтобы братик мой не умер, и обещала больше никогда малыша не обижать. С тех пор мы с ним не ссорились. Да и жить под одной крышей нам оставалось недолго.
Только-только привыкла я, втянулась в орбиту новых отношений, как отец снова засобирался и теперь мы попали  в самый глухой, но теплый район Казахстана, где я впервые увидела юрты, саманные и глинобитные домики без крыш, по которым разгуливали овцы и козы. Отец сказал, что здесь, пожалуй, мы и построимся. Маленький поселочек со странным названием Уш Жиырма (потом я узнала, что это название обозначало цифру 23, так называли места поселения политзаключённых). Посёлок  с трех сторон окружали песчаные барханы, а с четвертой – густой тальник, разросшийся по берегу довольно широкой реки, с не менее странным названием Или. В этой реке водилась всякая рыба, но  особой гордостью считался улов маринки. Её безжалостно истребляли сетями, ставили поперёк реки мелкоячеистую сеть и  выбирали всё, что попадало. Отец ловил рыбу калышой (приспособлением в виде сачка) и солил её прямо на берегу реки в выкопанной яме. Укрывал засол клеенкой или мешковиной и присыпал землей. Любой житель поселка мог прийти и взять рыбу из этой ямы, когда ему понадобится. Рыба была с особым привкусом, чуть сдавленная тяжестью других слоёв, малосольная. С картошечкой в мундире она шла лучше всякого деликатеса. Поговаривали, что у неё внутри очень ядовитая пленка на стенках кишечника, но мы эту пленку тщательно убирали. Недавно я слышала по телевизору, что  маринки в той реке  уже нет - человеческое варварство, с которым всю жизнь боролся отец, сделало своё дело.
      Самой большой достопримечательностью поселка, где мы поселились, была лисья ферма, там разводили чернобурок. Их кормили кашей, которую вместе с рабочими раздавали юннаты – ученики единственной школы. Быть юннатами обязывали всех и меня в том числе. Поначалу на ферме пугал беспрерывный лай и вой лисиц, сначала я сострадала животным, которым по воле человека приходилось жить в клетках, но постепенно это чувство притупилось. У меня даже появились любимчики - отдельные, узнаваемые особи: Соня, Ласкун, Зубатый, Егоза и Хапуга. Не знаю, чем они  располагали к себе, но получали солидную прибавку еды. Чтобы каша была понаваристей, дети собирали с окрестных барханов черепах и сдавали поштучно на кухню, в зависимости от размера этих черепах, получали оплату. Однажды я тоже в этом поучаствовала, сдала пятнадцать штук, получила деньги и счастливая прибежала домой. Отец спросил, кивая головой на деньги:
- И где это дают?
- На звероферме. Там черепах принимают.
- И тебе не жалко этих несчастных?
- Кого?
- Черепах, из которых по твоей милости сварят кашу.
- К-к-какую кашу? (тут я вспомнила про гору пустых панцирей за кухней, и до меня стал доходить смысл моих действий).
- Папа, а что теперь делать? Их можно вернуть?
- Едва ли! А вот других черепашек ты можешь не собирать.
- Я никогда этого делать больше не буду. Прости меня.
Отец в очередной раз напомнил:
-Прежде, чем что-то делать, подумай! Ты обладаешь большим преимуществом перед другими существами - способностью мыслить, но, как я вижу, не любишь этим пользоваться.
- Я еще не научилась.
- Не маленькая! Пора уже.
 С тех пор у меня никогда не возникало желания смотреть на животных в клетках, ходить по зоопаркам.
             В школе я увидела, как мне показалось, ту самую женщину, с которой я встречалась прежде, только причёска и одежда была другая. Она часто оставалась со мною после уроков, объясняла, как надо решать задачи, как складывать числа в столбик.  Она всегда смотрела на меня так, как смотрела бабушка, когда уезжала от меня навсегда. Однажды её не стало, и учить нас стала моя мама. Никто нам ничего не объяснил по поводу ухода учительницы, поэтому мы гадали и так и сяк, что могло приключиться с нею.
           Повзрослев, я узнала, что  там тоже были политзаключённые поселенцы, которые построили и обслуживали эту ферму, а принадлежала она какому-то партийному главному руководителю.
             Однажды со зверофермы пропало большое количество лис. Нас по несколько раз спрашивали: видели ли мы кого-нибудь или что-нибудь.
Но мы ничего не видели, а лисы исчезли бесследно. Однажды отец их обнаружил в тайнике довольно далеко от посёлка. Видно там их убивали и выделывали шкурки. Как-то отец с озабоченным видом собирался в райцентр, как пришел незнакомец и вызвал отца в коридор. Он о чем-то просил, а отец громко отвечал: «Не пугай меня! Я три войны прошел! Не таких видал!» Я в это время была в кладовке рядом,  где по привычке затаилась с книжкой, вышла в коридор и увидела в руках дяденьки нож, приставленный к животу отца. Выскочив на улицу, я так заорала, что соседки высыпали на улицу, а дяденька куда-то скрылся, сказав на прощание то ли мне, то ли отцу: «Ну, смотри!». Отец кое-как успокоил меня, а через час или два приказал идти за ним. Прихватив небольшой чемоданчик, он повёл меня к нашему месту на реке, где обычно он рыбачил.
- Вот тут и закопаем! Нет, здесь нельзя! Будут солить рыбу, найдут. Лучше подальше от берега. Мало ли, весной вдруг река разольется!
 Мы перешли еще в одно место, потом еще в одно. Выбрав, наконец, то, что нужно, отец выкопал яму, как для засолки рыбы, завернул чемодан в клеенку, оторвав при этом от неё кусок, и всё закопал. Сверху тщательно заложил яму землей и травой так, что всё сравнялось. Потом нарисовал на клеенке химическим карандашом это место и сказал:
-Помнишь учительницу? Если она приедет, балетку надо ей передать, указать это место, сможешь? Никому об этом не расскажешь?
-Нет, не расскажу, а место покажу и балетку отдам!
-Доченька, ты уж постарайся! Хорошо?
Я кивнула головой в полной уверенности, что так всё и будет.
-Пошли дочка, если кто узнает про этот чемодан, мне смерть, да и тебя в покое не оставят. А я обещал! Самому любимому человеку обещал тебя вырастить и всё рассказать, а там уж как захочешь.  Жаль, что  всё не так, как хочется, складывается! Может, времена когда, и поменяются! Ты смотри не подведи!
