Ненавижу пьяных пап

Когда родители ругались, я выступала миротворцем. Помнить себя начала, когда родилась вторая сестра – Люба, разница у нас всего год и семь месяцев. После рождения сестры и начались дома споры-раздоры. Ругались папа и мама громко, я просыпалась и просилась на ручки. Отец, в нетрезвом виде распускавший руки, никогда не трогал мать со мной на руках. И если сам брал меня на руки, сразу переставал кричать. Но эти детские страхи и скандалы не прошли бесследно: я начала разговаривать во сне, часто болела.

В маленькой общежитской комнатке по обеим сторонам единственного окна стояли две кровати: одна родительская, вторая моя. Между ними – круглый стол со скатертью до пола – эдакая ширма между нами. В ногах родительской кровати стояла синяя деревянная качка, где пару лет «жила» моя младшая сестра. И за качкой, от угла до двери, громоздился самодельный фанерный одёжно-бельевой шкаф. В другом углу стоял прямоугольный стол – это была столовая для родителей.

Знаю так чётко обстановку из-за одного жуткого воспоминания. Мама сидит на табурете, качает Любу в качке. Пьяный отец хватает её за косу (а у неё была шикарная коса до пояса) и резко дёргает. Мать падает спиной в шкаф, хорошо, что там вместо дверок шторочки. Сестра плачет, мать снова садится к качке, но отец повторяет процедуру. Не знаю, сколько мне тогда было лет, не больше трёх с половиной, но я кинулась на него с кулаками…

***
Второй, врезавшийся в память, случай произошёл, когда мне было больше четырёх, я уже была практически самостоятельной девочкой –  сама забирала сестру из младшей группы, и мы вместе являлись домой из садика. Вечером, когда мы ложились спать, папа уже «храпел перегаром». В тот вечер забежала мамина подружка тётя Вера и они, пошептавшись, тихонько выскользнули из комнаты. То ли стирать пошли, то ли кушать варить, не важно. Кухня у нас была одна на весь этаж, там топилась углём большая печь и все человеки женского пола, уложив вечером детей, спокойно занимались там обычными женскими стирками-варками.

Проснулась я среди ночи от стука в дверь. Мама звала меня из-за двери и просила открыть крючок. Я встала, подошла к двери, но не смогла дотянуться. За дверью добавился голос тёти Веры, она подсказывала, чтобы я взяла стул. С трудом дотянув тяжёлый табурет к двери, я залезла и потянула тугой крючок.

- Не открывай! – раздался окрик отца. – Отойди от двери! Быстро в койку!

Я отдёрнула руку от крючка и полезла с табурета вниз. Мама за дверью меня уговаривала не бояться: как только я открою, она сразу же меня защитит. Тщетно. Она была за закрытой дверью, а пьяный отец с этой стороны. Я стояла, плакала, но боялась ослушаться. Но и в кровать не могла уйти - не пустить маму было тоже нельзя! Я с пола, стоя на носочках, пробовала сдёрнуть крючок - не получалось.

Не знаю, сколько продолжался этот кошмар. Не помню, о чём переругивались родители через дверь. Но поняла, что мама без разрешения ушла с подружкой в кино. А завершила историю тётя Вера, сказав, что мама переночует у неё, она её не обидит.
Эту свою слабость, страх, невольное предательство самого близкого человека я помню и сейчас. Помню безысходность своего положения, помню пару попыток побороть страх и… Сейчас трудно понять логику моего поведения, ведь действительно мать не дала бы меня в обиду! Да и отец, грозивший ремнём, так никогда меня пальцем и не тронул… Но это было в моей жизни и никуда от этого не деться.

***
В своём северном детстве я искренне считала себя самой счастливой. Меня, как могли, любили родители. Любили воспитатели, хотя я и им хлопот доставляла немало. Не было у меня врагов среди сверстников. Потому что я сама была незлобивой девочкой, обиды долго не помнила. Только спустя много лет я поняла, что жизнь с отцом-алкоголиком не есть норма. Что папа, бьющий маму, это не «как у всех», это как в трудных семьях и ненормально.

Всё своё детство мы с сестрёнкой провели в детском саду. Круглосуточном. Домой нас забирали только на выходные. Конечно, для одиноких мам такие сады были спасением, и в материальном, и в моральном плане. Оставалось время на отдых, на личную жизнь. Мы жили в полной семье, но вечно пьяный папа… и буйный к тому же. Для нас группа с ночным пребыванием была во спасение нашей детской психики.

Наверное, потому я очень хорошо помню случай, когда один раз в жизни  нас из садика забрал отец. Первый раз не мама. И первый раз – трезвый, не похожий на себя, такой уравновешенный и скромный… Был бы пьяный, нас бы ни за что ему не отдали. А через 10 минут дома разразился скандал. Голодные дети, оставшиеся без детсадовского ужина, мама, только-только вернувшаяся со стройки. Ей бы отдохнуть, а отец удивлённо почесал затылок, сдал нас ей на руки и ушел… отдыхать.

В таких ситуациях всегда спасала военная еда – кусок хлеба, политый постным маслом и посыпанный солью. До сих пор я считаю это «блюдо» деликатесом. И мой сын впоследствии тоже научился бороться с голодом именно такой солёной краюхой. Позже были краюхи с толстым слоем сливочного масла и круто посыпанные сахаром, но солёный хлеб был почему-то сытней.