  Отец уехал в город, говорили, что из-за раны в голове, где осколок сдвинулся и причинял сильную боль. Я видела, как отец страдал от приступов, и очень хотела, чтобы ему скорее помогли. Но он  прилетел на следующий день на самолете-кукурузнике вместе с доктором.
- Вот, дочка, доктор. Она тебя вылечит!
 Дело в том, что сыпь у меня так и не проходила, доставляя мучения,  узелки давно превратились в противные огромные серебристые бляшки. От расчёсов на мне не было живого места. Чем только меня не мазали! К разным бабкам возили – бесполезно! Бабушка в церковь водила, а там сказали, что по воле Божьей всё само пройдёт. Это, мол, наказание за грехи предков на меня наложено. Но отец мечтал найти хорошего доктора. Он созвонился с фронтовой подругой, а та с дочерью, которая работала заведующей больницей.
    Ираида Андреевна, дочь фронтовой подруги отца, не стала класть меня в стационар, а забрала домой, где я стала жить с её двумя дочками в одной комнате. Супруг Ираиды Андреевны боялся, что от меня девочки заразятся, но она его успокоила: «Так надо, это не заразно!»
   Тогда мне в Алма-Ате и представился случай, увидеть Никиту Сергеевича Хрущева. Все кричали «Ура», а кто-то выкрикнул: «Кукурузник!» и этот голос почему-то был громче всех и мне запомнился на всю жизнь. А еще я побывала в цирке, где показывали человека без рук. Он ловко пользовался вместо рук ногами: зажигал спички, пил из рюмки, причесывался, даже рисовал. Ночью я не могла уснуть, мне виделся отец, в шуме дождя слышался его голос. А утром я узнала из телеграммы, что его не стало - самого любимого моего человека. Я не могла этого осознать, хотелось скорее приехать домой и убедиться, что всё это неправда, что дома всё в порядке. Погода была не лётная, но муж Ираиды Андреевны, лётчик, договорился и меня отправили  багажно-почтовым рейсом.
     Дома никто меня не встречал, да и дома тоже не было, а только обгоревшие головёшки. Я вспомнила, с какой радостью отец и его друзья строили этот дом. Как он искал черепицу на крышу, хотел, чтобы дом был, как он видел во время  войны в Европе.
-А чем мы хуже поляков или чехов!
 На новоселье веселились и до утра не спали, вдыхая запах свежеструганных половых досок. Потом отец украсил окна и крыльцо ажурными ставнями и карнизами. Я тоже участвовала в их изготовлении, приложила немало труда, выдраивая наждачкой  выпиленный рисунок. С недоверием  смотрела на пепелище и душа не хотела понять, что от красивого и тёплого дома  осталось только это страшное зрелище. Нет! Не сюда так рвалось моё сердце все эти дни! И вдруг прорвало:
- Папа, папочка, что же это? А где мама? Где брат? – завопила я,  обращаясь в пространство.
 Зубы застучали мелкой дробью, и я почувствовала, как тело моё обмякает, а я как бы со стороны вижу себя бледную, в судорожных рыданиях. Кто-то тронул меня за руку. Незнакомый мальчик в длинном пальто попросил:
-Не плачь! Слезами горю не поможешь. Иди домой.
-Куда домой? – закричала я вне себя,- куда домой! Иди-ка ты сам домой, пока не получил.
- Мне тоже идти некуда, папка в морге, мамка в больнице. И дома у меня нет, видишь, сгорел.
-А ты кто?- я перестала скулить и насторожилась.
-Я - Толик.
Как же я брата своего не узнала? А он меня не узнал!
-Толик? А где папа?
-Я же говорю, в морге.
Я не знала, что такое морг. Но я схватила брата за волосы и стала трепать, приговаривая:
-В морге, говоришь? Я тебе покажу «в морге»!
Брат не закричал, а как-то засипел и стал безропотно заваливаться на бок. Длинные рукава мешали ему защитить себя. Я опомнилась, когда он сказал:
-Не веришь, пойдем, покажу!
Поставила брата в вертикальное положение и только тут увидела, какой он тщедушный и чумазый.
-Веди!
Мы пришли к какому-то обшарпанному зданию, и подошли к заколоченному окну. Брат оторвал доску и полез в окно, я – за ним.
В полумраке он уверенно пошел к проему без двери. Там света было больше от тусклой лампочки под потолком. Прямо в центре помещения стояло несколько топчанов, накрытых простынями. Брат подошел к крайнему и откинул белое полотно:
-Смотри!
Я увидела страшное лицо, застывшее в крике. Оно ничем не напоминало  отца. Широко открытый рот, в котором виднелись желтоватые прокуренные зубы, совершенно искажал тот образ, который я собиралась увидеть.
-Ты кого мне показываешь? – угрожающе спросила я.
- Папка это. Его браконьеры убили.
      С этого момента в моей душе образовалась холодная могильная пустота, которую ничем нельзя ни отогреть, ни заполнить. На этом  закончилось счастливое детство, началась борьба за выживание.

Детский дом
       Сразу после похорон неожиданно приехала учительница.  Я сводила её к заветному месту, мы выкопали чемоданчик. Она почти не разговаривала, а только плакала. Вечером я услышала что-то о детском доме и уснула, а утром её уже не было. Когда умывалась, на своей шее я обнаружила  другую клеёночку с рисунком и каким-то адресом. 
        Мать  в этот же день решила уехать из тех мест, где её уже больше ничего не держало. Да и знакомые советовали уехать от греха подальше, мало ли что убийцам отца в голову взбредет. Их ведь не нашли ещё!
      Ехать матери было некуда. Были  родственники на Украине, но за душой ни гроша, а туда из Казахстана не ближний свет. Хорошо, хоть люди одеждой выручили, да пособие из военкомата и с работы отца дали.
-Знаешь, дочка, отдам я тебя в детский дом. Там ты хоть сытая будешь, а мы с Толичкой как-нибудь уж перебьёмся.  Вдруг, кто замуж  меня возьмёт, защита будет! Я ведь не приспособленная к жизни совсем, белоручка, как дальше жить, ума не приложу! Боюсь, пропаду!
       Мать действительно была белоручкой. Из детства запомнился её длинный халат с павлинами во всю спину, длинные красные ногти, папироса «Беломор» между длинными тонкими пальцами в одной руке и затрёпанная книга в другой. Иногда ходила на работу, преподавала немецкий и французкий языки (на это давал право диплом об окончании Львовского университета).
         Я плохо понимала то, о чём говорила мне мама. Хотелось, чтобы всё прокрутилось назад, чтобы вернулось  мгновение, когда мы все вместе барахтались на полу, а отец кричал: «Полундра! На абордаж!»
Смысл сказанного матерью дошел до меня только тогда, когда я очутилась в цепких руках двух сильных женщин, а мама с братом поцеловали меня и исчезли за дверью.
-Больше я их никогда не увижу? – выстрелило у меня в голове, и я, рванувшись за ними, истошно завопила:
-Мамочка, не бросай меня, я хочу с вами!
Но крепкие руки женщин дали мне понять, что ничего в этой ситуации уже не изменить. В тот момент я поняла смысл слов учительницы о детском доме и возненавидела её.
        Так или иначе,  пришлось приспосабливаться к новым условиям жизни, но мысль найти брата и мать уже не покидала ни на минуту. Через несколько месяцев представился случай, и я вырвалась на свободу, совершенно не зная, что делать и куда ехать. Подчинилась провидению, приехала на автовокзал и села в первый попавшийся автобус, который шёл, как оказалось, в сторону незнакомого поселения. Доехав до конца, вышла из автобуса и пошла туда, куда понесли ноги. Они вынесли меня на площадь, в центре которой стоял дом культуры. Над зданием полыхало полотнище: «Приветствуем участников августовской конференции!» Меня привлекло слово конференция, которое не раз произносила мать, и я вошла в здание. Откуда-то донеслись аплодисменты, пошла на этот звук. В большом зале чинно сидели люди и внимательно кого-то слушали. Прямо передо мной, с краю, сидела женщина, её профиль показался знакомым. Прямой нос с легкой горбинкой, как у Клары Лучко, был только у моей мамы. Я неуверенно прошептала:
-Мам, это ты?
Женщина повернулась, и сердце у меня бешено заколотилось в горле: «Она! Мама!»
-Жди меня на улице, я сейчас выйду.- сказала женщина и отвернулась.
«Нет уж, - подумала я,- глаз теперь с неё не сведу, а то улизнет, и ищи её потом опять».
Стоя за дверью, в щёлочку наблюдала, как мама держит спину, голову, как поглядывает на дверь искоса.
-О чем она сейчас думает? Радости от встречи со мной я не увидела, скорее досаду.
-Ты как здесь очутилась? Как нашла меня? – спросила мама, как только объявили перерыв.   
-Не знаю, я сбежала.
-Ты в своём уме? Тебя же уже ищут, наверное!
-Я туда не вернусь, – сказала я твёрдо, - хоть режь меня на кусочки!
- Ах, ты, дрянь! Не хватало, чтобы ты ещё мне нервы мотала! Поедешь, как миленькая!- мама вцепилась в меня ногтями с такой яростью, что я от боли чуть не закричала.
-Мамочка, я по братику соскучилось! Можно я его только увижу.
-Чёрт с тобой. Побудь. А я сейчас сообщу куда надо.
Мы вышли на улицу, пошли к зданию милиции.
-Мам, они меня сейчас заберут. Давай завтра им сообщим!
-Что с тобой делать? Хорошо, всё равно ты мне уже настроение испортила,  на конференции я отметилась… ладно, поехали домой.
От предвкушения встречи с братом, я не могла усидеть на месте, голова вертелась, как на колу. Сердце, переполняясь чувствами, пело. Приехали в землянку с глиняными полами и резким кизячным запахом. Толик во дворе таскал на верёвочке старую калошу, нагруженную камешками.
-Толик!- заорала я не своим голосом, - Толичка! – И разрыдалась, тиская его в объятиях.
-Мам, чего она меня душит? Скажи ей!
-Оставь его. Есть, небось, хочешь?
-Ага! – сказала я, совсем одурев от счастья.
-Ага! А чем я тебя кормить буду? Ты дылда здоровая, в тебя всё, как в прорву
-Нет, я только чуть-чуть поем и наемся. Мне только хлеба и супа немного, если есть.
-Супа нет. Вот картошка в мундире. Ешьте! Вечером молока обещали принести.
Молоко принес старик непривлекательной наружности, когда мы уже ложились спать. Как объяснила мать, это был хозяин дома. Во-первых, он был совсем чёрным, а оттого страшным, во-вторых, глубоко посаженные маленькие глазки так и впились в меня, как две осы, жаля  без сочувствия. Сквозь сжатые ресницы я видела, как он недовольно повернулся к матери:
-А это кто? Ты про гостей мне ничего не говорила!
-Это племянница моя. На один день только приехала. По брату соскучилась. Вы, Дюйсен, не сердитесь, она завтра уедет.
-Если завтра, то ладно. Сегодня, значит, тебя не ждать? Бабу охота!
-Попозже! Я постараюсь.
Старик ушёл. Съёжившийся при старике брат, ожил, стал обо всём меня расспрашивать, вспоминать, как раньше с папой мы хорошо жили. За разговорами сон нас и сморил. Проснулась я от каких-то стонов. Сползла с кровати и пошла на звук. Увидела распростертую мать на полу и на ней прыгающего и хрипло дышащего хозяина дома. Я огляделась и ничего кроме кочерги не увидела, схватила её, со всей силы  огрела злодея по голове.
-Ой, убила! Убила! – истошно завопил хозяин. Он держался за голову, а перепуганная мать  пыталась втиснуть ему между пальцев тряпку,- Вон из моего дома, чтобы я вас больше не видел!
-Дюйсен, ну куда мы среди ночи пойдем, ты прости её, она же без умысла.
-Мне плевать, что вы все думаете! Она меня чуть не убила! У-У,шайтан - бала! Глаза б мои тебя не видели!
Мать нервно схватила меня за руку и дернула:
-Пошли, уродина! Опять навязалась на мою голову!
В комнате попыталась напоить водой, потому трясло меня так, что зубы громко стучали по кружке, расплёскивая воду. Тогда мать выплеснула остатки мне в лицо и стала хлестать по щекам:
- Дура! Дура! Дура! Что ты наделала! Где нам жить теперь
- Мама, не бей её!- закричал Толик. Он вскочил с кровати и вцепился матери в подол,- она хорошая! Она любит меня! Брат завалился и стал биться в конвульсиях. Мать опомнилась и бросилась к сыну:
-Толичка! Мальчик мой! Прости меня! Господи, только не это!
Она схватила брата и прижала к себе. Он потихоньку затих. Мать переложила его на кровать и ушла в соседнюю комнату.
Меня всё трясло, и я никак не могла согреться. Мать вернулась, дотронулась до моего лба и одернула руку.
-У тебя же температура! Надо в больницу. Ты идти сможешь? Нет, пожалуй, не сможешь и донести я тебя не смогу. Что делать, ты же горишь вся! Придется опять на поклон к этому извергу идти.
Через несколько минут мать посадила меня в какую-то дурно пахнущую тележку и потащила за собой. Очнулась я в больнице на кровати, в комнате никого не было. Появилась мать и попросила меня сказать, что я сильно кашляю, и что у меня очень болит грудь.
- У тебя был нервный срыв, держать долго не будут. А мне надо дела утрясти. Если скажешь, как я прошу, полежишь здесь дней десять.
Просьбу её я выполнила, и больше мы не виделись. В больнице я пробыла больше месяца. Как-то ночью привезли девочку с болезнью Боткина и положили со мною на одну кровать. На следующий день меня посадили на карантин. И выписали только в конце сентября. Мама ни разу не пришла. Выписав, врачи вывели меня за ограду и сказали:
-Дорогу домой знаешь? Иди.
Я и пошла, куда глаза глядят. Шла, шла и вышла на ту самую площадь, где ещё висело то самое полотнище со словом «конференция». Отсюда мне было легче сориентироваться. Через полчаса я уже была на месте. Постучалась в дверь. Выглянула незнакомая женщина.
-Тебе кого, девочка?
-Тут тётенька с мальчиком жила.
-Учительша? Так она уехала отсюда. Вроде в другой район. А я на её место. Ты кто ей будешь?
-Никто.
 Я насупилась и чуть не заплакала: Что же получается? Мне опять её искать? Где? В каком районе? На улице уже не лето, а у меня лёгкое платьице. Что делать?
Побрела по улице. Может она здесь, просто на другой улице живет? Я немного воодушевилась и принялась за поиски. Несколько холодных ночей провела в небольшом парке, но поиски результата не дали.
Поскитавшись по городу несколько дней в надежде найти маму, я решила вернуться в детский дом. Надо было пережить зиму, а уж потом повторить попытку поисков. Водитель автобуса согласился довезти меня до города.
     Жизнь в интернате не угнетала, если иметь голову на плечах. Хитрые  изворачивались, глупые расплачивались, а я попала в категорию «психованных», которых лучше не трогать. Меня это вполне устраивало потому,  что я опять увлеклась чтением и у меня появилась мечта. Я решила съездить к дедушке и бабушке на Украину. Их я ещё хорошо помнила, а через них хотела воссоединить всю семью.
     Учеба, пионерские лагеря, занятия спортом, вокалом, хореографией, театром так захлестнули, а время так закрутилось, что я только успевала отсчитывать годы. Запомнилось, как начальник лагеря отправил меня вместо своей дочери в  пионерский лагерь на Иссык-Куль, а там катастрофа! Льдина упала в озеро, и оно вышло из берегов, затопив наш лагерь. Мы в это время были на экскурсии, ходили на какую-то гору. Это нас и спасло. Сидим на верхушке, а вокруг вода клокочет, выкидывает среди всякого мусора то руки человеческие, то тела людей, то животных с выпученными от страха глазами. Вывозили нас оттуда вертолетами. В больнице спросили фамилию, назвала свою, забыв о том, что поехала в лагерь по чужому свидетельству о рождении. Тот, кто фамилию спросил, кому-то сказал: «В списках не значится». Что со мной делать, никто не знал. Отправили куда-то на море со всеми вместе, а оттуда через некоторое время отправили назад. Тут меня и нашли интернатские начальники, чему я не очень обрадовались. Однако одна воспитательница так рыдала от счастья, увидев меня, что я впервые почувствовала себя нужной кому-то. Стала по выходным к этой воспитательнице домой  ходить. Её старенькая мама учила меня кулинарным премудростям, а она - правилам личной гигиены. Мне нравилось в этой семье, где ко мне относились ровно и спокойно, никого я не раздражала и не нервировала. Нравились салфеточки, слоники, гитара на стене рядом с картой СССР. Эту модель обустройства и отношений я мечтала перенести в свою будущую семью.
                Украина

    После восьмилетки дорога была у нас одна -  в школу механизации, но мне очень хотелось стать врачом, а для этого надо было заканчивать десятилетку. Вот тут я опять вспомнила про родственников. Не долго думая, схватила свидетельство о рождении и об образовании, помчалась из Казахстана на Украину. В поезде ехала зайцем на третьей полке. Сочувствующие попутчики помогали прятаться от ревизоров и досыта кормили. Благо, добрые люди в СССР не перевелись.
    На Украине в Донецке нашла справочное бюро, расспросила и получила всего два адреса с редкой фамилией Шухнин. С первого же захода попала на дядю Сережу. Толстый добродушный дяденька меня не узнал, а стоявшая за его спиной женщина приняла за побирушку:
-Мы не подаем!- сказала она сердито, поправляя пышную прическу. Но мужчина был милосерднее. Он оглядел меня с ног до головы и спросил ласково:
- Ты хочешь есть?
- Я всё хочу! И поесть и помыться! Вы же меня не узнали, вот и не пускаете в дом, а я, между прочим, ваша племянница Наташа.
- Во-первых, это не дом, а квартира, во-вторых, у нас племянница Наташа намного старше, она в этом году консерваторию закончила и живёт в Москве. А ты самозванка! – опять высунулась женщина,- гони её, Зёзик и закрывай дверь.
Я заволновалась, показала женщине язык и схватила дядю Серёжу за руку:
- Я из Казахстана. У меня мама Валерия, ваша сестра. А еще дедушка Валериан Сергеевич и бабушка Любовь Васильевна, а ещё сестра Люба и брат Толик.
-Правильно. Есть у меня сестра Валерия. А Любаша здесь учится. Я её в общежитие определил. А вот языки показывать хорошим людям не стоит. Проходи, разберемся! Росенька, дай ей помыться и накорми. Женщина с брезгливым выражением лица тщательно отскребла с меня дорожную пыль, при этом всю дорогу стонала и приговаривала:
- И откуда эти нищие родственники берутся на мою голову? Сколько их ещё будет? Мои - все живут за границей, не беспокоят и правильно делают! А тут – проходной двор! Никакого покоя на старости лет!
  Пока «тетя» ворчала и с остервенением терла меня, я осматривалась. Такой роскоши ещё не видела. Всё блестело и благоухало. Белоснежная ванна, полочки с набором всевозможных флаконов казались сказочными. За столом я коротенько рассказала свою биографию, упустив тот факт, что окончила восьмилетку в интернате, передала привет от мамы и братика, извинившись за отсутствие подарков, которые якобы остались в чемодане, а тот украли у меня в Челябинске при пересадке.
    На следующий день дядя Сережа повёз меня в магазин, приодел, потом показал школу, где он был директором, а уже потом мы
отправились на завод «Азовсталь» к его другу. Нас провели по всему заводу, показали место, где я буду потом работать и комнату в общежитии, где я буду жить. Меня никто не спросил, а хочу ли я тут жить и работать? По возвращении, я сказала, что очень хочу повидать дедушку с бабушкой  (теперь я узнала, что фамилия у них Овчаровы)  прежде, чем смогу приступить к деятельности на заводе. Дядя Сережа возражать не стал, даже поприветствовал моё нетерпение, посчитав это проявлением чувств, купил билет, снабдил напутствиями, подарками и небольшим количеством денег. Теперь я ехала полноправным пассажиром, и очень гордилась собой. Я выросла в собственных глазах настолько, что могла теперь относиться к себе с некоторой долей уважения. Дядька-то у меня ого-го! Если это для меня имело значение, значит, можно было и перед другими этим козырнуть.
     В Новгородке меня встречали дедуленька с бабуленькой, которых я не видела тысячу лет. Они робко стояли на автобусной остановке, притулившись друг к другу. Я их как-то сразу узнала .
- Вот она, егоза! Выросла-то как!
Меня со слезами на глазах расцеловали. Дедушка довольно поглаживал усы, прищурив один глаз, а бабушка оглаживала меня по спине и по плечам, как бы проверяя целостность и сохранность.
Я поначалу немного смутилась от такого внимания, застеснялась, а потом, приняв независимый вид, сказала:
- Здравствуйте, привет вам от мамы, а папа умер.
- Ну и слава Богу!- сказала бабушка и перекрестилась,- Царство ему Небесное! Освободилась Элечка от этого неотесанного мужлана. Как она там поживает?
- Никак! Я её годы не видела! Она же меня в детдом сдала!- проговорила я с долей злорадства, мол, видите, какую вы дочь воспитали!
- И правильно сделала. Надо было и  брата твоего туда же. Всё равно с вас толку уже не будет! – бабушка всеми силами защищала свою несравненную Элечку, а я, как было видно, по-прежнему ничего для неё не значила.
- А какой с нас должен быть толк?- поинтересовалась я.
- Служение Родине, прежде всего, умение прожить жизнь с максимальной пользой! Валериан Сергеевич с достоинством пережил все лишения, а семенной коллекции, которую он берёг для своего Отечества, цены нет! При этих словах, бабушка приосанилась и гордо подняла голову.
- Что о ней теперь говорить!- проговорил с досадой дедушка,- тешите себя иллюзиями, наимудрейшая, а напрасно!
- Как это иллюзиями? Если бы не революция, ты стал бы известным учёным с большим именем!
-Бабушка, а зачем сделали революцию?
-Ох, детка, ни к чему тебе этим интересоваться! Кому-то очень хотелось раскидать нас по всему миру, перетасовать, как колоду карт! Кто смог, уехал за границу…
-А кого-то в кутузку! – добавил дедушка, - и меня заодно за эти самые семена, мол,  от Советской власти скрыл! А я их в самые голодные годы, как зеницу ока берег! Что я за это время пережил, одному Богу известно.
- Дедушка, ты же, я помню, неверующий, а имя Бога упоминаешь.
- С кем поведёшься, как говорится! Если бы не Валерия, не знаю что и было бы.
- Это ты про маму? Расскажешь, дедушка?
- А нечего рассказывать! Я хотел семена редкие государству передать, проводил селекционные пробы, а меня заподозрили в неблаговидных делах, арестовали. Валерия в Москву поехала, к самому Сталину, да её там к Кожедубу направили. Настырная!  Добилась моего  освобождения. Семена мне не вернули. А из тех крупиц, что остались, я вырастил новую коллекцию. Сейчас придем домой, и увидишь моё поле.
    Поле было в длину метров шесть и в ширину – метра четыре. Ухоженное и разделенное на ровные квадратики, оно напоминало шахматную доску. А таблички на грядках – шахматные фигуры.
- Видишь, чем занимается дедушка? Да ещё улей.
В конце двора под деревьями стоял маленький домик на ножках.
- Как у бабы Яги, только маленький! А зачем улей?
- Во-первых, у бабы Яги домик был на курьих ножках, а во-вторых, в улье живут пчёлы, они помогают мне опылять вот это поле.
-Какой ты, дедушка, предусмотрительный. А мне можно будет с тобою наукой заниматься?
- Скучное это дело, доложу я вам, и совсем не девчоночье!
У дедушки с бабушкой я гостила всё лето. Один раз приезжала тётка из Борисполя с двумя двоюродными братьями: Женькой и Сашкой, и очень хвасталась, что дети её «сущие дарования в живописи, будущие гении». В другой раз  – дядька из Киева на красивой машине «Зим», побыл с дочкой Лариской часа два и уехал, даже не предложив мне прокатиться до околицы. Отчего на всю жизнь вызвал в моей душе презрение.
   Дедушка с бабушкой жили скромно, поэтому объедать мне их не хотелось. Это сестра моя могла приехать, проваляться пару дней, не гнушаясь, выгрести последние копейки из их карманов и уехать. А я была с полным отсутствием голубых кровей, которые мне якобы должны были достаться по наследству, пошла в отца-работягу «от сохи». Меня это обстоятельство нисколько не напрягало, напротив, я всё время была в поиске какой-нибудь деятельности. Вот и теперь я пошла по дворам, предлагая услуги в прополке огородов, мытье полов, мойке окон. Мой труд оказался востребованным, и я каждый день приносила домой то лукошко яиц, то кринку молока, то плошку сметаны, не говоря об овощах и фруктах! Бабушка всплёскивала руками и причитала:
- До какого позора дожили, Валериан Сергеевич! Собственная внучка по людям ходит!
- Не побирается же! Зарабатывает! А труд красит человека! Я горжусь тобой, внучка! С таким подходом к жизни, может, и наука тебе будет по плечу!
Однажды  я увидела, как бабушка истово молится и просит Боженьку спасти детей её и внуков.
-Бабушка, а чего ты так вечером молилась и плакала? – спросила я бабушку утром.
- За вас за всех и молилась! Времена лихие ещё не закончились. Революцию да войну, как я понимаю хитрые и страшные люди затеяли, нас без крова оставили, а сколько истребили народа русского, не сосчитать! Скоро делёжка начнётся, вашему поколению тоже не сладко будет. Сколько ещё  всяких испытаний предстоит!
- Каких испытаний, бабушка?
- Новое иго на нас накатилось о трёх головах. Раньше только набегами паслись по землям нашим супостаты разные, а теперь как у себя дома хозяйничают. Хуже крепостного права.
-Что ты такое, бабуля, говоришь? После революции рабочий народ стал хорошо жить. Это богачам пришлось удирать отсюда!
- Состоятельных людей прогнали, чтобы богатства их отобрать руками  рабочих и крестьян. А кому эти богатства достались? Разве тем, кто за это боролся? Земли крестьянам не дали,  заводы – рабочим тоже не отдали. Всё стало «государственным», а это значит, что к богатствам доступ только у горстки людей. Кто они? Откуда? Никто не знает. Может быть, масоны, а, может, сионисты или конфуцианцы. Церкви вон отобрали, а когда вернут, неизвестно! В Индии тоже так было. Забрали храмы, а потом возвращать стали. Может, и нам когда-нибудь церкви вернут, если Англия с Америкой договорятся.
-Бабушка, ты такую чушь несёшь! Ну, при чём тут американцы и англичане? Они просто были нашими союзниками на войне. Второй фронт открыли.
- Чтобы Европу поделить между собой.
Я понимала, что бабушка в 87 лет вполне уже могла страдать слабоумием и нести всякую околесицу, поэтому старалась пропускать мимо ушей всё, что она пыталась мне втемяшить.
           С какой теплотой сегодня я вспоминаю этих добрых стариков, которые прожили, чуть ли не до ста лет,  достойную жизнь, вырастив шестерых детей, дав им высшее образование, ни разу ни в чём никого не упрекнув, безропотно закончили жизнь в доме престарелых. Отчего я тогда не осталась с ними? Помчалась, сломя голову опять в интернат, подальше от завода, от страшных мартеновских печей, лязга и гула, так больше никогда и не увидев их. Перспектива – стать врачом, к сожалению, мне там не улыбнулась. А вот сестра стала врачом, вышла замуж, родила сына, но о дедушке и бабушке, как и мама, позаботиться не смогла. Где могилы стариков я  и не знаю. Но разве семейство Меранди по линии бабушки и семейство Шпалинских-Овчаровых по линии дедушки  перестало существовать? Ведь все шестеро детей благополучно прожили жизнь до глубокой старости, дав продолжение обеим ветвям.
                Возвращение
Обратно в Казахстан ехала через Москву. Там, в надежде обрести новые родственные узы, по совету дяди Серёжи заехала к дяде Вите. Он работал в газете «Известия». Во время войны, бросив жену Ольгу и четверых детей в Волгограде, женился на фронтовой подруге и переехал в Москву. Принял меня очень настороженно, когда я прошла целую систему консьержек и кодовых замков. После разговора за чашкой пустого чая,  выпроводил, посетовав на плохую память, сунув в руку 10 рублей.
-Иди, ни к чему тебе здесь оставаться, сложно всё!
Больше я не делала попыток найти родственников, их «голубая» кровь меня больше не интересовала.
Вернувшись в детский дом, я уговорила директора оставить меня в интернате и пошла в девятый класс. Мою просьбу в нарушение всех инструкций удовлетворили. В девятый класс я пошла в городскую школу, где в классе меня всерьёз никто не воспринимал и, наверное, не уважал. Ведь детдомовские дети всегда пользовались дурной славой. Поначалу я была тихой, присматривалась к «домашним», потом стала видеть своё преимущество и проявлять его. Благо, что занятия  почти во всех кружках Дома Пионеров мне в этом очень помогали. Моя активность не всем нравилась, но это меня мало беспокоило, потому что я была востребована. А что человеку в этой жизни ещё надо? Главное – быть востребованным семьёй, учреждением, страной. Ведь взамен на эту востребованность ты получаешь то, за счёт чего можешь считать жизнь удавшейся.
Когда училась в старших классах, стало модным отдавать детдомовцев на выходные в семьи горожан для адаптации. Вот и меня отдали в «семью» с маленьким ребенком, где я нянчилась с этой малышкой весь день  в субботу, пропустив занятия в школе, а вечером меня голодную отправили спать. Когда я заикнулась о еде, мне принесли кружку воды с куском хлеба. До меня доносился запах жареной колбасы, и сводило кишки в голодных судорогах. Я плакала от жалости к себе и мечтала вырасти, купить этой колбасы целый вагон, и есть, пока не наемся. На следующий день я вернулась в детский дом с твёрдым убеждением, что чужие родители – сволочи! К счастью, больше тех людей я никогда больше не видела, но с тех пор у меня появилась традиция с получки покупать палку хорошей колбасы и съедать её в течение короткого времени. Потом меня взяли дедушка и бабушка, которым я перемыла полы, перечистила посуду. Они кормили меня гороховым супом, гороховыми оладьями и гороховой кашей, говоря при этом, что это самый полезный продукт, особенно для стариков, потому что дешёвый. Я не возражала, занималась делами, слушала по «Маяку» новые песни,   разучивала. Однажды, по рассказам стариков, ночью после такого сеанса разучивания, я села на кровати и начала с закрытыми глазами горланить во всё горло песни. Потом встала и пошла на них. Они врассыпную со своей постели, а я улеглась на их место, как ни в чём не бывало, и проспала до утра, а старики вовсе глаз не сомкнули. Утром они сами от меня отказались, и я с радостью отправилась восвояси. Меня это нисколько не огорчило, потому что в интернате кормили гораздо разнообразнее.
В третий раз я попала к заместителю председателя горсовета. Его жена была директором ресторана. Вот где мне жизнь показалась райской. Никого целыми днями дома не было, никто не обращал внимания на меня, только  Люська - моя одноклассница, а их дочь, приставала с вопросом: « Как тебе Славик или Витёк?». Учиться она не хотела, все разговоры сводились к мальчикам. А меня этот вопрос ещё не волновал. Поэтому собеседник из меня был никакой, и я, справившись с уборкой, могла предаваться любимому занятию – чтению. Благо, что библиотека в доме была огромная, в две стены. Вскоре отец Люськи, видя моё целомудрие и благотворное, по его мнению, влияние на дочь, решил оставить меня у себя на неопределённое время, легко договорившись с начальством. Я перешла в дом одноклассницы с вещами, и стала хвостом ходить за Люськой, как в детстве за сестрой, а потом докладывать её отцу, где мы были и что делали, сильно привирая по просьбе самой Люськи. Я даже не подозревала, что совершаю неблаговидное дело, так убедил меня её отец, что я должна это делать ради спасения Люськи, ведь «она с огромным ускорением катится в пропасть». Люська же убеждала меня в обратном, что я буду гадиной, если стану докладывать обо всём её папеньке.
-Надо быть хитрее и изворотливее в этой жизни, иначе пропадёшь! Зачем отцу знать то, что ему знать не надо? Я же не рассказываю матери о его шашнях с секретаршей! А ему о шашнях матери с водителем! Мне это до фени! У них своя жизнь, у меня – своя! И ты не будь дурой! Слушай меня и всё будет, как в лучших домах Лондона!
Я не имела представления о великолепии домов Лондона, поэтому спасала Люську со всей ответственностью.
   Однажды, в шезлонге под раскидистым карагачем я с упоением читала книжку про индейцев, от всей души сочувствуя им. Люська опять где-то пропадала, но я должна была говорить родителям, что она весь день была при мне. На этот раз она отсутствовала недолго, не успела я дочитать, как Чингачгук ловко орудуя луком и стрелами, завладел винтовкой , «подруга» появилась в поеме калитки и закричала:
- Быстро собирайся,  мы идём в гости!   
Наспех надела на меня  свою летнюю юбку с ярко-зелёными пальмами , которая мне очень нравилась (напоминая о маме),  блузку салатного цвета и  зелёные туфли-лодочки на каблуке. На голове соорудила прическу «бабетта», которая была очень модной, приколола  бантик, подкрасила мне глаза, ресницы, губы. Я глянула на себя в зеркало и испугалась своей взрослости. На меня смотрела чужая тетенька в болоньевом плаще, который привезла из-за границы для себя Елена Григорьевна – мать Люськи.
- Годишься! Там все упадут! Понимаешь, ты очень понравилась одному человеку. Я пообещала познакомить. Будешь, как сыр в масле кататься, знаешь какой он богатый! Он с Зойкой из нашего класса крутил. Какие подарки ей делал! Только она, дурра, забеременела и этим всё испортила! Из-за этого её родители куда-то в деревню к бабкам отправили. 
Люська говорила о каких-то непонятных мне вещах, которые, в силу отсутствия каких бы то ни было знаний, кроме ботанических, постичь я просто не могла, как бы не напрягала мозги. Поэтому ничего страшного в предложении не увидела, а просто приняла к сведению информацию и с долей любопытства побежала вприпрыжку вслед за Люськой.  Уж очень хотелось взглянуть на того, кому я так сильно понравилась!
Шли не очень долго, и пришли к большому дому с огромным забором. Люська нажала на кнопочку и ворота открылись. Меня эта метаморфоза привела в восторг. Надо же! Ворота сами открылись! Даже у Люськи такого не было! Я смело шла за Люськой, но в доме оробела. Там оказалось несколько взрослых мужчин за накрытым столом и женщина в платке. Она представилась Татьяной. Из мужчин познакомился только один, он представился Ибрагимом,  пригласил нас за стол и посадил  возле себя. Все уставились на меня, разглядывая, как ракушку. Мне эти взгляды не понравились, и я насторожилась. Когда мужчина положил мне руку на плечо, уговаривая выпить вино, я насторожилась ещё больше и стала думать, как по-хорошему выйти из этой ситуации. Сослалась на то, что надо руки помыть.
- Иди на кухню, там бабка, она тебе всё покажет,- сказала Татьяна.
Я прошла на кухню и увидела старушку с добрым потным лицом. Спросила, как можно отсюда уйти и услышала, что уйти невозможно, потому, что дверь заперта. Паника овладела мной.
-Бабушка, а туалет у вас где? А кладовка? Может, в окно, где можно?
- В туалете окна нет. А в кладовке такое, что тебе не пролезть. Зачем шла сюда?
- Меня подружка обманула. Она сказала, что в гости, а тут дверь закрыли! Мне это не нравится! Да и мужчина смотрит на меня нехорошо!
- Этому коту только сливочки подавай! Ох, девка, где голова была, когда шла сюда? Ишь, как разоделась!
 -Не моё это! Я детдомовская! Обманули меня! Покажи окошко в кладовке.
Окошко действительно было небольшое, но я каким-то чудом пролезла, сняв верхнюю одежду. Как бежала и лезла через забор, помню плохо, но счастье было неимоверное, что вырвалась. Дома отец Люськи увидел меня, и глаза его округлились до такой степени, что пришлось всё рассказать. Он посадил меня в машину и приказал показывать дорогу. Не знаю, что он делал в доме, но вернулся с зарёванной Люськой. Татьяна бежала за ними следом и умоляла не раздувать этого дела, что всё не так, как  кажется. Дома Люську бить не стали, как отец пообещал, потому, что его вызвали срочно в область. Там он узнал о повышение по работе,  о том, что должен как можно скорее  переехать в какой-то областной центр и приступить к новым обязанностям. Благо, учебный год закончился. Пока отец Люськи передавал дела, мы сдали экзамены, провели выпускной, где я была в белом платье из тафты, сшитом собственными руками при помощи учительницы по домоводству, и в белых туфельках лодочках, подаренных мне воспитательницей интерната, куда я регулярно наведывалась. Выпускной был замечательным, но мне его испортил известный в городе бандит Петро. Его все боялись и старались с ним не связываться. Он ходил с компанией шумных парней, и стоило им где-нибудь появиться, как все гуляющие тут же куда-то рассасывались.
   Во время гуляния по достопримечательным местам города, кому-то из одноклассников пришла в голову мысль, сходить последний раз на танцы в микрорайон «Дружба». Веселой гурьбой мы ввалились в зал и увидели, что танцы в самом разгаре. Танцующие твист потеснились, и мы всецело отдались танцу. А когда объявили танго в шляпах, ко мне подошёл изрядно подвыпивший Петро в фетровой шляпе, бесцеремонно схватил за руку:
-Ну, чё! Танцуем!
-Не-а! – ответила я вызывающе,- не надо было пить!
Он уставился на меня, не отпуская руки, переваривал мною сказанное, потом рванул руку и, обхватив за талию свободной рукой, процедил сквозь зубы:
- Цыпочка, кочевряжиться не советую!
Хамство всегда вызвало во мне ответную реакцию, и я со всего маху влепила наглецу пощёчину, тот от неожиданности выпустил меня и я рванула к выходу, зная, что дружки Петра постараются меня перехватить. С тех пор они стали охотиться за мною, но мои друзья всё время предупреждали об опасности по мере передвижения компании по городу, и больше я с ними никогда не встречались. А потом дошли слухи, что того парня кто-то в драке зарезал, и я перестала бояться ходить по улицам.
 В областной центр мы переехали в конце июня, где моя жизнь вошла в другое русло и понесло меня снова, закружило. Что ни говорите, а жить интересно! Особенно, когда начинаешь постигать суть человеческих отношений и задумываться, а что такое человек? А для чего ты сам появился на свет? Особенно интересно познавать саму себя, проверять свои возможности. Посмотришь на других и спрашиваешь: «А я так смогу?» Одни проявляют себя с лучшей стороны и гордятся этим. А другие, наоборот, проявляю самое дурное в себе, и тоже этим гордятся! 
    Получилось так, что я поступила вместе с Люськой в пединститут. Но объявилась моя мама и наговорила моим благодетелям гадостей вроде того, что «я не подстилка для их сыночков и не рабыня, чтобы полы им мыть!» Хозяин после таких слов рассвирепел и сказал, что хотел мне дать образование и помочь выйти в люди, а, если один из сыновей захотел бы на мне жениться, он был бы очень рад такой невестке, но вот тёщи такой он сыну не хочет и поэтому: «Забирайте свою дочь и идите на все четыре стороны».
                Начало самостоятельной жизни
Мама сгоряча забрала меня в том, в чём я стояла и увезла в райцентр за 500 км. А там стала ломать голову, что со мной делать. Ничего лучшего придумать не могла, как предложить мне идти в огородную бригаду в совхоз.
-Будем с овощами на зиму!
Брат очень обрадовался моему приезду и предложил;
- У нас учителя физкультуры нету, может, пойдешь?
Я сходила в районо и меня приняли учителем русского языка и преподавателем физкультура. А для этого надо было поехать на курсы на два месяца. Так моё лето прошло в учёбе в качестве курсантки в том же институте, куда я поступила на литфак. К бывшим благодетелям я ни разу не сходила, не хотелось.
  Новый учебный год начала в качестве учительницы и была удивлена тем фактом, что некоторые ученики были старше меня и писали мне записки с приглашением на свидание. Я себе этого позволить не могла, поэтому сразу обзавелась защитником в лице молодого человека, отслужившего в армии. Его звали Иваном. Он мне понравился сразу, когда пригласил на танец: сдержанный, воспитанный и, как мне показалось, очень красивый! Из разговора узнала, что он работает в совхозе трактористом. Во время уборочной он не сможет уделять мне много внимания, поэтому нам лучше сразу пожениться. Я это предложение восприняла, как шутку и так же шутливо ответила, что подумаю. На самом деле я собиралась поступить в педучилище заочно, чтобы иметь диплом об образовании, а уж потом выходить замуж. Но после уборочной, следуя местным обычаям, Иван прислал сватов. Меня этот допотопный обычай оскорбил:
-Что за дикость! Мы живём во времена космонавтики, а тут такое мещанство!
Замужество не состоялось. Но я была благодарна Ивану за то, что он никогда не позволял себе вольностей. Мы даже не поцеловались ни разу, хотя объятия сильного и крепкого парня иногда были такими тесными и жаркими, что приходилось его порывы едва сдерживать.
Как только стало известно, что я Ивану дала от ворот поворот, тут же парни стали вокруг меня виться, зудеть, как назойливые комары. Весной я поступила в педучилище и уехала из того села, наведываясь только между сессиями. Однажды узнала, что мать вышла замуж за молдаванина. Тот был не прочь выпить, а когда выпивал, то смотрел на меня, как на объект вожделения. Как-то мать уехала по делам в райцентр, а он, изрядно выпив, начал приставать ко мне. Я, не долго думая, огрела его табуретом и выскочила босиком на улицу. Он по снегу догнал меня и ударил в шею шилом, которое всегда носил за голенищем сапога. Соседи увидели эту картину и спасли меня. Больше я к матери не приезжала. Потом из письма узнала, что она с молдаванином тем рассталась, потому что он стал посягать и на брата. Брат из-за этого ушёл из дома, уехал в город и поступил в училище на сварщика. Поступком брата я очень гордилась, а мать жалела.
Учёба давалась мне легко. В педучилище жизнь пролетела, как мгновение.
По распределению попала в маленький целинный посёлок, который состоял из трёхсот дворов и маленькой станции. Поезд ходил 2 раза в сутки, утром в одну сторону, вечером в другую. Поселковые женщины ходили к поезду по утрам к вагон-лавке после выгона коров, а ребятня и молодёжь по вечерам толпилась на перроне. Чтобы встретить и проводить вечерний поезд. Стоило поезду зашуметь вдалеке, как толпа людей приободрялась, девчонки начинали повизгивать и хохотать, а парни прикуривать, сплёвывая прямо на перрон. Остановившись на две минуты, поезд уносился прочь, а молодёжь, не спеша, расходилась с чувством исполненного долга.
     Люди в посёлке были разные. Такие, как Борисиха, хулили всех и вся.                Она всегда была в курсе всех событий и при выгоне коров с особенным смаком делилась новостями:
-Вчерась, Ванька  домой на четвереньках приполз, а Холуиха  его ведром по загривку!
-Так Холуёв же неделя, как в отпуске! Ему можно!
-А чего он на моря не едет?
-На морях делать нечего! А тут рыбалка! Природа!
-Это наши степя –природа? На морях хоть на барышень поглядеть можно!
-То-то и оно, что только поглядеть! А тут ежели чё, к Соколихе сбегаю! Она под зарплату не откажет!
-Смотри, кобель! Твоя  узнает, всем ноги пообломает!
-Не узнает! Про что, а про ето, никто не скажет! Жалеют её!
-Борисиха-то не скажет?
-Чего вы там про Борисиху? Я не человек че ли? Жалко мне твою бабёнку, запурхалась с твоим выводком! Уже шестым на сносях! А ты всё по девкам порхаешь! Дуська Прошева не от тебя ли запузатилась?
-Так я тебе и признался! Мне своих хватает! Нагородила тут, до Костромы не доехать!
-Нагородила! А чего ты в мешке еёй давеча занёс? Не муку ли?
-Одинокая баба попросила подмогнуть, а ты плетёшь! По себе что ль судишь?
-Ейный хахаль на цепи вон сидит! Пустобрёхает!
-Тьфу на вас! Емелины выродки!
-Только тебе и можно нам кости мыть, а мы – ни,ни!
              Продолжение следует